Герцог полуночи Хойт Элизабет

— Значит, точно не он?

Максимус кивнул.

— Точно. И тогда остаются Оулдершо, Ноукс, Баркли и Скарборо. — Скарборо, который был другом его родителей!

Некоторое время они молчали, потом Максимус прошептал:

— Спасибо тебе.

— За что?

Он в смущении откашлялся и прохрипел:

— За то, что веришь мне. За то, что рассказала все это, несмотря на то, что я вначале был нечестен с тобой. За то, что ты здесь.

Артемис ничего не сказала, но ее рука заскользила по его груди, пока не остановилась прямо над сердцем.

На следующее утро Максимус открыл глаза, ощущая запах лежавшей рядом Артемис. Впервые за очень долгое время он не видел страшных снов, не просыпался ночью и чувствовал в теле и в душе… удовлетворенность.

Подавшись вперед, герцог поцеловал в затылок женщину, спавшую в его объятьях. Во сне она была такой теплой, такой мягкой, без всяких острых углов воительницы, в которую превращалась, когда бодрствовала. Он любил эту воительницу — женщину, которая, глядя ему прямо в глаза, говорила то, что думала, но при виде этой нежной и беззащитной леди у него сжималось сердце. Видя ее такой, он мог представить, что она подчинится, покорно придет к нему в объятия и согласится со всем, что он скажет.

Тут Артемис вдруг шевельнулась и пробормотала:

— Который час?

Он взглянул на окно — светлое от яркого света нового дня — и высказал свое предположение:

— Не больше семи.

Она вскрикнула и попыталась отодвинуться от него, но герцог обнял ее крепче.

— Но Максимус, я должна немедленно уйти. Сейчас встанут слуги.

— Пусть встают. — Он лизнул ее в шею.

Она замерла на мгновение, потом сказала:

— Они увидят меня. И про нас станет известно.

Он немного отодвинулся от нее, чтобы заглянуть в лицо, но рассыпавшиеся по подушке волосы скрывали его и делали ее похожей на скорбящую наяду.

— А это имеет значение?

Тут она перевернулась на спину и молча посмотрела на него, скосив свои прекрасные темно-серые глаза. Ее каштановые волосы разметались вокруг лица, а сосок дерзко торчал под простыней. И еще он заметил под правой ключицей треугольник крошечных родинок.

— Значит, вас не заботит, если кто-то узнает? — спросила она наконец.

Он потянулся к ней, чтобы поцеловать эти родинки.

— Максимус…

— Я куплю тебе дом, — сказал он неожиданно.

Она отвернулась и ничего не сказала. Ему очень хотелось, чтобы Артемис согласилась, и он добавил:

— Или здесь, в Лондоне, или в провинции. Но если ты будешь в провинции, то я не смогу часто видеть тебя.

За дверью комнаты послышались шаги слуг.

— Или я могу купить для тебя оба дома. — Он старался заглянуть ей в лицо.

Она по-прежнему молчала. А герцог вдруг почувствовал, что его бросило в пот. Он никогда не чувствовал себя неуверенно в парламенте, но здесь, сейчас, в собственной постели, был в полной растерянности.

— Артемис…

Она наконец-то взглянула на него и совершенно спокойно, без каких-либо эмоций произнесла:

— Хорошо.

Этот момент должен был стать триумфом — ведь он завлек в ловушку свою богиню, — но вместо этого Максимус ощутил чувство грусти. И внезапно он понял: Артемис никогда не принадлежала ему по-настоящему — только физически.

Вероятно, именно поэтому его поцелуй был таким яростным и неистовым.

Но ее губы послушно раскрылись под его губами, и эта ее податливость еще сильнее взбесила его, так как он знал, что она ненастоящая. Максимус перекатился на любовницу, навалившись на нее всем телом. Эта женщина — его женщина, и он сделает для нее все, что угодно, даст ей все, что она пожелает — только бы она не оставила его.

Внезапно отворилась дверь спальни, но герцог тут же рявкнул:

— Убирайтесь!

Раздался женский писк, и дверь быстро закрылась.

— Так нехорошо, — пробормотала Артемис с укоризной.

— А ты хотела бы, чтобы служанка стала свидетельницей того, что мы делаем? — проворчал Максимус.

— Не будьте таким грубым. — Она толкнула его в грудь, и он неохотно сдался, так как понимал, что ведет себя как последний мерзавец. А Артемис — восхитительно нагая — встала с кровати. — Кроме того, слуги и так очень скоро все узнают, разве нет?

Максимус фыркнул и, вытянувшись, похлопал ладонью по постели.

— Иди же ко мне…

— Это то, что вы хотите? — Она приподняла изящную бровь.

— То, что я хочу, я не могу иметь.

— Не можете? Но вы же герцог Уэйкфилд, один из самых влиятельных пэров Англии… Вы заседаете в парламенте, владеете многими поместьями, у вас так много денег, что вы можете в них купаться, а когда и этого вам недостаточно, вы по ночам ходите в Сент-Джайлз, чтобы поиграть со смертью. — Нагнувшись, Артемис подобрала сорочку, которую сбросила ночью, и, выпрямившись, пронзила его дерзким взглядом. — Разве это не правда?

— Ты же знаешь, что правда. — Герцог криво усмехнулся.

— Тогда, ваша светлость, вы хотите получить меня, не так ли? Только не оскорбляйте меня, говорите честно…

Максимус зажмурился и, тяжко вздохнув, пробормотал:

— Артемис, скажи, чего ты хочешь?

Она молчала. Тишина нарушалась только тихим шелестом. И, открыв глаза, герцог увидел, что Артемис затягивает пояс его халата, надетого поверх сорочки.

— Думаю, ничего, — ответила она наконец. Потом добавила: — Возможно, свободы.

Свобода? Озадаченный словами любовницы, герцог с удивлением смотрел на нее. Что означала свобода для такого непокорного созданья? Может, она хотела совсем уйти от него?

— Я не позволю тебе уйти, — заявил он.

— А я просила об этом? — Она язвительно взглянула на него.

— Но Артемис…

— В данный момент я хочу только одного освободить своего брата. Ведь это вы надели на него цепь?

— Конечно, я надел на него цепь. Твой брат быстро поправляется и стал очень сильным. — Максимус нахмурился. — Теперь, когда он может двигаться, тебе не следует посещать его.

Артемис насмешливо взглянула на Максимуса, и тот, поморщившись, добавил:

— Я могу найти для него подходящее помещение, возможно, комнату с решетчатой дверью…

— Вы хотите сказать, клетку?

— Мы уже обсуждали это, и я сказал, что не позволю безумцу находиться рядом с тобой.

Тяжело вздохнув, Артемис села на кровать рядом с любовником.

— Четыре года назад брат проснулся в таверне, окруженный телами троих своих друзей. Но он не убивал их. Его можно обвинить только в том, что он слишком много выпил накануне.

— Тогда почему же Килборна поместили в Бедлам? — осведомился Максимус.

Артемис снова вздохнула.

— Потому что никто не верил ему, когда он говорил, что не помнит, что произошло и как убили его друзей. Потому что мой дядя решил: лучше поскорее отправить его в Бедлам, чем рисковать заключением в тюрьму.

— Ты ожидаешь, я поверю в его невиновность?

Она решительно кивнула.

— Да, я ожидаю, что вы поверите мне, когда я говорю, что знаю своего брата и знаю, что он никогда никого не убил бы в пьяном угаре, тем более своих друзей.

Он молча смотрел на Артемис, такую пылкую, так храбро защищавшую своего брата. Более того, он даже ревновал из-за того, что она испытывала такие сильные чувства не к нему, а к кому-то другому.

— Хорошо, я подумаю об этом.

Она помрачнела.

— Но вы не можете держать его взаперти…

— Могу и буду. До того времени, пока не пойму, что он не опасен. Но я обещаю подумать. Не проси сейчас меня о большем. — Он почувствовал, что она обиделась, и попытался взять ее за руку. Но Артемис встала, и ее пальцы выскользнули из его руки.

— Надеюсь, вы не станете препятствовать мне видеться с Аполло, когда он поправится, — холодно проговорила она и тут же добавила: — А вы знаете, что все эти годы я в одиночку навещала его в Бедламе?

— Ладно, хорошо, — сказал он со вздохом.

— Вы очень добры. — Она склонила голову — надменно, как все королевы.

Герцог в раздражении поморщился и вновь заговорил:

— Но, Артемис…

Однако она уже вышла за дверь, и Максимус, снова вздохнув, быстро оделся и вышел из комнаты. Спустившись в подвал, он увидел, что Килборн лежал на койке, но сначала не понял, бодрствовал тот или спал. Приблизившись, герцог заметил блеск открытых глаз и проговорил:

— Милорд, где вы взяли подвеску, которую подарили сестре на ее пятнадцатилетие?

Килборн молча смотрел на него. Возможно, он действительно был ненормальным, но Максимус почему-то не считал виконта глупым.

— Понимаете, Артемис говорит…

И тут последовала реакция — рычанье. Затем Килборн поднялся, взял с пола блокнот и карандаш и, что-то написав, протянул блокнот герцогу. Тот медлил, и Аполло усмехнулся — как будто понимал его опасения.

Наконец, собравшись с духом, Максимус шагнул вперед, взял блокнот и тут же отступил назад. И только после этого взглянул на листок.

«Вы не имеете права называть мою сестру по имени».

— Она сама дала мне такое право. — Максимус посмотрел виконту в глаза.

Килборн презрительно усмехнулся и демонстративно снова развалился на койке.

— У меня нет времени на объяснения. — Максимус нахмурился. — Мне срочно нужно узнать, от кого вы получили эту подвеску. Я вызволил вас из Бедлама. Разве это — не плата за вашу свободу?

Приподняв бровь, Килборн выразительно посмотрел на цепь у себя на лодыжке. Максимус же вновь заговорил:

— Вы убили трех человек. Неужели вы ожидаете, что я позволю вам свободно расхаживать по дому, где живет моя сестра — и ваша, между прочим, тоже?

Виконт бросил на него взгляд, полный негодования, но все же взял блокнот и опять что-то написал. Герцог взглянул на протянутый ему блокнот. Этот человек был обвинен в ужасном преступлении, пробыл четыре года в заточении в Бедламе и явно не проявлял к нему дружеских чувств. Но, с другой стороны, он не проявлял и агрессивности. И был к тому же братом Артемис.

Максимус шагнул вперед, взял блокнот и на этот раз начал читать, не отходя назад.

«Я никогда не обижу свою сестру. Вы оскорбляете меня таким намеком. Я получил подвеску, когда был еще школьником. Один мальчик, живший рядом со мной, поставил ее на кон в игре в кости, и я выиграл. Этим мальчиком был Джон Олдерни. Я не знаю, где он ее взял. Хотя я считал украшение подделкой, оно было красивым, поэтому я подарил его Артемис в наш день рожденья. Вы совратили мою сестру?»

Подняв голову, Максимус увидел, что виконт придвинулся ближе, а в его карих глазах светилась угроза. Не отводя от него взгляда, герцог начал пятиться.

Внезапно во взгляде виконта что-то изменилось, а затем он — неожиданно быстро для такого крупного человека — бросился вперед и всем своим весом ударил Максимуса в живот. Максимус осел, а Килборн, протащив цепь по каменному полу, навалился на него и с искаженным от ярости лицом занес для удара руку. Герцог отбил удар, затем нанес противнику удар в живот и тут же откатился подальше, за пределы досягаемости цепи.

Несколько минут мужчины тяжело дышали, пристально глядя друг на друга.

Причем взгляд Килборна был таков, что Максимус вдруг подумал: «А не эти ли глаза были последним, что увидели те трое в ту кровавую ночь?»

Наконец герцог поднялся и проговорил:

— Что бы ни случилось, будьте уверены, что я позабочусь о вашей сестре.

Килборн снова рванулся вперед, но цепь была натянута уже почти до предела, и при следующем движении он просто стал бы на четвереньки. Однако он с ненавистью смотрел на Максимуса, и тот понимал, что, если бы не цепь, он сейчас сражался бы за свою жизнь.

Максимус отвернулся. Он не мог винить виконта. Ведь если бы его сестру Фебу кто-то совратил… У него сжались кулаки. Он понимал, что должен был чувствовать себя виноватым, но чувствовал только какую-то странную горечь. Ох, если бы все было по-другому, если бы он не был герцогом Уэйкфилдом…

Но он, Максимус, — герцог Уэйкфилд, поэтому он не мог отказаться от своих обязанностей, иначе пришлось бы признать, что смерть отца ничего для него не значит.

Отец умер ради него, и он обязан ему своим герцогством.

Максимус сокрушенно покачал головой и сосредоточился на самой насущной проблеме. Килборн заявил, что подвеску ему проиграл Олдерни.

Значит, следовало расспросить Олдерни.

Артемис не видела Максимуса с тех пор, как утром покинула его постель. Но даже днем, когда несла к столу поднос с чаем и кексами, она не могла не думать о нем. Над головой ярко сияло солнце, а дамы пили чай и прогуливались по саду леди Янг, где та устраивала небольшой прием, чтобы продемонстрировать свой осенний сад — впрочем, единственными цветами, которые увидела Артемис, были весьма жалкие маргаритки.

Артемис было грустно, что они с Максимусом не могли проводить вместе дневное время — то есть если не хотели вызвать подозрения. Она полагала, что если бы стала его официальной любовницей, то он, возможно, проводил с ней больше времени и в дневные часы. Но тогда ее уже не приглашали бы в гости. Да, безрадостная перспектива…

— Мисс Грейвс!

Она обернулась на веселый голос герцога Скарборо, шедшего к ней под руку с Пенелопой.

— Приятная встреча, мисс Грейвс!

— Что ты здесь делаешь, Артемис? — Пенелопа поспешно осмотрелась. — А Уэйкфилд тоже здесь?

— Нет-нет. — Артемис почувствовала, как щеки ее заливает румянец. — Здесь только Феба и я.

— А-а… — Пенелопа надула губы, не замечая, что пожилой герцог, стоявший рядом с ней, немного сник.

— Я, э-э… собирался принести чашку чаю леди Пенелопе. Не принести ли и вам? — предложил Скарборо.

— Вы очень любезны. — Артемис постаралась улыбнуться герцогу. — Но я собиралась принести две чашки — одну для Фебы и одну для себя. Думаю, вы не сможете…

— Конечно, смогу! — Скарборо выпятил грудь. — Прошу вас, леди, ждите здесь.

И он ушел — стремительно, как Дон Кихот. А Пенелопа с нежностью смотрела ему вслед.

— Он на самом деле самый очаровательный джентльмен, вот только очень жаль… — она со вздохом умолкла.

Артемис тоже вздохнула. Ах, если бы Пенелопа рассматривала Скарборо как перспективного жениха… Он прекрасно подходил ее кузине во всех отношениях, за исключением возраста. Но если бы Пенелопа обратила свой взор на Скарборо, то тогда она, возможно, не была бы так обижена, когда случится неминуемое и выплывет на свет ее, Артемис, связь с Уэйкфилдом. Хотя, конечно, это не решит проблему — Максимус просто найдет другую невесту из знатной и вполне нормальной семьи.

От этих тоскливых мыслей ее оторвала Пенелопа, как бы по секрету сказавшая:

— Не могу понять, чем занимается герцог Уэйкфилд. Кажется, никто не видел его с тех пор, как он вернулся в Лондон. Я знаю, у него есть его дурацкие парламентские обязанности, но человек должен посещать и светские мероприятия. — Пенелопа прикусила губу, потом спросила: — Думаешь, он потерял интерес ко мне? Возможно, мне стоит снова сделать что-нибудь вызывающее? Я слышала, леди Фелл на прошлой неделе участвовала в скачках — верхом!

— Нет, дорогая. — Слезы сжали Артемис горло, но она проглотила их. Она никогда не простит себе, если позволит Пенелопе свернуть себе шею на скачках, чтобы завоевать Максимуса. — Я уверена, он все так же интересуется тобой. Просто очень занят. — Она отважилась улыбнуться. — Когда вы поженитесь, тебе придется привыкнуть к этому — к его обязанностям в парламенте… и тому подобному. Он будет часто отсутствовать. — О боже правый, в этот момент она ненавидела свое предательство!

Тут лицо Пенелопы прояснилось, и вскоре девушка просияла.

— Что ж, очень хорошо! Я просто буду пользоваться его отсутствием и его деньгами для покупок. — Она положила руку на плечо Артемис. — Спасибо, что сказала мне это. Не знаю, что бы я делала без твоего совета.

От этих простых слов у Артемис едва не подкосились ноги. Как она могла так ужасно врать Пенелопе? При ярком солнечном свете ее поведение казалось тяжким грехом. Ведь она обманывала девушку, предложившую ей пристанище. И неважно, что Пенелопа иногда вела себя глупо. Артемис знала, что на самом деле у ее кузины доброе сердце — и оно разобьется, когда она узнает о ее, Артемис, предательстве.

Потупившись, Артемис сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться. Она очень боялась, что если останется с Максимусом, то этот ужасный груз — ее совершенно непростительный поступок — будет день за днем, год за годом давить на нее, пока она в конце концов не превратится в призрак прежней себя. Глядя Максимусу в глаза, она видела желание, но была ли в них любовь? И стоило ли рвать дружбу с Пенелопой ради мужчины, для которого она, в сущности, ничего не значила?

Она любила его — Артемис поняла это сейчас, именно в этом ярком саду, стоя рядом с его будущей женой, своей кузиной. Она любила Максимуса самозабвенно, всем своим разбитым сердцем, но не знала, достаточно ли ее любви для них обоих.

В этот момент появился Скарборо с чашками чая, от которых поднимался пар, и Артемис, взяв обе чашки, поблагодарила герцога и понесла чай Фебе.

Она уже увидела Фебу, когда ее снова остановили.

— Не думала, что снова увижу вас так скоро, мисс Грейвс.

Артемис обернулась на голос и с удивлением увидела миссис Джиллетт, с любопытством смотревшую на нее.

— Э-э… очень приятно встретиться, — отозвалась Артемис. Неужели от нее сейчас ожидали реверанса? Ведь она держала в каждой руке по чашке с чаем!

— Вы так поспешно покинули Пелем-Хаус, — продолжала миссис Джиллетт. Она взяла Артемис под руку, так что та не успела даже возразить. Увидев, что полная чашка чая с молоком нависла над тонким светлым кружевом, украшавшим рукав миссис Джиллетт, Артемис понадеялась, что леди не обвинит ее, если кружево вскоре будет испорчено чаем. — Уехали сразу же после того, как Уэйкфилд стремительно отправился в Лондон. Так обидно! Моя подруга Леди Ноукс ужасно расстроилась из-за такого внезапного окончания приема. Ей так редко доводится хорошо пообедать, после того как Ноукс потерял большую часть ее наследства. До того, как он женился на Шарлотте, у него не было ни пенни. Все свое богатство он получил от нее, а теперь от ее денег ничего не осталось. — Миссис Джиллетт доверительно добавила: — Игра — это ужасное несчастье.

— Я несла чай леди Фебе, — Артемис взглянула на пожилую женщину, — и если вы…

— О, Феба тоже здесь?! — воскликнула миссис Джиллетт и, взглянув в ту сторону, куда шла Артемис, улыбнулась.

Но эта ее улыбка Артемис не понравилась.

— Что ж, не будем заставлять ее ждать, — объявила миссис Джиллетт и повела Артемис к девушке. — А я не знала, что вы здесь, — чересчур громко сказала пожилая дама, как будто плохое зрение Фебы влияло и на ее слух.

— Сегодня замечательный день для приема в саду, правда? — Феба улыбнулась.

— Вот ваш чай. — Артемис осторожно вложила чашку в руку девушки. — Я только что говорила с миссис Джиллетт о домашнем приеме вашего брата.

При упоминании имени миссис Джиллетт глаза Фебы потеплели, и Артемис догадалась, что до этого момента девушка не знала, кто именно говорил с ней.

— Не присоединитесь ли к нам? — предложила Феба.

— Отблагодарю вас. — Пожилая женщина тотчас уселась рядом с Фебой. — Так вот, я как раз говорила Артемис, что нам очень не хватало ее, когда она в такой спешке покинула ваш домашний прием.

— Но она уехала вместе со мной, — весело отозвалась Феба. — Так что если Артемис спешила, — то и я тоже.

Это заявление несколько выбило из колеи миссис Джиллетт, но она тут же снова заговорила:

— Но Феба, дорогая, до того как уехать, вы же не уходили в лес с неженатым мужчиной. — Она хихикнула и добавила: — Нас всех очень интересовало, что мисс Грейвс могла делать вместе с его светлостью в том лесу.

— Как я уже говорила раньше, его светлость смотрел на птицу, которую я там заметила. — Артемис изо всех сил старалась, чтобы ее голос звучал ровно.

— В самом деле? О, хотела бы я быть такой смелой, как вы, мисс Грейвс! Неудивительно, что он немедленно поселил вас в собственном доме.

— На самом деле Артемис сейчас моя компаньонка, — сообщила Феба.

— Да-да, конечно, дорогая. — Миссис Джиллетт похлопала девушку по руке. — Я в этом не сомневаюсь.

Артемис хотела подтвердить слова Фебы, но та, опередив ее, проговорила:

— Пожалуй, мы немного прогуляемся по саду. Вы извините нас, миледи?

Она встала, и Артемис поспешила предложить ей руку. Они молча шли по одной из малолюдных дорожек, пока Артемис не заговорила:

— Это я виновата, что все так вышло.

— Не смейте извиняться, — решительно остановила ее Феба. — Злобная старая ведьма. Не понимаю, как она сама себя выносит. Мне очень неприятно, что вы, помогая мне, подвергаетесь… таким сплетням.

Артемис отвела взгляд, и ее горло сжалось. Скоро — и очень скоро, если поведение миссис Джиллетт могло служить показателем, — ее секрет раскроется. Она знала с самого начала, что не существует способа хранить этот секрет долго — но не ожидала, что все произойдет так внезапно. И теперь она оказалась одной из тех, кого называли «падшими женщинами».

Глава 17

Линч никогда не любила змей, а эта, у нее в руках, была очень большой, но тем не менее она крепко сжимала ее, так как знала, что держит любимого брата Тэма. Внезапно змея выгнулась и вонзила свои страшные зубы ей в руку, но Линч продолжала крепко держать ее. И тут король Херла наконец-то отвлекся от охоты и, повернув голову, посмотрел на девушку своими пустыми глазами.

А затем Тэм превратился в раскаленный уголь…

…из «Легенды о короле Херла».

Джон Олдерни, худощавый и голубоглазый, страдал нервным тиком, который еще больше усилился от одного присутствия герцога Уэйкфилда в его гостиной.

— Я распорядился подать чай, — сказал Олдерни, начав опускаться в кресло, но тут же снова выпрямился. — Подойдет чай? Или… по-моему, где-то есть бренди. — Он обвел взглядом свою маленькую гостиную, словно ожидая, что бренди вдруг появится сам собой. — Французский, разумеется… Полагаю, что почти любой бренди французский.

— Сейчас всего десять утра, — подавив вздох, заметил Максимус.

— О-о, э-э…

Их обоих спас прибывший чай. Служанка, разливая чай, все время с благоговением смотрела на Максимуса, и он не мог удержаться от мысли, что она только чудом не пролила чай на ковер. Наконец, пятясь, она вышла из комнаты; когда же с явной неохотой закрывала дверь, в коридоре, у порога, толпились слуги и жена Олдерни, с любопытством заглядывавшие в гостиную.

Чашка дымящегося чая, по-видимому, успокоила Олдерни настолько, что он, наконец, смог сесть и кое-как выразить свою мысль.

— Это огромная честь… Не так часто герцоги наносят визиты до полудня… Не могу выразить, как… как мы польщены… Но я не понимаю…

На эту речь у Олдерни, по-видимому, ушло все его мужество. Он замолчал и одним глотком выпил полчашки и тут же скривился, очевидно, почувствовав, что обжегся.

Максимус же достал из жилетного кармана изумрудную подвеску и положил ее на стол.

— Мне сказали, что когда-то она принадлежала вам. Где вы ее взяли?

Олдерни разинул рот и, несколько раз моргнув, уставился на герцога, словно ожидая дальнейших объяснений. Однако объяснений не последовало, и он протянул руку, чтобы взять подвеску. Гость тут же нахмурился, и Олдерни в страхе отдернул руку.

— Я… э-э… что?

Максимус сделал глубокий вдох и, стараясь сохранять спокойствие, спросил:

— Вы помните эту подвеску?

Олдерни наморщил лоб.

— A-а… н-нет.

— Это было… — Максимус снова сделал вдох. — Около тринадцати лет назад.

Олдерни подсчитывал годы, безмолвно шевеля губами, потом радостно воскликнул:

— A-а, Харроу! Именно там я был тринадцать лет назад. У моего папаши, конечно, не было денег на мое обучение, но кузен оказался настолько добр, что отправил меня туда. Веселое местечко, эта школа. Я там познакомился со многими чудесными парнями. Еду, конечно, нельзя назвать изысканной, но ее было много. Помню сосиски, которые мы просто… — Тут Олдерни вдруг запнулся и пробормотал: — Но вас ведь, вероятно, не это интересует?

— Лорд Килборн сказал мне, что получил эту подвеску от вас, — сказал Максимус.

— Килборн?.. — Олдерни нервно засмеялся. — Но все знают, что он сумасшедший. Он в каком-то припадке убил троих парней и… Я слышал, что у одного из них голова была почти отделена от туловища и везде была кровь. Никогда бы не ожидал такого от Килборна… В школе он выглядел вполне приятным парнем. Помню, однажды он съел весь пирог с угрем. Такое не каждый день увидишь, доложу я вам. В Харроу пироги с угрем были просто огромными, и обычно…

— Значит, вы были знакомы с Килборном в Харроу? — перебил герцог.

— Ну да. Он жил в моем корпусе, — помолчав, ответил Олдерни. — Но в моем корпусе было и много других… совершенно нормальных парней. Например, лорд Плимптон. Насколько я знаю, он теперь важная персона в парламенте. Хотя… — Олдерни снова помолчал. — В школе он был не очень-то приятным парнем. Имел привычку поедать бифштекс с кровью, при этом, оскалившись. — Олдерни поежился. — Теперь, вспоминая об этом, я удивляюсь, что не он превратился в кровавого жестокого безумца. Но вы же понимаете, что подобное невозможно предсказать. И вообще, быть может, все дело в том пироге с угрем.

Некоторое время Максимус внимательно смотрел на собеседника, пытаясь понять, прикидывается ли этот человек или действительно настолько глуп.

— Что-нибудь еще? — Олдерни, очевидно, воодушевила растерянность гостя.

— Да, кое-что еще, — процедил сквозь зубы Максимус, и Олдерни невольно поежился. — Подумайте вот о чем: когда вы могли отдать эту подвеску Килборну?

— Ну… — Олдерни нахмурил брови. — Никогда, насколько я знаю. Я никогда не разговаривал с Килборном, если не считать слов «доброе утро» и «ешь ли ты свою порцию сосисок?». Мы, в общем-то, не были друзьями. Не то чтобы я относился к нему не по-дружески, а просто… он принадлежал к тем, кто действительно читал по-латыни, а меня больше интересовали развлечения и контрабандный табак. — Олдерни умолк и пожал плечами.

Максимус со вздохом прикрыл глаза. Он был так уверен, что здесь, наконец, найдет тропинку, следуя по которой, сможет разыскать убийцу, — но, увы, услышал пустые воспоминания глупца. Хотя, конечно, можно было предположить, что Килборн фантазировал — ведь он же был сумасшедшим…

Открыв глаза, Максимус взял со стола подвеску и встал.

— Благодарю вас, Олдерни.

— Это все? — спросил хозяин, не скрывая облегчения. — Что ж, рад был оказать вам помощь. Как я уже сказал, у нас тут не бывает таких знаменитых посетителей… кроме кузена Роберта. Но и он давно не приезжал.

Максимус направился к двери, потом вдруг остановился и, обернувшись, спросил:

— А кто такой, этот ваш кузен Роберт?

— О-о!.. — Олдерни расплылся в идиотской улыбке. — Я думал, вы знаете… Это герцог Скарборо.

В этот вечер Феба с братом и Артемис только сели обедать в Уэйкфилд-Хаусе, — как все вокруг вдруг пришло в смятение и началась какая-то странная суматоха. О светопреставлении возвестили голоса в коридоре за дверью столовой и торопливые шаги слуг.

— Кто бы это мог быть так поздно? — Феба вскинула голову.

Им не пришлось долго гадать. Дверь распахнулась, и перед ними предстала Батильда Пиклвуд.

Страницы: «« « ... 1011121314151617 » »»