Последняя королева Гортнер Кристофер

Глава 19

В замке началась суматоха. Я слышала голоса, треск зажигающихся факелов, шаги. К вечеру мне пришлось спрятаться в крытом соломой загоне возле ворот, где мы держали коз. Несчастные создания блеяли и жались к стенам, чувствуя мое отчаяние, но от них исходило тепло, а я понимала, что не смогу пережить ночь босиком и в одном платье. Беатрис позволили принести мне тарелку еды, плащ и жаровню. Я закуталась в плащ и сгорбилась возле жаровни. За стенами замка выли волки, заставляя коз сбиваться в кучу.

– Госпожа, – умоляла Беатрис, – прошу вас, пойдемте в покои! Вы простудитесь насмерть!

– Нет. Иди, займись моим сыном. В эту тюрьму я не вернусь. Иначе меня никогда больше из нее не выпустят.

Беатрис продолжала упрашивать меня, пока кто-то из гвардейцев не вынудил ее уйти. На следующий день, когда я беспокойно дремала, то и дело поглядывая на вход в страхе, что кто-нибудь придет и вытащит меня отсюда, послышалось шлепанье сандалий. Я знала только одного человека, который носил сандалии зимой.

Я замерла, сжавшись в комок под плащом.

Внутрь загона просунулась голова Сиснероса. Он откинул капюшон, и я увидела его искаженное от ярости землисто-желтое лицо.

– Ваше высочество, немедленно выходите оттуда!

– Откройте ворота, и я так и сделаю.

– Это невозможно. Ее величество запретила вам покидать замок.

– Тогда я останусь тут.

– Вы ведете себя просто возмутительно! Весь замок и большая часть Медины-дель-Кампо уже говорят, что ее высочество сошла с ума. Это скандал! Выходите сейчас же!

– Мне плевать, кто и что говорит. И не вам приказывать, что мне делать. Я инфанта и наследница Кастилии, а вы всего лишь слуга.

Он убрал голову, и я в ужасе услышала, как он рявкнул кому-то снаружи:

– У нас не остается выбора! Придется вытащить ее силой.

– Прошу прощения, монсеньор, – раздался голос Лопеса, – но я прибыл в Ла-Моту по прямому распоряжению ее величества и не могу позволить ничего, что пошло бы во вред ее высочеству. Боюсь, вам придется вызвать сюда ее величество.

– Я же вам сказал: ее величество больна, – прошипел Сиснерос, и у меня встали дыбом волосы на затылке. – Она не может покинуть Мадригал. Делайте, что я говорю!

– Нет, – решительно ответил Лопес, и я слегка придвинулась к входу в загон. – Монсеньор, причиной всему стало ваше письмо. Его содержания я не понял, не понимаю и теперь. Ее величество поручила мне создавать для ее высочества все условия и обеспечивать ее безопасность, пока за ней не смогут послать. Пока я не увижу иного, написанного лично рукой ее величества, я не стану вам подчиняться. Если хотите – найдите кого-нибудь другого.

Я вдруг поняла, что Лопес говорит правду. Он не знал, что имел в виду Сиснерос, а моя мать действительно лежала больная в постели в Мадригале, до которого было меньше часа езды. Скорее всего, она находилась при смерти, иначе послала бы за мной. Сиснерос, судя по всему, перехватывал письма матери, узурпировав ее власть и запугивая Лопеса, чтобы он держал меня здесь, подальше от нее.

Я заставила себя подняться, запахнула плащ и вышла, стараясь сохранить остатки достоинства. Выглядела я наверняка ужасно: растрепанные волосы, покрасневшие от бессонницы глаза, грязные ноги, запекшаяся кровь на виске и щеке. Высоко подняв голову, я повернулась к Сиснеросу и Лопесу и заявила:

– Сеньор Лопес, подготовьте мне эскорт. Я еду в Мадригал. Сейчас же!

Лопес поклонился и поспешил прочь. Я повернулась к архиепископу, лицо которого исказилось от гнева:

– Если я узнаю, что вы обманывали мою мать, вы об этом пожалеете, будь вы хоть главным прелатом.

Я направилась мимо него в замок, чувствуя, как его взгляд вонзается мне в спину, словно острый нож. Но я знала, что на этот раз ему меня не остановить.

