Литература 5 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы. Часть 2 Коллектив авторов

Доминик был недвижим, как статуя. Чувство ужасного одиночества сжало мое неопытное сердце. Я подумал о своих товарищах. Вся компания, по моим расчетам, сидела сейчас в Монте-Карло. И они мне вдруг явно представились – такие крохотные, с деланными голосами и деревянными жестами, – ну точь-в-точь шествие марионеток на сцене кукольного театра. Я вздрогнул. Что это? Из глубины черного капюшона послышался таинственный и безжалостный голос:

– Al faut teur[61].

Я слышал это ясно.

– Что вы говорите, Доминик? – переспросил я беззвучно.

И голос из глубины капюшона шепотом повторил:

– Ее надо убить.

Сердце у меня громко заколотилось.

– Да… но как?

– Вы ее любите?

– Люблю.

– Значит, у вас хватит духу сделать это. Правьте сами, а я позабочусь о том, чтобы она умерла быстро и от нее щепки не осталось.

– Правда? – шепнул я и, как зачарованный черным капюшоном, пошел без колебаний с кормы. Я словно заключал союз с этим древним морем работорговцев, магов, изгнанников и воинов, морем легенд и ужасов, где в далекие времена мореплаватели слыхали порой, как громко рыдает во мраке не находящий себе покоя призрак скитальца.

– Я знаю одну скалу, – шептал таинственно из капюшона голос моего учителя. – Но смотрите! Это надо сделать раньше, чем матросы догадаются о нашем замысле. Кому сейчас можно доверять? Стоит проткнуть ножом фалы [62] – и фок[63] слетит, и через двадцать минут прощай, свобода! Даже лучшие из наших людей могут испугаться гибели. У нас, конечно, есть шлюпка, но в таких случаях никто не может быть уверен, что спасется.

Голос умолк.

– Понимаю, – сказал я тихо. – Хорошо, Доминик. Когда?

– Рано еще. Сначала надо уйти подальше в море, – ответил он замогильным голосом.

Решение было принято. Только теперь у меня хватило мужества обернуться. Матросы на палубах с встревоженными, унылыми лицами все глядели в одну сторону – следили за нашим преследователем. В первый раз за это утро я увидел Цезаря, растянувшегося на палубе около фок-мачты, и спросил себя, где же он прятался до сих пор? Впрочем, он мог бы все время вертеться рядом – я бы все равно не заметил. Мы были слишком поглощены мыслями об ожидавшей нас участи, чтобы обращать внимание друг на друга. Никто с утра еще ничего не ел, и матросы только беспрестанно ходили к бочке с водой. Я сбежал вниз, в каюту. Там, в шкафчике, у меня было заперто десять тысяч фунтов золотом, и об этом, кроме Доминика, не подозревал ни один человек на судне. Когда я снова вышел на палубу, Доминик стоял спиной ко мне и вглядывался в берег. Мыс Крейс скрывал от нас все впереди. Слева широкий залив, где бешеные шквалы взметали воду, весь словно заволокло дымом. За нами небо имело грозный вид.

Увидев меня, Доминик тотчас же безразличным голосом осведомился, что случилось. Я подошел к нему вплотную и, стараясь казаться спокойным, сказал вполголоса, что я нашел шкафчик взломанным, а пояс с зашитым в нем золотом исчез. Вчера вечером он был на месте!

– Что вы хотели сейчас сделать с этим поясом? – спросил Доминик, весь дрожа. Надеть на себя, разумеется, – ответил я, с удивлением замечая, что у него стучат зубы.

– Проклятое золото! – пробормотал он. – Оно из-за своей тяжести могло стоить вам жизни. – Он содрогнулся. – Но сейчас некогда толковать об этом.

– Я готов!

– Погодите. Я жду, чтобы пронесся этот шквал, – буркнул Доминик. Прошло еще несколько минут, тяжких, как свинец.

Наконец шквал прошел. Какой-то черный вихрь скрыл от наших глаз гнавшееся за нами судно. «Тремолино» дрожа несся по волнам. Исчезла и земля впереди, и мы были одни в царстве воды и ветра.

– Prener la barre, monsieus[64], – внезапно нарушив молчание, сказал Доминик резким голосом. – Берите румпель[65]. – Он наклонил свой капюшон к моему уху. – Тартана – ваша, и вы собственной рукой должны нанести удар. Я… у меня есть еще другое дело.

