Отпуск с папой Хельдт Дора
Вопрос Доротеи: «А где, собственно говоря, Хайнц?» – вернул меня из романтического настроения на землю.
– Господи, Марлен взяла его с собой в пивную, это было час назад. Надеюсь, там все в порядке.
Я резко встала. Геза растерянно на меня посмотрела.
– А почему может быть не в порядке? Что с ними?
Доротея безмятежно допила свой кофе.
– С Марлен абсолютно ничего. Кристина не слишком хорошо управляется с папой. Он, я бы сказала, иногда бывает несколько спонтанным.
Гезу это сбило с толку еще больше. Я попыталась ей объяснить:
– Папа не любит ездить, собственно, он и не ездит, во всяком случае, без мамы. Поэтому сейчас слегка переживает. Для него все это внове.
– Переживает – это хорошо, – рассмеялась Доротея. – Геза, не волнуйся, наш Хайнц очень забавный. Мы сейчас пойдем туда и посмотрим. Либо Марлен уже удушила его электрическим проводом, либо он приобрел по меньшей мере восемь новых друзей. Последнее мне кажется более вероятным. Кстати, Кристина, у тебя что-то на ноге.
«Я пью за тебя, Мари…» Голос отца звучал громче, чем у Фрэнка Зандера, чью уличную песенку крутили на радио. «За то, что быыыыыыло…»
Я смотрела на него через открытое окно. Стоя на лестнице, он шпателем заделывал дыру в стене. Услышав, что мы пришли, отец повернулся. Лестница качнулась, у меня перехватило дыхание.
– Мастер, не свались мне тут.
Шкаф в синей робе и с бородой мгновенно оказался рядом и придержал лестницу. Папа улыбнулся ему и оперся рукой о только что зашпатлеванную стенку.
– Как будто я могу свалиться с лестницы! У меня превосходное чувство равновесия, поэтому не волнуйся.
Шкаф скептически посмотрел на него.
– Привет, Кристина, привет, Доротея. Это Онно, электрик. Онно, это моя дочь и Доротея, она с телевидения и будет все здесь красить.
Он провел рукой по лбу, размазав шпатлевку. Его глаза на фоне белой массы казались совсем синими. Доротея завороженно смотрела на него.
– Хайнц, у тебя что-то на лице…
– Так и бывает. – Папа осторожно спустился с лестницы. – Работа оставляет след. Я тут стены шпатлевал, чтобы у тебя для покраски была ровная поверхность. Это, может, и похоже на стену… ты себе не представляешь – сплошные кратеры. Ведь нужно все скорей, скорей, на подготовительные работы не размениваются. Рабочим на все это плевать.
Я поискала зашпатлеванные места на стене, но нашла лишь одно, с отпечатком руки. Наверное, тут и находился кратер.
Кроме нас и Онно, в помещении работали еще двое. У молодого человека на робе красовался тот же логотип, что и у Онно, второй был постарше, они с Марлен стояли в стороне у стола, листая каталог цветов. Папа вытер руки о джинсы и потянул нас с Доротеей за собой.
– Девушки, давайте я представлю вас команде, чтобы вы знали, с кем мы имеем дело. Ну, Онно вам уже известен, он старший над электриками, они тут свет делают, лампы и все такое. Он милый, не слишком разговорчивый, но за это ему и не платят. Он тоже любит слушать шлягеры. И знает Калли.
– Мы вместе в карты играем, Калли и я. – Онно подал нам руку и слегка поклонился. Папа с гордостью смотрел на него.
– Это Хорст, товарищ Онно.
– Здорво.
Хорст тоже подал нам руку и отвесил поклон. Вид у папы с Онно был довольный.
– Тот, что стоит с Марлен, нам не знаком. Он с материка, говорит Онно, наверное, художник. – Отец понизил голос: – Выглядит как хиппи. Я даже не знаю…
Хиппи при ближайшем рассмотрении оказалось чуть за сорок, у него были широкие плечи, узкие бедра и длинные, до плеч, светлые волосы, которые он стянул лентой. Взгляд Доротеи задержался сначала на его спине, потом опустился ниже.
– Гм…
Мы втроем дружно уставились на нее. Выражение ее лица было однозначным.
– Доротея! – Я добавила в голос укоризны, что, впрочем, мне не слишком удалось.