Я прибыла во дворец Мадригала рано утром, когда за пеленой облаков взошло холодное солнце, окрасив небо в тускло-серый цвет. О моем приезде заранее сообщать не стали. Из Ла-Моты я отправилась в сопровождении лишь Лопеса и двоих слуг, велев фрейлинам запереться в покоях с ребенком и ждать моего возвращения.

Когда мы въехали в пустой двор любимого дворца матери, где она родилась, он выглядел пустынным, но на стук копыт по булыжнику выбежали удивленные конюхи и пажи. Несколько мгновений спустя я уже быстро шагал по обшитым деревянными панелями коридорам в покои матери, мимо ошеломленных стражников и поспешно приседавших в реверансе женщин.

На мне было простое шерстяное платье. Я тщательно вымыла лицо и завязала волосы на затылке.

У входа меня встретила сгорбленная и поседевшая маркиза. Окинув меня оценивающим взглядом, она сделала знак женщинам, сидевшим, словно стражи, у дверей спальни, и взяла меня за руку. Сердце мое дрогнуло. Будучи самой близкой подругой матери, она знала меня с рождения, но никогда не позволяла себе дотронуться до особы королевской крови без разрешения.

– Судя по вашему виду и по тому, что вы приехали так поздно, произошла некая печальная ошибка, – сказала она. – Но об этом можно поговорить и позже. Пока же ее величеству достаточно знать, что вы рядом, – так ей легче будет отойти в мир иной.

Ее пальцы, похожие на готовые в любой момент сломаться ветки, с неожиданной силой сжали мою руку.

– Вы меня понимаете, принцесса?

Кивнув, я положила ладонь на ее руку, и она меня отпустила. Женщины встали и открыли двери. Я вошла в спальню.

Занавески на узком окне были отдернуты, пропуская тусклый свет. Стояла духота, в каждом углу горели жаровни, к потолку поднимался пахнущий травами дым. Матери нигде не было видно – ни в мягком кресле у ее стола возле окна, ни на пустом троне, стоявшем на небольшом возвышении. Чуть позже я с болью поняла, что она лежит передо мной в постели. Я подошла ближе.

Мать окружало множество подушек, глаза ее были закрыты. Под бледной кожей просвечивали голубоватые прожилки и проступали кости. Из-за льняного чепца на голове черты ее казались странно детскими. Я не сразу поняла, что у нее нет бровей, – раньше я этого не замечала. Видимо, она выщипала их в молодости, а тонкие линии, которые она часто неодобрительно хмурила, на самом деле были нарисованы. На груди ее лежали руки с длинными тонкими пальцами без перстней, не считая свободно болтавшейся рубиновой печатки Кастилии. Раньше я никогда не задумывалась, сколь прекрасны были ее руки, изящные и словно сделанные из мрамора – как будто созданные для того, чтобы держать скипетр.

Руки королевы. Мои руки.

Как я могла этого не замечать?

– Мама? – прошептала я.

Дыхание ее участилось, лоб собрался в морщины, веки дрогнули – а затем я увидела ее бездонные голубые глаза, блестевшие от опийного снадобья.

– Хуана? Hija mia, это ты? Почему ты так долго не приезжала? Где ты была?

Опустившись на табурет рядом с постелью, я взяла холодную руку матери в свои, и мне показалось, что та может рассыпаться в моих пальцах, словно осенний цветок.

– Прости меня, мама. Я не знала, что ты больна. Никто… никто мне не говорил.

Она недовольно покачала головой в тщетной попытке опровергнуть тот факт, что она такая же смертная, как и любой другой, и у меня защемило сердце.

– Проклятая болезнь. Я отложила заседание кортесов и собиралась навестить тебя, как только сверну свое хозяйство в Толедо, но столь плохо себя почувствовала, что моя дорогая Мойя настояла, чтобы я несколько дней полежала в постели. – Она натянуто усмехнулась. – Вот и лежу. Мне хотелось быть поближе к тебе и моему внуку, и в конце концов я велела перевезти меня сюда в паланкине. – Она помолчала, глядя на меня. – Что с тобой случилось? Расскажи.

– Ничего, – отвернувшись, пробормотала я.

