Гренадер Быстров Олег

Сам поднялся в синий угол, который для претендента. Нырнул под канаты, продышался, оглянулся.

С одной стороны помоста столпились немцы, с другой — сгрудились чешские пограничники. Из гренадеров только пара-тройка крутилась в поле зрения, но и те скоро пропадут. Подпрапорщик Карамзин замер у подвешенного рельса с секундомером в руке.

Унтер, исполнявший роль рефери, вышел в центр ринга.

— Ахтунг! — поднял он руки, посматривая на боксёров.

Карамзин ударил в рельс — гонг!

— Бокс! — крикнул унтер и свёл ладони. Бойцы двинулись навстречу друг другу.

4

Да, тевтон стал сильнее, это Саблин почувствовал сразу, и опытнее стал после давней той встречи, и расчётливее. С дурочки не лез, держал дистанцию и с удобной для него позиции выбрасывал вроде несильные, но точные и жёсткие удары левой. Американцы называют их «джебами».

А за джебами держал наготове правую руку. Правая у него сильная, это Саблин помнил. Но и возвращает он её после удара не сразу, это поручик помнил тоже. Вот только нокаутировать тевтона сегодня в планы Саблина не входило…

Первый раунд бойцы кружили по рингу, присматривались. Гонг. Во втором опять примеривались, пробовали короткие наскоки, малые серии и одиночные удары. Гонг. Урядников в перерывах поливал голову Саблина водой, растирал набрякшие от ударов подглазья и лоб. А поручик просматривал пространство за рингом и видел: количество зрителей с немецкой стороны постепенно прибывает. Это хорошо, на это вся надежда.

В третьем раунде немец попал, да так, что Саблин чуть не рухнул на настил. Чудом удержался на вмиг ослабевших ногах, вошёл в клинч. Провисел на немце до спасительного гонга. За минуту перерыва восстановился, понимая, что это только начало.

С четвёртого раунда Саблин начал продуманно подставляться. Он позволял бить себя больше и больше. Уходил в углы, прижимался к канатам и принимал град ударов — на плечи, руки, в голову, по корпусу. Иногда изворачивался и слегка отрезвлял тевтона сильным боковым или прямым ударом, затем вновь уходил в глухую защиту, позволяя противнику войти в раж:.

Зрители, поначалу молча наблюдавшие бой, теперь непрерывно свистели и кричали: по-немецки и по-чешски, смачными местными и постными германскими ругательствами, подстёгивая боксёров. Глаза Саблина заплывали, но и через щели разбухших век он различал, как всё больше немцев выбирается из леса. Кто-то бегом присоединялся к толпе у ринга, кто-то наблюдал бой от кустов, опасаясь командиров, но любопытство и азарт побеждали, и количество зрителей постепенно увеличивалось.

«Эй, Фридрих! Там господин гауптман делает фарш из русского!» — такие, наверное, возгласы слышались в расположении немецкой роты. И очередной Франц, Густав или Пауль не выдерживал: отрывался от письма домой, бросал ковыряться в двигателе «хорька», а кто-то, чего греха таить, и оставлял пост. Ненадолго и недалеко, лишь глянуть одним глазком, но ведь оставлял!

Пятый, шестой, седьмой раунды! Гонг! Гонг! Гонг! Вновь ринг. Восьмой раунд!

Саблин чувствовал, как тают силы. Не та подготовка, не тот кураж! Теперь подставляться уже не было необходимости, всё происходило естественным путём. Карл, неутомимый, как машина, обрабатывал голову и корпус, бил жёстко и умело. Вот прилетел незаметный хук справа, и настил ринга больно ударил по лицу и груди.

«Айн!.. Цвай!.. Драй!..» — отсчитывал немецкий унтер, склоняясь над русским боксером, и отмахивал рукой.

Саблин поднялся, цепляясь за канаты. Он больше не смотрел за ринг, он вообще уже плохо различал что-либо вокруг, но прозвучало: «Бокс!» — и пришлось вновь поднять перчатки к лицу.

Гонг!

За три минуты девятого раунда поручик ещё дважды побывал на настиле. Губы превратились в кровоточащие лепёшки, левый глаз заплыл почти полностью. Всё лицо превратилось в уродливую маску. Саблин стоял из последних сил, ноги почти не держали.

Капитан обещал — до обеда! — стучало в мозгу вместе с током крови. Ведь должен же быть какой-то знак?! Что-то должно произойти!..

— Это… ваш-бродь… — горячечно шептал в перерыве Урядников. — Давайте я его из нагана, да и дело с концом! А? Сколько ж можно-то?..

— Не сметь! — хрипел поручик. — Они… первые… должны… Не сметь…

Гонг — и он вновь шагнул в ринг.

Но всему наступает конец. От кустов, неразборчиво выкрикивая и размахивая бумажкой, бежал немецкий связист. «Герр гауптман! Герр гауптман!» — только и смог разобрать Саблин. В глазах всё плыло, фигура в сером мундире бежала наклонно к горизонту. Карл Дитмар прекратил боксировать, поднял руку, обернулся на крик. Обернулись и секундант — фельдфебель Рунге, и рефери в ринге — унтер-офицер Гросс. А Саблин тяжело повис на канатах.

— Герр гауптман, радиограмма! — Связист протискивался сквозь ряды зрителей, те расступались неохотно. Наконец серая фигура добралась до помоста, подала бумагу офицеру. Немец пробежал глазами текст.

— Donnerwetter! Молите Бога, поручик, что я не имею возможности покончить с вами. К сожалению, состязание придётся прервать, у меня приказ от начальства.

— Приказ перейти границу? — прохрипел разбитым ртом Саблин.

Немец только глазом зыркнул, собираясь нырнуть под канаты.

— Бросьте, Карл, — хрипло крикнул поручик. — Весь мир знает, какого рода приказ вы ждали от своего фюрера. Не даёт вам покоя Чехословакия. А у России, между прочим, с этой республикой договор о взаимной помощи. В том числе и военной. Вторжение автоматически переводит вас в разряд противника. А противника мы бьём…

Карл Дитмар, обернувшись к Саблину, взирал на него уже с нескрываемым удивлением. А Саблин продолжал:

— Либо вы и шага не ступите за нейтралку, либо сразу прикажите своим солдатам сложить оружие, построиться в две шеренги и поднять руки. Право слово, герр гауптман, только так можно избежать потерь.

— Поднять руки? — не поверил ушам тевтон. — Вы мне предлагаете капитулировать? — И рассмеялся заливисто, как смеётся человек, услышавший действительно смешную шутку. — Моравия будет нашей в течение двадцати четырёх часов!

