По большому льду. Северный полюс Пири Роберт
Чтобы сориентироваться на местности и определить, где он находится, капитан решил ждать, когда снова выйдет луна; на это ушел час или два. Тем временем эскимосы, думая, что он заблудился, собрались и отправились на судно. Когда луна вышла из-за туч, Бартлетт пошел на юг и через некоторое время догнал своих компаньонов. Сверни он чуть севернее, он разминулся бы с ними, и ему пришлось бы добираться до судна в полном одиночестве, да к тому же еще и без припасов. Надо отметить, что по всем признакам надвигалась буря, а от судна капитана отделяло 70 или 80 миль.
На протяжении всего пути к зимней стоянке эту партию сопровождала плохая погода. И хоть температура не была слишком низкой, всего 10–15 градусов ниже нуля, небо было затянуто тучами. Несмотря на кромешную тьму, капитан преодолел эту довольно длинную дистанцию за один переход. Правда, не всегда ему удавалось держаться старого следа; иногда капитан шел по идеально ровной поверхности, а потом вдруг проваливался на 10–15 футов, и, так как переход совершался в полной темноте, он время от времени прикладывался головой о лед с такой силой, что видел звезды, которых не сыщешь ни на одной звездной карте.
На одном участке пути дорога была такая ухабистая, что продвигаться вперед без освещения было крайне сложно. Так как фонаря в списке имеющегося снаряжения не было, Бартлетт решил использовать для изготовления светильника жестянку из-под сахара, прорезав в ней дырки по бокам и вставив внутрь свечку. С этим самодельным осветительным прибором уже можно было держаться санного следа. К несчастью, сильный ветер без конца задувал свечу, так что того количества спичек, которое капитан, по его словам, истратил, восстанавливая работоспособность фонаря, с лихвой хватило бы эскимосской семье на целую зиму.
Незадавшаяся охота была для нас серьезной неприятностью. Теперь мы должны были экономно расходовать корм для собак, а, значит, следовало сократить количество животных. Мы произвели осмотр, и 14 наиболее слабых, у которых практически не было шансов пережить зиму, пристрелили, пустив их мясо на корм для остальных животных.
Меня часто спрашивают, как дикие травоядные животные, такие как мускусные быки и северные олени, выживают зимой на укрытой снегом земле. Как это ни странно, но именно сильные ветры, свирепствующие в этих краях, помогают им выжить, одержав победу в борьбе за существование. Сдувая снег с обширных территорий, они при этом обнажают сухие травы и ветки ползучей ивы, которыми эти животные и кормятся.
22 декабря мы отметили середину полярной ночи, день, с которого солнце начинает обратный путь на север. В полдень я собрал на палубе всех эскимосов и, придя к ним с часами в руках, объявил, что теперь солнце возвращается. Марвин ударил в судовой колокол, Мэтт Хэнсон сделал три выстрела, а Боруп устроил небольшой огненный фонтан из магния. После этого все мужчины, женщины и дети выстроились и по пути в кормовую рубку промаршировали через камбуз, где каждому, в дополнение к ежедневному рациону, выдали кварту кофе с сахаром и молоком, галеты и порцию мяса мускусного быка; кроме того, каждая женщина получила леденцы, а мужчина – табак.
По окончании торжества, Пингашу, мальчик лет двенадцати-тринадцати, помощник Перси на кухне, втайне от всех отправился по холмам на юг – встречать солнце. Через несколько часов он, крайне удрученный, вернулся назад, и Перси пришлось объяснять ему, что солнце, хоть и повернуло в нашу сторону, сможет добраться к нам только месяца через три.
Питьевая вода, которой мы запаслись в реке на мысе Шеридан, подходила к концу, поэтому на следующий день после зимнего солнцестояния я отправил эскимосов на соседние озера разведать обстановку. Английская экспедиция на «Алерте» переплавляла лед всю зиму, мы в экспедиции 1905–1906 годов тоже вынуждены были плавить лед в течение месяца-двух, но в этом году эскимосы обнаружили на берегу в миле от «Рузвельта» озерцо около 15 футов глубиной. Сделав прорубь, они поставили над ней иглу с легкой деревянной дверцей, чтобы вода в проруби не замерзала слишком быстро. Набирая воду в бочки, эскимосы доставляли ее на судно на собачьих упряжках.
Рождество пришлось на темную, безлунную часть месяца, поэтому все участники экспедиции были на судне, и мы организовали праздник на славу: был специальный праздничный обед, спортивные состязания, лотерея, призы и т. п. В то день было не особенно холодно – всего лишь минус 23°.
Наутро, как и весь цивилизованный мир, мы желали друг другу счастливого рождества, а за завтраком читали письма из дому и разбирали подарки, которые бережно хранились специально для этого утра. Распорядителем торжеств выступал Макмиллан, он же организовывал и спортивные состязания. В два часа на ледяном припае состоялись соревнования по бегу на дистанции в 75 ярдов. Все судовые фонари, а их было около пятидесяти, установили двумя параллельными рядами на расстоянии двадцати футов друг от друга. Эти фонари подобны тем, какими пользуются путевые обходчики, только несколько больше. Это было завораживающее зрелище – освещенная беговая дорожка в каких-то семи с половиной градусах от края мира.
В первом забеге принимали участие дети, во втором – эскимосы-мужчины, в третьем – матери семейств с младенцами, спрятанными в капюшоны, в четвертом – женщины без ноши. Женщины-матери выходили четверками, и, глядя со стороны, невозможно было догадаться, что это соревнование по бегу. По четыре в шеренге, одетые в мех, они забавно выкатывали глаза и пыхтели, как возбужденные моржи, а детишки выглядывали из капюшонов, тараща изумленные глазенки на сияющие фонари. Не думайте, что это было жестоко по отношению к детям, женщины обращались с малышами очень осторожно и двигались не настолько быстро, чтобы их уронить. Затем настала очередь членов экипажа и участников экспедиции состязаться в беге и перетягивании каната.
Казалось, даже природа решила поучаствовать в праздновании рождества, раскрасив небо необычайно яркими красками северного сияния. Соревнования по бегу были в самом разгаре, когда северное небо заполонили столбы и полосы яркого белого свечения. Вопреки общепринятым представлениям, это явление в крайних северных широтах наблюдается не особенно часто. Как ни жаль разрушать укоренившиеся в широких массах иллюзии, должен признать, что мне доводилось наблюдать в штате Мэн гораздо более красивые северные сияния, чем за полярным кругом.
Между соревнованиями и обедом, который был назначен на 4 часа, я дал у себя в каюте концерт на фисгармонии, включив в репертуар самую веселую музыку. Затем мы разошлись по каютам, чтобы «переодеться к обеду». Ритуал предполагал облачение в чистую рубашку и подвязывание галстука, но доктор оказался таким утонченным, что пошел еще дальше и надел крахмальный воротничок.
Перси по случаю торжества надел белый колпак шеф-повара и просторный белый передник, стол застелил белой скатертью тонкого полотна и сервировал лучшим столовым серебром. Стену кают-компании украшал американский флаг, и мы лакомились мясом мускусных быков, английским сливовым пудингом, бисквитным тортом с шоколадным кремом, и при этом у каждой тарелки лежал подарочный пакетик с орехами, пирожными и леденцами, украшенный поздравительной карточкой «Счастливого Рождества! Миссис Пири».
После обеда на баке мы бросали кости, боролись и состязались в перетягивании каната. Торжество завершилось музыкальным концертом, который Перси устроил с помощью пианолы.
Наверное, наиболее интересной частью торжественных мероприятий было вручение призов победителям соревнований. Если вы хотите изучить психологию эскимосов, то выбор призов – самый подходящий для этого случай. Например, женщине по имени Тукума, которая победила в женском забеге, было предложено на выбор три приза: коробка с тремя брусками душистого мыла; швейный набор, в который входил пакетик иголок, два или три наперстка и несколько катушек ниток разной толщины; и круглое пирожное, покрытое сахаром и карамелью. Молодая женщина не сомневалась ни секунды. Скользнув взглядом по набору для шитья, она остановила свой выбор на мыле, уверенно протянув к нему руки и устремив на него взгляд. Ей было известно, для чего оно, и у нее уже возникла желание быть чистой, а, значит, более привлекательной.
Последний раз экспедиция обедала в полном составе в 4 часа пополудни 29 декабря. В тот же вечер Марвин и капитан Бартлетт, каждый со своей группой, отправились на побережье Гренландии; когда же мы собрались вместе после возвращения в Северного полюса, одного из нас уже не было с нами – и уже никогда больше не будет.
После капитана Бартлетта Росс Марвин был самым ценным сотрудником нашей экспедиции. Когда во время проведения работ в полевых условиях капитана отсутствовал, руководство брал на себя Марвин, возлагая на себя порой обременительную, порой связанную с курьезными ситуациями обязанность вводить новичков в курс дела. В последней экспедиции на «Рузвельте» Марвин серьезнее и глубже, чем кто бы то ни было, проникся основными принципами нашей работы в Арктике.
Именно вместе с ним мы в деталях разрабатывали новый метод, который предусматривал формирование опережающих и подменных групп. Этот метод при доскональном знании территории, по которой предстоит передвигаться, может быть с математической точностью обоснован; именно он позволяет разработать наиболее эффективный график санного похода через Арктику. В дальнейшем он полностью себя оправдал.
В составе партии, вечером 29 декабря отправившейся к побережью Гренландии по льду пролива Робсон, были Марвин, капитан Бартлетт, девять эскимосов и 54 собаки. Они должны были сначала, продвигаясь к югу вдоль побережья, дойти до мыса Юнион, затем пересечь пролив и достичь мыса Бреворт. Затем Марвин со своими людьми и вспомогательными группами должен был отправиться на север к мысу Брайант, чтобы в течение месяца проводить там приливно-отливные наблюдений, а капитану со своей партией надлежало, следуя на юг, пройти по льду залива Ньюмен и достичь полуострова Полярис, чтобы заняться там охотой.
На следующий день еще две партии – д-р Гудселла и Борупа – отправились охотиться к мысу Белкнап: доктор со своими людьми направился в залив Маркем, а Боруп – в окрестности первого ледника к северу от озера Хейзен. Ни одна полярная экспедиция до нас не предпринимала таких широкомасштабных работ в полевых условиях – радиус охватываемой территории составлял около 90 миль во всех направлениях от места зимовки.
Во время распределения работ и выдачи эскимосским женщинам материалов для пошива одежды в передней рубке, в домах из ящиков и в снежных иглу, мне стало известно, что некоторые мужчины-эскимосы сомневаются, стоит ли им снова отправляться в путь по льду Северного Ледовитого океана, держа курс на север. Они не забыли, как едва не погибли при переходе через «Великую полынью», возвращаясь с крайней северной отметки, которой нам удалось достичь в 1906 году. Я верил, что, когда придет время, сумею убедить их отправиться со мной, но в то же время понимал, что с ними еще придется повозиться. Я просто не мог позволить себе даже думать о неблагоприятном исходе.
Первая из январских охотничьих экспедиций вернулась 11-го января. Хотя партия доктора Гудсела и наткнулась на следы мускусных быков, охота не задалась. Боруп вернулся на следующее утро, принеся 83 зайца и интересную историю. Подойдя к самому леднику, партия Борупа наткнулась на целую колонию маленьких белых обитателей арктических широт. По их словам, зверьков было где-то около сотни. Полярные зайцы не особенно пугливые животные: они подходят к охотнику так близко, что их можно брать голыми руками; они не знают страха перед человеком, потому что в своем естественном окружении не встречались с ним. Боруп с эскимосами окружили зайцев и, подойдя к ним вплотную, просто перебили их ударами прикладов по головам, так что не пришлось даже тратить патронов.
Однажды во время охотничьей вылазки Боруп и эскимосы заблудились и в течение суток не могли найти свое иглу. Ножи-пилы, необходимые для постройки снежного иглу, остались в лагере, более того, ни у кого из мужчин не оказалось с собой даже обычного ножа, который мог бы послужить заменой. Меж тем, начиналась буря: луна за облаками была едва различима, а снежные вихри кружили в воздухе, замораживая все вокруг. Чтобы не замерзнуть, люди старались не стоять без движения. Наконец, когда силы были уже на исходе, перевернули нарты на бок и, нагребая на них снег и утрамбовывая его ногами, таким образом укрепили временное убежище. Укрывшись за нартами, людям даже удалось немного поспать. Когда непогода улеглась, выяснилось, что они находятся всего в миле от своего иглу.
На следующий день после возвращения Борупа пришли капитан Бартлетт со своей партией и четыре человека из вспомогательной группы Марвина. Мы уже начинали беспокоиться о них, так как лед в проливе Робсон в безлунную зимнюю ночь – не самая безопасная дорога для санного поезда. Капитан сообщил, что они пересекли пролив всего за 6 часов, а остальное время потратили на обследование равнинной части полуострова Полярис, но не обнаружили там ни самих мускусных быков, ни каких-либо следов их присутствия.
С конца января в полдень с южной стороны неба можно было наблюдать слабое красноватое свечение; длительность периода постепенно сумерек увеличилась. Луна кружила по небу, завершая свое последнее зимнее полнолуние, и, наблюдая за ее спадом, я записал в своем дневнике: «Слава богу, луна уходит». Сколько бы темных зим ни пережил человек в Арктике, стремление снова увидеть солнце не ослабевает из раза в раз.
В период февральского полнолуния Бартлетт ушел на мыс Хекла, Гудселл перебросил еще одну партию припасов с мыса Хекла на мыс Колан, а Боруп вновь отправился охотиться в залив Маркем. Перед отъездом доктор закончил заполнение таблиц наблюдений за температурами в этом сезоне; проведя соответствующие вычисления, он пришел к выводам, что среднемесячная температура всех зимних месяцев, за исключением октября, в этом сезоне ниже, чем три года назад. Так, средняя температура декабря оказалась на восемь градусов ниже.
Марвин все еще оставался на мысе Брайант. Последние февральские партии вернулись 9-го февраля. С этого момента мы интенсивно стали готовиться к заключительному походу. Ночью в воскресенье 14 февраля я вкратце рассказал эскимосам о своих планах, уточнил, что мы предполагаем сделать и чего я ожидаю от них, сказал, что по возвращении получит каждый, кто дойдет со мной до самой крайней точки: лодку, палатку, многозарядный винчестер, дробовик, патроны, ящик табака, трубки, заряды для ружей, ножи, топоры и т. д.
При мысли о том, какие несказанные богатства они могут получить, страхи их перед «Великой полыньей» улетучились, и только один эскимос, Паникпа, признался, что боится. Но они столько раз видели, как я возвращался, что были готовы вместе со мной бросить вызов судьбе еще раз.
В понедельник 15 февраля Бартлетт покинул корабль, получив задание идти прямо к мысу Колумбия и 2–3 дня посвятить охоте на мускусных быков в его окрестностях. За Бартлеттом вышли еще три отряда, которым было поручено доставить грузы на мыс Колумбия, а затем вернуться на мыс Колан, и, загрузившись там на складе продовольствием, перевезти его на мыс Колумбия. Группа Гудселла вышла во вторник, а в среду разыгралась буря, и Макмиллан с Хэнсоном смогли отправиться в путь только в четверг. Все отряды должны были встретиться со мной на мысе Колумбия в последний день февраля.
Около 6 часов в среду вечером Марвин и его партия вернулись с мыса Брайант. Все они были в хорошей форме. Группа Борупа покинула судно в пятницу, а группа Марвина ушла в воскресенье, 21-го, и я в течение одного дня оставался на судне один.
Тот последний день на корабле был одним из самых тихих и спокойных за все время путешествия, так как никто не отрывал меня от дел. Утро я посвятил тщательному анализу результатов уже проделанной работы, проверил все до мелочей и шаг за шагом обдумал во всех подробностях предстоящий поход.
Когда я убедился (это мне не удавалось сделать в суматохе двух предыдущих недель), что все на своих местах, а любые возможные случайности учтены и предусмотрены, у меня выдалось несколько часов, чтобы, наконец, трезво оценить сложившуюся ситуацию и вспомнить те моменты жизни, когда я, как и теперь, оказывался накануне отправления в неизведанную пустыню Севера.
Когда я был, наконец, готов поспать пару часов перед утренним стартом, то засыпал с ясным осознанием того, что к настоящему моменту все, что от нас зависело, было сделано. Каждый участник экспедиции, как и я сам, вложит в этот последний рывок все, что имел – волю, мускулы и жизненные силы. Результат теперь зависел только от капризов арктического пака и от того, хватит ли нам физический и моральной стойкости.
Это была последняя возможность претворить в жизнь мечту всей моей жизни. Утром задрожит струна моего лука, чтобы выпустить последнюю стрелу.
Глава XXI. На нартах по арктическим льдам – как это происходит в реальности
Хочу, чтобы читатель в красках представил, что за работа ожидала нас впереди и как мы с ней, в конце концов, справились. Для этого я сейчас попытаюсь объяснить, что значит преодолеть около тысячи миль ледяного пака Арктики на нартах с собачьей упряжкой. Постараюсь как можно короче и точнее описать трудности, с которыми мы столкнулись, а также средства и методы их преодоления.
Между местом зимовки «Рузвельта» на мысе Шеридан и самой северной оконечностью Земли Гранта – мысом Колумбия, который я выбрал как отправную точку ледового путешествия, лежало 90 миль пути в северо-западном направлении, частью вдоль ледяного припая, частью по суше, которые нам предстояло преодолеть, прежде чем мы выйдем на лишенные каких бы то ни было дорог просторы Северного Ледовитого океана.
От мыса Колумбия нам нужно было пройти прямо на север по льдам Северного Ледовитого океана 413 географических миль. Для многих людей, которые помнят гладкий лед на пруду, где они катались в детстве на коньках, Северный Ледовитый океан представляется гигантским катком с гладкой поверхностью, по которому бодро бегут собачки, а мы комфортно сидим на санях с грелками, предохраняющими от замерзания пальцы конечностей. Такие представления, как вы убедитесь, весьма далеки от реальности.
Между мысом Колумбия и Северным полюсом нет суши и нет гладкого льда.
Покинув сушу, несколько миль мы преодолели, продвигаясь по достаточно гладкой ледниковой кромке, которая заполняет все заливы и является продолжением северной части Земли Гранта; фактически, она является разросшимся подножием припая, и в некоторых местах ее ширина достигает нескольких миль. Внешняя ее часть, как правило, находится на плаву и под действием приливов-отливов она поднимается или опускается, в целом же она остается неподвижной, за исключением тех случаев, когда от нее откалываются большие ледяные поля и, увлекаемые арктическими течениями, отправляются дрейфовать в водах океана.
За пределами ледниковой кромки начинается плохо поддающаяся описанию поверхность прибрежной полыньи или приливной трещины – зона вечного конфликта между тяжелыми плавучими льдами и неподвижной ледниковой кромкой. Эта прибрежная полынья то открывается, то закрывается. Когда ветры дуют с берега или во время весенних отливов, полынья открывается, а при северных ветрах или во время весенних приливов – закрывается. Здесь лед раскалывается на куски всевозможных форм и размеров и беспорядочно громоздится, образуя гигантскую спрессованную ледяную гряду, вытянутую параллельную берегу.
Лед продолжает с невообразимой силой давить на эту гряду, прижимая ледяные поля к краю ледниковой кромки и ломая их способствует дальнейшему росту гряды. Так же и в открытом море под мощным напором ветра и приливных течений, крушатся и ломаются и сами плавучие ледяные поля, образуя немыслимые нагромождения.
Эти ледяные нагромождения могут возвышаться над поверхностью океана как на несколько футов, так и на несколько десятков метров, при этом ширина гряды колеблется от нескольких десятков метров до четверти мили, а размеры составляющих ее обломков льда – от биллиардного шара до небольшого дома.
Преодолевая торосистую ледяную гряду, зачастую приходится пробивать себе путь ледорубом, подбадривая собак кнутом и голосом, а также перетаскивать через бугры нарты с грузом в пять сотен фунтов, испытывая при этом такое напряжение, что кажется, будто мускулы отделяются от лопаток.
Между ледяными грядами есть старые ледяные поля, более или менее выровненные. Эти поля, вопреки широко распространенному, но ошибочному мнению, образовались не из замерзшей воды Северного Ледовитого океана. Они состоят из огромных льдин, отломившихся от кромки ледников Земли Гранта, Гренландии и более западных регионов, которые дрейфуют в Северном Ледовитом океане. Толщина таких ледяных полей колеблется от 20 (или менее) до ста (или более) футов, при удивительном многообразии форм и размеров. В результате постоянного движения льда в течение короткого лета, когда огромные льдины отделяются от ледников и носятся туда-сюда под действием ветров и течений, налезая друг на друга, расщепляясь надвое при столкновении с другими ледяными полями, круша на пути более мелкий лед, разбивая края, нагромождаясь и образуя ледяные гряды – поверхность океана в течение зимы становится искромсанной и искореженной и приобретает совершенно невообразимый рельеф.
По крайней мере, 9/10 поверхности океана между мысом Колумбия и Северным полюсом состоит из таких льдин. Оставшаяся 1/10, лед между этими ледяными полями, образуется путем простого замерзания морской воды каждую осень и зиму. Этот лед никогда не бывает толще 8–9 футов.
Характер поверхности льда в океане зимой определяется, в значительной степени, погодой предшествующей осени. Если в направлении берега дули постоянные ветры в период, когда все усиливающийся холод способствовал постепенному смерзанию ледяных масс, тогда более тяжелый лед будет оттесняться к берегу, а края ледяных полей – дальше от берега, где они будут сталкиваются друг с другом, нагромождаться и образовывать одну за другой ледяные гряды, которые путешественнику, следующему с суши на север, надо будет обойти, как на суше обычно обходят горную гряду.
С другой стороны, если дул небольшой ветер во время отлива, когда поверхность океана схватывало льдом, множество таких больших плавучих ледяных полей отделяются от других льдин и между ними могут образовываться пространные участки гладкого молодого, или нового, льда. Если уже после того, как зима установилась, продолжаются жестокие ветры, большая часть этого более тонкого льда может разрушиться при движении более тяжелых льдин; если же зима спокойная, этот лед может сохраняться гладким, пока не начнется общий процесс разрушения льдов в следующее лето.
Однако описанные выше спрессованные ледяные гряды еще не самая ужасная разновидность полярного льда. Гораздо большими неприятностями и опасностями грозят «полыньи» (так китобои называют открытые полосы воды), которые образуются при движении льда под давлением ветра и приливных течений. Это постоянный кошмар для того, кто передвигается по замерзшей поверхности Северного Ледовитого океана: по пути туда – из страха, что они могут помешать дальнейшему продвижению, а на обратном пути – что они могут отрезать его от земли и жизни, предоставив его скитаниям и вероятности голодной смерти в северном крае. Появятся или не появятся они на вашем пути – этого нельзя ни предсказать, ни вычислить. Они открываются перед путешественником неожиданно, без предупреждения, не следуя никаким правилам или законам. Они являются неизвестной величиной полярного уравнения.
Иногда эти полыньи образуются, когда старые льдины трескаются по прямым линиям, а в некоторых случаях, в зависимости от направления трещин, эти полыньи имеют зигзагообразную форму и они слишком широкие, чтобы через них можно было перебраться. Иногда это просто реки открытой воды от полумили до двух миль шириной, простирающиеся с востока на запад насколько может охватить глаз.
Есть разные способы перебраться через полынью. Можно пойти вправо или влево, чтобы найти место, где противоположные края трещины настолько близко друг к другу, что наши длинные нарты могут соединить их как мостик. Или, если есть признаки того, что полынья сужается, путник может подождать, пока льдины сойдутся. Если мороз очень сильный, можно подождать, пока лед станет толще и сможет выдержать вес нагруженных нарт, идущих на полной скорости. Еще один вариант: найти льдину большой толщины или передвигаться на ней как на плоту вместе с нартами и остальными людьми, отталкиваясь ледорубом.
Но все эти средства не приведут ни к чему, если это «большая полынья», которая образуется у края континентального шельфа в том месте, где он обрывается и начинается океанская глубина. Полынья проявляет свое коварство и открывает такое широкое водное пространство, что зона открытой воды или непригодный для передвижения по нему молодой лед находятся на пути к цели, как произошло в нашем походе на север в 1906 году, во время незабываемого возвращения из той экспедиции, когда такая полынья почти отрезала нас от самой жизни.
Трещина могла пройти прямо под нашим лагерем, или под одним из снежных иглу, когда мы спали на поверхности океана. Но только этого не произошло.
Если бы лед треснул под спальным помостом иглу и потопил его обитателей в ледяной воде, они бы не сразу ушли под воду, потому что воздух внутри их меховой одежды удержал бы их какое-то время на плаву. В этом случае человек, провалившийся в воду, вполне способен выкарабкаться на лед и спастись, но когда термометр показывает 50° ниже нуля, то такая неожиданность – не из приятных.
Именно поэтому я никогда не пользовался спальным мешком на льду Арктики. Я предпочитаю, чтобы мои руки и ноги были свободны, а я сам был готов к любой чрезвычайной ситуации в любой момент. Во время ночевки на льду океана я никогда не ложусь спать без рукавиц, и если вставляю руки в рукава, то тоже делаю это в рукавицах, чтобы быть готовым к немедленным действиям. Какие шансы спастись у человека, спящего в спальном мешке, если он, проснется, оказавшись в воде?
Трудностей и невзгод выпадает на долю путешественника к Северному полюсу слишком много, чтобы их можно было перечислить на одной странице. Но если попытаться кратко перечислить основные, то вот самые главные: искромсанный и торосистый лед, по которому нужно передвигаться с тяжело нагруженными санями; жуткий ветер, который почти все время наваливается на тебя, как стена воды, которую постоянно нужно преодолевать; описанные выше полыньи, через которые нужно много раз перебираться туда-сюда; страшный холод, иногда достигающий 60° ниже нуля, при котором человек должен с помощью меховой одежды и постоянного движения спасать свое тело от замерзания; необходимость тащить по изрезанному и ухабистому льду или по льду, испещренному полыньями, нарты с необходимыми запасами пеммикана, галет, чая, сгущенного молока и жидкого топлива, чтобы поддерживать необходимые силы в теле. Большую часть времени в этом последнем походе было так холодно, что замерзало бренди, керосин становился белым и вязким, а собак едва можно было увидеть из-за пара, исходящего от их дыхания. О меньших неудобствах, таких как строительство для каждой ночевки узких и неудобных снежных жилищ и холодные помосты для спанья в том иглу, где мы проводили те считанные часы отдыха, которые мы позволяли себе урвать во время нашего отчаянного предприятия, даже не заслуживают упоминания, если сравнить их с основными трудностями.
Иногда нужно идти целый день навстречу слепящей пурге и обжигающему ветру, находящему малейшую щель в твоей одежде. У тех моих читателей, которым приходилось идти хотя бы час сквозь снежную бурю при температуре 10–20 градусов выше нуля, вероятно, остались яркие воспоминания об этом событии. Наверное, они помнят, каким уютным было тепло камина в доме в конце их пути. Но пусть они представят себе, каково идти сквозь такую бурю целый день по изрезанному неровному льду при температуре от 15 до 30 градусов ниже нуля, когда впереди, после целого дня пути, тебя не ждет никакое убежище, разве только темный холодный снежный дом, который еще нужно во время этой бури самому построить, чтобы появилась возможность поесть и отдохнуть.
Меня часто спрашивают, чувствовали ли мы голод во время такого перехода. Я даже не знаю, были ли мы голодны. Утром и ночью мы ели пеммикан, галеты и чай, а первая, или ведущая группа пила чай и перекусывала в середине дневного перехода. Если бы мы ели больше, наши запасы еды скоро закончились бы. Я потерял 25 фунтов, если сравнить мой вес перед тем, как я покинул судно, с весом после возвращения.
Но для того, чтобы человек мог достичь Северного полюса, одной силы духа и выносливости мало. Только годы путешествий по этим регионам, только помощь большой группы людей, таких же опытных в этом виде деятельности, только глубокое знание Арктики и оборудование, необходимое для того, чтобы подготовиться самому и подготовить членов своей экспедиции к любым неожиданностям, могло сделать возможным достижение человеком долгожданной мечты и обеспечить его благополучное возвращение.
Глава XXII. Основные факторы успеха
Как отмечалось выше, наше путешествие к Северному полюсу меньше всего походило на авантюру, захватывающее приключение или «рывок наудачу». И это действительно так. Наверное, его лучше бы охарактеризовало слово «штурм», в том смысле, что, начав санный марш, мы порой продвигались вперед с такой скоростью, что сбивалось дыхание и захватывало дух. Но при этом ничто не делалось спонтанно, а лишь в соответствии с заранее намеченным планом, который был тщательно продуман и детально разработан.
Залогом нашего успеха была тщательно спланированная, выверенная с математической точностью система. Все, что можно было проконтролировать, находилось под контролем, а для не поддающихся контролю факторов – бурь, разводий, несчастных случаев с людьми, собаками и нартами – был просчитана вероятность наступления этих событий, приняты меры для их предотвращения и рассмотрены способы устранения нежелательных последствий. Конечно, ломались нарты и не выдерживали нагрузок собаки, но из двух поломанных саней мы могли собрать одни рабочие, а падеж на марше собак был заложен в мои расчеты.
Так называемая «система Пири» слишком сложна, чтобы изложить ее на одной странице, кроме того, она содержит слишком много технических деталей, которые трудно доходчиво объяснить широкой публике, но главные ее пункты состоят в следующем.
Провести корабль сквозь льды к самой северной базе на суше, с которой в следующем году он сможет отправиться в обратный путь.
Проводя охотничьи рейды в осенний и зимний период, обеспечить экспедицию достаточным количеством свежего мяса для поддержания хорошей физической формы всех участников.
В течение осени и зимы обеспечить экспедицию необходимым, с учетом потерь, количеством собак, приняв за допустимый уровень потерь 60 %.
Набрать достаточное число эскимосов, доказавших в прошлом свою смелость и практические таланты, готовых следовать распоряжениям руководителя, заслужившего их авторитет (кроме прочего, еще и щедрыми подарками) и готовых идти с ним до любого пункта, который он укажет.
Располагать персоналом, состоящим из умных и желающих работать представителей цивилизованного мира, способных руководить отрядами эскимосов, т. е. такими людьми из назначенных руководителем экспедиции, авторитет которых будет признан эскимосами.
Перевезти заранее в пункт, откуда будет отправляться санная экспедиция, достаточное количество продовольствия, горючего, одежды, печей (керосиновых и спиртовых) и другого технического оборудования для основной партии, которая отправиться к полюс, а затем вернется обратно, а также для различных вспомогательных отрядов, которые будут сопровождать ее до крайнего северного пункта и обратно.
Иметь запас нарт самой лучшей конструкции.
Располагать достаточным числом отрядов, или вспомогательных партий, под руководством компетентного помощника, чтобы по мере продвижения на север отправлять их обратно на соответствующем, тщательно рассчитанном этапе пути.
Каждый элемент снаряжения в соответствии со своим назначением должен быть тщательно протестирован и обладать наилучшими качествами и, по возможности, наименьшим весом.
Необходимо учитывать опыт предыдущих экспедиций при выборе оптимального способа пересечения обширных открытых водных пространств.
Возвращаться тем же маршрутом, что и по пути север, пользуясь проложенным санным следом и уже построенными иглу, чтобы экономить время и силы людей, не тратя их на строительство новых иглу и на прокладывание нового пути.
Необходимо выяснить, сколько может работать каждый человек или собака без ущерба для жизни и здоровья.
Необходимо выяснить, каковы физические и интеллектуальные возможности каждого помощника и эскимоса.
И наконец, самое последнее, но отнюдь не маловажное – быть полностью уверенным в каждом участнике экспедиции, будь он белый, черный, или коричневый; знать, что любой приказ руководителя будет выполнен безоговорочно.
Отряд Бартлетта должен был первым прокладывать путь, опережая основную партию на один день. Таков был мой план на то время – держать первую партию близко к основной, чтобы свести для нее к минимуму риск из-за быстро образовавшейся полыньи быть отрезанной от основной партии и таким образом остаться без достаточного резерва продовольствия как для дальнейшего продвижения вперед, так и для воссоединения с основным отрядом. В опережающий отряд Бартлетта, кроме него самого, входили три эскимоса – Пудлуна, Харриган и Укеа, каждый на санной упряжке с пятидневным запасом продовольствия для отряда.
Отряд Борупа, кроме него самого, имел в своем составе трех эскимосов – Кешунгва, Сиглу и Карко, с четырьмя санными упряжками и практически стандартным грузом и выступал как передовая вспомогательная партия. Ему вменялось в обязанность сопровождать Бартлетта в трех переходах, а затем налегке за один переход вернуться на мыс Колумбия. При этом весь груз и одни нарты Боруп должен был оставить там, где ему предстояло расстаться с Бартлеттом, таким образом, основав склад по ходу маршрута. На мысе Колумбия Боруп должен был перезагрузиться и догнать основной отряд, который покидал сушу на следующий день после выхода его и Бартлетта.
Согласно этой схеме, если не произойдет задержек, основная партия начнет свой третий переход в то самое время, когда Боруп отправится обратно; к вечеру третьего дня основная партия должна прибыть к месту склада продовольствия, оставленного Борупом, а Боруп должен прибыть на мыс Колумбия. На следующее утро, когда основная партия должна начать свой четвертый переход, Боруп должен покинуть мыс Колумбия, отставая от основного отряда на три перехода, но по хорошо наезженному пути он, вероятно, сможет догнать отряд за три марша.
Боруп был послан за дополнительным грузом, но внезапно открывшиеся на его пути полыньи отделили его от основной партии, что вместе с рядом сопутствующих этой заминке осложнений породило цепочку задержек, которая грозила нам весьма серьезными неприятностями. Но об этом чуть позже.
Чтобы читателю было понятно, что значит путешествовать по льду северного океана, необходимо, чтобы теория и практика передового и вспомогательного отрядов были полностью понятны. Без этой системы, что ясно продемонстрировал опыт предыдущих экспедиций, у человека не было бы физической возможности достичь Северного полюса и возвратиться обратно. Использование вспомогательных партий для работы в полярных условиях, конечно же, не новость, но эта идея в полное мере получила свое развитие именно в последней экспедиции Арктического клуба Пири, а не в предыдущих. В передовую партию входили только ветераны моих прежних экспедиций, поэтому она заслуживает более подробного описания.
Партия первопроходцев представляла собой один объединенный отряд, составленный из четырех наиболее активных и опытных членов экспедиции; на своих нартах они перевозили легкий груз – всего лишь запас продуктов на 5–6 дней, у них были лучшие собачьи упряжки. Отправляясь с мыса Колумбия, партия первопроходцев, возглавляемая Бартлеттом, вышла на 24 часа раньше основной. Позже, когда наступил полярный день и солнце светило круглые сутки, передовая партия опережала основную уже только на 12 часов.
Задачей партии первопроходцев было идти все 24 часа в сутки, невзирая ни на какие препятствия, за исключением, конечно, тех случаев, когда путь преграждала полынья, которую невозможно было пересечь. Если же в пути заставала снежная буря, или навстречу дул свирепый ветер, или вставала преградой гряда ледяных торосов, через которую нужно было перебираться, марш-бросок первопроходцев должен был продолжаться, невзирая на эти преграды, ибо опыт предыдущих походов доказал, что какое бы расстояние ни пришлось преодолеть пионерам с их легкой поклажей, главная партия преодолевала его за меньшее время даже с тяжело нагруженными нартами, потому что основной партии, которая шла по проторенному пути, не нужно было тратить время на рекогносцировку.
Иными словами, шедший впереди отряд задавал темп экспедиции, и пройденное им расстояние было мерилом результативности основной партии. Лидер отряда первопроходцев, Бартлетт, шел обычно впереди своего отряда в снегоступах; следом за ним шли нарты его отряда. Таким образом, лидер пионеров был пионером в своей собственной партии, а весь этот отряд был авангардом для основной партии.
Эту тяжелую работу по пробиванию трассы на первых двух третях расстояния по торосистому льду вблизи берега должны были попеременно, один за другим, делать несколько отрядов, чтобы основной отряд мог сохранить силы для последнего, финального штурма. Огромным преимуществом последней экспедиции было достаточное количество людей, поэтому тех, кто слишком переутомился от изнурительной работы или долго был лишен сна, я имел возможность заменить в отряде пионеров людьми из основной партии или же выслать другой отряд им на смену.
Существенную роль в успешном исходе экспедиции сыграли вспомогательные отряды. Одна партия, сколько бы людей и собак ни было в ее составе, просто не в с состоянии справиться с транспортировкой к полюсу и обратно, а это около 900 миль весьма специфического пути, того количества снаряжения, съестных припасов и керосина, которое требуется людям и собакам в таком походе, даже с учетом постепенного убывания продовольствия и топлива. Представьте себе ситуацию, когда большая партия людей с собаками отправляется в путь по труднопроходимому льду Северного Ледовитого океана, где нет никакой возможности раздобыть себе пищу, и, после нескольких дней марша люди и собаки полностью исчерпывают те запасы продовольствия, для перевозки которых используются одни, а то и несколько нарт. В этом случае погонщики и собаки вместе с санями должны быть немедленно отправлены обратно на сушу. Это лишние едоки, которых совершенно нецелесообразно кормить, используя бесценные запасы провизии, которые приходится тащить на санях.
При дальнейшем продвижении будет съедены припасы еще с одних или двух саней. Эти сани вместе с погонщиками и собаками также разумно отослать обратно, таким образом облегчая главной партии продвижение вперед. По тем же причинам впоследствии отсылаются назад и другие отряды.
Однако мои вспомогательные отряды должны были выполнять и другую функцию, правда, немного менее важную, чем та, о которой говорилось выше: поддерживать санный путь в таком состоянии, чтобы он мог обеспечить быстрое возвращение главного отряда.
Значимость этой функции очевидна. Лед Северного Ледовитого океана – это не застывшая в неподвижности поверхность. 24, а иногда всего 12 часов сильного ветра даже в самую холодную зиму – и начинают трескаться большие ледяные поля; растрескавшиеся льдины налетают друг на друга, крутятся, в одних местах собираясь в большом количестве и образуя торосы, а в других – расходясь и образуя полыньи.
Обычно за 8—10 дней подвижки льда не успевают существенно изменить рельеф местности, и партия, отправляющаяся в обратном направлении по еще видимому следу, в течение несколько дней вполне может восстановить след, за истекший период, кое-где нарушенный движениями льдов.
Вторая вспомогательная партия, отправляющаяся назад на несколько дней позже из еще более удаленного пункта, восстанавливает проложенный ею ранее след, а, становясь на след первой вспомогательной партии, восстанавливает снова тот след, который нарушился после выхода в обратный путь первой партии, связывая оба санных следа. Так же происходит с третьей и четвертой вспомогательными партиями.
Когда я говорю о восстановлении нарушенного следа, я просто имею в виду тот факт, что вспомогательная партия, проходя от того пункта, где след был нарушен подвижками льда, до того места, где он снова появлялся, по необходимости уклоняясь к западу или к востоку, уже сама прокладывает новый след за счет того, что нарты с упряжками и люди, продвигаясь, утаптывают лед и снег. Таким образом, когда придет время возвращаться, основная партия просто будет придерживаться следа, оставленного вспомогательной партией, не тратя время и силы на разведку.
Преимущество применения метода постоянно обновляемого следа состоит в том, что на обратном пути на материк основная партия может двигаться в полтора – два раза быстрее, чем на пути на север, будучи гарантированно обеспеченной проторенным санным следом. Причины этого совершенно очевидны: не нужно тратить время на разведку и прокладывание пути; собаки бегут резвее по уже знакомой им дороге к дому; нет необходимости тратить время на разбиение лагеря, так как снежные иглу, построенные по пути на север, вполне пригодны для повторного использования.
Понятно, что для каждой вернувшейся на материк партии, ее участие в штурме Северного полюса на этом закончено. Она выполнила возложенные на нее функции и больше не участвует в доставке грузов для основной партии.
И наконец, когда все вспомогательные партии завершат выполнение работ по прокладыванию трассы и доставке грузов, за дело берется основная партия, предназначенная для финального рейда. Она должна быть компактной и состоять из тщательно подобранных людей, ибо небольшая группа, сформированная в результате многолетнего отбора наиболее приспособленных более маневренна, чем большая.
Каждая партия состояла из четырех человек и представляла автономное подразделение, снабженное всем необходимым снаряжением; отдельные нарты в случае непредвиденной ситуации тоже могли бы рассматриваться как автономная единица, если не учитывать спиртовых горелок и кухонной утвари. На каждых нартах имелся запас провизии для людей и собак, кроме того, одежда для погонщика. Стандартный набор грузов предназначался для жизнеобеспечения погонщика и собачьей упряжки в течение 50 дней.
Предусматривалась также возможность пожертвовать несколькими собаками, чтобы, в случае необходимости, прокормить ими остальных; в этом случае еды должно было хватить на 60 дней. Если бы собачья упряжка с нартами отстала от своей партии, отставший погонщик имел бы все что нужно, за исключением плиты для приготовления пищи. Если бы, провалившись в полынью или в результате несчастного случая, оказались потерянными нарты со спиртовой горелкой, то партия, которой они принадлежали, должна была соединиться с любым другим подразделением экспедиции.
В этом санном походе мы в основном пользовались новой спиртовой горелкой, конструкцию которой я усовершенствовал в течение зимы. Мы практически отказались от керосинок, за исключением нескольких миниатюрных печек с двухдюймовыми горелками для сушки рукавиц.
Загрузка нарт происходила по вполне стандартному сценарию: на дно, полностью покрывая всю площадь нарт, укладывался слой красных жестяных банок с пеммиканом для собак; затем два слоя банок с галетами, слой пеммикан для экипажа в синих жестянках, слой банок спирта и сгущенного молока, сверху небольшая шкура, чтобы укрываться во время ночевки в иглу, лыжи и запасная пара обуви, ледоруб и нож-пила для выпиливания снежных блоков. Запас обуви составлялся из расчета нескольких пар эскимосских камиков из тюленьих шкур на каждого участника похода; нетрудно представить себе, сколь губительны для любой обуви сотни миль переходов по пересеченной местности с глыбами льда и снежными сугробами.
При укладывании грузов на нарты мы стремились, прежде всего, надежно закрепить грузы и скомпоновать их так, чтобы центр тяжести находился как можно ниже, и, значит, нарты трудно было перевернуть.
Вот стандартный дневной рацион во время работы на завершающей стадии похода на Северный полюс для всех экспедиций:
1 фунт пеммикана,
1 фунт галет,
4 унции сгущенного молока,
пол унции прессованного чая.
Всего: два фунта и четыре с половиной унции твердого вещества на человека в день. Плюс 6 унций жидкого топлива – спирта или керосина.
При таком рационе питания даже при самых низких температурах человек может выполнять тяжелую физическую работу, сохраняя при этом хорошую физическую форму в течение продолжительного временного периода. Я считаю, что такой набор продуктов питания, как никакой другой, способен обеспечить организм всем необходимым для поддержания нормальной температуры тела и тонуса мышц.
Дневной рацион собаки составлял один фунт пеммикана; эти потомки полярных волков настолько выносливы, что даже при скудном питании могут работать длительное время, но, даже зная об этом, я, тем не менее, всегда старался на период проведения работ в полевых условиях обеспечить их таким количеством пищи, чтобы они были накормлены, по крайней мере, не хуже, чем я сам.
Частью научной работы нашей экспедиции являлось измерение глубин от мыса Колумбия до Северного полюса. Лот, который, покинув мыс Колумбия, использовала наша экспедиция, представлял собой деревянный барабан такой же ширины, как и нарты, со съемной коленчатой рукояткой, вставляемой в катушку с любой стороны; на катушке было намотано 1000 саженей (6000 футов) специально изготовленной стальной фортепьянной проволоки диаметром 0.028 дюймов, к которой крепилось четырнадцатифунтовое свинцовое грузило. На нижнем конце грузила было установлено бронзовое устройство, напоминающее двустворчатую раковину моллюска; коснувшись дна, оно срабатывало, автоматически захватывая пробу грунта. Таких лотов у нас было два.
Детали этих приспособлений имели следующий вес:
каждая тысяча саженей проволоки – 12,42 фунта,
каждая деревянная катушка – 18 фунтов,
каждое свинцовое грузило – 14 фунтов.
Весь прибор с полной катушкой весил 44,42 фунтов.
Следовательно, вес двух приборов составлял 89 фунтов, а вместе с третьим запасным грузилом достигал 103 фунтов.
И лоты, и проволока были изготовлены специально для экспедиции и, насколько мне известно, были самыми легкими из тех, что использовались в аналогичных случаях.
На ранних стадиях нашего продвижения к полюсу один лот входил в состав снаряжения основной партии, а второй – партии первопроходцев. Когда нам встречалась полынья, мы делали замер у края льдины; когда не было открытой воды, мы делали лунку во льду, если, конечно, удавалось найти достаточно тонкий лед для этой цели. Благодаря небольшому весу прибора, с задачей по замеру глубины легко справлялись два человека.
Расстояние, пройденное за день, мы поначалу определяли методом навигационного счисления, которое потом корректировалось астрономическими измерениями широты. Суть наших расчетов была достаточно проста: направление мы определяли по компасу, а пройденное расстояние вычисляли как среднее арифметическое длины пройденной за день дистанции по оценкам Бартлетта, Марвина и меня. На судне навигационное счисление включает в себя определение направления движения по компасу и величины пройденного пути по лагу. На материковом льду Гренландии я проводил навигационное счисление, пользуясь компасом и одометром (колесо с циклометром), но им невозможно пользоваться на льду северного океана, там он просто развалился бы на части. В общем, можно сказать, что навигационное счисление на арктическом льду – это усредненная субъективная оценка пройденного расстояния, которая время от времени проверяется и поправляется с помощью астрономических наблюдений.
Трое участников нашей экспедиции имели достаточный опыт путешествий по арктическому льду, чтобы достойно справиться с задачей определения пройденного за день расстояния и оценить его с приемлемой точностью. Этими тремя были Бартлетт, Марвин и я. Когда мы сверяли результаты наших навигационных счислений с астрономическими наблюдениями, то в среднем значения наших оценок оказывались в пределах допустимой погрешности.
Без сомнения, простое навигационное счисление без тщательной проверки и корректировки с учетом астрономических наблюдений не может считаться достаточным для научных целей. На ранних этапах нашего санного марша солнце не баловало нас своим присутствием, лишая возможности точно определить свое местоположение. Позднее, когда солнце освещало нам путь, мы проводили наблюдения, необходимые для проверки и уточнения наших навигационных счислений, но не более того: я не хотел тратить на это силы и напрягать глаза Марвина, Бартлетта, да и свои.
Собственно говоря, наблюдения проводились на каждом пятом переходе, если только это представлялось возможным.
Глава XXIII. Наконец пересекаем замерзший океан
Настоящая работа экспедиции началась 15 февраля, когда Бартлетт покинул «Рузвельт», чтобы отправиться в венчающий наше путешествие санный поход к полюсу. Все, чем мы занимались предыдущие несколько месяцев, было лишь прелюдией к самому главному. Прошлым летом мы провели свой корабль через сплошь забитый льдами пролив между Эта и мысом Шеридан; в долгие периоды осенних сумерек мы занимались охотой, чтобы обеспечить себя мясом; мы пережили мрачные тягучие месяцы черной полярной ночи, сохраняя бодрость духа надеждой на то, что с возвратом света у нас появятся силы и мы успешно преодолеем льды Северного Ледовитого океана.
22 февраля, в день рождения Вишингтона, в 10 часов утра я, наконец, покинул корабль и взял курс на полюс. Три года назад, только днем позже, произошло аналогичное событие. Меня сопровождали два молодых эскимоса, Арко и Кудлукту; у нас было двое нарт и шестнадцать собак. День был пасмурный, выпал легкий снежок, а температура опустилась на 31° ниже нулевой отметки.
В 10 утра было уже достаточно светло и можно было отправляться в путь без дополнительного освещения; когда же неделю назад судно покидал Бартлетт, ему пришлось воспользоваться фонарями, чтобы разглядеть след, по которому он пустился в путь на север вдоль подошвы припая.
Когда я покидал судно, для выполнения соответствующих работ в полевых условиях уже были отправлены семь участников экспедиции, девятнадцать эскимосов, сто сорок собак и двадцать восемь нарт. Как я уже говорил, шесть вышедших ранее партий должны были встретиться на мысе Колумбия в последний день февраля. Эти партии, так же, как и моя, должны были идти до мыса Колумбия по следу, который был накатан и поддерживался в приличном состоянии охотничьими и вспомогательными партиями всю осень и зиму. Этот след большую часть пути тянулся вдоль подошвы припая, заходя иногда на сушу, чтобы пересечь полуостров и таким образом сократить путь.
В последний день февраля с рассветом партии Бартлетта и Борупа двинулись на север. Погода все еще оставалась ясной, тихой и холодной. После ухода на север пионерской партии остальные нарты были выстроены для осмотра, и я проверил каждые, чтобы убедиться, что на всех имеется стандартный груз и полный комплект оборудования. Когда я покидал «Рузвельт», у меня было ровно столько собак, сколько необходимо, чтобы собрать 20 упряжек по семь собак каждая; однако, во время пребывания на мысе Колумбия в одну упряжку поразила чумка, в результате шесть собак погибли, а я на финальном этапе остался с 19 упряжками.
Мои планы продолжали нарушаться, так как занемогли двое эскимосов. Я рассчитывал организовать группу ледорубов, в которую входили бы Марвин, Макмиллан и д-р Гудселл; им надлежало расчищать дорогу впереди основной партии, но тут выяснилось, что два эскимоса не смогут приступить к работам на льду, так как один отморозил пятку, а у второго распухло колено. Такое поредение рядов погонщиков означало, что Марвину и Макмиллану придется самим управлять своими упряжками, а группа ледорубов уменьшится на одного человека – д-ра Гудселла. Как выяснилось позже, эти перемены практически не отразились на судьбе экспедиции. На первом этапе дорога оказалось не настолько ухабистой, как я ожидал, а, когда все-таки попадались трудные участки, на помощь ледорубам приходили погонщики.
1-го марта я проснулся перед рассветом: за стенами иглу протяжно завывал ветер. Такое явление именно в день нашего старта, после многих дней тихой погоды показалось мне плохим предзнаменованием. Я выглянул в окошко иглу и увидел, что погода все еще ясная, а звезды сверкают, как алмазы. Ветер дул с востока. Никогда, за все долгие годы моей работы в этом регионе, еще не бывало, чтобы ветер дул в этом направлении. Это необычное, действительно поразительное обстоятельство, мои эскимосы, конечно же, приписали вмешательству в мои планы их коварного врага, Торнарсука, или, если перевести на английский – попросту дьявола.
После завтрака, с первыми лучами дневного света мы вышли из иглу и огляделись. Ветер бесновался у восточного крутого берега мыса Индепенденс; на севере сквозь серую мглу, которая – это знает каждый опытный полярный исследователь – означает, что там свирепствует ветер, не было видно ни ледяных полей, ни низких участков земли. Путешественники, экипированные хуже нас, подверглись бы в то утро серьезным испытаниями, а некоторые, возможно, сочли бы погоду совершенно неприемлемой для продолжения пути и вернулись бы в иглу.
Однако, наученный опытом предыдущих трех лет, я распорядился, чтобы от судна до мыса Колумбия все участники экспедиции шли в старой зимней одежде. Теперь же они надели новую, сшитую специально для санного перехода, который начинался с мыса Колумбия. Мы были облачены в совершенно сухую меховую одежду и могли достойно противостоять этому резкому ветру.
От всей этой массы санных упряжек одна за другой отряжались партии, становились на след, проложенный Бартлеттом по льду, и исчезали на севере в ветряной дымке. Отъезд партий происходил практически беззвучно: леденящий восточный ветер заглушал и уносил с собой шум, лай, скрежет полозьев. Через несколько мгновений нарты становились и невидимыми – людей и собак почти сразу же окутывала мгла и вихрящийся снег.
Я отдал последние распоряжения двум больным эскимосам, оставленным на мысе Колумбия, велев им спокойно сидеть в иглу и пользоваться оставленными им запасами вплоть до возвращения на мыс Колумбия первой вспомогательной партии, с которой они смогут снова вернуться на судно. Наведя элементарный порядок, выехал, в конце концов, и я, замыкая свой собственный отряд.
Через час после того, как я покинул лагерь, мой отряд пересек кромку ледника, и последний человек, последние нарты и собака экспедиции к Северному полюсу, насчитывающей в общей сложности 24 человека, 19 нарт и 133 собаки, наконец, ступили на лед Северного Ледовитого океана на широте около 83°.
В этот раз мы покидали сушу на восемь дней раньше, чем три года назад, при этом с форой в шесть дней по календарю и два дня по расстоянию, ибо теперь наша отправная точка находилась на два перехода севернее, чем мыс Хекла – наш предыдущий пункт отправления.
Когда мы отошли по льду достаточно далеко от земного приюта, на нас со всей силой набросился жесточайший ветер. К счастью, он дул не в лицо, и поскольку перед нами был след, по которому мы могли ориентироваться даже с опущенными головами и закрытыми глазами, ветер не мог ни помешать нашему продвижению, ни причинить слишком большие неудобства. Тем не менее, меня беспокоила мысль о возможных последствиях этого ветра – на нашем маршруте могли открыться полыньи.
Сойдя с кромки ледника, мы вступили в царство торосистых ледяных гряд, которое я уже описывал, и несмотря на то, что и мы, и пионерская партия, который прошла до нас, пользовались ледорубами, прокладка трассы на этом участке пути оказалась серьезнейшим испытанием для людей, собак и нарт, особенно для эскимосских нарт старого образца. Новые нарты Пири благодаря их длине и форме, проходили по ухабам гораздо легче, чем традиционные. Достигнув поверхности старого льда, все мы почувствовали облегчение после этого безумно тяжелого участка шириной в несколько миль.
Как только мы ступили на старые ледяные поля, двигаться стало гораздо легче. Снег там был не особенно глубок, всего несколько дюймов, но довольно сильно уплотнен под влиянием зимних ветров. Тем не менее, поверхность во многих местах была очень неровной и стала испытанием для нарт, деревянные детали которых становились хрупкими от низкой температуры, которая достигала минус пятидесяти. В целом, однако, я чувствовал, что если мы не столкнемся с чем-нибудь худшим, чем эта первая сотня миль от суши, у нас не будет причин жаловаться на судьбу.
Несколько дальше, идя в арьергарде своего отряда, я повстречался с Кюта из отряда Марвина, который спешил с пустыми нартами назад. Его нарты были так разбиты, что, наверное, проще было вернуться на мыс Колумбия за запасными, чем пытаться отремонтировать эти. Я предупредил его, чтобы он не терял ни минуты и обязательно догнал нас в лагере этой же ночью, и он скоро исчез из виду в снежном вихре позади нас.
Еще дальше мне встретился Кудлукту, возвращающийся после такой же поломки, а еще немного погодя – несколько человек из других партий, которые тоже получили распоряжение остановиться и отремонтировать нарты, сильно пострадавшие в единоборстве со льдом.
Наконец, я добрался до первого лагеря капитана, который находился в десяти милях от края ледниковой кромки. Там нас с Марвином ожидали два иглу, которые мы и заняли. Партии Гудселла, Макмиллана и Хэнсона должны были сами построить себе иглу для этой ночевки. Бартлетт и Боруп, идя в опережающих отрядах, должны были строить по одному иглу в каждом лагере. Я по старшинству должен был занять одно из них, а порядок, согласно которому партии Марвина, Макмиллана, Гудселла и Хэнсона должны были занимать второе из уже построенных иглу, был определен жребием еще на мысе Колумбия, и первый номер выпал Марвину. Позже, когда впереди шла одна партия Бартлетта, в каждом лагере строилось только одно иглу на всей линии марша.
Сумерки полярного дня, который теперь длился около 12 часов, совсем сгустились к тому времени, когда последние нарты прибыли в этот первый лагерь. Для нарт это был крайне тяжелый день. Так называемые нарты Пири, благодаря их форме и большей длине, преодолели дистанцию лучше прочих. Несмотря на то, что двое нарт потерпели небольшие аварии, ни одни из них не вышли из строя. Двое эскимосских нарт старого типа были разбиты полностью, а еще одни почти полностью.
Скоро собаки были накормлены, и каждая партия отправилась ужинать и отдыхать в свое иглу, предоставив искромсанную поверхность льда в распоряжение темноты, воющего ветра и дрейфа. Этот марш был несколько тяжелым для меня, потому что, впервые за 16 лет, нога, поломанная в Гренландии в 1891 году, причиняла мне немалое беспокойство.
Не успели мы закрыть снежным блоком вход в иглу, как к нам в жилище сам не свой от страха влетел эскимос из партии Хэнсона. Он спешил сообщить мне, что в лагере, по всей видимости, поселился Торнарсук, иначе как объяснить тот факт, что они никак не могут поджечь спирт в своей новой горелке. Я удивился: еще на борту судна все горелки прошли проверку и при этом превосходно работали; но все же я выбрался из своего жилища и направился в иглу Хэнсона. Там выяснилось, что Хэнсон израсходовал уже целую коробку спичек, безуспешно пытаясь разжечь горелку. Наши горелки были совершенно новой конструкции, без фитилей, и после минутного раздумья, я догадался, в чем дело. Было так холодно, что в пламени спички спирт не успевал разогреться и начать испаряться, как это происходило при более высоких температурах, а, значит, его пары и не могли загореться. Клочок горящей бумаги разогрел спирт до нужной температуры, и проблема была решена.
Неисправность даже одной спиртовой горелки могла значительно снизить наши шансы на успех, так как члены этой партии были бы лишены возможности пить горячий чай, что является жизненно необходимым при работе в условиях таких низких температур. Киута, эскимос, который отправился на сушу вместе со своими поломанными нартами, пришел ночью, а Кудлукту так и не появился. Таким образом, в первый же день нашего марша по льду Северного Ледовитого океана экспедиция лишилась одного из своих членов.
Глава XXIV. Первая открытая вода
На второй день пути нашего санного похода мы столкнулись с первым серьезным препятствием. День был облачный, ветер с неослабевающей силой продолжал дуть с востока. Я опять умышленно пристроился в хвосте своей партии, чтобы еще раз удостовериться, что все идет по плану и все на месте. Продвижение шло почти так же, как и в предыдущий день – неровный и трудный ледяной путь испытывал на прочность и людей, и собак, и нарты.
Когда мы преодолели почти три четверти дневного пути, впереди над северным горизонтом замаячила темная зловещая туча – верный признак того, что впереди открытая вода. Над полыньей, как правило, висит туман; открытая поверхность воды всегда парит, а на холодном воздухе пары конденсируются, образуя настолько плотный туман, что временами кажется, будто это дым от пожара в прерии.
Приглядевшись, прямо по курсу впереди на снегу мы увидели черные точки – это мои вспомогательные партии, остановленные полыньей. Подойдя ближе, мы увидели полосу открытой воды шириной около четверти мили, которая, по-видимому, образовалась уже после того, здесь днем раньше прошел капитан. Что же, ветер делал свое дело.
Я распорядился разбить лагерь (а что еще можно было сделать?), и пока строились иглу, Марвин и Макмиллан измерили глубину моря у края полыньи – 96 саженей.
Оказавшись в результате переходов у края полыньи, мы тем самым побили рекорд англичан, который 12 мая 1876 года поставил капитан Маркем (ВМФ Великобритании), – 83°20' севернее мыса Джозеф-Генри.
На следующее утро, еще до рассвета, мы услышали скрежет крошащегося льда и поняли, что полынья, похоже, закрывается. Я постучал топориком по ледяному полу нашего жилища, тем самым сигнализируя обитателям других иглу о том, что пора разжигать горелки и быстро завтракать. Утро было ясное, правда, мела поземка да ветер дул с неослабевающей яростью.
С первыми лучами дневного света мы уже спешили, пересекая полынью по наслоениям молодого льда, который двигался, крошился и вставал на дыбы на ее краях. Если читатель представит себе переправу через реку по тонким доскам, которые располагаются на плаву несколькими слоями и при этом еще находятся в постоянном движении, то он, наверное, поймет, по какой ненадежной поверхности мы пересекали полынью. Такой переход – действительно серьезное испытание, в результате можно потерять нарты вместе с людьми и собаками или искупаться в ледяной воде. Оказавшись на другой стороне полыньи, мы не смогли обнаружить никаких признаков проложенного Бартлеттом следа. Это означало, что боковое движение (то есть на восток и на запад) ледяных берегов полыньи разорвало след.
После нескольких часов пути мы попали в ловушку между двумя полыньями и не могли двигаться ни в одном из направлений. Молодой, только-только замерзший лед на полынье с западной стороны был еще слишком тонок, чтобы выдержать нарты, но вполне мог справиться с весом одного эскимоса. Пользуясь случаем, я послал Киута на запад поискать след капитана, в то время как другие эскимосы строили из снежных блоков убежище от ветра и занимались мелким ремонтом нарт.
Через полчаса Киута вернулся с западной стороны и подал сигнал о том, что ему удалось отыскать след Бартлетта. Вскоре после его возвращения края западной полыньи сблизились, при этом ледяное поле смяло узкую полоску опасного молодого льда, по которому прошел Куита, и мы вместе с нартами смогли спешным порядком пройти на запад, к тому месту, приблизительно в полутора милях от нас, где вновь появлялся след.
По ведущим на юг следам людей и собак, мы поняли, что Боруп уже проходил здесь, возвращаясь на мыс Колумбия, что вполне соответствовало программе. Он, по-видимому, уже пересек полынью и теперь искал наш след где-то на южной стороне.
Как только Марвин, который шел следом, нагнал меня, я приказал Киута разгрузить свои нарты и отправил Марвина с эскимосом обратно по следу в лагерь на мыс Колумбия. При этом я руководствовался следующими соображениями. С одной стороны, Боруп, будучи новичком в нашей работе, в случае возникновения непредвиденных обстоятельств мог нуждаться в помощи и поддержке опытного коллеги, например, такого, как Марвин. С другой стороны, в результате сложных условий транспортировки последних дней многие наши жестяные банки со спиртом и керосином дали течь, поэтому нам нужно пополнить запасы топлива с учетом нынешних и будущих потерь. Перегрузка заняла всего несколько минут, никак не отразившись на движении основной партии, которая продолжала идти вперед, а Марвин со своим смуглым компаньоном скоро скрылись из виду.
В тот же день еще засветло мы достигли третьего лагеря капитана. Из-за ветра весь день мы старались держаться плотной группой. Облака тумана над водой, обступившие нас с разных сторон свидетельствовали о том, что вокруг много открытых полыней. К счастью, ни одна из них не легла у нас на пути, и нам удалось пройти столько же, как и накануне.
Во время этого марша мы могли наблюдать над вершинами еще видимых на южной стороне высоких гор, узкую, как лезвие, сияющую полоску желтого света, которая прошла полпути до зенита – иными словами, после пяти месяцев разлуки мы снова увидели солнце, скользнувшее вдоль южного горизонта. Еще день или два – и оно осветит нас прямыми лучами. Чувство, которое испытывает исследователь Арктики, когда после долгой тьмы возвращается солнце, невозможно описать словами тому, кто привык видеть солнце каждое утро.
На следующий день, 4-го марта, погода изменилась: небо затянули облака, ветер ночью повернул и дул теперь с запада, порывами неся легкий снег, а термометр показывал всего 9° ниже нуля. Такая температура после привычных минус пятидесяти, казалась просто жаркой. Открытой воды стало еще больше, и тяжелые черные облака недвусмысленно предупреждали нас об этом. Милях в двух к востоку от нас, уходя далеко на север, протянулась полынья, практически параллельная курсу нашего движения, и именно поэтому она не вызывала у нас никаких опасений. А вот широкая зловещая полоса черноты, протянувшаяся с востока на запад и пересекавшая наш путь милях в 10–15 к северу, весьма серьезно нас беспокоила. Пока льда в разных направлениях было более чем достаточно, но резкая оттепель и снегопад, принесенные западным ветром, сулили нам встречу с большими пространствами открытой воды.
Перспектива была не из приятных, зато поверхность льда оказалась довольно гладкой – хоть какая-то компенсация за мрачный прогноз. По мере продвижения я с удивлением отмечал, что ни одна полынья пока не пересекла след Бартлетта, что позволило нам довольно далеко продвинуться вперед. Хотя этот переход был гораздо длиннее предыдущего, мы смогли вовремя добрались до иглу Бартлетта.
Здесь я нашел записку от капитана, очевидно отправленную с эскимосом, в которой он сообщал, что расположился лагерем примерно в миле на север, остановленный открытой водой. Теперь стало понятно, что за зловещая черная полоса зияла на северном горизонте, привлекая к себе мое внимание в течение многих часов. Она все увеличивалась по мере нашего приближения и теперь почти нависала прямо перед нами.
Мы тронулись в путь и скоро достигли лагеря капитана. Там я застал неприветливую картину, какая была слишком хорошо знакома мне по прежней экспедиции 1905–1906 годов: белый бескрайний лед, прорезанный рекой чернильно-черной воды, над которой мрачным покровом нависают облака пара, временами под действием ветра опускаясь и затемняя противоположный берег этого зловещего Стикса.
Полынья открылась среди тяжелых ледяных полей. Если учесть, что их толщина достигает иногда сотен футов, а вес вообще трудновообразимой величины, то сила, которая смогла образовать среди льдов такую реку, сравнима с силами, возводившими горы и раздвигавшими сушу, образуя проливы.
Бартлетт рассказал мне, что минувшей ночью в лагере, что находится в миле к югу, там, где я нашел его записку, его разбудил шум, сопровождавший открытие этой огромной полыньи. Теперь полоса открытой воды достигала четверти мили в ширину и простиралась и на восток и на запад до самого края горизонта, если смотреть на нее с вершины самой высокой ледяной горы в окрестностях лагеря.
Милях в двух – трех восточнее, если ориентироваться по висящему над водой туману, полынья, тянувшаяся с севера на юг параллельно нашему курсу в течение двух последних дней, пересекается с полыньей, которая заставила нас остановиться.
Эта полынья, хоть и проходила гораздо южнее той, что мы встретили севернее мыса Хекла в 1906 году и назвали «Великой полыньей», больно уж походила на ту огромную реку, которую по пути на север мы называли Гудзоном, а на обратном пути, когда казалось, что эти черные воды навсегда отрезали нас от суши, дали ей новое имя и стали величать Стиксом. Сходство с той полыньей было настолько поразительным, что даже эскимосы, которые были со мной в экспедиции три года назад, заметили это.
Я с радостью отметил, что в окрестностях полыньи не наблюдается боковых подвижек льда: берега полыньи не смещаются ни на запад, ни на восток. Полынья была просто участком открытой воды во льду, образовавшимся под действием ветра и сизигийных приливов, сила которых возрастала ближе к полнолунию, 6-го числа.
Капитан Бартлетт, как всегда предусмотрительный, ко времени моего прибытия построил для меня иглу по соседству с собой. Пока остальные три партии занимались строительством жилищ, капитан измерил глубину океана; у кромки воды она составляла 110 морских саженей. В тот момент мы находились в 45 милях к северу от мыса Колумбия.
На следующий день, 5-го марта, была прекрасная ясная погода, дул легкий западный бриз, а температура опустилась до 20° ниже нуля. Около полудня огромный желтый шар солнца прокатился по линии южного горизонта. Наша радость при виде его была столь велика, что на время заставила нас позабыть о раздражении вынужденной задержкой из-за всё расширяющейся полыньи. Если бы 4-го числа не было облачно, мы бы увидели солнце на день раньше.
За ночь полынья немного сузилась, постепенно обрастая по краям молодым льдом, затем под напором приливной волны раскрылась еще больше, чем прежде, оставляя перед нами, несмотря на постоянно образующийся лед, широкую полосу черной воды. Я отправил Макмиллана с тремя собачьими упряжками и тремя эскимосами, забрать груз, который Киута выгрузил на лед, возвращаясь на сушу с Марвином, поручив ему также привезти для Борупа ту часть припасов, которая ранее не поместилась на наши нарты. Кроме того, Макмиллан взял записку для Марвина, которую следовало оставить там, где Киута сбросил груз. В записке Марвину сообщалось, где и почему мы застряли, и предписывалось возвращаться к нам как можно быстрее. Остальная часть партии занималась ремонтом поврежденных нарт и, используя керосинки, сушила одежду.
Весь следующий день мы прождали у полыньи; наступил еще один день, потом еще, и еще… Пять дней в сводящем с ума бездействии – а перед нами все еще простирается широкая полоса черной воды. Погода все эти дни была весьма благоприятна для похода, с температурами от минус 5° до минус 32°. Если бы не ветер в первые три дня после старта, способствовавший образованию непреодолимого препятствия на нашем пути, мы могли бы уже дойти до 85 параллели.
Все эти пять дней я ходил по льду взад-вперед, кляня судьбу, подложившую мне свинью в виде непреодолимой полыньи, в то время, как все остальное – погода, лед, собаки, люди и оборудование – благоприятствовало нашим начинаниям. Мы с Бартлеттом почти не разговаривали в эти дни. Это было время, когда молчанье выражало больше, чем любые слова. Мы время от времени поглядывали друг на друга, и по сжатым челюстям Бартлетта я видел, что творится в его душе.
С каждым днем полынья перед нами становилась все шире, и каждый день мы с тревогой поглядывали на юг, откуда должны были подойти Марвин с Борупом. Но они не шли.
Только тот, кто бывал в подобной ситуации, может понять, какая это пытка – терзаться от бездействия. Я почти все время расхаживал по льдине возле иглу, то и дело взбираясь на самую высокую точку позади лагеря и, напрягая в тусклом свете глаза, устремлял взгляд на юг. Я спал по несколько часов в сутки, напрягая слух при малейшем шуме, вскакивая, надеясь услышать долгожданные звуки приближающейся собачьей упряжки. Все это время я старался контролировать себя, но мыслями невольно возвращался к задержке у «Великой полыньи» в прошлую экспедицию, анализируя и проводя параллели. Надо сказать, что именно на эти дни пришлась наибольшая психологическая нагрузка за все пятнадцать месяцев, проведенных вне цивилизации,
Я знал, что дополнительные запасы керосина и спирта, которые должны доставить Марвин и Боруп, крайне необходимы экспедиции, но даже если бы они не прибыли, назад я бы не повернул. Меряя шагами лед, я думал о том, как рациональнее использовать деревянные части нарт, чтобы иметь возможность вскипятить воду для чая, когда у нас закончатся и спирт и керосин. К тому моменту, как мы пустим в дело все нарты, станет уже достаточно тепло, и, чтобы утолить жажду, мы сможем рассасывать лед; будем есть пеммикан и сырую собачатину и обходиться без чая. Я строил планы, но это были планы отчаяния. Мои размышления на протяжении всего периода ожидания сопровождали мучительные душевные терзания.
Глава XXV. У некоторых моих эскимосов сдают нервы
Эта затянувшаяся задержка, будучи тяжелым испытанием для всех участников экспедиции, на некоторых моих эскимосов оказала прямо-таки деморализующее влияние. К концу периода ожидания я стал замечать, что некоторые из них стали проявлять признаки беспокойства. Я видел, что они собираются группами по двое, по трое и отходят в сторону, чтобы их разговоров не было слышно. Наконец, двое из старших эскимосов, которые были со мной долгие годы и которым я доверял, подошли ко мне и сказались больными. У меня было достаточно опыта, чтобы с первого взгляда определить, болен ли эскимос, поэтому жалобы Пудлуна и Паникпа не убедили меня. Я приказал им с спешном порядке отправляться на сушу и как можно скорее доставить Марвину записку, а также передать мое распоряжение не медля присоединиться к нам. Кроме того, я передал с ними записку помощнику капитана судна, в которой содержались инструкции относительно этих двоих и их семей.
Шло время, и другие эскимосы стали жаловаться мне на те или иные мнимые болезни. Двое на время лишились сознания, надышавшись спиртовыми парами от горелки в иглу, чем до полусмерти напугали остальных своих собратьев. Меня это не на шутку озадачило, я просто не знал, как с ними поступить. Это еще раз заставило меня вспомнить о том, что руководителю полярной экспедиции приходится иногда принимать во внимание не только состояние льда и погоду.
Девятого или десятого марта мы, возможно, смогли бы пересечь полынью по молодому льду, но доля риска такого предприятия была довольно высока, поэтому, учитывая опыт 1906 года, когда мы чуть не погибли при переходе через «Великую полынью» по шаткому льду, а также памятуя о том, что Марвин по всем расчетам уже на подходе, я решил выждать еще два дня, тем самым давая ему возможность присоединиться к нам.
В тот период времени Макмиллан оказал мне бесценную услугу, молча подставив свое плечо. Видя беспокойство эскимосов, он, не дожидаясь пока его об этом попросят, взялся за разрешение этой проблемы, всецело отдавшись вопросам организации досуга эскимосов, заинтересовывая и развлекая их всяческими играми и разнообразными атлетическими штучками. Это была одна из тех ситуаций, в которой достойный человек без лишних слов имеет возможность проявить свой характер.
Вечером 10-го марта полынья почти закрылась, и я распорядился готовиться утром покинуть лагерь. Оставаться на месте уже было просто невозможно, и я решил рискнуть, надеясь, что Марвин догонит нас с грузом керосина и спирта.
Конечно, был и другой вариант: вернуться и узнать, что случилось, но эту идея не показалась мне соблазнительной. Перспектива проделать лишних 90 миль пути была малопривлекательной, а, учитывая психологическое состояние участников моей экспедиции, и вовсе губительной.
У меня не было страха за жизнь самих людей. Я был уверен, что Боруп добрался до суши без задержек. Марвин, которого могла на время остановить открывшаяся у берега полынья, вез груз, оставленный Кудлукту, когда у того разбились нарты, и этот груз был достаточно важен для успеха экспедиции. С другой стороны, прибрежная полынья не могла оставаться открытой слишком долго.
Утро 11-го марта выдалось ясным и тихим, температура была минус 40°, а это значило, что вся открытая вода покрылась слоем молодого льда. Мы рано двинулись в путь, оставив в моем иглу в лагере следующую записку для Марвина:
4-й лагерь, 11 марта, 1909 года.
Прождали здесь 6 дней, больше ждать не можем. Горючее на исходе. Постарайтесь двигаться побыстрее и нагнать нас в пути. Буду оставлять записки на каждой стоянке. Когда приблизитесь к нам, вышлите вперед легкогруженые нарты с запиской, чтобы они нас нагнали.
Планирую через 3–5 переходов отправить назад доктора Гудсела с эскимосами. Он должен встретиться с вами и сообщить, где мы находимся.
Направляемся через полынью курсом на запад-северо-запад. В течение 7 дней боковых подвижек льда не наблюдалось, полынья только открылась и закрылась. Не останавливайтесь на стоянке – сходу пересекайте полынью. Хорошо кормите собак и гоните на полной скорости.
Догнать нас и доставить топливо – вопрос жизни.
Выезжаем в 9 утра, четверг, 11 марта.
Пири.P. S. На случай, если ты прибудешь слишком поздно, чтобы последовать за нами, я попросил капитана забрать общие материалы из твоих мешков.
Мы без неприятностей пересекли полынью и успешно преодолели не менее 12 миль пути, миновав семь полос открытой воды от полумили до мили шириной, покрытых тонким молодым льдом, по которому едва можно было пройти. Все это время все партии, включая группу Бартлетта, держались вместе.
Во время этого перехода мы пересекли 84-ю параллель. Всю ночь лед под действием прилива торосился вокруг нашего лагеря. Не прекращающийся скрежет, рев, грохот, треск обломков льда, наезжающих друг на друга, звучали всю ночь. Однако, этот шум не мешал мне спать, так как наш лагерь был разбит на тяжелом ледяном поле, которое, по видимому, не собиралось ломаться, пока вокруг присутствовал молодой, сравнительно тонкий лед.
Утром погода по-прежнему оставалась ясной, правда, температура опустилась до минус 45°.
Мы снова успешно преодолели все препятствия, покрыв не меньше 12 морских миль, причем первая половин пути была богата трещинами и узкими разводьями, а на второй половине нам пришлось пересекать несколько лежащих друг за другом старых ледяных полей без каких-либо изъянов. Я был уверен, что этот участок с многочисленными полыньями, который нам пришлось пересекать в последние два дня пути, и есть «Великая полынья» и теперь мы ее благополучно миновали.
Мы надеялись, что партия Марвина и Борупа с жизненно необходимым нам горючим успеют перебраться через «Великую полынью» раньше, чем поднимется ветер, ибо шесть часов хорошего сильного ветра приведут к подвижкам льда, которые напрочь уничтожат наш санный след, и тогда найти нас в этом пустом белом пространстве будет так же трудно, как пресловутую иголку в стоге сена.
Следующий переход, пришедшийся на 13-е марта, оказался определенно заковыристым. Когда мы начинали свой путь, термометр показывал минус 53°; ночью температура опускалась и до минус 55°, а когда наступили вечерние сумерки, упала до минус 59°. Но днем было безветренно, светило яркое солнце, так что, облаченные в теплые одежды, мы практически не ощущали холода. Конечно, коньяк было твердым, керосин – белым и вязким, а бегущих собак окутывало белое облако пара от их дыхания.
Во время этого перехода я шел впереди, и, оглядываясь, не видел позади ни людей, ни собак – только низко стелющийся, искрящийся серебристыми лучами под солнцем пласт тумана. Именно так выглядел пар, исходящий от дыхания собачьих упряжек и людей.