Сфера-17 Онойко Ольга

– Я думаю, вы хотите вернуть свои деньги.

Йеллен сощурился и подпёр подбородок ладонью. Лицо его стало бесконечно ласковым, умилённым, словно он взирал на нечто очень трогательное. Он любовался собеседником, как ценитель любуется картиной. И молчал. Николас усилием воли подавил раздражение.

Наконец Йеллен засмеялся.

– Полагаете, мы сильно на вас потратились? – поинтересовался он. – Знаете, сколько у нас таких, как вы? Больше двух тысяч только в составе Союза. Теперь прикиньте бюджет, который мы выделяем на региональное развитие, и вашу долю в этом бюджете… Мы дарим вам эти заводы, господин Реннард. И мы даже будем с вами торговать.

– Вы очень щедры, – сухо проговорил Николас.

– Нет, – серьёзно ответил Йеллен, – мы преследуем свои интересы.

Николас прикрыл глаза.

– Вы не примете от нас никаких гарантий, – сказал он, – тем не менее, на что-то рассчитываете. Давайте обсудим этот вопрос.

Йеллен кивнул.

– Да, но не сейчас и не здесь. – Он посмотрел на часы. – Ваше время закончилось, меня ждёт госпожа Тикуан.

«Вот и всё, – подумал Николас с каким-то удовлетворением, – а следующую аудиенцию господин директор будет откладывать, пока на «Тропике» не кончится воздух. Как Доктор и предполагал. Господин директор просто решил устроить мне обзорную экскурсию. Заподозрил во мне недостаток трепетности».

Слева медленно приближалась стена небоскрёба, покрытая густым лесом. С утёса низвергался серебряный водопад.

– Я пришлю за вами машину, – со светской улыбкой сказал директор. – Буду счастлив встретить вас на своей яхте. Знаете, терраформированный астероид с двигателями, такие были в моде лет двадцать назад… Очаровательное местечко. Завтра вы свободны?

Над зеленеющими предгорьями плыли пухлые белые облака. С беломраморного балкона открывался вид на реку, цветущие луга и далёкий лес. К востоку высились голубые горы, венчанные снежными шапками, – настоящие горы, дикие камни, среди которых не ступала нога человека. Отрог выступал как протянутая длань великана, а над высочайшей горой, озаряя ледник, сияло солнце. Отсюда оно выглядело меньше, чем с Сердца Тысяч, и свет его не резал глаза.

Розы сада пахли так сладко и душно, что голова начинала кружиться. Алые, белые, золотые цветы вспыхивали в зелени, густо увившей деревянные решётки и арки, колонны и узорные своды галерей, перила лёгких лестниц… Над рекой поднимался широкий мост.

Вдали через луг скакали, утопая в разнотравье по холку, дикие лошади.

Дивную картину нарушал только горизонт, выгнутый слишком круто. Стоило оторвать взгляд от прелестных деталей и кинуть вдаль, как по спине пробегали мурашки. Всплывали в памяти древние мифы: казалось, здесь действительно можно упасть с края мира. Мир был слишком мал.

Йеллен, попивая апельсиновый сок, с улыбкой рассказывал о том, как всё это строили. Небесное тело подобрали правильной формы (благородной формы, как выразился директор), почти идеальный геоид. Но рельеф был пологий, а владелец заказывал моря и горы. Инженеры долго думали, как быть. Разогревать астероид и запускать вулканическую деятельность было слишком долго, кроме того, горячие недра сильно осложняли создание искусственной гравитации. В конце концов рельеф сформировали примитивным, можно даже сказать – первобытным методом… Таким образом, говорил Йеллен, прижмуриваясь от удовольствия, как кот, в недрах у нас центр управления и гравигенераторы, а вовсе не тяжёлое ядро. Он так и говорил – «мы», точно не разделял себя и свой астероид. Снаружи мы терраформированы, что называется, по коренные зубы. В другом полушарии у нас море, в нём дельфины живут. Мы воссоздаём кусочек Земли. Только земные растения и животные. Есть волки, медведи, в горах – барсы… Прекрасные, сказочные создания. К сожалению, на климатические пояса территории не хватает. На полюсах чуть холоднее, на экваторе чуть теплее, но в целом климат однообразный. Вода – частично космическая, частично закупленная во внешних сферах… Стройка продолжалась больше десяти лет. Знаете, говорил Йеллен, перед активацией я пешком прошёл по этому чудному, дремлющему, уже моему собственному миру и бросал семена в почву, как в том древнем рассказе. В школьную программу у вас входит этот рассказ? Да-да, верно, а ночью пошёл дождь, нано-манипуляторы заработали, и с утра повсюду стояли молодые леса. Дивное зрелище. И кислород, кислород потоком.

Николас слушал его с вежливой улыбкой, изредка кивал и подавал уместные реплики.

Он думал, что пора сменить тему. Несколько раз уже он ловил в речи директора двусмысленные фразы, позволявшие перевести беседу в иное русло. Но Реннарду не хватало уверенности в себе. Пускай Йеллен откровенно тянул время и столь же откровенно получал от этого удовольствие, плыть по течению было спокойней, чем начинать прощупывать почву…

Плодородный слой почвы для астероида закупали на нескольких планетах внешних сфер. Собственно, Йеллену он достался бесплатно – в обмен директор просто посодействовал реструктуризации долга этих планет.

«Интересно, – подумал Николас, – он так спокойно признаётся в том, что ему дали взятку? Нет, дело в другом. Это была не взятка, а дань. Подать, которую подвластные земли перечислили на счёт властелина. Забавно: перечислили не чем-нибудь, а землёй… Красиво прихвастнул господин Йеллен. Только вот зачем? Ради удовольствия? Да, – думал Николас, отпивая горький жёлтый сок, – Йеллен распускает передо мной хвост просто ради удовольствия, глупо искать скрытые смыслы. Ребёнку ясно, кто такой исполнительный директор Неккена и какой властью он обладает. Нет нужды объяснять лишний раз.

Господин Йеллен многословен, – отметил Николас, – и очень любит себя. Конечно, он не позволит мне использовать эти его слабости. Если бы его можно было использовать, он не стал бы исполнительным директором корпорации. Но если попробовать? Осторожно и вежливо, без лицемерия и дешёвой лести.

Может получиться.

Он ведь этого и добивается».

…Утром, готовясь к отлёту, Николас был страшно взвинчен и только что на стенку не лез. Даже Фрайманн не мог его успокоить. В конце концов и сам Чёрный Кулак помрачнел, заразившись его тревогой. Николас метался по комнате сквозь голографические экраны с заставками – Сердца Тысяч, Неккена, Циалеша, – то сбивчиво рассуждал вслух, то просто ругался, а Эрвин сидел за столом, уставившись в одну точку, и молчал. Во всей фигуре его ощущалась какая-то свинцовая тяжесть, а бледное лицо казалось вырубленным из камня.

«Что ему нужно, – нервно говорил Николас. – Не торговля, не Циалеш в составе Союза. Наоборот, это подачки, которые он готов нам кинуть. Что? Что у нас ещё есть? Неужели я прав и им нужен мантийский интервент?

Эрвин перевёл на него взгляд.

– Это странно, – сказал он. – Но тут всё странно.

Николас остановился посреди комнаты.

– Если им нужен интервент, – проговорил он, глядя в голографическое фальш-окно, – они могли бы получить его намного проще. Применить силу, шантажировать нас… Да что там, просто потребовать с достаточной жёсткостью. У них слишком много сил, Эрвин, чтобы распинаться так, как они распинаются. Йеллен лицемерил, когда говорил, что дарит нам заводы от щедроты душевной. Они хотят что-то взамен. То, что нельзя взять силой… Эрвин, что это может быть?

Фрайманн помолчал.

– Хорошее отношение, – сказал он внезапно.

Николас обернулся в изумлении.

– Хорошее отношение, – повторил Эрвин, доставая сигарету. – Это единственное, что нельзя взять силой даже у самого слабого.

Николас нахмурился. Он чувствовал растерянность. Эрвин был прав, но…

– Тогда почему Йеллен так держится? – спросил он. – Чего-чего, а хорошего отношения не добиваются издёвками.

– А мы очень строптивые, – ответил Фрайманн, закуривая. – И мы сильно провинились перед Неккеном. Неккен не может нас улещивать. Где Неккен, а где Циалеш. Значит, сначала нужно нас запугать, а потом оказать милость.

Николас вздохнул.

– Да, – пробормотал он, – логично… Но это ничего не объясняет. Где Неккен, а где Циалеш? Зачем им наше хорошее отношение?

– Я не знаю, – сказал Фрайманн, – я о другом думаю.

– О чём?

– О яхте Йеллена. Ты летишь туда один. Я боюсь за тебя, Ник.

Плечи Николаса опустились. С минуту он стоял тихо, а потом подошёл к Эрвину сзади и обнял его за шею, прижался щекой к колкому ёжику волос. Поцеловал в ложбинку под затылком. Эрвин накрыл его руку своей. Положил сигарету в пепельницу, обернулся и посадил Николаса к себе на колени. Николас прикрыл глаза, обнимая его. Эрвин притянул его ещё ближе и поцеловал в губы – медленно, нежно, замирая в соприкосновении; жёсткие пальцы его проскользнули под воротник рубашки и нашли какие-то точки на плечах и позвоночнике, нажатие на которые заставило Николаса сладко изогнуться. Но расслабиться у него так и не получилось, и Эрвин, поцеловав его в шею над горлом, вздохнул и просто прижал его к себе.

«Нас нужно запугать, – подумал Николас, пряча лицо у него на плече. – Перед тем как оказывать милость, Неккену нужно нас запугать… И я, похоже, приму первый удар».

…В некотором роде Йеллен сам себя обыграл. Обещанная им машина опоздала на два часа, потом не торопилась в пути, теперь директор распространялся о тонкостях терраформирования астероидных яхт… Спустя какое-то время Николас устал тревожиться, устал держать себя в напряжении, и в конце концов его одолела скука. Со скукой пришло то спокойствие, которое было так ему необходимо.

– Прекрасная работа с флорой и фауной, – сказал он, отставляя пустой стакан. – Судя по виду, им здесь комфортно.

Йеллен расцвёл.

– Да, – подтвердил он, – да. Почти не требуют ухода. Не больше, чем на настоящей планете. Правда, атмосферу приходится дополнительно придерживать силовым полем, – без всякой связи поведал он. – Но как иначе?

– Здесь очень удобное расстояние до звезды, – заметил Николас, – даже удачнее, чем у Сердца Тысяч. Но если вы решите переместиться в другую систему, что случится с этим прекрасным миром?

– Ничего не случится, – удивился директор. – Включим искусственное солнце. Это приближаться к звёздам не стоит, а удаляться – сколько угодно.

Он улыбался. Карие глаза чуть прищурились, и красивое лицо Йеллена сделалось хитрым, лисьим. Николас подумал, что это можно счесть откровенностью.

– А вы считаете это место скорее яхтой или планетоидом? – спросил он, поглядев в круто выгнутый горизонт.

Йеллен опустил глаза и помолчал, улыбаясь с каким-то сожалением. Потом лирично вздохнул.

– Это яхта, – сказал он. Голос его смягчился, интонации сделались почти интимными. – У неё есть порт приписки, её выпускали в космос как корабль и называется она как корабль… Но пока приходится считать её небесным телом.

– Почему?

Директор тихо засмеялся.

– Двенадцать тысяч обитаемых миров, – проговорил он задумчиво и пафосно. – И у каждого жителя навяз в зубах наш слоган. Неккен: космос доступен!.. По иронии судьбы нам, правлению корпорации, он недоступен. Мы обязаны держать руку на пульсе событий. Оставаться в центре мира, на Сердце Тысяч. Мы не можем покинуть систему.

– Зачем же вам тогда яхта? – учтиво поинтересовался Николас.

– Я приобрёл её на будущее. В расчёте на старость. Когда я выйду на пенсию… – Йеллен снова заулыбался и сощурился, окончательно став похожим на лиса, – когда я стану старикашкой, о, я стану гнусным богатым старикашкой!..

Николас вежливо усмехнулся. «Ты выйдешь на пенсию, – подумал он, – только если угодишь в немилость к Тикуанам, а для тебя это хуже смерти. Но гнусный и богатый ты уже сейчас».

– …Я буду странствовать по Сверхскоплению, от системы к системе, – продолжал Йеллен, – на мире-корабле и любоваться изменяющимся рисунком звёзд. Лучшее, что Вселенная может предложить человеку, не правда ли? Знаете, как я назвал яхту?

Николас изобразил на лице любопытство.

– «Поцелуй», – вполголоса, почти интимно проговорил Йеллен. Он подался к гостю, облокотившись о белый столик. Налетел порыв ветра, донёс аромат цветущих роз.

– Экстравагантно, – ответил Николас, отвёл взгляд и подумал, что любовь директора к роскоши доходит до дурновкусия.

Из-за горизонта и с горных отрогов медленно плыли облака, заволакивали небо белыми пеленами. Холодало. С крыши дворца сорвалась стая голубей, промчалась, шумно хлопая крыльями, и скрылась за рощицей. На опушку рощи вышла лошадь с жеребёнком и стала пастись.

– Я увеличил облачность, – сказал Йеллен. – Я помню, господин Реннард, вы не любите прямого света…

– Вы же знаете, столичное солнце слишком яркое для приезжих.

– Да, – директор кивнул, – на Сердце для приезжих многое слишком. Хотите грозу? Станет свежее.

– Не стоит, благодарю вас.