Папа согласно кивнул:
– Вот видишь, Доротея, ты тоже смотришь на его задние карманы. Надеюсь, наркотиков у него там нет.
– Он уж точно не с острова.
Онно почесал голову и вперился глазами в спину незнакомца, который между тем почувствовал, что его буравят четыре пары глаз. Он что-то сказал Марлен и обернулся.
– Вот и вы. – Марлен пошла нам навстречу. – Все прошло хорошо?
Я улыбнулась. Доротея фиксировала взглядом неостровного хиппи, папа с Онно стояли позади нас, и вид у них был решительный.
– Что-то случилось? – растерялась Марлен.
– Пока нет…
Мне показалось, что в интонации Доротеи прозвучала некая двусмысленность. Папа вышел вперед.
– Марлен, мы должны знать, с кем работаем.
– Что? – удивленно переспросила Марлен.
Я пихнула Доротею в бок, пытаясь отвлечь ее от замаячившей впереди дичи.
– Нет, разумеется, ничего не случилось. Папа с Онно просто хотели нас со всеми познакомить, но они не знают вот этого господина.
Мужчина тем временем уже шагнул к нам. Я угадала мысли Доротеи: вид спереди еще лучше, чем сзади. На ее лице появилось особенное выражение.
– Ах вот что… – В голосе Марлен сквозило облегчение. – Я думала, Онно его знает. Ну, это Нильс Йенсен, мой дизайнер. Нильс, это моя подруга Кристина, ее отец Хайнц, Доротея, театральный декоратор, она будет работать с тобой, и Онно Паулсен.
Нильс улыбнулся умопомрачительной улыбкой, подал всем руку, долгим взглядом посмотрел на Доротею и, обращаясь к Онно, сказал:
– А мы ведь знакомы, на каникулах я раньше всегда работал в твоей фирме. Мой отец – Карстен Йенсен.
Онно потряс его руку.
– Ты был тогда ниже и с короткими волосами. Я тебя не узнал. Здорво!
Папа не собирался так скоро отказаться от предубеждения.
– И ваш отец знает, что вы здесь?
– Папа!
– Хайнц!
Нильс взглянул сначала на нас с Доротеей, потом на отца.
– Конечно. Я живу у него.
– Ага. Возможно, нам удастся с ним познакомиться.
На этот раз и Онно удивленно посмотрел на своего нового друга. Нильса же это нисколько не напрягло.
– Папа наверняка зайдет сюда, ему интересно, что я сделаю из его любимого заведения.
– Не так уж много вы и делаете, только рисуете.
Марлен закашлялась, а я решила, что для первого впечатления вполне достаточно.
– Папа, уже почти двенадцать. Тебе еще нужно здесь что-то сделать или мы можем уйти? Оглядим окрестности и купим газету?
– Об этом следует спрашивать мою начальницу.
Он улыбнулся Марлен, повернув к ней испачканное шпатлевкой лицо.
– Если она меня отпустит, я смогу уйти с тобой.
Марлен облегченно кивнула:
– Идите. Онно здесь справится, а Нильс обговорит все с Доротеей. Можете не торопиться, гуляйте с удовольствием.
Доротея оторвала взгляд от Нильса и сосредоточилась на Хайнце:
– Ты собираешься идти в таком виде? Ты же весь в шпатлевке!
Он вытер руки о джинсы.
– Нужно переодеться? Не так уж все плохо. Или нет? Кристина, нужно переодеться?
Я подтолкнула его к выходу.
– Сначала зайдем домой. Ну, пока.
Придерживая для меня дверь, он прошептал:
– Надеюсь, этот Нильс чист. Он так странно смотрел на Доротею. Нам нужно к нему приглядеться. Тебе не показалось, что у него зрачки расширены? И тебе стоит отмыть ногу. Или надеть длинные штаны.
Я задумалась, не спросить ли у Нильса, не держит ли он действительно какую-нибудь «дурь». На всякий пожарный.
«Друг, хороший друг»
Х. Рюманн, В. Фрич, О. Карлвайс
Два часа спустя мы сидели в «Сёрф-кафе», перед нами были две вазочки с мороженым и море. Я в бешеном темпе протащила отца по острову. Мы купили газету, по дороге к киоску он увидел, что здесь есть и Фридрихштрассе, и Штрандштрассе, точно как в Вестерланде. В книжном магазине он вовлек хозяйку в дискуссию, упрекнув, что названия улиц ворованные.
