Последняя королева Гортнер Кристофер

Глава 32

Отец пришел ко мне на следующее утро. Маленькая Каталина весело агукала и сосала дедов палец, чем привела его в полный восторг. Когда ее унесли спать, мы с отцом позавтракали во внутреннем дворике и пошли прогуляться по огороженному стеной саду, наслаждаясь рассветной прохладой.

Он рассказывал о множестве препятствий, с которыми ему предстояло столкнуться в ближайшие месяцы. Важнее всего было убедить грандов помочь ему избавиться от дона Мануэля. К моему возмущению, я узнала, что изменник-посол тайком вернулся в Бургос и с наемниками захватил тамошний замок. Отец сказал, коннетабль уже едет туда поднимать своих людей, и не сомневался, что к нему присоединятся и другие, ибо вельмож объединяла главным образом ненависть к дону Мануэлю.

Я настояла, чтобы Сиснерос официально составил текст нашего соглашения, которое я могла бы подписать. У меня был перстень матери, но не было официальной печати, и отец привез мне ту, которой пользовалась мать. Я много раз видела этот потертый цилиндрический штамп у нее на столе, и, когда я ставила печать на пергамент, восстанавливавший власть отца в Кастилии, мне показалось, будто душа матери снова со мной.

На тщательно организованную церемонию прибыли Вильена, Бенавенте и прочие собравшиеся под знаменем Филиппа гранды, прося прощения за все дурное, совершенное от моего имени. Мне ничего не оставалось, как простить их, хотя я поморщилась, когда Сиснерос низко склонился к моей руке, сверкая похожими на тлеющие угли глазами. Несмотря на заверения отца, что архиепископ слушается его, словно выдрессированный пес, я никогда не стала бы ему доверять.

В начале сентября отец нашел прекрасное место для моего двора – королевский дворец в городке Аркос, всего в двух днях пути от Бургоса. Приближалась зима, и отец при поддержке вельмож собрал войско для сражения с доном Мануэлем. О его предстоящем походе на Бургос уже разошлись слухи, и фламандские придворные, ничем послу не обязанные, бежали, прихватив с собой золотую утварь Филиппа. Некоторых арестовали, другим, однако, удалось добраться до порта и захватить корабль, на котором они вернулись во Фландрию.

– Если мы хотим поймать дона Мануэля, – смеялся отец, – лучше поторопиться, пока он не забился в какую-нибудь нору.

Казалось, он помолодел на несколько лет. Глаза его снова блестели, бронзовые щеки обрели румянец. В ответ на мое возмущение дерзостью дона Мануэля он лишь усмехался.

– Кандалов – вот чего он заслуживает! – заявила я. – И темницы!

– Так оно и будет. Скажи фрейлинам, пусть собирают вещи. У меня для тебя сюрприз.

Двухдневный путь до Аркоса мы проделали в благословенной ночной прохладе, при свете факелов. Из тени, подобно призракам, возникали крестьяне и жители деревень, чтобы поглядеть на новую королеву рядом со старым королем, свиту из вельмож и священнослужителей, повозку с гробом Филиппа.

Женщины опускались на колени в пыли, мужчины снимали шляпы. Посреди дороги, увертываясь от лошадиных копыт, ко мне подбежали несколько детей, чтобы бросить мне в руки хрупкие осенние цветы и букетики ромашек.

– Dios la bendiga, Su Majestad! – запыхавшись, кричали они. – Да благословит Господь ваше величество!

– Они любят тебя, madrecita, – пробормотал отец, наклонившись в седле. – Так же, как любили твою мать.

Я сжала в руках их простые подношения, словно драгоценные камни.

В Аркосе я обнаружила просторный, хорошо оборудованный дворец с полным штатом прислуги, в число которой, к моему неудовольствию, входила и моя сводная сестра Иоанна. Ее я меньше всего рассчитывала увидеть, но не могла и отказать ей при нашем кровном родстве. Со всей возможной любезностью приняв ее реверанс, я повернулась к кланяющимся рядам поваров, дворецких и горничных. Никогда еще со времен Фландрии у меня не было столько слуг.

– Даже не представляю, что с ними со всеми делать, – сказала я отцу. – У меня не так уж много потребностей.

– Ерунда. Ты теперь королева, и тебе нужен двор. – Он показал в сторону ниши в стене. – Смотри-ка. Похоже, кто-то хочет с тобой поздороваться.

Я взглянула в указанном направлении. Свет из окон под потолком упал на маленькую фигурку. Та шагнула вперед, и я застыла, лишившись дара речи и глядя сквозь слезы на своего пятилетнего сына, инфанта Фернандо, которого в последний раз видела младенцем.

