У стен недвижного Китая Янчевецкий Дмитрий

В нынешнем году оно получило название «И хэ туань» – «Дружина правды и согласия». Главная дружина боксеров находилась в Шаньдуне и называлась «Шаньдун цзун туань». У нас еще раньше бывали в деревнях добровольные дружины поселян – «Туаньлянь», которые занимались военными упражнениями, охраняли свои дома – фанзы – от разбойников, и если было нужно, то поступали в войска и шли на войну. Теперь все эти дружины поступают в ряды «Ихэтуань» и объявляют поход против всех иностранцев, к сожалению, – и против русских. Но ведь наш глупый народ не разбирает. Он знает только, что это «Вайго жень» – «иностранец», которого надо убивать. «Мей ян» – «Гибель заморским»! От этого ужасного клича гибнут не только иностранцы, но и китайские купцы, – все, кто только торговал с иностранцами или продавал иностранные товары, или имел какие-нибудь дела с заморскими. Гибнут тысячи китайцев-христиан, стариков, женщин и детей. Ужасные времена.

Все дела, ремесла и торговля прекратились. Мы сами не знаем, что нам делать, как спасаться от этих бедствий и чем все это кончится. Я более не решаюсь оставаться в Тяньцзине, так как боюсь, что боксеры не простят мне русского языка, и на днях уезжаю в более безопасное место. Хотя боксеры и называют себя «Дружиной правды и согласия», но это совершенная ложь: они сами совершают страшные несправедливости, убивая всех и каждого без разбора, и только вносят еще больший раздор и смуты в наш народ. Поэтому я пью за то, чтобы правда и согласие всегда процветали между Китаем и Россией и чтобы эти два старых великих друга всегда помогали один другому в дни народных несчастий. Цин! Цин! Прошу!

– Цин! цин!

Мы звонко чокнулись.

В начале мая, 6/19 числа, французский епископ Фавье, глава Католической духовной миссии в Пекине, написал следующее историческое письмо французскому посланнику в Пекине Пишону:

Пекин, 19 мая 1900

Co дня на день положение становится более тяжелым и угрожающим. В округе Баодинфу было убито более 70 христиан, из которых три новообращенных разрезаны в куски.

Много деревень разграблено и сожжено. Еще большее число других деревень совершенно покинуто жителями. Более 2000 бежавших христиан осталось без хлеба, одежды и крова. В одном Пекине около 400 беглецов, мужчин, женщин и детей, разместилось у нас и у монахинь. Менее чем через неделю у нас их, вероятно, соберется несколько тысяч. Мы будем принуждены очистить школы, коллегии и госпитали, чтобы дать место несчастным.

В восточной стороне огромные грабежи и пожары. Каждый час мы получаем самые потрясающие известия. Пекин осажден со всех сторон. Боксеры каждый день приближаются к столице, и они задержаны только теми разрушениями, которые они по пути делают христианам. Верьте мне, прошу Вас, г. министр, я хорошо осведомлен и не говорю легкомысленно. Религиозное преследование – это только завеса. Главная цель – уничтожение иностранцев, цель, которая ясно указана и написана на знаменах боксеров. Их союзники ждут их в Пекине. Сперва начнут нападать на церкви, а кончат нападениями на посольства. Для нас, живущих здесь, в Бэйтане, даже назначен день. Весь город это знает, все об этом говорят, и возбуждение народа явное. Вчера вечером еще 43 несчастных женщин, вместе с детьми, спасаясь от зверств, прибежали к монахиням. Их провожало более 500 человек, которые говорили, что если им удалось ускользнуть на этот раз, то скоро расправа будет произведена с другими.

Я не говорю Вам, г. министр, о тех бесчисленных объявлениях, которые расклеены по городу против европейцев. Ежедневно появляются новые объявления, все более ясные.

Лица, которые были свидетелями, 30 лет тому назад, тяньцзинских убийств, поражены сходством положения того времени с нынешним. Те же объявления, те же угрозы, те же предупреждения и то же ослепление. Тогда так же, как и теперь, миссионеры писали и умоляли, предвидя страшное пробуждение народа.

При таких обстоятельствах, г. министр, я считаю своим долгом просить Вас прислать к нам, по крайней мере в Бэйтан, 40 или 50 матросов, для охраны нас и нашего имущества, так делалось даже при обстоятельствах, гораздо менее критических, и я надеюсь, что Вы примите к размышлению мою покорнейшую просьбу».

Английский посланник в Пекине сэр Клод Макдональд держался другого взгляда на события и через два дня, 21 мая, писал лорду Солсбери в Лондон:

«Что касается моего собственного взгляда на опасность, которой подвержены европейцы в Пекине, то я сознаюсь, что до моего сведения дошло мало фактов, которые могли бы подтвердить боязливые опасения французского отца. Поведение жителей в городе продолжает быть спокойным и вежливым в отношении иностранцев.

Я убежден, что несколько дней сильного дождя, который прекратит эту давно продолжающуюся засуху, принесут больше пользы для восстановления спокойствия, чем все меры, которые могли бы быть приняты китайским и иностранными правительствами».

На другой же день, после того как была отправлена эта успокоительная депеша британского посланника, боксеры напали на английскую духовную миссию у железнодорожной станции Ланфан, на полпути между Пекином и Тяньцзином. Они замучили миссионера Робинсона, друга первого мученика боксерского восстания Брукса, и захватили его товарища Нормана. Бежавший китаец-христианин рассказывал, что эти оба миссионера знали об опасности, которая им угрожала, и имели время спастись, но они предпочли погибнуть среди китайцев, обращенных ими ко Христу, нежели бросить свою паству в минуту испытания. В схватке с боксерами пять христиан было убито, а Норман ранен. Некий Ли, который уже был однажды наказан за преследование христиан и ненависть к иностранцам, чтобы отомстить за смерть своего любимого сына, убитого при нападении боксеров на христиан, попросил отдать ему Нормана и убил его собственными руками. Так оба англичанина-миссионера погибли сподвижниками.

Узнав о происшедшем и полагая, что Норман еще жив, британский посланник потребовал у Цзунлиямыня немедленного освобождения английского миссионера, но ямынь отнесся к его требованию с полным безучастием и равнодушием. Тогда посланник Макдональд имел свидание с принцем Цином, который выразил свое крайнее сожаление о происшедшем и о том, что китайское правительство совершенно не подготовлено к борьбе с боксерским движением, приобретающим все большую популярность среди народа, благодаря своему противоиностранному характеру. Принц Цин признался, что он не может быть уверен в безопасности иностранцев не только в Пекине, но где бы то ни было в Китае, и был согласен, что неподготовленность правительства может повести к вмешательству держав. Хотя Тяньцзин – Пекинская железная дорога охраняется 6 тысячами императорских войск, однако Цин сомневается, чтобы солдаты стали стрелять в боксеров, для охраны иностранцев, если даже им прикажут. Цин сожалеет, что вовремя не успел убедить двор в опасности, которая может быть навлечена подобным образом действий китайского правительства, но теперь он ничего не в состоянии сделать, так как вдовствующая императрица слушается дурных советов других лиц.

Через два дня, 24 мая (6 июня), в Пекине был издан следующий богдыханский указ:

«Западная вера возникла и распространилась по всему Китаю много лет тому назад, и те, кто ее распространяли, только учили народ добру. Новообращенные, находясь под кровом своей веры, никогда не причиняли беспокойств, и как обращенные, так и народ жили в мире друг с другом, идя каждый своей дорогой, без всякой помехи. В последние годы, когда число церквей по всей стране стало возрастать беспрестанно, так же как и число крещаемых, между христианами стали незаметно появляться люди с дурной волей, так что миссионерам было иногда трудно отличить среди обращенных дурного от хорошего. Пользуясь этим, дурные люди, под видом христиан, только обижали простой народ и изводили страну. Мы полагаем, что подобное положение дел не может соответствовать желаниям самих миссионеров.

Что касается “И-хэ-цюань” – общества поборников правды и согласия, то оно было в первый раз воспрещено в царствование императора Цзя Цин. Однако, вследствие того, что позднее члены этого общества стали упражняться в целях самозащиты и охраны их домов и деревень от разбоев, и так как они стали удерживаться от смут, то мы не наложили воспрещения, как это было сделано раньше, но только делали неоднократные распоряжения местным властям держать крепкую узду над движениями общества.

Мы указывали подлежащим властям, что в настоящее время вопрос должен быть не в том, принадлежат ли данные люди к обществу или нет, а в том, какая цель у этих союзов, производить ли в стране беспорядки или нет. Если же все-таки подобные общества будут творить смуты и нарушать мир, то власти обязаны произвести строгое дознание над преступившими закон и наказать их по закону. К какому бы обществу они ни принадлежали, к обществу христиан или ихэтуань, трон будет относиться к ним без всякого различия, так как все они – сыны одного и того же государства. Сверх того, когда возникали тяжбы между христианами и простым народом, мы всегда давали такие приказы властям, чтобы они решали дела по полной справедливости, не выказывая пристрастия ни одной стороне.

Однако, по-видимому, за последние годы наши приказы никогда не исполнялись. Чиновники различных областей, округов, уездов и волостей обнаружили, что они пренебрегали своими обязанностями. Они никогда не действовали в дружественном согласии с миссионерами: при их затруднениях сочувствовали народу и никогда не разрешали тяжбы в духе беспристрастия. Последствия сего не замедлили явиться. Те и другие начали ненавидеть друг друга, вражда становилась все глубже и глубже, и случаи взаимных недоброжелательств учащались.

Ныне члены общества “И-хэ-цюань” стали соединяться в народные дружины и объявили войну против христиан. В то же время разные недовольные умы, соединясь с беззаконными разбойниками, примкнули к движению ради своекорыстных целей. Повсюду происходят мятежи, железные дороги разрушаются и церкви сожигаются.

Но ведь железные дороги построены правительством и составляют его собственность, в то время как церкви построены миссионерами и их последователями, для их собственного пользования.

Неужели ихэтуанцы и прочие полагают, что они могут безнаказанно разрушать и сожигать по своему желанию? Творя такой мятеж, они только противятся самому правительству. Это уже, действительно, неразумно.

Поэтому мы приказали великому советнику и помощнику пекинского градоначальника Чжао Сю Цяо отправиться вчера, в качестве нашего императорского комиссара, восстановить мир и призвать народ и ихэтуанцев немедленно разойтись и вернуться каждому к своим занятиям и обыденным делам.

В случае, если изменники и бунтовщики будут пытаться подстрекать народ к восстанию, грабежу и разорению страны, мы приказываем, чтобы последователи “Кулака правды и согласия” выдали властям главарей, для наказания их согласно законам страны. Если же некоторые будут настолько неблагомыслящи, что станут упорствовать в неповиновении нашим повелениям, то с ними будет поступлено как с бунтовщиками, и мы сим предупреждаем их, что когда прибудет великое войско, то их отцы, матери, жены и дети будут разлучены друг от друга и рассеяны, их жилища разрушены, а они сами убиты. Таким образом, они сами навлекут на себя клеймо противозакония и измены своей родине. Но тогда будет поздно раскаиваться. Наше сердце наполняется жалостью, когда мы думаем о том возмездии, которое поразит наш народ.

Поэтому мы сим объявляем, что если после этого предупреждения найдутся такие, которые откажутся повиноваться нашим повелениям, то мы немедленно дадим приказ главнокомандующему Жун Лу послать генералов Дун Фу Сяна, начальника Гансуского корпуса, Сун Цина и Ма Ю Куня, начальника Сычуаньского корпуса, с их войсками, наказать бунтовщиков и рассеять их.

Наконец, при отправлении войск, первой целью должна быть охрана народа, повинующегося закону. Однако теперь мы узнаем, что войска, посланные Чжилийскими местными властями, не только не оказывали этой охраны и не обуздывали дурных страстей, но, наоборот, сами были виноваты в разорении страны. Поэтому мы ныне приказываем Чжилийскому вице-королю Юй Лу тотчас же произвести дознание по этому делу, а также послать надежных чиновников для тайных дознаний. Если окажется, что эти военные власти действительно виновны в том, что потворствовали людям в их грабежах и разбоях, то таковые виновные чины должны быть немедленно казнены. Никакой снисходительности или милости не должно быть им оказано.

Пусть этот указ будет отпечатан на желтой бумаге и объявлен по всей стране, как предупреждение народу и войскам.

Пусть все знают наши повеления!»

Как должны были понять китайцы этот императорский указ, составленный настолько умно и дипломатично, что с формальной стороны он мог дать удовлетворение как боксерам, так и посланникам?

В указе прежде всего находится важное указание на то, что главною причиною народного возбуждения является христианство. Все движение построено на том, что народ недоволен западною верою, миссионерами и их паствою.

Указ говорит, что христианство – законная и давнишняя религия в Китае, которая учит своих последователей добру. И рядом сделан укор миссионерам в том, что они не умеют делать выбора между обращаемыми в христианство, среди которых многие только подрывают доброе имя западной веры.

Общество «И-хэ-цюань», которое за свои противодинастические стремления при императоре Цзя Цин было воспрещено, ныне официально признается этим указом под новым именем «И-хэтуань», несмотря на то что весь смысл и девиз этого общества – поход против иностранцев.

При этом указ объявляет, что трон будет относиться как к христианам, так и к боксерам без всякого различия, двусмысленно приравнивая одних к другим.

По-видимому, в то время китайское правительство, по крайней мере в лице сановников, захвативших в свои руки власть, уже решилось, если это будет необходимо, на войну с державами. В таком случае боксеры являлись для него самым ценным союзником, который мог бы дать сколько угодно кадров фанатически настроенного ополчения. Поэтому правительственный указ разрешает и даже поддерживает деятельность боксеров, как народных дружин для земской самообороны, но при этом он требует, чтобы боксеры не дрались с самими китайцами, не грабили своих деревень и не разоряли своей собственной страны.

Удивительно, что в это время, когда уже несколько иностранных миссионеров и строителей железной дороги, вместе с женщинами, погибло от рук боксеров, в указе говорится только о том, чтобы боксеры не нападали на китайцев-христиан, не разоряли церквей китайских христиан и не разрушали дорог китайского правительства.

Однако в указе ни прямо, ни косвенно нигде не выражено, чтобы боксеры не нападали на иностранцев. Там, где предстоит война с иностранцами, китайцы должны забыть свои внутренние раздоры и распри и дружно сплотиться, чтобы общими силами ударить на общего внешнего ненавистного врага. Отныне народ, боксеры и войска должны действовать в полном согласии и единении, а не драться друг с другом. Этого согласия и объединения требует и самое название «Ихэтуань».

Отныне китайское правительство берет само в свои руки главное руководительство народным движением, и оно будет строго карать всякого, кто станет действовать независимо от правительства и вносить какие-либо смуты внутрь народа. Всякие беспорядки, разбои и грабежи между китайцами воспрещаются. Но девиз боксеров, написанный на их знаменах: «Уничтожение иностранцев», не был воспрещен указом пекинского высшего правительства.

В конце указа помещено тяжкое обвинение против некоторых китайских войск Чжилийской провинции за учиненные ими грабежи. Это обвинение касается, без сомнения, войск генерала Не Ши Чэна, разбившего боксеров и сжегшего несколько боксерских деревень и за это навлекшего на себя крайнее неудовольствие высших сфер Пекина.

«Китайцы! Сплотитесь дружно, прекратите распри и готовьтесь к войне с заморскими дьяволами!» – вот мысли, которые могли читать китайцы между строк дипломатического богдыханского указа.

26 мая

Мирный торговый и деловой Тяньцзин, в котором если и велась борьба, то только между банками и различными офисами из-за коммерческих выгод и процентов, стал настоящим вооруженным лагерем.

Ночью, покончив все дневные дела и выпив последний стакан новейшего нектара «сода-виски», утоляющего жажду, придающего бодрость, веселость и регулирующего самое капризное пищеварение, и вернувшись домой, тяньцзинские джентльмены не предаются благодетельному сну и покою, предоставляя то и другое дамам, но жертвуют и своим сном, и комфортом во имя героизма – защиты города и охраны дам.

После знойного, душного и тревожного дня, прекрасная лунная ночь освежает своею прохладою взволнованных и утомленных тяньцзинцев.

Одевшись в костюм бура или зверобоя или следопыта из романов Майн-Рида и Фенимора Купера, скрестив на груди две перевязи с патронами, перекинув винчестер через плечо, заткнув за пояс револьверы, надвинув на голову какую-нибудь шляпу мрачного вида и прицепив сбоку флягу, в которую для отваги налито виски или бренди, тяньцзинские волонтеры начинают обходить город. Кто идет пешком, кто тихо скользит на велосипеде, а кто гарцует верхом на китайской лошадке, подстриженной и подскобленной на английский лад.

Проходя мимо Тяньцзинского международного клуба, волонтеры заглядывают в бар-буфет, подкрепляются стаканом виски-сода и снова идут на охоту за боксерами. Они отважно взбираются на городской вал и вглядываются в темный горизонт: не видать ли тревожных огней? Обходят все кварталы европейских концессий, неустрашимо погружаются в подозрительный мрак закоулков, в которых ищут таящихся боксеров, и выволакивают оттуда какого-нибудь несчастного, хромого, зачумленного китайского нищего, которого они бросают с негодованием.

Ночью китайцам разрешается ходить по европейским улицам только с зажженными фонарями.

До рассвета ходят патрули десантов и проносятся всадники и велосипедисты.

Но в китайских кварталах также неспокойно: всю ночь китайцы стреляют в воздух из ружей и хлопушек для устрашения врагов и ободрения самих себя.

Каждую ночь французское консульство превращается в штаб-квартиру франко-русских соединенных сил.

Дружественное нам консульство расположено на набережной реки Пэйхо, через несколько домов от русского консульства. Сзади оно примыкает к католическому монастырю и французскому главному госпиталю.

Во дворе консульства, перед высокими железными воротами на каменных столбах, стоит русская пушка, у которой дежурят русские матросы. В саду стоят казаки с оседланными лошадьми, готовые сейчас же полететь, куда будет приказано. Консульство открыто всю ночь. Это консульство и русское военное агентство неутомимо работают день и ночь.

Полковник Вогак на ночь переходит во французское консульство и постоянно совещается с консулом графом Дюшейляром. Различные депеши и шифрованные телеграммы получаются беспрерывно. Наш агент, французский консул, русские и французские офицеры на ногах днем и ночью: никто не помышляет о сне и покое.

Темная южная ночь, не знающая сумерек, тянется долго, но зато быстро сменяется розовым утром, не задерживаемая рассветом. На крыльце консульства в кресле дремлет бесстрашный, бессонный и бессменный дежурный – сотник Семенов. В другом кресле дремлет штабс-капитан Нечволодов, готовый каждую минуту дешифрировать телеграммы. На веранде разложены циновки, на которых как попало спят волонтеры, сменяющие друг друга для ночных обходов. Между волонтерами есть и люди почтенного возраста, желающие на старости лет вспомнить юность, и мальчики, не желающие отстать от взрослых. Приходят и уходят русские, французские и итальянские офицеры.

Только стук копыт лошади пролетающего казака, звонок велосипедиста и далекие выстрелы китайцев пугают безмолвие и тишину ночи.

Французы, русские, итальянцы, бельгийцы и датчане объединяются французским консульством. Остальные нации собираются в своих консульствах.

Нужно отдать справедливость русской, английской и немецкой колониям, которые весьма спокойно относятся к положению дел. Мужчины и дамы по-прежнему играют в теннис и раскатывают на велосипедах. Но французская колония довольно взволнована, тем более что, согласно распространенным слухам, боксеры главным образом озлоблены против французских миссионеров и решили прежде всего уничтожить французскую концессию.

Некоторые нервные дамы со своими детьми также приходят ночевать во французское консульство.

Однако не все были согласны с французским консулом и полковником Вогаком в том, что события принимают тревожный оборот даже для Тяньцзина.

Мне рассказывали об интересном разговоре, который произошел на этих днях между одним консулом и военным. Военный говорит консулу:

– Я только что телеграфировал моему начальству, что положение дел в Тяньцзине очень опасно для иностранцев, и просил немедленно прислать подкреплений.

– А я, – отвечал консул, – телеграфировал моему посланнику в Пекине, что в Тяньцзине, наоборот, все спокойно и иностранцы в безопасности.

– Ведь вы сами знаете, что это неправда. Зачем же вы так телеграфировали?

– Я не могу телеграфировать иначе. Это может не понравиться моему посланнику, который желает, чтобы все обстояло благополучно.

27 мая

Вечером 27 мая, у французского консула, как у старшего, состоялось соединенное заседание консулов и командиров международных десантов, для обсуждения экстренного требования посланников в Пекине о присылке в столицу нового десанта для их охраны.

Председателем заседания, на котором собралось около 20 человек консулов и офицеров, был старший в чине – полковник Вогак. Он же разрешил мне присутствовать на заседании как военному корреспонденту.

Были сообщены новости о положении дел. Генерал Не Ши Чэн два дня дрался с боксерами, которых хотел не допустить к Тяньцзину. Число убитых в его войсках простирается до 50. Число убитых боксеров простирается, по словам китайцев, от 20 до 500. Точная цифра никому неизвестна, да она и не имеет значения, так как убитые боксеры, как всем известно, воскресают на третий день. Не со своими войсками отступил на восток, к военному городку Лутай. За нападение на ихэтуанцев, находящихся под особенным покровительством китайской императрицы, которая называет их в своих тайных приказах «возлюбленными сынами престола», генерал Не отрешен от должности, а два ина – эскадрона его кавалерии, дравшиеся с боксерами, отданы под суд.

Вся местность между Пекином и Тяньцзином кишит ихэтуанцами, которые теперь распоряжаются судьбами страны. Железные дороги на этом протяжении находятся в их руках. Они разрушают полотно и сжигают мосты, станции и вагоны.

Командиры десантов: британский, японский, итальянский, австрийский и американский, в своих разнообразных тропических костюмах и касках, напоминающих древнеримские шлемы только по виду, развалившись в мягких креслах консульской гостиной, побрякивая саблями и вооружившись планами, особенной серьезностью и важностью, – полагали, что необходимо немедленно выслать потребное число людей для восстановления железнодорожного пути и для освобождения посольств сейчас же, как только путь будет в исправности.

Полковник Вогак, который в этом собрании молодых офицеров и консулов, не компетентных в военном деле, являлся единственным опытным и авторитетным лицом, сказал в ответ, что не может видеть пользы в отправлении слабой экспедиции при нынешних обстоятельствах. Менее 1500 человек не может быть выслано для исправления полотна, так как оно разрушено во многих местах. Необходимо выждать прибытия из Порт-Артура больших сухопутных сил, которые только одни могут рассеять скопища боксеров, восстановить спокойствие и дать надежную охрану иностранцам. Тем не менее, если командиры и консулы решат отправить новые десанты теперь же, то и русский отряд примет участие в этой экспедиции, хотя, говорил полковник Вогак, он предсказывает ее полную неудачу, ввиду порчи пути и малочисленности десантов. Французский консул совершенно согласился с мнением русского военного агента.

На заседании была прочитана только что полученная телеграмма английского посланника в Пекине Макдональда, который сообщал: «Положение крайне тяжелое – если не будут сделаны приготовления к немедленному выступлению на Пекин, то будет слишком поздно».

Эта телеграмма имела решающее значение. Большинством голосов было постановлено отправить на другой же день международный отряд по железной дороге в Пекин. Было также решено потребовать от Чжилийского вице-короля Юй Лу, имеющего свое постоянное местопребывание в Тяньцзине, чтобы он приказал приготовить поезда для десантов. При этом было установлено, что все десанты будут приблизительно равной силы.

Россия и Франция, в лице полковника Вогака и консула Дюшейляра, еще раз подтвердили, что хотя русско-французский отряд и присоединится к экспедиции, но они признают всю ее бесполезность при настоящем положении дел.

В заключение Вогак предложил выработанный им план обороны европейских концессий Тяньцзина, который был единогласно одобрен и принят всеми командирами десантов. План обороны состоял в следующем.

Русские и французские посты расставлены по набережной реки Пэйхо, вдоль французской концессии. Нападение ожидается либо с противоположной стороны реки, либо со стороны китайского города. Для предупреждения первого случая, на мосту, который сделан на китайских баржах и на ночь разводится, поставлена русская пушка; она может обстреливать противоположный берег и набережную китайского города. Так как китайский город непосредственно примыкает к французской концессии, то это пограничное место особенно важно и опасно: здесь поставлены два казачьих пикета, которые в случае тревоги должны давать знать во французское консульство. Все отступают также к консульству. Нападающие китайцы сейчас же попадают либо под огонь русской пушки на мосту, либо английской, поставленной в конце Таку-роуд и обстреливающей всю улицу, выходящую прямо на китайские кварталы.

Русские посты, обходя французскую концессию, подходят к французским постам, которые смыкаются с американскими, английскими, австрийскими, итальянскими и японскими, а последние соединяются снова с русскими. Таким образом, международная колония окружена цепью международных постов, охраняемых моряками разных наций и русскими моряками и казаками.

Первым прибыл в Тяньцзин японский десант, затем десанты с американского и английских судов. Вице-король Юй Лу предостерег иностранных командиров от вступления в Пекин и воспретил управлению железной дороги перевозить десанты в Пекин.

Узнав об этом, посланники отправили энергичную ноту в Цзунлиямынь, требующую немедленной доставки войск в Пекин. Цзунлиямынь ответил, что он даст окончательный ответ на это требование «завтра».

Тогда посланники сделали второе, еще более энергичное представление в Цзунлиямынь, в котором предупреждали китайское правительство, что если отправка войск в Пекин будет задержана, то державы пошлют в Пекин военные силы в необходимом количестве, на случай возможного противодействия со стороны китайского правительства. После этого первый десантный отряд России, Франции, Англии, Америки, Германии, Италии и Японии был пропущен в столицу, куда он вступил 18 мая.

Теперь Юй Лу предстояло пропустить в Пекин второй десантный отряд.

Он ответил консулам, что никоим образом не может согласиться на проезд иностранных войск без разрешения пекинского правительства, и при этом уведомил, что возле Тяньцзина расположилось 5000 человек императорских регулярных войск для охраны города.

Русские морские десанты приходят в Тяньцзин почти ежедневно и с такой поспешностью, что иногда не успевают захватить с собою амуничных вещей и продовольствия. А между тем, ввиду обилия войск, в Тяньцзине уже теперь ощущается недостаток в хлебе. Наши моряки и казаки прежде помещались в здании, любезно предоставленном г-м Биндером, представителем французского торгового дома Оливье. Потом они перешли поближе к русскому консульству, в большой пустой дом, приготовленный для склада. Это просторное, светлое помещение вычистили, вымели, выложили циновками. Офицеры и нижние чины спят прямо на полу, по-походному. Казачьи лошади стоят во дворе французского консульства.

Другие десанты разместились по своим собственным или дружественным концессиям.

Относительно американского десанта в Тяньцзине рассказывали следующий анекдот.

Прежде чем отправить американское военное судно «Monocacy» из Шанхая в Тонку, вашингтонское правительство запросило по телеграфу командира, может ли это судно, ввиду своей старости, благополучно дойти до места назначения.

Командир ответил, что его судно может идти только в том случае, если оно будет конвоировано другим судном. Сейчас же из Вашингтона был получен следующий ответ:

«Конвой не нужен. Отправьте один “Monocacy”. Если корабль может идти с конвоем, то он очень хорошо может идти и без конвоя».

Этот старый двухколесный деревянный пароход, вооруженный пушками – «Monocacy», скрепя сердце отправился один и благополучно добрался до Таку.

Чудесные ихэтуанцы грозным тайфуном проносятся по несчастной стране Чжили, и без того изнемогающей уже третий год от бездождья. Выйдя из Шаньдуна, они разделились на две волны. Одна двинулась на Пекин, другая хлынула на Тяньцзин, истребляя по пути все заморское. Сколько всех ихэтуанцев и друзей их, никто не может сосчитать. Ихэтуанцы говорят, что их 100 тысяч.

Посланники неба никому не дают пощады и жестоко карают всех, кто изменил родине и вере предков.

Поэтому прежде всего должны погибнуть те, кто принял западную веру. Должны погибнуть те, кто помогал иностранцам строить дьявольскую огненную железную дорогу, кто проводил с иностранцами проволоки для молниеносных известий и кто покупал что-либо заморское или торговал им.

Вокруг Пекина ихэтуанцы уже наказали 19 городов и 243 деревни, в которых перебили или разорили около 900 семейств, поклонявшихся Небесному Владыке «Тен-Чжу» (католики), и около 125 семейств, поклонявшихся Иисусу – «Е-су» (протестанты). Убытки последователей первой веры доходят до 400 000 лан, убытки последователей второй веры – до 20 000 лан.

Станции железной дороги в Баодинфу, Фынтай, Тунчжоу, Бэйцан и Мацзяпу сожжены. 11 строителей дороги в Баодинфу пропали без вести. Богатые мастерские в Фынтае погибли – убытки составляют 200 000 лан.

Как истинные посланники неба, ихэтуанцы делают чудеса. Они не нуждаются в пище и могут не есть три дня. Щепотки риса им достаточно, чтобы подкрепиться.

Они знают чудесные снадобья, которые спасут их от всякого зла и вражеского наваждения. Например: семь сушеных кислых слив, вместе с растением тучжун, взятым на пол-ланы, и сладкой сушеной травой, взятой тоже на пол-ланы. Все вместе смешать, опустить в чан с водою и пить.

Ихэтуанцы бессмертны, и вражеская пуля их не может погубить. Хотя в недавней схватке с русскими казаками погибло несколько ихэтуанцев, но они не умерли, а только уснули и воскреснут через три дня. Если не через три дня, то через семь. А через месяц все воскреснут наверное.

Если железная дорога, железные вагоны и железные мосты разрушены одними руками ихэтуанцев; если ими порваны удивительные железные проволоки, переносящие известия; если зарево и дым пожарищ, учиненных ихэтуанцами, окутали небо от Пекина до Тяньцзина; если смелые ихэтуанцы осадили уже самих посланников в Пекине и сама старая богдыханша назвала их «своими возлюбленными сынами», – то как же не верить в силу и чудеса этих небесных посланников, которые возродят Срединное государство, прогонят ненавистных иностранцев и откроют для китайцев зарю новой жизни?

Такова была народная молва.

28 мая

Когда события боксерского восстания еще только разгорались и когда так называемые знатоки Китая расходились во взглядах на смысл и дальнейший оборот неожиданного китайского народного движения и несмотря на то что это движение имело своею первою и совершенно ясно выраженною целью борьбу со всеми иностранцами, – однако уже в первые дни боксерской эпопеи между иностранными отрядами стали проскальзывать признаки взаимного недоверия и странного соревнования, как будто в деле защиты иностранцев от общего и фанатически настроенного противника у отдельных отрядов могут быть отдельные цели и соображения, помимо общих. Во всяком случае, уже тогда между союзниками было, наверное, меньше согласия, искренности и доверия друг к другу, чем между боксерами и китайским правительством. Почин таким отношениям положили инициаторы многих международных недоразумений – англичане.

В воскресенье 28 мая на Тяньцзинском вокзале уже с утра было большое скопление и движение войск различных союзных наций. Из Таку пришло несколько поездов, переполненных бравыми солдатами в синих, белых или коричневых тропических мундирах, с белыми шлемами. Поезда лихо подкатили к станции и сейчас же уехали дальше на Пекин: это была английская морская пехота, прибывшая с судов английской эскадры.

– Но отчего же их так много?

– Англичане, наверное, хотят что-то устроить, – говорил полковник Вогак. – Вчера английский консул обещал мне, что Англия пошлет в Пекин столько же солдат, сколько и другие союзники, а между тем этих английских шлемов видимо-невидимо. Консул уверял меня, что будет отправлено не более 200–300 англичан, и я такую же цифру должен был просить с русских судов.

Снова подошел поезд. Из передних открытых платформ снова высовывались синие, красные мундиры и белые шлемы, из-под которых глядели торжествующие выбритые лица англичан. Далее видны белые шлемы и синие куртки французов, далее – большие неуклюжие коричневые шлемы и коричневые куртки германцев; задорно загнутые мягкие шляпы американцев; маленькие белые фуражки японцев.

Наконец показались вагоны, наполненные матросами в белых рубахах, с большими черными сапогами и улыбающимися простодушными лицами. Это был русский морской десант, пришедший под начальством капитана 2 ранга Чагина.

Так как управление железной дороги не хотело давать поездов, уверяя, что путь разрушен мятежниками, то англичане и немцы сами вошли в депо, насильно взяли паровозы и посадили своих машинистов.

В этот день было отправлено три поезда, на которых ушли: 915 англичан, 450 германцев, 313 русских, 158 французов, 100 американцев, 52 японца, 40 итальянцев и 25 австрийцев. Во главе этого экспедиционного отряда ехал начальник Британской Тихоокеанской эскадры вице-адмирал Сеймур. Полковник Вогак был крайне возмущен:

– Я уже несколько раз телеграфировал, чтобы был прислан более сильный русский отряд, но нас предупредили англичане. Они раньше нас сознали опасность и сразу двинули отряд, который в три раза сильнее нашего. Нет никакого сомнения, что адмирал Сеймур получил известие об особенно тревожном положении Пекина и, желая создать себе славу спасителя посольств, тайно организовал эту освободительную экспедицию. Как видно, адмирал со всею своею экспедицией отправился налегке и воображает, что он сделает блестящую военную прогулку и будет сегодня вечером в Пекине, но он горько ошибается. Даже с 2000 человек, которыми он располагает, ему ничего не удастся сделать и он скоро вернется обратно с пустыми руками. Хорошо, если ему еще удастся вернуться благополучно.

Сегодня в 2 часа дня последняя телеграфная проволока между Пекином и Тяньцзином, которой пользовалось только китайское правительство, уничтожена боксерами. По слухам, все телеграфные линии, бывшие вокруг Пекина, разрушены.

Таким образом, русские и другие миссии в Пекине окончательно отрезаны от непосредственных сношений с внешним миром и участь иностранцев предоставлена благоразумию и доброй совести китайского правительства.

Адмирал Сеймур отправил свою экспедицию очень поспешно. Десанты ушли без всякого обоза, захватив провизию только на двое, трое суток. На каждого человека было дано от 200 до 250 патронов.

29 мая

Сегодня был отправлен четвертый дополнительный поезд, вооруженный несколькими орудиями Гочкиса. С этим же поездом ушел отряд русских матросов, который не успел уйти накануне. С отрядом отправился лейтенант Бурхановский, посланный ранее курьером в Пекин и не имевший возможности прибыть, так как путь был разрушен.

Начальником всего русского морского десанта, принявшего участие в экспедиции Сеймура, был капитан 2 ранга Чагин. Кроме лейтенанта Бурхановского в нашем десанте находились следующие офицеры: лейтенант Заботкин и мичмана: Зельгейм, Кехли, Пелль, Кнорринг и доктор Островский.

Сегодня получено известие, что адмирал Сеймур не только еще не обедает в Пекине у посланников, как он предполагал, но со своей экспедицией он не сделал еще и половины пути и дошел с большими трудностями только до станции Лофа. Железнодорожный путь всюду разрушен. Станции сожжены. Чем ближе к Пекину, тем дорога более испорчена. Спереди и сзади экспедиции боксеры на глазах союзников портят путь и разбегаются, когда против них высылают солдат. Международный отряд все время исправляет полотно, но работы подвигаются крайне медленно за недостатком материалов.

Попутные деревни сожжены боксерами, жители разбежались, и съестных припасов достать негде. Все союзники страдают от недостатка пищи, воды и жестокого зноя.

По поводу этих неутешительных известий один русский офицер в Тяньцзине сказал:

– Цзунлиямынь дал свое согласие на ввод в Пекин 2000 человек иностранных войск для охраны миссий. Может быть, китайцы и впустят экспедицию адмирала в Пекин, но еще вопрос, допустят ли они ее дойти до Пекина. Адмирал Сеймур хотел освободить Пекин без русских, но, вероятно, скоро русские будут освобождать адмирала и его скороспелую экспедицию.

Предсказание русского офицера исполнилось через две недели.

30 мая

28 мая, в 5 часов дня, в Порт-Артуре адмирал Алексеев получил Высочайшее повеление о посылке в Пекин десантного отряда сухопутных войск с артиллерией. Было повелено держать наготове отряд в количестве 4000 человек.

В ту же ночь были изготовлены все приспособления для приема лошадей и орудий, а на другой день рано утром артиллерия, казаки, саперы и весь 12-й Восточно-Сибирский стрелковый полк были посажены на суда: броненосцы «Наварин» и «Петропавловск», крейсер «Дмитрий Донской», канонерки «Отважный», «Гремящий», «Манджур» и «Бобр».

Перед выступлением в поход командир полка полковник Анисимов сказал несколько слов своим солдатам и офицерам, поздравил с походом, объяснил, зачем полк идет в Китай, и напомнил, что тот Тигровый полк, который жил на Тигровом полуострове Квантуна, оправдает свое название, если понадобится воевать. В заключение он сказал: «А теперь перекреститесь, братцы, и марш!»

Адмирал Алексеев прибыл на броненосец «Петропавловск», на котором находился 1-й батальон 12-го полка, и после молебна сказал напутственную речь солдатам:

«Вы, – говорил адмирал, – отправляетесь в Китай не с военной целью, а с целью мирной. Вы служили на Квантуне при тяжелой обстановке, где требовалось много труда и выносливости, и уже доказали свою способность к мирной службе. Теперь же вы отправляетесь на новую иную деятельность, и я уверен, что там вы покажете себя такими же молодцами, какими вы были здесь. Будьте тверды, выносливы, строго соблюдайте дисциплину, не обижайте мирных жителей. Помните, что русский солдат прежде всего христианин, а потому должен быть добрым к тем, кто не делает ему вреда. Ваши предки не раз доказали это.

Я придаю особенное значение тому, что вам выпала честь идти именно на корабле “Петропавловск” и вижу в этом хорошее предзнаменование. При Петропавловске наш русский флот совместно с сухопутными войсками геройски отстаивал нападение соединенной англо-французской эскадры. При Петропавловске русский матрос рука об руку с русским солдатом геройски отстаивал свое Отечество.

Экспедиционный отряд, под общим начальством полковника Анисимова и при офицерах Генерального штаба, подполковниках Илинском и Самойлове, состоял из 12-го полка, 4-х орудий 2-й батареи Восточно-Сибирского стрелкового артил. дивизиона, Квантунской саперной роты и 6-й сотни 1-го Верхнеудинского казачьего полка.

В 12 часов дня все суда эскадры, принявшие экспедиционный отряд, снялись с Порт-Артурского рейда и ушли в Таку. Начальником эскадры был контр-адмирал Веселаго.

30 мая рано утром эскадра была в Таку.

В 1 час дня отряд был посажен на гребные суда и, благополучно миновав китайские форты, вошел в реку Пэйхо и прибыл на станцию Тонку, где был встречен полковником Вогаком, полковником Вороновым и секретарем нашего консульства в Тяньцзине Поппе. Русские и иностранцы со страхом и нетерпением ожидали прибытия русского отряда, так как все боялись за его благополучный проход мимо фортов.

Анисимов и Вогак решили немедленно двинуть полк по железной дороге в Тяньцзин, не дожидаясь обоза, артиллерии и лошадей. Однако англичане-агенты, заведовавшие движением китайской дороги, наотрез отказались дать поезд, ссылаясь на то, что они не имели разрешения от своего китайского начальства, а также – на то, что нет свободных вагонов и платформ. Целый ряд платформ оказался занят багажом интернационального цирка, который возвращался из Тяньцзина, где он думал давать представления. Боксеры заставили его обратиться в поспешное бегство. Англичане извинялись, что из-за цирка они никак не могут дать ни вагонов, ни платформ для русских освободительных войск.

Полковникам Вогаку и Самойлову пришлось долгое время урезонивать неуступчивых англичан, пока они, наконец, не убедились и не дали несколько вагонов и грязных платформ, служивших для перевозки угля.

В 11 часов ночи поезд тронулся в Тяньцзин.

С тревогою ожидали тяньцзинцы прибытия русского отряда.

В Тяньцзине в это время находились следующие международные десанты: русских – 25 казаков и 44 матроса под командою лейтенанта барона Каульбарса, при мичманах – Глазенапе, Браше и Дэне. Около сотни англичан; 50 немцев; 35 итальянцев; 30 французов; 30 японцев и несколько американцев.

У русских было 4 маленьких морских пушки Барановского. У англичан 2 полевых орудия и 2 морских скорострельных пушки, которые были поставлены на железнодорожные платформы. У французов и немцев были пулеметы и десантные орудия. Орудия были расставлены по окраинам концессий и против китайского города.

30 мая вечером русские и иностранцы, в том числе несколько дам и девиц из европейской колонии, собрались на Тяньцзинском вокзале для встречи русского отряда. Приехал французский консул граф Дюшейляр с целью приветствовать прибытие русских от имени дружественной французской колонии.

Все долго ждали и с нетерпением посматривали на темный горизонт, в сторону Тонку.

Отдельно от общества стояло несколько дам не первой молодости, одетых просто и изящно. Одна из них, красивая женщина, с видной фигурой и южными чертами лица, приехала на велосипеде и была в костюме туристки.

– Кто эти дамы? – спросил я одного русского, постоянного жителя Тяньцзина.

– А это наши американки, – ответил он, – хотя они не все американского происхождения. Они только так называются, так как между ними встречаются разные национальности. Это явление и продукт горячей и фантастической жизни Дальнего Востока – это интеллигентные, иногда очень состоятельные женщины-авантюристки, разочарованные в жизни, живущие теперь свободно и привольно и срывающие с жизни ее легкие, мимолетные радости и удовольствия. Это женщины с безграничным сердцем, скрашивающие и ласкающие невеселую жизнь тех, кого рок сослал на Дальний Восток. Это наши «тучки небесные – вечные странницы, вечно холодные, вечно свободные».

По другую сторону полотна железной дороги теснилась огромная толпа китайцев. Китайские полицейские важно проходили перед толпой, покрикивали и бесцеремонно били палками, когда толпа слишком напирала, шумела и забиралась на рельсы. Я вошел в толпу с целью хоть немного проникнуть в ее психологию. Китайцы с изумлением смотрели на иностранцев, но их тупые загорелые и грязные лица со скулами и косыми бессмысленными глазами ничего не выражали, кроме страшного любопытства. Всех занимала одна мысль: поглазеть на иностранцев, которых будут резать боксеры и которые, того не подозревая, все до единого будут перебиты.

В поле перед вокзалом чернело несколько синих палаток, это были китайские военные пикеты, охранявшие железную дорогу.

Я вышел в поле, которое дремало, залитое светом луны, поднявшейся из-за горизонта.

Из ближайшей палатки показалось несколько китайских солдат с ружьями, которые подошли ко мне.

Я обратился к одному из них:

– Ни хао?

– Хао.

– Ни хао?

– Хэн хао! Ни гуй син?

– Во син Ли.

– Ни гуй син?

– Во син Ян.

– Ни до да суй шо?

– Эр ши ву.

– Ни ю цзи суй?

– Во эр ши ци.

– А! Ни би во да. Айя! Ни шо дэ чжун го хуа хэн хао!

– Ты здоров? – спросил я китайского солдата.

– Здоров.

– Ты здоров? – спросил меня солдат в свою очередь…

– Очень здоров. Твое дорогое имя? – поспешил я спросить солдата, следуя правилу китайской вежливости.

– Мое имя Ли-Слива.

– Твое дорогое имя? – спросил китаец.

– Мое имя Ян-Тополь.

– Очень хорошо! – похвалил китаец мое имя.

– Ты считаешь себе сколько лет?

– Двадцать пять, – сказал китаец и спросил:

– Ты сколько лет имеешь?

– Я – двадцать семь.

– А! Ты старше меня. Айя! Ты очень хорошо говоришь по-китайски.

Подобным же образом я отрекомендовался и прочим солдатам, окружившим нас.

Мы разговорились. Солдаты были одеты в синие бумажные кофты, поверх которых они имели синие безрукавки с красной каймой и золочеными пуговками. На ногах были одеты синие шаровары и суконные сапоги на высоких белых подошвах из бумаги. Голова была обмотана черным платком, скрывавшим косу, свернутую для удобства, чтобы она не болталась. На черном кожаном поясе была золоченая бляха, изображавшая двух драконов. Поверх пояса одета перевязь с крупными патронами Маузера.

Их смуглые лица, кроме добродушия, любопытства, праздности и принадлежности к китайскому племени, ничего более не говорили.

Солдаты сейчас же спросили меня:

– Ты, конечно, англичанин?

– Нет, я русский.

– Это очень хорошо, что ты русский. Россия – большое и сильное государство. Русские – хорошие люди, а англичан мы не любим. Англичане – гордые люди и колотят наш бедный народ палками. Откуда ты приехал?

– Я приехал из Лиушунькоу-Порт-Артура. Вы знаете, что Лиушунькоу теперь занимают русские?

– Нет, не слыхали.

– Русские уже два года живут в Лиушунькоу.

– Нет, не слыхали. Слыхали только, что русские зачем-то пришли в Лиушунькоу. Говорят, что Хуан-шан, наш император, просил русских прийти в Лиушунькоу, чтобы прогнать японцев.

– Зачем вы здесь стоите? – спросил я.

– Мы охраняем железную дорогу от ихэтуань. Ихэтуань – нехорошие люди. Они жгут деревни, грабят народ и хотят разрушить дорогу. Мы уже били их под Янцунем. Генерал Не Ши Чэн, наш начальник, послал нас разогнать их. Но Ситайхоу, наша старая императрица, приказала не трогать ихэтуань. Генерал Не рассердился и ушел в Лутай. Но мы все-таки успели подраться с ихэтуань. Мы их убили 1000 человек, но они тоже убили много наших солдат. Мы им за это крепко отомстим, и не один ихэтуанец не уйдет от нас целым, – говорили солдаты, злобно указывая на деревню перед вокзалом.

– В таком случае, – сказал я, – мы с вами друзья. Русские и иностранные войска пришли в Тяньцзин, чтобы тоже охранять мирный народ и спокойствие.

– Конечно, мы друзья, – заговорили китайцы.

– Пын ю, пын ю, хао пын ю! Друзья! Друзья!

Послышались свистки паровоза, подходившего к станции.

Я распрощался с моими собеседниками и сообщил им, что на поезде пришли русские солдаты, на что те хором ответили:

– Дин хао! дин хао!

– Весьма хорошо! весьма хорошо!

Было около двух часов ночи. Европейцы, собравшиеся на вокзале встретить русский полк, ждали, ждали и разошлись. Осталось только несколько человек русских, коммерсант Батуев, французский консул граф Дюшейляр и полковник Вогак, вернувшийся из Таку. Присутствовало также несколько французов и одна молодая дама из числа тех беглецов, которые спаслись из Баодинфу. Для встречи товарищей были выстроены русские матросы, бывшие в Тяньцзине.

Сердце русское радовалось, видя вагоны и открытые платформы, усыпанные русскими стрелками с загорелыми, здоровыми и веселыми лицами, в белых фуражках и белых рубахах, ярко освещенных полным месяцем. Отрадно было видеть простых русских солдатиков, храбрости и выносливости которых ныне вверялась жизнь просвещенных европейцев в Тяньцзине и Пекине. Приятно было видеть рослых русских лошадей, которые, испытав все трудности морского путешествия и перегрузки с судна на судно, теперь спокойно стояли на платформах и весело обмахивались хвостами.

Без шума и толкотни солдаты со всей амуницией один за другим повылезали из вагонов и длинным развернутым фронтом выстроились на платформе вокзала. На правом фланге стоял хор музыки.

Командир полка Анисимов своим тихим, спокойным голосом скомандовал встречу знамени.

Зазвенело оружие, и месяц заиграл на солдатских ружьях, взятых накараул, – и на опустившихся шашках офицеров.

Дрогнули звуки русского встречного марша, перекликнулись между длинными каменными стенами вокзала, разбудили Пэйхо и, отраженные сонной гладью реки, понеслись бодрящей вестью по европейским концессиям.

Русские и иностранцы сняли шляпы, – и новое полковое знамя с золотым наконечником, символ веры, долга и мужества, было пронесено перед всем фронтом.

Это была последняя торжественная и красивая картина, которую тяньцзинцы видели на железнодорожном вокзале. Через два дня вокзал был уже свидетелем жестоких картин кровопролития и истребления и сделался ареною храбрости, стойкости и безвременной гибели многих русских и союзных солдат и офицеров.

Полк перестроился и с музыкой, через мост на Пэйхо, двинулся в европейский город.

Для бивака было отведено пустопорожнее место, принадлежавшее Старцеву и находившееся почти в середине французской концессии, между улицами Rue Baron de Dillon и Rue du Chemin de fer, где полк стал сейчас же располагаться лагерем.

Солдаты разбили палатки и, измученные от усталости и голода, повалились наземь. Офицеры разошлись по русским домам.

Командир 12-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, полковник Анисимов, которому пришлось первому вместе со своим полком отстаивать европейские концессии в Тяньцзине, осажденные китайскими войсками и боксерами, уже испытал все труды и тягости боевой жизни в тяжелую годину Турецкой кампании. 23 октября 1877 года в деле при Деве-Бойну, с 15 солдатами своей роты, он первый взошел на высоту, занятую турецкой артиллерией и отбил два неприятельских орудия. За свой подвиг он был награжден Георгиевским крестом. Когда в Одессе был сформирован 12-й Восточно-Сибирский стрелковый полк, К. А. Анисимов был назначен первым командиром этого полка и сумел заложить в солдатах и офицерах молодого полка те благородные боевые традиции, которые он вынес из Турецкой кампании и своей собственной доблестной службы. Не успел 12-й полк прибыть на Квантун, как полку нужно было сразу нести трудную аванпостную службу на Цзиньчжоуских позициях для охраны квантунской границы. Не только солдатам и офицерам, но и офицерским семьям пришлось поселиться в жалких китайских деревенских домиках, жить по-походному и страдать летом от зноя, а зимою от ветра и холода.