Заводная и другие (сборник) Бачигалупи Паоло
— Нет.
— И всё? — Незнакомец раздраженно смотрит на Райли. — Ты вытащил меня ради этого?
— А? — Старик возвращается из грез. — Ты про фаранга-то сказала?
Эмико только растерянно хлопает глазами:
— Прошу прощения? — Она помнит, как мальчик хвастался тетей — ее наградят за нго, продвинут по службе, — но никаких фарангов не упоминал. — Я не понимаю…
Старик сердито откладывает трубку.
— Ты же сама мне говорила — он рассказывал о фарангах, которые взламывают генетический код.
— Нет. Простите меня, но об иностранцах не было ни слова.
— Дай знать, когда появится информация, на которую мне действительно не жаль будет потратить свое время, — раздраженно бросает гайдзин, берет свою шляпу и встает.
Райли гневно смотрит на Эмико:
— А как же тот фаранг-генхакер?
— Но… Подождите! Постойте, кун. Я поняла, о чем говорит Райли-сан. — Она тянется к незнакомцу, трогает его за рукав — тот вздрагивает и брезгливо отступает. — Прошу вас! Я сначала не поняла. Тот мальчик ничего не говорил о фарангах, но назвал одно имя… как будто иностранное. Да? Вы об этом? — Она с надеждой смотрит на Райли.
О том странном имени, как у фаранга? Не тайское, не китайское и не южноминьское…
— Расскажи ему то же, что и мне, — обрывает ее старик. — Все до последней мелочи. Как мы обычно беседуем после каждой твоей встречи? Вот так и сейчас.
И она начинает снова. Гайдзин садится и с недоверчивым видом слушает историю о том, как мальчик нервничал, как сперва не мог смотреть на Эмико прямо и как потом не сводил с нее глаз, как переживал, что не может возбудиться, и как наблюдал за ней, когда она раздевалась, как рассказывал о своей тете и набивал себе цену — перед проституткой, перед проституткой — Новым человеком; как самой Эмико все это казалось нелепым и глупым и как старательно она от него это скрывала. Наконец пружинщица доходит до нужной части. Райли довольно улыбается, а бледный незнакомец со шрамом слушает ее затаив дыхание.
— Мальчик сказал, что копии документов им обычно дает некий Ги Бу Сен, хотя чаще он хитрит и привозит фальшивки. Но тетя обнаружила обман, а потом им удалось так составить код, что получился нго, и Ги Бу Сен тут ни при чем. В итоге все это — заслуга его тети. Вот так и сказал: Ги Бу Сен — обманщик, но тетю не проведешь.
Незнакомец со шрамом не мигая глядит на Эмико. Холодные серые глаза. Кожа бледная, как у трупа.
— Ги Бу Сен… — бормочет он. — Ты уверена?
— Уверена — Ги Бу Сен.
Гайдзин задумчиво кивает. В тишине потрескивает опиумная лампадка, а через открытые ставни и москитную сетку далеко снизу слышны выкрики припозднившегося торговца водой. Этот голос отвлекает незнакомца от размышлений, и он снова переводит взгляд на Эмико.
— Я бы очень хотел знать, когда твой друг придет в следующий раз.
— Ему потом было очень стыдно. — Девушка подносит руку к щеке, к замазанному косметикой синяку. — Думаю, он не…
— Иногда приходят снова, даже если чувствуют себя виноватыми, — обрывает ее Райли, свирепо сверкая глазами. Эмико кивает. Мальчик не вернется, но гайдзин будет рад думать иначе, а значит, рад будет и старик. А он — босс. То есть надо поддакивать и выражать уверенность.
— Иногда, — выдавливает она. — Иногда возвращаются, даже если стыдно.
Гайдзин переводит взгляд с Эмико на старика и обратно.
— Дай ей льда, Райли.
— Пока не время. И ей еще выступать.
— Я заплачу.
Райли совсем не хочет уходить, но ему хватает ума не возражать.
— Конечно, — натянуто улыбается он. — Я принесу. А вы пока побеседуйте. — И выходит, бросив на Эмико многозначительный взгляд. Старик хочет, чтобы она совратила гостя, соблазнила запретным сексом с марионеткой, а потом желает услышать подробный отчет — как и от всех девушек после встреч.