Ясно было, что нас по каким-то причинам пытался разлучить Сиснерос, но сейчас мне не хотелось беспокоить мать. Решить вопрос с архиепископом, которого я теперь, как до этого Безансона, считала личным врагом, можно было и позже.

– Неправда. – В голосе матери прозвучала сталь, заставившая меня снова посмотреть ей в глаза. – Сиснерос утверждал перед кортесами, что ты не годишься для того, чтобы править, и что вместе с Филиппом вы превратите Испанию в руины. Его слова разгневали меня, о чем я прямо ему заявила в присутствии своих поверенных. – Она крепче сжала мою руку, не сводя с меня взгляда. – Я знаю, он ошибался. Ты вполне можешь править. Ты моя дочь. Если на твоей стороне будут совет и кортесы, ты станешь королевой не хуже меня, а возможно, даже и лучше. Носить корону – вовсе не некое таинство, как мы все делаем вид. Главное – преданность своему делу и тяжкий труд.

Не в силах больше сдерживаться, я дала волю слезам. Невероятное, неожиданное горе будто смыло многие годы непонимания, недоверия и моих попыток противостоять этой женщине, в безжалостной тени которой я существовала. Большую часть моей жизни Изабелла Кастильская была мне чужой, но сейчас я ее понимала как никогда. Мы словно стали единым целым – королева и наследница, мать и дочь, объединенные общей кровью, страданиями и силой.

То был куда более ценный дар, чем любая корона, которую она могла мне завещать.

– Иди. – Мать показала на стол. – Принеси мне тот документ.

Я встала. Документ лежал на выцветшем, запятнанном чернилами куске кожи в окружении лент и печатей.

– У нас мало времени, дитя мое, – послышался за спиной голос матери. – Не тяни.

Улыбнувшись, я повернулась к ней с документом в руке:

– Мама, нельзя с этим подождать?

– Нет. Это твое будущее, Хуана. Ты должна узнать, что в этом документе. Мне нужно твое согласие.

Я повернулась к ней. Взяв пергамент, она долго его разглядывала, затем сказала:

– В этом распоряжении говорится, кто будет править Кастилией после моей смерти.

Я замерла. Ясно было, что заточить меня в Ла-Моте приказала вовсе не она, а Сиснерос, желавший изолировать меня до ее смерти. Не стало ли тому причиной именно это распоряжение?

– Кто, мама? Филипп?

– Боже упаси! – Мать поморщилась. – Я пыталась расторгнуть ваш брак. Обращалась с прошением в Рим, шла наперекор всему, во что верила. Но никаких оснований не нашлось. Так что это распоряжение – единственное, что может тебя от него защитить.

– Защитить меня? – В комнате вдруг потемнело, словно небо закрыла проплывающая туча. – Господи, – прошептала я, – что он такого сделал?

– Легче ответить, чего он не сделал. Он не только сбежал во Францию, не дождавшись утверждения его титула арагонскими кортесами, но и солгал нам о причине бегства. Он вовсе не пытался отговорить Луи от нападения на Неаполь – напротив, еще раз подтвердил помолвку твоего сына Карла с дочерью Луи и написал, что, если ты к нему не вернешься, он пошлет за тобой французское войско. Он также потребовал, чтобы твой отец отказался от притязаний на Неаполь, пока не стало слишком поздно. Короче говоря, он нас обманул. Он сказал, что едет во Францию, чтобы все уладить, но на самом деле сел у ног Луи, словно верный пес.

Я сжала руки на коленях. Как мне ни хотелось обратного, я не могла не поверить матери. Высокомерие Филиппа и жажда власти никуда не делись, а собственная слабость лишь приводила его в ярость. Он продолжал вести предательскую игру, даже когда моя мать лежала при смерти, отец сражался в кровопролитной войне за Неаполь, а я боролась за свое место в мире, который Филипп сумел разрушить. Таким он всегда и был на самом деле – мой муж, с которыми меня связывали узы брака.

– Он все это время был во Франции? – наконец спросила я.

– Да. – Мать сочувственно взглянула на меня. – Хуана, тебе его никогда не изменить. Вот почему я должна знать: готова ли ты после моей смерти унаследовать мой трон и все, что с ним связано?

– Да, – без колебаний ответила я, посмотрев ей в глаза.

– Bien, – вздохнула мать.