«Пора сменить тему, – снова подумал Николас. – Я летел сюда из семнадцатой сферы не за тем, чтобы развлекать беседой господина директора…» Он бездумно разглядывал пейзаж. Он уже просчитал, что будет говорить, и только собирался с духом, чтобы приступить к настоящему делу.

– А здесь тоже ти-интерфейс? – спросил он.

– Разумеется. Один из первых рабочих образцов.

– Господин Йеллен… – Николас помедлил, – прошу прощения, если вопрос неуместен. А зачем он мантийцам?

Рот директора искривился в гримасе искреннего злорадства. На лице Йеллена выразилось, что ответит он с удовольствием.

– О! – сказал он. – Во-первых, психологический элемент. С этой технологией мы изрядно обошли Манту, а имидж «общества будущего» для Манты чрезвычайно важен. Они не могут позволить себе отставание в науке. А во-вторых, эта технология создавалась для армии. Там, где нельзя обойтись автоматикой, где командир принимает решение и отдаёт приказ, ти-интерфейс представляет огромную ценность. Вообразите армаду беспилотных аппаратов, которой человек управляет мыслью. Ни одного неверно понятого приказа, никаких промедлений, никакого личного фактора. – Глаза Йеллена сверкнули.

– Для армии? – тихо повторил Николас.

«Вот оно что, – подумал он. – Даже странно, что Йеллен так скоро и свободно об этом заговорил. Пропагандистские фильмы, четыре процента информационного пространства и ти-интерфейс… Любопытно, сколько денег тратит Неккен на военные разработки. Но неужели они действительно собираются воевать? С Мантой? Это же не какая-нибудь “маленькая победоносная война”! Да и зачем бы такая война понадобилась корпорации…»

Плыли облака. На лицо директора упала тень – и вдруг оно изменилось неуловимо. Ласковый лис, управленец и финансист внезапно сделался суровым, прямым и жёстким, как кадровый офицер. Линия рта изменилась, скулы и глаза прочертились металлом. Даже белый летний костюм Йеллена показался кителем. И не осталось, не могло быть сомнений – это для себя Алан Йеллен создаёт армаду беспилотников, управляемых мыслью. Если придёт нужда, он лично отправит её в бой.

Николас выпрямился в кресле. Плечи сами собой развернулись, как на трибуне во время парада.

– Для армии, – хладнокровно подтвердил новый, железный Йеллен. – Союз Двенадцати Тысяч должен держать паритет. Скажу прямо, мы проигрываем информационную войну. Просто потому, что ратуем за сохранение существующего порядка. Манта же предлагает нечто совершенно новое. Понятно, что нынешним положением дел многие недовольны. Так бывает всегда.

«Многие недовольны, потому что вы грабите этих многих», – подумал Николас, но смотрел он на Йеллена по-прежнему внимательно и с пониманием.

– …А недостатки альтернативы, – закончил директор, – остаются в тени и кажутся наивным умам не вполне реальными.

– Вы опасаетесь агрессии со стороны Манты?

Йеллен снисходительно улыбнулся. Николас внутренне поморщился, осознав, что допустил ошибку терминологии.

– Мантийцы не агрессивны, – сказал директор.

– Они развязали Великую войну, – заметил Николас.

– Войну развязал Союз, – Йеллен покачал головой, – потому что у Союза просто не было другого выхода. Вирус не испытывает ненависти к организму, он просто так существует. Но если организм не будет бороться, то погибнет. Мантийцы просто так существуют, а нам приходится быть милитаристами и агрессорами.

Он вздохнул и прикрыл губы двумя пальцами.

Лицо его вновь переменилось. В нём по-прежнему не было ни тени лукавства, ни намёка на высокомерие, но и ледяная суровость улетучилась. Директор задумчиво смотрел в горизонт своего астероида. Теперь он выглядел сдержанно-благородным, умудрённым. Точно имперский министр, которым, в сущности, и являлся… Николасу вспомнились слухи: поговаривали, что один из сыновей царствующего гендиректора Акены Тикуан рождён от Йеллена. Правда, относительно того, который именно, мнения расходились.

– Даже на «Поцелуе», – сказал этот Йеллен, третий по счёту, – стоят пушки.

Николас почувствовал озноб. Над горами облака темнели, обращаясь в тучи.

– На яхте? – заметил он, с усилием сохраняя внешнее спокойствие. – Ведь вы не планируете покидать систему Сердца в ближайшее время?

– Кто знает, – медленно сказал директор, – что случится в ближайшее время.

«Сейчас, – подумал Реннард, – сейчас нужно задать вопрос. Давно пора сменить тему. Чего я жду? Я летел сюда из семнадцатой сферы. Я столько нервов успел сжечь. У меня есть дело, есть задача, которую надо решить. Я уже всё рассчитал, почему я молчу? Чёрт меня подери, Йеллен играет со мной как кошка с мышью, но я как будто уже сдался. Он слишком… слишком…»

Николас сам себе толком не мог объяснить, что происходит. Казалось, Йеллен физически держит беседу в руках, как силовой канал удерживает русло реки, как дирижёр – голоса оркестра. Можно было только подпевать ему, но не вести свою партию. Реннард подумал, что этот человек-оборотень, с одинаковой лёгкостью превращающийся то в лиса, то в волка, намного умней и страшней, чем кажется. Алан Йеллен, владыка мира, второй человек в Сверхскоплении…

И директор снова переменился, как погода в апреле.

– Впрочем, огневой мощи моего «Поцелуя»… – он выдержал паузу, достаточную для того, чтобы сказанное превратилось в двусмысленность, – достаточно, чтобы никого не опасаться. Мы, конечно, не «Трансгалактика», но ответить на вызов можем.

Николас незаметно перевёл дыхание. «Я не могу управлять разговором, – подумал он, – мне не хватает навыков и стойкости. Значит, не нужно и пытаться».

Йеллен покосился на него с любопытством. Николасу пришло в голову, что его мысли читаются по глазам, но сейчас это было даже к месту.

Он выдержал паузу. Йеллен ободряюще кивнул веками.

– Господин Йеллен, – негромко спросил Николас, – чего вы от меня ждёте?

Йеллен лучезарно улыбнулся.

– Вы интересный человек, – сказал он с преувеличенным выражением искренности, – новый человек.

– На Сердце Тысяч хватает интересных людей.

– Но мне не интересны люди с Сердца Тысяч, – директор обезоруживающе развёл руками. – Ваши мнения, ваш взгляд – он свеж.

«Опять, – подумал Николас с досадой, – он опять играет. Нет, я начал свою линию, и я постараюсь её не потерять».

– Я помню, – сказал он, – у вас свои интересы, господин Йеллен. Мне лестно ваше внимание. Но всё же, давайте перейдём к делу.

Йеллен покачал головой и с некоторой обидой спросил:

– А разве мы ещё не перешли?

Николас подавил вздох.

– Я официальное лицо, – сказал он. – Я посланник моего народа.

– Я помню, – директор кивнул, улыбаясь. – Семнадцатая сфера, Циалеш. Сто миллионов человек.

– Триста.

– Что?

– Триста миллионов. Дипломатическая изоляция и эмбарго. Мы хотим возобновить контакты с Союзом, мы готовы делать шаги навстречу. Господин Йеллен, я летел сюда в надежде решить эти вопросы.

На лице директора выразилось утомление. Некоторое время он смотрел на Николаса с укором. Николас не отводил глаз, Йеллен сделал это первым.

– Мне больше нравилось, когда вы говорили о приятных вещах, – печально сказал он, разглядывая цветущие аллеи сада. – С вами было приятно общаться.

Николас почувствовал раздражение, близкое к ярости. Подавить его стоило ему большого труда. Кем бы ни был господин Йеллен, он позволял себе слишком много.

– Я сожалею.

– А я, – обиженно заметил директор, – посвятил вам целый день, заметьте. Даже несколько дней.

Николас помолчал.

– Если я правильно помню, – сказал он, – таких, как мы, у вас две тысячи только в составе Союза… Две тысячи полномочных послов. И вы каждого удостаиваете личной аудиенции такой продолжительности?

– Нет, – Йеллен расцвёл. – Разумеется, нет. Считайте, что вам повезло.

– Я очень ценю ваше внимание, – терпеливо ответил Реннард. – Давайте решим деловые вопросы, господин Йеллен. Потом я буду всецело в вашем распоряжении. Думаю, ничем не омрачённая беседа покажется приятней нам обоим.

Йеллен посмотрел на него из-под ресниц и медленно, медленно, очень странно и очень ласково улыбнулся. У Николаса мурашки по спине побежали от этой улыбки.

– Что же, – сказал директор, – если вы настаиваете… Возможно, вы правы. Я слушаю.

Николас помедлил, покусывая губу.

– Мы получили два письма от Неккена, – сказал он, – некоторым образом противоречащих друг другу. В первом госпожа Тикуан заявляла, что не признаёт итогов революции и требует возврата кредитов. За этим посланием последовала изоляция планеты и эмбарго, его трудно было не принять всерьёз. Вы же говорите совершенно иное. Вы сообщили, что хотите восстановить контакты и возобновить торговлю. У нас возникло много вопросов. Безусловно, мы готовы идти вам навстречу. Мы хотим того же, что и вы. Но решение об изоляции принял Совет Двенадцати Тысяч, а не правление Неккена.

– Скажите, – прервал его Йеллен, – а до того, как стать послом, кем вы были?

Николас опустил руку со стола на колено, скрыв её от собеседника, и впился ногтями в ладонь.

– Я начальник Управления соцобеспечения, – спокойно ответил он. – Член Народного правительства.

– Военной хунты, – поправил Йеллен вполголоса, с почти эротическим удовольствием. – А вам, господин Реннард, доводилось, скажем так… отправлять на расстрел?

«Ах ты тварь, – подумал Николас в бессильной ярости, – да сколько же можно?! Тебя бы я отправил… Нет, прекратить. Даже думать так нельзя, он всё видит и попросту наслаждается моей злостью. Я не доставлю ему удовольствия».

– А также приводить приговоры в исполнение, – сухо ответил он. – Во время Гражданской случалось всякое.

– Очаровательно, – директор мечтательно прикрыл глаза.

Николасу стало холодно.

Он был близок к тому, чтобы вовсе перестать воспринимать Йеллена как человека и официальное лицо. Пожалуй, мантийцы не просто так отряжали ксенопсихологов для переговоров с ним. Директор очень убедительно разыгрывал непредсказуемую и неподвластную морали стихию.

Или дьявола.

По безмятежным зелёным лугам астероида бежали лёгкие тени облаков.

– Мы понимаем, какое влияние вы имеете на Совет, – продолжил Реннард, пытаясь сохранить твёрдость голоса, – но всё же речь идёт о совершенно разных организациях – государственной и коммерческой. Пожалуйста, господин Йеллен, проясните ситуацию. Совет планирует изменить решение?

Исполнительный директор в задумчивости покачал головой.

– Решение… – пробормотал он. – Окончательное решение циалешского вопроса. Знаете, господин Реннард, вы подали нашим деловым партнёрам дурной пример. Если все начнут устраивать революции, чтобы избавиться от госдолга, выйдет нехорошо.

– Мы понимаем. Но вы первым вышли на связь. Вы сказали, что хотите наладить дипломатический контакт и получить гарантии соблюдения правовых норм.

– Да… – с ленцой сказал Йеллен, – да… Правовых норм. Но знаете, нас не очень волнуют правовые нормы на одной конкретной планете в семнадцатой сфере. Нас больше волнуют правовые нормы в масштабах Сверхскопления. Так что окончательное решение вашего вопроса…

И вдруг он встал из-за стола.

Лицо его было теперь непроницаемо-мягким, словно лицо манекена.

У Николаса пересохло во рту. Он беспомощно поднял глаза, пытаясь проглотить вставший в горле комок. Йеллен не смотрел на него. Заложив руки за спину, выпрямившись, Йеллен смотрел в сторону гор, над которыми собиралась гроза.

– Если бы я хотел окончательно решить ваш вопрос, я бы решил его за пару минут, – вполголоса сказал директор. – У Циалеша, кажется, две луны? Одну из них мы роняем на планету, и живых на ней не остаётся. Сто миллионов туда, сто миллионов сюда – право, это такая мелочь в масштабах Сверхскопления… Вы, как человек, отправлявший других на расстрел, не можете меня осуждать. Давайте пройдёмся, если вы не возражаете.

Николас вздрогнул. Он моргнул, нервно сжал и разжал пальцы, оторопело глядя на директора. Потом механическим движением поднялся.

Происходящее словно утратило реальность, превратилось в не слишком качественную голограмму, какой-то нелепый фильм. Йеллен подумал и заулыбался – вежливо, тепло, с симпатией, всемогущий демон, владыка мира… Шагнув к нему, Николас едва не споткнулся о ножку стола. Вцепился в край столешницы: белоснежная скатерть поползла, пустой стакан упал на неё и выронил на чистейшую ткань каплю жёлтого сока… «Это какой-то бред, – подумал Николас, – это неправда. Это просто очень жестокая шутка. Йеллен может себе позволить, я перед ним никто…»

Директор протянул руку, точно предлагал взять его под локоть. Николас невольно отшатнулся, секунду спустя ему пришло в голову, что он поступил неучтиво, но было уже поздно. Впрочем, Йеллен всё равно получал удовольствие, наблюдая за его метаниями…

Они спустились по широкой мраморной лестнице и вышли в сад. За узорчатой башенкой флигеля сад просторными террасами опускался к реке. Дорогу обрамляли фонтаны. Жёлобы силовых полей вынуждали водяные струи сплетаться в вышине, образуя изысканные арки. На одной из террас расположилась стоянка машин. К ней директор и направлялся.

Николас молчал. Сердце колотилось под горлом, мир вокруг виделся нерезко, точно сквозь расфокусированную камеру, но часть сознания сохраняла способность к наблюдению и анализу. Он понимал, что Йеллен видит его ужас и растерянность и наслаждается ими, как лакомством. Директор развлекался: на свой то ли садистский, то ли вампирский лад… Ничего не оставалось, кроме как развлечь его.

– Господин Йеллен, – проговорил Николас, когда они уже миновали две террасы и приближались к стоянке, – вы шутите?

– Шучу? – тот улыбнулся. – Скорее, размышляю вслух.

– Не так давно, – медленно сказал Николас, пытаясь найти опору, – вы говорили, что хотите возобновить торговлю и дарите нам заводы…

Йеллен покачал головой.

– Это только одно из возможных решений, – пояснил он мягким тоном, противоречившим смыслу слов. – Показательная казнь мятежной планеты для нас выгоднее, чем мирное урегулирование конфликта. Никто не посмеет бунтовать, когда осознает, чем заканчиваются бунты. Совет не станет возражать. Под предлогом борьбы с тоталитаризмом можно сделать практически что угодно.

У Николаса закружилась голова. Он уставился себе под ноги.

«Я предполагал, что меня станут запугивать, – подумал он, – и оказался прав. Я действительно в ужасе. Но теперь Неккен должен чего-то потребовать от Циа. Йеллен, подонок, скажи наконец чего ты хочешь?! Я больше не могу».

– У вас поразительная выдержка, – отметил директор. – С каждой минутой вы нравитесь мне всё больше.

– Господин Йеллен…

– Дальнейшее развитие событий, – с улыбкой закончил тот, – зависит от вас.

На полпути между Лораной и Плутоний-Сити располагается космопорт «Пригорки». В конце войны там закрепились остатки правительственных войск. Штурм космопорта стал последним сражением Гражданской – не самым масштабным, не самым кровопролитным, но самым страшным.

К тому времени противник уже сдал нам столицу, президент был убит, члены правительства бежали с планеты. Но они отчаянно взывали к Совету, они всё ещё ждали появления миротворцев, которые должны были прийти во всеоружии гуманизма и свергнуть военную хунту… В Сверхскоплении не могло быть другой диктатуры, кроме диктатуры Тикуанов. Никакой другой власти.

Мы тоже ждали.

Мы предполагали, что после появления миротворцев война станет партизанской, и готовились к этому. Перед Народной Армией стояла задача всемерно осложнить контингентам Совета вторжение на Циалеш. А значит, космопорт нужно было взять, и взять в кратчайшие сроки.

Отступая из Лораны под натиском Народной Армии, правительственные части «эвакуировали» детей из городских школ. Полторы тысячи детей от шести до двенадцати лет. Их держали в заложниках в ангарах Пригорков, официально заявляя, что хотят вывезти их с планеты и тем самым спасти будущее Циалеша от жизни при тоталитаризме. Военкоры отсылали на Сердце Тысяч пронзительные репортажи о героических защитниках законной власти, которые ценой своих жизней… и так далее.

Разумеется, они не собирались никого «эвакуировать». Не потому, что отцы и матери этих детей дневали и ночевали у нашего штаба, требуя дать им оружие, чуть ли не с голыми руками собираясь идти в атаку. Им попросту не хватало кораблей. Самим героям демократии ещё предстояло рвать друг другу глотки за место на них.

Но наши войска не могли идти на штурм. Никакие меры предосторожности не смогли бы уберечь от трагедии, только чудом удалось бы спасти всех. А враг позаботился бы о том, чтобы чуда не случилось. Красочные фотографии жертв кровавого режима, которые можно предъявить Совету, были ценнее детских жизней. Все понимали, что с началом штурма солдаты откроют огонь по маленьким заложникам, сделают пару тысяч фотографий, чтобы выдать их за зверства Народной Армии, а потом сбегут с планеты.

План операции обсуждали больше суток. Пытались предусмотреть всё, спорили. Предлагали даже согласиться на «эвакуацию», лишь бы дети не пострадали. О гуманности этого решения тоже можно было спорить… Вот только врагу оно вышло бы поперёк всех планов, поэтому идти с ним на переговоры было крайне опасно. Последствий никто не мог предсказать, не исключалась возможность провокаций. Я присутствовал на заседании штаба и всё яснее видел, что комдив Уайтли просто не может решиться. Он начинал карьеру в правительственных войсках и хорошо понимал, что такое имидж, когда речь идёт о решениях Совета Двенадцати Тысяч. Кроме того, на его плечи ложилась ответственность за возможные жертвы.

Мы теряли время.

С утра я полагал, что имею только совещательный голос. К вечеру я понял, что это не так. Да, я был гражданский, но я был единственный в штабе человек из команды товарища Кейнса. Я имел власть решать, сколько стоит имидж и сколько за него можно платить.

Я должен был отдать приказ.

Когда я окончательно в этом убедился, то потребовал слова. Я видел, как на измученном лице Уайтли на миг засветилось облегчение.

– Товарищ комдив, – сказал я, – действуйте. Ответственность беру на себя.

Уайтли рывком встал.

– Так точно, товарищ начупр! – отчеканил он так, словно не комдивом был, а рядовым.

Эрвин Фрайманн, командир Отдельного батальона, поднял на меня чёрные как угли глаза. Лицо его, грубое и правильное, было бледно. Помню, я мимолётно спросил себя, о чём думает Чёрный Кулак, но мгновенно потерял к нему интерес. Бойцы Отдельного батальона, революционная гвардия, сейчас шли в огонь первыми.

Штурм начался без четверти полночь. Потери убитыми составили девятьсот четырнадцать солдат противника, тысяча семьсот двадцать наших бойцов, в том числе триста восемь бойцов Отдельного батальона, и десять человек из числа заложников.

Я принял это решение.

Не стоит думать, что у меня был выбор.

Почти так же я чувствовал себя, стоя перед Аланом Йелленом на мраморной лестнице его сказочного дворца. Зависит от меня, сказал он? От меня ничего не зависело. Я должен был выслушать какой-то вопрос и ответить «да». Никакого другого ответа не существовало.

Но всё же это было слишком неожиданно… Какой-то миг я глупо глядел на Йеллена и нервно кривил рот, а потом нелепо переспросил:

– Что?

Йеллен радостно заулыбался. Он смотрел на меня, чуть откинув голову, словно оценивая или любуясь.

– Я принимаю решение, – сказал он ласково, как воспитатель, добрый и терпеливый. – Я могу принять любое решение. Применение силы нам выгодно. Проявление миролюбия и гуманности – тоже. В целом вопрос не настолько значимый, чтобы много над ним раздумывать. Какое решение я приму, зависит от вас, Николас… Николас, – повторил он, чуть растягивая слоги.

Меня продрала дрожь.

До сих пор я думал только о деле. Я сознательно не замечал некоторых тонкостей в обращении Йеллена. Мне казалось, что это просто разновидность насмешки и лучше её игнорировать, как я игнорировал Стерлядь. Мне и сейчас казалось, что это всё бред. Такого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Алан Йеллен, исполнительный директор Неккена, официальное лицо, отец одного из принцев Тикуанов…

– Что я должен сделать? – спросил я наконец.

Йеллен склонил голову к плечу. Глаза его сияли.

– Я вас хочу, Николас, – проникновенно сказал он. – Вы сводите меня с ума.

Я подозревал, о чём пойдёт речь, но всё равно не поверил ушам.

Подобной откровенности я от господина директора не ожидал. После всех его увёрток она был как пуля в лоб. Должно быть, на такой эффект он и рассчитывал. Прокрутив в памяти наши карикатурные переговоры, я подумал, что был слишком высокого мнения о юморе господина Йеллена. Всё это время он со мной заигрывал. Завлекал в сети. Действовал нагло, гнусно и торопливо – ни дать ни взять столичный ловкач охмуряет деревенского паренька. Меня передёрнуло от отвращения. Обстоятельств, менее располагавших к такого рода забавам, я не мог и вообразить… Йеллен смотрел с предвкушением, глаза масляно блестели. Он был привлекательным мужчиной, и легко верилось, что Акена выбрала его в консорты, но это выражение лица превращало его в урода. Демоны некрасивы.

Я перевёл дыхание и начал, ещё не зная, что, собственно, хочу сказать:

– Господин Йеллен…

– Ваша девическая застенчивость, – пропел директор, – ваш наивный дикарский мундир, ваша экзотическая внешность…

«Этого не может быть», – пронеслась нелепая мысль.

– …и, конечно, моя абсолютная власть, – закончил Йеллен, сладостно жмурясь. – Я могу сделать с вами всё, что угодно. И не только с вами, со всей вашей планетой. Казнить и миловать. Вознести на вершину процветания или физически уничтожить. Вы ждёте моего решения по циалешскому вопросу? Власть развращает. Сами видите.