— Так точно, господин офицер, капитулировать, — гнул своё Саблин, обвиснув на канатах. Слова давались ему с большим трудом, разбитые губы нещадно саднило. — У меня тоже приказ командования: воспрепятствовать попытке вашего подразделения пересечь границу Чехословакии любыми возможными способами.

— Вам дважды повезло, поручик, — гауптман угрожающе наклонил голову. — Во-первых, я вас не нокаутировал на глазах у подчинённых. Уже за это вы должны быть мне благодарны. Во-вторых, из уважения к вам, как к мужественному бойцу, я не стану превращать заставу в пылающий факел. При условии, конечно, что это вы с пограничниками сдадите оружие и построитесь в две шеренги. Так мы действительно избежим кровопролития. — Пренебрежение сквозило во взгляде тевтона, больше он не видел в Саблине ни соперника, ни противника. — Солдаты! — повернувшись к подчиненным, зычно крикнул он. — Немедленно вернуться в расположение! Готовность номер один!

В частях вермахта готовность номер один означала готовность к атаке.

Их разделяло не больше двух метров: командира немецкой ударной группы и командира российского гренадерского взвода. Из последних сил Саблин крикнул:

— Карл!

Немец обернулся. Рефлексы у тевтона были что надо, тут же вскинул перчатки к голове, встал в стойку, — но в следующий миг поручик оттолкнулся, используя пружинистую натянутость каната, — почти взлетел над рингом и совершенно немыслимым свингом — из-за головы, сверху, используя маховое движение, — обрушил кулак на челюсть германца, пробивая защиту.

Дитмар рухнул. Саблин повалился на него сверху. В следующий миг Урядников выхватил из сумочки, где держал губки, полотенца и прочую утварь боксерского секунданта, два нагана и направил оружие на Гросса и Рунге.

— Лечь! — громовым голосом проорал прапорщик. — Мордой вниз, сучьи дети! Или стреляю!

Скорее всего, немцы не понимали по-русски, но интонации и жесты были достаточно красноречивы. Наганы — тем более. Унтер и фельдфебель бросились на ринг рядом с боксёрами.

Толпа немецких солдат внизу покачнулась, отхлынула. Движение это было безотчётным, продиктованным не воинской выучкой или рассудком, но инстинктом застигнутой врасплох толпы. Лишь один из офицеров, выхватив люгер, кричал на подчинённых. И тут обращенная к немцам стенка помоста рухнула наружу, а оттуда — зло и нетерпеливо — высунулись рыла пулемётов ZB.26. Трёх из четырёх имеющихся. Четвёртый целился во вражеских солдат сверху, с вышки.

Пограничники быстро рассредоточивались, выхватывая припрятанное у помоста оружие, залегали. Количество взятых на изготовку чешских винтовок становилось всё больше с каждой секундой.

— Оружие на землю! Руки вверх! — заорал по-немецки выскочивший как из-под земли надпоручик Милан Блажек.

Вместо этого солдаты продолжали пятиться. Защёлкали беспорядочные выстрелы, кашлянул МП-38. И тогда в дело вступили пулемёты. Первые ряды немцев выкосило начисто. Остальные валились на землю, бросая оружие.

В следующий миг в лесу тяжко ухнуло, среди крон деревьев взметнулся чёрный, жирный султан дыма. Первый взрыв, затем второй, третий… Это рвались немецкие «специальные машины 222» вместе с гаубицами.

В буковой роще стихала короткая перестрелка. Гренадеры обезвредили пулемётные расчёты ещё при первых выстрелах со стороны нейтральной полосы. Застигнутый врасплох, дезорганизованный противник оказать сопротивления не смог, и теперь русские выводили оставшихся немецких солдат под дулами автоматов и трофейных пулемётов.

За десять минут всё было кончено. Бойцы ударной группировки вермахта топтались на ничейной полосе бывшей австрийской границы, вокруг стояли чешские пограничники с винтовками наперевес. Гауптман Карл Дитмар, сидя на настиле ринга и с трудом отходя от тяжёлого нокаута, смотрел на всё это со смертной тоской.

Отдельно лежали на земле укрытые плащ-палатками тела павших пограничников и гренадеров, русских и чехов, друг подле друга. В нескольких метрах — погибшие немецкие солдаты.

— Герр гауптман, — Саблин подошёл к Дитмару. Поручик успел умыться, Урядников обработал его избитое лицо, но речь офицеру давалась пока с трудом. — Вас и ваших людей я объявляю военнопленными. Впредь с вами будут обращаться соответственно статусу военнопленных, оговоренному Женевской конвенцией.

— Ты опять нокаутировал меня, русский. — Немец продолжал смотреть на своих пленённых солдат. — Но это не конец…

— Увидим.

Саблин ждал транспорт из Зноймо для конвоирования пленных. Блажек пошёл в избушку, связаться со штабом округа. Заверил, что задержек не будет. Милан пребывал в радостном, приподнятом настроении, серые глаза блестели, фуражку он залихватски сдвинул набок и постоянно улыбался. Дать отпор штурмовой группе вермахта силами пограничной заставы, пусть даже с помощью русских гренадеров, это было для него событием.

Спустя час Иван Ильич сидел на ступеньках помоста, отходя от бани, устроенной ему «Гансом» на ринге, когда хлопнула дверь, и надпоручик быстрой походкой направился в его сторону. Что-то изменилось в чешском офицере, Саблин не сразу понял — что. Блажек приблизился.

Улыбки, той чудесной открытой улыбки, что так шла Милану, не было и в помине. Наоборот, губы его сжались, превращая рот в горькую складку. Глаза потускнели, лицо осунулось, словно офицер заболел неожиданно тяжким недугом.

Он подошёл и проговорил севшим, надтреснутым голосом:

— Прости, Иван, у меня приказ. Час назад президент республики Чехословакии подписал документ, по которому Судеты отходят Рейху. Полностью и безвозвратно. Гитлер заявил, что инциденты на границе, если таковые имели место быть, досадное недоразумение. Вот такой приказ, считать нас всех досадным недоразумением. Оружие немцам вернуть, обеспечить беспрепятственный переход на свою территорию. Помочь собрать погибших.

Чех умолк. Саблин посмотрел на тела под плащ-палатками.

— Наших мы похороним сами, — тихо произнёс он. Трое гренадеров навечно останутся в чужой земле. Саблин испытующе заглянул в глаза надпоручика:

— Что у вас тут творится, Милан?

— Предательство, — прошептал тот. — У нас тут творится предательство, Иван. Господь видит, я желал сражаться за Родину. И мои подчиненные, все до единого солдата, готовы биться до последнего. Но политики не хотят воевать. Они продают нас, как щенят на птичьем рынке в Праге. Мне жаль, что так случилось, Иван, поверь. Мы поможем хоронить твоих бойцов с воинскими почестями, но… У меня приказ: немцев отпустить.