– Это словно Зюльт для бедных.
На этом месте я демонстративно вышла из магазинчика и села на скамейку у входа, чтобы выкурить сигарету. Он появился только через пятнадцать минут, присел рядом и сообщил, что владелицу магазина зовут Хельга и она подарила ему путеводитель по Нордернею. И кстати, хочет на Новый год съездить на Зюльт. А он предложил показать ей остров.
– Очень интересная женщина, – похвалил отец. – Она не на Нордернее родилась. Приезжая. Послушай, здесь воняет какой-то дрянью. Пойдем дальше?
Из страха стать фигурами нон-грата в местных лавках я взвинтила темп. Мы пробежали мимо бесчисленных магазинчиков, я показала ему почту, пекарню и никуда не дала войти. Папа постепенно сникал, потом захромал и наконец остановился.
– У меня болит бедро. Мне нельзя так быстро ходить.
– Давай съедим по мороженому?
У меня кололо в боку. Он снял кепку и вытер пот со лба.
– О да. Фисташковое. Со взбитыми сливками.
– Ты сумеешь немного пройти по пляжу? Тогда можно посидеть в «Сёрф-кафе», любуясь морем.
– Разумеется. Пляж – это всегда отлично. Просто не надо так бежать.
Мы молча шли вдоль моря. Папа взял меня под руку, с блаженным видом глядя на воду.
– Да, с пляжем у них хорошо, как дома.
Я успокоилась. В «Сёрф-кафе» нам отвели столик на солнце, здесь нашлось фисташковое мороженое со взбитыми сливками, к нему еще и кофе, папа счел обслуживающий персонал дружелюбным и с удовлетворением заметил, что мороженое стоит на два евро дешевле, чем в его любимом кафе в Кампене.
– Здесь вовсе не так плохо. – Он довольно огляделся. – В самом деле, совсем неплохо. – Он увлеченно заработал ложкой. – И мороженое хорошее.
Он развернул свой «Бильд» и принялся читать. Я смотрела на море и думала, закрутила Доротея с этим симпатичным хиппи или нет? Предпосылки к этому были. Я решила не завидовать. К тому же длинноволосый блондин – герой не моего романа, как выразилась бы Доротея. Даже если у него такая симпатичная задница.
– Скажи мне, детка…
Я вздрогнула, застигнутая за непристойными мыслями.
– Да?
– Ведь это хорошо, что мы вместе поехали в отпуск?
Я посмотрела на отца. На носу у него было зеленое мороженое, а на подбородке – сливки. Он склонил голову набок и улыбнулся:
– У тебя было хорошее детство?
– Ты уже прочел газету?
– Там нечего читать. И потом, нужно же когда-нибудь и общаться. Люди очень мало говорят друг с другом.
– И ты решил поговорить сейчас о моем детстве?
– Я просто спросил, считаешь ли ты свое детство хорошим. У меня было не очень хорошее, послевоенное, плохие времена, мы ничего не имели. А вы росли неплохо, у нас было все – красивый дом, машина, каникулы, пирог каждое воскресенье.
Я вспомнила отца молодым, как он обучал меня плавать, писал мне письма, когда я научилась читать, чинил мой велосипед и как орал на судью, удалившего меня с площадки за грубый фол во время турнира по гандболу. Что ж, у меня и вправду было хорошее детство. Расчувствовавшись, я коснулась его руки.
– Да, папа, у меня было прекрасное етство. И я тебе очень благодарна, я знаю…
– Ну что ты! – Отец согнал осу с мороженого. – Все в порядке. А как ты думаешь, у твоих брата и сестры тоже было хорошее детство?
– У брата… Ну да, конечно. А почему ты спрашиваешь?
Он снова взял газету.
– Просто хотел знать. В Бохуме сорокалетняя женщина заколола своих родителей и забетонировала в парковку для машины возле дома. Она сказала, что это справедливая кара за несчастное детство. Ужасно. Но у нас с этим все в порядке, правда?
Я решила немного помечтать о симпатичных мужских задницах.
Без всяких сентиментальностей мы выпили еще по чашке кофе. Я уже прочла историю бохумской дочери и думала, что не представляю себе, как можно забетонировать отца, когда позвонила Марлен.
– Кристина, вы где?
– Сидим в «Сёрф-кафе» и едим мороженое. Слушай, у тебя в пивной еще будут работы с бетоном?
– Что? Что это у тебя за идеи?
– Так, шутка.
Шутка, конечно, была так себе, но стоила выражения на лице отца.
– А что такое?
– Сюда позвонил Калли Юргенс. Спрашивал, приехал ли Хайнц. Если есть настроение, можете зайти к нему, он сейчас дома.
– Папа, ты знаешь адрес Калли?
– Неа.
Свой ответ я проглотила. Марлен все слышала.
– Он мне сказал: Кифернвег, семнадцать. – И объяснила, как идти.
– Не торопитесь, вечером встретимся за ужином. Я приготовлю камбалу. Желаю тебе хорошо развлечься с мальчиками.
Она хихикнула и положила трубку.
Я посмотрела на одного из «мальчиков».
– Ты понял, да? Калли звонил.
– Я думал, это была Марлен… – Он подчеркнуто равнодушно смотрел мимо меня.
– Папа, Калли позвонил Марлен. И с бетоном я просто пошутила. Извини.
– Такими вещами не шутят.
– Да, прости, ты прав. Так ты хочешь зайти к Калли?
– Пожалуй.
Я сделала официанту знак и вытащила кошелек. Папа никогда не платит, если обижен.
Папа и Калли познакомились в пятидесятые в Гамбурге. Оба они из франконской провинции в поисках приключений сорвались на север. С приключениями не сложилось, если, конечно, не считать таковыми работу на верфях и комнату на двоих в христианском союзе молодых мужчин. Калли и папа добавили еще одно – стали вместе снимать квартиру.
– Мы были, так сказать, первой коммуной…
Каждый раз, когда отец произносил эту фразу, выражение лица у него становилось залихватским, при этом он незаметно проводил рукой по зачесанным остаткам волос.
– Да… лихое было времечко.
Думаю, в тот момент он жалел, что не курит, свернутая как бы между прочим самокрутка добавила бы ему крутизны.
Когда мне было тринадцать, миф о том, что я дочь старого хиппи, умер. Ханна, жена Калли, рассказала, что квартира представляла собой две бывшие детские в жилище вдовы железнодорожника. Фрау Шлютер после отъезда дочери не захотела жить одна и стала сдавать комнаты Калли и Хайнцу, готовила им, стирала и гладила. Алкоголь и женщины были под запретом, зато каждый вечер они втроем играли в канасту. С колбаской и огурчиками.
Через полгода папа пошел в армию, а Калли на таможню. Связь они продолжали поддерживать, лихие времена сближают.
Калли и Ханна жили в красном доме с большим участком земли. Папа задержался у ворот, разглядывая палисадник.
– У них вообще нет гортензий. И очень мало роз. Зато везде облепиха.
Я показала на стену дома:
– Розы там. У них есть еще один красивый сад.
– Ну, не знаю. У нас везде были розы. Но Калли никогда не имел к этому таланта. Даже в то время.
Звоня в дверь, я представляла себе, как молодой Калли пересаживает узамбарские фиалки фрау Шлютер.
– Могу я тебе напомнить, что у нас садом занимается мама?
– Она не косит газон.
Калли открыл входную дверь.
– Хайнц!
Он протянул ему руку. Папа пожал ее.
– Калли!
Калли положил вторую руку отцу на плечо.
– Хайнц, старина!
– Калли! Сколько же лет?
Они, не переставая, трясли друг другу руки.
– Хайнц, это ты. Столько лет… Старина!
– Да, Калли.
Они были настоящими мужчинами. Суровыми мужчинами. А я была ребенком, и меня Калли обнял.
– Кристина, моя радость, ты так выросла! Я еще помню, как ты срыгнула на мой единственный костюм. За полчаса до того, как нам следовало идти в церковь. Это было, кажется, на конфирмацию Фолькера. Да, Хайнц? Ты еще одолжил мне куртку. Но вообще ты была очень милым ребенком, Кристина.
– Мы с твоим сыном одного года рождения. В четырнадцать лет я уже не срыгивала, Калли.
– Нет? Ну тогда это было на крестинах. Как бежит время! Заходите же, я сварю нам кофе.
Мы прошли за ним в гостиную, Калли сгреб в кучу лежавшие на диване газеты, бумаги и письма и освободил кресло от шерстяного пледа, велосипедного шлема и обувной щетки.
– Садитесь. Я сейчас.
– Видно, что без Ханны он совсем потерялся, – шепнул мне отец. – Не думаю, что обычно здесь такой беспорядок.
Он взял иллюстрированный журнал и начал его листать. Я разглядывала гостиную. Это вполне могла бы быть обстановка моих родителей. Справа мягкий гарнитур, диван и два кресла, перед ним низкий столик, слева большая стенка со встроенным телевизором и домашним баром, рядом обеденный стол с четырьмя стульями, за ними практичный сервант. В ящиках, наверное, лежало столовое белье, а в шкафу стояли вазы и графины, которыми никогда не пользовались. На стенах висели традиционные семейные фотографии. В центре – все семейство тридцать лет назад, Ханна в центре, Калли за ней, справа Фолькер в пубертатном периоде, слева Катарина, примерно лет десяти. Мои бабушка с дедушкой на свою золотую свадьбу получили от нас такую же фотографию. Рядом я узнала свадебную фотографию Катарины, Фолькера в морской форме и множество детских снимков, наверное, дочери Катарины. Я задумалась: когда папа виделся с Калли в последний раз? Папа с нахмуренным лбом бросил журнал назад к остальным.
– Сплошные кулинарные рецепты. И кто все это читает?…
– А когда вы, собственно, виделись в последний раз?
– Совсем недавно. Они с Ханной ездили в Данию и на пароме приехали на Зюльт. Мы как раз тогда мостили подъезд к дому.
– Папа, это было десять лет назад.
– В самом деле? Ну вот видишь. А с дорогой ничего не случилось, каждый камень лежит на своем месте. Это была хорошая фирма.
Калли вернулся с подносом. Три чашки без блюдец, вскрытая упаковка кекса, кофейник из кофемашины с очень светлым на вид содержимым. Он поставил чашки на журнальный столик и налил кофе. Мы с интересом смотрели, как молотый кофе оседал на дно. Калли склонил голову набок.
– Интересно. Откуда тут взяться осадку?
– В кофемашину нужно вставлять фильтр. Ты это сделал?
Папа осторожно помешал жидкость ложкой.
Калли склонился над чашкой.
– Вообще-то да.
– Что значит «вообще-то»?
– Я же не идиот. Разумеется, я вставил. Я не в первый раз варю кофе. Кристина, взгляни.
– Может быть, фильтр склеился?
Калли взболтал жидкость в кофейнике, и осадок поднялся.
– Да, и что теперь?
Я посмотрела на желто-коричневую бурду.
– Сварить новый кофе…
Папа решительно опрокинул содержимое чашки обратно в кофейник:
– А пшеничное пиво у тебя есть?
– Да, есть. Слишком много кофе тоже нехорошо. У меня в последнее время сразу начинается изжога. Кристина, может, сока хочешь?
– Сока?
Я прикинула в уме, не берет ли Калли в расчет мой детский возраст.
– Могу налить тебе ликерчика.
Значит, он не имел в виду мой возраст, просто пшеничное пиво – напиток для мужчин.
– Нет, спасибо, не нужно ликерчика, Калли, просто воды.
– Я схожу в подвал, одну минуту.
Папа посмотрел ему вслед и наклонился ко мне.
– Он же совершенно не справляется без жены. Даже кофе сварить не в состоянии, как он вообще себя обслуживает? Мне придется о нем позаботиться, не могу на это смотреть. Мы, в конце концов, все же друзья.
Не успела я спросить, что он имеет в виду, как вернулся Калли. Он открыл бутылки и поставил бокалы.
– Ну, – поднял он бокал и кивнул нам, – добро пожаловать на мой остров!
Папа и Калли выпили. Потом Калли вопросительно посмотрел на меня:
– Ты не пьешь? Ах, Боже мой, ты же просила воды. Скажи, Хайнц, ты тоже иногда становишься забывчивым?
– Нет. У меня превосходная память. Это благодаря тому, что я вожу по острову приезжих. И иногда решаю судоку. Знаешь, тебе нужно тренировать клетки мозга. Помогает от склероза и все такое.
Читать бесплатно другие книги:
