Сфера-17 Онойко Ольга

«А ведь меня предупреждали, – вспомнил Николас. – Доктор предупреждал, что нельзя разговаривать с мантийцами. Какого чёрта я ей ответил? Особенно сейчас. Чего она хочет? Ведь это наверняка… Это же…»

Мысли остановились.

Николас недоумённо смотрел на рыжую женщину. Чудилось, что от него только взгляд и остался: он совершенно перестал чувствовать своё тело. Рыжая мантийка улыбалась ему, как старому другу. Её фигура словно испускала свет: белый материал комбинезона отражал солнечные лучи, а на завитках рыжих кудрей прыгали искры. В ней было что-то очень приятное, на неё хотелось смотреть и смотреть. Нечто притягательное и светлое: неистощимая радость жизни, сила деятельного добра… В непрозрачных, словно эмалевых голубых глазах её светились забота и внимание, и прекрасная Эло Ниир походила на доброго врача.

Они стояли на припёке, время перевалило за полдень, свет стал опасным для всех, кто не родился на Сердце Тысяч, но странным образом он больше не казался Николасу чрезмерным. Наоборот, тёмные очки стали лишними, они мешали, и Николас их снял. Диоптрий в них не было, тем не менее без очков всё как-то утратило чёткость. Прочные опоры стоянки искривились и задрожали, свет расслоился, точно нефть, на лёгкие и тяжёлые фракции, горизонт исчез, затянутый плотным перламутрового оттенка туманом, потом всё вокруг окутал туман.

Солнца больше не было видно. Свет исходил от Эло Ниир. Волосы её развевались, она сияла.

И тревога ушла вместе с солнцем. Сердце билось ровно, пульс едва приметно замедлялся с каждым ударом. Дыхание стало неглубоким. Эло Ниир шагнула вперёд.

– Я хочу с вами поговорить, – сказала она.

Она по-прежнему улыбалась, но отстранённая радость ушла из её черт. Теперь она выглядела уставшей и озабоченной – красивая немолодая женщина, учительница и мать. Николас встряхнулся, пригладил волосы. Оцепенение прошло. Стало легко. Наступило время покоя.

– Конечно, – сказал Николас. – Что случилось?

– Перед тем как перейти к делу, – мягко и чуть тревожно сказала она, – позвольте… Вы знаете, что у вас недавно был микроинфаркт? Есть риск второго. Будьте осторожней.

– Госпожа… – Николас поколебался, – Эло Ниир, а в чём дело?

…Эрвин обнял его за плечи.

Николас вздрогнул, словно от удара током. Его бросило в пот. Он обернулся, но Эрвина не увидел – в глазах плавали цветные круги. Мгновение спустя он ощутил резкую боль. Под убийственным светом столичного солнца он стоял без очков.

– Ник, – очень спокойно велел Фрайманн, – иди в машину.

«Что за чёрт, – снова и снова повторял Николас. Мысли ползали тяжело, как гусеницы-переростки. – Мантийцы, – с усилием думал он, проговаривал в мыслях, – мантийцы собирались… Это они поставили… Что поставили? Где? Чего ей надо? Я…» Он ничего не видел и почти ничего не соображал. Кажется, он сидел где-то в тени и прохладе, на чём-то упругом и жёстком, но одновременно стоял на белоснежных плитах рядом с призраком мёртвой девочки и смотрел в эмалево-голубые глаза мантийки. Эло Ниир почему-то сделалась в полтора раза выше, чем была. Внезапно она исчезла. И белая стоянка исчезла, растворилась во мраке – душном, болотном мраке, полном цветущей, плодущей, гниющей заживо растительной плоти… Плиты настила провалились трясиной, топью, а вместо стальных опор над головой возвысились уродливо изогнутые узловатые дерева. Со всех сторон потянулись зловонные красные ветви, изъязвленные паразитами. «Что за чёрт, – подумал Николас, – что за бред». Он узнал болото, знаменитое Вонючее болото возле города Устье. В Устье был детский театр, туда возили школьников со всей округи. В театре ставили всякую муть, поэтому Ник с Самантой Йоркис, Джелли и ещё двумя мальчишками однажды сбежали и отправились в болота искать вездеход первооткрывателей, который там когда-то завяз. В вездеходе, по слухам, сидел скелет. Вездеход они не нашли, обратную дорогу тоже. Они забрались в низину, где не ловила спутниковая связь, и сидели в грязи до самого утра. Утром отцы, Реннард-старший и Горан-старший, перепуганные и злые как черти, вытащили их с воздуха…

Николас сморгнул и очнулся.

Глаза болели, окружающее слегка плыло под взглядом, но галлюцинации закончились. Он сидел в унимобиле – не директорском, а простеньком, наёмном, в пассажирском кресле. Унимобиль ждал распоряжений, а водительское кресло пустовало. Николас напрягся: его била дрожь. Здесь не было ти-интерфейса, здесь и ИскИна толкового не было, поэтому никто не беспокоился о том, чтобы вовремя поднять температуру. Ещё минуту Николас сидел неподвижно, уставившись на собственные колени, и пытался понять, где он и что происходит.

Потом задохнулся от ужаса.

За окном, в двух десятках шагов, Эрвин стоял перед двумя мантийцами.

Прозрачность окна в машине по умолчанию рассчитывалась на людей Сердца. Глаза резало так, что, казалось, они вот-вот закровоточат. Всё слипалось в яркую белую мглу. Но Николас напрочь забыл о том, что стёкла можно затемнять. Очки он потерял и не искал их.

Эрвин стоял перед мантийцами.

Они не разговаривали, вообще не двигались, просто смотрели друг на друга. Между ними происходило какое-то невербальное общение. Эло Ниир и второй мантиец, светловолосый мужчина в таком же белом комбинезоне, стояли плечом к плечу, точно в строю, прекрасные, радостные и ласковые, а перед ними угрюмой крепостью возвышался Эрвин в чёрной форме. Эти прямые взгляды друг другу в глаза… Так мастер боя смотрит в глаза хищнику, подчиняя его своей воле. Но кто здесь был бойцом, а кто – хищником…

Несколько мгновений – или несколько минут – ничего не происходило.

Затем мантийцы синхронно повернулись, дверь каплевидной машины поднялась перед ними, и Эло Ниир села.

Эрвин ждал. Николас ждал вместе с ним, приникнув к ослепляющему окну.

Второй мантиец скрылся в машине. «Капля» поднялась над стоянкой. Эрвин опустил голову, помедлил, а потом зашагал обратно.

Николас закрыл глаза и выдохнул.

Он понятия не имел, что произошло, но оно закончилось, и он поблагодарил за это Бога.

Больше всего сейчас ему хотелось обнять Эрвина – вернее, схватить Эрвина, вцепиться в него и удостовериться, что он живой и настоящий. Николас надавил пальцами на веки и решительно открыл дверь машины. Эрвин ускорил шаг, на лице его выразилась тревога, он взял Николаса за плечи, нахмурился, сказал что-то насчёт местного солнца – сумасшедший, ослепнешь, зачем ты вышел, – и Николас с невыразимым облегчением уткнулся ему в плечо. Эрвин глубоко вздохнул и обнял его.

– Всё в порядке, Ник, – сказал он. – Всё будет хорошо.

И тело его коротко и сильно содрогнулось. Дыхание Эрвина прервалось, из горла вырвался судорожный клёкот.

Немедленно он сорвал руки Николаса со своей шеи и оттолкнул его так, что у Николаса подкосились ноги. Он упал на колени, снизу вверх глядя на Фрайманна в растерянности и ужасе. Он не мог понять, почему лицо Эрвина так страшно переменилось, что произошло…

Эрвин придвинулся ближе, склонился над ним. Жёсткие его пальцы впились Николасу в плечи, надавили, но это было уже не требование сдвинуться, Эрвин опирался на него, чтобы не упасть.

В спину ему ударила вторая пуля.

В серебрящемся, полном сияния голубом небе парила серебристая «капля», и из неё стреляли.

Николас чувствовал, как тело Эрвина сотрясается от ударов пуль. Чёрные глаза становились всё шире и шире, почти вылезли из орбит, потом остекленели… Время замедлилось, он замечал каждое малое изменение в лице Эрвина. Кожа посерела. Рот приоткрылся, нижняя челюсть дёрнулась, по подбородку полилась кровь…

Дальше Николас действовал на рефлексах.

В конце концов, он не впервые оказывался под огнём.

Он втащил обмякшего Фрайманна в машину, захлопнул дверь и бросил унимобиль вбок, отводя его под ненадёжную защиту опор стоянки. По дверцам машины дробно простучала очередь, компьютер взвизгнул, Николас велел включить силовое поле и поставил машину на борт, повиснув на ремнях безопасности. Он хотел повернуться к «капле» днищем – со стороны антигравов поле было мощней. Николас попытался связаться с мёртвой девочкой, но она не отвечала – должно быть, её отключили перед тем, как начать стрельбу. Под восточным краем стоянки, как он заметил на подлёте, был обрыв высотой в пару десятков метров. Николас рванулся туда, направил машину в пике и ушёл с линии огня.

Немедля он потребовал обзора. Но небо опустело.

«Капля» исчезла, как не было.

Компьютер доложил, что серьёзных повреждений нет. Николас резко потянул руль, поднимая машину. Унимобиль застонал, дёрнулся и покорно пошёл вверх, к границе атмосферы. Николас развернулся вместе с креслом, привстал, готовый кинуться к Эрвину…

И не двинулся с места.

Эрвин лежал на полу под задним сиденьем вниз лицом. Он был мёртв.

Чтобы в этом удостовериться, не нужно было искать пульс и прислушиваться к дыханию. Николас достаточно видел пулевых ранений.

Одна из пуль вошла точно в сердце.

…Последних остатков воли хватило на то, чтобы дать автопилоту координаты «Тропика». Теперь унимобиль поднимался к верхним слоям атмосферы, к платформе «Лепесток». Там ждал старый круизный лайнер, дорога домой, три недели… Три недели везти его, чтобы похоронить в родной земле. Давай, Ник, выбирай между кремацией и холодильником. Три недели везти человека, которого ты больше всего в жизни любил.

Это было слишком прекрасно, это должно было кончиться очень скоро.

Николас сидел, невидящими глазами глядя на экраны мобиля. Ему казалось, он сквозь спинку кресла чувствует, как остывает позади тело. Нужно было встать, переложить его на сиденье, хотя бы, но не находилось воли прикоснуться, невозможно было смотреть, и, для того чтобы просто двинуться с места, требовалось непомерное напряжение сил. Душу сдавила ржавая, последняя тоска.

«Эрвин уже закрывал меня собой от пули, – вспомнил Николас, – и вот – закрыл…»

Он медленно поднял руку и впился зубами в край ладони. Выступила кровь.

«Эрвин, я любил тебя так сильно. Я люблю тебя и сейчас. Я буду любить тебя всегда».

Пережало горло; он не мог дышать, в глазах поплыло от недостатка кислорода, а в груди так рвало и болело, словно ещё одна пуля нашла цель. Николас через силу перевёл дыхание.

«Я сделаю всё, чтобы империя получила свой Легион, – поклялся он. – Настоящий Легион, блистательней и страшней первого. Тебя навечно зачислят в списки личного состава, Эрвин, как первого командира. Мира не будет. Пусть Акена превратит Вселенную в поле битвы. Я хочу, чтобы Манту сожгли дотла. Все Манты, все до единой. Как хорошо, что от меня кое-что зависит. Пусть директора Неккена получат доход и власть, а я смогу отомстить за тебя.

Эрвин…

Я не могу жить без тебя, – одними губами сказал Николас. Лицо его исказилось, он судорожно скорчился в кресле, уткнулся лицом в колени. – Я умер вместе с тобой. Теперь я мертвец.

Живых мертвецов держит на земле одна цель.

Но я проживу долго. Возможно, до старости. Моя цель слишком велика, слишком чудовищна. Эта война может продлиться не один десяток лет.

Дождись меня, Эрвин».

…А потом послышался шорох. И ещё стук, вроде слабого удара. И звук воздуха, входящего в лёгкие.

Николаса охватила тяжёлая, непреодолимая слабость. Руки похолодели и стали влажными.

Мёртвый человек за его спиной тяжело поднялся с пола и лёг на сиденье.

Николас решил, что бредит. Его начала бить мелкая дрожь, от колен и локтей она растеклась по всему телу. Задёргалось веко и угол рта, чего с ним ни разу не бывало прежде. «В самом деле, – рассудительно сказал он себе, – после всего пережитого бред – это было бы более чем понятно. У меня и галлюцинации уже были. Но я же видел входное отверстие пули. Трёх пуль. Одна в сердце. Даже если я ошибся и пуля прошла по касательной, человек, получивший три пули в корпус, не сможет преспокойно подняться с пола. Только мантиец сможет…»

И тогда он понял.

Николас закрыл глаза и снова закусил ладонь. Боли он не почувствовал.

«О Господи, – подумал он, – Господи Боже…»

Это хуже, чем смерть.

Сзади скрипнула искусственная кожа обивки. Послышался новый медленный вдох и выдох. Николас развернул кресло, но смотрел в сторону, вверх и вбок. Вот он, интервент, о существовании которого никто не догадывался. Ученик Сана Айрве, мантийский принц. «Товарищ Реннард, вы желали знать, кто на Циалеше сумел перевербовать его?.. Вы желали посмотреть на этого человека? Всё выяснилось, вы можете удовлетворить своё любопытство…

Заодно и кончилось – всё.»

«Ты мантиец», – хотел сказать Николас, но не в силах был этого произнести. И он спросил:

– Как тебя зовут на самом деле?

Мантиец лежал на спине. Он открыл глаза – неестественно чёрные, без чёткой границы между радужкой и зрачком. Перевёл взгляд на Николаса. В теле мантийца сидело несколько пуль, кровь стекала по коже сиденья и заливала пол машины, но лицо его оставалось спокойным, как будто он не испытывал ни малейшей боли.

– Алзее, – сказал мантиец. – Алзее Лито.

…Обратный отсчёт.

«Отдай мне всё это», – говорит Эрвин и минуту спустя содрогается в приступе звериной ярости, поняв, что случилось.

Время близится к полудню, хотя какое значение имеет время для корабля в плюс-пространстве? Эрвин караулит пробуждение Николаса, ждёт в постели, подперев голову рукой, и улыбается.

В семь тридцать утра товарищ Фрайманн входит в кабинет начупра Реннарда, чтобы получить указания. Он весел, он почти счастлив. Через двадцать часов «Тропик» отправится в путь.

Комбат Фрайманн идёт по проулку между ангарами космопорта «Пригорки». Он грязен, измучен и тёмен лицом. На руках у него лежит бледный обморочный ребёнок. Утро разгорается. В высоких залах портовых терминалов бойцы Народной армии стоят над пленными, ждут транспорты. Война закончилась нашей победой.

Чёрный Кулак революции руководит штурмом президентского дворца. До победы ещё далеко, но свет её уже виден.

Майор Фрайманн стоит на пороге обшарпанной комнаты, перед людьми, которые однажды назовут себя Народным правительством. Майор клянётся в верности делу свободы. Вслед за ним на сторону восставших перешла его часть.

Эрвин Фрайманн, храбрец, гордость Циалеша.

Мантиец Алзее Лито.

«А я представлял его на мостике “Трансгалактики”, – подумал Николас, – какая ирония… Вот тебе и ки-система. Обыкновенная мантийская физкультура. Значит, Отдельный батальон не сможет взять интервента?..»

Начупр Реннард смотрел на мантийца, а мантиец смотрел в потолок. Глаза его оставались холодными, лицо ничего не выражало; так всегда бывало, когда он задумывался. Сейчас он, должно быть, форсировал регенерацию своих мягких тканей: печени, лёгких, сердца. «Мантийца не убьёшь случайной пулей», – сказал Доктор.

А ещё он сказал, что профессионал не метнётся под пулю.

Но Эрвин столько раз вставал под огнём…

«Эрвин мёртв, – подумал Николас со странным спокойствием. – Его застрелили. Поэтому больше не о чем волноваться. Это существо просто пользуется телом Эрвина».

– Где они? – спросил вдруг мантиец почти четко, хотя ртом у него шла кровь. Николас не сразу понял его. Поняв, ответил:

– Ушли.

«Доктор предупреждал, что с ними нельзя разговаривать, – вспомнил он и почти улыбнулся. – Значит, пары реплик хватит, чтобы он стал твоим другом? Сколько нужно, чтобы стать чем-то большим?»

– Ясно, – хрипло продолжал мантиец. – Свяжись с «Тропиком». Немедленно. Пусть уходят со стоянки. «Лепесток» скоро взорвётся.

Николас не ответил и не притронулся к струнам управления. Вместо этого он медленно поднялся с кресла, не вполне осознавая, что собирается сделать.

Мантиец резко перекатил голову набок.

– Не подходи, – выдохнул он. Чёрные глаза сузились. Только сейчас в них выразилась боль.

– Что?

– У меня сейчас человеческий гормональный фон, – отрывисто сказал мантиец. – Это плохо. Настройка не держится. Не подходи ко мне. Я слишком… – он замолчал и судорожно сглотнул, а потом выговорил тише и невнятней: – Ник, свяжись с кораблём, платформа сейчас взорвётся.

«Эрвин мёртв», – подумал Николас.

– Там Найру Тин, – выговорил мантиец через силу, почти зло. – Я его знаю. Он взорвёт платформу.

Николас помолчал. Потом сказал:

– Ты мог увернуться от пуль.

– Ты не мог, – ответил мантиец и добавил умоляюще: – Ник, пожалуйста. Дай мне довести тебя до корабля. Потом делай что хочешь.

«Хватит на него пялиться», – думал Николас, но всё равно смотрел неотрывно, пристально, непонятно что пытаясь разглядеть.

– Ты весь в крови, – зачем-то сказал он.

– Да, – сказал мантиец. – Я вывожу пули. Ник, прошу тебя.

«Зачем ему это нужно?» – подумал Николас, но тотчас вспомнил, что о риске взрыва его предупреждал даже ИскИн стоянки. Действительно, устройство должно было по крайней мере самоликвидироваться.

Он молча сел, развернулся и запросил связи. Капитан ответил мгновенно. Доложил, что место на другой стоянке им уже предоставлено, перелёт – дело получаса, с минуты на минуту он запустит двигатели. Компьютер унимобиля получил новые координаты и сменил курс. Николас бездумно смотрел на экран с технической информацией. Он ничего не чувствовал. Перетянутые струны обрываются под ударами; в нём не осталось струн, на которых можно было бы сыграть, и ничего больше не звучало. Все силы воли уходили на то, чтобы не впасть в окончательную прострацию. Хотелось сложить руки и больше ничего не делать и не говорить. Николас прикусил губу изнутри. «Что я собираюсь делать, – спросил он себя. – Я не имею права на шок. У меня максимум час, чтобы принять решение. С «Тропика» я позвоню Доктору, но решить нужно до этого.

Я ещё не сошёл с ума, чтобы везти на Циалеш мантийца.

Но в него стреляли свои. Эрт Антер сказал, что его перевербовали.

Он элитный агент. Его начальник водил Йеллена вокруг пальца. Ради того, чтобы внедрить агента в Звёздный Легион, можно его и подстрелить слегка.

Провалить агента – плохой способ внедрить его куда-либо. Можно сказать, наихудший. Фрайманн пользовался безусловным доверием и сотни раз подтверждал свою надёжность, он был первым кандидатом на должность командира Легиона. Более успешного интервента трудно вообразить.

Но он не работал, – думал Николас. – Внедрялся, но не работал, не отвечал «бабочкам»… Всё это были части одного плана?

Зачем?

Зачем им всё это?»

…Мантиец глубоко вдохнул и выдохнул с хрипом.

– Ник, – сказал он, – прости. Я больше не могу оставаться в сознании. Мне нужно уйти в транс. Отдай меня ИскИну в медотсеке. Если. Решишь. Так. – Последние слова дались ему с трудом, но явно не из-за ранений: всё остальное он выговаривал с лёгкостью, разве что не так твёрдо, как обычно. – Пули выйдут. Правда, медленнее, чем должны.

– Почему?

Николас обернулся и пожалел об этом. Но прятать глаза не стал.

– Потому что я курю, – мантиец улыбался окровавленными губами. – Курить вредно.

Он поймал взгляд Николаса – на один миг перед тем, как смежить веки. Потом лицо его стало спокойным.

«Тропик» поднялся со стоянки немедленно. Разрешение на взлёт капитан уже получил. Он встретил Николаса у трапа. Рядом помигивала огоньками медицинская платформа для раненого. Капитан набрал воздуху в грудь, но спросить ничего не успел. «Покушение», – коротко сказал Николас. Вид он, должно быть, имел при этом такой, что опытный, немолодой капитан космического корабля вытянулся и побледнел. Подробностями он не интересовался. Николас сухо пожелал ему успешного полёта и прошёл в каюту, платформа поехала в медотсек под надзором врача-ИскИна, а пилоты взяли максимальный разгон, какой только позволяли гравикомпенсаторы корабля. Из зоны, в которой запрещались прыжки, «Тропик» должен был выйти через двенадцать часов.

Николас послал запрос в Плутоний-Сити.

Но оказалось, что погода нелётная: плюс-пространство отчаянно флуктуировало, о прыжке не могло быть и речи, даже мерцательная связь работала с перебоями. Николас увидел красную панель «связь отсутствует», а в ленте новостей Сердца с интонациями, достойными Апокалипсиса, сообщалось о том, что Сеймаран лишён доступа к интернету, объёмы мерцательного трафика с Эрминией и Джакартой сократились в двести раз. Коммуникационные компании несли миллиардные убытки из-за буйства природы.

Это не имело никакого значения.

Николас поднялся с кресла, достал из шкафа лайский коньяк. Оставалось ещё полбутылки. Но жидкость словно выдохлась, в ней не было ни вкуса, ни хмеля. Пить её было мерзко, к тому же совершенно бесполезно – голову не туманило. Николас поставил бутылку на стол и сложил руки на коленях.

Он не чувствовал времени. Он не выходил из каюты, следил за лентой новостей и за тем, как ИскИн пытается дозвониться в семнадцатую сферу. Порой то ли засыпал, то ли терял связь с реальностью и переставал слышать мелодичные отчёты компьютера о неудачах. Он приходил в себя и бездумно смотрел на кричащие в ужасе заголовки – транспланетные банки прекратили расчёты в реальном времени, стоит вопрос о приостановке работы Большой биржи… Её, кажется, действительно останавливали, потому что когда он очнулся в следующий раз, ленту переполнял оптимизм по случаю возобновления торгов. Во всей этой суете совершенно потерялась новость о неудачном разминировании стоянки «Лепесток». Ответственность за теракт взяли на себя радикальные антиглобалисты. Прошло двенадцать часов. «Тропик» подходил к границе безопасной зоны. Мерцательная связь восстановилась в неполном объёме, внешние сферы по-прежнему были отключены. Внешние сферы вообще регулярно отключались, и никого это особенно не волновало. «От коньяка нет толку, – подумал Николас. – Может, попросить таблетку? Я должен прийти в себя». Но компьютерному медику пришлось бы объяснять, в чём дело, подробно расписывать самочувствие, а это было последним, чего Николасу хотелось сейчас.

ИскИн упорно продолжал дозваниваться.

Внезапно Циалеш ответил. Радостно прозвенел сигнал коннекта. Николас поднял голову.

Голограмма была безупречна, но сейчас ему всё казалось призрачным… «Датацентр, – отметил он рассеянно, оглядывая серебристые облака и мерцающие во тьме огни. – Опять товарищ Лауфер полуночничает и секретарствует. А нас уже подключили. Оперативно действует Неккен. Его коммуникационные “дочки” уже поменяли приоритеты».

– Улли, – сказал он, – мне нужна связь с Доктором. Очень срочно. Очень важно.

Начупр внутренних контактов молча кивнул. На его лицо упала голубоватая тень. Сюрреалистические интерьеры датацентра дрогнули и померкли.

Над Красавчиком посмеивались за эту манеру – отвечать на номер экстренной связи вместо ответственного секретаря. Товарищ Лауфер только плечами пожимал. Как почти всякий увлечённый компьютерщик, он был совершенный аритмик, ночью не спал и, похоже, таким образом развлекался или просто хотел быть в курсе событий. Николас почувствовал смутное облегчение, увидев его: почему-то вид Улли вселял бодрость. В бледном узкоплечем сисадмине чуялось нечто монументальное, незыблемое.

На экране пульсировала знакомая картинка: устанавливалась переадресация, шифрованный звонок шёл в Ситаун. «Сейчас Доктор ответит, – сказал себе Николас, – через пару минут, как проснётся». Час на Циалеше был самый неурочный, без десяти четыре утра. «Впрочем, – подумал Николас, – для нас понятие неурочных часов давно потеряло смысл».

Зондер всё никак не отзывался. Компьютер скорбно сообщил об обрыве связи.

Вероятно, флуктуация возобновилась… Секунда за секундой падали, как капли во мрак. Начупр Реннард закрыл глаза и упёрся затылком в высокий подголовник кресла. Он не чувствовал досады, ему было всё равно. Днём раньше, днём позже.

«Я подписывал приговоры агентам влияния, – сказал он почти вслух, – а теперь я сам один из них. Во имя справедливости меня тоже следует приговорить к высшей мере.

Возражений у меня нет.

…А если взглянуть с высоты, – подумалось ему, – ведь хорошая получилась жизнь. Славное детство, романтическая юность, потом Революция, война, власть и работа, а под конец – счастье. Некоторое время счастья, как это умеют обеспечивать элитные агенты Комитета Коррекции революционерам с захолустных планет».

Накатила острая, злая тоска. Перемкнуло горло, слёзы навернулись на глаза.

Николас стиснул зубы.

«Прекратить рефлексии, – приказал он себе. – Сейчас Доктор ответит на вызов, что я ему скажу? Пожалуюсь на разбитое сердце?»

И тоска ушла. Несколько секунд щемило в груди, потом затихло.

Николас окончательно пришёл в себя. Он сидел за письменным столом в суперлюксовом номере «Тропика». Он совершенно не помнил, когда отдал ИскИну такое распоряжение, но все декоративные голограммы были выключены. Из комнат ушёл жилой уют. Белый потолок вместо неба, белые стены вместо окон, замкнутое пространство, скупо обставленное дорогой мебелью.

«Связь восстановится, – подумал Николас, – но я не готов к разговору. Надо сделать выкладку».

Он прикрыл глаза, выдохнул и вдохнул. Потом подтянул к себе листок электронной бумаги и провёл ногтем черту, отделяя несуществующий заголовок.

Думать было тяжело: мысли ворочались как гранитные глыбы. С механическим упорством ИскИна Николас пытался превозмочь слабость разума. Рациональные соображения должны были спасти от непереносимой тяжести, сдавившей душу. Казалось, если посмотреть холодным взглядом со стороны, подняться над ситуацией, то можно будет заставить себя работать, и так, через работу, уцелеть. По крайней мере на то время, которое необходимо.

Николас нашёл на столе стило и покусал кончик.

«Да, я неосторожен, – согласился он сам с собой, – я позволил мантийцу оказаться на корабле. Но после энергообмена и тому подобных близких контактов совет не вступать с мантийцами в разговоры смешон. Элитный агент. Он имел доступы к нашим совершенно секретным материалам, он осуществлял секретные операции, пользовался абсолютным доверием. Его необходимо допросить, но это опасное предприятие. Даже Зондер не опознал его, со всем своим опытом. Что же, опыт у Доктора был чисто теоретический, на практике всё оказалось немного иначе. Если все мантийцы настолько асексуальны…»

Николас недодумал эту мысль.

«Пока что я всё делаю правильно, – заключил он, и его посетила тень удовлетворения. – Кроме фактов, есть ещё имидж, и этот имидж нам жизненно важно сохранить… Чёрный Кулак революции не может оказаться интервентом. А Эрт Антер сказал Йеллену, что Алзее Лито перевербован, и Йеллен поверил. Да, он поверил, его социологи придумали какую-то аномалию. Способность противостоять Манте в собственных умах, о которой говорила Акена и которую она готова хорошо оплачивать… Откровенно говоря, – думал Николас, теребя нижнюю губу, – эта способность под вопросом».

Ему чудилось, что в душе шумит вода. Галлюцинация не отступала, усилием воли её нельзя было превозмочь, и что-то неприятно дёргалось позади сердца. Стоило бы всё-таки вызвать ИскИна-врача и попросить таблетку. «Микроинфаркт, – вспомнил Николас. – Так сказала мантийка, и, если она не лгала, я могу кончиться раньше, чем рассчитываю.

Компьютерный медик печётся о здоровье другого мантийца…

…Эрвин выходит из душа, бродит по номеру, полуголый или в распахнутой рубашке, курит, что-то раздумчиво и обстоятельно рассказывает, босые ноги утопают в ворсе ковров, чёрные глаза смеются…

Эрвин убит.

Его тело – его глаза, губы, руки, походка, его привычка наклонять голову к плечу и глядеть в одну точку, задумавшись, – принадлежит нечеловеческому существу.

Это существо заперто в медотсеке. Оно погрузилось в транс и залечивает раны. Для любого другого существа такие раны были бы смертельны. Но для мантийца они не особенно страшны.

…Прекратить рефлексии!»

Николас резко выдохнул. Взял стило и написал эту фразу на листке – заголовком. Попытался вернуться к логическому рассуждению.

«Мы знали, что на планете есть интервент, но мы все совершенно зациклились на Стерляди, – подумал он (и изобразил по памяти роспись Шукалевича – роскошный самодовольный завиток, похожий на индюка). – Шукалевич был фигурой прикрытия, но то, что мы оказались так слепы неслучайно. Алзее знал всё обо всех, в том числе о Зондере. Стерлядь в конце концов вынужден был закуклиться, мы контролировали каждый его вздох, а Алзее действовал совершенно свободно. Где в произошедшем его цели и желания, а где наши? Революция вырвала Циалеш из лап Неккена, то есть была выгодна Манте. Но начали революцию мы, а не майор спецназа господин Фрайманн… А где он был до этого? Когда и как он попал на Циа?

Он рассказывал о патронатной семье, – припоминал Николас, – её никогда не существовало, конечно, или она была, и в ней действительно вырос некий Эрвин Фрайманн? Что с ним потом случилось? Это не важно. Когда начиналось восстание, у нас не было времени на детальные проверки, а потом никто уже ни в чем не подозревал героя.

«Герой, – написал он на листке, – Чёрный Кулак революции».

Известно, что мантийцы терпеть не могут армию и всё, что с ней связано. Конечно, случалось, что интервенты носили погоны. Всевозможные особисты, реже связисты, инженеры, тыловики, но боевыми офицерами они не становились никогда.

Великолепен, – признал Николас, – безупречен. Идеальный агент. И он стал бы командиром Легиона, как стал любовником начальника контрразведки. И хреновый же я контрразведчик, Господи Боже… – Реннард покривился от презрения к себе. – Какой я, к чертям собачьим, разведчик, я кадровый менеджер с заводоуправления. Энергообмен. Как я мог поверить, что это гвардейская психотехника? На кой чёрт такие техники военнослужащим? И Отдельный батальон… Даже Стерлядь сказал мне, что комбат добивается абсолютной преданности личного состава с непонятными целями. Догадывался, намекал, пытался сдать начальство? Или его задействовали вслепую? Но вот же она, эмоциональная территория. И хозяин её, человек невероятно отважный, фантастически трудоспособный, совершенно бескорыстный… Мантиец».

У Николаса заколотилось сердце. «Господи, – подумал он в отчаянии, – да если б я раньше разул глаза! Типичный мантиец, хоть сейчас в учебник! Мы ломали комедии перед Стерлядью, мы над ним потешались, а в это время по Дому Правительства расхаживал настоящий природный мантиец. Что он собирался делать? Интервенция на Циалеше не соответствовала ни одной из известных схем. Когда-то я предположил, что на нас могут обкатывать новую схему. я был прав? И что ждало нас через год, два, пять?..

…Прекратить рефлексии».

Николас помотал головой и нервно оскалился.

«Что бы там ни планировал Алзее Лито, – хмуро подумал он, – его план провалился. Нет, воистину Неккен – меньшее из зол. Чисто человеческое зло по крайней мере».

Мерцательная связь установилась, наконец звякнул сигнал. Николас вскинулся. Но аппараты снова потеряли контакт, на экран вернулся осточертевший символ ожидания. Николас тихо выругался.

«Это замкнутый круг, – подумал он, – я не могу посмотреть на вещи трезво. Пусть так. Но это тоже можно обернуть к пользе. Что значит быть агентом влияния? Что я сделал по указке Алзее?

Вряд ли я что-то успел, – ответил он сам себе. – Вот чуть позже, по возвращении на Циа, мог сделать. Я верил ему. Я его… любил.

А чего я хочу сейчас?»

Николас задумался.

«Никто не знал, что происходит с человеком во время энергообмена, об этом не писали исследователи, не упоминал Доктор. Какой эффект он даёт? Если кто-то прежде и соглашался на такую процедуру, вероятно, после неё он уже не возвращался в человеческий мир. На молодых Мантах доживают век люди, родившиеся до того, как планета объявила о выходе из состава Союза, отцы и матери маленьких мантийцев… Каково им, хотелось бы знать, – без особого интереса подумал Николас. – Недолюди для собственных детей… А впрочем, они наверняка пользуются нежным уважением: мудрейшие представители низшей расы, которые смогли переломить натуру и сделать решительный шаг в светлое будущее».

Николас закрыл глаза.

«Чего я хочу, – спросил он себя и ответил: – Мои желания не изменились. Я хочу того же, ради чего ввязался во всё это несколько лет назад. Хочу свободного Циалеша, равно свободного от неккеновской долговой кабалы и от мантийского внешнего управления. Хочу, чтобы мой Циа жил спокойно.

Последнее неосуществимо, – подумал он, – неосуществимо в принципе. Шесть лет назад людям, которые просто хотели спокойно жить, пришлось взять в руки оружие. Целый год Циа раздирала гражданская война. Теперь мы снова возьмёмся за оружие, по другой причине, но с той же целью… Иного покоя не бывает. На мирах, которые должны Неккену или приняли Манту, царит спокойствие, но это спокойствие коматозного больного. А мы хотим жить».

И связь установилась.

Зондер ответил мгновенно: воздух сверкнул, задрожал, и вот он, Доктор, – ярко-рыжий и иссера-бледный, лежит на столе грудью и ухмыляется. Во время предыдущего краткого сеанса звонок всё-таки прошёл в Ситаун. За несколько минут ожидания Макс успел проснуться и даже умыться. Теперь он пил кофе. Николас уставился на полуведёрную чашку в руках Зондера: сувенирная была чашка, в честь пятилетия Революции, на боку алела надпись «Победителям!», а за нею смутно различалось знамя, реющее над руинами. Самый подходящий сосуд для ярого диссидента…

– Ну, – сказал диссидент, грозно вращая глазами, – чего надо? Если зря разбудил – убью. Я час назад лёг. Статью писал.

Николас сплёл пальцы в узел.

«У меня было много времени, чтобы подготовиться к беседе, – подумал он, – но я всё равно не готов к ней».

– Рэй сбрендил на радостях, – продолжал Зондер, уставившись поверх головы Николаса в невидимое тому окно. – Давайте, говорит, товарищи, амнистию объявим. Только амнистии нам не хватало. Ну что? Ник, излагай.

– Макс, – проговорил тот, – плохие новости.

– Ясно, что не хорошие. – Доктор отхлебнул из своей юбилейной бочки. – Хорошие могут подождать до утра. Что случилось? Ты бледный как мышь. Но ты постоянно такой, поэтому я ни о чём догадаться не могу.

Углы Николасова рта дёрнулись: он представил себе бледную мышь и заключил, что действительно выглядит не лучше.

Доктор вздохнул.

– Что, – флегматично предположил он, – Акена передумала? Выдвинула новые требования?

– Нет.

Зондер ухмыльнулся:

– Война началась?

– Нет, – ответил Николас почти с облегчением. – Пока нет. Я о мантийской интервенции.

Доктор приподнял брови, чуть помедлил и кивнул.

– На Сердце Тысяч? – мягко уточнил он; на лице его выразилось, что он уже уловил суть и хочет только помочь Николасу собраться. – На Циа?

– На Циа. Макс, личность интервента…

Зондер снова кивнул, не спуская с него глаз. Николас набрал воздуху в грудь и проговорил – раздельно, дёргано, тихо:

– Настоящим мантийским агентом на Циа был Эрвин Фрайманн.

Зондер моргнул.

– Что? – тихо переспросил он, нахмурившись.

– Его зовут Алзее Лито, – выдохнул Николас. – Он природный мантиец.

И Доктор не изменился в лице. Известие как будто совершенно не взволновало его, он только деловито похмыкал, в рассеянности облизал губы и потёр бритый затылок. Николас смотрел на него, беспомощно моргая. Время шло, счётчик в углу экрана листал секунды и показывал растущую стоимость сеанса (неактуальную, потому что связь теперь оплачивал Неккен), а Доктор молчал. Ожидая ответа, Николас задержал дыхание; ответа всё не было, и в глазах у него поплыло.

– Человеку свойственно ошибаться, – сказал наконец Зондер и неожиданно спросил: – Ник, как ты себя чувствуешь?