Я с трудом подавила охватившее меня чувство потери, зная, что скоро останусь в этом мире одна, и не в силах представить себе Испанию без нее.

Налив матери вина из графина возле постели, я поднесла кубок к ее губам. Держась дрожащими пальцами за мою руку, она с трудом выпрямилась, а затем, сдавленно вздохнув, вновь откинулась на подушки. В уголках ее рта пролегли страдальческие морщины.

– Об этом распоряжении должны знать только ты, Лопес и твой отец. Его следует хранить в тайне, пока я не умру. Нельзя допустить, чтобы о нем стало известно Филиппу. Некоторые гранды уже начинают проявлять амбиции и готовы воспользоваться моментом, едва меня не станет.

Голос матер сделался тише. Я наклонилась ближе, и взгляд ее упал на закрытую дверь спальни. Я похолодела. Она жила теперь в постоянном страхе, опасаясь собственных придворных, вельмож и Сиснероса. Волки, которых она многие годы держала в подчинении, начали грызть привязь.

– Это распоряжение, которое дополняет мое завещание, дарует тебе мою корону правящей королевы, – продолжала она. – Потом ее получат твои сыновья в порядке старшинства. Твой муж никогда не будет править в Испании и не получит здесь никаких земель или владений. Он не сможет носить титул короля-консорта без твоего согласия и не вправе передать его потомкам не твоей крови. Как и ты, после коронации он будет подчиняться решениям кортесов. Когда придет время, о том же самом позаботится в арагонских кортесах твой отец. Таким образом, мы свяжем его по рукам и ногам.

Я не шевелилась, пытаясь осознать случившееся. Это был смертельный удар, нанесенный человеку, которого я любила и защищала, принцу, который в конечном счете подвел Испанию.

– Твой отец, – добавила мать, – получит права губернатора Кастилии, пока ты не займешь свое место на троне. Он сохранит для тебя страну, гарантировав, что Испания останется во власти испанцев.

Она сильнее сжала мою руку, тяжело дыша:

– Хуана, помни, что кортесы – твои союзники. Только они могут подтвердить право монарха на престол. Не враждуй с ними, и они тебя поддержат.

– Да, мама.

Я прикусила губу. Казалось, будто мать пытается передать мне остатки угасающих сил.

– Жаль, что все так вышло, – прошептала она. – Жаль, мне не хватает времени, чтобы ему помешать. Все, что у меня есть, – это распоряжение. И твой отец. Молю Бога, чтобы этого хватило.

Взглянув на наши сцепленные пальцы, я тихо проговорила, вкладывая в слова всю свою душу:

– Если будет нужно – я остановлю его, мама. Я буду сражаться за Испанию.

– Я… мне нужно отдохнуть. – Мать обмякла, отпустив мою руку. – Я очень устала.

Я сидела рядом с ней, пока над дворцом не наступила ночь.

Зиму сменила весна, но мать оставалась жива. Фрейлины перевезли моего сына и имущество в Медина-дель-Кампо, где мы поселились в небольшом дворце с арочным внутренним двориком и резными окнами, чтобы ни на шаг не отходить от королевы. Сиснерос держался от нас подальше. Вокруг матери толпились врачи, выражая надежду на близкое выздоровление, и лишь ее самый доверенный медик, доктор де Сото, осмелился сообщить мне, что она страдает от злокачественной опухоли в желудке. Опухоль начала распространяться на другие органы, и он предупредил, что улучшения, подобному тому, что наступило после моего приезда в Испанию и рождения сына, ждать не стоит. Зная все это, я могла лишь восхищаться силой ее духа, с которой ей удавалось даже отсрочивать смерть.

Я полагала, что мать поддерживает лишь присутствие Фернандито и желание увидеть отца. Каждый вечер, когда я приносила сына в ее покои, она поднималась с постели и усаживалась в кресло, словно закутанный в меха призрак, играя погремушкой, пока малыш предпринимал первые неуклюжие попытки ползать. Стоило ей его увидеть, как восковые черты ее лица смягчались, она брала ребенка своими исхудалыми руками, а он в благоговейном молчании смотрел на нее, будто знал, кто она такая.

Именно тогда я решила оставить Фернандо с ней. Помимо опасностей путешествия, вряд ли стоило подвергать ребенка испытаниям, которые могли ждать меня во Фландрии. Здесь же ему ничто не угрожало.

Я написала отцу в Неаполь. Мать требовала держать его в полном неведении о случившемся с ней, зная по собственному опыту, что такое война, и не желая, чтобы он примчался домой, когда победа могла быть совсем рядом. В конце концов я нарушила обещание и сообщила ему о состоянии ее здоровья, написав, что ему следует поторопиться. У меня не было никаких шансов с ним увидеться, и мне не хотелось, чтобы мать слишком долго оставалась одна. Я также распорядилась, чтобы слуги и стража ни под каким предлогом не подпускали к ней Сиснероса.

Одиннадцатого апреля 1504 года мое имущество погрузили на корабль в северном порту Ларедо. По пути к гористому побережью Кантабрии мы делали остановки, встречаясь с народом и развеивая распространившиеся по Испании слухи о смерти великой Изабеллы. Дул сильный ветер, мысленно возвращая меня к тому дню, когда я впервые попрощалась со своей семьей.

Сейчас все было иначе.

Корабль, который должен был доставить меня во Фландрию, был крепким, но небольшим, без золоченых знамен, а вместо сотен провожающих на пристани в этот раз были только мать, сидевшая в кресле, адмирал, старая маркиза де Мойя и фрейлины Беатрис и Сорайя. Моего сына оставили в Мадригале на попечение слуг.

Я невольно взглянула туда, где стояли когда-то мой брат и сестры. Их больше не было с нами – детей, на которых мать возлагала такие надежды, строила интриги и приносила жертвы ради того дня, когда мы приведем Испанию к славе, устраивая наши жизни точно так же, как свою собственную, пренебрегая любыми превратностями судьбы.

Я опустилась на колени перед матерью, которая больше не могла стоять, и улыбнулась, глядя в ее блестящие от наркотического снадобья глаза. Она никогда не злоупотребляла им до такой степени, чтобы впасть в забытье, желая оставаться в полном сознании, но ночи стали для нее пыткой, и доктор де Сото увеличил дозу, чтобы она могла хотя бы несколько часов отдохнуть. Я крепко обняла ее, почувствовав кости под толстым платьем, скрывавшим ее худобу.

– Мама, – едва слышно проговорила я, – я тебя люблю.

Дрожащей рукой она поправила мои выбившиеся из-под чепца волосы:

– Я всегда так многого от тебя требовала. Будь сильной. Помни, кто ты есть. – Она обняла меня и прошептала мне на ухо: – Я тоже тебя люблю, hija mia. И всегда любила.

Чувствуя, как глаза застилают слезы, я прижалась к ней, словно цепляясь за камень в бурлящем потоке.

– Я вернусь. Обещаю.

К нам подошел адмирал:

– Ваше величество, ваше высочество, боюсь, прилив не станет ждать.

Она сжала мои пальцы и тут же отпустила. Я ощутила пустоту, столь же безмерную, как и ожидавшее меня море. Мать дала знак адмиралу:

– Прошу вас, сеньор, помогите ее высочеству.

Адмирал предложил мне руку. Я взглянула в его прекрасные печальные глаза, и меня охватил ужас, как и тогда, много лет назад. Не чувствуя под собой ног, я прошла вместе с ним к шлюпке, которая должна была доставить меня и фрейлин на корабль, стоявший на якоре у выхода из бухты.

Я вцепилась в руку адмирала:

– Вы позаботитесь о моем сыне, сеньор?

– Ваше высочество, – тихо ответил он, – я буду защищать его ценой собственной жизни. Ничего не бойтесь.

Кивнув, я еще раз оглянулась. Мать в кресле выглядела совсем маленькой и почти неразличимой. Адмирал помог мне спуститься в шлюпку.

– Спасибо, сеньор, – прошептала я. – О ней вы тоже позаботитесь?

Он низко поклонился:

– Я всегда буду рядом с ней, принцесса, и приду сюда, когда вы вернетесь. Да хранит вас Господь.

Он поцеловал мне руку. Прежде чем отступить, он посмотрел мне в глаза, и я увидела в его взгляде непреклонную решимость, придавшую мне сил.

Еще раз кивнув, я отвернулась.

Гребцы налегли на весла, и шлюпка закачалась на волнах. Силуэты на пристани становились все меньше, пока наконец не скрылись из виду.