Любовь дерзкого мальчишки Вернер Элизабет
— Ради Бога, не внушай ему подобных мыслей! — воскликнула Ванда. — Ради свидания с нами он совершит какое-нибудь безумие.
— Этого он не сделает, — серьезно произнесла княгиня, — так как получил строжайший приказ не покидать своего поста. Что он пишет тебе? Письмо ко мне очень короткое и написано наспех; твое, кажется, более содержательное?
— Оно содержит очень мало из того, что для нас, вынужденных бездействовать, представляется самым важным. Лев пишет только о своей любви и в самый разгар войны находит время мучиться своей ревностью.
— Странный упрек из уст невесты! — с легкой насмешкой заметила княгиня. — Другая на твоем месте была бы счастлива, что даже в такое время мысли ее жениха поглощены ею.
— Речь идет о борьбе не на жизнь, а на смерть, и я требую от мужчины подвигов, а не любовных клятв.
— Теперь, когда представляется случай проявить себя, Лев, без сомнения, воспользуется им, — возразила княгиня, нахмурившись и складывая письма. — По всей вероятности, на этих днях надо ждать сражения около самой границы. Какое большое значение могла бы иметь при этом Вилица!
Ванда посмотрела на тетку своими темными глазами.
— Вилица? — повторила она. — Знаешь, тетя, я, конечно, понимаю необходимость, удерживающую тебя там, но не была бы в состоянии приносить такую жертву и ежедневно видеться с человеком, с которым была в таких же отношениях, как ты со своим сыном.
— Да этого никто, кроме нас двоих, и не выдержит, — с горькой иронией ответила княгиня. — Надо отдать справедливость, Ванда, ты была права в своем суждении относительно Вольдемара; я представляла себе борьбу с ним более легкой.
— Он — твой сын, ты все время забываешь об этом.
Княгиня подперла голову рукой.
— Он достаточно позаботился о том, чтобы я этого не забывала; к несчастью, Нордек не оставил мне мальчика и я никогда не могла быть ему настоящей матерью. Будь иначе, я воспитала бы его в духе нашего народа. — Тон, которым говорила княгиня, был совершенно необычен в ее устах по отношению к старшему сыну, ведь до сих пор все нежные чувства, столь редко проявлявшиеся у нее, относились к младшему. — Но все равно мы враги и останемся ими. Это надо перенести так же, как и многое другое! — воскликнула княгиня и, вдруг оборвав свою речь, как бы не желая поддаваться овладевшему ею настроению, поспешно встала.
В эту минуту вошел слуга с докладом, что приехал дворецкий из Вилицы и немедленно желает видеть княгиню.
— Павел? Значит, что-то случилось? Пусть войдет!
Вошел Павел. Это был слуга покойного князя Баратовского, последовавший за ним в изгнание и теперь занимавший в Вилице место дворецкого. Старик казался взволнованным и встревоженным.
— Что скажешь? Что случилось в Вилице? — спросила княгиня.
— В самой Вилице ничего, — доложил Павел, — но в пограничном лесничестве… там опять вышли неприятности с солдатами. Лесничий наставил патрулю всяких препятствий по дороге, дело чуть не дошло до открытого столкновения.
С уст княгини чуть не сорвался возглас сильнейшего недовольства.
— Глупость этих людей вечно нарушает наши планы! Именно теперь, когда нужно во что бы то ни стало отвлечь внимание от этого лесничества, они умышленно обращают его на себя. Ведь я же приказывала Осецкому быть осторожным и сдерживать своих подчиненных. Туда непременно надо послать нарочного и напомнить ему это строгое приказание.
Ванда также подошла ближе; происшествие в пограничном лесничестве, очевидно, сильно заинтересовало и ее.
— Господин Нордек, к сожалению, уже предупредил нас, — нерешительно продолжал Павел. — Он уже дважды предостерегал лесничего под угрозой наказания, теперь же, после этого нового случая, послал ему приказание со всеми своими людьми перебраться в Вилицу.
— А что сделал Осецкий? — поспешно прервала его княгиня.
— Он решительно отказался подчиняться и велел передать хозяину, что пограничное лесничество поручено ему, и он там останется.
На лице княгини выразился испуг. Прошло несколько секунд, пока она проговорила:
— А как решил мой сын?
— Господин Нордек заявил, что после обеда сам съездит туда.
— Один? — воскликнула Ванда.
— Молодой барин всегда ездит один, — ответил Павел.
Княгиня, казалось, не слышала последних слов, очевидно будучи поглощена своими мыслями, но затем, как-то очнувшись от них, проговорила:
— Позаботься, Павел, о том, чтобы сейчас же запрягали, ты поедешь со мной в Вилицу. Ступай!
Старик ушел.
Не успела дверь закрыться, как Ванда быстро подошла к тетке и воскликнула:
— Ты слышала, тетя? Он хочет ехать в лесничество!
— Ну да! — холодно ответила княгиня. — Что же дальше?
— Что дальше? Ты думаешь, что Осецкий покорится?
— Нет, он ни в коем случае не должен этого делать. Его лесничество в данный момент крайне важно для нас; нам непременно нужно иметь там преданных людей. Безумно именно теперь начинать эту историю.
— Теперь лесничество для нас пропало, — с запальчивостью воскликнула Ванда. — Вольдемар заставит там всех подчиняться только ему.
— В данном случае он этого не сделает, — ответила княгиня, — так как избегает какого бы то ни было насилия. Я знаю, что его очень просили об этом; власти очень боятся, что восстание перейдет сюда. Осецкий уступит только силе, Вольдемар же так не поступит.
— Но ты ведь не допустишь этого? — воскликнула молодая графиня. — Ты ведь поедешь в Вилицу, чтобы предостеречь и удержать его?
Княгиня с изумлением посмотрела на свою племянницу.
— Что тебе вздумалось? Предостережение из моих уст выдало бы Вольдемару все, что теперь еще, может быть, можно предотвратить.
— Ты думаешь, что твой сын допустит, чтобы ему отказывались повиноваться? Тетя, ты ведь знаешь, что этот дикий человек Осецкий способен на все, да и его помощники не лучше его!
— Вольдемар также знает это, — с полным спокойствием ответила княгиня, — а потому не станет раздражать их.
— Они ненавидят его, — дрожащими губами проговорила Ванда. — Однажды, когда он ехал в это лесничество, пуля уже пролетела над его головой, другая же может в него попасть.
— Откуда ты это знаешь?
— Один из наших рассказывал мне, — быстро спохватившись, ответила Ванда.
— Басня, вероятно выдуманная доктором Фабианом, — заметила княгиня. — Ведь он все время дрожит за своего воспитанника. Вольдемар — мой сын, и это спасет его от всяких нападений.
— Если страсти разгорятся, то уже не спасет, — довольно неосторожно воскликнула Ванда, теряя самообладание. — Лесничему ты тоже приказала быть осторожным и видишь, как это исполняется.
Княгиня угрожающе посмотрела на племянницу.
— Не лучше ли было бы тебе приберечь свои усиленные заботы для наших? Кажется, ты забываешь, что Лев ежедневно подвергается такой же опасности.
— Да, но если бы мы знали это и имели возможность его спасти, то, не теряя ни минуты, поспешили бы к нему на помощь! — горячо воскликнула молодая графиня.
— Вольдемар знает о грозящей ему опасности и должен быть благоразумным; теперь не такое время, чтобы играть ею. Если же он, несмотря ни на что, прибегнет к насилию, то пусть сам и отвечает за последствия.
Ванда слегка вздрогнула, заметив взгляд княгини, сопровождавший эти слова.
— И это говорит мать! — воскликнула она.
— Это говорит глубоко оскорбленная мать, которую сын довел до крайности! Он виноват в том, что мы стали друг другу врагами, он, только он. Так пусть же он один отвечает за все, что связано с этой враждой!
В ее голосе звучала ледяная холодность, в нем не было и следа материнского чувства. Она собиралась выйти, чтобы приготовиться к отъезду, но тут ее взгляд упал на Ванду.
Девушка не произнесла ни слова, но ее взгляд с такой угрюмой решимостью встретился с глазами тетки, что та остановилась.
— Я хотела бы напомнить тебе одно, — сказала княгиня, и ее рука тяжело легла на руку племянницы, — если я не предупреждаю Вольдемара, то это не смеет сделать и никто другой, потому что это будет изменой нашему делу. Почему ты так вздрогнула при этом слове? А как бы ты оценила, если бы владелец Вилицы получил — хотя бы через третьи или четвертые руки — известия, которые открыли бы ему наши тайны? Ванда, до сих пор Моринским еще никогда не приходилось раскаиваться в том, что они доверяли свои планы женщинам из своей семьи. Между ними еще никогда не было изменниц!
— Тетя! — Ванда воскликнула с таким ужасом, что княгиня медленно сняла свою руку с ее руки.
— Я только хотела втолковать тебе, что тут поставлено на карту, — продолжала княгиня. — И думаю, что ты захочешь прямо посмотреть отцу в глаза, когда он вернется обратно. Как ты после того смертельного страха, который теперь снедает тебя и который ты тщетно стараешься скрыть, встретишь взгляд Льва, это твое дело! Но если бы я когда-нибудь подозревала, что этот удар ожидает Льва, и притом со стороны брата, то постаралась бы всеми силами подавить его роковую любовь к тебе, вместо того чтобы поощрять ее. Теперь уже слишком поздно как для него, так и для тебя, в этом я убедилась только что.
Молодой графине не пришлось что-либо отвечать, так как в эту минуту вошел Павел с докладом, что лошади поданы. Десять минут спустя княгиня была готова и садилась в ожидавшие ее сани. Прощание с племянницей было непродолжительным и происходило в присутствии слуги, но Ванда прекрасно поняла взгляд, который бросила ей тетка. Она молча положила свою холодную как лед руку на руку княгини, и та, казалось, удовлетворилась этим безмолвным обещанием.
Молодая графиня наконец осталась наедине с собой и со своей тревогой, указывавшей ей на опасность, которой не хотела верить тетя. Ванда стояла у письменного стола, на котором еще лежали письма отца и Льва. Несколько слов, набросанных на бумаге и посланных в Вилицу, могли предотвратить все. Девушка была достаточно посвящена в планы организации и знала, какое значение имело пограничное лесничество: там хранилась часть оружия, а потому было необходимо иметь преданного человека, на которого можно было бы рассчитывать; удаление лесничего было равносильно потере этого значимого для партии поста.
Нордек редко приезжал в это отдаленное лесничество, так как у него было слишком много дел в Вилице; если он увидит теперь, что там открыто противятся его приказаниям, то без всякого сожаления примет свои меры. А он неминуемо должен будет открыть все, если получит предупреждение, что там ему грозит опасность.
Все это очень четко представилось Ванде, но в то же время ей была ясна опасность, грозившая Вольдемару. Увы! Ужасное слово «измена» парализовало всю силу ее воли. Она сама угрожала Льву своим презрением, когда он в припадке ревности колебался исполнить свой долг, теперь же этот долг повелевал ей не писать тех слов, которые могли избавить Нордека от опасности.
Ванда тщетно искала какой-либо выход, перед ней все время неумолимо стояло грозное «да» или «нет».
Прошло уже более часа, и девушка совершенно обессилела от этой ожесточенной борьбы; ее лицо ясно выражало, что она пережила за этот час, она была не в состоянии больше бороться и даже думать и, в изнеможении опустившись в кресло, закрыла глаза.
Тут перед ней снова тихо выплыло сотканное когда-то из солнечного света и шума моря видение, которое оплело своими чарами два юных сердца, не подозревавших тогда, что оно означало. С того осеннего вечера в лесу оно часто появлялось перед молодой графиней, и никакие усилия воли не могли заставить его исчезнуть. Теперь оно снова стояло перед ней, как бы начертанное волшебной рукой и озаренное ярким золотистым сиянием. Ванда боролась против этого очарования со всей страстностью и энергией своего характера. Она отдалила разлукой и расстоянием человека, которого хотела ненавидеть, потому что он не принадлежал к друзьям ее народа; она искала спасения в этой, теперь столь ярко вспыхнувшей, вражде обеих наций… но какой смысл имела вся эта отчаянная борьба, когда победа все-таки не была достигнута? Теперь уже больше не могло быть речи о мечте или самообладании. Она знала теперь, какие чары завладели ею тогда на Буковом полуострове, она осознавала, что разорванные нити этих чар начали опутывать ее тогда в лесу и окончательно сковали теперь. Она знала также, какие сокровища открыл ей старый чудесный город — увы! — лишь на несколько мгновений, чтобы затем снова исчезнуть в морской пучине. Только в одном старая легенда не солгала ей: воспоминание о нем не хотело исчезать, тоска не прекращалась, и среди всей этой вражды, борьбы и сопротивления нежно и таинственно звучали из морской глубины волшебные колокола Винеты.
Ванда медленно поднялась. Ужасная борьба в ее душе между любовью и долгом была окончена; эти последние минуты решили все. Она не поспешила к письменному столу и не взялась за перо, а дернула за звонок и позвала слугу. Она опиралась на стол, ее рука дрожала, но лицо было спокойно и выражало твердую решимость.
— Если дело дойдет до крайности, то я вмешаюсь, — дрожащими губами прошептала она. — Его мать совершенно спокойно и равнодушно позволяет ему идти навстречу опасности, ну так я спасу его!
Опасное лесничество находилось всего на расстоянии получаса ходьбы от границы. Довольно большой красивый дом, назначенный для лесничего и построенный покойным Нордеком, имел теперь запущенный вид, так как в течение двадцати лет совершенно не ремонтировался; теперешний лесничий был обязан своим местом исключительно влиянию княгини, которая воспользовалась смертью его предшественника, чтобы устроить одного из своих приверженцев, который был предан ей телом и душой.
Глава 19
Лес и дом лесничего были еще сильно занесены снегом. В большой комнате первого этажа находился сам лесничий вместе со своими помощниками и несколькими работниками; у всех за плечами были ружья, и они, по-видимому, ожидали своего хозяина, но о повиновении, очевидно, не было и речи: насупленные, упрямые лица людей не предвещали ничего хорошего. Тем не менее все они стояли в данную минуту в почтительных позах, так как с ними была и молодая графиня Моринская.
— Вы поставили нас в скверное положение, Осецкий, — проговорила она. — На вас возлагалась обязанность заботиться о том, чтобы лесничество осталось вне подозрений, а вместо этого вы заводите ссоры с патрулем. Княгиня очень недовольна. Я явилась от ее имени, чтобы еще раз запретить вам какие бы то ни было выходки. Ваше самовольство уже причинило нам много вреда.
Этот упрек, по-видимому, произвел на лесничего впечатление, он опустил глаза, и в его голосе прозвучало нечто вроде раскаяния:
— На этот раз я не мог сдержать своих людей. Ах, если бы только княгиня и вы, ваше сиятельство, знали, каково нам тут сидеть сложа руки, когда по ту сторону границы идет такая борьба! У всякого терпение лопнет. Если бы я не знал, что мы тут необходимы, то мы уже давно были бы там.
— Вы останетесь здесь! — решительно проговорила Ванда. — Вам известно приказание моего отца; это лесничество непременно должно быть нашим, а там у него людей достаточно. Но теперь главное вот в чем: сегодня здесь будет господин Нордек.
— Да, — с насмешкой произнес лесничий, — он хочет заставить нас подчиниться. Повелевать Нордек умеет, но еще вопрос, найдется ли хоть один человек, который захочет ему повиноваться!
— Что вы хотите этим сказать? — спросила графиня. — Разве вы забыли, что Вольдемар Нордек — сын вашей госпожи?
— Князь Баратовский — ее сын и наш господин! — воскликнул лесничий. — Если же она и потеряет своего Нордека, то вряд ли будет горевать о нем больше, чем о его отце. Да и вообще это было бы самое лучшее; тогда управлять всем станет княгиня, а молодой князь будет ее наследником, как, в общем, следовало бы.
Ванда побледнела. Так вот до чего довела роковая рознь между матерью и сыном!.. Подчиненные уже хладнокровно рассуждали о том, какие выгоды представляет смерть Вольдемара его ближайшим родным! Ванда чувствовала, что к ней здесь относятся с уважением только как к дочери графа Моринского и племяннице княгини, явившейся от ее имени; если бы только находящиеся здесь догадались, что именно привело ее сюда, то ее власти пришел бы конец, а вместе с тем исчезла бы и возможность спасти Вольдемара. Поэтому молодая девушка поняла, что ей необходимо сохранить полное самообладание.
— Не смейте трогать вашего хозяина, — произнесла она повелительно, но так спокойно, как будто действительно исполняла возложенное на нее поручение. — Что бы ни случилось, княгиня хочет, чтобы ее сын оставался невредимым. Осецкий, вы должны повиноваться во что бы то ни стало — именно этого от вас ждет княгиня. Вы уже разгневали ее однажды своим непослушанием, не делайте этого вторично!
Лесничий с недовольством стукнул своим ружьем о пол, но ни он, ни остальные не решились даже роптать, ведь речь шла о приказании княгини, которая пользовалась авторитетом.
Ванда, безусловно, достигла бы своей цели, если бы имела возможность дольше воздействовать на этих людей. Но в эту минуту подъехали сани, и все посмотрели в окно. Молодая графиня всполошилась; тревожно оглядевшись по сторонам, она скользнула к маленькой двери, находившейся в глубине комнаты, и быстро произнесла:
— Уже! Откройте мне скорее эту дверь, Осецкий! Вы ни одним звуком не должны выдавать мое присутствие!
Лесничий поспешно подчинился; он знал, что молодой хозяин ни в коем случае не должен был видеть здесь графиню Моринскую. Ванда проскользнула в маленькую полутемную каморку, дверь за ней захлопнулась.
Две минуты спустя появился Вольдемар. Он остановился на пороге и долгим взглядом обвел лесников, с ружьями в руках окруживших своего начальника. Затем совершенно спокойно обратился к лесничему:
— Я не предупреждал о своем приезде, Осецкий, но вы тем не менее, кажется, подготовлены к этому?
— Да, господин Нордек, мы ждем вас, — последовал лаконичный ответ.
— С оружием? Что означают эти ружья в ваших руках? Уберите их!
Предостережение графини Моринской, вероятно, оказало свое действие — лесники повиновались. Лесничий первый поставил ружье, хотя на таком расстоянии, что мог свободно достать его рукой; остальные последовали его примеру.
Вольдемар вошел в комнату.
— Я приехал сюда, Осецкий, чтобы потребовать от вас объяснений по поводу недоразумения, которое произошло вчера, — снова начал он. — Посыльный, вероятно, не понял вашего ответа на мое письменное приказание. Что, собственно, вы поручили мне передать?
Этот краткий точный вопрос не допускал никаких отговорок и требовал такого же определенного ответа, однако лесничий колебался, у него явно не хватало мужества повторить в лицо своему хозяину то, что он сказал вчера посыльному.
— Я пограничный лесничий, — наконец произнес он, — и думаю, что останусь им, пока нахожусь у вас на службе, господин Нордек. Я отвечаю за свое лесничество, а потому управлять им должен я, а не кто-либо другой.
— Однако вы показали, что неспособны на это, — серьезно ответил Нордек. — Вы или не хотите, или не можете сдерживать ваших людей. Я уже дважды предупреждал вас, вчерашний случай был третьим и последним.
— Я не могу сдержать своих людей, когда они в такое смутное время сталкиваются с солдатами.
— Поэтому-то вы и должны отправиться в Вилицу.
— А мое лесничество?
— Останется под присмотром помощника управляющего Фельнера, пока приедет новый лесничий, который был предназначен для Вилицы, а вы займете его место. Во всяком случае, вы должны завтра же очистить лесничество. Вам, я думаю, известно, что я не отменяю отданных мной приказаний. Дом лесничего в Вилице в данное время пуст. Или вы завтра со всеми вашими людьми переберетесь туда, или же будете уволены.
Среди лесников послышался угрожающий ропот. Осецкий, подойдя вплотную к молодому Нордеку, воскликнул:
— Ого! Так не годится! Я не поденщик, которого сегодня нанимают, а завтра увольняют. Вы можете уволить меня, но до осени я имею право оставаться здесь, так же как и мои люди, которых нанял я. Мой участок — пограничное лесничество, другого я не хочу и не пойду никуда. Ну а если кто-нибудь захочет прогнать меня отсюда, то пусть попробует.
— Вы заблуждаетесь, — ответил Вольдемар, — лесничество принадлежит мне, а лесничий должен подчиняться моим приказаниям. Не предъявляйте прав, которые вы утратили сами, по своей вине. То, что учинили вчера ваши люди, заслуживает лишь строгого наказания, и если вы не подверглись ему, то лишь благодаря моему ходатайству в Л. Вы немедленно подчинитесь моим требованиям, или я сегодня же предложу командующему войсками лесничество в качестве наблюдательного поста и завтра же здесь будут солдаты.
Осецкий сделал движение, чтобы схватить ружье, но одумался.
— Этого вы не сделаете, господин Нордек, — глухо сказал он.
— Это я сделаю, как только дело дойдет до неповиновения и сопротивления. Решайте! Будете вы завтра в Вилице или нет?
— Нет, десять раз нет! — со страшным раздражением крикнул Осецкий. — Я имею приказание не уступать лесничества.
— Приказание? От кого?
Лесничий спохватился, но было уже поздно; слово было произнесено, и его нельзя было вернуть.
— От кого же вы получили приказ, который так противоречит моему? — повторил молодой хозяин. — От княгини Баратовской?
— А хотя бы и от нее! — злобно проговорил Осецкий. — Княгиня в течение многих лет повелевала нами, почему бы ей не делать этого и теперь?
— Потому что теперь здесь есть хозяин, — холодно ответил Вольдемар. — Значит, вы имеете приказание во что бы то ни стало оставаться в лесничестве и уступить только силе?
Осецкий молчал. Его неосторожное слово открыло Нордеку, что это сопротивление имело гораздо большее значение, чем он придавал ему.
— Однако все равно, — снова начал он, — не будем говорить о прошедшем, но с завтрашнего дня пограничное лесничество будет передано другому; об остальном мы можем столковаться в Вилице. Значит, до завтра!
Вольдемар повернулся, чтобы уйти, но Осецкий преградил ему дорогу; снова схватив в руки ружье, он воскликнул:
— По-моему, лучше все решить теперь раз и навсегда. Я не уйду отсюда ни в Вилицу, ни куда-либо в другое место; но вы также не уйдете отсюда до тех пор, пока не отмените своего приказания.
Его подчиненные как по команде взялись за ружья и в одну минуту окружили молодого помещика. Однако он, сохранив все свое хладнокровие, спокойно спросил:
— Что это значит? Угроза?
— Понимайте как хотите, только вы не сойдете с этого места, пока не отмените своего приказания. Теперь мы скажем: «Или — или». Берегитесь!
Эта угроза была встречена шумным одобрением со стороны остальных лесников, и шесть ружей, направленных на Вольдемара, подтвердили слова Осецкого. Однако на лице молодого человека не дрогнул ни один мускул, только лоб нахмурился, когда он с невозмутимым спокойствием скрестил руки на груди и полупрезрительным тоном произнес:
— Вы дураки и совершенно забываете, какие последствия это будет иметь для вас самих. Вы погибнете, если тронете меня. Преступление будет тотчас же раскрыто.
— А для чего же у нас под боком граница? — язвительно произнес лесничий. — Там никому до этого нет дела. В последний раз спрашиваю вас: даете ли вы слово в том, что все мы останемся здесь и сюда не ступит нога солдата?
— Нет, — сказал молодой помещик, не трогаясь с места.
— Одумайтесь, господин Нордек, пока не поздно! — задыхаясь от злобы, воскликнул Осецкий.
Вольдемар несколькими быстрыми шагами подошел к стене.
— Нет, говорю вам. — С этими словами он вынул револьвер и направил его на лесничего. — Одумайтесь вы; некоторые из вас, наверно, поплатятся своей жизнью за это покушение, я стреляю так же хорошо, как и вы.
Эти слова подняли целую бурю, послышались угрозы, ругательства и проклятия; все взвели курки, и только Осецкий хотел подать сигнал к нападению, как дверь распахнулась, и в следующий момент возле Вольдемара очутилась Ванда.
Лесники, увидев графиню возле своего хозяина, на мгновение остановились, Нордек же совершенно опешил и не мог объяснить себе это неожиданное появление. Но вдруг он понял все. Смертельная бледность Ванды, решительность, с которой она встала возле него, дали ему понять, что она знала о грозившей ему опасности и была здесь ради него.
Положение было слишком угрожающим и не давало молодым людям возможности объясниться или обменяться хоть несколькими словами. Ванда повелительно обратилась к нападающим. Вольдемар, плохо понимавший по-польски, разобрал только, что она приказывала и угрожала им, но безуспешно; ответы звучали грубо и грозно, лесничий топнул ногой, по-видимому, отказываясь повиноваться.
— Довольно, Ванда! — тихо проговорил Вольдемар. — Дело дошло до борьбы, вы не можете больше сдерживать ее. Отойдите! Дайте мне место, чтобы защищаться.
Графиня не послушалась и осталась на своем месте; она знала, что единственное спасение Нордека в ее непосредственной близости. Лесники еще не решались их трогать, но приближался момент, когда и это средство спасения будет невозможным.
— Отойдите, графиня! — раздался голос лесничего. — Посторонитесь, или я буду стрелять и в вас! — и он поднял ружье.
Ванда видела, как он поднес палец к курку, и, не помня себя от страха за жизнь Вольдемара, бросилась к нему на грудь, прикрывая его своим собственным телом. Раздался выстрел, на который в тот же момент ответил револьвер Нордека. Лесничий с глухим стоном упал на пол. Пуля Вольдемара попала в цель; он сам и Ванда остались невредимыми, движение молодой девушки, которым она хотела оградить его от смертельной опасности, спасло их обоих.
Все это произошло так быстро, что никто из присутствующих не успел принять участия в этой борьбе. Теперь все увидели лесничего, лежавшего на полу, и молодого хозяина с оружием наготове. Наступила мертвая тишина, никто не шевелился.
После выстрела Вольдемар оттеснил Ванду на свое, до некоторой степени защищенное, место, стал впереди нее и одним взглядом оценил создавшееся положение; он был окружен, выход прегражден, его револьверу противостояли шесть заряженных ружей. Если бы дело дошло до борьбы, то он и Ванда погибли бы. О защите нечего было и думать, здесь могла помочь только смелость, может быть, безумная, но тем не менее это средство следовало испытать.
Вольдемар выпрямился во весь рост и, оттолкнув рукой дула двух ближайших ружей, стал среди нападающих.
— Долой оружие! — крикнул он во весь свой мощный голос. — Я не допускаю неповиновения в своих владениях. Вот видите, тут лежит первый, попытавшийся ослушаться! Всякого, кто вздумает подражать ему, постигнет та же участь. Опустите ружья, говорю вам!
Люди как бы окаменели от изумления и молча глазели на своего хозяина, который остался невредимым; никогда не дававшая промаха пуля Осецкого не задела его, тогда как лесничий лежал на полу, пораженный в самое сердце. В том движении, с которым отшатнулись от Вольдемара ближайшие лесники, был заметен оттенок суеверного ужаса; они медленно опустили ружья. Его безумно смелая попытка закончилась полным успехом.
Тогда молодой Нордек обернулся и, взяв Ванду за руку, тем же повелительным голосом произнес:
— А теперь дайте дорогу! Посторонитесь!
Некоторые из лесничих не двинулись с места, но передние нерешительно отступили, и проход к двери освободился; никто не произнес ни слова противоречия, и все молча пропустили Вольдемара и графиню. Нордек знал, что он лишь на несколько минут отсрочил опасность, что она еще усилится, как только лесники опомнятся и осознают превосходство своих сил, но вместе с тем он понимал, что малейшее проявление страха могло быть губительным, а потому медленным шагом вышел из дома.
Там ожидали сани, и смертельно бледный от страха кучер поспешил им навстречу. Выстрелы привлекли его к окну, и он, вероятно, видел все происшедшее. Вольдемар быстро усадил в сани свою спутницу, а затем вскочил сам, отрывисто проговорив:
— Трогай!.. до тех деревьев шагом, а потом как можно скорее в лес!
Кучер повиновался. За несколько минут они достигли деревьев, а затем лошади помчались во весь дух. Вольдемар все еще держал в одной руке револьвер со взведенным курком, внимательно глядя по сторонам, а другой крепко обхватил Ванду. Только когда они отъехали на значительное расстояние от лесничества и опасность посланной вдогонку пули исчезла, он обратился к своей спутнице. Тут он заметил, что рука молодой девушки в крови, и, только что с невозмутимым спокойствием шедший навстречу опасности, побледнел как полотно.
— Пустяки! — проговорила Ванда, спеша предупредить его вопрос. — Вероятно, меня задела пуля Осецкого; я только сейчас это почувствовала.
Вольдемар выхватил платок и помог ей перевязать руку. Он хотел заговорить, но молодая графиня безмолвно повернула к нему свое смертельно бледное личико; на нем было такое умоляющее выражение, что Нордек промолчал и произнес только ее имя, но в этом слове выражалось больше, чем в самом страстном объяснении. Его глаза искали ее взгляд, но напрасно — она больше на него не смотрела.
— Не надейтесь ни на что, — глухо и еле слышно наконец проговорила она. — Вы — враг моего народа, а я — невеста Льва Баратовского.
Глава 20
Происшествие в пограничном лесничестве, окончившееся смертью лесничего Осецкого, не могло остаться скрытым и, конечно, вызвало большое волнение в Вилице. Это открытое столкновение с кровопролитием было крайне неприятно княгине. Управляющий и доктор Фабиан были очень встревожены, а все служащие разделились на два лагеря: одни поддерживали княгиню, другие — Вольдемара. Это событие крайне осчастливило только одного человека: это был асессор Губерт, как раз находившийся в это время у Франка. По делам службы ему пришлось отправиться в замок и допрашивать хозяина; обо всем этом Губерт мечтал уже давно, а потому с изумительным усердием принялся за следствие. На следующее же утро он поехал в лесничество, чтобы допросить лесников, но нашел дом уже пустым, они предпочли избежать ответственности и переправились через границу.
— Они исчезли, — заявил он управляющему, совершенно подавленный этим событием.
— Я мог бы сказать вам это заранее, — ответил Франк. — Это самое умное, что они могли сделать. Да и оставьте вы их в покое!.. Господин Нордек вовсе не желает, чтобы раздували это дело.
— Желание господина Нордека здесь не учитывается, он должен подчиняться законам. А здесь речь идет о заговоре.
При этих словах Франк привскочил.
— Господи помилуй, вы опять начинаете!
— А чем же иначе вы объясните присутствие графини Моринской? — с торжеством спросил асессор. — Что она делала в этом уединенном лесничестве, принадлежащем Вилице? Нам ведь известна роль, которую она и княгиня играют во всем этом движении. Она ненавидит своего двоюродного брата, задумала весь этот план убийства и хотела вырвать у него из рук оружие, когда он прицелился в Осецкого! Но господин Нордек прямо-таки великолепен: он не только подавил весь этот бунт, но захватил его зачинщицу и привез ее в Вилицу. Всю дорогу он не удостоил ее ни одним словом, но крепко держал, чтобы она не убежала. Мне все это достоверно известно, потому что я допрашивал кучера.
— Да, вы мучили его битых три часа, — с легкой досадой перебил его Франк, — И совсем сбили с толку бедного малого, так что он на все отвечал «да». Только показания господина Нордека могут иметь значение.
— Господин Нордек принял меня очень свысока и сказал: «Умерьте свое рвение, господин Губерт». Удивительно!.. при всем своем усердии и заботах о благополучии государства я пожинаю только неблагодарность!
Управляющий откашлялся и собирался воспользоваться элегическим настроением Губерта, чтобы перевести разговор на его сватовство и без околичностей заявить ему, чтобы он не питал никаких надежд на брак с его дочерью, но в эту минуту с поручением от Вольдемара появился злополучный кучер, возивший его в лесничество. Губерт спохватился, что забыл задать ему еще несколько важных вопросов, и, несмотря на все протесты Франка, увел его в свою комнату, чтобы с новыми силами приступить к допросу. Управляющий покачал головой, он начал теперь соглашаться с тем, что его дочь не совсем неправа, отказывая такому жениху, в каждом подозревавшему заговорщиков.
Однако в эту минуту Маргарита следовала примеру асессора, она очень обстоятельно и настойчиво допрашивала доктора Фабиана, сидевшего против нее в гостиной. Он должен был со всеми подробностями рассказать ей все, что слышал от Вольдемара относительно вчерашнего происшествия. К сожалению, он знал не больше того, что было известно в доме управляющего; Вольдемар умолчал об участии в этом графини Моринской, а именно это и был вопрос, больше всего интересовавший Маргариту.
— Вы совершенно не умеете пользоваться своим влиянием! — с упреком произнесла она. — Если бы я была другом господина Нордека, то знала бы гораздо больше, он рассказал бы мне каждую мелочь, я с самого начала приучила бы его к этому.
— Это вряд ли удалось бы вам. Такую натуру, как у Вольдемара, ни к чему нельзя приучить, а меньше всего к откровенности. Никто из его близких никогда не знает, что творится у него на душе… и надо знать его так хорошо как я, чтобы понять, чувствует ли он вообще что-нибудь.
— Ну да, понятно! У него ведь нет сердца, — перебила его Маргарита, всегда очень быстрая в своих выводах. — Это видно с первого же взгляда. Его все боятся, но никто не любит; я уверена, что и он никого никогда не любил… у него вовсе нет сердца.
— Простите, вы совершенно неправы! — Фабиан был совершенно вне себя от подобного предположения. — У Вольдемара прекрасное сердце, только он не умеет или, вернее, не хочет показывать этого.
— Ну, во всяком случае, он крайне неприветлив, — настаивала Маргарита. — И я совершенно не понимаю, как вы можете так его любить. Вчера вы были вне себя из-за опасности, угрожавшей ему, а сегодня, вероятно, опять что-то стряслось в замке, потому что вы сильно встревожены и не в духе. Сознайтесь! Я это заметила сразу же, как только вы вошли. Господину Нордеку еще что-то угрожает?
— Нет, нет, — поспешно заявил доктор. — Речь идет отнюдь не о Вольдемаре, а только обо мне. Сегодня утром я получил известие из И. Оно меня, правда, очень взволновало, но вовсе не привело в дурное настроение, даже наоборот.
— Что же, это историческое чудовище, этот Шварц опять вас огорчил? — спросила Маргарита с таким воинственным видом, словно собиралась немедленно вступить с этим профессором в борьбу.
Фабиан отрицательно покачал головой.
— Боюсь, что на этот раз именно я доставил ему очень большое огорчение, хотя и против своей воли. Шварц подал в отставку, она была принята и теперь решено, что он покидает университет…
— Кажется, вы собираетесь упрекать себя за это? Это так на вас похоже!..
— Это еще не все, — нерешительно проговорил Фабиан. — Речь идет о том, чтобы я занял его место. Профессор Вебер пишет, что освободившуюся кафедру предполагается предложить мне, человеку совершенно незначительному, единственная заслуга которого состоит только в одной сочиненной и изданной книге. Это нечто настолько необычное, неслыханное, что я первое время был совершенно ошеломлен от удивления.
Маргарита не выказала ни малейшего изумления и, по-видимому, находила все в порядке вещей.
— Это вполне разумно, — изрекла она. — Вы — гораздо более выдающийся ученый, чем Шварц; ваше произведение стоит несравненно выше его сочинений!
— Помилуйте, но ведь вы не знаете ни профессора, ни его сочинений, — робко заметил Фабиан.
— Это не имеет значения, я знаю вас! — авторитетно заявила молодая девушка. — Вы, конечно, примете это предложение?
Фабиан смотрел в пол; прошло несколько секунд, пока он ответил:
— Вряд ли. Несмотря на то, что это предложение очень почетно, я не решаюсь принять его, так как боюсь, что не справлюсь с такой задачей. Кроме того, я не могу оставить Вольдемара, особенно в такое время, когда у него столько забот; это было бы верхом неблагодарности.
— Нет, это было бы верхом эгоизма, если бы господин Нордек принял эту жертву, — перебила его Маргарита. — К счастью, он никогда не согласится, чтобы вы ради него разбивали все счастье своей жизни.
— Ошибаетесь! Я всегда находил удовлетворение в своих занятиях и никогда не знал, что такое счастье, но вполне доволен своей участью.
Последние слова прозвучали довольно печально, но девушка, казалось, не почувствовала ни малейшего сожаления.
— Вы очень странный человек! — воскликнула она. — От такого самоотречения я пришла бы в отчаяние.
— Ну, вы — дело другое, — печально улыбнулся Фабиан. — Вы молоды, выросли в хороших условиях и имеете полное право на счастье, асессор Губерт любит вас…
— Какое отношение к моему счастью имеет асессор Губерт? — запальчиво воскликнула Маргарита. — Вы уже один раз делали мне подобные намеки. Что вы хотите этим сказать?
— Простите, если я был нескромен, — смущенно пробормотал Фабиан. — Я знаю, что это еще не объявлено, но…
— Вы, кажется, серьезно считаете меня невестой этого скучного, глупого Губерта? — совсем рассердилась молодая девушка.
— Помилуйте! — ответил озадаченный Фабиан. — Но асессор ведь еще осенью говорил мне, что с полной уверенностью рассчитывает на ваше согласие.
Маргарита вскочила со стула так, что он упал на пол.
— Вот тебе и на! И во всем виноваты вы, господин Фабиан, вы один! Не смотрите на меня с таким изумлением. Когда-то вы заставили меня послать Губерта в Яново, где он простудился. Из страха, что он заболеет, я ухаживала за ним, и с того дня он вбил себе в голову, что я люблю его.
Она чуть не плакала с досады, но лицо доктора прямо-таки просияло от такого негодования Маргариты.
— Вы не любите асессора? — задыхаясь, спросил он. — Вы не собираетесь выходить за него замуж?
— Я выпишу ему такой отказ, какого еще никогда и на свете не бывало! — энергично заявила молодая девушка и собиралась прибавить еще несколько нелестных эпитетов в адрес Губерта, но, встретив взгляд Фабиана, вдруг страшно покраснела и замолчала.
Наступившая пауза продолжалась довольно долго, Фабиан, очевидно, принимал какое-то решение, что при его застенчивости ему было очень нелегко. Он несколько раз пытался заговорить, однако тщетно, пока говорили только его глаза, но так ясно, что у Маргариты не оставалось сомнения относительно того, что ей предстояло услышать. Однако на этот раз она и не думала убегать или рвать струны рояля, а снова села и стала ждать, что будет дальше.
Через несколько минут Фабиан подошел к ней, конечно, очень робко и боязливо, и заговорил:
— Я действительно думал… то есть я предполагал… искренняя любовь асессора…
Он остановился и сообразил, что совершенно неуместно упоминать об искренней любви асессора, когда он собирается говорить о своей. Маргарита видела, что он совершенно запутался и что она должна его выручить; она бросила своему робкому поклоннику только один взгляд, однако он был достаточно красноречив, так что Фабиан вдруг с неслыханной смелостью продолжал:
— Еще вчера я не осмелился бы сказать вам то, что переполняет мое сердце, тем более что считал вас невестой другого. Но сегодняшнее утро изменило все. Будущее, которое мне предлагают, обещает многое, но принесет ли оно счастье — это зависит от вас. Решайте вы: принять мне его или отклонить?.. Маргарита…
Тут Фабиан дошел как раз до того же места, что и асессор, и остановился. Но Маргарита и не думала убегать, она сидела, опустив глаза, и слушала с большим удовольствием. Объяснение в любви, согласие и даже заключительное объятье — все совершилось очень быстро и без всякой помехи…
А в этот самый момент асессор Губерт спускался с лестницы; он опять допрашивал кучера, и притом так долго и столь усердно, что оба совершенно выбились из сил; теперь он собирался отдохнуть от обязанностей службы, дав волю своим чувствам. На этот раз он твердо решил не уезжать, не получив согласия Маргариты, и, увлекшись этой идеей, с таким шумом распахнул дверь соседней комнаты, что новоиспеченные жених и невеста успели принять совершенно невинный вид. Маргарита сидела у окна, а Фабиан стоял у рояля, который на этот раз, к большой радости Губерта, был закрыт.
Асессор снисходительно поклонился Фабиану, который в его глазах был только отставным домашним учителем. Сегодня, во время предполагавшегося объяснения, присутствие этого педагога было для него совершенно лишним, и он нисколько не старался скрыть это.
— Очень сожалею, что помешал, — произнес он. — Вероятно, вы как раз занимаетесь французским языком?
Эти слова были произнесены настолько высокомерным тоном, что этого не выдержал даже добродушный Фабиан. Он выпрямился и с видом, заслужившим полное одобрение Маргариты, произнес:
— Ошибаетесь!.. мы занимались совсем другой наукой.
Читать бесплатно другие книги:
