Пусть льет Боулз Пол

14

У Юнис Гуд имелась одержимость: времени на свете осталось очень мало, и если хочешь что-то сделать, лучше делать это быстро, иначе будет слишком поздно. Ее представление об этом сегменте вечности, только ее, несколько озадачивающе выражалось фразой, которую она записала в блокнот вскоре после прибытия в Танжер: «Между грохотом, раздирающим воздух, и вспышкой той самой молнии, что поражает тебя, есть доля секунды, кажущаяся бесконечной, и в ней ты сознаешь, что конец настал. Доля секунды — это сейчас». Однако тот факт, что разум ее постоянно возвращается к этому идефиксу (как деревяшка, плавающая в заводи водопада, вновь и вновь возвращается, чтобы только нырнуть вглубь под падающей водо), а не побуждает ее ни к какому действию, обычно способствовал лишь параличу ее способностей. Быть может, часть неприятностей вызывалась просто ее габаритами: как большинство громоздких предметов, она трудно приводилась в движение. Но когда начинала действовать, набирала скорость. Связь с Хадижей подтолкнула ее в некоем направлении — к полному владению девушкой, — и пока у нее не возникнет иллюзии, что она этого достигла, будет ломиться вперед, не глядя ни вправо, ни влево.

Закончив звонить мадам Жувнон, она накарябала записку Хадиже: «Esperame aqu. Vuelvo antes de las cinco»[85] — и оставила ее криво свисать с края стола посередине, придавив вазой с хризантемами. Хадижа попросит горничную Лолу прочесть, если что.

Проснувшись и обнаружив, что она в комнате одна, Юнис не плакала. Тут все слишком серьезно, чувствовала она, чтобы так себе потворствовать. И без того ужасно проснуться в постели одной и без единого признака того, что Хадижа вообще заходила в комнату ночью, однако подлинные страдания начались, только когда она принялась строить домыслы, один за другим, касаемо того, что могло произойти. Хотя Даер и явился в «Ампир» на обед с мадам Жувнон, все равно совершенно возможно было, что девушка провела ночь с ним. Она едва ли не надеялась, что так оно и было; это бы значило, что вся опасность сосредоточена в одной точке — в точке, которую она, как ей казалось, по крайней мере отчасти, держит под контролем. «Крупный идиот в нее влюблен», — сказала она себе, и небольшим утешением было думать, что Хадижа в него вряд ли влюбится. Но никогда не стоит рассчитывать на то, как девушка отреагирует на мужчину. У мужчин дополнительный и таинственный магнетизм, который слишком уж часто оказывается действенным. Собираясь, она в ярости разбрасывала одежду. Завтракать не стала — лишь несколько стопок джина. Вот она подошла к высокому резному шкафу и сняла с полки половину зачерствевшего бисквита, который пролежал там несколько дней. Съела его она весь, злобно смяла бумагу и швырнула комок через всю комнату, метя в мусорную корзину; ее мясистые губы слегка шевелились в тени угрюмой улыбочки мимолетного удовлетворения.

Трудно было понять, как сегодня одеться. Ей бывало хорошо лишь в двух мундирах: брюки и рубашка — или вечернее платье, но ни то ни другое даже не обсуждалось. Наконец она остановилась на черном костюме с накидкой, смутно похожем на военный под массой золотых галунов. Надеясь выглядеть как можно буржуазнее и приличнее, она вытащила тугое ожерелье из золотых бусин и застегнула его на шее. Она даже обеспокоилась найти пару чулок и в итоге втиснулась в туфли на почти двухдюймовых каблуках. Глядя в зеркало с крайним отвращением, неуклюже напудрила лицо, не сумевши обильно не засыпать этой дрянью перед костюма, и минимально накрасилась помадой нейтрального оттенка. От зрелища таким образом загримированного лица ее затошнило; она отвернулась от зеркала и принялась счищать пудру с черной фланелевой накидки. Все это было жуткой морокой, и ей до ужаса не хотелось выходить одной на мокрые улицы и тащиться через центр города. Но нет смысла бросать начатое на полпути. Нужно довести все до конца. Ей нравилось напоминать себе, что она — из породы первопроходцев; у ее бабушки было выражение, которое ей всегда нравилось слышать: «Пришел приказ о выступлении», — для нее оно означало, что, если нужно что-то сделать, лучше делать это без вопросов, не думая, нравится тебе это или нет. К счастью, жизнь ее складывалась так, что очень редко действительно требовалось что-то делать, поэтому, когда выпадал такой случай, она играла эту роль во всей полноте и старалась ею наслаждаться.

Юнис вышла из американского представительства около четырех часов. Они были весьма учтивы, размышляла она. (Она всегда рассчитывала ловить на себе насмешливые взгляды.) Ее выслушали, что-то записали и мрачно ее поблагодарили. Со своей стороны, она думала, что ей все удалось неплохо: слишком много она им не рассказала — ровно столько, чтобы разжечь в них интерес.

— Разумеется, я передаю вам эту информацию, не ручаясь за ее достоверность, — скромно сказала она. — Понятия не имею, насколько она правдива. Но у меня четкое ощущение, что вы сочтете нужным в ней разобраться. — (Когда она ушла, вице-консул мистер Доун преувеличенно глубоко вздохнул и тускло заметил:

— Смерть! где твое жало?[86] — И его секретарь понимающе ухмыльнулся ему.)

У стойки «Метрополя» управляющий вручил Юнис конверт, который она вскрыла по пути наверх. Там была очень короткая записка по-французски на гостиничной бумаге, в которой ей предлагалось встретиться с отправителем наедине в читальном зале гостиницы в семь часов сегодня вечером. Прибавлялось выражение надежды, что она согласится принять самые достойные чувства нижеподписавшегося, от чьего имени она, прочтя его, приятно вздрогнула.

— Тами Бейдауи, — произнесла она вслух с удовлетворением.

В тот миг она вспомнила лишь двух братьев, живших во дворце; появление третьего брата случилось тем вечером слишком поздно, чтобы произвести на нее крепкое впечатление. Вообще-то, в данный миг она даже не подозревала о его существовании. Если б ее так не угнетали заботы о Хадиже, записка привела бы ее в восторг.

Открыв дверь номера, она первым делом заметила, что оставленной записки нет, а ваза с хризантемами передвинута обратно на середину стола. Затем из ванной донеслись плеск и знакомая вокальная трель песнопения, которым Хадижа обычно сопровождала свои омовения.

— Слава богу, — выдохнула Юнис.

По крайней мере, эта стадия испытаний закончена. Осталось выжать из Хадижи признание вины и устроить сцену. Потому что сцена, конечно, неизбежна — об этом Юнис позаботится. Вот только устраивать сцену с участием Хадижи затруднительно; она обычно усаживалась как зритель и смотрела, а не включалась в нее.

Юнис села ждать, успокаиваться и стараться подготовить методу действий. Но, вынырнув в облачке пара, облаченная в неглиже из атласа с норкой, в наступление пошла Хадижа. Визжа по-испански, она обвинила Юнис в том, что та думает только о себе, привела ее во дворец Бейдауи и опозорила ее перед двумя десятками людей — сама отключилась, а ее вынудила не только выпутываться из невероятно унизительной ситуации, но и обустраивать наилучшим образом вывоз своего распростертого тела. Юнис и не пыталась возражать. Все это была истинная правда, только она об этом прежде не думала. Однако признать подобное — значит лить воду на мельницу Хадижи. Ей было любопытно узнать, как Хадиже удалось вывезти ее из дворца и вернуть в гостиницу, но она не спрашивала.

— Какой стыд для нас! — кричала Хадижа. — Какой позор ты навлекла на нашу голову! Как нам теперь встречаться с сеньорами Бейдауи после этого?

Несмотря на бальзам, пролитый на ее душу этим употреблением местоимения во множественном числе, Юнис вдруг посетила ужасная мысль: может, полученная записка имеет какое-то отношение к ее поведению во дворце Бейдауи; кто-нибудь из братьев придет деликатно ей сообщать, что гостеприимство его дома отныне не распространяется на нее и мисс Кумари.

Наконец очень тонким голосом она сказала:

— Где ты провела ночь?

— Мне еще повезло, у меня осталось несколько друзей, — сказала Хадижа. — Пошла и там переночевала. Я не желала иметь ничего общего с этой катавасией. — Она это назвала ese lio с крайним омерзением. Значит, в гостиницу ее привезла не она. Но Юнис слишком расстроилась, чтобы в это вдаваться; перед ней встало видение себя за какой-нибудь особо живописной проказой — поломкой мебели, рвотой посреди танцевального пола, оскорблением гостей непристойностями…

— Но что я делала? — жалко воскликнула она.

— Bastante![87] — ответила та, глядя на нее со значением.

Разговор тянулся сквозь убывающий свет, пока Хадижа, чувствуя, что теперь определенно одерживает верх, не зажгла свечи на каминной полке, не отошла и не встала перед еркалом, где немного задержалась, любуясь собой в неглиже.

— Я красиво в этом выгляжу? — наугад спросила она.

— Да-да, — устало ответила Юнис и добавила: — Дай-ка мне вот эту бутылку и стаканчик с ней рядом.

Но прежде чем подчиниться, Хадижа была настроена не отходить от темы, которая ее занимала.

— Тогда я оставлю себе?

— Хадижа! Мне наплевать, что ты станешь с этим делать. Зачем ты вообще меня спрашиваешь? Ты же знаешь, что я тебе сказала насчет моих вещей.

Хадижа и впрямь знала, но ей хотелось услышать, как оно повторено насчет этого конкретного предмета одежды, — чтобы потом не возникло возможных недоразумений.

— Ага! — Она запахнулась в неглиже потуже и, по-прежнему глядя через плечо на свое отражение, принесла Юнис бутылку «Сухого Гордонова» и бокал. — Я очень счастливая, — доверительно сказала Хадижа, перейдя на английский, поскольку тот был языком их интимности.

— Да, я бы сказала, — сухо сказала Юнис. Она решила не переодеваться, чтобы принять месье Бейдауи. Семь часов — рано; формальнее одеваться не обязательно.

Чтобы устранить любую возможность того, что Хадижа увидит его в «Метрополе», Тами заставил ее дать ему слово, что она с ним встретится в семь в вестибюле кинотеатра «Мавритания», который был в добром получасе ходьбы от гостиницы. Поначалу она сопротивлялась, но кнут по-прежнему оставался у него в руке.

— Она тоже захочет пойти, — жаловалась она. — Она меня одну не пустит.

— Это очень важно, — предупредил ее он. — Если постараешься — найдешь способ.

Теперь ей предстояло объявить об этом Юнис, и она была в ужасе. Но странное дело: когда она сообщила, что перед ужином сходит прогуляться и вернется около восьми, Юнис с виду просто на миг удивилась и сказала:

— Значит, жду тебя к восьми. Не опаздывай.

Согласие Юнис в этот момент имело две стороны: она чувствовала, что наказана мыслью о своем поведении накануне вечером, и уже задавалась смутным вопросом, как не подпускать Хадижу к грядущему разговору с месье Бейдауи. Ей казалось неразумным давать ему возможность слишком близко ее рассматривать.

Спрятавшись между куривших киф, пивших чай и игравших в карты в маленьком марокканском кафе напротив входа в «Метрополь», Тами посмотрел, как Хадижа вышла и двинулась по улице в сторону Соко-Чико. Четверть часа спустя у Юнис зазвонил телефон. Некто месье Бейдауи желает видеть мадемуазель Гуд; он будет ждать в читальном зале.

— Je descends tout de suite,[88] — нервно сказала Юнис. Проглотила еще стопку джина и, полная предчувствий, отправилась вниз на встречу с месье Бейдауи.

Заходя в тусклую комнату с ее фальшивой мавританской отделкой, она не увидела никого, только молодой испанец сидел в дальнем углу и курил сигарету. Она уже совсем было развернулась идти к стойке, как он поднялся и направился к ней, говоря по-английски:

— Добрый вечер.

Еще ничего не успело прийти ей в голову, а она уже мимолетно, однако неприятно предчувствовала, что знает этого молодого человека и беседовать с ним ей не хочется. Однако вот он, берет ее за руку, говорит:

— Как поживаете? — И, поскольку она выглядела все более смятенной, он сказал: — Я Тами Бейдауи. Знаете…

Не вспомнив его на самом деле, она мгновенно поняла, что это не только тот самый никудышный брат Бейдауи, но и что у нее с ним случилась неприятная сцена на коктейле. Были в его лице какие-то черты, казавшиеся знакомыми: странные брови, уходившие вверх под диким углом, и веселое, насмешливое выражение глаз под ними. Очевидно, увидев его теперь вблизи, она поняла, что такого лица не может быть ни у каких испанцев. Но она не рассчитывала обнаружить мрачную фигуру, облаченную в белые одежды. Ей стало легче, она озадачилась и насторожилась.

— Здравствуйте, — холодно сказала она. — Садитесь.

Тами был не из тех, кто ходит вокруг да около; кроме того, он списал только на тусклый свет, что она не узнала его сразу, а теперь вспомнила все подробности их обмена оскорблениями и более-менее догадалась о причине его визита.

— Вы вчера хорошо провели время в доме моих братьев?

— Да. Было очень приятно, — надменно сказала она, не вполне понимая, какие ужасы ее скверного поведения он в данный момент вспоминает.

— Моим братьям понравилась мисс Кумари, ваш друг. Они думают, что она очень славная девушка.

Она посмотрела на него:

— Да, она славная.

— Да. Они так считают. — Она услышала легкий нажим на слове «считают», но не поняла, что он намеренный. Тами продолжал: — На вечеринке мадам Вандертонк меня спрашивает: «Кто эта девушка?» — (Мадам Вандертонк была женой голландского посланника.) — Она, говорит, похожа на мавританскую девушку. — (Сердце Юнис перевернулось.) — Я ей сказал: это потому, что она гречанка.

— Киприотка, — без выражения поправила Юнис.

Он мгновенье смотрел на нее, не понимая. Потом закурил и продолжил:

— Я знаю, кто эта девушка, и вы тоже знаете. А мои братья не знают. Они думают, она славная девушка. Они хотят вас обеих пригласить на ужин на следующей неделе, ужин по-мароккански, с британским посланником, и доктором Уотерменом, и мадам де Сен-Совё, и многими другими людьми, но мне кажется, это плохая мысль.

— Вы им так и сказали? — спросила Юнис затаив дыхание.

— Конечно нет! — возмущенно сказал он. («По-прежнему в безопасности!» — подумала она; она была готова куда угодно отправиться отсюда, за любую цену, к любой опасности.) — Это было бы нехорошо по отношению к вам. Я бы так не поступил. — Теперь голос его полнился мягкой укоризной.

— Уверена, что вы бы не стали, — сказала она. Ей сделалось настолько лучше, что она одарила его скупой улыбкой.

В тот день он сходил в порт и сумел спустить цену лодки до пяти тысяч семисот песет. Когда настанет время расплачиваться, он надеялся сбить еще семьсот, просто отказавшись их платить.

Из соседней комнаты доносились взрывы хохота — там был бар.

— Вы сами будете на ужине? — спросила Юнис, не потому, что ей это было особенно любопытно.

— Я уеду, я думаю, — сказал он. — Мне хочется съездить в Сеуту на своей лодке, заняться делами.

— Делами? У вас есть лодка?

— Нет. Я хочу ее купить. Завтра. Она слишком много денег стоит. Я хочу уехать. — Он скроил отвратительную гримасу отвращения, типичную для деклассированных марокканцев; такому он научился точно не во дворце Бейдауи. — Танжер не годится. Но лодка стоит много денег.

Повисло молчание.

— Сколько? — спросила Юнис.

Он сказал ей.

Чуть больше сотни долларов, прикинула она. Оно того определенно стоило, даже если он не уедет из Танжера, в вероятности чего она сильно сомневалась.

— Мне бы очень хотелось вам помочь, — сказала она.

— Это очень любезно. Я не это имел в виду. — Он ухмылялся.

— Я знаю, но мне бы хотелось. Могу дать вам чек. — Она хотела покончить с этим делом и избавиться от него.

В баре кто-то заиграл на пианино популярные мелодии, отвратно. Несколько британских моряков, пивших там, заглянули в читальный зал с неприкрытым любопытством, один за другим, как дети.

— Я выпишу вам чек. Извините. Сейчас вернусь.

Она поднялась и вышла в вестибюль. Когда это местное чудовище будет под контролем, а американский идиот перестанет мешаться, сказала она себе, жизнь может оказаться сносной. Чековую книжку она принесла вниз с собой и выписала чек в его присутствии, уточнив, как пишется его имя.

— Предположим, выпишем на шесть тысяч, — сказала она. Можно и расщедриться.

— Это очень любезно. Благодарю вас, — сказал Тами.

— Не за что. Надеюсь, поездка будет удачной. — Она встала и пошла к бару. Не дойдя до двери, она помедлила и окликнула его: — Не утоните.

— Доброго вечера, мисс Гуд, — почтительно сказал он, а ее очень личная ирония и близко не попала в цель.

Она зашла в бар и заказала «джин-физз»: весь эпизод был крайне противен. «Что за мерзкие они люди!» — сказала она себе, сочтя более удовлетворительным осудить все племя, а не просто личность. Моряки чуть раздвинулись прочь от нее, когда он заказывала выпивку.

Через дорогу Тами вернулся в кафе, где намеревался скрываться, пока не увидит, как Хадижа возвращается со своей бесплодной вылазки в кинотеатр «Мавритания»; он хотел убедиться наверняка и не столкнуться с ней случайно на улице. С нетерпением маленького мальчика он ждал утра, когда сможет пойти в банк получить деньги — и бегом на пристань, еще раз торговаться за лодку. Наблюдая за входом в «Метрополь», он вдруг заметил американца, Даера, — тот собирался зайти в гостиницу. Этот несрани ему нравился. Причин для такой симпатии у него не было, но — нравился. С веселостью, порожденной возбуждением от победы, он встал и выскочил на узкую улочку, зовя:

— Эй! Эй!

Даер обернулся и увидел его — без воодушевления.

— Привет, — сказал он. Они пожали друг другу руки, но он не позволил уговорам другого увлечь себя в кафе. — Надо идти, — объяснил он.

— Хотите видеть мисс Гуд? — догадался Тами.

Даера это раздосадовало.

— Да, — кратко ответил он.

Тами не из тех, кому он станет поверять свои дела; зрелище его и Хадижи за напряженной и такой долгой беседой на вечеринке было слишком свежо в его памяти. Он тогда решил, что Тами пытается ее охомутать.

— Вы долго будете в отеле?

— Нет, несколько минут.

— Я вас подожду. Когда выйдете, заходите в это кафе. Вы меня увидите.

— Ладно, — неохотно сказал Даер. По пути он купил Хадиже браслет; шкатулку он покручивал на пальце за петельку банта, завязанного продавщицей. — Я вас найду.

То была нелепая на вид старая гостиница, безвкусный остаток тех дней, когда Англия в Танжере была значительной державой. Все равно Даер вынужден был признать, что она гораздо удобнее и приятнее новых вроде его «Отеля де ла Плая». У стойки ему сообщили, что, им кажется, он найдет мисс Гуд в баре. Это была удача: он не желал бы встретиться с нею наедине у нее в номере. Тут они выпьют по одной, и он пойдет своей дорогой. Когда он заходил в полный бар, один моряк колотил по клавишам «О, Сузэнну».[89] В комнате было битком моряков, но посреди них возвышалась Юнис Гуд, монументально одна, сидела на высоком табурете, глядя прямо перед собой.

— Добрый вечер, — сказал он.

Как будто шлепнул ее по лицу. Она дернула назад головой и воззрилась на него. Сначала мавр, теперь этот. Она была в ужасе; в ее воображении он уже не мешался, его не было. Однако вот же, восстал из мертвых, сам даже не осознает того, что он призрак.

— О! — наконец сказала она. — Здрасте.

«Снова пьяна», — подумал он.

— Что вы тут делаете? — спросила она. Она слезла с табурета и оперлась на стойку.

— Просто подумал зайти поздороваться.

— О?.. Ну а что вы пьете? Виски?

— А вы что пьете? Давайте со мной, пожалуйста.

— Ну вот еще! Бармен! Один виски-соду! — Она властно постучала по стойке бара. — Я как раз наверх иду, — объяснила она. — Взяла один только себе выпить. — Она чувствовала, что из кожи выпрыгнет, если еще хоть на минуту задержится и поговорит с ним.

Даера это немного уязвило.

— Ну, подождите хотя бы, пока мне принесут, а? Я хотел у вас кое-что спросить. — (Бармен дал ему стакан.)

— В чем дело? — ровно сказала она. Она была уверена, это как-то относится к Хадиже, и смотрела на него в ожидании, в уме бросая ему вызов, чтобы так оно и оказалось.

— Вы не знаете, где найти Хадижу, как мне с ней связаться? Я знаю, она время от времени сюда приходит повидаться с вами. У вас нет ее адреса или чего-нибудь вроде?

Это было чересчур. Лицо у нее покраснело сильнее обычного, и она замерла совершенно неподвижно, едва шевеля губами, пока говорила.

— Не знаю! Я не знаю, где она живет, и плевать хотела! Чего бы вам не поискать ее в том борделе, где вы с ней познакомились? Чего вы ко мне подкрадываетесь, чтоб ее найти? Думаете, я ее мадам? Так вот, я не она! Я не сдаю ее в почасовую аренду!

Даер ушам своим не верил.

— Эй, постойте-ка, — сказал он, чувствуя, как его всего заливает жаром. — Не стоит о ней так говорить. Хватило бы сказать: нет, я не знаю ее адреса. Я больше вас ни о чем не спрашивал. Мне не интересно, что вы имеете о ней сказать. По моим меркам, так она чертовски славная девушка.

Юнис фыркнула:

— По вашим меркам — и впрямь! Эк сказанули! Эта сучка и с жеребцом ляжет, если вы сделаете так, что ей это выгодно. И, осмелюсь сказать, ложилась, раз уж об этом речь зашла. Особое развлечение туристов. Они такое обожают. — Ей самой начало нравиться, когда она увидела, как по его лицу расплывается ярость. — Я не против наивности, — продолжала она, — но когда она уместна… Допивать что, не будете? — (Он отвернулся.)

— Себе засуньте, — сказал он и вышел.

Учитывая, сколько людей на улице, он подумал, можно будет пройти мимо кафе так, что Тами его не заметит, но то была тщетная надежда. Поравнявшись со входом, он услышал, как тот его зовет. Смирившись, он шагнул внутрь и сел, скрестив ноги, на коврик рядом с Тами, который выкурил с друзьями несколько трубок кифа и чувствовал себя очень хорошо. Они немного поговорили, Даер отказался от трубки, когда ему ее передали. Тами не спускал глаз с улицы, дожидаясь Хадижу. Наконец приметив, как она быстро и сердито шагает под моросью, он обратил внимание Даера на крупную хромолитографию на стене рядом с ними.

— Вы знаете, что это? — резко спросил он.

Даер посмотрел, увидел рисунок, изображавший город минаретов, куполов и балюстрад.

— Нет, — сказал он.

— Это Мекка.

Он заметил, как другие наблюдают за ним, дожидаясь, что он на это скажет.

— Очень мило.

Краем глаза Тами увидел, как Хадижа скрылась в «Метрополе».

— Пойдемте, — сказал он.

— Отлично, — согласился Даер.

Они вышли в сырость и побрели к Соко-Чико. Несмотря на погоду, на улицах было полно марокканцев, стоявших кучками, беседуя, или бесцельно прогуливавшихся взад и вперед.

— Хотите посмотреть красивых девушек? — вдруг сказал Тами.

— Не хватит ли уже продавать мне этот город? — рявкнул Даер. — Я не хочу идти и ничего смотреть. Я уже договорился с красивой девушкой, и этого достаточно. — Он не стал добавлять, что много бы отдал за то, чтобы ее отыскать.

— Что там? — Тами показал на сверток с браслетом.

— Новая бритва.

— Какая?

— «Голливудская», — сымпровизировал Даер.

Тами одобрил:

— Очень славная бритва. — Но думал он о другом.

— Вам нравится та девушка? Одна та? Хадижа?

— Вот именно.

— Хотите только ее? Я знаю еще одну очень славную.

— Ну вот себе ее и оставьте, приятель.

— Но какая разница, та или другая?

— Ладно, — сказал Даер. — Значит, не понимаете. А я понимаю. И говорю вам, я доволен.

Беда была в том, что Тами, еще зудя от воспоминаний предыдущего вечера, понимал. Он тут же впал в задумчивость. Ему представлялось совершенно разумным, что он, мусульманин, хочет Хадижу себе. Но никакого смысла в том, что выбирать может несрани, христианин. Христиане довольны чем угодно — христианин не видит разницы между одной девушкой и другой, если только обе они привлекательны, — он возьмет то, что остается после мусульман, не зная и вовсе не задумываясь, целиком она его или нет. Христиане таковы. Но не этот, который, очевидно, не только хотел Хадижу одному себе, но и не был заинтересован искать кого-то еще.

В его размышления вклинился Даер, сказал:

— Как вы думаете, она может оказаться в том месте, где мы видели ее в тот вечер? — Он подумал, что можно и признаться, что он хочет ее видеть.

— Конечно нет… — начал Тами, но осекся, когда ему в голову пришло, что, если Даер не знает, что она живет с Юнис Гуд, пускай сообщает ему об этом кто-нибудь другой. — Слишком рано, — сказал он.

«Даже лучше», — подумал Даер.

— Что ж, пойдемте туда все равно, выпьем.

Тами пришел в восторг:

— Отлично!

На сей раз Даер полнился решимостью следить за поворотами и лестницами, чтобы отыскать это место одному после ужина. По короткому переулку через толпу, налево по крутой улочке, уставленной бакалейными прилавками, на треугольную пласу с большой зеленой и белой аркой напротив, дальше вверх, свернуть направо по темной ровной улочке, снова первый поворот налево в очень узкий проход, который превращается в тоннель и круто поднимается, наверху наружу, снова направо, дальше прямо насквозь, не обращая внимания на изгибы и выступы, потому что никаких улиц оттуда не отходит, вниз по склону на большую пласу с толстым пожарным гидрантом в середине и кафе повсюду вокруг (вот только они позже могут быть закрыты, а с заложенными фасадами эти заведения похожи на любые другие лавки), через пласу, в переулок без уличного фонаря над головой, в конце свернуть влево в кромешно черную улицу… Он начал путаться. Слишком много подробностей нужно запомнить, а теперь они карабкались по бесконечному пролету каменных ступеней в темноте.

В баре «Люцифер» мадам Папаконстанте опиралась всем своим весом на стойку, сладострастно ковыряясь в зубах.

— Здравствуйте, мальчики, — сказала она. Волосы она себе выкрасила хной.

В заведении воняло свежей краской. Вечер должен быть спокойным. Конечно, еще слишком рано. Они выпили по две порции, и Даер заплатил, сказав, что хочет вернуться к себе в гостиницу. Тами рассказывал о скупости своих братьев, как они не дают ему никаких денег — даже его собственных.

— Но завтра я куплю эту лодку! — торжествующе закончил он.

Даер не спросил, откуда у него деньги. Его мягко удивило, когда он услышал, что тот родился и вырос во дворце Бейдауи; он не знал, лучше или хуже, по его мнению, он стал о нем думать теперь, узнав о его происхождении. Когда они уходили, Тами дотянулся через стойку и, схватив мадам Папаконстанте за яркую голову, яростно расцеловал ее в обе пылающие щеки.

— Ay, hombre![90] — воскликнула она, смеясь в восторге и делая вид, будто поправляет непотревоженную прическу.

На улице Даеру удалось связать разорванную нить маршрута, но показалось, что они возвращаются другой дорогой, потому что он не узнал вообще никаких достопримечательностей, пока они вдруг не оказались прямо перед дымной Соко-де-Фуэрой.

— Знаете, Дэр… — (Даер поправил его.) — Как-нибудь вечером я возьму вас к себе домой и угощу настоящим маврским ужином. Кускус, бастила, всё. Как вам такое?

— Это будет прекрасно, Тами.