Он, уже громко, сказал рулевому:

– Передай руль синьорино, а ты и все остальные будьте под рукой и как услышите команду, мигом подтяните шлюпку.

Матрос повиновался. Он был удивлен, но ничего не сказал. Остальные навострили уши, зашевелились. Я слышал, как они перешептывались: «Что это еще за новости? Пристанем где-нибудь? Будем удирать? Ну, да Доминик лучите знает, что делать».

Доминик прошел по палубе. Он остановился, чтобы взглянуть на Цезаря (который, как я уже говорил, лежал, растянувшись на животе, около фок-мачты), перешагнул через него и скрылся под фоком. Я стоял у руля, но не смотрел вперед. Я не мог смотреть никуда, только на этот парус, развернутый, неподвижный, как большое темное крыло. Но Доминик, видимо, зорко следил за ориентирами. Голос его едва слышно донесся до меня с носовой части:

– Давайте, синьорино!

Я повернул румпель так, как было заранее условлено. Снова слабо прозвучал голос Доминика, и затем мне оставалось только держать прямо. Ни одно судно не мчалось так весело навстречу своей гибели. «Тремолино» то поднимался, то опускался на волнах, словно плавая в пространстве, затем летел вперед со свистом, как стрела. Доминик, пригнувшись под фоком, вышел на такое место, где я мог его видеть, и стоял, подняв палец, в позе настороженного ожидания. За секунду до того, что произошло, рука его опустилась. Я сжал зубы… и затем…

Рассказывать о досках, превращенных в щепки, о разбитых вдребезги бревнах? Это кораблекрушение лежит у меня на душе как страшное убийство. Незабываемы муки совести, так как я одним ударом разбил живое, верное сердце. В первое мгновение – стремительный бег, ощущение парящего полета; в следующее – крушение, смерть, безмолвие, мгновение страшной неподвижности. Песня ветра перешла в вой, и высокие волны вскипали вокруг трупа медленно и грозно. Я, словно обезумев, увидел, как летела, качаясь от носа к корме, фок-рея[66], как люди, сбившись в кучу, в ужасе выкрикивали проклятия и с лихорадочными усилиями подтягивали за канат шлюпку. Со странным удовольствием от того, что вижу что-то знакомое, я заметил среди них и Цезаря, узнал жест Доминика – горизонтальный размах его мощной длани. Ясно помню, как я подумал: «Цезарь, конечно, должен погибнуть», а затем я очутился на четвереньках, качавшийся румпель, который я выпустил из рук, треснул меня пониже уха, и я упал замертво.

Думаю, что без сознания я был несколько минут, но когда пришел в себя, шлюпка уже неслась по ветру в бухточке между скалами, ее направляли веслами два матроса. Я был усажен на офицерском месте, и Доминик поддерживал меня, обнимая за плечи.

Мы высадились в знакомой нам местности.

Под нами справа расстилался широкий, окутанный дымкой залив – пустой. Доминик сдержал слово. Ни щепки не было видно вокруг черной скалы, с которой «Тремолино», чье смелое сердце разбилось сразу, соскользнул в глубокие волны, где его ждал вечный покой. Над безбрежной равниной открытого моря мчались туманы, и в центре уже редеющего шквала, как призрак, распустив огромное количество парусов, ничего не подозревающее патрульное судно неслось к северу, все продолжая гнаться за нами. Наши матросы уже спускались по противоположному склону, чтобы поискать плоскодонку, которую, как мы знали по опыту, не всегда можно было найти на месте. Я смотрел им вслед мутными глазами. Один, двое, трое, четверо…

– Доминик, а где же Цезарь? – воскликнул я.

Как будто отстраняя от себя самый звук этого имени, он сделал тот широкий, плавный жест, которым он сшибал с ног Цезаря. Я отступил на шаг и испуганно посмотрел на него. Незастегнутая рубашка открывала мускулистую шею и волосатую грудь. Он воткнул весло вертикально в рыхлую землю и, медленно засучив правый рукав, показал мне голую руку.

– Вот, – заговорил он с расстановкой, и нечеловеческое усилие было в его голосе, вибрировавшем, как струна, подавленном силой чувств. – Вот та рука, что нанесла удар. А остальное, боюсь, сделало ваше золото. Я о нем совсем забыл! – Он сжал руки в неожиданном порыве горя. – Забыл, забыл, – твердил он безутешно.

– Так это Цезарь украл золото? – выговорил я, заикаясь.

– А кто же? Каналья! Он, наверное, долгое время шпионил за вами. И все остальное – тоже его рук дело. Весь день пробыл в Барселоне. Предатель! Продал свою куртку, чтобы… нанять лошадь. Ха-ха! Выгодное дельце! Говорю вам – это он выдал нас им.

Доминик указал на море, где guardacostas казался уже только темным пятном вдали. Он поник головой.

– Доносчик… – бормотал он мрачно. – Кервони – доносчик! О, мой бедный брат!..

– И вы его утопили, – сказал я слабым голосом.

– Я ударил раз – и этот негодник пошел ко дну, как камень, – ведь на нем было ваше золото. Да. Но он успел прочесть в моих глазах, что его ничто не спасет, пока я жив. И что же – разве я был не вправе? Я, Доминик Кервони, я, который привел его на вашу фелюгу? Мой племянник – предатель!

Он выдернул весло из земли и заботливо повел меня вниз с горы… Когда мы прошли немного дальше и перед нами открылась рыбачья деревушка, Доминик остановился.

– Можете вы один дойти до тех домов? Как вам кажется? – спросил он спокойно.

– Да, думаю, что смогу. Но почему один? А вы куда пойдете, Доминик?

Куда-нибудь. Что за вопрос! Синьорино, вы еще почти мальчик, а задаете этот вопрос мужчине, у которого в роду случилась такая позорная история! А! Предатель! И зачем я признал его своим племянником, человеком крови, это отродье дьявола! Вор, трус, плут, лгунишка… Другие как-то умеют мириться с этим… Но я был ему родной дядя и потому… Да, жаль, что он не отравил меня – сволочь! Теперь я, я, человек, которому все доверяют, должен просить у вас прощение за то, что я провел его на ваше судно, предателя, человека, который вас продал. Нет! Это уж слишком… Этого мне не вынести. Вот я прошу у вас прощение. И вы можете плюнуть Доминику в лицо, так как измена человека из нашего рода позорит нас всех. Кражу можно возместить, ложь исправить, за смерть отомстить, но чем искупить измену? Ничем!

Он отвернулся и пошел от меня берегом реки, сердито размахивая рукой и повторяя самому себе с ясной выразительностью: «Ах, каналья! Каналья!» Я сидел на том же месте, трясясь от слабости и немой от благоговения. Не в силах выговорить ни слова, я глядел вслед странной одинокой фигуре моряка с веслом на плече, шедшего вверх по голому, усеянному камнями ущелью под хмурым свинцовым небом, в последний день жизни «Тремолино». Медленно шагая спиной к морю, Доминик скрылся из виду.

Так как качество наших желаний, мыслей и интересов соответствует нашему безмерному ничтожеству, то мы даже время меряем по своей мерке. В тюрьме наших иллюзий тридцать веков истории человечества кажутся нам менее достойными внимания, чем тридцать лет нашей собственной жизни, на которые мы и предпочитаем оглядываться.

И Доминик Кервони занял место в моей памяти рядом с тем легендарным скитальцем по морю чудес и ужасов, с тем обреченным нечестивцем, которому вызванная им тень предрекла, что он будет бродить по земле с веслом на плече до тех пор, пока не повстречает людей, которые никогда не видели корабль и весла. Я, кажется, так и вижу их стоящими рядом в сумеречной безводной стране, этих несчастных хранителей тайн моря, с эмблемой их трудного ремесла на плече.

Вопросы и задания

1. Кто является главным героем этого произведения?

2. Какое место занимает в произведении понятие чести («доброго имени»)? Сравни рассуждение о «добром имени» судна со словами Доминика о чести рода Кервони.

3. Почему Доминик предлагает «убить» «Тремолино»? Прав ли он?

4. Почему в конце произведения Доминик покидает капитана?

5. Охарактеризуй образ Доминика.

6. От чьего лица ведется повествование и в чем особенности повествования?

7. Определи жанр этого произведения, указав его признаки.

8. Подготовь выразительное чтение понравившейся главки.

9. Нарисуй «портрет» «Тремолино».