– Su Majestad, – поклонившись, церемонно произнес он, – bienvenida a Arcos.[38]

Сердце мое дрогнуло. Я опустилась на колени, глядя в большие, обрамленные густыми ресницами глаза. Из всех детей он больше всего походил на моего отца, словно перенял черты того, кто его воспитал.

– Фернандито, ты знаешь, кто я?

Посмотрев на отца, он снова повернулся ко мне:

– Si. Vos es mi madre la reina.[39]

Я протянула к мальчику руки и обняла его.

– Да, – прошептала я. – Я твоя мать, королева. – Прижимая его к себе, я взглянула на отца. – Спасибо тебе, папа, от всей души. Ты даже не представляешь, какое это счастье.

Он наклонил голову:

– Пусть всегда будет так, madrecita.

Во дворец в Аркосе ежедневно прибывали курьеры с сообщениями о ходе осады. Отец с грандами отправились в Бургос, где встретились с коннетаблем и его войском. Окружив стены замка, они загнали наемников в ловушку. Им пришлось ждать целых три месяца, прежде чем те капитулировали, – никто даже не вытащил меча из ножен. Отец пообещал пощадить их, если они поклянутся в верности Испании и выдадут изменника дона Мануэля, но оказалось, что дон Мануэль давно сбежал через подземный ход, забрав с собой золотое блюдо Филиппа и кое-что из его личных драгоценностей.

– Ты не поверишь, – сказал отец, приехав, чтобы сопровождать меня в Бургос, где мы должны были торжественно войти в город. – Этот жалкий жабеныш нашел какой-то древний подземный ход, о котором все позабыли. Ход вел прямо в монастырь, где он заставил несчастных сестер помочь ему скрыться, угрожая им кинжалом. В Ларедо он сел на корабль до Вены.

Отец грубо расхохотался. Трусость посла казалась ему забавной, хотя я язвительно заметила в ответ, что справедливость так и не восторжествовала.

– Ничего, все еще впереди. Ссылка ко двору твоего свекра – вполне достаточное наказание. Из главного советника он превратился в несчастного беглеца, который тайком добирался до Вены в украденном монашеском одеянии, чтобы на коленях просить о милости. К его счастью, у него драгоценности твоего покойного мужа. Иначе Максимилиан отрубил бы ему голову.

– У него нет никаких прав на эти драгоценности, – возразила я. – И он все еще на свободе.

– Да, но теперь он ничего собой не представляет. А Бургос принадлежит мне.

Я сделала вид, будто не заметила его оговорки, решив, что он хотел сказать «нам». Неделю спустя мы с отцом въехали в Бургос под звон колоколов собора. Я надела лучшее мое раззолоченное платье и диадему. На этот раз, однако, народ кричал: «Vive el rey Don Fernando! Viva la reina Doa Juana!» – и отец гордо улыбался рядом со мной, так же как и бессчетное число раз до этого, когда захватывал города для моей матери. Меня радовало, что ему оказывают заслуженные почет и уважение, и я замечала хмурые взгляды вельмож. Пусть знают, что при моем правлении Кастилия больше не станет жертвой их интриг и амбиций.

У дверей собора отец взял меня за руку и поднял ее вместе со своей. Толпа взревела. Я откинула голову и рассмеялась.

– Как только мы наведем тут порядок, – сказал он, – колокола в Толедо возвестят о твоей коронации.

Осень сменилась зимой, зима весной. Дел в Бургосе хватало, но я предоставила отцу воевать с коннетаблем и другими грандами, сама же вернулась во дворец, где впервые за многие годы могла посвятить себя детям. Каталине скоро должен был исполниться год, и мне хотелось как можно больше времени проводить с ней и сыном, наслаждаясь спокойствием, которое досталось мне столь тяжкой ценой. Дом вскоре наполнился детским смехом, и вместе с моими преданными Беатрис, Сорайей и доньей Хосефой, которая, казалось, тоже помолодела, взяв на себя заботу о детях, я начала выстраивать вокруг нас сокровенный кокон.

Отец приложил немало усилий к воспитанию Фернандо. Мой рожденный в Испании сын отличался сообразительностью, умом и прилежанием, хотя и не столь чрезмерным, как Карл. Каждое утро я наблюдала за его уроками, вспоминая, каких успехов в образовании добились мы с сестрами благодаря личному надзору матери, но днем я неизменно шла с ним в сад подышать свежим воздухом.

Он рассказывал мне о жизни в Арагоне, где, по его словам, горы затмевали все, что он видел в Кастилии, и о том, как ему хочется иметь собственного сокола. Я послала в Сеговию за опытным сокольничим и отменной птицей, и, хотя я втайне опасалась, что сокол может оказаться чересчур диким для ребенка, тот сразу же привязался к Фернандито, точно котенок. Сокольничий заверил меня, что мой сын – прирожденный охотник, и они с наслаждением предавались урокам соколиной охоты в обширных полях вокруг дворца, принося к нашему столу перепелок и прочих мелких птиц.

Иногда я составляла им компанию. Я надевала толстую перчатку, на которой сидела привязанная птица в колпаке; сокол вонзал когти в кожу, с нетерпением ожидая, когда я отпущу его в небо. Я зачарованно смотрела, как он без каких-либо усилий взмывает вверх, словно не замечая шороха мелких созданий, которых сокольничий палкой выгонял из кустов. Затаив дыхание, я следила, как сокол с идеальной точностью пикирует вниз, чтобы схватить добычу. Мне не нравился запах крови, но я могла лишь восхищаться смертоносным искусством хищника, несущего жертве быструю и верную гибель.

Порой я предпочитала одиночество, пытаясь примириться с собственным прошлым. Похоже, никто не знал, что делать с гробом Филиппа. Хватило одного лишь запаха, чтобы я в конце концов приказала заколотить крышку гвоздями и убрать гроб в разрушенную часовню в окрестностях дворца, где тот покоился перед засыпанными листьями алтарем. Я велела починить крышу часовни, чтобы защитить ее от стихии, но не более того. Не верилось, что в этом ящике есть хоть что-то, кроме мертвой плоти, но тем не менее я находила странное утешение, посещая часовню во второй половине дня, когда все отправлялись спать на время сиесты. Сидя рядом с гробом, я дотрагивалась до потускневших ручек, иногда даже разговаривала с покойником: рассказывала, какой красивый у нас сын и про нашу Каталину, во внешности и характере которой начали проявляться лучшие черты обоих родителей. Филипп отправился туда, где короны уже ничего не значили, и мне хотелось запомнить его таким, каким он был в день нашей первой встречи: красивым и молодым, еще не испорченным тщеславием, которое в итоге жестоко разлучило нас.

– Покойся с миром, мой принц, – шептала я, наклоняясь к гробу и прикасаясь губами к холодной крышке.

Запах смерти давно исчез – казалось, будто гроб хранил лишь воспоминания.

А воспоминания я не могла ненавидеть.

Адмирал остался в Бургосе с отцом, но присылал мне письма, в которых описывал события в Кастилии. Когда отец объявил о нашем решении вместе навести порядок в королевстве, гранды ответили проявлением недовольства и угрозами. Маркиз де Вильена швырнул наземь шляпу и заявил: он-де не позволит, чтобы им снова правил Арагон. Отец, по словам адмирала, проявил несвойственную ему мягкость, учитывая его прошлые отношения с кастильской знатью. Рядом с ним, поддерживая каждый его шаг и имея за спиной весь авторитет Церкви, постоянно находился Сиснерос, который недавно, в возрасте шестидесяти семи лет, получил кардинальскую мантию.

Известие о подобном повышении Сиснероса застигло меня врасплох. Мои прежние чувства к нему никуда не делись, и меня вовсе не радовало, что теперь он будет обладать еще большей духовной властью в Кастилии. Я никогда прежде не слышала, что папа римский рассматривает его кандидатуру на пост кардинала, и написала адмиралу: жаль, что никто не счел нужным мне об этом сообщить. Предположив, что мне предстоит присутствовать на церемонии введения Сиснероса в сан, я попросила предупредить меня заранее, чтобы я могла подготовиться. Я ожидала ответа в течение нескольких дней, но, к моему замешательству, так ничего и не получила.

– Не понимаю, почему со мной не посоветовались, – заметила я как-то за ужином Беатрис. – Они боятся, что я стану возражать? Конечно, мне есть что сказать по этому поводу, но Рим не спрашивает меня, каким образом ему вознаграждать своих слуг.

Не обращая внимания на прислугу с графинами и салфетками, я дала выход своему гневу, но тут же об этом позабыла и вернулась к повседневным делам.

Я написала в Англию своей сестре Каталине, спросив о новостях и пообещав поспособствовать ее браку с принцем, поскольку теперь я королева. Я также написала своей золовке Маргарите и предупредила, чтобы весной она была готова прислать ко мне моих дочерей.

От нее я не получала никаких вестей, даже соболезнований по поводу кончины Филиппа. Я знала, что Карл, как наследник Габсбургов, должен оставаться во Фландрии, и подозревала, что Маргарита взяла на себя заботу и о нем. Неужели она настолько привязалась к моим детям и молчала в надежде, что я не стану о них спрашивать? Если так, то с моими тремя дочерьми ей придется распрощаться. Мне хотелось воспитать их вместе с Каталиной и Фернандо, как воспитывала нас всех вместе мать. Я не хотела, чтобы мои дети выросли чужими друг другу, как Маргарита и Филипп, а зачастую и многие другие отпрыски королевской крови.

