Гренадер Быстров Олег

Русоволосый со вздохом подвинул к нему свою нетронутую кружку.

Марек был не единственным контактом прапорщика Коваленко, сотрудника русской контрразведки. Когда-то, в далёкой молодости, он приезжал во Львов к своей тётке, водился с местными босяками, называвшими себя бацярами, и сейчас ему удалось приблизиться к одной из ватаг этих проходимцев и хулиганов. Выдавал себя Коваленко за авторитетного вора, мол, бежал от полиции из Киева и, дескать, ищет крупное дело. А жирный кусок можно взять только с серьёзными людьми.

Недоучившегося студента Марека, прибившегося к бацярам и мечтавшего стать настоящим хайраком, он зацепил на мелкой краже. Прихватил с чужим чемоданом на вокзале, но не милиционеров свистнул, а пообещал взять на стоящее дело. Только вот связей у него здесь нет, наводка нужна. Под это и доил на информацию. Независимый источник донёс, что Тиртый собирается устроить обед важному гостю, с которым что-то затевает. Получалось, некоего Шифмана подрядили добыть машину. Для чего-то им понадобился автомобиль. В любом случае, Тиртый с Захарченко должны оказаться в одном месте. И в определённое время.

— Куда велели подать авто? — спросил Коваленко столь резко, что Марек чуть не подавился пивом.

— Так на Зелёную. Там, за Январём, коттеджи понастроены, паны жили. Не магнаты, конечно, но при деньгах. Многие сбежали, кое-кто остался. А среди коттеджей дом двухэтажный, жёлтый, для панов сержантов. Военные в августе первыми драпанули, дом заселили украинцы, что в лачугах на Погулянке бедовали. Вот туда Ося и подъедет. К восьми вечера, так он байтлёвал. А пан Янек желает с теми панягами зазнаться?

— Да. Думаю, это те, кто мне нужен.

— Ой-ля! — поразился Марек. — Я слышал, паняги те сечевые…

— Вот и разберёмся. Увижу их, дальше сам решу.

Он не успел закончить мысль — боковым зрением уловил, как тень легла от двери к столу. На рассуждения времени не оставалось, отточенные рефлексы, распознающие любую неожиданность как опасность, вмиг превратили тело в сжатую пружину. Рука сама сбила кепку, под которой лежал маузер, и в следующую секунду прапорщик уже падал назад вместе с лёгким плетёным стульчиком, направляя оружие в сторону двери.

В тот же миг от двери затараторил пистолет-пулемёт. Коваленко крутанулся вбок и сам нажал на спуск. Негромкие хлопки маузера утонули в автоматном перестуке… Очередь прошлась по столу, с грохотом сметая кружки и блюдца, сбила со стула Марека, рубанула по стене, выбивая штукатурку. Но и прапорщик, лёжа на полу, не наугад уже, а прицельно выстрелил в здоровенного детину, лупившего с порога из МП, — раз! и другой! и третий!

У детины подкосились ноги. Он начал заваливаться на бок, но палец намертво зажало на спуске, и свинцовая плеть стегнула по стойке, по бутылкам с польской водкой. Пальба стихла с коротким щелчком затвора. Бандит упал.

Ещё раскатывались по паркету стреляные гильзы, за стойкой сыпались осколки битого стекла, а на месте упавшего громилы уже появился второй, небольшого росточка, в тужурке гимназиста. Гимназист замахнулся, и у прапорщика не было ни малейших сомнений — что последует за этим. Он выстрелил, в отчаянной надежде опередить бросок, но рука уже начала движение, и от неё, от руки этой, отделился тёмный продолговатый предмет, полетевший, как показалось Коваленко, точно в него. Особист перекатился, опрокинув стоявший рядом столик, и тут же оглушительно лопнул взрыв. Противно завизжали осколки.

На миг Коваленко ослеп, оглох, задохнулся, нажал на спуск, уже не целясь, но выстрела не последовало, магазин был пуст. Навалилась тишина.

Несколько секунда он лежал, ожидая выстрелов, взрывов, ещё чёрт знает чего, что могли припасти для него нападающие. Но ничего не происходило, только тонко звенело в ушах и удушливо воняло сгоревшей взрывчаткой. Тогда он попытался встать, и тут обнаружил, что левой руки он не чувствует, а бок залит кровью.

Со второй попытки Коваленко поднялся. Добрёл, шатаясь, среди обломков мебели, мимо дыры в полу, мимо трупа Марека с широко открытыми, мёртвыми глазами навыкате, до посечённой осколками стойки. За ней лежал ещё один труп — сам пан Радзинский. Пуля угодила бедняге в голову, он умер на месте. «Не повезло», — подумал Коваленко и потянулся к телефону.

К счастью, аппарат не пострадал. Прапорщик отложил ненужный уже пистолет и набрал номер. Когда телефонная барышня откликнулась, произнёс три цифры добавочного номера.

— Слушаю, — коротко прозвучало в трубке.

— Двухэтажный дом на Зелёной и Двадцать Второго Января, — немеющими губами проговорил Коваленко. — Среди коттеджей, бывший сержантский, в восемь вечера уже уйдут… И рухнул под стойку.

Саблин сидел в кабинете Станкевича, когда того вызвали к телефону. Вчера они с Урядниковым и Сыроватко весь день бродили в районе Погулянки. Оделись в цивильное, хоть подпоручик и смеялся, мол, вас во что ни наряди, военная выправка всё равно так и прёт. Обошли сначала Погулянку, потом Торосевича и прилегающие проулки, часть Веглинской рощи, что обращена к пустырям между Погулянкой и Зелёной, сами пустыри и, наконец, Зелёную с улицей 22 Января в районах застроек.

Сейчас поручик всё это ещё раз прикидывал на карте-трёхвёрстке, восстанавливая в памяти увиденное, представляя возможные пути перемещения. Подпоручик не вернулся, а ворвался в кабинет.

— Звонил наш человек, — выпалил он взволнованно. — Встреча состоится. Коттеджи на углу Зелёной и 22 Января, среди них жёлтая двухэтажка, бывшая сержантская. Знаешь?

— Да, — быстро ответил Саблин. — Видел этот дом, помню.

— Туда к восьми подгонят машину. То ли собрались наши клиенты куда, то ли что перевезти нужно. Нам необходимо успеть раньше и взять их тёпленькими. У тебя, Иван Ильич, три часа на всё, от силы четыре. Успеешь?

— Высылай «летучку» к Дому инвалидов. У ребят твоя уоки-токи, я им сейчас же объявлю готовность. Через двадцать минут они будут здесь.

— Работаем.

Через сорок минут первый взвод, силами первого и второго отделений, оцеплял жёлтый многоквартирный дом на Зелёной. Третье отделение блокировало выход на пустырь, со стороны Веглинской рощи.

Такие здания поляки строили в предместьях Львова последние двадцать лет. Функциональный стиль, ни лепнины, ни эркеров, ничего лишнего. Обыкновенные балконы на втором этаже, сквозные подъезды. Крыша высокая, наверняка есть чердак. Перед домом небольшой двор с беседкой. Раньше в ней, наверное, паны польские сержанты курили по вечерам, обсуждая политические новости. Или собственных жён. К дальнему торцу дома прилепилось крошечное ветхое строеньице, скорее всего заброшенный сарай. На перекосившейся двери висел могучий замок.

«Сержантский» дом стоял у пересечения Зелёной и 22 Января, фасадом на Зелёную. Вторая улица — её для краткости все звали Январём — загибалась вокруг коттеджей и заканчивалась тупиком. Обе они походили более на степные дороги, чем на городские улицы. С задней стороны к зданию прижимались коттеджи, как называли здесь одноэтажные деревянные домики на двух владельцев.

Место встречи выбрано с умом, не мог не отметить поручик. В случае опасности можно уйти: по Зелёной — хоть вверх, хоть вниз, а можно рвануть по Январю. Между коттеджами легко просочиться к роще, а если повернуть севернее, окажешься на пустыре, через который легко попасть в районы застроек Торосевича и Погулянки. Все эти направления придётся контролировать. Однако около дороги, напротив жёлтого дома, стояла заколоченная будка сапожника. Отличный пункт для наблюдения и за домом, и за дорогами.

В четыре часа пополудни около будки тормознула запылённая полуторка. Стала так, чтобы будка прикрывала кузов от дома. Шофёр вылез из кабины и принялся озабоченно ковыряться в моторе. В то же время старший унтер Филонов ловко выбрался через люк в днище кузова и за считаные секунды справился с простеньким замком. Еще через минуту в будке обосновались бойцы его тройки, Потёмкин и Никаноров, притом Никаноров тащил ручной пулемёт «Сапсан» с запасом лент.

Гренадеры быстро оборудовали себе позиции, чтобы контролировать передвижения на перекрёстке и по дорогам. Приготовили оружие.

В это же время две тройки, ведомые Саблиным, и ещё две, руководимые Урядниковым, охватывали сержантский дом со стороны коттеджей. Домишки стояли притихшие, занавесив окна. Обитателей то ли не было дома, то ли сидели они тише воды ниже травы, чувствуя: вокруг творится нечто опасное. Но Саблин не верил, что у бандитов нет внешнего круга охранения.

Скоро между домов обнаружился пьяный мужик, сидевший у забора. Его без лишних слов скрутили и утащили в кусты. При мужике обнаружился парабеллум, и на поверку оказался он трезвёхоньким.

Следующим на подозрении оказался дворник, подметавший первые жёлтые листья во дворе дома.

Не столько мёл, сколько покуривал да поглядывал по сторонам. Однако его трогать пока не стали: махнёт особым образом своей метлой — и объекты тотчас начнут уходить. Рано. Неподалёку от дворника оставили унтера Мазепу из второго отделения, в случае чего тот должен был присмотреть за трудолюбивым метельщиком.

В беседке курили двое. Тут уже сомневаться не приходилось — приглядывают за обстановкой. Ладно, пусть пока сидят.

Отделения охватывали дом с обеих сторон, брали в клещи, но штурмовать разом двухподъездный дом глупо. Необходимо узнать квартиру, где сидят Тиртый с Захарченко. Возможно, в смежных хавирах, как здесь называли жильё, обосновались группы поддержки. Неизвестно, сколько соратников захватили с собой на встречу паханы.

Единственное, чего не боялся Саблин, так это применения всяческих диковинок, на которые были так горазды оуновцы. Из гранатомёта не пальнёшь, прямую видимость закрывают всё те же коттеджи, а со стороны дороги или пустыря стрелки сами окажутся как на ладони. Там их перестрелять недолго, дёрнуться не успеют. А о трёхметровом блюдце и речи нет, его сюда незаметно ну никак не протащишь.

Значит, остаётся старое доброе стрелковое оружие и ножи, а в этом гренадеры потягаются с кем угодно. Можно ещё побоксировать, неожиданно подумал поручик. Мысль немного развеселила.

Но вот вопрос — который из подъездов? — волновал его куда больше. Попытки выяснить фамилии жильцов дома ни к чему не привели, нашлись старые польские списки, бесполезные и неполные. После бегства сержантов дом заселили бездомные с Погулянки, о них никаких данных не имелось. А кров Тиртому предоставит любой.

Саблин думал: «Попытаться прощупать дом? Кого послать? Почтальона? Телефониста? Не то. Газеты и письма здесь разносит человек, которого наверняка все знаю в лицо. Телефон? — Он вообще не знал, есть ли в доме телефон. — Коммунальные службы? Не пойдёт… Коммивояжеры! Этакие коробейники на польский манер». Он видел их в центре города, разбитные молодые люди с небольшими котомками товара. Ходят, пристают к прохожим, подсаживаются за столики в кафе. Во всяком случае, привычное явление. В пригороде чаще встречаются продавцы водки. Хара обычно ворованная, потому дешёвая. Берут её хорошо.

— Урядников! — позвал Саблин схоронившегося невдалеке прапорщика.

— Туточки, ваш-бродь, — откликнулся верный помощник.

— У нас унтер Эдельман откуда родом?

— Та с Житомирщины, ваш-бродь. Бывает, пойдёт вечерком в увольнение, обязательно у местных что-нибудь выменяет. Колбаски там, сальца, ещё чего…

— А водка у тебя есть?

— А как же. В машине три бутылки казённой, выдали для поднятия боевого духа. Только нашим парням поднимать нечего, и так всё на уровне. Так что водка целёхонька.

Пиджак и штаны сняли с арестованного мужика, игравшего роль пьяницы.

Израиль Эдельман действительно родился и вырос в еврейском районе Житомира. С детства, сколько он себя помнил, все вокруг торговали. Поношенными вещами, примусами, мылом, папиросами, хромовыми сапогами — чем угодно, лишь бы вещь имела хоть какую-то продажную стоимость.

Только отец Изи трудился сапожником, за что жена, Мария, называла благоверного дураком косматым. Батя был человеком тихим, жены побаивался и большую часть времени проводил в мастерской, постукивая сапожным молоточком. Изя такой судьбы не хотел. Но и выбиться в удачливые коммерсанты, как мечтало большинство сверстников, он тоже не стремился. Изя стал военным. И не просто военным, а гренадером, славой и гордостью российской армии.

Но продавать младший унтер-офицер Эдельман умел на генетическом уровне. И сейчас, чуть вихляющейся походочкой, засунув за пояс бутылку хорошей русской водки с двуглавым орлом на этикетке, он смело пошёл к беседке, не обращая внимания на напрягшегося дворника.

Встретили его недружелюбно:

— Это що за затилипанны жид притарабанил?[10]

Угрюмый небритый мужик в пиджаке недоверчиво прищурился на Изю. Оба они были небритыми, с хмурыми, неприветливыми рожами. И в пиджаках. И пиджаки слева оттопыривались, а Изя очень хорошо понимал почему. Но за оружие хвататься бандиты не спешили, не видели опасности в плюгавом еврее.

— А не угодно будет панове отпробовать отличной москальской хары, — произнёс унтер тем самым голосом, которым в далёком детстве умели говорить все его знакомые. Было что-то магическое в этих интонациях, доверительных и вкрадчивых, с привораживающей загадкой, будто не водку жид продаёт, а воду святую или ещё что похлеще.

Не поверить этому голосу было нельзя, и мужик смягчился:

— Хара точно москальска? Или местна самогонка? Ты гляди, сивуху сторгуешь, голову срежу.

— Как можно, вельможный пан, всё без обману! — воскликнул Изя. — Вот, не изволите? — и протянул бутылку боевику.

Тот придирчиво осмотрел этикетку.

— Та вы спробуйте, панове!

— Нам нельзя, — отозвался второй на чистом русском. — Слышь, Назар, командир такую водку любит. Надо Михасю показать, может, пригодится. У тебя много, пархатый?

— Три ящика, пан!

— Откуда? — подозрительно прищурился боевик.

— Брат с Киеву привёз. Коммерция…

— Сиди здесь. Назар, если что, глотку ему перережь, — без эмоций пробубнил дозорный и потопал к левому подъезду.

Лишь только он скрылся за дверью, Эдельман вытащил папироску.

— Дозвольте прикурить, вельможный пан, — и потянулся к боевику с папиросой в руке.

Боевик машинально протянул окурок, и в тот миг, когда папироса унтера коснулась уголька, под печень бандита вонзился нож. Удар отработанный годами. Боевик выдал то ли вздох, то ли всхлип и откинулся на спинку беседки.

Тотчас исчез и дворник, только что подметавший двор, а к нужному подъезду метнулись быстрые тени. Гренадеры бесшумно заскочили внутрь, блокировали оба выхода. Расчёт оправдался, дозорный сам не посмел мешать беседе паханов, вызвал кого-то из подручных. На втором этаже слышался неразборчивый бубнёж: один голос убеждал, второй сомневался. Наконец переговоры закончились. Один из бандитов зашаркал вниз, наверху хлопнула дверь.

Правая, показал Саблин притаившимся на первом этаже гренадерам.

В тот миг, когда оуновец спустился на первый этаж:, где освещение было заметно хуже, чем на лестничной площадке второго, и глаза его не успели привыкнуть к полумраку, из-за угла выступила тёмная фигура. Сильнейший удар в челюсть послал бандита в глубокий нокаут. Для верности его спеленали и оттащили к стене.

Второй этаж:. На правой двери, куда обращался бандит, намалёвана цифра «5». Левая, под номером «4», закрыта, за ней ни звука.

— Григорий, — одними губами позвал Саблин.

Унтер Георгадзе вытащил из-за пазухи трубку, какими пользуются врачи, и приложил к филёнке.

— Несколько голосов, — тихо сообщил он. — Спорят, обсуждают.

Ясно, кивнул Саблин и указал на противоположную дверь. Георгадзе перешёл, приложил трубку.

— Есть люди, сидят тихо, но один кашлянул. И шаги слышно.

Кто? Группа поддержки или простые обыватели.

Вожаков приказано брать живыми, с теми, кто схватится за оружие, можно не церемониться. Саблин прикинул свои возможности. Строгову и Иванченко показал наверх, дуйте, мол, на чердак. Две тройки заняли места под окнами с обеих сторон здания. На площадке сейчас шесть бойцов, считая и его самого. Двоим он указал на «четвёрку»: блокируйте. Урядников и ещё двое за спиной. Остальные у коттеджей, контролируют обстановку, готовые вмешаться в любой миг.

Саблин глубоко вздохнул и постучал в правую дверь.

3

Какое-то время стояла тишина, потом послышались тяжёлые шаги.

— Ты, Ефим, что ли? — послышалось из-за двери. — Сказал же, иди на пост. Надо будет, позову.

— Да я это… забыл сказать… — пробурчал поручик невнятно, от души надеясь, что приглушенный дверью голос опознать не так просто. Ошибся.

Из-за двери грохнул выстрел.

Гренадеры стояли по бокам проёма, пуля никого не задела, но эффект неожиданности был утерян.

А в следующий миг из квартиры № 4 полоснула автоматная очередь, сверху вниз и наискось. Вот и сняты все вопросы. Но порадоваться Саблин не успел, с двух сторон началась отчаянная стрельба. По площадке запели, завизжали рикошеты.

Гренадеры вжались в стены. По поводу «четвёрки» у Иванченко были инструкции. Саблин ждал. И вот за левой дверью гулко ухнуло, потом ещё раз. Стены вздрогнули, посыпалась штукатурка, но стрельба прекратилась. Искусство забрасывания гранаты с крыш и чердаков в верхние этажи зданий гренадеры изучали досконально.

В тот же миг бойцы Саблина открыли шквальный огонь из автоматов по двери квартиры № 5. А следом унтер Соколов, обладавший недюжинной силой, ударом плеча вышиб изрешечённую пулями дверь и провалился вместе с ней в прихожую, уходя в угол, с перекатом. Следом, разжавшейся пружиной рванул Урядников, поливая пространство перед собой из автомата…

Саблин мельком заметил, что «четвёрку» тоже взломали, и гренадеры уже внутри. Ничего, не маленькие, сами справятся. Он нырнул в муть порохового дыма и пыли, шаря стволом автомата. Чуть не споткнулся о мёртвого боевика, лежащего прямо у порога. В комнате, у стола с перебитой посудой, ещё двое. У окна четвёртый. Но никого похожего на высокого лысого мужчину, который запомнился ему у клиники, не наблюдалось.

— Ваш-бродь! — позвал Урядников.

Саблин кинулся на зов во вторую комнату, почти пустую — только застланная кровать и шкаф у стены…

— Гляньте!

Прапорщик указывал за сдвинутый шкаф, там, в стене виднелась потайная дверь. Вести она могла только в соседнюю квартиру, в ту, что выходит в следующий подъезд. Поручик пнул — закрыта! «Значит, — лихорадочно соображал он, — через эту, соседнюю хавиру выскочат они на чердак, на крышу, больше некуда! Понимают же, что внизу их будут ждать».

Будто в подтверждение его мыслей наверху защёлкали выстрелы, и сразу ухнула граната. На голову посыпалась штукатурка и какая-то труха, но потолок выдержал. Крепко поляки строили…

— Наверх, — крикнул Саблин и сам бросился к лестнице. На чердаке сплошная муть поднятой многолетней пыли и пороховая гарь. И густой сумрак — только через отверстия, что проделали в крыше осколки и пули, лезут лучики закатного солнца. А на крыше беспорядочная стрельба. На полу чердака кто-то стонал. Саблин наклонился, рассмотрел вблизи — Строгов. Вся грудь залита кровью.

— Держись, Павел, — прошептал поручик и кинулся к люку на крышу. Тот был прикрыт, но легко поддался. Поручик осторожно выглянул.

Иванченко, залёгши у водостока и пользуясь им как укрытием, бил короткими прицельными очередями. По замыслу архитектора кровля у торцов здания имела резкие уступы, за одним из которых, словно в окопе, засели боевики. Стреляли они беспрестанно, не жалея патронов. Пули так и свистели над головой. Левый рукав гимнастёрки Иванченко был в крови, но гренадер не сдавался.

— Фёдор! — крикнул Саблин. — Прижимай их огнём, но не подстрели! Эти нам нужны живыми!

В следующий миг с Зелёной во двор влетела полуторка, лихо кренясь на крутом вираже и поднимая тучу пыли. На её появление сразу откликнулась сапожная будка. Застучал «Сапсан», застрекотали «шестёрки», дорожка из фонтанчиков от пуль пробежала по грунту до колёс полуторки. Автомобиль, вильнув, просел на один бок и встал. Из кузова часто ударили автоматы. Ветхое строение на глазах превращалось в решето, но «Сапсан» не замолкал.

Тогда от полуторки в сторону будки с шипением рванулась дымная полоса. Саблин уже догадался, чем это могло быть, но сверху, с крыши, ничего не мог поделать. Будка лопнула яркой вспышкой, полетели во все стороны обломки разбитого дерева.

В это время тройки, оставленные под окнами и в подъезде и до этого в перестрелке не участвовавшие, обогнули дом и сосредоточили огонь на стоящем посреди двора обездвиженном грузовике. В полуторку полетела граната, за ней вторая. Машина окуталась дымом, стрельба прекратилась.

Неожиданно затихли и в торце крыши, но Саблин, не силах совладать с собой, всё нажимал на спуск, пока затвор браунинга не застыл в заднем положении.

— Эй, не стреляйте! — послышался голос, и следом на крышу полетел МП. — Мы сдаёмся, слышите?! Не стреляйте!

По кровле загремело оружие, из ниши выбрасывали автоматы. Затем показались поднятые руки, начали медленно всплывать головы. Лиц было пока не разобрать.

Саблин перевёл дух. Не такие уж крепкие они на излом, эти националисты. Прижали хорошенько, и вот — лапки к верху.

— Поднимайтесь по одному! — крикнул он, выбираясь на крышу. Отошёл к печной трубе, поводя перезаряженным браунингом. — Руки держать на виду! Будете баловаться, стреляем на поражение!

Следом появился Урядников, за ним другие бойцы. Гренадеры рассредоточились, грамотно используя малейшее укрытие, навели стволы на торец дома. Из ниши начал карабкаться первый пленённый. Саблин утёр пот с лица и ненароком посмотрел вниз: бойцы, сосредоточившиеся с одной стороны, держали под прицелом верхние этажи и крышу. Все смотрели вверх…

А позади них, у противоположного конца дома, беззвучно, как во сне, разваливалось то самое хлипкое строение, которое Саблин принял за старый сарай. Гнилые доски соскальзывали и без стука валились в заросший газон. Крыша съезжала назад и вниз, и тоже без скрипа, без звука ломающегося дерева, и из растущей на глазах кучи обломков, чуть пофыркивая двигателем, выкатился «опель кадет». Точь-в-точь такой же, как у подпоручика.

В эту же минуту из крайнего окна первого этажа, рядом с подъездом, где они только что вели бой, выпрыгнули люди. Саблин чётко различил высокого сутулого человека, блеснула лысина в лучах заходящего солнца. Рядом двухметровый громила и ещё человек, бородатый, кряжистый, чуть постарше остальных. Троица припустила к «опелю» бодрой рысью, а тот уже гостеприимно распахнул дверцы, рыкнул мотором…

— Эй! — крикнул Саблин. Слова почему-то в этот миг кончились, и он только отчаянно размахивал руками, показывая бойцам внизу туда, где у них из-под носа уходили главные злодеи. Те самые, ради кого затевался захват.

Его поняли не сразу, а когда поняли, развернулись, начали наводить оружие, беглецы уже влезли в салон автомобиля, и тот с места резко рванул к выезду из двора. Удобного двора: хочешь, чеши вверх, по Зелёной к городу, а можно и вниз, из города. Или на 22 Января, в её извивы и крутые повороты.

Саблин вскинул браунинг, понимая, что на такой дистанции даже этот отличный пистолет бесполезен. Но выстрелить не успел.

Из-за поворота, там, где улица 22 Января огибала коттеджи и заканчивалась тупиком, выскочила «летучка» мобильного резерва, прямо наперерез легковушке.

«Кадет» попытался притормозить, объехать неожиданное препятствие, но водитель полуторки подработал рулём, и «опель», со скрежетом сминаемого металла, врезался в бок грузовика. Скорости были небольшими, с седоками, скорее всего, ничего не случилось, но капот легкового автомобиля смяло в гармошку. На такой машине уже не поездишь. Водитель «летучки», приданный из комендантской роты, воинственно выставил в окно полуторки «говоруна».

Гренадеры, быстро окружая сцепившиеся машины, держали под прицелом пассажиров «опеля». Саблин вприпрыжку спускался по лестнице, бежал к месту аварии. Он едва выскочил из дома, когда дверка германской машинки распахнулась. Из салона выбрался высокий сутулый человек в пиджаке. Посмотрел на гренадеров неприятным, царапающим взглядом.

— Что ж, на этот раз ваша взяла! — крикнул он. — Не стреляйте, у нас нет оружия.

И тут всеобщее внимание привлёк странный звук: мерное тарахтение мотора и лязг металла. Звук нарастал быстро, никто не успел понять, что происходит, а из-за поворота, того, откуда совсем недавно выскочила «летучка», появился странный самоходный механизм.

Больше всего он напоминал танкетку, только уменьшенную раз в десять по сравнению с боевой машиной. Всё остальное было таким же: приплюснутый корпус без башни, гусеницы, защитная окраска. Казалось, какой-то сумасшедший моделист взял и скопировал размерами метр на полтора образец настоящей бронетехники. Людей в танкетке явно не было, никакого оружия тоже не наблюдалось. Может, это сбило с толку гренадеров, карикатурная танкетка не имела никаких видимых признаков опасности.

Тем временем машинка бойко пылила по дороге, на повороте исправно совершила манёвр и направилась точнёхонько к стоявшим автомобилям. Бойцы смотрели на всё это, нервно теребя оружие, оглядываясь на командира. Подпрапорщик Карамзин выжидал, оценивая обстановку, готовый в любой миг дать команду стрелять. Но танкетка катилась, на подъезде она ещё поддала скорости и со всего хода врезалась в сцепленные мёртвой хваткой «летучку» и «опеля».

Саблина спасло расстояние и то, что он непроизвольно пригнулся, организм на автомате реагировал не непонятную обстановку.

Взрывная волна подбросила его и перевернула в воздухе. Приземление выбило дух из лёгких. Сверху пронёсся раскалённый смерч, просвистели осколки, из окон «сержантского» дома градом посыпались стёкла. Следом рванули бензобаки автомобилей, пламя вмиг объяло сцепленные машины, и они заполыхали чадным факелом. Вокруг распростёрлись тела гренадеров мобильного резерва.

Саблин лежал навзничь, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, и невидящим взором глядел в небо. Быть может, виделись ему сейчас отлетающие души его бойцов, а может, просто рябило в глазах…

К действительности его вернул Урядников, трясущий за плечи:

— Ваш-бродь, ваш-бродь! Живой?!

Саблин промычал что-то неразборчивое, а верный Анисим несказанно обрадовался:

— Слава тебе, Хосподи, слава, Хосподи. Живой!

Невдалеке перепуганный насмерть Ося Шифман жал на газ старенького «форда», улепётывая подальше от «сержантского» дома. Он выполнил поручение в точности, угнал и привёл машину ко времени, но на стрельбу и взрывы не подписывался. Видит Бог, не подписывался!

— Что ж, по-тихому не получилось, — подполковник Иоффе прохаживался в узком пространстве между столом и верстаком.

Саблин, наскоро обмазанный зелёнкой, с забинтованной головой, сидел на табурете и сумрачно следил за начальником. Подпоручик Станкевич отделался легче, во время злополучного взрыва они с Урядниковым брали в плен боевиков, засевших на крыше. Во всяком случае, остались целы. Измятая, в ржавчине и пороховой гари форма не в счёт.

— Я потерял полвзвода, — убитым голосом произнёс Саблин. — Всех, кто был в засаде, в сапожной будочке. Потёмкин с Никоноровым погибли сразу, старший унтер Филонов едва жив, врачи борются за его жизнь.

— Это они из «офенрора» засветили. А может, из «панцершрека»… — вставил Станкевич виноватым голосом, будто всё произошедшее считал своим недосмотром. — А то, чем попотчевали танкистов под Золочёвым, — «Копьё Зигфрида». Это что с дистанционным наведением. Совершенная новинка…

Саблин продолжал, будто не слышал:

— Строгов умирает в лазарете от ран — грудь прострелена. И наконец, третье отделение в полном составе, от подпрапорщка Карамзина до младшего унтера Никитского. Они брали в кольцо автомобили, когда прикатила эта каракатица…

— Радиоуправляемая танкетка, начинённая взрывчаткой, — произнёс Пётр Соломонович. — Во Франции гитлеровцы уже начали их применять, а для нас это оказалось неожиданностью. Однако хватит скорбных речей, Иван Ильич. Войны без потерь не бывает. Ребята пали в бою, как настоящие солдаты.

— К сожалению, и задачу свою мы выполнили лишь наполовину, — добавил Станкевич. — Живыми удалось взять только шестерых, и все мелкая сошка, исполнители. Работать с ними, конечно, будем, но…

— Тем не менее ОУН во Львове лишилась предводителей. Да и в Станиславе тоже. Захарченко и Тиртый были самыми видными фигурами. Сейчас, без руководства, наверняка начнётся смута в рядах, борьба за власть. На какое-то время активность боевиков снизится, и нам это на руку. Вечером совещание у военного комиссара, уверен, директива останется прежней — провести съезд обязательно и в положенный срок. А срок послезавтра. Так что недаром положили свои жизни твои гренадеры, поручик. Времени у ОУН, что бы они ни замышляли, почти не остаётся. Но вот, господа, вопрос. Иван Ильич, вспомните-ка ещё разок последние мгновения перед взрывом.

Саблин прикрыл глаза — и будто вновь побежал по запылённому, просвеченному насквозь солнцем двору. И отворилась дверца «опеля»: «Сегодня ваша взяла!..»

— Ну да, так и крикнул Тиртый, — потрогал повязку Иван Ильич. — Мол, мы безоружны, не стреляйте…

— То есть он хотел сдаться? — подался вперёд Иоффе. — Готов был отдать себя в руки наших солдат?

— Получается, так, — задумчиво подтвердил Саблин.

— И его ликвидировали, — подытожил особист. — Кто-то издали, но очень внимательно следил за развитием событий и, как только те приняли невыгодный для наблюдателя оборот, уничтожил одним махом главных персон. Ваши мысли, господа?

— «Зигзаг»! — почти в унисон воскликнули офицеры.

— И я так думаю, — согласился Иоффе. — Вот кто будет теперь главным кукловодом. Подберут под себя остатки оуновцев, организуются, и будем мы иметь дело с Дефензивой, господа. Не скажу, что это приятнее. Сейчас всем участникам акции отдыхать. С завтрашнего дня начинаем усиленно готовиться к проведению съезда. И если уж там произойдёт нечто подобное, то и не знаю, где службу будем заканчивать.

Станкевич взялся подвезти Саблина на Злоту.

— В день съезда мобилизуем все силы, — говорил он, не отрывая глаз от дороги. — Заблокируем всё: не то что «шумовая пушка», никакие «Копья Зигфрида» им не помогут. Тотальный контроль, осмотр всех входящих. Помещения языками вылижем. К чёрту эту игру в доверие. Они кладут наших десятками. Заманивают в ловушки, применяют экспериментальное оружие… Ты в курсе, что по городу устойчиво ходят слухи, будто всё это наших рук дело? Мол, русские специально запугивают население, а потом — раз! — и объявят себя единственно возможным гарантом мира и спокойствия.

Саблин угрюмо молчал. Слушая злые, решительные слова подпоручика, невольно замечал, как изменился город за несколько дней. Ведь ещё недавно он гулял по этим улицам: прохожие на тротуарах вальяжно фланировали, у кафе бурлила своя, особая жизнь, кроме экипажей по брусчатке катили сияющие лаком легковые автомобили, «Витязей» и «летучек» почти не было, редкие патрули из местной милиции скорее придавали городу особый колорит, чем наблюдали за порядком.

Теперь же всё не так. Прохожих с наступлением вечера почти нет, если и идёт кто, так обязательно в мундире. Русские стрелки на перекрёстках. На выезде из Цитадели — «Держава», у Святого Юра — «Витязь» и «летучка», витрины магазинов и кафе, по большей, части темны.

Если Галиция превратится в оккупационную зону, никакие съезды не помогут. Всё обернётся марионеточным правлением угодных Москве лидеров. Не об этом ли говорила Хелена? Но он живой свидетель многих событий, приведших к тому, каким стал город сейчас. И ещё больше свидетелей неживых, преданных земле, отдавших жизни за то, чтобы этого не случилось.

Русские врачи, гренадеры и стрелки, расстрелянные в ловушке из безотказных немецких «штурмгевер», ребята его взвода… Это что, мы сами всё придумали?

Нет, господа. В какие бы политические игры не играло правительство, какие бы директивы не спускали из вельможных кабинетов, но теперь всё это отродье, что мешает построить в Галиции нормальную людскую жизнь, становится личным врагом поручика Саблина. И пятнадцать ребят своего взвода он им никогда не простит!

За размышлениями доехали. Станкевич крепко пожал Ивану руку на прощание.

Большие окна на веранду горели ярким светом, на втором этаже было темно. Саблин поднялся по ступеням, намереваясь воспользоваться собственной лестницей в мансарду, и в который раз ему этого не позволили сделать. На этот раз в дверях поджидала Хелена.

— Не пытайтесь бесплотной тенью проскользнуть в свою келью, пан офицер, — проговорила она, и неясно было, чего больше в её голосе, насмешки или тревоги.

Саблин прошёл в зал. Накрытого стола на этот раз не было, пани Ядвиги тоже не наблюдалось. Девушка обошла вокруг поручика, словно любуясь диковинным экспонатом в музее.

— О сражении на улице Зелёной — со взрывами, пожарами и прочим — говорит весь город. Я почему-то была уверена, что там без вас дело не обошлось.

— Служба, — привычно уже пожал плечами поручик.

— В задних комнатах ванна, Ирена нагрела воду. Там же мыло и чистые полотенца. Потом — сюда. Повязка пропиталась кровью, её нужно сменить.

Нам преподают курс медицинских сестёр, я сумею. Надеюсь, вы хотя бы не голодны? Имперская армия кормит своих солдат?

— Не голоден. А где же пани Ядвига?

— Ядзя сегодня у подруги детства, пани Эльжбеты Проньской. Традиция эта столь незыблема, что нарушить её не может ничто, хоть камни с неба повалятся. Так что вы предоставлены сегодня моим заботам…

В задних комнатах действительно оказалась ванна: огромная, чугунная, наполненная тёплой водой. Привыкший к войсковой бане Саблин с особым удовольствием погрузился в разогретую ёмкость. Рядом стояли ковши с горячей и холодной водой, подливая то одну, то другую, Саблин натурально изнемогал в парной влаге, не забывая натирать себя душистым мылом.

Очищенный и разомлевший, надевший свежее бельё и запасной китель, пан поручик явился в зал. Ссадины и синяки, полученные при падении, скрывала форма, но вот рассечение на лбу было не спрятать (размокшая повязка осталась в ванне).

— Ну вот, — улыбнулась Хелена, — настоящий боевой офицер. Могу это засвидетельствовать как дочь матёрого сечевого стрельца.

Она усадила Саблина в кресло, ловко наложила свежую повязку на лоб. Для этого лекарше пришлось пристроиться на подлокотнике.

От тонкого аромата девичьего тела у Саблина кружилась голова, от прикосновений тонких пальчиков перехватывало дух. Иногда Хелена наклонялась к нему, прядь стриженых волос касалась щеки, и тогда поручик вообще боялся дышать!

— Вы застыли как памятник, Иван Ильич, — вдруг произнесла Хелена. — Ну право же, не надо так напрягаться. Я вас не укушу.

— Просто я вас совсем не знаю… — пролепетал Иван.

— Подобное высказывание пристало робкой барышне, а не гренадеру! — рассмеялась девушка. — Всё, — чуть отодвинулась она, — перевязка окончена.

Ещё миг — она встанет и уйдёт. А без неё комнаты домика станут тоскливой пустыней, бесконечной дорогой ниоткуда в никуда, и на этом унылом, беспросветном пути он никогда уже не встретит Хелену. Если сейчас она уйдёт. Иван ощутил это всем своим естеством. И сомкнул руки на талии девушки.

Она ахнула, приникла к нему. Он задохнулся, растворился в её запахе. Она прошептала что-то, то ли протестующее, то ли поощрительное, он не понял, да и важно ли было, что там шепчет сейчас любимая женщина. В следующий миг губы их слились, и слова стали совершенно не нужны.

Саблин поднял девушку на руки и понёс к себе в мансарду. Быть может, в коттедже пани Каминьской были более уютные комнаты и кровати с перинами, но разве это так важно?..

Хелена ушла затемно. Поцеловала в щёку сонного Ивана и прошептала: «В эти дни у тебя будет много дел, мы вряд ли увидимся. Только прошу, береги себя!»

— Мы ещё встретимся? — прошептал Саблин в темноту, сам поражаясь глупости своего вопроса. Ответом ему был лишь серебристый смех. Как звон колокольчика или щебетание певчей птички на её броши.

Прошелестела ткань платья, тихо стукнула дверь. Саблин лежал без сил. События последних дней смешались, крутились перед глазами безумной каруселью. И только пьянил неповторимый вкус поцелуев на губах…

Тут за окном прогудел клаксон автомобиля.

4

Всеобщий партийный съезд решили проводить в знаменитой львовской Политехничке. Иоффе накануне вызывали в штаб, Стукалов зачитал приказ самого Тухачевского: провести съезд точно в назначенный срок и без сюрпризов. И это мнение сверху, из Кабинета министров, от Колчака, от его императорского величества, наконец. Здесь начиналась уже высокая политика. Россия должна доказать, что пришла на галицкую землю ради мира и дружбы между народами, равноправия ради…

Станкевич с утра нервничал. Казалось, учтено всё. Зал заседаний выбрали в глубине главного корпуса. Опытные снайперы облазили окрестности, все близлежащие строения, все сколько-нибудь подходящие возвышенности и не засекли ни одной точки, откуда можно было бы вести прицельный обстрел по прямой хотя бы из снайперской винтовки, не говоря уже о тяжёлом оружии. Ну, если только не подогнать среди бела дня к объекту пару дивизионов тяжёлых гаубиц и не снести здание с лица земли.

Кинологи контрразведки с собаками обследовали помещения корпуса, учебные классы, аудитории, подсобки. Ни один закуток, ни одна щёлочка не остались непроверенными. Большую часть кабинетов закрыли и опечатали. Все сколько-нибудь подозрительные места взяли на заметку, чтобы с вечера поставить караулы.

В учебной части университета группа сотрудников штаба дивизии изучала личные дела преподавателей, непосредственно участвующих в конференции. Студентов на съезд было велено вообще не допускать, пусть поприветствуют у входа, помашут флагами и транспарантами — и достаточно. И вообще, количество лишних людей в помещении следовало уменьшить до необходимого минимума.

Саблин во всей этой суете: осмотрах, опросах, сопровождении то и дело подъезжающего высокого начальства — не участвовал. А наведывались, как водится, и начальники штабов, и замы, и даже сам генерал-майор Стукалов появился ненадолго, обозрев строгим оком слаженную деловитость приготовлений. Его это всё не касалось. Переформирование взвода отложили до окончания съезда, при Саблине остались уцелевшие гренадеры. Сейчас, разбившись на привычные тройки, они действовали по собственной программе.

Возможные проходы с крыши, из подвала, со двора. Пожарные выходы, слуховые окна, вентиляционные ходы. Электрораспределительные щиты, канализация, водопровод. Все эти малозаметные снаружи, но очень важные связующие нити громадного здания бойцы осматривали на предмет прохода, пролаза, скрытного проникновения врага самым тщательным образом.

Саблин прихватил с собой слесаря. Все выходы из чердачных помещений и подвала были временно закрыты на замок. Команда пожарников принимала меры на случай возможного поджога.

К вечеру главный корпус Политехнички и прилегающая территория были исследованы досконально. На ночь к зданию зенитчики подогнали «летучки» с мощными прожекторами, осветив здание со всех сторон слепящим светом и создав феерическое зрелище, какого Львов не видел ещё никогда.

Выставили вокруг несколько зенитных батарей.

Саблин с помощниками весь день бегал, высунув язык, забывая поесть, но вот Хелену выкинуть из головы не мог. Девушка как бы присутствовала рядом, незримо, но постоянно. Это странным образом воодушевляло, придавало сил, будто теперь, в честь неё, он обязан выполнить свои обязанности не просто хорошо, а отлично.

День прошёл быстро, весь личный состав перевели на казарменное положение, а гренадеров разместили на ночлег здесь же, в здании Политехнички. В особнячок пани Каминьской Саблин в ту ночь не вернулся.

Утро первого межпартийного съезда будущий оплот дружбы и равноправия встретил во всеоружии. С обеих сторон аллеи, ведущей к центральному входу, стояли два тяжёлых танка «Держава». Боевые машины поставили скорее как символ готовности к отпору любой опасности, всерьёз возможность штурма здания никто не рассматривал.

Часть улицы Леона Сапеги перегородили, устроив въезд на площадку для автомобилей. По краям поставили по «Соколу». Стрелков одели в парадную форму, но всем поголовно выдали «говорунов» с полным боекомплектом.

Однако сразу за оцеплением, за «Соколами» и прочими мерами безопасности, собирался народ. Атмосфера была праздничная. Развевались флаги с орлами: двуглавыми российскими и белыми польскими, вышагивала по полотнищам галицкая галка, гордо вздымался трезубец на жёлто-голубом фоне, трепетала на лёгком ветерке звезда Давида. Осенние цветы, гирлянды, нарядные одежды, национальные костюмы. Улыбки на лицах.

Люди искренне верили, что сегодня если не начнётся сразу новая жизнь: справедливая, счастливая, без унижения, — то хотя бы будет сделан первый шаг к ней.

В холле же главного корпуса царила сугубо деловая обстановка. Полукругом расставили столы для регистрации делегатов. У стен, не бросаясь в глаза, но так, чтобы при необходимости сразу вступить в дело, стояли автоматчики. Среди похожих друг на друга клерков, призванных встречать делегатов, каждый второй был человеком из контрразведки. Просматривалось и простреливалось всё.

Такой же плотный контроль был организован и в зале заседаний. На сцене установили длинный стол президиума. Здесь собирались рассадить самых уважаемых представителей национальностей Галиции. Для партийных лидеров и их ближайших помощников непосредственно в зале, который располагался амфитеатром, выделили специальные ложи, украсив их партийными и национальными флагами.

Здесь тоже толкалось немало озабоченных деловитых людей. Эти будут встречать делегации, помогать рассаживаться, следить за порядком. Почти у каждого под пиджаком, Саблин был уверен, компактный браунинг или револьвер. Это тоже люди особого отдела, тут сомневаться не приходилось. И наконец, за сценой, опять автоматчики.

Все помещения, включая зал, были проверены с утра ещё раз. Во всех точках с малейшей возможностью проникновения расставили дозоры.

Саблин поделил зал на сектора, расставил людей так, чтобы каждый мог контролировать свой участок и не мешать соседу, а при необходимости и поддержать. Своим опытным гренадерам он доверял, поэтому каждому предоставил возможность выбрать позицию в пределах сектора самостоятельно. Сам же в это время вместе с Урядниковым отправился за сцену.

Пространство было тесным, но и здесь толпились участники. От советов самоуправления прибыли представители, собирающиеся сказать приветственное слово съезду. Несколько ведущих должны были зачитывать обращения от народа. Ещё какие-то члены массовки крутились тут же, и всё это не нравилось Саблину. Любой выступающий мог подняться на сцену из зала, здесь же они только мешали охране.

Но скоро внимание поручика привлекла удивительная картинка: группа девушек из восьми человек, загнанная в самый тёмный угол сцены распорядителями и представителями. Прижимаясь друг к другу, словно стайка цыплят, они топтались и испуганно поглядывали вокруг, явно испытывая неловкость. Все в серых простых платьях с белыми воротничками и брошами точно такими, как у Хелены, — певчая птичка в круге.

Саблин подошёл. Оказалось, девушки от педагогического факультета должны поздравить съезд и прочесть какую-то приличествующую речёвку. В руках они держали букеты хризантем. Рядом стоял, прислонённый к стене, длинный транспарант: натянутый на тонкие рейки кусок материи с призывом единения всех народов Галиции. Его девушки должны были вынести и установить перед собой во время выступления.

Страницы: «« 23456789 »»

Читать бесплатно другие книги:

Эта книга – одна из 3 книг, открывающих тайну Трансценденции. Автор, приняв личную боль, сумел донес...
Далеко не каждому из нас, даже дожив до преклонных лет, суждено испытать на собственном опыте, что т...
Автор книги «Викканская энциклопедия магических ингредиентов» – Лекса Росеан – авторитетный и призна...
Это история девушки, отправившейся в одиночное путешествие пешком, с 50-килограммовой тележкой перед...
В этой книге – о разнице между процессами старения и взросления, о том, как не бояться старости и на...
Двойная экспозиция может быть как намеренным художественным приёмом, так и техническим браком, когда...