Самоубийство исключается Хейр Сирил

— Мистер Стефан Диккинсон? — спросил Маллет удивительно тихим и мягким для его массивной фигуры голосом. — Присаживайтесь, пожалуйста.

Стефан послушно сел и открыл было рот, чтобы изложить свое дело, но инспектор продолжал:

— Вы не сын покойного мистера Леонарда Диккинсона?

— Да. Собственно, я...

— Я так и подумал. В каком-то смысле вы очень похожи на него.

Юноша покраснел.

— О, вы так думаете? — спросил он, с трудом скрывая свое неудовольствие. — Мне никогда не казалось, что между нами большое сходство.

Инспектор Маллет усмехнулся.

— Одно из правил поведения моей матушки, — заметил он, — было: «Никогда не ищи сходства». Она считала это бестактным. Боюсь, у меня не слишком хорошие манеры. Я вступил в полицию до того, как наступила эра галантных копов. Но тем не менее сходство между вами имеется.

Припомнив заурядную внешность старого мистера Диккинсона, он был нисколько не удивлен, что сын так резко отрицает его предположение о сходстве. Во всяком случае, подумал он, это скорее сходство выражения лица, чем его черт. Это было трудно уловить, так как фамильное сходство не часто встречается, но факт оставался фактом: с первого взгляда на Стефана он сразу вспомнил старого мистера Диккинсона. Довольно странно, что молодой человек напомнил не лицо Леонарда Диккинсона, каким его видел инспектор во время доверительной беседы за ужином, а то, каким оно представилось ему на следующее утро — спокойным и умиротворенным, когда смерть стерла с его лица морщины, оставленные тревогой и разочарованием. Еще более существенное сходство проступало из-за отсутствия маленьких хитростей, которыми одаряет нас жизнь. Недостаточный жизненный опыт Стефана еще не приучил его набрасывать на свое лицо хитроумную паутину маскировки. И общей для них чертой было — инспектор затруднился сразу найти определение — то, что в их лицах прежде всего обращала на себя внимание эгоцентричность. В основе, он чувствовал, сходство между отцом и сыном было глубже, чем на поверхности, хотя один из них был уставший от жизни пессимист, а другой — тип явно энергичный и самоуверенный до высокомерия. Если бы Стефану стало известно об этой параллели между собой и отцом, это его огорчило бы значительно больше, чем открытие, что у них похожие носы или подбородки.

Тем временем Стефан продолжал:

— Во всяком случае, я пришел к вам именно по поводу моего отца.

— Вот как? — Маллет говорил дружелюбно, но не сделал и попытки помочь ему.

— Да. — Стефан помедлил, словно перед прыжком в холодную воду, затем решительно заключил: — Я недоволен выводом, к которому пришло жюри коронера относительно смерти отца.

Маллет удивленно поднял брови.

— Их заключение было ошибочным, — повторил Стефан.

— М-да, — медленно отозвался Маллет. — Я понимаю, что вы имеете в виду. Но в таком случае, мистер Диккинсон, не думаете ли вы, что вам следует обратиться по этому поводу в полицию? Я имею в виду, — добавил он, улыбнувшись при виде озадаченного выражения лица юноши, — в полицию Маркшира. Видите ли, это их дело. Мое личное участие в этой трагедии было совершенно случайным и неофициальным. Может, если я дам вам записку, адресованную к тамошнему суперинтенденту...

— Нет, — твердо возразил Стефан. — Я хорошо понимаю, что вы предлагаете, но это не то, что мне нужно. Я пришел к вам лично, потому что... — Он нерешительно замолчал.

— Да?

— Потому что вы были человеком, в основном ответственным за то, что расследование пошло по ложному пути.

Давно уже инспектор Маллет не получал такого рода обвинений, и ему это пришлось не по душе. Он испытывал искушение обойтись построже с этим наглецом, и Стефану просто повезло, что инспектор пребывал в благодушном настроении, как всегда после вкусной еды. Однако промелькнувшее на лице инспектора раздражение не осталось незамеченным Стефаном, и он поспешил извиниться.

— Пожалуйста, не подумайте... — начал он.

— Важно не то, что я думаю, — прервал его инспектор. — Важно то, что я сделал, не так ли? Давайте этого и держаться. Я был свидетелем при расследовании причин смерти вашего отца — просто свидетелем, обыкновенным свидетелем. Надеюсь, я был добросовестным свидетелем, во всяком случае, я определенно старался им быть.

— В том-то и дело. Поэтому именно ваши показания и стали причиной проблем. Хотя они были точными — и потому что они были точными, — коронер и жюри впали в безнадежное заблуждение.

Стефан откинулся на спинку стула с видом человека, предъявившего ультиматум. Но на Маллета это не произвело особого впечатления. Он просто положил свои крупные ладони на стол, поджал губы и устремил задумчивый взгляд поверх головы юноши.

— Видите ли, — пробормотал он, — я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите. Послушайте... — Он вдруг перевел взгляд на лицо Стефана. — Давайте начнем сначала. Это будет проще. Мистер Диккинсон скончался, приняв сверхдозу мединала. Медицинское заключение по этому пункту было убедительным, по крайней мере для меня. Вы возражаете против этого факта?