Эмико садится поближе. Его глаза скользят по приоткрывшемуся телу — вдоль ноги, туда, где пасин плотно обтягивает и скрывает плоть, — и смотрят в сторону. Девушка прячет раздражение. Что это — интерес? Тревога? Отвращение? Ничего не понятно. Большинство мужчин вписываются в элементарные схемы, с ними все просто и очевидно. Может быть, он находит Новых людей слишком гадкими? Или предпочитает мальчиков?
— Так как же ты здесь существуешь? Почему белые кители до сих пор не отправили тебя в компостную яму?
— Деньги. Они ничего не сделают, пока Райли-сан дает им взятки.
— А живешь ты, видимо, не здесь? Райли платит за отдельную комнату?
Она кивает.
— Дорого выходит?
— Не знаю, Райли-сан записывает это в мой долг.
Словно по зову появляется старик и начинает раскладывать лед на невысоком столике. Гайдзин умолкает и с нетерпением ждет, когда тот закончит. Райли мешкает, наконец замечает неловкую паузу и, пробормотав что-то вроде «не буду мешать», уходит. Эмико смотрит ему вслед и пытается понять, какую власть над ним имеет гайдзин.
На столе стоит соблазнительнейший стакан с ледяной водой. Незнакомец кивает, и она тут же — судорожно, почти мгновенно — выпивает все до дна, а потом прижимает холодное стекло к щеке.
Гайдзин наблюдает.
— Делали тебя не для тропиков. — Приблизившись, он начинает пристально изучать девушку. — Любопытно, что конструкторы решили изменить структуру пор.
Эмико подавляет в себе желание отпрянуть и через силу тоже тянется навстречу.
— Это чтобы кожа была привлекательней — глаже. — Она подтягивает пасин повыше, приоткрывает колени. — Хотите потрогать?
Гайдзин смотрит вопросительно.
— Пожалуйста, трогайте.
Его пальцы скользят по бедру.
— Приятно.
Ему в самом деле нравится — выдают сбивчивый шепот и жадный взгляд, как у ребенка, который предчувствует приключение.
— Кожа у тебя просто горит, — говорит он, кашлянув.
— Хай. Как вы сказали, делали меня не для тропиков.
Теперь гайдзин изучает ее до мельчайших подробностей, голодные глаза бегают вдоль тела, будто могут насытиться зрелищем. Райли бы это понравилось.
— Ну да. Такую модель могли продавать только богатым, в дома с кондиционерами. Тогда это имело бы смысл, — думает он вслух, и, догадавшись, спрашивает: — «Мисимото»? Тебя из «Мисимото» выбросили? Дипслужбе таких бы не дали — правительство не разрешило бы везти пружинщицу в страну, когда дворец на религии просто… — Гайдзин смотрит ей прямо в глаза. — Так что — «Мисимото»?
Эмико накрывает волной стыда, будто он вскрыл ее и покопался во внутренностях — отстраненно, безлично, но оскорбительно, как патологоанатом, который ищет в теле следы цибискоза. Она осторожно ставит бокал на стол.
— Вы генхакер? Поэтому так много обо мне знаете?
Выражение его лица мгновенно меняется — с изумленного восхищения на лукавство.
— Это, скорее, мое хобби — слежу за новостями генной инженерии.
— Вот как? — Девушка нарочно показывает, что испытывает к нему некоторое презрение. — Вы не сотрудник «Мидвест Компакт»? Нет? Не из какой-нибудь корпорации? — Придвигается поближе и добавляет с нажимом: — Не из калорийщиков, случайно?
Последние слова Эмико произносит шепотом, но эффект от них такой, будто закричала: гайдзин вздрагивает, глядит на нее, как мангуст на кобру, хотя вымученная улыбка с губ так и не сходит.
— Любопытное предположение.
Девушке приятно отыграться за прежний стыд. Если повезет, гайдзин просто убьет ее — и конец истории, наступит отдых от такой жизни.
Она ждет удара — дерзости от Новых людей не терпит никто. Сенсей Мидзуми позаботилась о том, чтобы Эмико никогда не выказывала и малейшего признака неповиновения: учила ее подчиняться, раболепствовать, выполнять любые желания тех, кто выше статусом, и быть гордой своим положением. И хотя девушке стыдно из-за излишнего любопытства гайдзина и своей несдержанности, сенсей Мидзуми сказала бы: это проступка не извиняет — нельзя так дразнить мужчину. Хотя какая разница — назад ничего не воротишь, а душа Эмико настолько омертвела, что сама она готова ко всему.
