Сфера-17 Онойко Ольга
Но правильнее ли?
Хорошо бы у дяди Сана спросить, но он же догадается обо всём сразу… Он, вообще говоря, уже догадался и только ждёт, как они решат сами.
– Я вам хочу на летние каникулы подарок сделать, – говорит дядя Сан. Давайте загадывайте желания, только, чур, выполнимые. Вокруг света на воздушном шаре хотите? А посмотреть на океанское дно из батискафа? Экскурсию на плюс завод? На экспериментальную ферму? На раскопки? Хотите пойти в море на паруснике? Уф, я выдохся, давайте придумывайте сами.
Озадаченный Тон надувается, как рыба-шар. Найру просовывает язык в дырку от зуба. Алзее вообще не до подарков и приключений. Лами тянет руку.
– А можно слетать на другую планету? – тоненько спрашивает Лами.
И немедля все вскидываются, Найру вскакивает, как чёртик на пружине, у солидного Тона загораются глаза. Алзее забывает о моральной дилемме и подаётся вперёд. Идея – класс! На пять идея, вот Лами придумала! Отлично…
Дядя Сан сутулится и тяжело задумывается.
– Можно, – говорит он вполголоса, дёргая седой вихор за ухом, – можно, – и вздыхает: —Только это же придётся к полковнику на поклон идти… Хорошо, дети, через две недели летим!
Полковник Джон Уэйнрайт – существо мифическое. Это начальник администрации шестой оккупационной зоны, четырёхзвёздный легионер (то есть фактически генерал-лейтенант), он руководил обороной Сеймарана и наступлением в тех областях обитаемого мира, которые сейчас называются шестой оккупационной зоной. До войны он служил в космофлоте под началом Роэна Тикуана. Полковник пребывает в меж-звёздном пространстве на автономной базе «Текон-дерога», переделанной из тяжёлого планетарного штурмовика.
На самом деле его, конечно, не существует.
Манта и «оккупационные зоны» несовместимы в одном понятийном пространстве. Как материя и антиматерия. Полковники, легионы, штурмовики – это всё история докосмической эры, это было на Земле и там навсегда осталось. Сейчас ничего подобного быть не может. Ну разве что на отсталых планетах, которым помогает Комитет Коррекции…
Но для того, чтобы покинуть планету, нужно просить у полковника разрешения.
Детей, разумеется, не посвящали в подробности, а получить разрешение Сану Айрве оказалось легко. Он уехал на два дня, а через две недели они и правда полетели на другую планету. Учитель выбрал такую, на которой только началось терраформирование, и это был прямо-таки дивный сон, а не каникулы: скафандры, яркие звёзды в лиловом небе, сбивающие с ног ветра. В низинах уже скапливался кислород, а чуть поднимешься на холм – и закрывай створку шлема…
…Через несколько лет, когда император Роэн перестал быть сказочным персонажем вроде Люцифера и сделался живым человеком, только очень невежественным и жестоким, полковник уже приезжал в школу сам.
Вообще-то он приехал не к Сану Айрве, а в городскую администрацию. Но после этого явился в интернат – не то с инспекцией, не то с визитом. Унимобилей тогда ещё не делали, поэтому полковник в целях экономии времени и оптимизации процессов передвигался на универсальном истребителе. Когда на школьный парк упала тень «Фактора», все как-то сразу затихли. Тётя Зара заперлась в подсобке и там, кажется, плакала. Дим Лир зачем-то выгнал малышню из бассейна. Директриса сначала решила отменить уроки, потом перепугалась и решила ничего не отменять. Дядя Сан ещё её успокаивал. На перемене сведущий Тон по секрету рассказал, что у тёти Зары почти весь коллектив погиб в боях и с ней ни в коем случае нельзя об этом разговаривать. Лами при этих словах побелела от боли сочувствия, а Найру Тона не слушал: Найру забрал в инфоклассе камеру, сбежал и несколько часов вдумчиво изучал вражескую военную технику.
Алзее тоже сбежал, заключив, что на рисовании обойдутся без него, а он обойдётся без рисования. Его мало интересовала техника. Он хотел увидеть полковника Уэйнрайта, оккупанта, легионера. Человека прошлых эпох.
Дядя Сан повёл полковника гулять по главной аллее. Там, конечно, не было сейчас ни души. Алзее легко скрылся в подлеске. Надо сказать, что полковник вполне выглядел человеком из прошлого: его четыре звезды были вытатуированы у него на щеках, он носил нелепый головной убор – фуражку, и погоны у него сверкали. Точь-в-точь гость с отсталой планеты, которому показывают светлое будущее…
Алзее не расслышал ни слова из их разговора: он не думал приближаться на такое опасное расстояние, а кроме того, ему не нужно было слышать. Он уже умел читать язык дистанций, жестов и пауз, издалека определять меру напряжения мышц, различать центр и периферию территории. Сан Айрве и Джон Уэйнрайт неторопливо шли от посадочной площадки за воротами к Дому интересов. Обычно в Доме денно и нощно кишели разные увлечённые люди, а сейчас их как ветром сдуло… Полковник шёл красиво: прямой как стрела, с развёрнутыми плечами. Только вот спину у него зажимало, шея ныла, а пресс был твёрдым как камень. По сравнению с ним казалось, что учитель сутулится и шаркает, но на самом деле он был совершенно расслаблен и гармоничен… Первые минут пятнадцать дядя Сан прислушивался к полковнику, потом стало наоборот и уже не менялось. И это не было связано с очередностью реплик.
Больше Уэйнрайт в интернате не появлялся. Спустя какое-то время он вообще исчез, начальником шестой оккупационной зоны стал полковник Джексон.
…Время – поздний вечер, собирается гроза. За лесом, на горизонте, она уже началась. Небо там вспыхивает и мерцает. Скоро отбой, пора ужинать, но на ужин никто не торопится. Так всегда бывает, ругайся – не ругайся: если уж народ собрался в Доме интересов, увести его оттуда может только учитель.
Учитель пришёл за ними.
Найру, Алзее, Лами и Тон отправились в Дом интересов после уроков, как всегда. Но они не вместе. Лами танцует в балетном зале перед зеркалом, Найру в мастерской режет по дереву, Тон в лаборатории вот уже месяц как собирает геном ежа (всем ужасно интересно оттого, что он собирает именно ежа, и Тон доволен), а Алзее не может отойти от симулятора астрофермы, он застрял на четвёртом уровне. На четвёртом уровне надо рассчитывать экономическую целесообразность, а это страшно сложно и занудно. Даже дядя Сан целый час её рассчитывал. Смешно: он пришёл собирать учеников на ужин и засел в компьютерной игрушке, как маленький. Зато так потешно ворчал, объясняя, что к чему, даже симулятор перестал казаться скучным…
Потом дядя Сан спросил, как продвигается их совместный проект по палеонтологии. Алзее про него вообще забыл, и дядя Сан погрустнел.
Они очень редко бывают вместе, его ученики. Они дружат, но это обычная дружба одноклассников: стоит им разлучиться надолго, она рассыплется. Они должны стать коллективом, но процесс идёт так трудно, так медленно. Есть бородатый анекдот: настоящий коллектив может надеть одно пальто с двадцатью рукавами, и всем будет удобно. Пожалуй, «надеть пальто» они могут, никому не тесно, вот только разъезжается оно, рассыпается пылью, словно сгнило уже, изъедено молью… И великий учитель осторожно ловит, бисерными стежками закрепляет связующие нити.
«Ладно, – говорит дядя Сан, – пойдём за Найру». И Алзее с готовностью встаёт из-за компьютера.
Мастерская в подвале. Пол засыпан стружкой и опилками, в воздухе носится пыль, пахнет деревом. Дядя Сан с удовольствием принюхивается. Завидев его, Найру довольно улыбается и поднимает повыше свою работу. Из здоровенной деревяшки он вырезает звездолёт. Не модель – это проще простого, – а скульптуру, живого «ската» в полёте. Он и правда как живой, очень красивый, взмахивает крыльями, словно вот-вот взлетит. Он ещё не доделан, но уже видно, что это «орляк». «Ага, – думает Алзее, – всё с тобой ясно, ничего у тебя не выйдет». Найру хитрый и всё делает с намёком. «Орляка» работал дядя Сан, когда дрался с Сердцем Тысяч.
Найру хочет, чтобы учитель рассказал про войну.
Но он не расскажет. Алзее знает, он уже подходил и так, и эдак, и прямо, и направо.
Спросишь: Дядя Сан, что ты делал на войне?
Ответит:
– Стрелял.
– И что?
– И попадал.
А больше ничего не скажет, только покажется вдруг очень, очень старым и уйдёт куда-нибудь…
Шутка ли – твой учитель не просто лучший на свете учитель, но ещё и великий защитник мира… А ведь маленькими они и не догадывались об этом. Нет на свете человека безобиднее, чем дядя Сан. Никто в школе ни разу не обмолвился, что Сан Айрве – военачальник и герой сражений. Это потом, в старшем классе, когда приехал Уэйнрайт и тётя Зара слегла с нервным срывом, Тон узнал, что дядя Сан воевал, а Алзее по наущению Найру влез в закрытую базу данных. У него потом просто руки дрожали от восторга. Все они ходили с горящими глазами: биография у дяди Сана оказалась такая, что никаких приключенческих книжек не надо. Почему, почему он ничего не рассказывал?! Они дружно насели на него и потребовали историй, но дядя Сан огорчился чуть не до слёз и наотрез отказался говорить.
Маленькими они и не думали о том, что была война. О ней не упоминали. На уроках истории рассказывали о древних войнах, о тёмных эпохах Земли, и ни слова не звучало о том, что сейчас – тоже тёмная эпоха, что все люди считаются подданными императора (что за бред-то такой, они ничьи не подданные, они коммунисты!), что планеты Манты поделены на оккупационные зоны, люди поражены в правах, и нет коллектива, который бы не пострадал от войны…
В том, что их коллектив так и не родился, тоже виновата война.
Для того, чтобы понять это, Алзее потребовалось дожить до тридцати лет и стать штатным сотрудником Комитета Коррекции. Эти сведения не афишировались.
Мантийцы заводят детей только по одной причине: если жизнь настолько прекрасна, что её хочется подарить другому. Все инстинкты подавлены, поэтому физиология молчит. Разум продолжает себя в плодах труда, организм не требует продолжить себя в детях. Ребёнок не должен приходить в мир, который ему не рад.
Но война забрала миллиарды жизней, а унизительная оккупация забрала уверенность в завтрашнем дне и спокойное счастье. Воспроизводство населения прекратилось, хуже того – молодые, полные сил люди продолжали гибнуть от иммунодефицита, вызванного депрессией. Верховный Совет понял, что если так будет продолжаться, мантийцы просто вымрут. Империя окончательно победит, новое человечество задохнётся во тьме. Тогда Верховный Совет решил временно изменить демографическую политику.
И появились «дети войны».
Их зачинали без желания и рожали в печали. Каждый пятый не выдерживал операции, каждого второго врачи буквально возвращали с того света, выводили из нескольких клинических смертей. Физически «дети войны» ничем не отличались от нормальных мантийцев, но психологических проблем у них было на порядок больше. Их брали к себе лучшие наставники: все силы ума и души клали на то, чтобы скомпенсировать эту злосчастную неполноценность, чтобы никто не почувствовал себя ущербным. Дяде Сану это удавалось лучше всех. У него учились учителя. Но даже он не был всемогущим.
Они четверо – Лами Рен, Найру Тин, Тон Гдор и Алзее Лито – так и остались одиночками.
Но тогда, в школе, они, конечно, ни о чём не подозревали.
– А как звали твоего «орляка», дядя Сан? – спрашивает Найру с невинным видом. Алзее улыбается, а дядя Сан тяжело вздыхает.
– Таша, – отвечает. – Она была девочка.
Найру хихикает, но мгновенно замолкает: настроение у дяди Сана нерадужное.
Алзее мнётся и спрашивает:
– А где она теперь? Она ведь, наверное, к тебе привыкла.
– Ага, – говорит дядя Сан и снова вздыхает, – привыкла, хорошая была девочка… Убили её, в рамках программы по разоружению.
Ему так горько, что кажется, будто в комнате становится темнее. Алзее стискивает зубы. Найру опускает глаза. Сейчас нельзя больше об этом говорить, но Найру почему-то этого не чувствует.
– Ничего, – едва слышно шепчет он, – ничего, вот я пойду работать в Комитет…
– И что, – тяжело спрашивает дядя Сан, – обратно вооружишься?
Найру часто моргает белыми ресницами. Хмурится, ковыряет ножиком деревянный «орляк». Все уже знают, что он спит и видит, как станет социокорректором. Дяде Сану эта идея не нравится, и Алзее не знает, как признаться ему, что сам собирается туда же.
До выбора профессии ещё много лет, но в интернат уже приезжают специалисты, читают лекции. Лекции все одна другой интересней, но хвостом народ после лекции ходил только за Эло Ниир, хоть она и была страшная, как полковник Уэйнрайт. Даже страшнее. Сердце в пятки уходило и у взрослых, а малышня так просто от одного вида её замирала на месте и тряслась овечьими хвостиками. Психомаска в действии.
– Эта ваша психомаска неприятная, – печально сказал ей дядя Сан, – я прошу её к детям не поворачивать. Эло его сразу послушалась, аттракцион кончился, но вспоминали его ещё несколько месяцев…
Дядя Сан ничего не рассказывает о войне.
Уже будучи сотрудником Комитета, Алзее узнал, куда исчез Джон Уэйнрайт. Менее чем через год после памятного визита на Манту Уэйнрайта судили товарищеским судом. Его мысли и решения перестали быть мыслями и решениями легионера, братья по оружию не могли доверять ему так, как прежде. Но никаких преступлений он не совершил, оставался безупречно верен императору, и суд пришёл к выводу, что во всём виновато переутомление. Слишком опасная и ответственная работа. Уэйнрайта без лишнего шума перевели служить в другое место, поближе к родному Сеймарану.
Выяснять детали биографии всеми забытого полковника Алзее Лито стал после того, как в окружении дяди Сана, теперь координатора планеты и члена Верховного Совета, появился человек с едва приметными пятнами зачищенной кожи на щеках. К этому моменту Роэн Тикуан и его Империя уже пять лет как были мертвы, понятие оккупационной зоны снова стало принадлежностью истории? и минул год с того дня, когда Дина Тикуан приказала отравить газом сто тысяч легионеров.
Выучка не подвела солдат: многие сумели спастись. Но выше их сил было смириться с тем, что случилось. Императрица Дина поступала как злейший враг империи, верные воины Роэна оказались преступниками, их приговорили к уничтожению… Они сходили с ума. Кто-то отказывался принять изменившийся мир и продолжал служить покойному императору, пока не погибал. Другие меняли личность и пытались начать жизнь с нуля. Те, кому забыть не удавалось, жили в сплошном кошмаре и в конце концов сами сдавались преследователям или кончали самоубийством.
Бывший полковник Уэйнрайт выбрал второй путь.
Полковник был не единственным. Алзее запрашивал данные только один раз, нашёл пятерых, за последующие годы их число могло увеличиться.
После гибели империи у Комитета было много работы. Но наконец работа снова стала им в радость: аппарат внешнего влияния занялся своим прямым делом – помощью отсталым мирам. До сих пор все силы уходили на то, чтобы бороться с империей её же методами. Сотрудники мучились, калечились психически. Алзее лично знал человека, который готовился в исполнители «задачи Х». Выбрали другого, но Тар Дален уже не смог вернуться к нормальной жизни. Он жил где-то в лесничестве отшельником и скоро умер. Алана Тикуана убил Энки Рио, он оказался устойчивей, но тоже вскоре погиб – во время интервенции на Еве. Анализ его действий показал стремление к смерти.
Дон Эйн, социальный консультант, был отличным работником и прожил почти четыре года. Для человека, который сделал операцию уже взрослым, это очень долго. Алзее полагал, что за это тоже следует благодарить дядю Сана: в таком тонком деле, как продление жизни, большую роль играет внутренняя гармония, а Дону неоткуда было её взять. Его решение не было сиюминутным порывом, но он тяжело переживал гибель своей родины. «Я служил другой стране, – говорил он, – но она изверилась и иссякла, её не стало. Я должен был умереть, чтобы мою семью не преследовали. Но у меня был друг Сан, поэтому я смог начать всё сначала».
Манта многое сделала для того, чтобы страна полковника Уэйнрайта изверилась и иссякла. Но Дон Эйн так и не узнал об этом. В конце концов, никто не руководил мыслями принцессы Дины, когда она подписывала приказ об уничтожении Легиона.
Дядя Сан очень горевал по другу. Возмущался, что медики так и не придумали способа запускать омоложение. Дон мог бы принести своей новой родине столько же пользы, сколько принёс прежней, но не успел…
Манипулятор-официант был не вполне исправен и смешно заваливался набок, посуда дребезжала. ИскИн бархатным голосом извинялся за отсутствие запчастей. Его не слушали. Николас несколько минут колдовал над интерфейсом оформителя, потом запустил программу. Включились декоративные голограммы, снятые на Циалеше: северный двулунный вечер с белым сиянием, холодное побережье и земные сосны, колоннами встающие над алым местным подлеском. Эрвин поглядел в далёкий серебрящийся горизонт и чему-то кивнул.
Николас вернулся в кресло. Эрвин поднялся в постели и попытался перетащить его ближе к себе; Николас выругал его и сам пристроился рядом, поверх одеяла.
– Подожди, – сказал Николас, всё ещё осмысливая услышанное, – но ты не мог… Эрвин, сколько тебе лет?
Эрвин вздохнул. Опустил глаза со смущением почти забавным.
– Я старше, – признался он. – Мне пятьдесят восемь. Но, Ник, это не важно. Совсем.
– Да, – проворчал Николас, – на самом деле тебе двенадцать, я знаю.
– Почему двенадцать? – удивился Эрвин.
– Это не важно, – сказал Николас, – совсем. Эрвин, что ты сделал на Сердце Тысяч? Пока я был на приёме? Почему им внезапно стало нужно тебя убить?
Фрайманн подумал, покусал нижнюю губу.
– Убить? – переспросил он. – Это не вполне верно. Я не думаю, что им нужно было меня убить.
– Они тебя почти убили.
– У них не было другого выхода. – Он ещё повременил, собираясь с мыслями; Николас не отрывал взгляда от его лица. – Понимаешь, я никогда не мог выиграть у Эло, – вполголоса сказал Эрвин. – Она техничней. Она лучший специалист. Я не знаю, как у меня получилось. Тем более что я испугался. За всё время, пока она была инструктором, у неё выиграл только один человек, и это был Уэйнрайт. Бывший Уэйнрайт. Но в нём много осталось… от него.
Он откинулся на подушку и уставился в потолок. Долго, шумно выдохнул. Задумался; и Николас повторил:
– Чего хотела Эло Ниир, если не убить тебя?
Эрвин помолчал.
– Понимаешь, – медленно сказал он, – несмотря ни на что, я не мог оставить дядю Сана. У меня не было коллектива, но у меня был учитель. Он очень хороший человек. Очень добрый. Он единственный, кому я дорог там. И когда я узнал… Я понял, что должен ему позвонить. Для этого нужен был мантийский коммуникатор. Я знал код прямого доступа, но с другого устройства он бы не сработал. В офисе Неккена были агенты. Мне пришлось продавить одного из них. Так всё и вышло.
Он снова замолчал, опустил глаза. Николас ждал.
– Дядя Сан понял, – сказал Эрвин наконец. – Поблагодарил. Он сказал, что рад за меня и что я перед ним не виноват. И что я не единственный. Но Эло Ниир не знала содержания нашего разговора. Она или Эрт Антер, кто-то решил, что я неадекватен. Что у меня срыв, как у Реми Рейоса. Моим сведениям нельзя верить. И что это можно доказать дяде Сану.
– Кто это – Реми Рейос?
– Он работал на Гиакенене, – сказал Эрвин. – Это был самый серьёзный провал Комитета. Я теперь, наверное, второй. Но поглядеть на теперешний Комитет… Им нужно было меня спровоцировать, Ник. Чтобы я повёл себя неразумно. Агрессивно. Получить доказательства. Поэтому они поймали тебя. Я очень испугался. Но я удержался. У меня всё получилось. И у них не осталось выхода. Теперь их дисквалифицируют и будут лечить.
– Лечить? – переспросил Николас и подумал, что на Манте всё-таки есть своего рода пенитенциарная система. Впрочем, об этом можно было догадаться и раньше. Идея клетки для директора Йеллена председателю Комитета явно не казалась отвлечённо-фантастической.
– Да, – кивнул Эрвин. – Реабилитировать. Сотрудник Комитета так действовать не должен.
– Их вылечат, – сказал Николас со скрытой иронией, но Эрвин понял и миролюбиво заметил:
– Так их.
Потом он усмехнулся, но улыбка быстро сошла с его лица.
– Я не знаю, откуда они берутся, – сказал он. – Найру – «дитя войны», но Эрт Антер – нет. Дефект операции? Или воспитания? Заметили бы раньше. Должно быть, дефект психомаски. Но меня удивило другое. Когда Эло Ниир играла с Доном Эйном, она получала удовольствие, а он – нет. А ведь он был легионером с четырьмя звёздами. Сейчас трудно сказать, но, наверноt, я тогда решил, что оставлю Манту. Вернее, не решил. Допустил возможность.
Не говоря ни слова, Николас внимательно смотрел на него – чуть вскользь, мимо взгляда, не требуя откровенности. Эрвин сжал зубы, скулы его очертились резче.
– Полковник был хорошим человеком, – сказал он глухо. – И до, и после. Достойным. Иначе он не стал бы другом дяди Сана. Но после он вызывал жалость. Я не знаю, как объяснить. Его уважали за его решение. И вообще уважали. Но это всё равно не было правильно. Циалеш был моим первым внешним заданием, до этого я не вживался в чужую ментальность. Через несколько лет после того, как я натурализовался, случилась Hеволюция. Потом началась Гражданская. И я понял, что с Циалешем будет так же. Так же, как с полковником. Вы стали бы хорошими мантийцами. Самыми лучшими. Но не должны стать.
Николас молча опустил голову ему на плечо.
– У меня не было коллектива, – продолжал Эрвин, – поэтому мне легко было уйти. Особенно после натурализации. На некоторое время даже по инструкции положено забыть о первой личности. И я забыл. А потом у меня появился ты. Я не рассчитывал. Не надеялся. Когда я понял, что это… что это такое, я был счастлив как сумасшедший.
– Коллектив? – улыбнулся Николас.
Эрвин посмотрел удивлённо.
– Откуда ты знаешь?
– Догадался. Но неужели в коллективе все так друг друга любят?
– Да, – сказал Эрвин. – Может быть десять, двадцать человек. Я люблю тебя двадцатью любовями. За всех.
Николас потёрся лбом о его плечо, потом приподнялся и поцеловал его.
Он не знал, в каком состоянии раны Эрвина, боялся причинить ему вред и пытался удержать свой вес на руках, но Эрвин не считал нужным осторожничать. Силы в нём по-прежнему было немерено. В итоге Николас оказался лежащим поперёк его груди, голова на сгибе локтя, ноги в кресле. Вид у Эрвина был очень довольный. Николас улыбнулся.
– У меня любовь только одна, – сказал он, – но она вся твоя. Господи, что я говорю. Выражаюсь как герой сериала. Мелодрама. Но правда, Эрвин.
– Это не мелодрама, – мудро заметил Эрвин, – это ксеносоциология.
Николас засмеялся и попытался устроиться удобнее – головой на его груди. Эрвин опустил ладонь ему на шею, погладил, и Николас закрыл глаза.
– Говорят, Акена боится Сана Айрве, – заметил он почти беспечно.
– Я тоже слышал, – Эрвин сделал паузу. Николас точно воочию увидел, как он недоумённо моргает. – Я не знаю, как его можно бояться. Но всё равно, это хорошо.
– Хорошо, – согласился Николас. – Акена не станет воевать с ним.
– Но она не изменится, – сказал Эрвин. – И Комитет не прекратит работу. Этому не будет конца.
Николас вздохнул. Поднялся из объятий Эрвина, сел на краю постели.
– Да, – сказал он, – это не вселенское братство. А разве когда-то было по-другому? По крайней мере война остаётся холодной. Я теперь думаю о Циа, Эрвин. Вернее, о планах Акены на нашу социальную аномалию. Ей нужен был Легион, чтобы чувствовать себя защищённой. Теперь он ей необходим. И делать его придётся из Народной Армии. Из элитных её частей.
Николас поймал себя на том, что говорит рублеными фразами, как Эрвин; это его позабавило. Эрвин моргнул и наклонил голову к плечу. Некоторое время он смотрел на Николаса, озадаченно хмурясь. Потом удручённо покачал головой.
– Тогда я уйду в отставку, – сказал он. – Иначе мне придётся этим заниматься.
Николас усмехнулся. «Ах, железяка, – подумалось ему, – если бы мы могли просто уйти в отставку… У нас будет ещё три недели отпуска, и всё».
– Эрвин, – сказал он негромко, – если ты не будешь этим заниматься, этим будет заниматься кто-то другой.
Чёрные глаза Фрайманна сузились.
– Человек, который боится Манты и ненавидит её, – продолжал Николас. – Однажды леди Тикуан отдаст приказ, и он его выполнит. Возможно, в тот момент он будет стоять на мостике «Трансгалактики». Этого нельзя допустить.
На минуту лицо Эрвина утратило всякое выражение. Потом он обречённо вздохнул.
– В конце концов, – сказал он, – ты всё-таки меня перевербовал.
Эпилог
В этих местах серебряная пустыня подбиралась к самому морю и уходила в него, как бесконечный пляж. Одаль высились скалы, изломанные прибоем. В их расщелинах ютились лишайники и кусты. Сейчас царствовала весна, и даже эти сирые просоленные растения выглядели нарядно.
Морем владел весенний штиль. Оно казалось огромной серебряной пластиной: лишь на несколько тонов цвет его отличался от песка. Только на самой кромке воды иллюзия исчезала. Раковины и морские хлебцы лежали тут и там, между ними сновали крупные, с кулак, водомерки. Эти места от ближайшего посёлка отделяла сотня километров, поэтому раковины оставались нетронутыми – огромные, извилистые, игольчатые, они дожидались шторма, который превратит их в серебристый песок.
Солнце медленно опускалось в тихие воды. Свет его рассекали узкие далёкие тучи, похожие на перья. В вышине парили два крупных ящера-рыболова с роскошными, необтрёпанными ещё весенними хвостами. Николас смотрел на них и гадал, как они залетели так далеко на север. Павлиньи рыболовы обитали дальше к югу, по берегам солёных рек. По-настоящему жарких дней ещё не случалось, лететь в холода им было совершенно ни к чему…
Эрвин вышел из моря довольный, со смеющимися глазами и немедленно сгрёб Николаса в охапку. Тот чертыхнулся: вода не прогрелась, Эрвин был холодный как ледышка. Но отталкивать его не стал. Обнял за шею, закрыл глаза и послушно лёг на песок, доверяясь объятиям. Губы у Эрвина были солёные, и щёки тоже, и уши… Он целовал Николаса словно после долгой разлуки, словно жаждущий, добравшийся до пресной воды, или ребёнок, дорвавшийся до подарка. Держал крепко.
– Хватит, – выдохнул Николас наконец, – не надо, Эрвин…
Эрвин усмехнулся, отпустил его и накинул на плечи полотенце. Николас сел и стал методично стряхивать с рубашки песок. «Вернуться вечером или вставать затемно, – думал он. – Вот вопрос… До Плутоний-Сити три часа лёту».
Это были земли его отца. Ферма-поместье, кормовые пляжи. Весной и летом они скорее напоминали курорт, но сюда никто не ездил. На Циалеше было слишком мало людей и слишком много красивых мест, чтобы искать экзотики.
В нескольких километрах отсюда стоял старый дом. Простенький ИскИн отечественного производства держал его в порядке, бесконечно ожидая хозяина, и дождался. Проходя по пустынным комнатам, Николас чувствовал себя странно: точно детство, прошедшее здесь, было не вполне его. Отдельные годы, оставшиеся в памяти, но и родившиеся в ней же, словно прочитанный роман. Детский ударопрочный лэптоп, игрушечные крейсера, силовая сетка для игры в трёхмерные стратегии, безделушки матери, инструменты отца, и ещё дальше, дальше в забытое прошлое – дедов гараж за окном, чьи-то старинные ожерелья в шкатулках, фотографии безымянных предков.
«А ведь Эрвин не сможет вернуться домой, – подумал Николас, остановившись у стены с фотографиями, – никогда… Я никогда ему не напомню».
Он перевёл взгляд на смутно знакомые лица, и вдруг воскресло имя предка: вынырнуло из морских пучин, как солнце. «Вот он, меня же назвали в его честь, – осенило Николаса, – мама рассказывала». С фотографии смотрел молодой, но смертельно усталый человек с сухим волевым лицом. Первопоселенец, Николас Реннард, прилетел сюда с Земли, думал поработать и вернуться, но разразилась Катастрофа, и на планету-первоматерь не вернулся уже никто.
Земля.
…Снимался репортаж для одного из центральных каналов – по-настоящему центральных. Сердце Тысяч, прямое финансирование от неккеновского департамента по связям с общественностью, трансляция по мерцательной связи. Циалеш теперь по значимости приравняли к старейшим мирам Сверхскопления – Эрминии, Сеймарану, Джакарте, – поэтому плюс-интернет перестал быть роскошью.
Шло очередное нудное заседание Совета Двенадцати Тысяч. Роскошный зал заливали потоки золотого света. Обсуждали то ли ограничения чьих-то прав, то ли отмену этих ограничений; треть членов Совета присутствовала в виде голограмм, а треть и вовсе отсутствовала. Скучно было и репортёру, и депутатам, и даже, кажется, служебным ИскИнам: тихое золотое болото.
Оно, болото, не сумело всколыхнуться в единый миг. Добрых полчаса потребовалось ему на то, чтоб проснуться. Сначала ИскИн замаячил над плечом спикера, потом кто-то неуклюже пробежал по залу между рядами кресел. Депутаты загомонили, оглядываясь, заметалась камера. Включился большой экран. На нём высветился логотип коммуникационной компании и сменился другим логотипом: стилизованным изображением спиральной галактики с радугой, соединяющей рукава.
В этот момент стало тихо.
Верховный Совет Манты вышел на связь.
Мантийцы выбрали для контакта не фактических правителей Союза, а номинальных; и самих номинальных правителей это донельзя удивило. Они медлили ещё несколько минут: должно быть, ждали согласия директоров Неккена. Потом наконец приняли вызов.
Председатель Верховного Совета дружески приветствовал почтенных коллег. Сонные техники Дворца Союза допустили серьёзную идеологическую ошибку: изображение пошло на главный экран, и некоторое время огромный лик Сана Айрве нависал над маленькими фигурками депутатов – точно Господь Бог взирал на детей. Надо сказать, что великий учитель с достоинством исполнял эту роль. Крепкий румяный старик с глазами ясными и добрыми, с открытой улыбкой, он сказал, что желал бы укрепления связей с братской цивилизацией и сожалеет о том, что связи эти рвутся, ведь всё человечество происходит от одного корня, с одной Земли… Ещё никто ничего не подозревал. В зале переговаривались. Нарастало недоумение: никаких договорённостей ни с кем не было, никто не знал, как нужно реагировать. Депутаты томились одним желанием: свалить на представителей Неккена ответственность за последствия этого разговора.
Потом Председатель официально попросил слова. Слово дали мгновенно: видимо, кто-то из директоров уже следил за происходящим. Огромный лик исчез: теперь голографический Сан Айрве стоял на трибуне и ничем не отличался от окружающих.
Он произнёс короткую содержательную речь, призвал к согласию и сотрудничеству, к укреплению контактов если не политических, то хотя бы культурных.
В нашей общей истории сказал он немало тёмных страниц, но будущее всегда может стать светлее. Мир во всём мире и всеобщий счастливый труд во благо человечества – вот наша цель.
Спикер начал отвечать ему, согласился в целом и едва перешёл к теме демократических ценностей, как в зале возникла голограмма Акены Тикуан. Увидев её, спикер на миг замолк. Императрица мягко кивнула, и он продолжил рассуждать о свободе личности.
– Да, – сказал Сан Айрве, ласково улыбаясь, – это очень важно. И в качестве жеста доброй воли я хочу сообщить вам прекрасную новость.
Спикер поднял подбородок. Акена улыбнулась.
– Мы нашли Землю, – сказал Председатель, – и начали с ней работать.
И воцарилось безмолвие.
Оно длилось не более пяти секунд, но даже при втором и третьем пересмотре записи казалось бесконечным.
Потом гендиректор сказала: «Это ложь. На Земле нет жизни».
На лице её не дрогнула ни одна черта. Мертвенно-бледный спикер склонил голову в выражении печали.
– Конечно, окончательная утрата Земли – ужасная трагедия, но, пожалуй, при нынешней астрополитической обстановке меньшая, чем превращение Земли в Манту.
Сан Айрве лукаво сощурился и спросил доверительно, едва не по-домашнему:
– Может быть, вы нашли не совсем ту самую Землю?
Впервые просматривая запись, на этом её моменте Николас ахнул от восторга и прикусил пальцы. Дядюшка Сан был воистину великолепен. Конечно, наиболее агрессивная часть общества отреагировала на этот ход требованием немедленно отбить у врага прародину человечества, но эта часть на всё реагировала одинаково. К тому же местонахождение прародины по-прежнему было известно только врагу. Манта выиграла одно из важнейших сражений Холодной войны и получила огромное психологическое преимущество.
«Если колыбель человечества превратится в очередной клон Манты, – подумал Николас тогда, – это будет такое поражение, реванш за которое невозможен. У Тикуанов мало времени, очень мало. Буквально несколько лет на то, чтобы найти Землю и провалить интервенцию на ней».
Вечером того же дня он получил письмо из департамента по связям с общественностью. В копии значился господин фон Зондер. Доктор так и не стал президентом Циалеша, зато стал большой шишкой в Сверхскоплении. Активизация поисков была по части другого департамента, но менеджеры-социологи уже думали о том, как бороться с мантийской пропагандой в умах землян. Возлагали большие надежды на сотрудников из семнадцатой сферы. Вариант Гиакенена в случае с Землёй был немыслим.
«В конечном итоге, – думал Николас, – это ещё один способ принуждения к миру. Дипломатическое иносказание, обычно обозначавшее миротворческий десант, внезапно обрело новый смысл. Пока Неккен в безумной спешке ищет Землю, пока на Земле идёт война разведок и пропаганд, две цивилизации Сверхскопления не возьмутся за оружие, и “Трансгалактика” останется на консервации».
О чём он и сказал Эрвину.
Эрвин поразмыслил.
– Равновесие, – сказал он, – сложная штука. Хотел бы я увидеть когда-нибудь настоящий мир.
– Зависит от того, под каким углом смотреть, – ответил Николас. – Мы смотрим сверху, поэтому не видим его. Но в Сверхскоплении триллионы людей всю жизнь проживут в мире и будут делать кассу блокбастерам с большим количеством взрывов. Фермеры Циа получили мир, которого они хотели… Эрвин, летим к морю. Ко мне. Там мой дом.
Эрвин обнял его за плечи. Николас прикрыл глаза и улёгся ему на грудь. Волны тихо набегали на берег.
– Помнишь Грей-Рок? – спросил Эрвин. В голосе его слышалась улыбка.
Николас засмеялся.
«Тропик» сел в Пригорках глубокой ночью. Лил дождь, и дул страшный ветер. У края пустой посадочной площадки стояла машина с открытыми дверями и включённым силовым полем. Возле неё возвышался тощий Зондер в тяжёлом штормовом плаще. Он был один, но с видом совершенной уверенности в себе крутил на пальце наручники. Глаза у него искрились весельем. Фрайманн сделал каменное лицо и безропотно протянул запястья.
– Не дождёшься, – с ноткой злорадства сообщил ему Доктор, – а то я вас не знаю. Вас если брать, так только коллективом.
И он стремительным движением приковал их с Николасом друг к другу.
Ассоциация, которая при этом у Николаса возникла, насмешила его так, что он даже сказать ничего не смог, чтобы не разразиться хохотом. В машине он продолжал мелко вздрагивать от сдерживаемого смеха, и Эрвин недоумённо спросил у него, в чём дело. Благо от водителя их отделяла звуконепроницаемая стенка
– Это ещё более мелодраматично, чем кольца, – сказал Николас, и всю дорогу до Грей-Рок сквозь ночь и неистовую бурю они смеялись.
17.06.09