Капля крепкого Блок Лоренс

Глава 37

Я двинулся по улице, выискивая местечко, где можно спокойно выпить чашку кофе и прочесть записи Джека. И зашел в «Терезу». Не стал подходить к стойке, за которой Фрэнки Дукаш сосредоточенно поглощал суп, выбрал столик в дальнем углу и сел так, чтобы он видел меня только с затылка.

Есть я не собирался, но затем вспомнил, чем угощался здесь в последний раз, и заказал к чашке кофе кусок пирога. Правда, сегодня с клубникой и ревенем у них не оказалось, зато были пироги с орехом пекан, и это меня вполне устраивало.

В газетной вырезке шла речь о мужчине и женщине, которых застрелили, как выражались в «Пост», в «цыганском любовном гнездышке» на Джейн-стрит. «Цыганском», наверное, не только потому, что находилось оно не просто в Виллидж, но на заднем дворе, в помещении, где некогда держали лошадей и кареты, прямо за жилым городским домом времен Федерации, фасад которого выходил на улицу. А любовным гнездышком потому, что обе жертвы были найдены в чем мать родила, рядышком, в постели, и у мужчины имелась жена, совсем другая женщина.

Он был видным игроком в мире финансов. Звали его Г. Декер Рейнс. Инициал «Г» означал «Гордон», и это его имя часто мелькало в газетах, когда речь шла о рейдерских захватах предприятий и выкупе контрольных пакетов акций. Ее имя было Марси Кэтвелл, она приехала в Нью-Йорк с мечтой стать актрисой. Но вместо этого стала официанткой, хоть и брала уроки актерского мастерства и даже успела поучаствовать в каком-то шоу и сняться в рекламе.

Однажды вечером она обслуживала столик, за которым сидел Рейнс, и поймала на себе его взгляд. На следующий же день он опять пришел в это заведение. Но время близилось к закрытию, и Марси уже ушла домой. Поселилась она в пансионе при евангелистской церкви на Западной Тринадцатой улице, где находили приют в основном молодые женщины. Правила там были строгие, гостей мужского пола наверх не пускали, они могли посидеть и пообщаться с девушками только внизу, в гостиной.

Неделю спустя она уже жила на Джейн-стрит, в домике на отшибе, и больше не обслуживала столики.

А через несколько месяцев ее убили. И его тоже.

Узнал я все это не только из газетной вырезки и записей Джека. Пробежал глазами бумаги пару раз, потом пошел в библиотеку, в зал микрофильмов. И уже там прочел все материалы по этому делу, напечатанные в «Таймс».

Историю долго обсуждали в средствах массовой информации. Что и понятно: она — красавица, он — богатый парень, жена — известная светская львица, а дети — ученики частной школы. Но что самое главное, дело так и осталось нераскрытым.

На первый взгляд все походило на вторжение в дом с последующим применением насилия. Но… Какой-нибудь конкурент Рейнса по бизнесу вполне мог нанять киллера. Или же мотивом преступления стала ревность — со стороны жены или бывшего дружка Марси. Причем у этой девицы имелся не один дружок, был среди них и бармен с изрядно подмоченной репутацией, склонный проявлять насилие по отношению к женщинам. И потому копы стучали во множество дверей и задавали множество вопросов, но без толку. Им так и не удалось напасть на след.

Возможно, мне следовало сказать «нам», а не «им». Поскольку тогда я все еще работал в полиции Нью-Йорка, был приписан к Шестому участку. Расследование поручили этому подразделению, но сам я им не занимался. И находилось дело у нас недолго — из-за поднятой в прессе шумихи его передали в Главное управление по борьбе с особо опасными правонарушениями.

Давненько это было. Еще до того, как пуля, выпущенная в Эстрелиту Риверу, заставила меня просыпаться в слезах по ночам. До того, как я распрощался с работой, а потом и семьей, и поселился в номере гостиницы в Нортвестерн. До того, как Джек Эллери попался на чем-то еще, отсидел срок, потом вышел и встал на путь исправления. Целых двенадцать лет тому назад — времени более чем достаточно, чтобы дело «зависло». «Зависшими» у нас называют дела, когда ты знаешь, кто это сотворил, а вот прищучить его не в силах. А бывают дела, когда ты вообще ничего не знаешь, и это как раз из таких.

Но я знал. Знал, что Джек сделал это. Джек и Стив.