— Расскажи-ка мне еще раз про того мальчика. — В глазах гайдзина нет злобы — только то непреклонное выражение, какое бывало у Гендо-самы. — Все рассказывай. Ну?
Его приказ — как удар хлыстом. Эмико и рада бы отказать, вот только заложенное в Новых людях послушание и стыд за собственное неповиновение слишком сильны. «Он тебе не босс», — думает девушка, но уже готова лопнуть от желания угодить.
— Это было на прошлой неделе… — И девушка снова пересказывает ту ночь с белым кителем, стелет свою историю с таким же удовольствием, с каким когда-то играла для Гендо-самы на сямисене[63] — собачка, которая счастлива служить. Ей хочется посоветовать гайдзину съесть заразный фрукт и сдохнуть, но натура не велит, и она продолжает рассказывать, а он — слушать.
Некоторые места незнакомец заставляет повторять, задает вопросы, возвращает к пропущенному, настойчиво требует подробностей и разъяснений. Расспрашивает он умело — Гендо-сама так же дотошно выпытывал у своих подчиненных, почему опоздал парусник с грузом, и пробивался к сути через оправдания, как долгоносик со взломанными генами через мякоть фрукта.
Наконец гайдзин удовлетворенно кивает:
— Хорошо. Очень хорошо.
Она растекается от комплимента и ненавидит себя за это. Незнакомец допивает виски, достает пачку банкнот, дает несколько Эмико и встает.
— Это тебе и больше никому. Райли не показывай. С ним я рассчитаюсь.
Она понимает: надо бы испытывать благодарность, однако чувствует, что ею снова воспользовались — пусть не физически, а словесно, но в остальном так же, как все прочие лицемеры-грэммиты и белые кители из министерства природы, которым хочется согрешить с этой диковинкой, получить запретное удовольствие от совокупления с нечистым созданием.
Эмико берет купюры двумя пальцами. Ее учили быть вежливой, но эта самодовольная щедрость так и выводит из себя.
— И как же господин предлагает мне потратить эти деньги? Купить украшений? Сходить в ресторан? Я — вещь. Я принадлежу Райли. — Она швыряет бумажки ему под ноги. — Богатая или бедная — какая разница, если я — чья-то собственность?
Незнакомец, уже взявшись за ручку раздвижной двери, замирает.
— Тогда почему не сбежишь?
— Куда? Мое разрешение на вывоз из страны истекло. Если бы не опека Райли-сана и не его связи, меня бы давно отправили в переработку.
— На север, к другим пружинщикам.
— Каким другим?
На лице гайдзина возникает усмешка.
— А Райли не рассказывал? Про поселения пружинщиков в горах? Про беженцев с угольной войны и про отпущенных — разве не говорил?
Эмико непонимающе моргает.
— Там выше уровня джунглей целые поселки — дальше Чианграя[64], за Меконгом. Бедная местность, природа наполовину убита генвзломом, зато у пружинщиков ни хозяев, ни начальников. Угольная война еще не кончилась, но если тебе так уж здесь не нравится — чем не вариант?
— В самом деле есть такой поселок? — Эмико очень взволнована.
— Не веришь мне — спроси Райли, — усмехается гайдзин. — Он там был. Хотя, конечно, какой ему смысл тебя провоцировать этими рассказами…
— Вы говорите правду?
— Так же, как и ты мне. — Бледный загадочный незнакомец чуть приподнимает шляпу в знак прощания, толкает дверь и уходит. Эмико остается наедине с гулко стучащим сердцем и внезапным стремлением жить.
4
— Пятьсот, тысяча, пять тысяч, семь пятьсот… «Защищать королевство сразу от всех вирусов мира — все равно что удерживать море сетью. Рыбы, конечно, наловишь, но остальное спокойно пройдет насквозь».
— Десять тысяч, двенадцать пятьсот, пятнадцать, двадцать пять…
Такие мысли посещают капитана Джайди Роджанасукчаи, стоящего этой душной ночью под обширным брюхом дирижабля фарангов. Вверху гудят и гоняют воздух турбовентиляторы, внизу валяется груз: ящики грубо взломаны, коробки вскрыты, содержимое рассыпано по якорной площадке, будто брошенные ребенком игрушки; всякая дорогая всячина и вещи из черного списка лежат вперемешку.
— Тридцать тысяч, тридцать пять… пятьдесят тысяч…
Вокруг в свете мощных метановых ламп, установленных на зеркальных башнях, раскинулся недавно восстановленный бангкокский аэродром: огромное зеленое поле, над которым то тут, то там висят аэростаты фарангов, а по периметру густой стеной растет бамбук «хайгро» и тянется спираль колючей проволоки, отмечая границу международной территории.
— Шестьдесят тысяч, семьдесят, восемьдесят…
Тайское королевство гибнет. Джайди созерцает разгром, устроенный его командой, и ясно понимает: всех их поглощает океан. Почти в каждом ящике — что-нибудь подозрительное. Это не просто деревянные коробки, это знаки. Беда пустила корни повсюду: на чатучакском рынке[65] продают полулегальные химические растворы, по Чао-Прайе[66] темными ночами снуют плоскодонки — люди, толкая шестами свои суденышки, перевозят ананасы очередной модификации; пыльца, несущая каждый раз новый, измененный «Агрогеном» и «ПурКалорией» генетический код, пролетает через весь полуостров волна за волной; чеширы сбрасывают старые шкуры в мусорных углах переулков-сой, очередная разновидность гекконов разоряет гнезда козодоев и павлинов; бежевые жучки разрушают леса Кхао Яя[67], а цибискоз, пузырчатая ржа и плесень фаган — плоды и людские тела в перенаселенном Крунг Тхепе. Это и есть океан, субстрат самой жизни, в нем все они и плавают.
— Девяносто тысяч… сто… сто десять… сто двадцать пять…
Мыслители вроде Премвади Шрисати и Аличата Куникона могут обсуждать наилучшие способы защиты, спорить, что надежнее — ставить вдоль границ королевства обеззараживающие ультрафиолетовые кордоны или создавать упреждающие мутации, но, по мнению Джайди, все это работает лишь на словах. Океан всегда найдет лазейку.
— Сто двадцать шесть, сто двадцать семь, сто двадцать восемь, сто двадцать девять…
Он кладет руку на плечо лейтенанту Канье Чиратхиват и смотрит, как та пересчитывает только что полученную взятку. Двое таможенных инспекторов неподвижно стоят рядом и ждут, когда им вернут право распоряжаться на своем посту.
— Сто тридцать… сто сорок… сто пятьдесят… — Эти монотонные слова — будто хвалебная песнь богатству, мзде и новому бизнесу в древней стране. Дотошная Канья ошибок в подсчетах никогда не допускает.
Джайди улыбается: что дурного в добровольном пожертвовании?
Метрах в двухстах на соседней якорной площадке мегадонты с ревом тащат груз из брюха дирижабля и складывают его для сортировки и таможенного досмотра. В воздухе над ними, накренившись, медленно поворачивается огромный, закрепленный тросом аэростат, его поддерживают турбовентиляторы, от которых волнами набегает ветер. Выстроенных в ряд белых кителей обдает пылью и запахом навоза, Канья прижимает купюры пальцами, остальные люди Джайди смирно стоит рядом — щурятся и держат руки на мачете.
Таможенники потеют — слишком обильно даже для жаркого сезона. Вот Джайди — он не потеет. С другой стороны, это не его заставили второй раз платить за протекцию, которая и в первый стоила немало.
Ему почти жаль этих парней. Бедняги никак не могут взять в толк, что изменилось в привычном порядке вещей: почему деньги теперь надо отдавать не тем, кому раньше; кто этот человек — новая власть или соперник старой; какие права он имеет и какой ранг занимает в запутанной иерархии министерства природы. Они ничего не понимают и поэтому платят. Джайди даже удивлен тем, как быстро им удалось найти наличные. Впрочем, еще больше удивились сами таможенники, когда к ним, выбив двери, ввалились белые кители и оцепили площадку.
— Двести тысяч. — Канья наконец отрывается от денег. — Все точно.
— Я же говорил — заплатят, — с ухмылкой отвечает Джайди.
Девушка не улыбается, но он не дает испортить себе настроение: прекрасная жаркая ночь, им удалось раздобыть кучу денег, да еще и погонять таможенников. Канья совсем не умеет принимать подарки судьбы. Она разучилась получать удовольствие от жизни еще в детстве: сначала голод на Северо-Западе, потом смерть родителей и братьев с сестрами, тяжелая дорога в Крунг Тхеп — где-то там осталась ее способность радоваться. Она совсем не ценит санук[68], веселье, даже самый настоящий санук мак, который можно устроить, избавив министерство торговли от некоторой суммы или отпраздновав Сонгкран[69]. Поэтому когда Канья получает двести тысяч бат с совершенно каменным лицом (разве только смахнув с него пыль), Джайди не принимает это близко к сердцу. Не умеет наслаждаться — значит, такая у нее камма[70].
И все же он жалеет Канью. Нищие — и те хотя бы изредка улыбаются, а она никогда. Ненормально, что смущение, раздражение, злость, радость Канья испытывает без тени улыбки. Людям неуютно от такого абсолютного неумения вести себя как принято, поэтому Канья в конце концов осела у Джайди — больше ее нигде не выносили. Эти двое составили странный дуэт: мужчина, который всегда находит повод для радости, и девушка, чье лицо напоминает каменную маску.
Джайди снова пытается подбодрить своего лейтенанта ухмылкой.
— Раз все точно — упаковывай деньги.
— Вы превышаете свои полномочия, — бормочет один из таможенников.
Джайди самодовольно пожимает плечами.
— Юрисдикция министерства природы распространяется повсюду, где есть угроза Тайскому королевству. Такова воля ее величества.
— Вы понимаете, что я имею в виду, — добавляет таможенник с натянуто-любезной улыбкой.
Джайди только отмахивается от его холодного недоброжелательного взгляда.
— Какие вы все-таки жалкие! Если бы я сказал заплатить в два раза больше — заплатили бы.
Пока Канья упаковывает купюры, Джайди разгребает острием мачете содержимое одного из разбитых ящиков.
— Ты только посмотри, какой бесценный груз тут охраняют! — Он вытаскивает из кучи упаковку кимоно, присланных, видимо, для жены какого-нибудь японского управляющего, и начинает ее ворошить. Белье стоит больше его месячного оклада. — Мы же не станем устраивать здесь тотальный досмотр и ставить все вверх дном? — Джайди хитро смотрит на Канью. — Возьмешь себе что-нибудь? Настоящий шелк. Представь, в Японии еще есть шелковичные черви.
Та, не отрываясь от денег, бросает:
— Не мой размер. Эти японские жены разъелись на взломанных продуктах и больших деньгах от сделок с «Агрогеном».
— Так вы что — еще и украсть хотите? — цедит таможенник, с трудом сдерживая ярость, но продолжая улыбаться.
— Видишь же, что нет. У моего лейтенанта вкус получше, чем у японок. Да и отобьете вы еще свои деньги. А это все — так, мелкое неудобство.
— А как же ущерб? Вот об этом нам что сказать? — Второй таможенник показывает на порванную ширму с картиной в стиле «Сони».
Судя по всему, сцена из самурайской жизни конца двадцать второго века: менеджер «Мисимото флюид динамике» наблюдает за работающими в поле пружинщиками… У них что — по десять рук? От такого святотатства у Джайди мурашки бегут по спине. При этом неподалеку совершенно спокойно сидит обычная семья. Впрочем, это же японцы — они даже разрешают детям играть с обезьянками-пружинщиками.
Джайди недовольно морщится.
— Придумаете что-нибудь. Скажете: мегадонт взбрыкнул и раздавил случайно. — Он хлопает таможенников по спинам. — Чего такие угрюмые? Включите воображение — благое дело делаете, в другой жизни зачтется.
Канья укладывает последние банкноты, завязывает тряпичную сумку и забрасывает ее на плечо.
— Готово.
Неподалеку медленно идет на посадку очередной дирижабль. Мощные пропеллеры на пружинном ходу выжимают последние джоули, подгоняя его к якорной площадке. С корабля свисают тросы — длинные змеи, притянутые весом свинцовых грузил. Рабочие стоят, протянув кверху руки — они готовятся поймать крепления и привязать их к спинам мегадонтов, а выглядит это так, будто молятся огромному божеству. Джайди наблюдает за посадкой с интересом.