— Нет.

— Очень хорошо. На основании показаний, в том числе моих, жюри пришло к заключению, что он лишил себя жизни. Вы думаете, что это не так?

— Да. Не так.

— Вы считаете, что, если бы не мои показания, вывод был бы иным?

— Я думаю, что была возможность установить смерть в результате несчастного случая.

— Не могу с вами согласиться. Насколько я помню показания... Но это мы можем обсудить позднее. Вы считаете, что заключение о смерти в результате несчастного случая было бы правильным?

— Нет. Если под «правильным» вы имеете в виду соответствие фактам, я не думаю, что и его можно было бы считать правильным.

После этого заявления наступила долгая пауза. Маллет хотел что-то сказать, затем, видимо, передумал и наконец проговорил:

— Но вы только что сказали мне, что были бы удовлетворены таким заключением?

— Это не совсем одно и то же.

— Вам нет нужды говорить мне об этом, — с суровой ноткой заявил Маллет. Он прищурился, внимательно глядя на Стефана, затем сказал: — Мистер Диккинсон, я вас совершенно не понимаю. Вы возражаете против вынесенного заключения, потому что считаете его неверным, но вместе с тем готовы принять иное, также неверное. Очевидно, вас совершенно не заботит... абстрактная справедливость, скажем так? И в то же время вы не производите на меня впечатление человека, которого хоть в малейшей степени беспокоила бы мысль о позоре, который падает на семью, член которой покончил с собой. Или я ошибаюсь?

— Нет, — сказал Стефан. — Меня и впрямь не слишком заботит абстракция. Что касается позора, — он усмехнулся при этом воспоминании, — некоторые из моих родственников действительно думают о нем. Лично меня это нисколько не трогает. Но так случилось, что от того, сумею ли я установить, что мой отец не покончил с собой, зависит очень крупная сумма денег.

Инспектор не смог скрыть улыбку:

— И поэтому вы решили, что заключение было ошибочным?

Стефан нахмурился, уловив скрытый упрек.

— Нет! — возразил он. — Я понял, что заключение ошибочное, как только услышал о нем. К такому же выводу пришли бы и вы, если бы знали отца так же хорошо, как и я. Но меня беспокоит не ложность вывода, а его последствия. Вот почему я был бы удовлетворен выводом о смерти в результате несчастного случая. И вот почему, совершенно против моего желания, я вынужден доказывать правду, что по другим причинам гораздо лучше было бы не делать.

Инспектор Маллет пробормотал про себя: «Удивительный эгоизм!» — а потом вслух сказал:

— А что именно вы имеете в виду под правдой, мистер Диккинсон?

— Что мой отец был убит.

Инспектор в задумчивости подергал кончики своих лихо закрученных усов. Если он и был потрясен неожиданным предположением, он не показал вида.

— Убит? — невозмутимо переспросил он. — Вот как! В таком случае не думаете ли вы, что я с самого начала дал вам дельный совет — обратиться с заявлением к соответствующим властям, а именно в полицию графства Маркшир.

— Не знаю, был он дельным или нет, — раздраженно ответил Стефан. — Знаю только, что мне это ничего не даст. Во-первых, в данный момент у меня нет доказательств, которые я мог бы предъявить в Маркшире или в любом другом отделении полиции, и во-вторых, я не стремлюсь доказать, что моего отца убил какой-то конкретный человек. Я только хочу безусловно доказать страховой компании или, если необходимо, суду, что он был кем-то убит.

— Понятно, — проговорил Маллет. — Вы очень ясно изложили свою позицию. Вряд ли вы можете ожидать, чтобы офицер полиции занял такое же... скажем, отстраненное отношение к преступлению, как вы, но я понимаю ваше положение. Как мне представляется, в настоящий момент вашей целью является сбор любых доказательств, которые могли бы подтвердить вашу правоту перед страховой компанией?

— Именно за этим я сюда и пришел.

Маллет нетерпеливо взмахнул рукой.

— Но, дорогой сэр! — сказал он. — Мы вернулись к тому, с чего начали! Как я могу вам помочь? Официально...

— Я здесь совершенно неофициально.

— Тогда хорошо. Неофициально я просто человек, которого попросили дать некоторые показания — по моему убеждению, совершенно правдивые; им жюри поверило и в соответствии с ними и поступило. Если вы затеете дело по вопросу о смерти вашего отца, возможно, меня снова вызовут как свидетеля, и я дам те же самые показания, которые, вероятно, произведут тот же эффект на жюри. Что я могу с этим поделать?

К его удивлению, Стефан беззаботно ответил:

— О, я могу достаточно легко опровергнуть ваши показания!

— В самом деле?!

— Конечно. Я бы и сделал это во время расследования, если бы находился здесь, а не в Швейцарии, в таком месте, где был недоступен ни для писем, ни для газет. В конце концов, к чему все сводится? Вы беседовали с моим отцом накануне его смерти, или скорее, если я правильно уловил суть дела, это он беседовал с вами, а вы просто слушали его и хотели поскорее отделаться от этого старого зануды. Вы нашли его довольно мрачным стариком — а кто на вашем месте воспринял бы его иначе? — бесконечно жалующимся на жизнь вообще и на свою семью в частности. В этом ведь главный смысл ваших показаний, разве не так?

— Да, — признал инспектор. — Но они шли гораздо дальше.

— Наверняка. Вы не входили в подробности, но, думаю, я могу сообщить кое-что из них за вас. Он говорил вам, что сделал ошибку, женившись на женщине намного моложе его, верно? Он сказал, что родился в «Пендлбери-Олд-Холле» и что это значит для него гораздо больше, чем представляет это его семья, потому что это было единственное место за всю его жизнь, где он чувствовал себя счастливым. И наконец, он сказал, что представляет себя улиткой, которая повсюду, куда бы она ни направлялась, оставляет за собой след, и ему крайне интересно, где этот след оборвется.

— Но я не упоминал об этом в своих показаниях! — вскричал Маллет. — Откуда вы знаете, что он говорил мне все это именно в таких выражениях?

— Естественно, именно потому, что он постоянно их употреблял. Вы же не думаете, что я изобрел их для вас? Такое всегда происходит среди домашних. Улитка и ее след на протяжении многих лет были избитой темой в нашей семье. Я даже написал об этом песню. Она начинается приблизительно так:

Признаю, что стихи далеко не первоклассные, но они доказывают мою правоту. Коль скоро ваши показания о самоубийстве основываются лишь на разговоре с ним, можете отбросить их.

— Мои показания не ограничивались этим разговором, — подчеркнул Маллет. — Я не думаю, что коронер основывался только на нем, когда делал доклад жюри.

— Разумеется, нет. Прежде всего он исходил из самого глупого доказательства из всех — я не виню его, ведь он не мог этого знать. Это было просто ужасным невезением — чистым совпадением, которого никто не мог предвидеть. Кстати, я полагаю, что мы говорим об одном и том же — я имею в виду запись, цитату или называйте ее как хотите, что была найдена около тела?

Маллет кивнул.

— «В нашей власти избежать несчастий, когда мы можем сами распоряжаться своей смертью», — процитировал Стефан и горько рассмеялся. — Господи! Ну разве это не забавно? Кстати, инспектор, — продолжал он, — вы, случайно, не обратили внимание на сорт бумаги, на которой это было написано?

— Да, обратил. Это была небольшая полоска белой бумаги хорошего качества. Тушь, я помню, была темной, как если бы слова были написаны за несколько часов до того, как я их увидел, или даже раньше. Но это зависит от типа туши. Почерк, как вы знаете, был удостоверен во время расследования вашей матерью.

— О, относительно почерка нет вопроса, — улыбнулся Стефан. — Самое глупое, что это вполне мог оказаться мой почерк. Это здорово озадачило бы коронера, не так ли?

— Ваш, мистер Диккинсон? Но как это могло бы быть?

Стефан не ответил прямо на этот вопрос.

— Вы когда-нибудь читали, инспектор, детективные рассказы? — спросил он. — У Честертона есть один очень интересный — рядом с убитым человеком была найдена бесспорная улика, подтверждающая его самоубийство, которая на самом-то деле представляла собой фрагмент из романа, который он писал. Убийца выкрал страницу, которую автор только что закончил, и отрезал край листа, на котором были переставлены запятые.

— Но это был маленький клочок бумаги! — трезво заметил Маллет. — А вовсе не часть книги или что-нибудь еще. И я отлично помню, что ни один из краев не был срезан.

— И столь же справедливо вы можете добавить, что мой отец не писал романа. Но я скажу вам, чем он занимался: он составлял календарь.

— Календарь?

— Да, календарь изречений знаменитых людей, по одному на каждый день года. И поскольку его составлял мой отец, он был прежде всего календарем пессимистичных изречений. Кстати, можете вы себе представить, чтобы человек, действительно задумавший самоубийство, посвятил целые годы своей жизни, чтобы отобрать и оформить триста шестьдесят пять самых мрачных замечаний о жизни, какие только он мог найти?

— Значит, это была цитата?

— Господи, конечно! Отец не мог сам сочинить это высказывание. Это было написано сэром Томасом Брауном около трех веков назад. Отец ужасно радовался, когда обнаружил это изречение, точнее, когда я нашел его для отца. Я записал это для него месяца два назад, и, видимо, он нашел его достаточно хорошим, чтобы включить в свою постоянную коллекцию, раз он переписал его на одну из таких полосок. У него их были сотни, понимаете, и он постоянно возился с ними, отвергая те, которые не соответствовали его стандарту выражения депрессии. Он извлекал из этого какое-то извращенное удовольствие, которое я не в состоянии понять. Вот почему он так долго не мог закончить составление календаря. Я принес несколько листков, чтобы показать вам.

Он достал из кармана тонкую пачку маленьких карточек.

— Вот хороший пример, — сказал он и прочитал:

Мой брат, бедные мои братья, вот так;

Эта жизнь сама по себе ничего хорошего для нас не содержит,

Но она вскоре закончится и больше не повторится;

И мы ничего не знаем о ней до своего рождения,

И не будем ничего знать после того, как будем преданы земле:

Я размышляю над этим, и эта мысль успокаивает меня.

Это «Город страшной ночи», вы знаете. Он выписал оттуда довольно много своих самых лучших цитат. А вот еще одна, довольно забавная: «Тем не менее самым решительным образом заверяю вас, что существует множество путей в Перу».

Не знаю точно, как он на нее наткнулся. Это из «Путешествий» Хоклита. Кажется, отец полагал, что Перу — символ потустороннего мира или что-то в этом роде, тогда как это совершенно конкретная географическая информация. Но так или иначе, он выбросил эту цитату ради какой-то более мрачной. Например, как эта...

— Я думаю, что этого достаточно, — сказал Маллет, которого несколько утомила эта демонстрация образованности. — Кажется, вы доказали свою правоту, мистер Диккинсон. Но я не понимаю, почему после смерти вашего отца рядом с его кроватью было найдено именно это высказывание. Или вы хотите, чтобы я поверил, будто его положил туда кто-то другой, дабы навести следователей на мысль о его самоубийстве?

Прежде чем ответить, Стефан немного поразмыслил.

— Нет, — сказал он наконец. — Нет, я думал об этом, но это предположение не выдерживает критики. Во-первых, как убийца мог знать, где его найти? Самое простое объяснение — что отец вынул этот листок из кармана вместе с другими вещами, когда раздевался, и держал его рядом, чтобы насладиться им наедине с собой. Я понимаю, что для вас, инспектор, это представляется невероятным, и понятия не имею, как смогу убедить в этом жюри, но так случилось, что мой отец был эксцентричным человеком. Он получал от этого удовольствие, как другие старики наслаждаются, разглядывая неприличные фотографии. И подобно им, он любил держать под рукой свои любимые записи.

— Возможно, — медленно проговорил инспектор. — Да, полагаю, это вполне возможно.

— Для меня это совершенно точно, так как я знаю отца.

— Ладно, допустим — только допустим! — что до сих пор вы были правы и что ваш отец не покончил с собой. Все равно вам трудно будет доказать эту поразительную версию, которую вы только что предложили, — что ваш отец был убит.

— Если он не покончил жизнь самоубийством, значит, его кто-то убил, — сказал Стефан убежденно.

— Здесь есть пункт, который я хотел предложить вам на рассмотрение. Как мы уже договорились, ваш отец умер от сверхдозы мединала, лекарства, которое он регулярно принимал по совету врача. Если мы исключаем вероятность того, что он намеренно принял сверхдозу, очевидный вывод будет, что он выпил ее случайно, по ошибке?

— Да, так должно быть, но здесь опять удача подводит нас. Я уже сказал вам, что не имею ни малейшего желания доказывать, что было совершено убийство, но вынужден это делать. Я думаю, если оставить в стороне вопрос вероятности, улики совершенно ясно указывают на не случайно принятую сверхдозу.

Маллет какое-то время размышлял.

— Я вспомнил, — сказал он, — что на столике около кровати стояли два пузырька с таблетками. Один был почти полон, а второй совершенно пустой.

— Верно, пузырьков было два. Можно представить себе, как человек, приняв свою обычную дозу лекарства, забыл об этом и принял еще одну — из того же пузырька. Жюри с легкостью согласится с этим утверждением. Но кто поверит, что человек в здравом рассудке пойдет и откроет новый пузырек, когда старый торчит у него перед глазами, напоминая, что он уже проглотил назначенное ему количество лекарства?

— Да, я помню, коронер занимался этим вопросом.

— И, — добавил Стефан, чтобы покончить с этим пунктом, — из полного пузырька исчезло не столько таблеток, чтобы они могли привести к смерти.

— Но он определенно скончался от того, что действительно получил смертельное количество лекарства. Доктора совершенно уверены в этом.

— Да, верно. Поэтому я потерплю неудачу, если попытаюсь доказать, что мой отец скончался в результате несчастного случая. Если мне нужно опровергнуть заключение о самоубийстве, я должен основываться только на другой причине смерти — а именно на убийстве.

— Полагаю, — с иронией заметил Маллет, — вы не задавались такими пустяковыми вопросами, как, например, кто убил вашего отца, как и почему?

— Еще нет, — отвечал Стефан с поразительным самообладанием. — Разумеется, это будет следующей стадией моего расследования. И помните, я не стремлюсь кого-либо обвинить. Я хочу только доказать, что состояние моего отца перед смертью дает нам право получить деньги от страховой компании. Вот здесь мне понадобится ваша помощь. Вы заинтересованы в том, чтобы наказать преступника, поэтому я надеюсь, вы не откажете мне в ней.

— Я уже объяснил вам, — сказал инспектор, — что это дело ко мне не относится. Даже если ваше предположение верно, я не могу принять участие в расследовании до тех пор, пока меня не пригласят.

— Вы неправильно меня поняли. Я не прошу вас официально включиться в расследование. Простите, что занял так много времени, чтобы подойти к делу, но мне нужно было сначала объяснить вам положение. Вот что меня интересует. Если это было убийство, — а я убежден, что так оно и было, — должно же что-то на него указывать. Что-нибудь подозрительное, во всяком случае, что-нибудь не совсем обычное. А если это было, то вы именно тот человек, который должен был это заметить. О, я понимаю, вы хотите напомнить, что были тогда в отпуске. Я это учитываю. Но в конце концов, вы же опытный детектив. От этого вы не можете отмахнуться, где бы вы ни были и что б вы ни делали. Вы машинально все замечаете и потом вспоминаете, даже если в тот момент это не показалось вам серьезным.

— Если бы в тот момент я заметил что-либо, хотя б в малейшей степени подозрительное, — подчеркнул Мал лет, — я должен был бы сразу же уведомить об этом местную полицию.

— Я не сказал — подозрительное. Я ищу то, что вы видели и что было хотя бы отчасти необычным. Возможно, вам это ничего не говорит, но для меня это может иметь значение. Вы понимаете, что я имею в виду? Возьмите, примеру, номер моего отца. Что вы в нем заметили?

Маллет чуть не рассмеялся вслух. Так часто за время своей работы в полиции он задавал такой же вопрос свидетелям, что ему показалось, словно они поменялись местами.

— Номер вашего отца, — повторил он. — Дайте подумать. Кровать стояла справа от двери, как войдешь, у стены. Около нее был маленький столик. Описание всего, что на нем находилось, вы найдете в показаниях расследования. Как я понимаю, вы их читали?

Стефан кивнул.

— Мебель, — продолжал Маллет. — Гардероб, закрытый. Стул с какой-то одеждой на нем. Две безобразные китайские вазы на камине. Около окна туалетный столик с выдвижными ящиками. На нем расчески вашего отца, бритвенные принадлежности и все в таком роде. Так, содержимое его карманов — немного мелочи, ключи, записная книжка. Ах да, вот это было необычным — небольшая тарелка. На ней лежало яблоко рядом со складным серебряным ножом. Вот все, что я видел. Правда, я недолго был в комнате и мог что-то упустить.

— Отлично! — тихо сказал Стефан. — Я вам очень обязан, инспектор.

Разве я сообщил вам что-нибудь полезное?

— Вы забили еще один гвоздь в гроб с заключением о самоубийстве. Я имею в виду яблоко.

— Каким образом?

— Отец верил в пользу, которую приносит ежедневно съеденное яблоко. Обычно он съедал по яблоку утром, еще до завтрака, после бритья. Он был человеком устоявшихся привычек. Если он уезжал куда-нибудь на неделю, он брал с собой семь яблок, чтобы быть уверенным, что не пропустит ни одного дня. И брал с собой этот серебряный ножик, чтобы разрезать яблоко. Перед тем как уснуть, он готовил себе яблоко, чтобы утром съесть его. Именно так он поступил и на этот раз. Не очень похоже на человека, если он знает, что наутро его не будет в живых, не правда ли?

— Я только рассказываю вам, что видел, и не выражаю никакого мнения. Но накануне вечером произошло еще кое-что. Возможно, вы об этом слышали, хотя я ничего от этого не ожидаю. Ваш отец увидел в гостинице человека, который показался ему знакомым.

— Что?! — Стефан возбужденно подался вперед. — Где это было? Наверху, в коридоре у его комнаты?

— Нет, нет. Это было в столовой, когда мы разговаривали за ужином.

— В столовой? Вы говорите, это был кто-то, кого он узнал? Господи, инспектор, это действительно очень интересно. Как выглядел этот человек?

— Я сам его не видел. Он прошел за моей спиной. У меня создалось впечатление, что этот человек был не очень высокого роста, судя по его тени, вот и все. Но если вы прислушаетесь к моему совету, не очень рассчитывайте на этот случай. Ваш отец подумал, что увидел знакомого, а потом решил, что ошибся. Только и всего. Возможно, его второе впечатление было верным.

— Он сказал, что ошибся? — настаивал Стефан, не желая отказаться от этой тонкой ниточки. — Вы не запомнили, что именно он сказал?

— Случайно запомнил. Он сказал: «Должно быть, я ошибся. Подумал, что это мой знакомый, но этого не может быть». Затем он обронил что-то о том, что вид со спины часто бывает обманчивым, и продолжал говорить. Минутная заминка в беседе заставила его сменить тему разговора, причем сам он этого не заметил.

— «Должно быть, ошибся», — повторил Стефан. — Это ведь не одно и то же, правда? Он решил, что, должно быть, допустил ошибку, что это не мог быть тот человек, про которого он подумал, потому что этот человек просто не мог там находиться. Вы понимаете, инспектор, отец, может, и был в некоторых отношениях странным, но глаза у него были на месте, и он не часто допускал ошибки такого рода. Допустим, он не ошибся и что человек, который «не мог» быть там, на самом деле там находился? Допустим...

— Боюсь, в вашем случае слишком много предположений, — сказал Маллет, взглянув на часы.

— Пожалуй, да. И боюсь, что я слишком бесцеремонно трачу ваше время, как вы только что мне напомнили. — Стефан поднялся со стула. — Видимо, это все, что вы можете мне рассказать?

— Ничего больше не могу сейчас припомнить, мистер Диккинсон.

— Тогда я попрощаюсь с вами и благодарю вас. Так или иначе, вы дали мне кое-какие сведения, с которыми я могу продолжить расследование. Сегодня утром за завтраком я испытывал желание махнуть на все рукой.

— Не вижу, чтобы я очень помог вам, — вежливо сказал инспектор.

— Вы дали мне достаточно, чтобы видеть все дело насквозь, — было ему ответом.

И несколько минут спустя из ворот Нового Скотленд-Ярда вышел решительный молодой человек.

Оставшись один, Маллет на некоторое время углубился в размышления. Он понимал, что бессовестным образом потратил кучу драгоценного служебного времени, обсуждая версию, которая, возможно, не имеет никакого основания, к тому же определенно была не его делом. Совестливый офицер испытывал бы в этой связи сожаление. Но Маллет, которого его злейшие враги называли не иначе, как добросовестный, не чувствовал ни малейших угрызений совести. Вместо этого он, к своему удивлению, был приятно возбужден. Какое-то шестое чувство подсказывало ему, что это была вторая и отнюдь не последняя глава истории, которая началась в «Пендлбери-Олд-Холле». Посмеиваясь над своим легкомыслием, он вытащил из ящика стола пустую папку, торжественно надписал ее «Диккинсон» и снова положил, еще пустую, на место. Затем взял лист бумаги и в очень осторожных выражениях написал личное письмо, адресованное его старому другу, начальнику сыскного отдела полиции Маркшира.

Закончив с этим, инспектор Маллет с головой окунулся в текущую работу. И повседневная рутина снова воцарилась в маленькой комнатке, окнами выходящей на реку.

Глава 7

ВОЕННЫЙ СОВЕТ

Понедельник, 21 августа

Парадная дверь особняка Диккинсонов на Плейн-стрит тихо закрылась за ушедшим визитером. Горничная, которая проводила его до выхода, снова вернулась в свои владения под лестницей. Когда ее шаги затихли, на несколько минут во всем доме воцарилась полная тишина. Затем люди, находившиеся в гостиной, переглянулись, кто-то глубоко вздохнул, и они с облегчением снова заговорили.

— Ну! — сказала Анна, нервно зевнув.

— Стефан! — отозвалась миссис Диккинсон. — Ты страшно удивил меня. — Видимо, она поняла недостаточную точность своего замечания. — Я хочу сказать... — Она отказалась от попытки выразиться яснее. — Разумеется, я понимаю, что ты изложил только то, что считаешь верным, — заключила она.

— Совершенно невероятное дело! — важно сказал Мартин. — Не знаю, нравится ли мне все это. Ты действительно потряс нас всех, Стив. Верно, Анни?

Стефан Диккинсон стоял посередине комнаты со взъерошенными волосами и раскрасневшимся лицом, на котором застыло полуторжественное, полусмущенное выражение. Он выглядел как фокусник-любитель, который удачно извлек из шляпы кролика и теперь не знает, куда девать бедное животное. За исключением мгновенного укола боли, когда он услышал, как его фамильярно назвали Стивом, он не обращал внимания на то, что говорили остальные. Вместо этого он обернулся к единственному присутствующему человеку, который еще ничего не сказал, и спросил:

— А какова ваша точка зрения на все это, мистер Джелкс?

Мистер Герберт Горацио Джелкс, из «Джелкс, Джелкс, Дедмэн и Джелкс, поверенные из Бедфорд-роу», некоторое время молчал. У него было бледное спокойное лицо того типа, который внушает клиентам доверие, и его широкий лоб, кажущийся еще выше из-за начинающейся лысины, придавал ему вид умного и уверенного в себе человека. Но облысение, как и смерть, часто приходит раньше положенного времени, и на самом деле он был молодым и неопытным юристом, младшим партнером в своей фирме и третьим и последним из Джелксов, считая слева направо. В этот момент за маской его бесстрастной проницательности скрывалась настоящая тревога. В связи с длительными каникулами он оставался единственным представителем своей фирмы, и бремя ответственности тяжело давило ему на плечи.

— Моя точка зрения, мистер Диккинсон? — переспросил он красивым баритоном, который так подходил к его обманчивой зрелости. — Что ж, я действительно... гм! Я полагаю, что вы слишком много берете на себя, вот что.

Анна бросилась на выручку к брату.

— Пожалуйста, не думайте, что кто-то из нас собирается считаться с тем, что говорил этот человек из страховой компании, — вмешалась она. — Мы все совершенно согласны со Стефаном.

— Я прекрасно понимаю, что вы все единодушны в отказе от их предложения, — начал мистер Джелкс.

— Хотелось бы надеяться! — вставила Анна.

— И все же оно было вполне разумным и, с моей точки зрения, даже великодушным. Возвращение взносов плюс четыре процента — это довольно значительная сумма, составляющая свыше тысячи трехсот фунтов. — Он со вкусом произносил эту цифру. — Тысяча триста, почти тысяча четыреста фунтов.

— Страховая сумма была двадцать пять тысяч, — коротко напомнил Стефан.

— Да, да, я понимаю. И как я сказал, предложение фирмы было отвергнуто. Разумеется, вы вправе так поступить, хотя это может иметь последствия... серьезные последствия. И я уже понял, что вам не следовало так к нему отнестись. Чего я не принял во внимание и, думаю, что было неожиданностью для всех присутствующих здесь, это что мистер Диккинсон намерен сделать заявление, что его отец был... что фактически...

— Что он был убит, — сказал Стефан, своим тоном выражая презрение к человеку, неспособному называть вещи своими именами.

— Вот именно. Полагаю, я прав, моя дорогая юная леди, когда говорю, что это предположение было для вас неожиданностью?

Возможно, существуют девушки, которым нравится, когда их называют дорогой юной леди псевдовзрослые поверенные. Анна была не из их числа. Она покраснела и неловко сказала:

— Да, так оно и было.

Мистеру Джелксу казалось, что он хорошо ведет дело. Ни одному из его партнеров — ни отцу, ни дяде, ни даже этому жутко работоспособному парню Дедмэну, не удалось бы лучше справиться с ситуацией.

— В таком случае, — продолжал он, выразительно размахивая рукой, — вы поймете, что я имел в виду, когда только что сказал, что ваш брат берет...

— Да, мы все это понимаем, — нетерпеливо вмешался Мартин. — Мне кажется, вопрос в том, что нам, теперь делать?

Последовала пауза, в течение которой мистер Джелкс старательно подыскивал слова. При отсутствии определенного мнения по данному вопросу он испытывал естественное затруднение в их поиске.

— Я хотел сказать, — продолжал Мартин глухим невыразительным голосом, — парень из страховой компании, который только что ушел, вполне уверен, что это не могло быть несчастным случаем. Здесь Стив, который читал показания свидетелей, а мы — нет, согласился с ним. Мы подумали, что он совершил предательство, правда, Анни? А потом он вылез с этой своей идеей об убийстве, так что мы все подскочили. Не могу утверждать, что мне эта идея нравится. Случай самоубийства в семье факт достаточно неприятный, но убийство гораздо хуже. Лично я стою за то, чтобы отказаться от всего этого. Да, Анни, я серьезно. И я уверен, миссис Диккинсон эта новость тоже не нравится. Но я, конечно, понимаю точку зрения Стива. Поскольку это не может быть несчастным случаем и не должно быть самоубийством, значит, это убийство. Вот как он смотрит на это дело, и я его понимаю. Как я уже сказал.

Поверенный повернулся к Стефану.

— Это точно отражает ваше отношение к делу? — спросил он.

— Более или менее, — последовал ответ. — И я знаю, что вы хотите сказать. «Чего хочется, тому и верится». Что ж, может, это и так. Но мысль эта сама по себе присутствует. Понимаете, никто из нас ни минуты не верил, что отец покончил с собой, скажи, Анна?

— Я не верила, — подтвердила сестра.

— Очень хорошо. Таким образом, к чему пришел и Мартин, это должно быть убийством.

Бедный мистер Джелкс, чья практика до сих пор заключалась в оформлении документов, почувствовал крайнюю растерянность.

— В таком случае... если вы действительно думаете... — заикался он. — Я подумал бы, что полиция...

— Полиция нам не поможет, во всяком случае, на этой стадии. Я уже виделся с одним полицейским, поэтому так говорю. Коли на то пошло, может, нам никогда не удастся доказать чью-либо вину. Я имею в виду, что уголовное доказательство — это не то же самое, что доказательства по гражданскому делу, не так ли?

Мистер Джелкс снова почувствовал под ногами твердую почву.

— Вы неточно выразились, — оживился он, — но я понимаю, что вы хотели сказать. Если возникнет необходимость возбудить дело против «Бритиш империал компани» по поводу полиса («Слава богу, — подумал он, — в конторе всеми спорами занимается Дедмэн!»)... тогда на эту компанию будет возложена обязанность доказать, что данный случай подпадает под исключение обязательства платить по полису.

— Я не уверена, что поняла вас, — вступила в разговор миссис Диккинсон. — Вы хотите сказать, что, если мы подаем на них в суд, это они должны будут снова доказать самоубийство моего мужа, несмотря на то что жюри уже сделало заявление?

— Именно так. Хотя должен заметить, что на основании имеющихся до сих пор доказательств им это удастся. Но если каким-то образом, что, признаю, я не очень себе представляю, вы сможете поставить под сомнение заключение жюри, выдвинув свою преимущественную версию... — он опять побоялся произнести слово «убийство», — тогда, не исключаю, вы можете добиться успеха.

— По-моему, важное значение имеет то обстоятельство, — сказал Мартин, — что мы не хотим вешать преступление на кого бы то ни было. Мы просто намерены доказать, что оно было совершено и так далее. Но как приступить к поиску того, кого ты называешь убийцей? Вот что я хотел бы знать.

У мистера Джелкса вырвался смущенный смешок.

— Что ж! Видите ли, это вряд ли входит в мои обязанности, — с облегчением заявил он. — Что по этому поводу говорится в учебниках? Средства, мотивы, возможности — вот три основных фактора для установления предполагаемого подозреваемого, не правда ли? Полагаю, вы должны осмотреться в поисках человека или нескольких человек, которые имеют все три этих признака, и затем попытаться... гм... обвинить их. Но вы должны помнить о наказании за клевету, когда этим займетесь, понимаете? — поспешно добавил он.

— Спасибо. — Стефан вложил в безобидное слово как можно больше яда. — Это нам очень помогло, в самом деле.

— О, не за что, не за что, — отвечал мистер Джелкс, к счастью непроницаемый для уколов сарказма. — Ну что ж, миссис Диккинсон, полагаю, мне пора идти. Если я не могу оказать дальнейшей помощи...

— Я думаю, можете, — прервал его Стефан. — Если мы намерены пойти в этом деле дальше пустых разговоров, мы должны начать с изучения трех факторов, о которых вы упомянули. Что касается возможности совершить убийство, она ограничивается теми людьми, которые оказались в то время в гостинице.

— О, это очевидно. Я понимаю, что этот... этот комитет обнаружения, так сказать... — Его маленькая острота не вызвала ответного сияния на лицах окружающих. — Он должен начать с того, что перенесет свое заседание в «Пендлбери-Олд-Холл», чтобы расспросить штат гостиницы и местных жителей.

— В этом-то и затруднение, — сказал Стефан. — Я уже обдумывал такой ход, и что касается меня, то обстоятельства против того, чтобы меня видели слоняющимся по Пендлбери. Я нисколько не ожидаю, чтобы люди из гостиницы очень жаждали нам помочь, — им не пойдет на пользу такая огласка, и как только я назову свое имя, они поймут, в чем дело, и замкнутся, как устрица в своей раковине. То же самое возражение против того, чтобы туда поехала Анна. Я полагаю, мы могли бы попросить Мартина, но...

— Я не смогу помочь, — сразу отказался Мартин.. — Люди из гостиницы присутствовали на похоронах, и кто-то из них наверняка мог меня заметить. Во всяком случае, — добавил он, — не думаю, что способен проявить способности к расследованию. Если Стив считает, что было совершено убийство, разве он не может доказать это с помощью тех фактов, которыми уже располагает?

— Нет, — сказал Стефан, — это абсолютно невозможно. Мне не удастся даже опровергнуть версию самоубийства, что мы на самом деле обязаны сделать, хотя могу поставить ее под сомнение. Если мы собираемся добиться каких-то результатов, то нам предстоит тяжелая работа. Вот почему кто-то должен отправиться в Пендлбери, как сказал мистер Джелкс. Собственно, сам мистер Джелкс и может нам в этом помочь.

— Я могу... Прошу прощения, мистер Диккинсон, но это было только мое предположение. Вы же не хотите сказать, что я должен...

— Мне казалось, что такие дела как раз по вашей части. Ведь поверенным нередко приходится расспрашивать людей в гостиницах в случаях развода их клиентов и других подобных дел.

— Разводы? — сказал мистер Джелкс. — Но мы никогда ими не занимались! Конечно, есть фирмы, которые специализируются на делах подобного рода.

— Тогда я считаю, что нам нужно передать наше дело в руки одной из фирм, которые этим занимаются.

Перед мистером Джелксом возникло ужасающее видение — как его партнеры возвращаются из отпуска и узнают, что за это время он потерял клиента.

— В этом нет необходимости, — торопливо сказал он. — Думаю, вам нужен просто хороший агент. Только вряд ли это дело адвоката, понимаете. Вы не можете ожидать от меня...

Глядя на него, Стефан подумал про себя, что действительно не может.

— Вы могли бы найти нам такого человека — и быстро?

— О, конечно могу. Именно такой человек у меня на примете. Я скажу, чтобы он позвонил вам и назначил встречу.

У мистера Джелкса не было никакого знакомого агента — ни хорошего, ни плохого; но он справедливо полагал, что один из служащих конторы знает, где такого найти. В данную минуту он больше всего хотел убраться подальше от этого неотвязчивого юноши, который, не удовлетворившись выдвижением самой безрассудной идеи, вздумал предложить, чтобы он, Герберт Горацио Джелкс, помог ее осуществить. Чем скорее он вернется к спокойной и уравновешенной обстановке своего кабинета на Бедфорд-роу, тем лучше.

Перед уходом ему оставалось сказать еще одно.

— Вы, видимо, знаете, что предложение страховой компании... смею подчеркнуть, благодаря моему личному вмешательству... остается открытым в течение четырнадцати дней, — напомнил он. — Без сомнения, я получу на этот счет письменное подтверждение, но мы должны иметь в виду, что у нас есть две недели, прежде чем вы примете окончательное решение отклонить его.

— Мы уже его отклонили, — стиснув зубы, сказал Стефан. — Я не вижу, что еще здесь нужно решать.

— Хотя постойте, — вмешался Мартин. — В этом что-то есть, понимаете? Четырнадцать дней — достаточно долгий срок, чтобы выяснить, выйдет ли что-нибудь из идеи Стива. Я предлагаю использовать этот срок, чтобы доказать нашу версию, а если мы не сможем этого сделать, тогда возьмем тысячу триста штук и поблагодарим. Что скажешь, Анни?

Анна обернулась к Стефану.

Страницы: «« « 12345678 » »»