Саблин только кивнул. Слов уже не осталось.

— Ваше благородие, разрешите обратиться! — Он и не заметил, как сбоку подошёл подпрапорщик Сыроватко. — Срочная радиограмма!

Поручик взял бланк, пробежал глазами: «В связи с изменившейся обстановкой подразделению надлежит срочно вернуться в расположение батальона. Маршрут возвращения: вариант А. Командир Отдельного гренадерского батальона подполковник Осмолов».

Это означало, что в Зноймо их посадят на поезд до Словакии. И дальше обратным путём на Украину.

Чехи, опустив стволы винтовок, растерянно наблюдали, как немцы собирают оружие, строятся в колонну по два. Из-за движущихся фигур появился гауптман, пристально посмотрел в сторону помоста. Саблина он не видел, но думал наверняка о нём. И Саблин думал о немце: «Что ж, Карл, ты прав. Поединок только начинается».

В марте тридцать девятого гитлеровские войска заняли Чехословакию без единого выстрела.

Глава 2

Злые ветра Галиции

1

Авангард Третьей гвардейской дивизии в составе двадцать второго пехотного полка двигался ко Львову. Два стрелковых взвода, усиленные танками и отделением гренадеров в качестве разведки, шли впереди боевым дозором. До Золочёва колонна шла быстрым маршем. Дорога здесь была вполне приличная. Построенная ещё во времена австрийского владычества, она и поляками поддерживалась в должном состоянии. Мелькали одноэтажные домишки окраин, утопающие в яблоневых и грушевых садах, резные наличники, палисадники, «журавли» у колодцев.

Здесь обитали в основном украинцы и белорусы, русских они встречали с радостью. Выходили из домов: расшитые воротники, рубахи навыпуск, заправленные в начищенные сапоги шаровары. Снимали шляпы, кланялись. Или приветливо махали этими самыми шляпами русским воинам, женщины в нарядных сарафанах махали платками.

Колонна в три лёгких танка «Витязь» и в четыре трёхосных грузовика «Геркулес», выпущенных «Руссо-Балтом» специально для армии, вошла вглубь городка. Гремя траками, скрипя тормозами и поднимая тучи пыли, машины остановились на центральной площади, среди добротных каменных домов с высокими окнами и черепичными крышами, с лепниной и балконами. Пестрели вывески магазинов на польском и немецком языках. Костёл расположился немного наособицу, и легко угадывалась ратуша.

Но пусто было на площади и на улицах. Не гремели повозки по брусчатке мостовых, не гудели клаксонами авто. Не останавливались на тротуарах степенные паны в обязательных костюмах, при галстуках и с тросточками. Не спешили на рынок и в магазины женщины в расшитых блузах и юбках до пят. Тишина — настороженная, недобрая, угрожающая, как ружейный ствол, мелькнувший между кустов.

Лишь кое-где колыхнётся занавеска в окне, выдавая опасливое любопытство.

С брони танков посыпались пропитанные пылью и запахом солярки гренадеры. Тут же начали разбегаться по периметру площади, поводя стволами автоматов. Из люков высовывались чумазые от машинного масла танкисты, но машины покидать не спешили. Пулемёты на башнях зорко присматривали за окрестностями. Пехотинцы ловко прыгали через борта грузовиков, командиры выставляли боевое охранение. Мы на чужой территории, ребята, не терять бдительности!

Все чувствовали разницу. В Винницу входили, эх, как весело! Никакой стрельбы, наоборот, украинцы встречали русские войска как освободителей, избавителей от опостылевшей польской колонизации. Люди гурьбой валили на улицы. Цветы, улыбки, ладони, протянутые для рукопожатия. Всюду приветливые лица, здравицы на русском и украинском языках.

Немногочисленный польский гарнизон покинул город накануне. Люди в военной форме сели в грузовики немецкого производства, на украинских лошадей, и только пыль взметнулась на дороге, ведущей в «укохани Польска». Вместе с военными укатили и чины городской администрации, наместники и управляющие из Варшавы. Скатертью дорожка! Отряды самообороны, набранные прежней властью в основном из украинцев, распались сами собой. Оборонцы просто разошлись по домам.

Далее на пути полка лежали Проскуров, Волочиск и Тарнополь, и если в Проскурове ещё встречали цветами и улыбками, то от Волочиска начиналась Галиция. Долгое время была она австрийской, позднее — польской. Здесь перемешались русские и украинцы, поляки и евреи, белорусы и немцы. Но ополячивание славян проводилось настойчиво и жёстко: закрывались русские и украинские школы, православные церкви, повсеместно насаждалось всё инородное. Даже газеты издавались исключительно на польском языке. И всё же премьер-министр Колчак считал этот край частью Российской империи. И потому был дан приказ двигаться на запад.

Солдаты чувствовали: они на недружественной территории. И чем глубже продвигался полк в извечно спорные земли, тем отчётливее нарастало напряжение. Галиция затаилась. Галиция насторожилась. В Зборове уже имелась многочисленная польская община, появились немцы. Ни те ни другие не встречали русские танки цветами. Всё чаще попадались польские хутора, притихшие, будто не замечающие движения войск. Лишь изредка выйдет к плетню кто-то серый, безликий, посмотрит из-под шляпы с недобрым прищуром на пылящую колонну да сплюнет под ноги…

Впрочем, сопротивления не оказывали. Не появлялись из-за домишек пригибающиеся фигуры в защитной форме с оружием на изготовку, не звучали команды «К бою!», не взрёвывали моторы, не захлёбывался на чердаке пулемёт, не стреляли из окон и подворотен.

Летняя тишина плыла над полями и перелесками Галиции — сухая и пыльная. Время было здесь подобно стоячей воде, и даже грохот танковых моторов не мог изменить его едва заметного течения.

Колонна стала. Штабс-капитан Столбов, командующий дозором, подозвал командира гренадеров прапорщика Никифорова:

— Не нравится мне эта тишина, господин прапорщик. Или встречали бы хлебом-солью, или уже пальнули б на подходе. Всё понятнее, кто друг, а кто враг. Но краткий привал сделать необходимо. Пусть бойцы пожуют сухой паёк, танкисты зальют воду в радиаторы. Да и осмотримся заодно…

Никифоров был согласен со штабс-капитаном.

Разведданные, доведённые до войск перед наступлением, указывали, что сильных гарнизонов и войсковых соединений противника на территории Волыни, Подолии и Галиции нет. Пограничная стража тоже походила, скорее, на таможенных чиновников, чем на защитников рубежей. И всё же полное отсутствие хоть какой-то реакции на движение войск смущало. Создавалось впечатление, что подразделения Войска Польского получают приказ на отход лишь чуть приблизятся «Витязи» и «Геркулесы» русских.

Столбов закурил папиросу, прищурился от табачного дыма:

— Но для вас у меня есть особое задание. Пока мы здесь оглядимся, сажайте-ка вы своих архангелов на броню одного «Витязя» и прокатитесь километров тридцать. Как раз полпути до Львова. Посмотрите обстановку, доложите по радио. Если что, в бой не вступать, определить силы противника, доложить и ждать подкрепления. Вы, гренадеры, горячие головы. Знаю. Но прошу, даже приказываю, как командир дозора: только разведка.

— Слушаюсь! — козырнул Никифоров. — Всё сделаем в лучшем виде, господин штабс-капитан.

— Надеюсь. Ну с Богом, орлы. Стояла середина августа 1939 года.

За городом дорога пошла прямая как стрела. «Витязь» даром что считается лёгким танком — восемь тонн брони! — бодро врубался траками в гладкое дорожное полотно, покачивая коротким хоботом сорокапятимиллиметровой пушки. Скорость танкисты держали невысокую, так чтобы было время среагировать на неожиданности.

Никифоров взял в разведку две тройки. Сейчас его бойцы прилепились к броне, поглядывая по сторонам, держали наготове свои «пятёрочки». С обеих сторон дороги простирались поля, перемежающиеся рощицами и перелесками. Никакого движения вокруг не наблюдалось. Картина представлялась самая что ни на есть мирная, хотя на душе у прапорщика Никифорова было неспокойно. Не верилось, что русские войска пройдут по всей Галиции гуляючи, словно по бульвару. Пока возвращение отданных когда-то территорий происходило легко и без потерь, но теперь начиналась Польша. Ляхи всегда считали Галицию своей землёй. Где же все-таки польская регулярная армия? Где боеспособные части, готовые выступить навстречу вторгающимся российским войскам?

Или поляки надеются на французов? Ну не на немцев же! Те сами зубки точат на привисленские пространства, глядят на восток. Сегодня в политике понимают все — от генерала до рядового. Недаром в роте что ни день — беседа, обсуждение, и всегда с комвзвода во главе, а то и с ротным. Тем более странной казалась эта тишина вокруг. Будто русские танки приехали в Галицию покататься по городам и весям ради любопытства.

Только подумал, и в следующий миг у недалёкого перелеска зашевелилось, а следом из-за деревьев вымахнули всадники. Они неторопливо рысили по полю примерно в полукилометре от танка. Никифоров взялся за бинокль — польские уланы. Неполный взвод, десяток конников с пиками, саблями, карабинами за плечами. Солнце тускло отсвечивало на касках слегка приплюснутой формы, а на шевронах хорошо различался характерный польский зигзаг, прошитый серебряной нитью.

Неожиданно кавалеристы встали, не приближаясь к дороге. Гарцевали под всадниками породистые скакуны, но на подготовку к атаке это не походило. Никто не потянул с плеча карабин, не изготовил пику или другое оружие — никаких враждебных намерений.

«Витязь» сбавил ход, поворачивая орудийный ствол, потом и вовсе остановился. В Меморандуме государя говорилось о возвращении отторгнутых у России территорий за недействительностью предыдущих договорённостей, но официального объявления войны не было. Боевых действий по ходу движения войск не отмечалось, не считая двух-трёх мелких перестрелок с националистами на Волыни. Русские части катилась свободно и широко, и так же легко, без единого выстрела откатывалось Войско Польское. И вот уланы…

Тем временем всадники съехались в кучу. Что делали, было не разглядеть. Но вот разъехались, разделившись примерно поровну и оставив между собой двоих пеших. Дальше началось странное, а потом и страшное.

Один улан стал, широко расставив ноги. На плечо вскинул нечто длинное, похожее на трубу, но с квадратным щитком посередине, точно как у пулемёта «максим», только поменьше. Приладил и начал выцеливать. Второй, с неким непонятным предметом в руках, отступил на метр от первого, проделывая с тем самым предметом какие-то действия — то ли кнопки нажимал, то ли рычажки двигал.

Никифоров слышал о конной артиллерии поляков. Так что, перед ним сейчас она и есть? Сказать по правде, на артиллерию это походило мало. Ручных пушек прапорщик отродясь не видал, да и какой выстрел можно произвести с плеча? Что за калибр у поляков, смех один?!

Пока гренадер соображал и удивлялся, из конца ярко полыхнуло с глухим хлопком, и в сторону танка рванула шипящая дымная полоса. Она стремительно приближалась по пологой дуге и — Никифоров мог бы поклясться — выписывала в воздухе лёгкие зигзаги, будто чья-то невидимая рука слегка подправляла движение.

Ещё не понимая, не осмысливая происходящего, но инстинктом бойца угадывая в этом странном, ни на что не похожем движущемся дыму смертельную опасность, прапорщик гаркнул:

— С брони!

Услышали его или нет, Никифоров уже не узнал. Жуткая полоса воткнулась прямо под башню «Витязя», чудовищный взрыв сотряс пространство. Вспышка ослепила, а горячая тугая волна подняла прапорщика и швырнула через дорогу. Каким-то чудом он не потерял сознания и видел — в полёте видел! — как восьмитонный «Витязь», весь в клубах дыма, приподнялся, как взнузданный скакун. Башню сорвало, будто пробку из шампанского, и снесло в придорожный кювет.

На одну бесконечную секунду танк завис в неестественном положении, а потом рухнул на гусеницы, изрыгая из своего нутра языки рыжего пламени и облака чёрного жирного дыма. Изломанными тряпичными куклами разлетались в стороны гренадеры.

Тут тело прапорщика Никифорова приложило об землю, аж дух выбило из груди. Несколько долгих, тягучих мгновений он ещё видел над собой голубое летнее небо в мазках чёрного дыма, потом сознание померкло.

Галиция сделала русским первое предупреждение.

К вечеру того же дня передовые части двадцать второго полка занимали Львов. Город молча, без единого выстрела впустил войска. Польская армия покинула окраины за несколько часов до того, как там появился русский авангард…

Происшествию на дороге близ Золочёва предшествовал ряд важнейших событий, малоизвестных широкому кругу государственных деятелей Российской империи, но сыгравших в дальнейшем решающую роль. Началось всё в июне.

Адмирал Колчак потребовал новый стакан чая — погорячее и покрепче. Адъютант, как по привычке называл премьер секретаря, бесшумно заменил стакан в серебряном подстаканнике. Адмирал любил именно так — не новомодный кофе в миниатюрных чашечках, а крепкий, горячий сладкий чай. И непременно из стакана, поставленного в подстаканник.

Премьер кивнул, адъютант испарился.

Серебряный имперский орёл на подстаканнике гордо воздел обе своих головы. Вот только можно ли Россию сегодня по праву называть империей?

Премьер невольно посмотрел на карту вполстены, сейчас занавешенную. Что толку раздёргивать шторки? Он знает расклад назубок, во сне порой видит. На севере Финляндия с прихваченными бывшими российскими территориями — Карелией и Кольским полуостровом. Под боком у Суоми Союз Прибалтийских Государств — Эстония, Латвия и Литва, лишённая Виленской области. Тот ещё, кстати говоря, камешек преткновения. На западе Польша, окружённая со всех сторон, кроме границы с Россией, — Германией, протекторатами Богемия и Моравия, марионеточной Словакией. И там наши бывшие земли.

Рейх пухнет, как паук, сосущий чужую кровь, а страны Антанты либо не могут, либо не хотят этому помешать. Притом что Россия, долженствующая по праву участвовать в политической жизни Европы, сделать сего не может. Не допущена-с!

Колчак встал, одёрнул мундир. Он так и не изменил адмиральской форме. Прошёлся, разминая плечи, по своему обширному, аскетически обставленному кабинету. Вот только шёлковые шпалеры в простенках. С видами моря и парусников. Ностальжи, мон ами?

В сентябре тридцать восьмого, считал Колчак, ситуация еще полностью не созрела. Чехословакия питала опасные иллюзии защищённости, уповая на связи с Англией. Польша слишком надеялась на Францию. И все вместе боялись России едва ли не больше, чем Германии. Тогда можно было лишь показать коготочки.

Для этого отправили гренадеров в Чехословакию, и те выполнили свой долг с честью. Однако все планы смешало предательство самих европейцев. Испугались, надавили на президента Бенеша, и тот сдал вначале Судеты, а потом и всю Чехословакию. Кровь русских солдат пролилась зря. Впрочем, нет, не зря. Многие после этого поняли, на что способны российские воины. И пришло наконец время обнажить клыки.

Только что он отпустил Деникина, Куропаткина и Злобина, начальника разведки Генштаба. Его представил Деникин, и генерал понравился премьеру своей вдумчивостью и дотошностью. Долго совещались: всё обсудили, взвесили, прикинули ожидаемые противостояния и возможные последствия и сошлись в едином мнении — пора. Теперь, прокрутив в голове всё с самого начала, Колчак и для себя решил окончательно, что лучшего случая не представится. А если так, то надо действовать.

Премьер взялся за серебряный колокольчик, раздался мелодичный перезвон. Комендант предлагал провести к секретарю электрический звонок, мол, так сейчас везде делают. Колчак отказался. Разве сравнится прелесть колокольца с дребезжанием электрического приспособления?

Дверь скрипнула, появился адъютант.

— Всё готово?

— Так точно, ваше высокопревосходительство. Машина ждёт.

На столе остался нетронутый чай в серебряном подстаканнике.

Скорый поезд «Орлан» покрывает расстояние от Москвы до Петрограда за неполные десять часов. Адмирал поспал, усилием воли отбросив мысли о делах. Наутро шестидесятипятилетний премьер-министр выглядел свежим и подтянутым.

«Мерседес-770», или «Гросс-Мерседес», как называли его немцы, быстро домчал Колчака от вокзала к Александровскому дворцу. Колчак знал — несмотря на раннее время, государь уже на ногах. Долго нежиться в постели, даже при своей любви к балам и приёмам, было не в привычках Михаила Второго.

Премьер нашёл императора в гараже за осмотром новенького «ситроена» модели «Traction Avant». Этот серийный экземпляр французы изготовили специально для русского царя с учётом целого ряда пожеланий. Практически под заказ. Насилу оторвав монарха от лакированного чуда, Колчак увлёк его в рабочий кабинет и настоял на том, чтобы государь выслушал своего первого министра безотлагательно.

— Ваше императорское величество, международное положение требует вашего немедленного участия, — напористо начал премьер. — Расклад сил на сегодняшний день таков, что мы имеем выгодную возможность восстановить свою территориальную целостность и прекратить грабёж: русских земель всеми этими «Бритиш Петролеум», «Минье Франсез» и прочими «Фильдер».

— Александр Васильевич, не горячитесь, дорогой мой, — рассеянно ответствовал царь. — Сколько мне помнится, и территориальные претензии, и концессии иностранных компаний закреплены юридически в соответствующих документах.

— Совершенно верно, ваше величество. — Премьер чуть наклонил голову, будто собирался боднуть своего царя. — Однако в договорах есть существенный момент, все они составлены и подписаны с точки зрения союзнического пакта со странами Антанты. События в Чехословакии показали, что мнение России в современной политике Западом не учитывается. Нас не принимают в расчёт при заключении договоров по европейской безопасности, не допускают на конференции и саммиты. Англия и Франция делают вид, что российской политической воли просто не существует. Можно ли назвать подобные отношения союзническими?

Монарх задумчиво пожевал губами. То, что страна не принимает активного участия в европейской политике, устраивало его. Он сам активно устранялся от политической жизни страны.

Колчак нажал:

— Государь, Европа сейчас как паровой котёл, а стрелка манометра давно пересекла красную черту. Позволю себе напомнить некоторые события последних месяцев, напрямую влияющие на расстановку сил. После мартовского захвата Чехословакии в Виленском воеводстве чрезвычайно активизируется партия «Балтийский Ястреб» во главе с её лидером Валдисом Куршнисом. Одновременно в Вильно через Эстонию и Латвию начинает поступать оружие из Финляндии. В Эстонии проходят подготовку литовские стрелки. Уже в апреле при поддержке военных формирований «Балтийский Ястреб» захватывает власть, и первое, что делает Куршнис: требует присоединения Виленской области к Литве. От имени населения Вильно, разумеется. А Литва, приняв предложение, тут же вступает в Союз Прибалтийских Государств. И всё это с благословления Хельсинки. Широко известно, СБГ может существовать лишь под патронатом финнов. Поляки консультируются с Парижем, поддержки не получают и вынуждены проглотить горькую пилюлю.

Государь молчал, но слушал внимательно, чуть покачивая головой в такт словам министра.

— В то же время, — продолжал премьер, — в Кенигсберге приходит к власти партия «Единство» с Гербертом Штоссом во главе. Полный близнец генлейновской партии в Судетах. В мае Штосе проводит всенародный референдум, на основе которого обращается к Гитлеру с просьбой включить Восточную Пруссию в состав Рейха. Нацистское правительство заявляет о своих претензиях на «польский коридор» и Данциг, в противном случае угрожая Польше полномасштабной военной операцией. Пруссия и Данциг становятся немецкими, и поляки глотают и эту пилюлю. А теперь, по нашим данным, Рыдз-Смигла и Бек ведут активные переговоры с Риббентропом. Апофеоз: поляки сами рвутся в объятия германского фюрера, и эти объятия, не приходится сомневаться, будут распахнуты.[1]

— Вы хотите сказать, что интересы Гитлера могут полностью повернуть на запад?

— Да, государь. Но только в том случае, если Россия выкажет твёрдую политическую линию и заявит о себе самым решительным образом.

— И каким же видится вам, Александр Васильевич, этот «решительный образ»?

— Ваше императорское величество, мы обсудили положение с военным министром и министром иностранных дел и пришли к единому мнению: Россия имеет полное моральное и юридическое право выразить вотум недоверия союзническим обязательствам, а также аннулировать предыдущие договорённости, чтобы восстановить свои территории на Украине и в Белоруссии. Это наша земля, ваше величество, там живут русские люди и братские нам народы. Коль европейская система безопасности не может оградить их от угрозы вторжения гитлеровской Германии, это сделает Россия.

— То есть вы предлагаете ввести на Украину и в Белоруссию войска?

— Так точно, до линии Станислав-Львов-Брест-Гродно. По сути, всё та же линия Керзона. Ничего нового и неожиданного.

— Польша может воспротивиться подобному шагу. Если они попросят помощи у французов? Или у тех же немцев?

— Парижу Варшава больше не доверяет, иначе не шепталась бы с Берлином. Да и самим французам не до того. Концентрация частей вермахта у линии Мажино и на границе с Бельгией такова, что впору серьёзно думать о собственной безопасности. Немцам воевать на два фронта тоже не с руки. По данным разведки, ваше величество, крупных армейских соединений на территории Украины и Белоруссии нет, и помощь туда быстро не перебросить. Поэтому — тем более! — медлить нельзя. Необходим Меморандум, обращение к правительствам стран Европы. И ввод войск. Если кто-то попытается встать у нас на пути… Что ж… Армия готова. На западных границах сейчас сконцентрированы значительные силы. И командующий есть.

Император приподнял бровь.

— Генерал-лейтенант Тухачевский, — ответил на невысказанный вопрос премьер. — Со времён Судетского кризиса командует Западным военным округом. В случае необходимости будет командующим Западным фронтом.

— Вы меня убедили, Александр Васильевич. Приступайте к составлению соответствующих документов… — В глазах Михаила Александровича, российского императора, появилась неподдельная тоска.

— Проект готов, ваше величество, — Колчак вынул из принесенной папки несколько листов бумаги. — Соблаговолите внести угодные вам коррективы и завизировать монаршей волей.

— Ну слава Богу, — обрадовался царь. — Право слово, Александр Васильевич, я счастлив иметь такого премьера. Оставляйте бумаги, ознакомлюсь в ближайшее время…

Взгляд его величества соскальзывал к окну, где в отдалении виднелся гараж:. Государю не терпелось вернуться к новому «ситроену».

2

— Пошёл! — Высокий широкоплечий офицер дал отмашку.

Знаков различия на форме заметно не было, линялая гимнастёрка без погон застёгнута на все пуговицы, такие же галифе, стираные-перестираные, потерявшие изначальный защитный цвет и ставшие светло-жёлтыми, пыльные ботинки с обмотками. Полевая фуражка выгорела на солнце, её ремешок опущен и туго затянут на подбородке.

И всё же это был офицер. Чувствовалось в нём что-то сильное: особые командные нотки в голосе или уверенность в движениях, убеждённость, что слову его будут повиноваться немедленно и беспрекословно. Или нечто во взгляде серых глаз, в твёрдой линии рта, неуловимое, но не позволяющее усомниться — это не нижний чин, не унтер. Офицер.

Боец, по внешнему виду не слишком отличающийся от своего командира, разве только готовностью моментально и точно выполнить приказ, рванулся вперёд. Пригнувшись, выставив перед собой оружие — диковинный карабин с длинным рожком и примкнутым штыком, больше похожим на нож, он быстрой рысью достиг первого препятствия.

Поперечная балка, укреплённая на уровне пояса взрослого человека, чадно горела, выделяя чёрный удушливый дым. Не снижая скорости, боец прыгнул «рыбкой», перемахнул преграду и приземлился с переворотом через плечо. Оружие при этом он держал перед собой в вытянутых руках, что совершенно не мешало исполнять любые кульбиты. Миг — и воин на ногах, а карабин рыщет стволом в поисках цели.

Р-раз! Справа встаёт силуэт солдата в квадратной германской каске. Глухо стучит короткая очередь в три патрона, мишень заваливается, а боец принимает влево и так же быстро, пригибаясь, движется дальше.

Офицер стоял на возвышенности, внимательно наблюдая за действиями подчинённого.

Оп! Прямо под ногами яма. Прыжок. Приземление, опять с переворотом и рывок в сторону, а там, где только что находилось солдатское тело, шлёпаются жирные красные пятна — имитация пулемётной очереди. И тут же слева появляются грудные мишени. Солдат срезает их одной длинной очередью.

Потом был узкий мостик через глубокий ров с жидкой грязью, штурм окна на первом этаже обшарпанного здания, бег по пересечённой местности. И всё со стрельбой по постоянно появляющимся то тут, то там ростовым и грудным мишеням. Затем бойца чуть не накрыло взрывом, а на закуску он ловко, как кошка, взобрался по канату на двадцатиметровую высоту и спустился, как скалолаз, по тонкому прочному шнуру.

— Молодец, Сыроватко, — похвалил офицер вернувшегося бойца. — Ни одного прокола!

— Рад стараться, ваше благородие! — улыбнулся тот, утирая с лица пот, пыль и гарь.

— Как «шестерочка»? — спросил офицер, указывая на оружие. Теперь стало заметно, что от обычного карабина автомат отличается ещё и удобной пистолетной рукоятью, расположенной между прикладом и скобой спускового крючка.

— Полегче «пятёрки» будет, ваше благородие, да и поухватистее. А бой — так просто сказка! — Улыбка на чумазом лице стала ещё шире.

Только сейчас, приблизившись вплотную, стало возможным различить на рукаве офицера основательно выгоревшую и пропылённую нашивку гренадерского корпуса — круглая бомба с подпаленным фитилём. Под эмблемой вышиты две маленькие звёздочки — поручик.

У подчинённого на рукаве та же эмблема, но под ней прошита одна широкая полоса. Подпрапорщик — унтер-офицерское звание. Впрочем, среди гренадеров, да ещё побывавших в боевых операциях, субординацией не заморачивались. Подчинённые к командиру испытывали чувства уважения и разумного послушания — так младшие братья относятся к старшему, более опытному.

Сказывалось ещё и то, что работали гренадеры тройками. В каждом отделении по три тройки плюс командир отделения, примыкающий во время операции к той из групп, что находилась на более опасном или ответственном направлении. Отсюда особые отношения.

— Ладно, Игнат, — улыбнулся в ответ поручик. — Собирай ребят и двигайте в расположение. Оружие сдать, себя привести в порядок. Ну сам знаешь. Обед скоро. Я буду чуть позже.

— Слушаюсь, ваш-бродь! — вытянулся подпрапорщик и, крутанувшись на каблуках, опрометью бросился к остальным бойцам, дожидавшимся окончания занятий за бугорком в тени.

Поручик же направился к арсеналу, устроенному рядом со стрельбищем. Заведовал оружейным складом фельдфебель Куприянов. Служака старой закалки, он дрался в гренадерских частях во времена Мировой войны, когда подразделения эти имели совсем другой смысл и назначение. Нехватка ружей привела к появлению команд крепких и смелых парней, обвешанных ручными гранатами, как новогодняя ёлка игрушками. Да ещё палаш, сапёрная лопатка, нож:. Хорошо если револьвер. В условиях «окопной» войны гренадеры должны были вплотную подбираться к позициям противника и забрасывать окопы гранатами.

Потери гренадеры несли жестокие, но мужества, ловкости и отваги им было не занимать. Именно из этих подразделений постепенно рождались нынешние тройки — оружие первого, часто — упреждающего удара: диверсанты и разведчики, способные скрытно подобраться и уничтожить в мгновение ока подготовленного, превосходящего по силе и численности врага.

В двадцатом, сражаясь в рядах Добровольческой армии Деникина, Куприянов потерял ногу и считал, что ему ещё повезло. Многие сложили голову. Теперь он сам себя шутливо называл «завскладом». В действительности вся жизнь ветерана прошла на войне, без армии он себя не мыслил. Повидал столько, что хватило бы на пятерых, знал толк и в оружии, и в людях. За это его уважали все, от начальника лагеря полковника Нестерова, до матёрого гренадера, спавшего в обнимку со своим автоматом. Молодёжь уважительно называла промеж: себя профессором.

— Степаныч, — обратился офицер к оружейнику по-свойски, — будь добр, дай тот, вчерашний.

— Сей момент, Иван Ильич, — браво отвечал вояка. Он один из нижних чинов мог позволить себе называть обер-офицеров по имени-отчеству. И выдал требуемое.

Пистолет вызывал уважение. Поручик покачал на ладони почти девятьсот граммов смертоносного металла — двадцатисантиметровый, покрытый тёмным строгим воронением, с экономными и по-своему изящными очертаниями. Очень удобная, ухватистая рукоятка с ребристыми накладками, ударно-спусковой механизм куркового типа, калибр девять миллиметров под патрон «парабеллум». Солидно. Но главное, магазин на тринадцать патронов. Возможность долго стрелять, не перезаряжаясь, дорогого стоит. Порой — жизни. Ни один другой тип современных пистолетов, не говоря уже о револьверах, подобной щедростью не обладал.

Поручик вскинул оружие, прицелился. Сухо щёлкнул курок. Всё удобно, сподручно, спуск мягкий. Бельгийский браунинг тридцать пятого года, известный во всём мире как модель «Хай пауэр». Выбор сделан, осталось только пристрелять.

— Хорошая вещь, — подтвердил его мысли Степаныч. — И в бою не подведёт, и конструкция несложная.

Про конструкцию — это он правильно. Хорошо известно, чем проще, тем надёжнее и приятнее. До последнего времени гренадеры пользовались наганами. Револьвер считался проверенным и эффективным оружием со времён борьбы с большевиками. Однако противник активно пользовался другими системами. Кольт сумасшедшего калибра за двенадцать миллиметров, называемый по-американски «сорок пятый», вальтер модели П-38 или такие вот браунинги. Да и люгер П-08, более известный как парабеллум, хоть и старый знакомый, но по характеристикам тоже превосходил знаменитый наган.

Ветерана признали устаревшим. Командование предложило гренадерам опробовать образцы зарубежного оружия. Мол, нужно шагать в ногу со временем. Отечественный пистолет тульских оружейников Трояновского и Титаренко, прозванный в войсках «три-тэ», обладал хорошей пробивной способностью, но малым останавливающим действием. Гренадерам же был выгоднее как раз второй эффект.

В скоротечных схватках и диверсионных вылазках, для которых эти бойцы предназначались, нужно или резать по-тихому, чтоб никто ни звука не услышал, или бить громко, но наверняка, когда попадание сбивает противника с ног. Кольт это проделывал ещё эффектнее, но он поручику не понравился — громоздкий, тяжёлый, громкий. Грубое оружие, таким ворон хорошо на поле гонять. Вальтер неплох, но вот браунинг понравился больше. Так бывает — не только ты выбираешь оружие, но и оно тебя. Уж не говоря о тринадцати патронах в магазине.

Строго говоря, перевооружение затронуло не только гренадеров. Недавно привезли партию пистолетов-пулемётов Говорова, моментально прозванных «говорунами». Оружие предназначалось для стрелковых подразделений, в составе которых, начиная со взводов, теперь выделялись отделения автоматчиков. Серьёзная машинка весом около пяти килограммов и с высокой скорострельностью.

Гренадеры попробовали «говоруна», похвалили боевые качества нового оружия, но для своих нужд забраковали. Велик больно и тяжёл. А вот «Фёдоров-6» понравился всем несказанно. Излюбленная «пятёрочка» — предшествующая модель «Фёдоров-5» — была хороша и привычна, но сложна в разборке-сборке и капризна, как девушка. Содержать её приходилось в исключительной чистоте, чтоб не подвела в нужный момент.

Опять же, боевую скорострельность имела много ниже технической из-за малой ёмкости магазина. Радовала прицельная дальность выстрела, но в тройках имелись снайперы, и, если задание того требовало, они брали трёхлинейку с оптикой. Надёжнее старой доброй винтовки Мосина в этом плане ничего пока не придумали.

Однако гренадерам требовалось хорошее оружие ближнего боя. И вот — «шестёрка». Уменьшенный патрон позволял выстреливать в бою очередями сто пуль в минуту и поражать на дистанции до четырёхсот метров. При этом «шестёрка» была короче пятой модели, легче и удобней, проще и надёжней. Наконец, автомат имел откидной приклад и штык-нож:.

Гренадеры носились с оружием, словно дети малые с новыми, только что подаренными игрушками. Разбирали, собирали, часами проводили на стрельбище, дырявя мишени. Со стороны посмотреть — игра, но на самом деле иначе и быть не может. Пока оружие не станет своим, привычным для руки и глаза, толку от самого лучшего ствола немного. Нужно прирасти к пистолету или автомату, сродниться с ними. Недаром у гренадеров всё оружие было индивидуально подобрано.

В экстремальной ситуации скоротечного боя всё решают рефлексы. Вот их и нарабатывают на стрельбищах, полосах препятствий, в особом учебном городке, где разбросаны двух- и трёхэтажные пустые строения, предназначенные для учебных штурмов в условиях максимально приближенных к боевым. Словно памятники солдатскому усердию стоят: старый танк, весь в языках копоти, и грузовик, усеянный, как решето, сотнями пулевых отверстий.

Впрочем, у поручика Ивана Ильича Саблина, командира первого взвода третьей роты Отдельного гренадерского батальона Третьей гвардейской дивизии, боевой опыт имелся. Довелось поучаствовать в событиях на озере Хасан и на границе Чехословакии с Австрией, ставшей тогда территорией Рейха. События тех дней жили в памяти весь остаток осени и всю зиму в придачу. Надпоручик Чехословенской Армады Милан Блажек, симпатичный чех, храбрый солдат и честный человек. Гауптман Карл Дитмар, командир ударной группы вермахта. Боксёрское состязание, устроенное Саблиным, чтобы отвлечь внимание немцев и в конце концов пленить.

Саблину ночами снился этот ринг, жёсткие, точные удары Дитмара. Порой казалось, он физически ощущает их на лице и плечах. И последние слова гауптмана: «Ты опять нокаутировал меня, русский. Но это не конец…»

Что ж, может, ты и прав «ганс», который на самом деле Карл. События-то вон как повернулись.

А потом случилось предательство. Храбрый солдат и честный человек Милан Блажек чуть не плакал, прятал глаза — извини, Иван, не моя вина… Президент Чехословакии Бенеш отдал Судетскую область Рейху. Гитлеровцев отпустили, вернув оружие.

И вот тренировочный лагерь под Уманью, затерянный, спрятанный между полей и перелесков. Закатилась осень тридцать восьмого, кончился и сам год, наступил тридцать девятый. Зиму взвод провёл как в спячке. Тренировались, конечно: зимние стрельбы, марш-броски. И боксировали в оборудованном зале. Бокс набирал популярность в войсках, особенно среди гренадеров. А, учитывая то, что в лагере собирались бойцы из отдельных батальонов разных дивизий и корпусов, посоревноваться было с кем.

Саблин считался хорошим боксёром. В своё время был чемпионом кадетского корпуса, да и в Александровском ходил не в последних. О его бое с тевтоном прослышали, часто вызывали на спарринги и поединки. В спортивном зале Иван Ильич оживал, становился быстрым и сильным. Но вот в остальное время свои обязанности выполнял как-то вполсилы, словно нехотя. Будто присутствовала в теле, а больше того в душе, постоянная сонливость и заторможенность. Уснувшая душа — тяжёлая штука. Служба, столь необходимая, добровольно выбранная и желанная, как невеста, без которой, казалось ещё недавно, и жить невозможно, стала вдруг скучной и тяжёлой повинностью, которую и бросить нельзя, и тянуть еле сил достаёт.

Саблин удивлялся себе, бранил себя и понукал, но ничего изменить не мог. Видно, провальное последнее задание оставило в душе поручика неизгладимый след. Так казалось.

Но пришла весна. Забродили в природе молодые соки, повеяло свежим ветром, а в Европе заварился, выдавливая серую пену заговоров и закулисных махинаций, мутный бульон политического кризиса. Значительные события посыпались одно за другим. Мартовское падение Чехословакии с образованием протекторатов Богемии и Моравии больно отозвалось в сердце. Саблин теперь воспринимал горе чешского народа как своё. А потом было «тихое» восстание в Вильно, присоединение Виленской области к Литве, а Восточной Пруссии и «польского коридора»— к Рейху. Польша разваливалась, мир находился на пороге новой большой войны.

Саблин вздрогнул, выходя из спячки.

И наконец, в середине июля — как взрыв бомбы! — Меморандум! Государь император России Михаил II объявил вотум недоверия англо-французской системе безопасности в Европе и об отказе от союзнических территориальных обязательств, навязанных стране в двадцатых. Исконные земли Украины и Белоруссии возвращались в лоно империи.

Саблин пробудился окончательно.

Витало в воздухе что-то такое и до Меморандума. Вечерами в собрании офицеры толпились у радиоприёмника, ждали новостей, потом слушали, затаив дыхание, а после начинался шум и гвалт. Все бурно обсуждали происходящие события, но даже во время самых горячих споров, бывало, вдруг замрёт кто-то из офицеров, будто прислушиваясь к неслышному зову и пытаясь угадать в калейдоскопе европейских превращений будущую судьбу, свою и Отчизны.

— Господа, — восклицал штабс-капитан Рюмин, командир третьей роты, — сдаётся мне, ждут нас в скором времени значительные перемены!

— Да уж непременно, Пётр Афанасьевич! — вторил командир второго взвода, поручик Александровский.

То же самое творилось и в клубе для унтер-офицеров.

В лагере как-то незаметно увеличилось движение личного состава. Прибудет, к примеру, рота Отдельного батальона Пятнадцатой дивизии. Побегают-попрыгают бойцы неделю — и нет их, убыли. За ними другие: рота, взвод — и тоже на короткий срок. И слухи, слухи: войска концентрируются на западной границе, подтягиваются бронетанковые соединения, авиация. Потом начали уходить старожилы, те, с кем Саблин делил лагерную жизнь с осени. Одного за другим их переводили в войска.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Эта книга – одна из 3 книг, открывающих тайну Трансценденции. Автор, приняв личную боль, сумел донес...
Далеко не каждому из нас, даже дожив до преклонных лет, суждено испытать на собственном опыте, что т...
Автор книги «Викканская энциклопедия магических ингредиентов» – Лекса Росеан – авторитетный и призна...
Это история девушки, отправившейся в одиночное путешествие пешком, с 50-килограммовой тележкой перед...
В этой книге – о разнице между процессами старения и взросления, о том, как не бояться старости и на...
Двойная экспозиция может быть как намеренным художественным приёмом, так и техническим браком, когда...