«Пишу все отдельно, — так начал свой отчет Джек. — Это часть моей Четвертой ступени, и я буду обсуждать все, когда дойду до Четвертой ступени, и говорить об этом с Г., когда начнется подготовка к Пятой. Но тут замешан еще один человек, так что я пока записываю все только для себя. Ну и еще, конечно, для Высшей Силы, которая, возможно, заглядывает мне сейчас через плечо или же слушает мои мысли».

Далее он пустился в рассуждения о природе Высшей Силы, или, если вам угодно, Бога. Любопытно, но ничего особенного и нового. Просто Джек излагал свои размышления на эту тему на бумаге.

Еще пара абзацев, и он вернулся к делу. Написал, что один его знакомый — имени Джек не упоминал, описания тоже не было — дал наводку на Марси Кэтвелл, бывшую актрису и официантку, у которой теперь полно времени для прослушиваний и уроков актерского мастерства. Поскольку она нашла себе щедрого папика с толстым кошельком. И теперь Джек делил эту информацию с другом. «Буду называть его просто С.», — писал он. Сдержал обещание, так и называл его во всех своих записях, ни разу не упомянув личных подробностей об этом человеке, ни разу не описав его, даже не намекнув, кто он такой, этот его друг.

О том, как им удалось раздобыть ключи, он тоже не писал, упомянул, что с их помощью можно было подобраться к домику на задах, и к главному дому тоже. И вот вечером они пробрались во двор, подошли к домику, а затем ворвались в него, прежде чем любовники успели что-либо сообразить.

«В руке у меня был пистолет, — писал он, — и когда тот парень потянулся за „пушкой“, я без долгих размышлений выстрелил в него. Он был голый, и видно, решил схватить свои брюки, чтобы прикрыться. А я, сам не зная почему, подумал, что он тянется за „пушкой“. Выстрелил ему в грудь. Он так и отлетел назад. И тогда я сказал: „Надо что-то делать, позвать врачей, что ли“. И тут С. отобрал у меня пистолет и велел мне заткнуться. И еще велел успокоиться. А потом сказал, что она видела наши лица и сможет потом узнать. Она плакала и молила о пощаде и все пыталась прикрыться руками. И все твердила — нет, вы не можете так со мной поступить. Но он был холоден и спокоен. Он всегда холоден как лед и спокоен. И он выстрелил, и попал ей прямо меж грудей, и она тоже отлетела назад и распростерлась рядом с мужчиной. И я тогда так и не понял, жива она или умерла. А после И.С. сунул мне пистолет обратно в руку, придержал меня за плечо и сказал: „Валяй, ты должен это сделать“. И я положил палец на спусковой крючок, а он положил свой палец поверх моего, и вот так, вместе, мы выстрелили ей в голову. А потом он отобрал у меня пистолет, пальнул в мужчину еще раз, прямо в лоб, чтобы убедиться уже окончательно».

Вот так все и произошло.

Он изменил свою историю, когда откровенничал с поручителем. Перенес место действия из Виллидж в Верхний Вест-Сайд, заменил действующих лиц, превратил богатенького папика и его любовницу в торговца наркотиками и его подружку, молоденькую испанку. И отказался от самой эффектной сцены в этом действии, от той, где С. вкладывает ему в руку пистолет и заставляет выстрелить в девушку.

Видимо, отчасти все это имело целью сделать преступление менее узнаваемым, и сработало: даже я не сумел отыскать дело, которое соответствовало бы пересказу в исполнении Грега. Кроме того, я счел, что Джек перекроил историю, чтобы хоть как-то смягчить ее воздействие на поручителя. Джек хотел быть честным. Но не получилось, во всяком случае, не на все сто процентов. Но сама история не отпускала, не давала ему покоя.

Уже темнело, когда я вышел из библиотеки. Сидя там, я совсем потерял счет времени, и когда взглянул на часы, увидел, что уже половина шестого. Тьма еще не наступила, но солнце зашло, серые сумерки сгущались. С каждым днем солнце заходило чуть раньше, чем накануне. В том не было ничего необычного, это происходило каждый год, но случались моменты, когда к этому примешивалась особая грусть — я печалился о том, что бедный старый год с каждым днем все ближе к концу.

Еще один день, и исполнится ровно год как я не пью.

С утра я не думал об этом, во всяком случае, не в этот день, вплоть до минуты, когда, стоя на лестнице в библиотеке между двумя каменными львами, вдруг ощутил на плечах тяжесть надвигающейся тьмы, всю темную и жесточайшую мрачность того, о чем только что прочел. Гордон Декер Рейнс, Марсиа Энн Кэтвелл, Джон Джозеф Эллери — все они были мертвы. Имелся и еще один человек, С., или Стив, или Ивен Стивен, всадивший в них пули. А я жив и трезв, и через день у меня юбилей — ровно год.

Я понимал, что надо пойти на собрание. Был слишком занят, чтобы сделать это днем, но сейчас, именно в это время суток, настал тот редкий случай, когда на Манхэттене никаких встреч не проводится. Правда, в центре и близ него проходили несколько между пятью и семью — в часы, когда офисные работники обычно расходятся по домам. Пару раз мне довелось побывать на таком собрании под названием «Счастливый час». Еще одно собрание «Для жителей пригородов» состоится неподалеку от станции «Пенн», и еще одно — прямо за углом от вокзала «Гранд-Сентрал».

Я находился на углу Сорок второй и Пятой авеню, всего в нескольких кварталах к западу от «Гранд-Сентрал», и наверняка имелось местечко поближе, но я не захватил с собой книжку с расписанием и адресами. Всегда лежала в заднем кармане брюк, но, видимо, я просто забыл переложить ее в другую пару брюк, которые надел утром, а потому узнать, где именно проводятся сейчас встречи и в какое время, возможности не было.

И тогда я решил, что пойду в гостиницу, приму душ, побреюсь и, возможно даже, схожу куда-нибудь перекусить. А заодно оставлю в номере конверт из плотной бумаги, куда сложил все записи, сделанные мной в библиотеке, вместе с газетной вырезкой и рассказом Джека об убийстве на Джейн-стрит двенадцатилетней давности. А потом можно будет посетить вечернее собрание в соборе Святого Павла, где я, вероятно, сообщу всем, что завтра у меня юбилей — ровно год.

Или же могу подождать до завтра.

И люди будут непременно мне аплодировать, словно я совершил замечательный, даже героический поступок. Может, и совершил.

Нет, пока что не совершил. С объявлением можно подождать, пока не исполнится ровно год.

Я устал и намеревался взять такси, но потом вдруг вспомнил, что сейчас час пик, и на улицах сплошные пробки. Не хотелось сидеть в такси, которое никак не может тронуться с места, а светофоры мигают разными огоньками снова и снова. Ну а о том, чтобы ехать в этот час на метро, в душном битком набитом людьми вагоне, даже думать не хотелось.

Недавно прошел дождь. И я подумал, что вполне может пойти снова. Или не пойдет, и я успею добраться до гостиницы пешком.

Дождь начался, когда я находился кварталах в четырех или пяти от гостиницы. Как раз проходил мимо сетевой аптеки, когда на асфальт упали первые капли. Я подумал: «Может, стоит зайти и купить себе зонтик?» Но потом решил — дождь не такой уж и сильный, чтобы тратить на зонтик три или четыре доллара. К тому же в номере у меня валялись четыре или пять зонтов, и если я куплю еще один, их будет пять или шесть. И я не помнил, чтобы когда-нибудь выходил на улицу с зонтом, разве что если за окном хлестал ливень.

Я прошел еще квартал или два, и дождь почти стих. Я уже поздравлял себя с мудрым решением, как вдруг разверзлись хляби небесные. Лило так, что я забежал в лавку по ремонту обуви, и у них продавался только один зонтик, и стоил он целых десять баксов. Пришлось отдать десятку. Но когда я вышел на улицу с новым, только что купленным зонтом, дождь прекратился, и на всем пути до дома не пролилось ни капли.

Выпадали дни, когда такого сорта происшествия вызывали у меня смех, ну или просто улыбку. Но сегодня хотелось разбить что-то, расколошматить вдребезги, хотя бы этот дурацкий зонтик, или дать в морду мужчине, продавшему его мне. Но я не стал это делать. Ведь я как-никак просто образчик трезвости, до юбилейной годовщины остался всего один день, и я вовремя напомнил себе об этом, и внес зонтик в гостиницу.

Никаких сообщений. Я поднялся наверх, прошел по коридору к своему номеру. Достал ключ, и у меня возникло нехорошее предчувствие. Я словно ощутил некую тревожную вибрацию в воздухе. Решив определить, чем же это вызвано, уловил запах. Он исходил то ли из-под двери, то ли из замочной скважины.

А может, и нет. Память порой играет с человеком злую шутку, заполняет пустоты, обставляет все так, что ты перестаешь отдавать себе отчет, происходит это на самом деле или только чудится. Возможно, я действительно ощутил что-то, а может, показалось. Но как бы там ни было, я вставил ключ в замочную скважину и распахнул дверь.

Глава 38

Поначалу я не мог определить, что это за запах. Довольно сильный — он ударил мне прямо в лицо, стоило только отворить дверь, — однако вполне идентифицируемый, как зловоние, наполнившее квартиру Грега Стиллмена. И я подумал: что за ужасный запах, здесь просто невозможно дышать. Наверное, стоит открыть окно и как следует проветрить комнату. Иными словами, я узнавал природу запаха, но никак не мог понять, что же это.

А затем, буквально через секунду, понял. Это алкоголь, этиловый спирт, а если точнее — виски.

Пропахла вся комната. Как такое может быть? Неужели это лишь игра моего воображения и запах является реакцией на стресс и чувство тревоги, охватывающее человека накануне празднования годовщины трезвости в «Обществе анонимных алкоголиков»? Такое впечатление, будто горничная разбила в моем номере бутылку. Но я не держу виски в номере, так что ни ей, ни кому-то другому разбивать просто нечего. К тому же сегодня понедельник, а горничная приходит прибираться по субботам, и заходить сюда сегодня никак не должна, равно как и кто-то другой. И я оставил комнату запертой. И она была заперта, когда я пришел, потому как мне пришлось открывать ее ключом, и о, боже, боже, силы небесные, что происходит?

А потом я взглянул на письменный стол. К нему был придвинут стул, но развернут почему-то сиденьем к двери, точно приглашал войти и сразу присесть. А на столе стоял высокий стеклянный бокал: такие называют старомодными, но не потому, что они действительно старомодные, просто в них принято подавать коктейли на вечеринках, а само это явление считается в наши дни старомодным.

Кто теперь заказывает эти старомодные коктейли? Был ли у меня когда-нибудь такой бокал? Вроде был когда-то. Так мне, во всяком случае, казалось. И еще казалось, что стоит поднапрячься немного, и я вспомню вкус этого напитка.

Нет, не было у меня такого бокала. Имелась пара бокалов для воды. Один пузатый, в форме колокола, в таких продавали кока-колу в аптеках, в те времена, когда устраивали и фонтанчики из колы. Второй нельзя было назвать ни бокалом, ни даже стаканом в строгом смысле этого слова, потому как он был сделан из пластика. Зато не разобьется, если уронить его в ванной на кафельный пол.

Я не мог оторвать глаз от бокала. Вроде были у меня такого размера и формы, когда я жил с Анитой и мальчиками в Сайоссете, как у каждого порядочного обитателя окраин. В полуподвальном помещении, в маленькой гостиной у меня был оборудован бар с полным набором самых разных бокалов и стаканов для гостей. И хотя ни один из них ни разу не просил меня смешать коктейль, эти пузатые бокалы вполне подходили для виски со льдом. Но этот был не из того набора. Полагаю, все они остались в полной неприкосновенности в полуподвале дома в Сайоссете. Но по виду тот самый.

И однако же, я мог поклясться, что узнаю этот бокал. Примерно в таких подавали напитки со льдом у Джимми Армстронга. Или же двойной виски, чистый, без льда, к полному вашему удовольствию.

Этот бокал — тот, что стоял сейчас на столе, — был почти до краев наполнен прозрачной янтарной жидкостью. И я определил, что это виски «Мейкерс Марк». Только особо одаренные человеческие существа способны определить это по цвету и запаху, но я не принадлежал к их числу. Я бы ни за что не смог определить, что это за сорт виски, и сделал вывод только на том основании, что рядом, буквально в нескольких дюймах от бокала, стояла бутылка виски «Мейкерс Марк».

Я не мог сдвинуться с места. Не мог смотреть ни на что другое, кроме как на стол, бокал и бутылку.

Мысли бурлили, одна сменяла другую.

Это галлюцинация. На самом деле нет ни бокала, ни бутылки, ни запаха виски.

Это сон. Я пришел домой, лег, задремал, и вот теперь вижу необыкновенно яркий и живой сон, типичный для алкоголика.

Возможно, причина моей галлюцинации или иллюзии — моя трезвость. На протяжении месяцев я выпивал понемногу то здесь, то там и при этом говорил всем и каждому, что больше не пью. Но то была ложь, и я лгал все триста шестьдесят четыре дня. И доказательство тому здесь, прямо передо мной, потому как утром я налил себе виски в бокал, и он стоял и ждал моего возвращения.

Я заморгал, потом зажмурился, потом открыл глаза. Бокал на прежнем месте. Я заставил себя отвернуться, потом снова взглянул — виски там же. И еще я почувствовал — меня так и тянет к бокалу. Хотелось приблизиться к столу, нет, не брать его, упаси боже, даже не прикасаться, но каким-то образом заставить его исчезнуть. Я должен заставить его исчезнуть. Я не мог допустить, чтобы он остался здесь.

Не знаю, как долго я простоял вот так, не подходя к столу, но и не отворачиваясь от него. И вот, наконец, собрав всю волю в кулак, отвернулся, распахнул дверь, выбежал, захлопнул ее за собой, и виски исчез из виду. А сам я помчался вниз, даже лифт вызывать не стал. Сбежал вниз по ступеням и выскочил из холла на улицу.

Глава 39

Когда я пил, то испытывал нечто худшее, чем просто похмелье. Я вырубался, и это было гораздо хуже. Приходил в себя и вдруг понимал, что в памяти образовались огромные провалы, часы, когда некая часть меня словно чем-то занималась, вела куда-то машину, резко переключая скорости. Еще хуже были припадки и ощущение, когда ты вдруг просыпаешься в больничной постели, связанный по рукам и ногам.

И так незаметно, постепенно, день за днем происходила коррозия всей моей жизни, и это определенно хуже, нежели просто похмелье. Хотя и само похмелье тоже далеко не сахар, и иногда приступы его просто зашкаливали. Но наиболее живо запомнились почему-то не страдания во время похмелья, а то, чем одно из таких состояний закончилось.

Я сидел в гостиничном номере, чувствовал себя ужасно и знал: единственное, что может облегчить страдания, это выпивка. И разумеется, в номере не было ни капли спиртного. Если что и было, то я выпил все накануне вечером.

А потому я оделся, спустился вниз, вышел на улицу и свернул за угол. Видимо, было уже около одиннадцати, потому как «У Армстронга» уже открыли, но толпы на ленч еще не сбежались. В заведении было почти пусто, и Билли Киган за стойкой только глянул на меня и сразу все понял, я и рта раскрыть не успел. И сразу поставил на стойку стакан, наполнил его наполовину, чтобы я не разлил драгоценную жидкость, потому как руки у меня немного дрожали.

Я стоял перед ним, пока он наливал, глубоко вздохнул и почувствовал себя лучше. Еще не успел поднести стакан ко рту, смочить хотя бы губы, не сделал и глотка, чтобы спиртное попало в кровь, но простой физической близости его оказалось достаточно, чтобы испытать облегчение. Вот он, стакан, здесь, прямо передо мной, и я могу осушить его, и это поможет, улучшит самочувствие. Оттого, что я это понимал, мне тотчас полегчало.

Я продолжал размышлять об этом, пока наконец не услышал голос Джима Фейбера.

Сперва надо было найти работающий телефон-автомат. Затем набрать номер Джима и ждать, слушая гудки. А потом подошла его жена. И мне пришлось попросить ее подозвать к телефону Джима.

— Его нет дома, Мэтт, — ответила она. — Побежал в свою лавку, там что-то срочное. Номер тебе продиктовать?

— У меня есть его рабочий телефон, — отозвался я. — И четвертаков тоже полно.

Не знаю, что она обо мне подумала, не успел это выяснить, потому как резко нажал на рычаг. Потратил еще один из своих многочисленных четвертаков, набрал номер, слушал гудки и ждал, когда он подойдет. И, услышав в трубке голос Джима, сразу почувствовал себя лучше.

— Не думаю, что у тебя была галлюцинация, — сказал он. — Знаю, что такое случается, но тут, на мой взгляд, произошло нечто другое. Думаю, на столе у тебя самый настоящий бокал с виски, ну и рядом с ним настоящая бутылка. Ты говоришь, «Мейкерс Марк»?

— Да, именно.

— Раз ты решил, что это галлюцинация, поздравляю, тебе привиделся самый высококлассный товар. Со мной такое тоже пару раз случалось. Но должен отметить: «Мейкерс Марк» — очень даже приличный виски.

— Знал одну женщину, которой он нравился.

— Не думаешь же ты, что…

— Она умерла, — перебил его я. — Давным-давно умерла.

«Кэролайн из Каролины. Еще одно имя, которое я мог бы внести в свой список Восьмой ступени, — подумал я. — Если, конечно, сумею удержаться в трезвенниках до той поры».

— Ты сам себе его не наливал, Мэтт, и это не сон в пьяном бреду тебе привиделся. Ты выходил из номера сегодня утром, а когда вернулся, бокал тебя ждал. Так что ты должен знать, что произошло.

— Но я оставил дверь запертой.

— И что?

— Конечно, не так уж и сложно стащить запасной ключ, что висит внизу за стойкой. Или открыть дверь без ключа.

— А дальше?

— Получается, кто-то вошел в мою комнату, — ответил я. — И принес с собой бутылку.

— И еще стакан, позаимствованный у Армстронга.

— Да где угодно. В доброй половине баров города используют такие бокалы для виски со льдом.

— Итак, некто принес бутылку и бокал.

— И накрыл поляну, — подхватил я. — Налил в бокал виски. Оставил рядом раскупоренную бутылку.

— Причем всего один бокал. Похоже, бесцеремонный тип. А если бы ты пришел не один, а с кем-нибудь?

— Джим, — вздохнул я, — он хотел, чтобы я выпил.

— Но ты не пил.

— Нет.

— Ты ведь даже не хотел, верно?

Я задумался.

— Нет, — ответил я наконец. — Не хотел. И в то же время не мог оторвать от бокала глаз. Словно птичка, загипнотизированная змеей.

— Понять можно.

— Мне претила сама мысль о выпивке. И еще казалось, бокал вот-вот сорвется со стола, подлетит к губам и вольет мне виски прямо в горло. Точно он наделен сверхъестественной силой.

— Ага.

— Он так и манил, — добавил я. — Я не хотел пить, но он притягивал, словно магнит.

— Ты ведь алкоголик, — напомнил Джим.

— Да, мы оба знаем это.

— Вот именно. И если возникает хоть малейшее искушение, должны противиться ему всеми силами.

— Я хотел вылить виски в раковину, — сообщил я.

— Все лучше, чем пялиться на него.

— Но боялся даже приблизиться. Не смел сделать даже одного шага к столу, где стоял бокал. Уже не говоря о том, чтобы брать его в руки.

— И правильно.

— Разве? Разве это не безумие — придавать какому-то дерьму такую власть и силу?

— Алкоголь уже наделен этой силой.

— Догадываюсь.

— И ты сам придал бы ему еще большую силу, — сказал Джим, — если бы взял бокал в руки и выпил… Первый шаг к тому, чтобы развязать, — это взять в руки бокал или рюмку.

— Потому я и оставил его на столе.

— А потом вышел и запер дверь. Сколько сейчас? О черт!

— Что такое?

— Негоже оставлять тебя наедине с собой и без дела, — заявил он. — Я, конечно, пойду с тобой туда после встречи, если вовремя закончу здесь со всеми делами. Но мне страшно не хочется оставлять этот виски там еще на несколько часов. Или же допустить, чтобы ты болтался где-то до начала собрания. Сам запер свою комнату и идти тебе просто некуда. Я бы подскочил прямо сейчас, но…

— Нет, нет, работа прежде всего.

— Мне правда никак нельзя уйти прямо сейчас… Скажи, у тебя ведь есть номера телефонов, верно? Ну, тех людей, которые участвуют в программе и живут поблизости?

— Само собой.

— И четвертаки тоже есть.

— Да, и жетоны на метро, — подтвердил я. — Хотя не представляю, как может теперь пригодиться что-то из этого.

— Как знать. Ты сейчас где? Примерно в квартале от своей гостиницы?

— В пяти кварталах. Долго искал работающий и свободный телефон-автомат.

— Сделай несколько звонков. Попроси кого-нибудь составить тебе компанию. И отзвонись мне сразу, как только выльешь виски в раковину. Обещаешь?

— Конечно.

— Перезвони уже из номера. Но если не найдешь компаньона, один туда не заходи.

— Не буду.

— Вместо этого можешь еще раз позвонить мне. И мы что-нибудь придумаем, ладно? Мэтт?…

— Что?

— Разве я тебе не говорил? Порой прямо перед круглой датой случаются очень странные вещи.

Имелась у меня пара телефонов, искать которые в записной книжке не было нужды. Два номера Джима, разумеется, домашний и рабочий, ну и номер Джен. С Джимом я уже переговорил, Джен звонить не собирался.

Я мог бы позвонить ей, раз уж возникла необходимость. Когда еще только начал подсчитывать трезвые дни, до того, как мы с ней стали парой, она взяла с меня обещание звонить ей всякий раз перед тем, как у меня возникнет искушение выпить. В мире, который мы с ней разделяли, трезвость господствовала над всем, и пусть даже мы перестали встречаться, один из нас мог позвонить другому — лишь бы остаться трезвым.

Только не сейчас. Есть много других людей, которым я мог позвонить, и они живут не на Лиспенард-стрит, а гораздо ближе.

Однако я был ограничен в выборе, мог воспользоваться лишь теми номерами, что хранились у меня в бумажнике. Время от времени кто-то совал мне визитку или записывал номер на клочке бумаги, для них всегда находилось место в бумажнике. Хранил я их там ровно до той поры, пока не удавалось переписать в миниатюрную записную книжку размером с визитную карточку. Туда я вносил номера телефонов анонимных алкоголиков и места встреч, которые они посещают. Книжка лежала рядом с телефоном в гостиничном номере, чтобы была под рукой, если вдруг захочу кому-то позвонить. Но я очень редко звонил анонимным алкоголикам, за исключением Джима. И все же полезно иметь такую книжку, хотя бы для того, чтобы переписывать в нее новые телефонные номера, скопившиеся в бумажнике.

И вот теперь мне понадобилось позвонить кому-то из них, и у меня было полно номеров, но все они находились в маленькой записной книжке, а сама она осталась в комнате. И если я хочу найти собеседника и компаньона, придется вернуться в гостиницу, а это невозможно. И тогда я решил воспользоваться тем, что есть в бумажнике. Визиток и записок совсем немного, и первым попался телефон Марка Мотоцикла. Я застал его уже на выходе из дома, и он сказал — без проблем, ему все равно делать нечего, а если и есть, с этим можно подождать. Где меня лучше перехватить?

Я сообщил, что встречу его у гостиницы, и ко времени, когда прошел до нее четыре или пять кварталов, он уже был на месте, стоял и ждал со своим мотоциклом. Мы вошли в холл на первом этаже, и он заметил, что раз сто проходил мимо этой гостиницы, и ему всегда было любопытно, как оно там, внутри. Вообще-то ничего, выглядит симпатично, и я согласился с ним, сказал, что да, очень даже неплохо.

Дверь в мой номер была заперта, и, вставляя ключ в замочную скважину, я вдруг представил, что комната пребывает в том же виде, в каком я ее оставил сегодня утром — без бокала и бутылки на столе. И запах виски тоже отсутствует. И что Марк в сапогах, кожаной куртке и шлемом под мышкой, будет сочувственно кивать и говорить со мной тихо и ласково, как врач-психиатр с больным. Успокаивать меня, уговаривать не принимать все так близко к сердцу.

Я так живо представил себе картину, что отпирать дверь сразу расхотелось. Но разумеется, пришлось ее открыть. Мы вошли, и все было на месте — раскупоренная бутылка «Мейкерс Марк», бокал, наполненный почти до краев, стул, развернутый сиденьем к двери, и еще всю комнату наполнял острый запах виски.

— Мать моя женщина… — пробормотал Марк.

— Вот и я тоже. Вошел и увидел.

— Бог ты мой, а запах! Похоже, дистиллированное пойло, чтоб его. И будто исходит не только из стакана.

— Сильный запах, правда?

Он прошел мимо меня, приблизился к постели.

— Иди-ка сюда, Мэтт. Ты только глянь.

Вот почему запах был так силен. Подушка и матрас были пропитаны виски. Мой незваный гость вылил мне на постель целую бутылку виски.

Я отвернулся, подошел к столу. В бутылке не хватало лишь двух унций, этого явно недостаточно, чтобы наполнить бокал. Выходит, он зашел ко мне в номер с бокалом и двумя бутылками виски. Вылил содержимое одной мне на кровать и оставил спиртное, чтобы напиться.

— Глазам своим не верю, друг. Кто мог сотворить такое дерьмо?

— Стив, — ответил я.

— Так ты знаешь этого парня?

— Нет, только имя.

Он удрученно покачал головой, и оба мы стояли какое-то время, переваривая все это.

— Ладно, Мэтт. Первым делом бутылка и стакан, — наконец произнес Марк.

— Правильно.

— Хочешь, чтоб я…

— Нет, нет, я сам.

Я взял бокал и понес его в ванную. Держал на расстоянии вытянутой руки, словно змею, готовую в любой момент извернуться и укусить меня. А затем выплеснул содержимое в раковину и пустил воду, чтобы смыть виски окончательно. Потом поднес бокал к крану, тщательно прополоскал его и бросил в мусорное ведро. Вполне приличный бокал и совершенно безопасный теперь, когда я удалил из него остатки виски. Но на кой черт он мне?

Потом я вернулся за бутылкой. Вылил виски в раковину, долго лил воду из крана, чтобы все до последней капельки исчезло в канализации. И бутылку прополоскал. Марк протянул мне крышечку, и ее я тоже долго держал под краном, прежде чем закрыть бутылку. А затем бросил ее туда же, в мусорку, где лежал бокал.

— Вот так-то лучше, — кивнул Марк. — Теперь напиться будет трудновато. Придется спускаться в канализацию, а тамошние аллигаторы уже небось все вылакали. И не прочь тобой закусить.

— Прямо гора с плеч, — пробормотал я.

— Теперь надо что-то делать с кроватью. Спать на ней нельзя.

— Нет.

— А тут есть портье или кто-то, кто мог бы это вынести?

— Нет, в этот час никого.

Мы стояли в раздумье.

— Знаешь, — прервал молчание Марк, — матрас все равно пропал. Вонь из него уже никогда не выветрится. Будет всю дорогу вонять виски.

— Понимаю.

— Подушке тоже кранты. Промокла насквозь.

— Да уж.

Марк подошел к окну, распахнул створки.

— Еще повезло, что кровать односпальная, — заметил он. — С двуспальной я бы не справился.

— Думаешь?…

— А что еще остается, друг?

Я позволил ему взять дело в свои руки. Он был на добрых пятнадцать лет моложе меня, я чуть дольше пребывал в трезвом состоянии, но, похоже, Марк знал что делать, а сказать то же самое о себе я не мог. Мы сорвали с кровати белье, потом я помог Марку подтащить матрас к окну. Мы выставили его из окна наполовину, после чего он послал меня на улицу, проследить, чтобы под окном никого не оказалось, когда он вытолкнет эту штуковину вниз.

Я прошел мимо Джейкоба, вышел на тротуар. Поднял голову и увидел свой матрас, он вывешивался из окна. В эту минуту из заведения «Макгаверна» вышел пожилой мужчина в костюме и галстуке, пришлось подождать, когда он пройдет мимо меня неспешной походкой человека, который выпил и понимает это. Взглянул на меня, узнать, что же привлекло мое внимание, решил, что дело его не касается, прошел мимо. Теперь на тротуаре не было ни души, и я крикнул Марку, что можно. Мой матрас ласточкой полетел вниз и приземлился прямо у моих ног.

Я ухватил его за край и поволок к обочине, где и бросил. Потом вернулся в гостиницу и спросил у Джейкоба, есть ли свободные номера. Нашелся номер на моем этаже в дальнем конце здания. Он протянул мне ключи.

Комнату прибрали после того, как съехал последний гость. Она была немного меньше моей, но в остальном все то же самое — такая же односпальная кровать с металлическим изголовьем, матрас того же размера. Мы с Марком стащили этот матрас, белье и все прочее и перенесли в мой номер, где положили на кровать.

— Словно всю дорогу тут лежал, — с довольным видом заметил Марк. — Только одного не хватает.

Я принес подушку из свободного номера и положил в изголовье. Потом мы собрали мое постельное белье и подушки, свернули их комом и отнесли все это в кладовую. Там стоял большой мусорный бак, в него и полетели пропитанные виски тряпки, а также содержимое моей корзины для мусора — пустая бутылка и бокал. Потом я запер свободный номер, и мы спустились вниз к стойке регистрации.

— Странное дело, — обратился я к Джейкобу. — В том номере на кровати нет ни матраса, ни постельного белья.