Погруженная в свои мысли, я оказалась совершенно не готова, когда однажды в мои покои после многомесячного отсутствия ворвался отец. Лицо его раскраснелось, словно после быстрой скачки.

– Что? – спросил он. – Ты настолько мной недовольна, что жалуешься на меня всем подряд?

Мои фрейлины сидели рядом с шитьем в руках. Увидев их столь же удивленные, как и у меня, лица, я дала им знак выйти.

– Можешь не отсылать их из-за меня, – сухо усмехнулся отец. – Ты столько раз жаловалась за моей спиной, что любые твои слова никого уже не удивят.

Я молча смотрела на него. Беатрис и Сорайя встали и вышли. Я отложила шитье.

– Папа, что случилось? Ты на меня злишься, а я понятия не имею отчего.

– Понятия не имеешь? – Он уставился на меня, сжав кулаки в перчатках. – Хочешь сказать, ты не жаловалась, будто я преднамеренно держу тебя в неведении о делах королевства?

– Я… я никогда такого не говорила.

Во рту у меня пересохло. Такой злобы в его голосе я ни разу еще не слышала.

– Никогда?

– Никогда.

Подойдя к своему плащу, он достал из кармана сложенный пергамент и взмахнул им дрожащей рукой:

– А это что? Ты еще не поняла, что все твои слова и поступки имеют значение? Не посоветовавшись со мной, ты пытаешься усомниться в моих способностях!

Я почувствовала, что задыхаюсь.

Письмо. Он перехватил мое письмо!

У меня потемнело в глазах. трудом отведя взгляд от смятой бумаги в руках отца, я увидела холодное, непроницаемое лицо чужого, незнакомого мне человека.

– Вряд ли мне требовалось советоваться с тобой по поводу детей, – осторожно сказала я. – Письмо было адресовано сестре Филиппа, и в нем я спрашивала о моих дочерях Элеоноре, Изабелле и Марии. Я ничего не слышала о них больше года, а с Марией рассталась, когда та была еще младенцем.

Отец подвигал челюстью.

– Зачем нам тут еще одна кучка девочек? – спросил он, давая понять, что не только перехватил, но и прочитал мою переписку. – Им нужны прислуга, приданое. Этого мы себе позволить не можем. Лучше оставить их там, где они сейчас, и пусть Габсбурги найдут им подходящих мужей.

Ощутив леденящий страх, я встала и подошла к окну.

– Мои дочери должны быть здесь, со мной, – помедлив, ответила я. – Если не хватит средств – будем экономить. Я тебе уже говорила: мне не нужно столько слуг, а еды для троих хватит и на пятерых. Если придется, девочки могут спать в моей кровати.

Отец поковырял пол носком сапога.

– Как бы там ни было, все имеет свою цену.

– Это только так кажется. – Я повернулась к нему. – Так же как только кажется, будто я готова терпеть шпионов в моем доме. Но я этого не потерплю, папа. Не понимаю, что я такого сделала, что ты счел необходимым следить за каждым моим шагом и перехватывать мои личные письма. Может, расскажешь?

Внезапно от его злости не осталось и следа, как будто он сбросил маску. Столь быстрая перемена в настроении отца мне не понравилась, как и его примирительный тон.

– Извини, madrecita. Я вел себя непростительно.

Я на мгновение лишилась дара речи. Отец не стал отрицать, что подослал ко мне шпионов. Зачем? Чего он боялся? Между нами словно пролегла стена, разрушив былое доверие.

– Похоже, я переутомился, – добавил отец. – Я всегда отличался скверным характером, за что твоя мать часто меня ругала. – Он помолчал. – Все из-за этих проклятых грандов. Они понятия не имеют, что такое преданность. Все те месяцы, что я провел в Бургосе, пытаясь призвать их к рассудку, оказались потраченными впустую.

Это я вполне могла понять, зная по собственному опыту, что кастильские вельможи могут даже святого заставить скрежетать зубами.

– Что они сделали на этот раз? – спокойно спросила я.

– Как обычно – угрожают, что если я не стану уважать обещания, которые дал им твой покойный муж, они заставят меня об этом пожалеть. Они хотят вернуть себе все, что отобрали у них мы с твоей матерью, а что они сделали для нас полезного? Заявляют, что их помощь при взятии Бургоса требует вознаграждения. Теперь они считают, что за любые уступки им полагается титул или замок. Скажи спасибо своему мужу и этому идиоту дону Мануэлю, – похоже, гранды многому у них научились.

Кивнув, я вернулась в кресло, убеждая себя, что все дело лишь в темпераменте отца, в его печально знаменитом арагонском характере, который мать терпеливо пыталась обуздать в течение всех лет их совместной жизни.

– Они еще смеют мне угрожать! – Он ударил кулаком в перчатке о ладонь. – Пора преподать им урок, кто ими правит. Я не дам им разрушить королевство, ведя закулисные переговоры с Габсбургом. Они позволили ему вышвырнуть меня отсюда, но теперь я вернулся, и, да поможет мне Бог, заставлю их себя уважать!

– Но ведь это означает гражданскую войну, – заметила я.

– Скорее, гражданскую бойню. – Отец хмуро посмотрел на меня. – Я уже раньше подчинял их себе, и, если потребуется, сделаю то же самое снова.

– Но они – представители нашей знати и занимают места в кортесах. Если мы объявим им войну, то действительно нарушим их права.

– У них нет никаких прав! Они постоянно строят заговоры и интриги, забывая, что Испания теперь не прежняя. Может, Изабелла и считала нужным их умиротворять, но я этого делать не стану. – Внезапно он замолчал и сглотнул комок в горле. – Ты должна понять, в каком я сейчас положении. Гранды ведут себя словно дикие псы, и их нужно усмирить ради блага Кастилии.

Меня окатило жаркой волной. С меня было довольно позерства и произвола, творившегося во имя Испании. Мне хотелось покончить с этим раз и навсегда, пока не случилось очередной катастрофы.

– Меньше всего я желаю начинать свое правление с того, чтобы посылать войско испанцев против испанцев. Согласна, вопрос с грандами серьезный, и прекрасно понимаю твое возмущение, папа. Но наверняка можно как-то иначе показать им, что высшая власть в королевстве теперь принадлежит нам. – Я расправила плечи. – Пожалуй, пришло время объявить о моей коронации.

– Коронации? – уставился на меня отец.

– Да. Много месяцев назад ты говорил, что мы поедем в Толедо, где мне пожалуют титул и корону. Почему бы не сейчас? Как раз подходящий случай. Высокопоставленные вельможи должны понять, что у них есть королева. Пышных церемоний можно не устраивать, просто развлечь народ и напомнить вельможам, где их место. Как мне сказал однажды адмирал, мама всегда считала, что с грандами следует поступать мягко, но решительно. Он говорил, что это было одно из ее самых ярких…

– Твоя мать умерла, – бесстрастно произнес отец. – Теперь правлю я.

Сердце мое замерло в груди. Видимо, почувствовав по выражению моего лица охвативший меня ужас, он подошел ко мне и попытался взять мои руки в свои, но я отстранилась.

– Я вовсе не то имел в виду. Всего лишь фигура речи, madrecita, ничего больше.

Я выдохнула, не сводя взгляда с отца.

– Во имя всего святого! Я человек жесткий и не привык к женской впечатлительности, – поморщился он. – Я всего лишь прилагаю все свои силы, чтобы навести в королевстве хотя бы видимость порядка, но каждый раз, стоит мне повернуться спиной, кто-то из вельмож пытается мне напакостить. Они еще большие предатели, чем мавры, – по крайней мере, тех хотя бы можно держать в узде, грозя им костром.

– И все же я считаю, что нужно дать им еще один шанс исправиться, – услышала я свой собственный голос, несмотря на пронизывавший меня холодный ужас. – Я не хочу кровопролития – ничего хорошего Испании это не принесет. Я требую созыва кортесов для провозглашения меня королевой. А потом, если гранды станут сопротивляться, подумаем о более жестких мерах.

– Как пожелаешь, – кивнул отец.

Повернувшись, он забрал плащ и направился к двери.

– Папа, – проговорила я, когда он уже взялся за ручку. Отец обернулся. – Мое письмо. Отправь его в Савойю.

Судя по тому, как напряглось его лицо, он понял, что это просьба, а не приказ.

– Конечно отправлю. Все будет хорошо, вот увидишь.

И все же, когда он ушел, мне показалось, что мир никогда уже больше не будет прежним.

Я ждала много дней, ни с кем не общаясь, кроме фрейлин, и поддерживая всю необходимую переписку в нейтральном тоне. Хотя я и сомневалась, что секретарь Лопес имел какое-то отношение к перехвату письма Маргарите, но больше не верила, что моя корреспонденция доходит по назначению.

Этот вопрос, по крайней мере, решался легко, поскольку письма требовали моей подписи. Но прежние безмятежные времена ушли навсегда: меня вновь окружала паутина подозрений, омрачавшая мою жизнь в последние годы с Филиппом, и я точно так же не могла от нее освободиться, как и при его жизни.

Моя незаконнорожденная сестра Иоанна стала просто невыносима. Она возглавляла толпу чересчур любопытных женщин, которые прислуживали в моих покоях, и если раньше я с ними мирилась, поручая им бессмысленную работу вроде чистки камина или стирки постельного белья, теперь я не могла на них даже смотреть. Я подозревала, что кто-то из них, если не все, играет роль осведомителя, и относилась к ним с холодным безразличием, поскольку не могла полностью отказаться от их услуг, не привлекая к себе излишнего внимания.

Каждую ночь, когда Беатрис и Сорайя ложились спать, я часами расхаживала в тишине по залитой лунным светом комнате, терзаемая сомнениями. Надо мной простирала свои крылья чудовищная тень, становясь все больше и грознее, и я боялась, что на этот раз могу действительно сойти с ума, ибо уже была не в состоянии отличить реальность от порождений больного разума женщины, которую столько раз предавали.

Мне требовалось подтверждение, и в конце концов я уступила желанию, с которым боролась со времен приезда отца. Позвав Беатрис, я вручила ей запечатанное письмо:

– Найди курьера и отошли это адмиралу. Мне нужно с ним увидеться.

Мы договорились встретиться на равнине в лесу, куда часто отправлялся на соколиную охоту Фернандито. Нам требовалось укрытие от посторонних глаз, и я ждала до сиесты, прежде чем оседлать кобылу, которую держала в конюшне для поездок по окрестностям. Я еженедельно ездила верхом «для здоровья», как говорила своим женщинам, и никто не заметил ничего необычного в моей послеобеденной прогулке. Беатрис сопровождала меня верхом на муле. Легкий ветерок шевелил кроны дубов и лип, с запада доносился солоноватый запах притоков Дуэро. Зима обесцветила равнины, но в воздухе уже чувствовалось приближение лета, появлялись первые цветы.

На краю леса мы спешились, и я, оставив Беатрис с лошадьми, вошла под шепчущий полог листвы. Сперва мне показалось, что адмирал не приехал. Слышался лишь шум ветра и треск веток под ногами. Я вспомнила, как пыталась сбежать от Филиппа, мчась верхом через солончаки, и перед моими глазами вновь возникла безымянная цыганка, погибшая от его руки.

Затем я увидела адмирала: он стоял на залитой солнцем поляне, рядом была привязана лошадь. Я размотала с головы шаль. Он обернулся, и я почти бегом бросилась к нему. В шафрановом свете его фигура казалась темной статуей надежды.

– Я так по вас скучала, сеньор, – сказала я, когда он склонился к моей руке.

– И я тоже, ваше величество.

Его мягкий взгляд разрывал душу. Я посмотрела в его глубоко посаженные темно-синие глаза и увидела в них то, чего так боялась.

– Мой отец… – Слова ранили, будто осколки стекла. – Он против меня?

– Да. Мне следовало приехать раньше, но я опасался, что он остановит меня или выследит. Получив ваше письмо, я поехал кружным путем. Он меня подозревает. Он знает, что вы мне доверяете, и не может с этим смириться. – Адмирал помолчал. – Вынужден просить вашего прощения. Я совершил ужасную ошибку, привезя его к вам. Узнав о его намерениях, я сразу же возразил, что вы никогда не одобрите подобного решения, а он запретил мне видеться или переписываться с вами. В силу моего положения он не мог приказать арестовать меня, но они с Сиснеросом найдут способ отрешить меня от должности. Они выступают против любого, кого считают угрозой.

– Каковы… каковы его намерения?

– Разве не потому вы послали за мной? – Адмирал опустил голову. – Он ведь приходил к вам?

– Да, и был очень зол. Я обнаружила, что он перехватывает мои письма, но потом он сказал, что ему доставляет немало хлопот Вильена. Я попросила его созвать кортесы для моей коронации.

Адмирал долго молчал, потом вздохнул:

– Естественно, это объясняет, почему он в таком гневе вернулся в Бургос. Он не говорил вам, что взял себе новую жену?

– Жену? – удивленно переспросила я. – Отец снова женился?

– Да. Он помолвлен не с кем иным, как с племянницей короля Луи, Жермен де Фуа. Сейчас она на пути в Арагон.

Жермен де Фуа. Пронизывающий взгляд, поджатые губы, резкий голос. Я встречалась с ней во Франции, где она пыталась не пустить меня в тронный зал и постоянно следовала за мной по пятам. Почему отец решил жениться на женщине родом из страны, которую всегда презирал и всю жизнь с ней сражался?

Внезапно мне все стало ясно. Новая жена, новая королева Испании.

– Он хочет сына, – выдохнула я. – Наследника Арагона.

– Да, – со злостью бросил адмирал. – Сейчас вы его наследница, а после вас – ваши сыновья, но, если Жермен родит ему сына, Арагону станет больше не нужна Кастилия. Скорее, даже напротив: союз с Францией обеспечит ему власть над грандами. Они не осмелятся бунтовать против вашего отца, если будут считать, что Луи пошлет войско на его защиту.

