Дьявол знает, что ты мертв Блок Лоренс

Я объяснил ей, как делаются подобные вещи. Ей это показалось очень интересным, но все же странным для рождественского подарка.

– Но я лишь исполнял ее желание, – сказал я. – Для нее все это оказалось сильным эмоциональным потрясением. Подобная работа с художником. И результат превзошел все ожидания. Но я… Словом, был и другой подарок.

– И что же?

– Кольцо с бриллиантом.

– Ты не шутишь? О, это же потрясающе, Мэттью. Ты очень правильно поступил.

– Знаю.

– Как и она сама. Очень рада за вас обоих.

– Спасибо. Но и ты хорошо выглядишь.

– Ха! Не так уж плохо, верно? Я более тощая, чем хотелось бы, и, клянусь, никогда прежде не поверила бы, что когда-нибудь произнесу такую фразу. Но ведь и правда. Я смотрюсь немного получше.

– Определенно.

– Надо сказать, что я и чувствую себя лучше. Пробую на себе несколько методов.

– В самом деле?

– Да. В корне изменила диету, – объяснила она. – Прохожу терапию свежими соками и стала применять еще пару шарлатанских способов лечения, которые мне даже неудобно тебе описывать. Понимаешь, я решительно хочу продлить жизнь.

– Это очень важно. Превосходное решение.

– Я не слишком уверена, что оно хоть что-то изменит. Люди много лет пьют морковный сок и проходят процедуру очистки толстой кишки, но я что-то не слышала о банкротстве хотя бы одной похоронной фирмы. Зато чувствую я себя действительно лучше. По крайней мере это уже кое-что, или я заблуждаюсь?

– Я полностью с тобой согласен.

– А там, кто знает? Чудеса случаются. Просто медики называют это иначе, вот и все. Спонтанная ремиссия, таков их термин. Или тебе заявляют, что первоначальный диагноз был поставлен ошибочно. Но кому, черт возьми, есть дело до терминов и названий? – Она пожала плечами. – Честно сказать, я не жду слишком многого. Но жизнь непредсказуема.

– Жизнь непредсказуема, – сказала Элейн. – Доктора только строят из себя всезнаек.

– Точно.

– Они напирают на лекарства, хирургию и радиацию. А ведь существует множество альтернативных способов лечения, которые не признает официальная медицина. Но порой они намного эффективнее. Судя по твоим рассказам, она начала искать выход из положения. И ей это уж точно никак не повредит.

– Ей уже ничто повредить не может.

– Да. И смена настроения тоже очень важна. Отношение к себе иногда в корне меняет ситуацию. Я не хочу сказать, что все целиком зависит от ее внутреннего самоощущения. Ясно, что болезнь поселилась в ее теле, но от сознания тоже зависит очень многое, не так ли?

– Абсолютно верно.

– И чудеса происходят. В точности, как считает она сама. Боже, да чудеса окружают нас каждый день. Взгляни хотя бы на нас двоих. Разве мы с тобой – не чудо?

– Именно так я бы это и определил.

– Так почему бы и Джен не стать таким же чудом? Знаешь, у меня предчувствие. Мне кажется, она выкарабкается.

– Вот это было бы волшебством, – сказал я. – Надеюсь, ты права.

– Думаю, права. У меня хорошие предчувствия.

Она умерла в апреле.

В самый паршивый месяц, как считал Элиот. Ростки ландышей, лезущие из не ожившей еще земли. Путаница в генетической памяти и в желаниях. Тощие корни ловят влагу весенних дождей.

Это то немногое, что я по-настоящему понимаю в поэзии, но для меня достаточно.

Жестокий месяц. И как я догадываюсь, ближе к концу он стал для нее действительно очень жестоким, но она все выдержала. Джен так и не начала принимать никаких болеутоляющих средств, хотя многие из нас пытались уговорить ее пойти на это. И не застрелилась. Только с револьвером не расставалась, желая иметь выбор, но так им и не воспользовалась.

Николсона Джеймса арестовали и предъявили ему обвинение в убийстве Роджера Присока. Я не слишком внимательно следил за ходом предварительного следствия, но дело против него выглядело твердокаменным. Полиция вызвала для дачи показаний обоих свидетелей и предъявила вещественные доказательства. Он мог пойти под суд или сразу признать вину, но в любом случае надолго угодил бы в тюрьму. А пока он мерзнет в камере на Рикерс-Айленде, и его адвокат всеми силами пытается отсрочить неизбежное.

Я сижу в номере своего отеля. С моего стула виден Вандомский парк, но нашу новую квартиру отсюда не разглядеть.

Мы поселились на четырнадцатом этаже в задней части здания с хорошими видами на юг и на запад. Номер номинально остался за мной в качестве офиса, хотя не представляю, с чего бы мне вдруг захотелось встречаться здесь с клиентами. И для хранения документов мне не особенно требуется помещение. Все мои досье легко помещаются в коробку из-под сигар.

Но мне нравится иметь место, где можно уединиться, и Элейн ничего не имеет против.

Из окна я могу различить и еще одно здание, расположенное почти рядом с нашим. Нужно только перевести взгляд чуть правее, и вот он – высотный дом, где жил Глен Хольцман и где продолжает жить его вдова. Но ее окон из отеля никогда не было видно. Окна ее квартиры выходят на западную сторону с панорамой Гудзона и Нью-Джерси.

Иногда я сижу там, смотрю в окно, а ее номер телефона сам собой всплывает в памяти. Такое, по всей вероятности, я запоминаю навсегда.

«Это Мэтт, – мог бы сказать я. – Просто подумал, не одиноко ли тебе?»