— Как бы то ни было, Благотворительное общество отставных офицеров министерства природы ценит ваше содействие. В любом случае в следующей жизни зачтется. — Он подкидывает в ладони мачете и обращается к своей команде, перекрикивая гул пропеллеров и рев мегадонтов: — Офицеры! Двести тысяч баттому, кто первый обыщет контейнер с корабля! — Джайди указывает ножом на опускающийся дирижабль: — Вон с того. Вперед!
Таможенники ошеломленно выкатывают глаза, что-то говорят, но сквозь шум моторов ничего не слышно, и только по губам читается: «Май тум! Май тум! Май тум! Нет-нет-нет-нет-нет!» Пока они отчаянно жестикулируют, Джайди с боевым кличем уже несется по полю к новой жертве и размахивает оружием.
Белые кители волной бегут за своим начальником, лавируют между ящиками и рабочими, перепрыгивают тросы, проныривают под животами мегадонтов. Вот это его парни, его верные дети, его сыновья. Недалекие идеалисты и верноподданные королевы беспрекословно следуют его приказам; их нельзя подкупить, вся честь министерства природы, какая только есть, хранится в этих сердцах.
— Вон тот дирижабль!
Стаей белых тигров команда мчит по полю. Разбитые и будто штормом раскиданные японские контейнеры оставлены позади. Голоса таможенников тают. Джайди уже далеко, он наслаждается ритмичным движением своих ног, ощущением благородной и бесхитростной охоты, бежит все быстрее и чувствует, как за ним, подгоняемые чистым адреналином, следуют его парни — машут топорами и мачете навстречу слетающей с неба огромной машине, которая нависает над ними как король демонов Тосакан во весь свой десятитысячефутовый рост. Это — настоящий царь мегадонтов, и на борту его написано: «КАРЛАЙЛ И СЫНОВЬЯ».
Джайди сам не замечает, как вопит от радости. Карлайл! Мерзкий фаранг, который походя предлагает упростить систему налогов на загрязнение, упразднить карантинную инспекцию и изменить все, что помогало королевству выживать в те времена, когда другие государства рассыпались; чужеземец, который постоянно заигрывает с министром торговли Аккаратом и защитником королевы Сомдетом Чаопрайей. Его корабль — бесценный трофей. Джайди не может думать ни о чем другом и тянется к посадочным тросам. Остальные — помоложе, побыстрее и пофанатичнее его — бегут вперед, чтобы поскорее напасть на свою жертву.
Но команда на этом дирижабле умнее, чем на прошлом.
При виде мечущихся внизу белых кителей пилот направляет турбины в другую сторону. Людей на земле накрывает мощным потоком воздуха. Моторы с пронзительным ревом набирают обороты, гигаджоули энергии отталкивают корабль от площадки, лебедки наматывают якорные тросы обратно, будто большой осьминог втягивает щупальца. Лопасти крутятся в полную силу, ветер пригибает Джайди к земле.
Аэростат уходит вверх.
Джайди встает, щурясь, смотрит, как корабль исчезает в темноте, и размышляет о том, кто предупредил экипаж — диспетчерская вышка или таможня, или сам пилот оказался неглуп и понял, что инспекция белых кителей невыгодна его хозяевам.
Ричард Карлайл. Слишком уж он умен: постоянно на виду у Аккарата, постоянно на вечерах в пользу жертв цибискоза, сорит деньгами и беспрестанно говорит о пользе свободной торговли; всего лишь один из многих фарангов, вернувшихся в королевство, как медузы после эпидемии горькой воды, но самый энергичный. Его улыбка раздражает Джайди как ничто другое.
Он встает в полный рост и отряхивает от грязи свою белую форму из конопляной ткани. Ерунда — дирижабль вернется. Фаранги — это приливы: как уходят, так и приходят. У суши и моря всегда есть место встречи, а у людей, сердце которых желает одной только прибыли, нет выбора: они придут снова, не думая о последствиях, и вот тут их будет ждать Джайди.
Камма.
Тяжело дыша после пробежки, стирая с лица пот, он медленно возвращается к взломанным контейнерам и машет команде:
— Все сюда! Вскрыть ящики и досмотреть. От первого до последнего.
Таможенники ждут неподалеку, и как только Джайди начинает ворошить кончиком мачете содержимое взломанного ящика, подходят ближе. Как собаки: не покормишь — не отстанут. Один пытается помешать ему вскрыть очередную коробку.
— Мы уже заплатили! Мы напишем жалобу, и будет расследование. Здесь международная территория!
— Вы еще тут? — Джайди строит кислую мину.
— Мы неплохо заплатили вам за протекцию!
— Более чем неплохо. — Он оттирает их в сторону и продолжает: — Но я сюда не спорить пришел. Ваша дамма[71] писать жалобы, моя — охранять границы, и если ради защиты своей страны мне надо вторгнуться на эту вашу «международную территорию», я так и сделаю. — Джайди поддевает лезвием мачете очередной ящик, и несколько везеролловских досок отлетают в стороны.
— Вы вышли за рамки дозволенного!
— Возможно. Но не вам это говорить — пришлите кого-нибудь постарше званием из министерства торговли. — Он многозначительно поигрывает оружием. — Или хотите поспорить прямо сейчас со мной и моими парнями?
Таможенники вздрагивают. Джайди краем глаза замечает на губах Каньи легкий намек на улыбку, изумленно присматривается, но на лице девушки вновь маска сухой деловитости и больше ничего. У него мелькает мысль о том, как бы заставить своего сурового лейтенанта еще раз выразить удовольствие — ему приятно видеть такую реакцию.
Но таможенники, видимо, передумывают давать отпор и пятятся от мачете.
— Думаете, вам сойдет это с рук?
— Что вы, конечно, нет. — Джайди доламывает ящик. — Тем не менее ценю ваше финансовое пожертвование. — И добавляет с ухмылкой: — Станете писать жалобу — обязательно укажите мое имя: Джайди Роджанасукчаи. И не забудьте рассказать, как пытались дать взятку Бангкокскому тигру.
Его парни хохочут над шуткой. Пораженные таможенники отступают еще дальше, начиная понимать, кто их соперник.
Джайди оглядывает учиненный разгром: все вокруг усыпано щепками пробкового дерева. Ящики из легкого материала прекрасно удерживают груз, но на удары мачете явно не рассчитаны.
Работа идет споро. Вдоль ящиков растут аккуратные ряды товаров. Таможенники висят над душой у белых кителей, записывают имена, но тем наконец надоедает — грозя ножами, они распугивают служителей границы, которые отходят подальше и теперь наблюдают с безопасного расстояния. Все это напоминает Джайди драку животных за добычу: его парни рвут плоть заморского зверя, а падальщики — вороны, чеширы и псы — беспокойно ходят кругами и ждут своей очереди отведать мертвечины; от этой мысли ему делается немного грустно.
Таможенники стоят в сторонке.
Джайди разглядывает выложенные предметы, Канья не отстает от него ни на шаг.
— Итак, лейтенант, что у нас тут?
— Агаровый раствор. Питательные культуры. Резервуары, видимо, для выращивания чего-то. Корица «ПурКалории». Семена папайи, у нас такие запрещены. Следующая версия ю-текса, которая, похоже, стерилизует любой другой сорт риса. — Она пожимает плечами. — Примерно как мы и думали.
Джайди откидывает крышку контейнера и читает внутри имя адресата: какая-то компания в промзоне фарангов. Он пытается произнести латинские буквы, бросает, вспоминает, мог ли видеть этот логотип раньше, но безуспешно, потом ощупывает содержимое ящиков — пакеты, вроде с протеиновым порошком.
— Стало быть, ничего особенного. И новый вид пузырчатой ржи из коробок «Агрогена» и «ПурКалории» на нас не выскочил.
— Нет.
— Жаль, что мы не смогли поймать тот дирижабль. Быстро удрал. Хотел бы я обыскать груз куна Карлайла.
— Вернется.
— Такие всегда возвращаются.
— Как псы на падаль…
По взгляду Каньи, направленному на стоящих в стороне таможенников, ясно, что последние слова относились именно к ним; Джайди становится грустно от такого сходства мыслей. Кто из них двоих на кого больше влияет? Когда-то работа доставляла ему куда больше радости, правда, и была много проще и понятнее, чем теперь. Не умеет он, как Канья, жить в вечных сумерках. Зато так веселее.
Один из парней прерывает его задумчивость. Не спеша, небрежно помахивая мачете, подходит Сомчай — шустрый, того же возраста, что и Джайди, но ожесточенный потерей родных в тот год, когда эпидемия пузырчатой ржи трижды за сезон прокатилась по Северу. Хороший человек, верный. И хитрый.
— Вон там, следит за нами, — говорит он, встав поближе.
— Где?
Сомчай едва заметно кивает в сторону. Джайди как бы рассеянно оглядывает суету, кипящую на поле. Канья напряженно замирает.
— Видите его?
— Кха, — кивает она.
Джайди наконец замечает невдалеке человека, который наблюдает и за ними, и за таможенниками. Одет он в обычный оранжевый саронг и пурпурную холщовую рубашку, будто простой рабочий, однако стоит без дела, с пустыми руками, к тому же не похож на того, кто знаком с голодом: ребра не торчат и щеки не ввалены, как у большинства трудяг. Просто стоит и смотрит, облокотившись на якорный крюк.
— Из Торговли? — пробует угадать Джайди.
— Военные? — подхватывает Канья. — Вон какой уверенный.
Будто ощутив на себе взгляды, человек оборачивается и долю секунды смотрит прямо в лицо Джайди.
— Черт! Заметил, — цедит Сомчай и вместе с Каньей начинает открыто изучать незнакомца. Тот с невозмутимым видом сплевывает красной от бетеля слюной и не спеша растворяется среди грузчиков. — Догнать? Допросить? — Сомчай готов пойти за ним следом.
Джайди вытягивает шею, пытаясь рассмотреть ушедшего среди толпы.
— А ты что скажешь, Канья?
— Может, хватит на сегодня ворошить осиные гнезда?
— Что я слышу! Благоразумие и сдержанность.
— Торговля точно взбесится, — поддакивает лейтенанту Сомчай.
— Очень надеюсь. — Джайди кивком велит ему возвращаться к работе.
— Думаю, в этот раз мы зашли слишком далеко, — говорит Канья.
— Хочешь сказать, я слишком далеко зашел? Что, нервишки шалят?
— Не мои. — Она смотрит туда, где недавно стоял незнакомец. — В этом пруду есть рыба покрупнее, чем мы с вами, кун Джайди. Все-таки заявиться на якорные площадки — это… — Канья некоторое время подбирает подходящее слово. — Это слишком дерзко.
— А тебе точно не страшно? — поддразнивает ее Джайди.
— Нет! — Она сдерживает вспышку гнева, берет себя в руки.
Джайди втайне восхищен её способностью говорить спокойно, что бы ни происходило. Сам он к церемониям не склонен ни на словах, ни на деле. Ввалиться как мегадонт на рисовое поле и устроить разгром, а потом приводить все в порядок — вот это в его духе. Джайрон, а не джай йен — горячая голова, а не холодная. А вот Канья…
— Якорные площадки — не лучшее место для нашей операции.
— Лучше не придумаешь! Что за пессимизм? Эти два червяка отчехлили нам двести тысяч бат. Будь тут все чисто — стали бы они платить? Давно стоило сюда наведаться и научить этих хийя[72] жизни — уж лучше, чем ходить на пружинной плоскодонке по рекам и задерживать детей за контрабанду генвзлома. Здесь хотя бы честная работа.
— Теперь Торговля точно вмешается. По закону это их вотчина.
— Да по любому вменяемому закону ничего из этого, — он обводит грузы рукой, — нельзя ввозить. Законы, они вообще очень путаные — только мешают устанавливать справедливость.
— Где министерство торговли, там справедливости нет.
— И мы оба это прекрасно знаем. Если что — полетит моя голова, тебя не тронут. Даже если бы знала, куда мы идем, ты не смогла бы меня остановить.
— Я бы не…
— Вот и не думай об этом. Пора бы Торговле и ее ручным фарангам дать здесь пинка. Они совсем обнаглели. Забыли, что хоть иногда должны проявлять кхраб[73] к законам. — Джайди умолкает, глядя на разбитые ящики. — Тут в самом деле нет ничего из черного списка?
Канья мотает головой.
Читать бесплатно другие книги:
