Двенадцать детей Парижа Уиллокс Тим
На мосту никого не было, кроме какой-то маленькой девочки.
Девочка его не интересовала, и Гуго даже не знал ее имени. Она выглядела потерянной – не потому, что не знала, где находится, а потому, что была совершенно одна.
Сострадание до добра не доводит. Гуго всегда это знал, а сегодняшний день стал еще одним тому подтверждением. И завтрашний станет. Странно… А вот Карла никогда этого не узнает. Наверное, она считает его законченным негодяем, укравшим ее виолу, но Гуго почему-то чувствовал себя в долгу перед ней.
Он подошел к девочке. Та повернулась, и выяснилось, что она ему знакома.
– Как тебя зовут? – спросил мальчик. – Я Гуго.
– Антуанетта, – ответила малышка. – А где Карла?
– Уплыла по реке. Туда, куда собиралась.
– Почему она оставила меня в соборе?
«Может, ты им не нужна», – хотел сказать Гуго, и это, скорее всего, было правдой.
– Не знаю. Наверное, просто забыла, – ответил он вслух.
– Ты видел меня в соборе.
– Да, но я тут ни при чем, правда?
Девочка признала справедливость его слов. Но она все еще была растеряна и, возможно, обижена.
– Танзер сказал, что это самое безопасное место в городе. Что тебе лучше в соборе, чем с ними, и если бы ты видела их, то не стала бы спорить, – добавил мальчик.
Такое объяснение, похоже, несколько утешило Антуанетту.
– Кто такой Танзер? – заинтересовалась она.
Гуго растерялся – он не знал, с чего начать рассказ об этом страшном рыцаре. Возможно, Матиаса следовало приковать к тележке с дерьмом и дать в руки лопату, потому что он сумасшедший, но мальчик не стал этого говорить.
– Он просто человек, – ответил он наконец.
– А ты отведешь меня домой? – попросила его Антуанетта.
– Я не знаю, где ты живешь.
– А разве ты не возвращаешься во Дворы?
– А куда же еще? Я получил то, что хотел.
Гуго почувствовал вес толстой золотой цепи на шее.
– И даже гораздо больше, – прибавил он с улыбкой.
– Я хотела сказать, возьми меня домой, во Дворы. Можно я пойду с тобой? – спросила его новая знакомая.
– Наверное, но я не буду с тобой нянчиться.
Гуго не знал, хочет этого девочка или нет.
Антуанетта взяла его за руку, и он не стал возражать.
Он пошел через мост, держась в тени, где чувствовал себя уютнее всего.
Девочка посмотрела на футляр с виолой:
– Это тебе дала Карла?
– Она сказала, что мне нужно учиться играть. Что у меня есть отвага.
– Я умею читать ноты.
– Ты? – Гуго посмотрел на свою спутницу сверху вниз. – Ты же ребенок!
– Меня мама научила. Это легче, чем читать книги.
– Научишь меня? Я имею в виду, читать музыку.
– Попробую, – согласилась Антуанетта. Потом она на некоторое время умолкла, но вскоре снова продолжила расспросы: – А почему они тебя не оставили в соборе?
– Я был им нужен, чтобы нести вещи.
– Тогда почему ты не уплыл с ними?
Гуго наморщил лоб. Эта мысль никогда не приходила ему в голову. Он прекрасно понимал, что может присоединиться к Карле и ее спутникам и что именно этого все и ждали. Они принимали это как должное, хотя никто не спрашивал его мнения. Но их заблуждение лишь помогло ему правильно выбрать время, чтобы сбежать с виолой. Гуго не сомневался, что девочка постарше, Паскаль, пристрелила бы его просто ради удовольствия видеть, как он падает.
– Я сделал свое дело, – объяснил мальчик новой приятельнице. – И даже больше. Ты тоже свое сделала.
– Не знаю… – Антуанетта задумалась. – Я ведь ничего не делала.
– Но ты составила Карле компанию, правда? Ей это было очень нужно, можешь мне поверить. Я шел за вами от самого Кокейна, по крышам. Я видел тебя. Ты все время держала ее за руку.
– Наверное… Да, я держала ее за руку.
– Так же, как держишь теперь меня. Ты здорово это умеешь.
– Правда?
– Я хочу есть. Нужно найти какую-нибудь еду.
Они остановились у края моста, рядом с лежащей на дороге цепью, и Гуго стал вглядываться в улицы, тянувшиеся вдоль реки. Они были темными и пустыми. У стен Шатле горели фонари, но людей не было. Мальчик перебежал через дорогу, таща Антуанетту за собой, обогнул мыловарню и нырнул в безымянные проходы и переулки к востоку от Сен-Дени.
Здесь он чувствовал себя в безопасности. Отсюда можно было, не привлекая внимания, добраться до самых Дворов.
– Теперь всё будет по-другому, – мечтал он вслух. – Больше никаких «принеси вина и набери воды». Все станут спрашивать: «Гуго, ты был с Инфантом и Танзером. Что произошло? Что они сделали? И как?»
– А что произошло? – заинтересовалась его спутница.
Гуго не считал нужным отвечать на этот вопрос.
Но другой, тот, который девочка задала на мосту, все еще не давал ему покоя.
– Неважно, – сказал он тихо. – Зачем мне уезжать из Парижа?
Ночь задрожала от рева тысяч животных, которых гнали на бойни. Гуго не видел лица Антуанетты, которая крепче сжала его руку.
– Как сказал Инфант, это величайший город мира, – объявил мальчик.
Эпилог
В пустыне
Масштабы и жестокость массовой резни в Париже усиливались весь следующий день, понедельник, 25 августа. Во вторник крестовый поход против гугенотов достиг апогея.
Слабые духом и более мягкосердечные ополченцы к тому времени уже насытились кровью, и ряды убийц поредели. Но те, кто встал на рассвете и взял в руки оружие для защиты Христа, принадлежали к числу самых честолюбивых и решительных. Ничем и никем не сдерживаемые, они умудрились превзойти все жестокости и мерзости предыдущего дня. Капитаны милиции жаждали завоевать авторитет, а завоевав его, вели по улицам свои банды в сопровождении знамен и барабанов. Священники именем святых покровителей благословляли кровь на их мечах. Изнасилование было объявлено священным орудием. Женщин избивали до смерти вместе с детьми. Мужчин заживо хоронили в навозных кучах. Детей крестили кровью родителей, на убийство которых их заставляли смотреть.
И религиозные братства, и преступников поощряло бездействие всех государственных структур, призванных поддерживать законность и порядок – королевских, военных и городских. Король не решался бросить гвардию на своих самых горячих сторонников, потому что, кроме них, у него почти никого не было. Послов, передававших неудовольствие монарха уничтожением столицы, просто игнорировали. А те, кого посылали городские власти, столкнулись с угрозой для жизни. Военный губернатор исполнял свои обязанности и охранял стены, хотя извне городу ничто не угрожало.
Католики тоже становились жертвами этой преступной волны, однако власти Шатле занимались своими делами. Интриги в борьбе за освободившееся место Марселя Ле Телье были еще более изощренными, чем обычно. В отсутствие свидетелей, которых можно было отправить на дыбу, вину за пытки и убийство Ле Телье возложили на короля воров, некоего Гриманда, которого в понедельник поймал и убил комиссар, впоследствии унаследовавший должность Марселя.
Тело Гриманда – странно распухшее, как отмечали некоторые, – разрубили на четыре части и выставили у городских ворот, хотя в такой обстановке зрителей было мало. Огромная голова какое-то время красовалась на пике рядом с Шатле. Некоторые спрашивали, как человек без глаз мог совершить такое дерзкое преступление, и эта загадка питала и поддерживала легенду о короле Кокейна. Впоследствии череп гиганта очистили от содержимого и выварили, и он служил предметом для разговоров на протяжении всей долгой карьеры преемника Ле Телье. А выйдя в отставку, он подарил череп школе права Падуанского университета – странный каприз, который приписывали его приближающейся старости. Говорят, что череп хранится в подвалах этого почтенного заведения по сей день.
В среду, убедившись, что его власть слишком слаба, чтобы усмирить бушующий ураган, король Карл созвал парламент и заявил, что все произошедшее было совершено по его повелению, дабы предотвратить мерзкий, но неудавшийся заговор.
Преимущества этой хитрости были очевидны. Народ быстро обнаружил, что любит своего монарха. Его храбрости и мудрости, а также направлявшему его руку ангелу посвящали стихи. По городу ходили религиозные процессии со святыми дарами и мощами святой Женевьевы, обретенными благодаря всемогущему Господу, даровавшему победу над гугенотами. Карл IX повелел отчеканить медаль, на которой он был изображен в виде Геракла, убивающего Гидру ереси. Элита, или сильные мира сего, хорошо заработали на этом. В Риме и Мадриде новость была воспринята с воодушевлением, и Ватикан заказал Вазари фрески, увековечивающие это славное событие.
То есть в целом результат Варфоломеевской ночи был признан благоприятным.
В каком-то смысле совет, данный королю его приближенными, оказался правильным. Массовое убийство не уничтожило движение гугенотов, но нанесенный им удар оказался очень силен, почти смертелен, и они от него так и не оправились. Их вожди были устранены, а с ними и возможность финансирования конфликта. Тысячи протестантов отказались от своей веры, потрясенные тем, что Бог позволил безнаказанно уничтожить своих детей. Очень многие приняли крещение, чем сохранили себе жизнь.
Эти несчастья не предотвратили гражданской войны, которая длилась еще двадцать лет – в подобных делах элита чрезвычайно изобретательна. Обладающие властью люди нашли другие причины убивать друг друга до тех пор, пока не погибли все Валуа, а первому из Бурбонов не осталось в наследство от них даже ночного горшка. Новый король, Генрих IV Наваррский, морил голодом Париж, пытаясь усмирить столицу, и хотя у него ничего не вышло, погибло больше тридцати тысяч горожан. Когда же в королевстве наконец воцарился мир, монарх втянул страну в новую войну с Испанией.
Его правлению положил конец кинжал убийцы.
После дня святого Варфоломея кровавое пиршество продолжалось еще месяц и прекратилось скорее от отсутствия подходящих жертв, чем от недостатка энтузиазма. Массовые убийства распространялись по всей Франции, словно волны от брошенного в пруд камня. Подобные камни бросались регулярно – как только пруд успокаивался, все ждали следующего. Но Тангейзер не мог забыть о том, что он помог бросить тот камень, который был направлен в Париж.
Вместе с Карлой и детьми он сталкивался с этими кровавыми волнами во время долгого путешествия домой, однако все они остались целы и невредимы, по крайней мере физически. Матиас не испытывал угрызений совести из-за убитых им людей, даже из-за несчастного менестреля и связанного гугенота, стоявшего на коленях на Паперти, но чувствовал, что ему уже никогда не отмыться после разговора с Рецем.
Конечно, он ни на секунду не допускал, что его совет склонил чашу весов в ту сторону, в которую они в конечном счете опустились. Нет, госпитальер не льстил себе. Подобный совет можно было получить от любого, кто знаком с природой власти и войны. Но Тангейзер ненавидел себя за тщеславие. Ради привилегии проехать полмили на пахнущих лавандой подушках и ощущения собственной значимости как советника он выплеснул ушат помоев, которые можно услышать в любой таверне или прочесть в дешевом памфлете, написанном такими ничтожествами, как Малыш Кристьен. Несмотря на то что один такой ушат был способен загрязнить лишь несколько мозгов, все вместе они слились в бурный поток, водоворот, океан, затопивший дерьмом весь мир. И в это дерьмо мальтийский рыцарь погрузился глубже, чем большинство людей.
Неудивительно, что его желание искупаться в крови было таким сильным.
Правда жгла его душу.
Тангейзер знал, что должен отложить меч.
Любой ценой, даже ценой жизни Карлы и детей.
Он не сомневался, что у него хватит на это воли, но желания сделать это не было ни малейшего.
Как говорил Петрус Грубениус, Истина – это ноша, которую невозможно вынести. Вот почему люди изобретали облегченную, частичную истину и лепили из нее богов.
Не желая испытывать свою волю, Матиас ничего не сказал Карле, и это еще больше ослабляло его дух. Он молчал, опасаясь, что любимая женщина признает его правоту, и тогда ни истине, ни воле уже негде будет спрятаться.
Дело было не в том, что графиня де Ла Пенотье осуждала его преступления. Да она и не осуждала. Несмотря на всю тяжесть совершенного им, Тангейзер никогда не переступал грани, где заканчивались любовь и сострадание Карлы. Другие преступления он совершить не боялся. Тем не менее подобная софистика была слишком примитивна и не могла обмануть даже его самого. Иоаннит не верил, что его обещание супруге отложить меч уменьшило или увеличило бы ее любовь. Эта любовь ошеломила Тангейзера, и он понял, что Карла будет любить его таким, какой он есть.
Париж изменил и Карлу, сделал ее еще загадочнее, сильнее. Женщина по имени Алис, мать Гриманда, изменила ее. И дети, которые теперь плыли вместе с ней по Сене. И Ампаро. Эти перемены заставили Матиаса задуматься о природе его любви к жене: его чувства стали такими глубокими, словно у него под ногами разверзлась бездна, и эта глубина пугала его. Он тоже изменился – или просто чувствовал, что должен стать другим.
Временами меланхолия мальтийского рыцаря усиливалась настолько, что он не осмеливался доверять даже собственным мыслям.
Но потом, недалеко от Касте, в одном дне пути от поместья Ле Пенотье, им повстречалась банда дезертиров, промышлявшая грабежом. Тангейзер с радостью убил их, чувствуя себя правым, и меланхолия исчезла. Размышления об истине и о том, что ему делать, рыцарь отложил – решив вернуться к ним в другое время, в другом месте и, скорее всего, не в этом мире. В этом же он дал себе клятву больше никому не давать советов.
В ночь бегства из Парижа Тангейзер греб до самого рассвета.
Паскаль и Орланду по очереди занимали место у руля. Измученная Карла спала на дне ялика, прижав Ампаро к груди. Эстель, Грегуар и Мышки жались к ней, согревая ее и друг друга.
Граф де Ла Пенотье смотрел, как восходит солнце. На реке ему не встретилось ни одного судна. Берега тоже были пустынными. Деревья. Пение птиц. Полевые цветы. Неземная безмятежность.
Матиас посмотрел на детей. За пределами ада, который связал их друг с другом, эти лица освободились от печати страданий и забот. Казалось, он видит их впервые. Они были такими маленькими и такими юными…
Тангейзер махнул Орланду, и они причалили к берегу. Рыцарь привязал лодку и, поскольку никто из спящих не проснулся, не стал их будить. Выгрузив сумки и мешки, они с пасынком молча собрали дрова и развели костер. Сколько раз они сидели вдвоем у костра? Им было хорошо. Они улыбались. Матиас достал запасную рубаху и переоделся. Потом он изучил содержимое мешков, выложил продукты и обнаружил, что еды вполне достаточно для достойного завтрака. Он посмотрел на Орланду, и тот одобрительно кивнул.
Еда выглядела соблазнительно.
Разбудив Карлу, Тангейзер помог ей сойти на берег. Он поцеловал ее – наградой ему стала ее слабая улыбка – и отвел к костру. Лица любимой женщины было достаточно, чтобы прогнать его усталость. Карла села, скрестив ноги, и принялась кормить Ампаро, которая уже не спала и была полна жизни. Все молчали, словно видели один и тот же сон и никто не хотел его прерывать.
Этот сон был нарушен довольно быстро, и безмятежность тоже – проснулись остальные спутники госпитальера. Эстель никогда не видела леса и костра под деревом, а также разложенные на траве сыр, хлеб и колбасу. Мышки тоже. И Паскаль. Девочки набросились на еду с детской непосредственностью – как голодные львы. Все весело болтали, а Мари и Агнес смеялись. Паскаль отпустила несколько едких замечаний в адрес Орланду, и он с удовольствием отплатил ей той же монетой.
– Оставьте что-нибудь если не мне, то хотя бы Грегуару, – сказал им Матиас.
Дети стали громко смеяться над ним, но пообещали выделить долю товарищу.
Тангейзер же вернулся к лодке.
Увидев, что мальчик не шевелится, он нисколько не встревожился. Опиум погрузил его лакея в глубокий сон. Рыцарь задумался, стоит ли его будить. Он видел мучения людей, потерявших ногу. Им становилось все хуже и хуже, и лишь спустя долгое время начиналось выздоровление. С другой стороны, завтрак укрепит дух мальчика, в чем он нуждался не меньше, чем в пище. Грегуар любит поесть.
Забравшись в ялик, иоаннит увидел, что ребенок сжимает в руке какую-то мятую тряпку. Значит, мальчик двигался. Ему бросилась в глаза лента, которая когда-то была белой. Сверток с рынка в Большом зале Дворца правосудия. Расшитая серебром крестильная сорочка.
Тангейзер наклонился и просунул руки под Грегуара. Тело мальчика было обмякшим, но не холодным. Матиас поднял его, прижал к груди, но только сойдя на берег, понял, что Грегуар мертв.
Он не дышал, а губы и широкая полоса обнаженных десен были синими.
Госпитальер чувствовал, что душа мальчика уже отлетела.
Отчего он умер? В лодки не было крови. Может, ранение стало причиной заражения крови? Опиум убил бы его гораздо раньше, будь доза слишком велика. В этом случае парень просто не проснулся бы. А так он проснулся и достал сорочку из торбы. Неужели это ничтожное усилие его убило? Как же бессмысленно было умирать здесь, теперь, когда все позади!
Тангейзеру хотелось встряхнуть его.
Он вспомнил мальчика с родимым пятном.
Вспомнил Юсти.
Грегуар, по крайней мере, увидел восход солнца.
Этого достаточно. Должно было быть.
Матиас отнес мертвого мальчика в лес. Он обогнул разбитый вокруг костра лагерь и его веселящихся обитателей. Никто из них по-настоящему не знал Грегуара. Мальчик был занят только тем, что вел их по окровавленным улицам своего города. Им нет нужды видеть еще одного мертвого ребенка. Эстель он скажет, что видел, как Грегуара уносит дракон. Мышки тоже этому поверят. А остальные поймут.
Когда голоса его спутников стали почти не слышны, госпитальер остановился. Перед ним была зеленая поляна, освещенная мягким светом. Он положил Грегуара на траву и опустился на одно колено рядом с ним.
– Ты единственный, кто не должен был умирать, – сказал он мальчику. – Единственный, у кого не было причин оставаться со мной. Единственный, кого я выбрал, когда не был обязан выбирать. Ты любил лошадей. Они тебя тоже любили, и я знаю, что не без оснований. Ты нашел мою дочь в самую темную из ночей. Ты соединил нас с Карлой. Ты остался со мной, не покинул меня. Ты вел меня сквозь кровь и гром и ни разу не дрогнул. Если бы мы не встретились, ты по-прежнему любил бы лошадей. У меня разрывается сердце, но я не буду лгать: я не жалею, что так вышло. У меня нечем выкопать тебе могилу, и я оставляю тебя здесь, на съедение диким зверям и птицам. Я желаю себе такой же судьбы и не вижу в этом бесчестия.
Тангейзер посмотрел в лицо Грегуару – в последний раз.
В смерти мальчик был так же уродлив, как при жизни.
– Это будет могила воина, – пообещал ему рыцарь.
Потом он опустил голову и окунулся в печаль. Но ненадолго.
Услышав смех девочек, иоаннит встал.
Карла тоже была на поляне – она опустилась на колени рядом с мужем и взяла его за руку.
Она взяла с собой Ампаро.
– Карла, ты никогда еще не была такой красивой, – прошептал Матиас.
– Надеюсь, это деликатная ложь, – отозвалась его жена.
– Вовсе нет.
– Нам тебя не хватает. Детям тоже.
– Судя по звукам, не похоже.
– Думаю, они смеются над тобой.
Тангейзер улыбнулся:
– Дай мне подержать дочь. Мою Ампаро.
Рыцарь взял ребенка. Новорожденная девочка помещалась на сгибе его руки, как будто это было ее законное место. Так оно и было, разумеется. А как же иначе? Такая крохотная. Такая прекрасная. Такая родная…
Ампаро…
– Что это в руке у Грегуара? – спросила вдруг Карла.
Ее супруг совсем забыл о свертке.
– Мы вместе купили это для тебя и для нашего соловья, – сказал он. – То есть я заплатил за подарок, а Грегуар с ним не расставался.
Он отдал женщине сверток. Она потянула за ленточку и развернула сорочку.
Ткань покрывали черные пятна.
– Немного великовата, но Ампаро быстро подрастет, – сказал Матиас.
– Она прекрасна.
– Прости. Меня не было рядом. Я должен был быть с тобой.
Глаза Карлы наполнились слезами, и Тангейзер понял, что она согласна с ним.
Итальянка улыбнулась, и, несмотря на это согласие, он поверил ее словам:
– Ты всегда со мной.
Они пошли к лагерю, наслаждаясь чудесным утром.
В реке плавали тела тысяч людей, более достойных, чем он, а на поляне лежал еще один, за которого мальтийский рыцарь был готов умереть. Тем не менее он остался жив и видел, как жена кормит грудью его дочь. Он сел к костру с Ампаро на сгибе руки, он ел и дурачился, и все смеялись над ним…
Мышки.
Эстель.
Паскаль.
Орланду.
Карла.
Тангейзер тоже смеялся. Он проделал долгий путь, чтобы провести всего один день в самом знаменитом городе мира. А теперь ему предстоял долгий путь домой. И он благодарил – дьявола, фортуну и всех духов, охранявших его, – за подаренные сокровища, за показанные чудеса, за безумный танец, который он исполнил, за музыку, которая звучала в его душе, за выигранные и проигранные пари, за боль, изрезавшую камень его сердца, за двенадцать детей Парижа.
Читать бесплатно другие книги:
