Back in the USSR Троицкий Артемий
- каскадеры на панели играют в Запад,
- им можно пошуметь - не все же плакать...
- а только там за колонной все тот же дядя
- в сером костюме с бетонным взглядом.
- ...мертвая среда, живые организмы
- и тусовка как высшая форма жизни.
- авангард на коленях, скупые меценаты,
- и снова униженные как зарплата.
- а мы идем, мы идем -
- и все это похоже на ходьбу на месте.
Это "а мы идем" перекликалось с песней Цоя. В первом случае, правда, фраза звучала как пламенный призыв, во втором- как сердитый вопрос.
Однако здесь не было большого противоречия. Это были две стороны одной медали, две черты одного явления — того, что началось настоящее движение. Новый общественный климат, импульс обновления придали музыкантам силы и чувство моральной ответственности. Те, кому было что сказать, не боялись теперь говорить откровенно. Рокеры были одними из первых, кто это сделал, не дожидаясь указаний и прямых разрешений. Песни Борзыкина, особенно одна, испугали многих чиновников — «это уж слишком...». Ему приходилось отстаивать свое право на бескомпромиссность — и тогда он просто доставал из своего бумажника вырезки из речей М. С. Горбачева. «Там были его высказывания об инициативе масс, критике и самокритике, гласности и так далее... Но чиновники реагировали насмешливо — мало ли что там лидер говорит... Я чувствовал себя идиотом, который всем старается доказать, что дважды два — четыре...» Песня, потрясшая фестиваль и заставившая говорить о «Телевизоре» как о самой острой и значительной группе в Ленинграде, называется «Выйти из-под контроля».
- За нами следят начиная с детсада
- Добрые тети, добрые дяди.
- По больным местам, в упор не глядя,
- Нас бьют, как домашний скот.
- Мы растем послушным стадом,
- Поем, что надо, живем, как надо.
- Снизу вверх затравленным взглядом
- Смотрим на тех, кто бьет.
- Выйти из-под контроля.
- Выйти из-под контроля.
- И петь о том, что видишь,
- А не то, что позволят, —
- Мы имеем право на стон.
- Скажите нам — кому это надо?
- Кто мы такие? Кто провокатор
- Наших недобрых снов?..
- Выйти из-под контроля...
На этом фоне недавние «властители дум» выглядели как пророки вчерашнего дня. «Аквариум» исповедовал ностальгический фолк-рок и созерцательную «духовность» («Любовь — это все, что мы есть»), «Зоопарк» вы-ступил с вокальным трио, продемонстрировав обычную смесь мягкой (теперь она уже казалась такой) сатиры и классного ритм-энд-блюза. «Странные игры» распались на две половины: «Игры» (братья Соллогуб с новым отличным гитаристом) играли интенсивный и довольно мелодичный пост-панк, а «АВИА» (клавишник, саксофонист и перкуссионист) показали уникальный синтез поп-китча, киномузыки, рока и музыкальной клоунады. Обе группы были хороши. Из новых понравились панковые «Объект насмешек» и шоу «Аукцыона», где гротескный лидер по кличке Слюнь разматывал на сцене рулоны туалетной бумаги с криками: «Деньги — это бумага!» Надежды москвичей, что они оставили рок-Ленинград позади, не оправдались. Согласен, что лучшие столичные группы — «Звуки Му», «Коперник», «Центр» — звучали более оригинально и «по-русски», но их было немного... (Что подтвердил летний фестиваль «Рок-лаборатории».) Кстати, «Браво» тем временем уже перешли в профессионалы.У ленинградского фестиваля случился замечательный «аппендикс». На следующий день после окончания в город приехал Билли Брэгг. Панк-бард выступал на полит-рок-фестивале в Хельсинки, и финны устроили ему и менеджеру Питеру Дженнеру туристский визит в Ленинград*.
* Надо сказать, что это не был первый неформальный рок-контакт. В декабре 1985 года в Ленинграде был Крисс Кросс из «Ультравокс», и он сыграл вместе с «Поп—механикой» на их концерте в рок-клубе.
Три дня разговоров, встреч с музыкантами и душевных «джемов» во время белых ночей. Более того, удалось организовать настоящий концерт, и не где-нибудь, а в городском комитете комсомола, куда впервые в жизни при-шла вся компания из рок-клуба. Билли пел, дискутировал и отвечал на вопросы вроде: «Неужели вы на самом деле верите в профсоюзы?» Его неожиданной миссией оказалось утверждение идеалов рабочего класса среди скептически настроенных «красных рокеров». Он показал публике английские майки с портретом Юрия Гагарина и рисунками Маяковского, сделав при этом следующее заявление: «Многие артисты и молодые люди на Западе сейчас обращаются к советскому революционному искусству в поисках нового стиля и выхода из тупика. Вам не стоит смотреть на Запад и искать вдохновения там — у нас самих нет ответов. Вы имеете потрясающие культурные традиции и должны расти из собственных корней...» Я был очень рад все это перевести; рок-клуб призадумался.
Не знаю, что заставило Брэгга столь истово говорить о национальных истоках, возможно, так сильно повлияла на него встреча с Сашей Башлачевым. Мы просидели ночь напролет у Бориса Гребенщикова, и все три барда пели свои песни. Башлачев был фантастичен, как всегда. Он уже стал знаменит, уехал из Череповца и жил жизнью странника-менестреля, скитаясь по просторам России и Сибири, с заездами в Эстонию и Казахстан, и зарабатывал себе на пропитание квартирными концертами. Он оставался одним из немногих «нелегалов» рока: все попытки как-то протащить его песни в эфир или напечатать стихи в прессе оканчивались ничем. Боязнь редакторов можно было понять: Башлачев писал абсолютно бескомпромиссно и беспощадно — иначе не мог. Кажется, никто сильнее его не сказал об отчаянии и распаде России («Лихо», «Некому березу заломати», «Посошок»), и вместе с тем именно он написал удивительные по мощи песни о духовном возрождении страны («Ванюша», «Имя имен», «Вечный пост»). Творчество его по сути было глубоко религиозным, хотя и далеким от формальных православных канонов. Вообще, дар Башлачева не вписывался ни в какие рамки, он одним махом бесконечно раздвинул границы нашего рока, соединив его со стихией вольной языческой песни. Он творил невероятные штуки с русским языком, обнаружив в себе едва ли не лучшего поэта своего поколения. Нельзя сказать, что никто из наших рокеров до Башлачева не пытался проецировать традиции «большой» русской культуры на свое творчество, но Саша стал первым, у кого это получилось совершенно органично, убедительно и на том уровне, каким можно мерить классику... Поэтому мне всегда было не очень ловко причислять его к клану рок-бардов: номинально, «телесно» принадлежа к рок-тусовке, душой он был где-то еще выше, дальше, глубже... Впрочем, я почти уверен: родись Пушкин на полтора столетия позже, он тоже писал бы рок-песни.
...Еще одно важное событие июня: в США вышел двойной альбом «Красная волна», скомпилированный молодой энергичной калифорнийкой Джоанной Стингрей и представляющий по шесть песен «Аквариума», «Алисы», «Кино» и «Странных игр». Пластинке предшествовала долгая история. Мисс Стингрей, сама начинающая рок-певица, впервые оказалась в Ленинграде осенью 1984 года и после этого приезжала каждые несколько месяцев. Очень активная и амбициозная особа, она подружилась со многими группами и оказалась в центре тусовки. Казалось, что богатое дитя из Беверли-Хиллз нашло для себя новый экзотический Дисней-ленд. Однако дальнейшее показало, что ее намерения были более серьезными. Джоанна Стингрей записала несколько английских версий ленинградских рок-песен и наконец реализовала проект «Красной волны».
Для нас ничего нового на диске не было: там свели известные (и, кстати, все «разрешенные») записи с «пленочных альбомов» 1982-1985 годов. Но для Запада это стало первой реальной возможностью близко познакомиться с настоящим советским роком*.
* Пара «лонг-плеев» — «Машина времени» и латвийская компиляция — были выпущены раньше, но на крошечных эмигрантских фирмах и без малейшего резонанса в рок-мире. Кроме легких неприятностей для музыкантов (которые, естественно, не несли никакой ответственности за выпуск), эти пластинки ничего не дали.
Удивительно, что для этого пришлось провозить пленки контрабандой и обходить законы об авторских правах... Когда я спросил Джоанну, почему она не пошла по «легальному» пути и поставила в рискованную ситуацию и группы и себя, она поинтересовалась: «Ты думаешь, они бы разрешили?» Что ж, правда, оснований для таких сомнений было предостаточно.
Наши официальные организации никогда не делали ничего в плане экспорта советского рока. Более того, они препятствовали, вопреки всякой логике и даже коммерческой выгоде, инициативам, исходившим с Запада. Весной 1985 года, например, в Москву приехали представители лондонского «Кэпитал рэдио», жаждавшие заполучить два советских рок-ансамбля на свой ежегодный фестиваль в Лондоне. Англичане слышали о двух группах — «Машине времени» и «Арсенале» — и попросили Госконцерт познакомить их с ними. Ответом было: «Машина времени» давно распалась, а «Арсенал» — вне досягаемости, в турне по Монголии. Взамен им предложили несколько допотопных ВИА, безнадежных даже для нашей аудитории. В действительности «Машина» никогда не распадалась, а «Арсенал» был даже не в Киеве или Новосибирске, а именно в Москве... Мне пришлось взять на себя функции гида; рассуждая реалистически, я порекомендовал «Автограф» и «Рок-ателье» — две вполне признанные группы с некоторым международным опытом. Но даже их «оформление за границу» в конце концов погрязло в бюрократической волоките. Позже «Автограф» сыграл две песни в московской телестудии, и этим был ограничен наш вклад в знаменитый концерт для Эфиопии...
Вся эта конспирация и «заговор молчания», устроенные официальными инстанциями, только подогревали любопытство западных журналистов. «Запретный плод» советского рока привлекал все большее внимание. В 1985-1986 годах во Франции, США, Англии и других странах вышло множество публикаций на эту тему и было снято несколько телефильмов. Самыми заметными из них были французский «Рок вокруг Кремля» и эпизод о Сергее Курехине в сериале Би-би-си «Товарищи». Статьи и видеосюжеты были самыми разными, претендующими на объективный анализ и сенсационно-спекулятивными, ироничными и сочувствующими, достоверными и высосанными из пальца.
Почти во всех случаях информация была довольно однобокой. Повсюду фигурировали одни и те же персонажи, и картина получилась странной. Скажем, обаятельный юный тусовщик по кличке Африка занимал больше места, чем все московские любительские группы, вместе взятые. Стас Намин, Борис Гребенщиков и даже Алла Пугачева оказывались отцами-основателями советского рока, «Поп-механика» — духовным молодежным движением, интегрирующим весь ленинградский рок во главе с гуру Курехиным... Я далек от злорадства в отношении западных коллег и их смешных интерпретаций нашей рок-сцены. Все эти удивительные открытия объясняются просто: в статьи и фильмы попадали те, кто этого очень хотел и имел нужные контакты. Другие, заслужившие паблисити в не меньшей степени, но не стремящиеся к нему — в их числе «Зоопарк», «Телевизор», «Машина времени», «Звуки Му», — оставались в тени.
В 1986 году занавес начал приподниматься. «Группа Стаса Намина» поехала в США и Японию, «Автограф» — на MIDEM в Канны и вместе с «Диалогом» — в Лондон... Отклик в местной прессе был в целом доброжелательным, однако вопрос о реальной конкурентоспособности наших групп на мировой сцене оставался открытым: на-стоящих коммерческих туров пока не было, все визиты «мира и дружбы» имели, скорее, контактный характер.
Легко догадаться, что свежие ветры не могли не сдуть пыли и с фирмы «Мелодия». Наконец увидели свет первые альбомы «Автографа» (на седьмом году существования группы), «Аквариума» (на пятнадцатом году) и «Машины времени» (на девятнадцатом). С переходом на самофинансирование «Мелодия» уже не могла чувствовать себя в безопасности, выпуская десятки миллионов непродающихся пластинок, от Брежнева до Хренникова. Теперь нужно было не только про-изводить, но и реализовывать продукцию, и рок стал в этом смысле подлинным спасением для тонущей фирмы. Тем более когда выяснилось, что «подпольные» продюсеры (в частности, А. Тропилло) готовы практически задаром предоставить ей накопленные за годы знаменитые записи.
Впрочем, хватит казенной информации. Главное, что жизнь забила ключом, даже фонтаном и всеобщая тусовка приобрела грандиозные масштабы. На улицах объявилось множество экстравагантно одетых молодых людей, которые теперь не рисковали быть задержанными за свои крашеные волосы, цепи на шее или балахоны из мешковины. Все они принадлежали к различным модным кланам и гордо выставляли напоказ свою стильную атрибутику. «Металлисты» пугали прохожих черной кожей, браслетами и кучей железных заклепок. «Брейкеры» фланировали пружинящей походкой во всем спортивном и американском. Возродились былые хиппи — теперь они называли себя просто «система», — с веревками на лбу, в драных джинсах и бусах. Они слушали музыку 60-х, а также «Аквариум» и их московский ана-лог «Крематорий». То, что «неохиппи» ничем не отличаются от такой же «си-стемы» пятнадцатилетней давности, их нисколько не смущает: они отстаивают «вечные идеалы». По внешнему виду хиппи напоминают молодых русофилов, которые не испытывают влечения к року, зато проявляют социальную активность, участвуя в реставрации церквей и других памятников старины... Кто там еще? Да, новые стиляги в костюмах и штиблетах ломятся на концерты «Браво» и рокабилли-квартета «Мистер Твистер», в то время как «новые романтики», увешанные бижутерией, томно внимают «Николаю Копернику». Радикальная богема носит солдатские сапоги и туалеты противоположного пола, у них долго не было своей группы, пока не появилась «Среднерусская возвышенность», состоящая из едва умеющих играть, но неистовых художников-концептуалистов, взрывающих в своем кураже древние табу политики и секса.