– Как и Филипп. – Мое сердце сжалось. – Отец использует Францию, чтобы укрепить свое положение. Но мои сыновья – и его внуки, наследники по завещанию матери. – Я помолчала, глядя на мрачное лицо адмирала. – Господи, неужели он столь далеко зашел ради того, чтобы не допустить их к трону?

– В их жилах кровь Габсбургов. Ваш отец и Сиснерос полны решимости сделать так, что править здесь они никогда не будут. И это еще не все, ваше высочество. Объявив о своей женитьбе вельможам, он упомянул также и о новом брачном союзе для вас. Именно тогда я заявил протест и стал в итоге его врагом.

Я с трудом взяла себя в руки, сдерживая готовый вырваться крик:

– Не знаете с кем?

Адмирал покачал головой:

– Нет, но, кто бы это ни был, хорошего ждать не приходится. Ваше высочество, ваш отец считает угрозой ваших сыновей, а значит, и вас. Если вы наша королева, все должно оставаться так, как завещала ваша мать. Со временем наследником станет ваш сын Карл, против чего ваш отец будет сражаться до последнего дыхания. Он хочет привязать к себе Кастилию, и в этом его полностью поддерживает Сиснерос.

Я отвернулась. В лесу будто потемнело.

– Это мое наказание, – сказала я. – Наказание за то, что я совершила.

Адмирал положил руки мне на плечи и повернул к себе. Меня охватил мгновенный ужас, будто я встретила проклятого рыцаря из детской сказки о привидениях, – и тем не менее он никогда еще не казался мне прекраснее, чем в этот миг.

– Виной всему лишь мужские амбиции. Вы ни в чем не виноваты. Вы не совершили ничего дурного.

– Вы просто не все знаете, – прошептала я. – Я убила Филиппа. Я его отравила.

Я почувствовала, как до него доходит смысл моих слов. Взяв меня за руки, он посмотрел мне в глаза:

– Вы поступили так, как поступила бы любая королева. У вас не было ни меча, ни войска, чтобы себя защитить, но вы все же победили врага. Вы – настоящая дочь Изабеллы Кастильской. Ради спасения королевства она сделала бы то же самое. В вас живет ее наследие.

Слезы застилали мне глаза. Адмирал взял меня за подбородок и приблизил губы к моим, словно любовник.

– Вам нужно уехать отсюда, – прошептал он, и я ощутила его дыхание. – Забирайте детей и своих верных фрейлин и безотлагательно уезжайте в Сеговию. Там вас ждет маркиза де Мойя. Я присоединюсь к вам, как только соберу свою гвардию. Если повезет, мне удастся убедить некоторых вельмож выступить на нашей стороне. Мы объявим войну вашему отцу и завоюем для вас Кастилию.

Слова адмирала пробрали меня до глубины души. И вдруг, в это ужасное мгновение, я со всей определенностью поняла, что мне следует делать. С самого начала я знала, что настанет час, когда мне придется взглянуть в лицо как прошлому, так и будущему, выбирая свой собственный путь. Почти всю жизнь я была пешкой, которую бросали из стороны в сторону прихоти судьбы. Невинной девочкой меня использовали для политического альянса, а когда я стала женой, меня обманывали и манипулировали мной ради моей короны. Но теперь у меня наконец появились силы, чтобы стать той, кем мне всегда хотелось быть, – королевой. Именно в это всегда верила моя мать.

– Нет. – Я отстранилась. – Войны не будет. Я запрещаю.

Адмирал замер:

– Если вы не объявите войну, он победит. Вы можете…

– Я знаю, что может со мной случиться. Я знала это и пыталась избежать с того дня, как меня провозгласили наследницей королевства. Но теперь все иначе. Кастилия превыше всего. Я не позволю, чтобы от моего имени проливалась кровь.

– Ваше высочество, – он снова взял меня за руки, – ваш отец не остановится ни перед чем, пока не получит то, чего хочет. Никто не сможет вам помочь, если вы не станете сражаться.

– Кто сказал, будто я не стану сражаться? – мягко улыбнулась я. – Вы правы – он не остановится ни перед чем, пока его не остановлю я. Во всей Испании для меня нет места, где я могла бы укрыться. Куда бы я ни пыталась бежать, он последует за мной. Он подвергнет опасности жизнь тех, кто меня любит, в том числе моих детей. А собственными детьми я рисковать не стану даже ради трона.

– Если хотите выжить, другого выхода нет! Прошу вас, аше высочество. Умоляю!

– Нет, – повторила я и высвободила руки, ощутив пустоту внутри. – Кастилия принадлежит мне по праву, по наследству, никто и ничто у меня ее не отберет. Я должна посмотреть в глаза отцу и доказать ему, что я не только его дочь, но и дочь Изабеллы Кастильской.

Адмирал поколебался, плотно сжав губы, затем опустился передо мной на колени и срывающимся голосом проговорил:

– Ваше величество, только позовите, и я буду рядом.

Я положила руки ему на голову, окончательно смиряясь с потерей:

– Идите, сеньор. Спасайте себя и тех, кто на вас надеется.

Больше к нему не прикасаясь, я накинула на голову шаль и пошла туда, где меня ждали Беатрис и лошади. Назад в Аркос, навстречу судьбе, которую я выбрала сама.

Я не оглядывалась, но знала, что адмирал продолжает смотреть мне вслед.

Возвращаясь домой, я старалась избежать встречи с Иоанной и другими женщинами. Едва войдя в свою комнату, я попросила позвать ко мне Лопеса с бумагой и пером. Побледневшая Беатрис стояла рядом, пока я диктовала текст. Приложив к воску мой перстень-печатку, я сказала Лопесу:

– Доставьте ему лично. Скажите, что я буду ждать его здесь.

Губы секретаря дрогнули, и он низко поклонился, с трудом сдерживая слезы.

Повернувшись к Беатрис, я поняла по ее взгляду, что она готова отправиться ради меня хоть на край света, стоит только попросить. Я обняла ее и крепко прижала к себе.

Затем я заглянула в комнату дочери. Девочка спала, разметавшись среди смятых простыней, ее золотые кудри были растрепаны, на лбу блестел пот. Я прижала руки ко рту, сдерживая рыдания. Она была еще столь невинна и ничего не знала о непостижимой жестокости мира. Кто расскажет ей обо мне, расскажет правду? Какое будущее ждет детей, подхваченных водоворотом моей жизни?

Я склонилась над девочкой, вдохнула ее сладкий запах и коснулась губами щеки. Я должна была сделать это ради нее, ради Фернандито, ради Карла, Элеоноры, Марии и Изабеллы. Они тоже были моим наследством. В их жилах точно так же текла моя кровь, как и кровь Филиппа. Но сейчас было не время для душевных мук – я должна была защитить детей и дать им мирную жизнь, которой сама почти не знала.

Что бы ни случилось, мои дети должны выжить.

Они приехали через четыре дня, на рассвете. Только что дом выглядел пустым, а слуги едва успели проснуться и приступить к своим повседневным делам – и вдруг в зале послышалась суматоха, захлопали двери, на лестнице раздались тяжелые шаги.

Я почти всю ночь не спала. Беатрис надела мне на голову чепец и поцеловала мои руки. Притронувшись к ее щеке, я вышла в коридор. С Каталиной была Сорайя, а с моим сыном – донья Хосефа.

У входа стояло несколько человек. Я узнала одноглазого коннетабля, мрачного Вильену и вспотевшего Бенавенте. Увидев меня, они одновременно поклонились, словно появляться без приглашения ни свет ни заря для них было самым обычным делом.

Несколько мгновений спустя вошел отец в развевающемся плаще.

– Папа, – спокойно сказала я, спускаясь по лестнице, – я тебя ждала. – Я наклонилась, собираясь поцеловать его в щеку. – Может, пройдем в зал? Ты, наверное, хочешь пить?

Избегая моего взгляда, он жестом отослал остальных прочь. Я повела его в зал. Заспанная служанка поспешно принесла графин и поставила на стол. Наполнив кубок, я повернулась к отцу, который взял его, все так же не глядя на меня.

Время еще есть, подумала я. С ним приехало всего несколько человек, и я не видела стражи. Если бы он замышлял что-то дурное, все было бы иначе. Я едва не рассмеялась.

– Hija! – Наконец он показал на кресло. – Сядь. У меня важное известие.

Сердце забилось сильнее. Я заставила себя сесть перед отцом, как часто бывало в детстве. Он продолжал молча стоять, глядя на меня, затем взял кубок, но тут же снова отставил в сторону.

– Я приехал к тебе… – начал он и замолчал, затем откашлялся.

Мне показалось странным, что после всего того, о чем знали он и я, он медлит, не решаясь говорить прямо. И вот у него вырвалось:

– Среди нас есть мятежники, которые готовы свергнуть законную власть в королевстве и замышляют измену. Я этого не потерплю.

Я собралась с силами. Подобные рассказы о мятежниках я уже слышала много раз.

– Ты уверен? У кого есть причины замышлять заговор против тебя?

– Смеешь мне возражать? – рявкнул отец.

Внезапно я подумала об оставшихся наверху детях. Если мне удастся сделать вид, будто я все та же уступчивая, покорная дочь, какой он всегда меня считал, если я сумею убедить его, что не представляю для него угрозы, – возможно, сегодня он оставит меня в покое, и я смогу еще день побыть с Каталиной и сыном. Еще один день свободы.