Последняя королева Гортнер Кристофер

Глава 27

Прошли три полных напряжения дня. На четвертое утро нас разбудили громкие голоса и нестройный лязг стали. В мою комнату вошли рослые германские наемники в доспехах и с пиками и объявили, что мы уезжаем немедленно. У нас с Беатрис оставалось меньше часа, чтобы побросать мои вещи в сундуки и упаковать саквояжи, после чего нас препроводили во двор, где собралось войско Филиппа.

Никто не произнес ни слова. В окружении стражников мы прибыли в Кастилию, в город Бенавенте, откуда происходил наш граф. Филипп разместил меня в покоях королевского дворца и поставил у дверей круглосуточную стражу.

Оказавшись взаперти в роскошных комнатах, я поняла: случилось нечто ужасное. Беатрис сообщала, что вельможи постоянно переговариваются, но ничего конкретного выяснить не смогла. Я боялась за мою отважную Сорайю, о которой вообще ничего не было слышно.

Двадцать восьмого июня подтвердились мои худшие опасения.

Ко мне в покои явился Филипп в сопровождении дона Мануэля, маркиза де Вильены и графа де Бенавенте. Дон Мануэль медоточивым голосом зачитал документ, который держал в руке:

– «Нижеследующим заявляем, что любимая всеми ее светлость королева Хуана не желает принимать участие в каких-либо государственных или административных делах. В противном случае это может привести к беспорядкам в королевстве, вызванным ее болезнью. Чтобы избежать подобного, предлагаем нашему тестю королю Фернандо отказаться от регентства и немедленно покинуть Кастилию, ибо если он или кто-то из его сторонников и далее будет препятствовать нашему восшествию на престол, это будет считаться изменой, наказуемой тюремным заключением или смертью. Подписано двадцать седьмого дня июня тысяча пятьсот шестого года его высочеством Филиппом, королем Кастилии и эрцгерцогом Фландрии».

Дон Мануэль скатал свиток и протянул его мне:

– Копия для вашей светлости. Как видите, свои подписи добавили большинство грандов.

Вцепившись в шаль на плечах, я прижала другую руку к животу. Я была одна – Беатрис вышла, чтобы принести мне обед.

– У вас есть моя подпись или подпись моего отца? – спросила я. – Если нет – для кортесов этот документ ничего не значит.

– Твой отец знает, что мне лучше не перечить, – бросил Филипп. – Ему больше не на кого рассчитывать, кроме своих вельмож в Арагоне, а они не станут рисковать ради него. Мое войско достаточно велико, чтобы, если мне захочется, размазать в лепешку его самого и его жалкое королевство. Молись лучше, чтобы он уехал из Сеговии в Арагон, пока я за него не взялся. А пока что завтра мы устраиваем в честь праздника бой быков. Ты можешь там не появляться – хотя я рассчитываю, что ты почтишь своим присутствием мое восхождение на трон на специальном собрании кортесов в следующем месяце в Вальядолиде.

Он направился к двери. Дон Мануэль засеменил следом. Вильена и Бенавенте остались. Я посмотрела на графа, и он отвел взгляд. Вильена впервые в жизни не улыбался.

Я подняла голову. К моему удивлению, голос мой почти не дрожал:

– На вашем месте я была бы осторожнее, господа. Как вы только что видели, для моего мужа нет ничего святого. Интересно, как он поступит, когда придет время вас вознаградить?

– Мы примем к сведению ваши слова. – Вильена низко поклонился и вышел.

Бенавенте посмотрел на меня, и я увидела в его глазах страх. Граф предпочитал избегать любых осложнений и во всем полагался на своего союзника-маркиза.

– Ваше высочество, – пробормотал он, – я… я не хотел бы, чтобы с вами что-нибудь случилось.

Прежде чем я успела ответить, ворвалась Беатрис с накрытым блюдом в руках. Бросив один лишь взгляд на Бенавенте, она рявкнула:

– Предатель! Совсем стыд потеряли? Она ваша королева и к тому же беременна! Вы за все поплатитесь, да поможет мне Бог!

– Я не хотел! – вырвалось у графа. Он обратил ко мне умоляющий взгляд. – Ваше высочество, клянусь, будь моя воля, я никогда не допустил бы подобного позора!

– Расскажите об этом Вильене, – прошептала я. – Маркизу есть что терять, если у моего мужа ничего не выйдет. И вам, похоже, тоже.

Поспешно поклонившись, Бенавенте вышел. Едва за ним закрылась дверь, я, пошатнувшись, ухватилась за стойку кровати. Беатрис поставила блюдо и подошла ко мне:

– Что эти злодеи вам наговорили? Идемте, вам нужно немедленно лечь. Вы бледны как смерть.

– Нет времени. – Я заставила себя выпрямиться. – У меня не осталось выбора. Филипп в следующем месяце созывает заседание кортесов, но мой отец все еще в Сеговии. Ты нужна мне как никогда. Я должна бежать.

К наступлению сумерек мы разработали план. Беатрис сидела на постели, слушая мои указания.

– Они должны поверить тебе, решить, что известие поставило под удар мое здоровье и нерожденного ребенка. Скажи им, что, если мне не позволят прогулки, я могу серьезно заболеть. Скажи, что поездки верхом в парке пойдут мне на пользу. Плачь, умоляй, бросайся им в ноги. Что угодно, лишь бы их убедить. Спроси их: куда денется беременная женщина? Призови на помощь Вильену и Бенавенте – если в их презренных душах осталась хоть капля чести, они уговорят дона Мануэля. Им вовсе не нужно, чтобы я умерла у них на руках.

– Принцесса, я сделаю все, что в моих силах. – Беатрис робко кивнула. – Но почему вы не позволяете мне пойти с вами? Вместе нам было бы безопаснее.

– Я уже сказала тебе почему. Нам могут отказать. Ты должна воспользоваться случаем, сделав вид, будто убираешь у меня в комнатах. Если мы уйдем вместе, это вызовет подозрения. У нас есть только один шанс, и мы не можем его лишиться.

Наклонившись, я положила руки ей на плечи и взглянула в ее темные глаза – те самые, которые когда-то подмигивали мне в день моего обручения по доверенности. Она была со мной с самого начала, и я боялась нашей разлуки не меньше ее.

– Не волнуйся так! – Я натянуто рассмеялась. – Вероятно, я доберусь до места раньше тебя! Помни: как только поднимется тревога из-за моего исчезновения, тебе тоже нужно спешить. И не дай им себя схватить, что бы ни случилось. Ты нужна мне в Сеговии.

Я не могла поверить, что столь простой план сработал. И тем не менее я ехала по парку верхом на гнедой кобыле, рядом скакали Бенавенте и Вильена.

Я с наслаждением подставила лицо солнечным лучам. Весенняя трава на лужайках пожелтела, узловатые дубы и оливковые деревья перемежались зарослями цветущего шиповника – единственных растений, благоденствовавших в летнюю жару. Красные и лиловые цветы гипнотизировали меня – казалось, будто они нарисованы на хрупком холсте, слишком яркие, чтобы быть настоящими.

Позади слышались отдаленные крики: на арене матадоры сражались с полусотней быков, которых Филипп послал на убой. Как я и рассчитывала, на зрелище собрался весь город, и за все время я увидела лишь угрюмых стражников, охранявших ворота. Они едва на нас взглянули, расстроенные тем, что празднество и бесплатное вино обошли их стороной.

Бенавенте откашлялся.

– Ваше высочество, если позволите…

– Всенепременно, сеньор, – кивнула я.

– Нам хотелось бы, чтобы вы знали… – Он с тревогой взглянул на Вильену. – В общем, мы с маркизом вовсе не обязательно одобряем поступки его высочества. Но он приказал нам пойти с ним, чтобы засвидетельствовать его заявление, и вряд ли мы могли отказаться.

– Да, мой муж порой умеет убеждать. Кому и знать, как не мне.

– Не сомневаюсь, – вставил Вильена. – Он угрожал бросить нас в тюрьму, если мы не подчинимся. Но есть еще и кортесы. Его высочеству требуется их поддержка, чтобы стать королем, а все видят, что ваше высочество беременны. Женщины в вашем положении обычно склонны к меланхолии. Это ведь вовсе не значит, будто вы не способны править?

– Вовсе нет.

Я вгляделась вперед. Беатрис рассказала, что, когда она ходила просить за меня, Вильена упомянул, что парк окружает старая римская стена и потому поездки верхом вполне безопасны. Спешивший попасть на арену и покрасоваться перед местным обществом дон Мануэль согласился. Когда мы проезжали через городские ворота, я со страхом заметила, что стена и впрямь выглядит крепкой, но теперь увидела, что здесь, возле реки Эсла, стена заброшена, а в одном или двух местах почти разрушилась. Смогу ли я через нее перепрыгнуть? Или просто переломаю ноги кобылы и собственную шею?

– Разумеется, – продолжал Бенавенте, поняв, что нашел в моем лице благодарного слушателя, – если кортесы сочтут законным, что эрцгерцог будет править как единственный монарх, нам придется подчиниться. Но мы не желаем зла вашему высочеству. И никогда не желали.

– Само собой.

Неужели он считал меня полной дурой? Они с удовольствием держали бы меня взаперти, если бы знали, что им это сойдет с рук. Но сказанное мной накануне явно возымело действие: Бенавенте и Вильена начали задумываться, насколько разумно вверять свое будущее Филиппу и дону Мануэлю.

Дорога свернула в сторону, и я крепче сжала поводья, не осмеливаясь оглядываться вокруг, чтобы не выдать своих намерений.

– Сеньоры, – я понадеялась, что они не замечают, как дрожит мой голос, – нельзя ли ехать немного побыстрее?

– Почему бы и нет? – улыбнулся Бенавенте, радуясь самой возможности заявить впоследствии, что он сделал все, чтобы помочь мне в трудную минуту. – Да, конечно.

– Спасибо, сеньор.

Набрав в грудь воздуха, я намотала поводья на руку и собралась с силами, а затем ударила пятками в бока кобылы. Застигнутая врасплох лошадь рванулась вперед.

Не оглядываясь, я ударила кобылу еще раз, на этот раз сильнее, и пригнулась к ее шее, прижавшись животом к луке седла.

– Беги, bonita,[34] – выдохнула я в ее прижатое ухо. – Беги что есть мочи. Беги ради своей королевы.

Издалека донесся крик Вильены:

– Ваше высочество! Ваше высочество, остановитесь немедленно!

Я поняла, что один из них погонится за мной, а другой поскачет назад в город, чтобы поднять тревогу, и молила Бога, чтобы за мной гнался Бенавенте, который был старше и грузнее. К тому же он ехал на такой же кобыле, как и я, в то время как у Вильены был арабский мерин скаковой породы. Я не знала возможностей моей кобылы. К счастью, я весила меньше, чем во время предыдущих беременностей, и, словно почувствовав мою тревогу, верная лошадка поскакала быстрее, летя навстречу возвышавшейся впереди части стены.

У меня вырвался невольный вздох – стена оказалась невероятно высокой.

Я поняла, что могу погибнуть, разбившись о стену. Но, по крайней мере, я умерла бы свободной.

Закрыв глаза, я уткнулась лицом в гриву лошади. Та вдруг взмыла в воздух, я напряглась, ожидая треска ломающихся костей и смертельного удара о каменистую землю.

Кобыла приземлилась с изяществом танцовщицы. Слизнув кровь с прокушенной губы, я увидела, что лошадь перепрыгнула через стену и мчится по открытому солончаку. У меня хлынули слезы из глаз.

Получилось! Мне удалось бежать!

Я отважилась оглянуться, и от моего ликования не осталось и следа. Вильена тоже перескочил через стену и по-прежнему мчался за мной. Он отчаянно жестикулировал, шляпу с его головы сдуло, и волосы развевались на ветру, падая на разъяренное лицо.

Я вновь пришпорила кобылу. Несчастное создание скакало на пределе сил, тяжело дыша. Будь у меня конь как у Вильены, я могла бы домчаться до Сеговии, но мне дали лошадь постарше, предназначенную для легких дамских прогулок в парке.

Нужно было как можно быстрее убраться с равнины. Если повезет, я могу оторваться от Вильены. Заметив густой сосновый лес на горном гребне, я повернула лошадь налево и поскакала в ту сторону.

Вильена начал отставать, все больше и больше. Я отпустила поводья, и кобыла прибавила скорость, почувствовав ослабшие удила. Лес приближался, стали видны отдельные сосны. Кустов и листвы вполне хватало, чтобы спрятаться. Я могла оставаться в лесу до наступления ночи, а затем продолжить путь под покровом темноты.

Кобыла взбежала по склону холма, разбрасывая копытами камни и гравий. Когда мы добрались до края леса, лошадь, к моему ужасу, остановилась, тяжело вздымая взмыленные бока. Изо рта загнанного животного стекала слюна.

Я с тревогой окинула взглядом простиравшуюся внизу бесплодную равнину, поняв, что отклонилась от выбранного вначале направления к реке. Но Вильена исчез, – похоже, мне удалось сбить его с толку. Либо он предпочел вернуться за подкреплением, либо рассчитывал перехватить меня, когда я появлюсь из леса. О моем бегстве наверняка уже стало известно, и рано или поздно выяснилось бы, куда я направляюсь. К счастью, я выбрала окольный путь.

Отбросив сомнения, я соскользнула на землю и повела кобылу в гущу деревьев. Это моя земля, здесь я родилась и выросла. Я найду дорогу.

Солнце уже начало клониться к закату, когда после многочасового блуждания по оленьим тропам я вышла на поляну. Под испещренным алыми полосами небом стояла старая хижина, рядом с которой паслось несколько тощих коз. Сгорбленная женщина в потрепанной одежде развешивала на крыльце для просушки связки трав. Заметив меня, она замерла. Я увидела лишенное возраста морщинистое лицо, похожее на кожаный переплет книги. Меня начала бить дрожь, я вцепилась в поводья лошади, чтобы не упасть. Женщина отложила травы и подошла ко мне. Я вдруг поняла, что не в состоянии идти дальше.

– Донья? Донья, est bien?[35] – Женщина была худа до невозможности. Взгляд ее водянистых черных глаз упал на мой живот. – Est embarazada, – сказала она. – Вы беременны. Идемте. Я дам вам кружку козьего молока, si?

– Вы не понимаете, – прошептала я. – Мне нужно добраться до дороги, которая ведет к реке.

– Дорога? – Ее озадаченный взгляд просветлел. – Да, я знаю, где она. Но это слишком далеко. Скоро стемнеет. Завтра я вам покажу. Вы устали. Вам нужно отдохнуть.

Женщина была бедной цыганкой и жила в лесу вдали от мира, объявленная язычницей, как и мавры. И все же она предложила незнакомой беременной путнице, такой же изгнаннице, как и она сама, все, что у нее было, – кров и кружку молока.

Благодарно кивнув, я вошла за ней в хижину.

На следующее утро я проснулась от пения птиц. Несмотря на боль в спине и ягодицах, меня охватило незнакомое чувство умиротворения. Лежа в измятой одежде на груде соломы в убогой хижине, я наслаждалась свободой, которой не знала столь долго, что успела уже позабыть, что это такое. Поднявшись и пригладив спутанные волосы, я увидела, что женщина ушла. Накануне она показала и назвала мне всевозможные травы – мандрагора, ромашка, белладонна, розмарин и странные сушеные ягоды, которые она называла el sueo del moro, «сон мавра». Все эти снадобья, как смертоносные, так и целебные, лежали на столе передо мной, собранные опытной рукой знатока.

– Несколько щепоток «сна мавра» на кубок вина, и любому вашему врагу конец, – сказала она, и ее темные глаза блеснули в свете масляной плошки, словно она знала, отчего мне пришлось бежать.

Рядом с травами она оставила на столе кружку молока, еще хранившего прохладу стоявшего на земляном полу глиняного кувшина, а также деревенский хлеб с медом и немного жилистого мяса. Я жадно набросилась на еду. Моя кобыла провела ночь в загоне вместе с козами. Сейчас она была одна: видимо, пока я спала, женщина выпустила коз пастись. Пора было ехать дальше, но я медлила. Сквозь кроны деревьев пробивались солнечные лучи, на поляну ложились золотые отблески. На мгновение я даже позавидовала столь простой и безмятежной жизни.

А потом мир словно взорвался. Только что я стояла, подняв лицо к небу и слушая щебет птиц, – и вдруг раздался испуганный крик, который тут же оборвался, а затем на поляну влетели всадники – отряд наемников моего мужа. Перед собой они гнали отчаянно блеющих коз. Я попятилась, и кто-то из них швырнул к моим ногам какой-то предмет. И я вскрикнула в ужасе: это была окровавленная голова цыганки.

– Вот ты где! Ради всего святого, от тебя одни только хлопоты!

Ко мне галопом подскакал Филипп. Развернувшись, я бросилась назад в хижину. Слышался смех всадников и ржание моей кобылы, встревоженной запахом свежей крови. Тяжело дыша и ругаясь, я начала искать нож, топор, что угодно, лишь бы хоть как-то защититься. Внезапно его перчатка сжала мою руку.

– Убийца! – кричала я, вырываясь. – Чудовище! Не прикасайся ко мне!

Филипп усмехнулся. Казалось, он целиком заполнил собой хижину, вытеснив еще недавно царивший здесь мир.

– Хватит! Позабавилась – а теперь идем со мной. У меня нет времени на игры.

– Игры? Ты убил ни в чем не повинную женщину!

– Плевать на нее. Идем, или я поволоку тебя за волосы.

– Трус! Жалкий трус, который прячется за карлика!

– Не смей называть меня трусом, ты… сумасшедшая!

Он угрожающе шагнул ко мне. Мой страх куда-то испарился, оставив лишь холод.

– Предпочитаешь, чтобы я называла тебя «ваше величество», как та стая изменников, которой ты себя окружил? Ты сам прекрасно знаешь – они тебя ненавидят. Стоит тебе повернуться к ним спиной, и они тебя предадут. Они повесят тебя и дона Мануэля на ближайшем суку.

– Молчать! Это ты раз за разом меня предаеь! Думаешь, я не знаю всех твоих замыслов, твоих жалких попыток натравить на меня своего отца? – Он приблизил ко мне лицо. – Я позволил твоей служанке уйти лишь потому, что знал – ей никогда не добраться до Сеговии. Так оно и вышло. Она не проделала и полпути, когда мои люди нашли ее и недвусмысленно дали понять, что она причинила куда больше неприятностей, чем сама того стоит.

У меня перехватило дыхание. Только не Сорайя. Только не моя преданная Сорайя.

– Что… – прошептала я. – Что с ней сделали?

– То, чего она заслужила. Но к ней отнеслись милостиво, и она все еще жива. Однако ты никогда ее больше не увидишь. Так же как не увидишь сына, которого ты тут оставила, чтобы узурпировать мой трон.

– Он наш сын! – закричала я. – Как ты можешь так о нем говорить?

Лицо его исказила гримаса.

– Потому что он никогда не был моим! Ты сама об этом позаботилась, оставив его со своей матерью. Для меня он не более чем угроза. – Филипп помедлил, и губы его искривились в жуткой ухмылке. – И теперь, после всех твоих выкрутасов, ты полагаешь, будто я позволю тебе сбежать? Думаешь, тебя кто-то защитит? Идиотка! Отец тебя бросил. Даже если бы твоя мавританка до него добралась, толку от этого не было бы никакого. Он бежал от моего войска почти без боя.

– Лжешь! – Я пошарила по столу за моей спиной. – Как бы ни поступил мой отец, его к этому вынудил ты. Он сделал это, чтобы меня защитить!

Филипп грубо расхохотался:

– Тебе всегда нравилось делать вид, будто мир лучше, чем он есть на самом деле. Но я знаю правду. И скажу тебе кое-что еще. Твоего отца нет в Сеговии. Он прислал гонца, когда ты еще только замышляла свой план. Сейчас он на пути в Арагон, а оттуда отправится в Неаполь. Так что твоя дурацкая эскапада была бессмысленна, разве что ты собиралась скакать на своей кляче до самой Италии.

Пальцы мои нащупали на столе травы, и я сунула их в карман плаща.

– Завтра, – рассмеялся Филипп, – ты поедешь со мной в Вальядолид и покажешь кортесам, как ты чтишь своего мужа. Можешь поступить, как подобает даме, или можешь сопротивляться. Но предупреждаю: если выберешь последнее, – схватив за запястье, он привлек меня к себе, и его зубы врезались мне в губы в яростном поцелуе, – я привезу тебя в город в кандалах.

Он отпустил меня. Даже не притронувшись к израненным губам, я посмотрела ему в глаза и сказала, вложив в слова всю свою душу:

– Я еще увижу твой труп.

Затем я шагнула к выходу, навстречу ожидавшим меня стражникам.

Глава 28

В черном платье, под вуалью, я въехала в Вальядолид, тот самый город, где состоялось мое обручение по доверенности. Тогда меня встречали радостные толпы, но теперь я почти физически ощущала их молчание – женщина в трауре среди тысяч мужчин, мать без детей, королева без короны.

Шесть дней я провела взаперти в комнате королевского дворца в Вальядолиде. Городские власти вывешивали знамена по случаю собрания кортесов, но ставни на моих окнах были плотно закрыты. Ко мне не допускали прислугу, еду приносили стражники. Каждое утро ко мне приходил Филипп в сопровождении дона Мануэля и не кого иного, как архиепископа Сиснероса, который настолько похудел, что напоминал окаменевшее дерево. Могущественный кастильский прелат, знавший меня с детства и наверняка поклявшийся исполнять волю моей матери, бесстрастно наблюдал, как Филипп разглагольствует и угрожает мне, требуя подписать добровольное отречение.

– Nunca! – Я разорвала документ в клочья. – Никогда!

На седьмой день открылась дверь, и я увидела на пороге адмирала Фадрике. Позади него, словно призрак, маячил Сиснерос. При виде адмирала сердце мое радостно подпрыгнуло, хотя я и удивилась, каким образом он здесь оказался.

– Я же вам говорил, ее высочество больна, – послышался голос архиепископа. – Ваше превосходительство, вам не обойтись без нашей помощи. Она не в состоянии…

Адмирал поднял руку. Несмотря на то что ему было уже под пятьдесят, он выглядел таким же несгибаемым, как и прежде, в черном бархатном мундире без знаков различия, который он всегда носил с тех пор, как я его помнила. Черты его лица хранили свойственную молодости угловатость, но в черной гриве пробивалась седина, а в уголках тонких губ и вокруг глаз пролегли глубокие морщины. Его мягкий взгляд пробудил во мне внезапную надежду.

– Не допускать старшего члена кортесов к нашему монарху противозаконно, – сказал он, не глядя на Сиснероса. – Прошу, оставьте нас. Я хочу поговорить с ее высочеством наедине.

И адмирал закрыл дверь прямо перед ошеломленным лицом Сиснероса.

– Дон Фадрике! – Я встала, неся перед собой живот, и протянула руку. – Слава богу, что вы здесь. Я… – голос мой сорвался, – я боялась, что на этот раз меня больше не отпустят.

– Прошу меня простить, Su Majestad. – Он низко поклонился. – После смерти ее величества вашей матери я удалился в свои владения в Валенсии. Я был среди тех, кто сопровождал ее тело в Гранаду для погребения в соборе. До недавнего времени я ничего не слышал о случившемся с вами.

– Рада, что вы приехали, – тихо сказала я.

Он усадил меня в кресло и прикоснулся к рукаву:

– Знаете, что про вас говорят? Будто вы не способны править и желаете отдать свою корону мужу. – Он помедлил. – Это правда?

Меня охватил гнев.

– Сеньор, вы знаете меня всю мою жизнь. Вы видели меня ребенком при дворе родителей и встречали, когда я в первый раз вернулась из Фландрии. Как вы сами считаете?

Адмирал не сводил с меня взгляда:

– Полагаю, вам готовят жестокую судьбу, принцесса.

У меня на глазах выступили слезы.

– Да, – запинаясь, пробормотала я. – Меня хотят упрятать подальше, как до этого мою бабушку. Но, клянусь вам, я вовсе не сумасшедшая!

Адмирал молчал. Я затаила дыхание. Заметил ли он зачатки страха, вызванного моим заточением? Понимал ли, что ужас и отчаяние могут в конечном счете привести к безумию, с которым я сражалась изо всех сил, прекрасно представляя, как сейчас выгляжу: беременная женщина, неумытая и одинокая, испытывающая те же муки, что и моя бабушка?

– Я вам верю, – наконец сказал он. – И обещаю: пока я здесь, вам больше никто не причинит вреда. Можете на меня положиться. Я ваш слуга.

Я кивнула, чувствуя, как слезы текут по щекам.

– Не могли бы вы рассказать мне обо всем, что с вами произошло? – попросил он.

– Да, – прошептала я.

Адмирал остался со мной до полуночи. Он распорядился, чтобы нам принесли поесть, и собственноручно снял с окон прибитые гвоздями ставни. Поужинав, мы продолжили разговор, и я поведала ему обо всем случившемся со мной. Когда он наконец ушел, я легла на постель, свернулась клубочком и впервые после многих недель мучений крепко заснула.

Проснувшись десять часов спустя, я обнаружила улучшения: стражники никуда не делись, но мне принесли чистую одежду и предоставили прислугу. Вот только никто из этих людей не мог сравниться с моей любимой Беатрис, которая бежала одновременно со мной и о которой я ничего с тех пор не слышала.

В те дни адмирал еще раз подтвердил свою стойкую приверженность памяти моей матери. Будучи всеми уважаемым представителем знатного рода и защитником прав короны, он рисковал собственной жизнью, явившись прямо в змеиное гнездо, где прочие гранды, вне всякого сомнения, относились к нему с недоверием и страхом. Но ни Филипп, ни дон Мануэль не посмели даже слова сказать против него, и он практически не отходил от меня и ночевал в соседней комнате со своими гвардейцами: по очереди те стояли на страже в коридорах, не позволяя никому приблизиться без его ведома.

Мы встречались каждое утро, и он рассказывал мне о растущей нужде Филиппа в деньгах: тот отчаянно желал добиться от кортесов разрешения завладеть казной, которую оберегала в Сеговии близкая подруга моей матери, маркиза де Мойя.

– Ему нужны те деньги. Иначе его бросят наемники и большая часть знати. Дон Мануэль истратил все средства на взятки и всевозможную блажь, но старая маркиза, да хранит Господь ее душу, поклялась уничтожить казну, если ваш муж осмеет появиться в пределах десяти миль от города.

– Неудивительно, что мать так ее любила, – улыбнулась я. – И я верю, что моя фрейлина Беатрис де Талавера сейчас с ней. Мы договорились встретиться в Сеговии, когда я пыталась сбежать от Бенавенте. Маркиза наверняка уже знает от Беатрис обо всем, что совершили мой муж и дон Мануэль.

– Воистину, ваше высочество, маркиза готова умереть, защищая казну. Мы загоним дона Мануэля и вашего мужа в угол. Без денег они бессильны.

– Но что насчет Сиснероса? Я ему не доверяю.

– Сиснерос знает о наших планах. – Адмирал понизил голос. – Он приходил ко мне прошлой ночью, когда ваше высочество уже отошли ко сну, и показал мне письма из Неаполя от вашего отца.

– Моего отца? – Я вздрогнула.

– Да. Сиснерос – его осведомитель. Наш архиепископ извещает его обо всем происходящем в шифрованных донесениях. Мешать он нам не станет – он сам желает поражения вашему мужу. Для старого церковника он чересчур тщеславен и умен, но отдать Кастилию в руки Габсбургов – для него нечто невообразимое.

– Я не раз размышляла ночами, почему он оставил меня именно тогда, когда я больше всего в нем нуждалась. – Упоминание об отце посеяло сомнения в моей душе, и я отвела взгляд. – Я пыталась смириться с тем, что он больше не непобедимый король моего детства и смерть матери сделала его беззащитным перед моим мужем и местной знатью.

– Это действительно так, – кивнул адмирал, и мне показалось, что в его голосе послышались осторожные нотки. – Ваш отец всю жизнь питал ненависть к кастильским вельможам. Если бы он решил остаться и сражаться, он подверг бы опасности не только свою жизнь, но и жизнь вашего сына-инфанта, а также сам Арагон. Без защиты со стороны вашей матери он всего лишь мелкий король.