Наконец, у всей модной молодежи появился и «неформальный» враг — движение «люберов». «Люберы» — молодежь из индустриальных городов под Москвой, малообеспеченная и малоинформированная, а потому терзаемая комплексами перед лицом расфуфыренной столичной прослойки. Эти подростки из рабочих семей решили преодолеть свою провинциальную неполноценность, занимаясь культуризмом, объединяясь в шайки и избивая всех, кто вызывающе одет. Их агрессия замешана не только на бедности, но и на русском национализме — так что параллель с западными «скинхедами» и «национальным фронтом» представляется очевидной. Зимой 1987 года конфликт «люберов» со всеми остальными (в первую очередь с «металлистами») достиг внушительных масштабов, вплоть до организованных побоищ с участием сотен человек с обеих сторон.В отличие от старых недобрых времен все (ну почти все) эти события широко освещались и толковались прессой. Теперь от журналистов стали требовать остроты, проблемности и сенсационности, поэтому «неформальные молодежные группировки» оказались одной из излюбленных тем наряду с частным предпринимательством и разоблачением бюрократов. Обычно статья начиналась с возмущенного письма представителей старшего поколения или описания мрачного бункера «металлистов» (варианты: инфернальной дискотеки, притона балдеющих хиппи). Затем следовало интервью с несколькими молодыми аутсайдерами, где выяснялось, что не такие уж они порочные, а просто хотят отличаться от других. В конце обязательная мораль: нет, мы не можем запрещать это движение, надо в нем разобраться, надо организовать ребят... Это было схематично, не очень глубоко, но все равно приятно. Впервые я стал наблюдать «альтернативную» молодежь за чтением нашей прессы*.
* После гастролей «UB-40», когда стражи порядка запрещали публике танцевать в зале, несколько газет опубликовали сердитые статьи, осуждающие милицию и задающие вопрос: разве танцевать на концерте так опасно?! Такого раньше тоже не было.
О самом роке тоже стали писать все и одинаково. Пожилые композиторы, комсомольские руководители и культур-функционеры — все били себя в грудь и восклицали: «Да! Это интерес-но! Это нужно молодежи!» Наиболее самокритичные признавались: «Недооценили вовремя... Действовали не теми методами...» Те, кто еще недавно квалифицировал рок как «музыкальный алкоголизм», креатуру западных разведслужб, наверное, чувствовали себя неловко.
Особая помпа развернулась вокруг «Аквариума». У компании Боба было все, чтобы стать героями дня: талант, интеллект, популярность, мученическое прошлое и спокойное настоящее. После показа полуторачасовой программы «Аквариума» в субботу вечером по Центральному ТВ все были в восторге: какие милые, интеллигентные молодые люди! Борис Гребенщиков, того ли ты ждал? «Я не хочу идти по пути Макаревича, но что же мне делать? И чего не делать?» — отвечал лидер «Аквариума», едва отдышавшись после очередного интервью корреспонденту центральной газеты. «Я готов быть сердитым — разозли меня чем-нибудь».
Причины для того, чтобы быть сердитым, разумеется, оставались. Даже в шумной пророковой кампании были видны черты показухи и неискренности, старая болезнь громких слов и боязни сделать что-то реальное... Конформисты, монстры — все за рок! Вышли две статьи по поводу альбома «Красная волна» (обе написаны неким М. Сигаловым), выдержанные в типично «зубодробительном» стиле — но за рок! Раньше бы обвинили в «предательстве» отщепенцев-музыкантов, теперь же лицемерный гнев обрушивался на подлую американскую «пиратку»*.
* К тому времени Дж. Стингрей уладила вопрос о правах, заплатила советскому агентству штраф и начала новый «официальный проект».
Старый казенный дух активно мимикрировал под новые веяния, и это было опасно.
Что до давно загнившей так называемой «советской песни»**,
** Устоявшийся термин, до сих пор противопоставляемый и року, и даже танцшлягерам. Под «советской» здесь понимается, скорее, нечто напыщенно-ходульное, мало изменившееся со сталинских времен.
то она вовсе не собиралась легко капитулировать и уступать суверенное место «наверху» — громкие имена, титулы и большие деньги продолжали играть немаловажную роль. В ноябре 1986-го по телевидению была показана великолепная сатирическая рок-программа «Веселые ребята», главный посыл которой: молодежи нужна собственная музыка (и она у нее есть!), поэтому не надо навязывать ей казарменные стандарты***.
*** Одна из шуток передачи: в помпезном концертном зале на сцену выходит огромного роста, до потолка, конферансье и объявляет: «Музыка Союза композиторов, слова Союза писателей: „Песня!”»
Программа была подвергнута суровой критике за «вбивание клина между поколениями...». Во время другой съемки «Центр» исполнил «Бесполезную песню» — приговор нашей «массовой продукции»:
- Бесполезная песня — не болит голова.
- Бесполезная песня — доходчивые слова.
- Бесполезная песня — но можно потанцевать.
- Бесполезная песня — не мешает спать.
- Бесполезная песня —мрачное событие.
- Бесполезная песня — остановка в развитии.
- Бесполезная песня — творческая разновидность.
- Бесполезная песня — духовная инвалидность.
Этот номер не был включен в передачу... Так что противоборство подспудно продолжалось.
Хитом сезона в Москве стала песня «Звуков Му» под названием «Союзпечать»:
- Я часто сижу и грущу.
- Я умею плакать без слез.
- Я делаю пустые глаза
- И на каждый вопрос отвечаю «за».
- Но утром по пути в киоск
- Я часто хочу чего нет.
- Меня научила мечтать
- Свежая краска газет, «
- Союзпечать»...
- Когда идешь мимо меня,
- Не делай такое лицо,
- Будто тебе наплевать.
- Что скажет о нас страна,
- «Союзпечать».
Один из главных постулатов социалистического реализма — показать, как в классическом романе Горького «Мать», героя в его диалектическом революционном развитии. Вот, пожалуйста.
Я сыграл со «Звуками Му» на гитаре на концерте, посвященном первой годовщине «Рок-лаборатории». Шоу закончилось невиданной оргией: Петр Мамонов лежал, свесив ноги со сцены, а девушки из публики лизали его черные лакированные ботинки. Перед ними выступала истеричная блюзовая группа «Вежливый отказ», разбросавшая по сцене куски сырого мяса... Открытие сезона в Ленинградском рок-клубе (в присутствии некоторых членов «UB-40»): «Аукцыон» показал новую программу «В Багдаде все спокойно», включающую танец живота и откровенные намеки на афганскую войну; «Игры» долго тянули припев со словами «Ничего родного, ничего святого»; «Телевизор» закончил свое отделение «Революцией» Джона Леннона и обещанием осуществить ее на деле; «Аквариум» начал выступление с требования очистить зал от дружинников и спел реггей «Вавилон», во время которого вся публика встала на сиденья кресел и пела хором. Дисциплинированная рок-община начала входить во вкус раскрепощенности.
Один из концертов «Кино» состоялся на следующий день после встречи в верхах. «К сожалению, в Рейкьявике руководители наших двух стран не смогли договориться. Но здесь, на сцене, мы, русские и американцы, можем достичь полного взаимопонимания», — объявил Виктор Цой и представил публике Джоанну Стингрей. Они исполнили двуязычную песню. Американка пела что-то вроде:
- Поцелуй меня раз.
- Поцелуй меня два,
- Чувствую себя так здорово.
- Чувствую себя так в кайф.
- Мне нужно больше твоей любви...
И т. д.
Русский текст был менее прямолинеен:
- Ты чувствуешь волны,
- мягкие волны за спиной,
- Вставай, а то потом никто
- не сможет тебя спасти.
- Линии жизни на твоих руках
- почти до плеч.
- Смотри, все реки встают на дыбы,
- им некуда течь...
Блестящий рок-Вавилон Москвы и Ленинграда страдал единственным недостатком: из большого шума появлялось очень немного хороших новых групп. Тем более обещающим выглядело оживление провинции. После того, как опыт первых рок-клубов официально был признан полезным и конструктивным, аналогичные объединения стали расти повсюду, как грибы после дождя: Свердловск, Новосибирск, Одесса, Вильнюс, Минск, Ярославль, Владивосток и т. д. (Только в Средней Азии все было по-прежнему тихо.) Я ездил с одного местного рок-фестиваля на другой, и из сотни прослушанных групп несколько было хороших.
Во-первых, «Антис» («Утка» в переводе с литовского) — фантастическая группа, настоящее открытие 1986 года. Они играли на открытии вильнюсского рок-клуба вместе со «Звуками Му» и оставили мало шансов главному московскому экспонату. «Антис» соединяет интеллект и воображение своих лидеров, нескольких молодых архитекторов, с классной игрой сайдменов, полупрофессиональных джазовых музыкантов. В фокусе — певец Альгис Каушпедас, двухметровый монстр-обольститель, похожий на утонченного графа Дракулу. Его ввозят на сцену в гробу, откуда он начинает говорить по телефону, и сюрреалистическое шоу продолжается... Затем «003» — диковатая постпанковая группа из Калининграда, подкупающая какой-то странной нервозной пластичностью. «Ироникс» (Горький) — молодая поэтесса Марина Кулакова читает стихи в стиле рэп под компьютерный ритм. «Калинов мост» из Сибири: размашистый блюз, неожиданно обнаруживающий черты сходства с русскими песнями. Интересные пленки приходили из Свердловска, Владивостока, Поволжья. Желанные «признаки жизни»: ведь Москва и Ленинград — это еще не Россия... Меня всегда гипнотизировали размеры моей страны: казалось, эта огромная территория таит множество открытий. Если там есть электричество, то должен быть и рок! С детства я знаю известную картину — «Ленин у плана электрификации»: вождь революции смотрит на гигантскую карту со светящимися на ней точками... Почему-то я об этом вспомнил.
А «Аквариум» тем временем уже собрался в Америку. В преддверии этого была написана новая песня со словами:
- Зачем, бабушки, вам такие уши?
- Зачем, бабушки, вам такие зубы?
- Спасибо, бабушки, что пришли нас слушать...
- Прощайте, бабушки, — ваш прицел был верен.
- Прощайте, бабушки, — ваш взгляд гасил пламя,
- Но кто сказал вам, что вы вправе править нами?
- ...Стая бабушек, лети в ночном небе,
- Летите, милые, летите!
Было похоже, что «улетающие бабушки» никогда не вернутся; мы делали шаг в чудный новый мир.
- ...Но не сбить креста,
- Если клином клин.
- Если месть как место На звон мечом.
- Если все вершины На свой аршин.
- Если в том, что есть,
- Видишь что почем.
- А. Башлачев. Вечный пост
Живописно была одета группа «Чудо-юдо»: этикетки от водочных бутылок, рублевые и туалетные бумажки пришпилены английскими булавками к засаленным френчам и милицейским фуражкам без кокард. Вокалист коллектива, стеснительный парень по кличке Мамонт, львиным рыком огласил актуальный лозунг «Секс-революцию — стране!» со сцены московского «Фестиваля надежд». Дальнейшее подтвердило, что секс в самом деле все еще революционен: надувание на сцене и разбрасывание в зал пачек презервативов членами «Чуда-юда» вызвало шумный скандал и объяснения с начальством.
Что до «рок-революции», то она, по общему мнению, уже практически победила на одной шестой земной суши — не прошло и четверти века. Символизировать это мог и тот факт, что тогда же, в феврале 1987 года, в Москву приехала Йоко Оно и у нее состоялась встреча с М. С. Горбачевым. Судя по всему, это был первый в истории очный контакт советского лидера с представителем рок-культуры. И прошел он, согласно сообщениям прессы, в обстановке дружбы и взаимопонимания.
Стремительное превращение ранее гонимого рока в официальный культурный институт вызывало крайне раздраженную реакцию у экстремистов — как левых, так и правых.
Главным рупором консерваторов на сей раз были не «советские композиторы»*,
* Предельно затхлая, не изменившаяся с конца 40-х годов (то есть за все время правления Т. Хренникова) атмосфера Союза композиторов стала объектом острой критики. В ответ на это наши музыкальные бонзы ушли в глухую оборону и занялись искоренением реформаторском ереси в собственных рядах. Таким образом, рок-музыка и борьба с ней оказались забыты — надеюсь, навсегда.
а «русские писатели», борцы с космополитизмом. На прошедших весной 1987-го форумах отечественных литераторов о роке было сказано на удивление много. Жанр квалифицировался как угроза морали и национальному достоинству, сатанизм и наркотик, а также просто как вредный для здоровья. Афористичнее всех высказался Сергей Михалков, наш смелый сатирик, одинаково удачно (для себя) бичевавший пороки сталинизма, волюнтаризма и застоя... Он назвал рок «духовным СПИДом». Этот диагноз имел некоторый резонанс в начальственных сферах, опять вспомнили «черные списки». Кампания получилась очень непродолжительной, жертв оказалось всего две:«Рок-панорама-87», которую пришлось перенести с апреля на декабрь, и телемост «Московская рок-лаборатория — Ленинградский рок-клуб», показанный спустя два с лишним года. Рокерам к этому не привыкать...
На левом фланге ситуация сложилась более любопытная. Некоторые рок-деятели с огорчением (переходящим в озлобление) констатировали, что в прошлом «независимые» группы переходят под крыло официальных организаций и легализуют формы своей деятельности. По сути, это был тот же исход из «подполья», что в 1980 году («Машина времени» и т. д.), только несравненно более массовый. Конечно же, это обескровливало хо-рошо налаженную инфраструктуру нашего рок-подполья, лишало менеджеров средств к существованию, «идеологов» — сферы влияния. Повернуть процесс вспять было нереально, однако максимум усилий был положен на то, чтобы притормозить его, не дать «андерграунду» растаять. При всем очевидном сектантстве подобной тактики в лозунге «Не отдадим наш рок государству!» было рациональное зерно (не говоря уже об «эмоциональном»), но средства, которыми велась борьба, могли бы дискредитировать любую идею... Скажем, был выпущен поддельный «Бюллетень Рок-лаборатории», где под фамилиями реальных членов худсовета (моей в том числе) шли совершенно запредельные материалы о преследованиях рокеров со стороны КГБ, МВД и т. д. Рок-лаборатория ответила на провокацию истеричным письмом в газеты и инстанции — и пошла междоусобица. Самиздатовские рок-журналы получили пищу для комментариев, в остальном же ничего не изменилось. К тому же перед любительскими группами забрезжил еще один «легальный» стимул, еще недавно казавшийся утопией: гастроли за границей. Самыми первыми нашими непрофессионалами, выехавшими на зарубежное рок-мероприятие, были «Желтые почтальоны», выступившие на фестивале «Кэррот» в Варшаве в апреле 1987 года. Вскоре по тому же маршруту отправились «Джунгли».
Традиционная майская поездка на «ближний Запад», в Прибалтику, дала следующие результаты. Тартуский фестиваль (кстати, последний, на котором я был) прошел под знаком экологической озабоченности и спасения от хищных московских министерств земли и традиционного хозяйства северо-западной Эстонии, где обнаружили крупные залежи фосфатов... Было заметно, что эстонцы, которые и раньше не очень-то «клеились» к общесоюзной рок-тусовке, сейчас и подавно сконцентрировались на своих проблемах. У Харди Болмера была новая крепкая группа, «Сингер Вингер», и никаких проблем с цензурой. Очередной проект Пети Волконского — «Окна РОСТа». Как всегда, ненавязчивая театрализация: музыканты представляли типажи того времени (матрос-анархист, пузатый буржуй, идейный пролетарий...), сам Волконский, естественно, — Поэт революции. Стихи Маяковского и всегдашняя Петина страстность, конечно, были хороши, однако некоторая прямолинейность замысла и простота формы (хард-рок с элементами блатного «ретро»), скорее, разочаровали. Фаворитами «Тарту-87» были две новые группы: «Седьмое чувство» — романтический рок с аристократичным солистом Хенри Ла- уксом, и «Ультима туле» — строгая ритм-энд-блюзовая команда, возглавляемая двумя прекрасными гитаристами, Вячеславом Кобриным и Рихо Сибулом. После камерного, «герметичного» Тарту «Литуаника-87» производила впечатление масштабами и амбициями. Фестиваль впервые проходил во Дворце спорта, параллельные акции и концерты имели место на улицах и площадях Вильнюса. К сожалению, местные группы, кроме панк-водевильного «Антиса», ничем не блистали, большинство именитых гостей («Кино», «Бригада С», «Николай Коперник») также выступило не очень удачно. Больших сюрпризов было даже два.
Во-первых, «Наутилус Помпилиус» из Свердловска. Немногим посвященным эта группа была уже известна по магнитофонным записям, однако «живьем» она забралась так далеко впервые. «Наутилус» произвел на меня сильное, но довольно странное впечатление. По всем признакам это была стильная «нововолновая» группа: отточенное клавишно-саксофонное звучание, саркастичные тексты, «декадентский» грим и костюмы... Что очень смутило меня — это крайне «попсовая», на грани ресторанных боевиков, мелодика большинства песен («Гудбай, Америка», «Казанова», «Ален Делон»...). Это напомнило мне «Машину времени» их «шлягерного» периода начала 80-х, возникли даже ассоциации с ВИА. По-видимому, именно это качество плюс неотразимое мужское обаяние лидера группы Славы Бутусова и сделали «Наутилус» спустя несколько месяцев крупнейшей российской поп-сенсацией. Впрочем, это тот успех, которому можно было только радоваться: «НП», бесспорно, не был эстрадной дешевкой, и песни стоили того, чтобы в них вслушаться. Одна была настоящим шедевром:
- Можно верить и в отсутствие веры,
- Можно делать и отсутствие дела.
- Нищие молятся, молятся на
- То, что их нищета гарантирована.
- Здесь можно играть про себя на трубе,
- Но как ни играй — все играешь отбой.
- И если есть те, кто приходит к тебе,
- Найдутся и те, кто придет за тобой.
- Здесь женщины ищут, но находят
- лишь старость.
- Здесь мерилом работы считают
- усталость.
- Здесь нет негодяев в кабинетах
- из кожи,
- Здесь первые на последних похожи
- И не меньше последних устали,
- быть может,
- Быть скованными одной цепью.
- Связанными одной целью...
Если лучшая песня «Наутилуса» — мрачный словесный диагноз тоталитарной системы, то новый состав «АВИА» (и это вторая замечательная вильнюсская премьера) воплотил на сцене фантастический визуальный портрет этого же монстра. За год существования ансамбль вырос из оригинального трио до небольшого оркестра с танцевально-физкультурной (!) группой. Около десятка девушек и юношей в черно-белых униформах маршировали по сцене, выкладывали из собственных тел живые звезды и пирамиды, имитировали доменную печь и конвейер — словом, воссоздавали наивно-помпезные формы советского агитпропа 20 —30-х годов.
Бравурная эстетика «Синей блузы» на удивление удачно вписалась в рубленые рок-ритмы и была дополнена соответствующими по энтузиазму текстами типа:
- Песню радости гремящей
- Громче запевай!
- Эта радость будет нашей —
- Только не зевай!
Некоторые песни, в частности великолепная «Ночью в карауле», были решены в иной манере — более суггестивной, пантомимической — и производили не меньшее впечатление. Хореографом и ключевым исполнителем в шоу «АВИА» был Антон Адасинский — известный ленинградский мим, в прошлом актер театра «Лицедеи». Загадочный, бритоголовый, обладающий удивительной пластикой, он привлекал к себе внимание, едва появившись на сцене, и уже не отпускал завороженных зрителей... Со временем представление «АВИА» обрастало нюансами, становясь более цельным и сфокусированным. Появилась роль Ведущего — своего рода синтез партийного фюрера и массовика-затейника, появились речевки-связки вроде:
- Сегодня здесь мы все собрались.
- Чтоб вместе встретить праздник тут.
- И этот праздник, все мы знаем —
- И этот праздник — концерт.
Все вместе складывалось в кошмарную и одновременно уморительную картину казенного массового действа...
Ничего похожего в нашем роке, да и вообще в современном искусстве не было. И реакция публики тоже была далеко не однозначной. Вскоре после Вильнюса «АВИА» показали свою программу на очередном ленинградском рок-фестивале, и она вызвала большие споры. «Это здорово, но это не рок» — таков был один из типичных отзывов.
А что же показал славный питерский рок? Фестиваль состоялся в неуютном Дворце молодежи и проходил с гораздо меньшим воодушевлением, чем предыдущий. Самую хлесткую программу вновь показал «Телевизор». Давешний скандал с «Выйти из-под контроля» нисколько не образумил группу, напротив — в противостоянии музыкантов и цензоров последние вынуждены были отступить. Новые песни Борзыкина были еще жестче и конкретнее. «Три-четыре гада», «Рыба гниет с головы», «Сыт по горло» — все они были о лицемерии людей, занимающихся «перестроечной» демагогией, но на деле остающихся держимордами, трусами, политиканами. Его самая сильная песня, однако, была менее прямолинейна, начиналась она как тяжелый разговор с любимой девушкой:
- Не говори мне о том, что он добр.
- Не говори мне о том, что он любит
- свободу.
- Я видел его глаза — их трудно забыть...
- А твоя любовь — это страх:
- Ты боишься попасть в число неугодных,
- Ты знаешь, он может прогнать,
- он может убить —
- Твой папа — фашист!
- Не смотри на меня так... я знаю точно:
- Он просто фашист.
Постепенно Миша доводит беседу до политических обобщений:
- И дело совсем не в цвете знамен —
- Он может себя называть кем угодно,
- Но слово умрет, если руки в крови.
- И я сам не люблю ярлыков.
- Но симптомы болезни слишком
- известны:
- Пока он там, наверху, он будет давить!
- Твой папа — фашист.
В финале Борзыкин скандировал уже вместе со всем вставшим на ноги залом: «Твой папа фашист! — Мой папа фашист! — Наш папа фашист!» Никогда в нашем роке еще не было песни, столь круто и безжалостно поставившей проблему «отцов и детей».
Свежих исполнителей на фестивале почти не было, но один «полудебют» прошел с оглушительным успехом. Юрий Шевчук, изгнанный из родной Уфы в 1985 году, выступил с новым, ленинградским составом «ДДТ». (Строго говоря, премьера состоялась за полгода до фестиваля — в январе.) В новой команде Шевчука были люди из давно распавшихся «Россиян»* —
Зимой 1984 года лидер «Россиян», Жора Ордановский, исчез при таинственных обстоятельствах и с тех пор так и не объявился. Скорее всего его уже нет в живых.
и преемственность, несомненно, ощущалась: «ДДТ» играли тот же размашистый, задушевный хард-рок. По сравнению с «Россиянами» они были значительно «осмысленнее» в плане текстов, изобретательнее мелодически, но лишены (годы!) первозданного «кайфа» группы Ордановского. Шевчук пел о горестях российской жизни — иногда философски, иногда с тоской, чаще всего — сердито. Наибольший успех имели его издевательские, сатирические куплеты, разносящие в пух и прах известных врагов нашей рок-общественности: богатеньких сынков и спекулянтов («Мальчики-мажоры»), люберов («Мама, я любера люблю»), ненавистников рока («Террорист») и т.д. Пел Шевчук с замечательным эмоциональным напором, иногда даже слишком страстно, надрывно. Это был «рок раздирания рубашки» — предельно искренний, но уж слишком безыскусный. Похожим пафосом было окрашено и выступление новой группы, «Ноль», во главе с аккордеонистом и певцом, юным «Дядей Федором» Чистяковым. Музыканты «Ноля» еще, правда, и играли очень плохо.
Впервые спел на фестивале Саша Башлачев. К сожалению, силы его уже были на исходе. Три года сверхчеловеческого творческого напряжения и нищей, неустроенной жизни не прошли даром. На сцене ЛДМ он очень волновался, очень старался... То, что раньше походило на божественное озарение, теперь явно давалось ему с трудом. Новых песен он не спел, и все равно это было нечто большее, чем вся рок-тусовка вокруг. Думаю, что публика это понимала.
Параллельно с умным ленинградским роком, модернизмом свердловчан и прибалтов существовал и совершенно иной пласт жанра, едва ли с ними соприкасавшийся и столь же, если не более бурно, процветавший. Я имею в виду хэви метал. В 1987 году мода на этот стиль достигла пика, а коммерческая эксплуатация приносила рекордные прибыли. Отчасти «металлический» бум был вызван тем, что худсоветы наконец-то вывесили белый флаг и перестали вести борьбу с пресловутой атрибутикой «хэви» — железными цепями, крестами, браслетами и налокотниками. И вот братия в черной коже хлынула на арены во всей своей долгожданной красе, покоряя воображение юношей допризывного возраста. Главными экспонатами были «Ария» и отпочковавшийся от нее «Мастер», «Круиз», «Черный кофе», «Август». «Левое крыло» представляли рок-лабораторские «Тяжелый день» и «Коррозия металла», ленинградский «Фронт».
Я боюсь, что группы хэви метал подвергаются в этой книге дискриминации и не занимают в ней объема, соответствующего их реальной популярности в стране. Увы, я ничего не могу с этим поделать! И дело даже не в том, что лично я не принадлежу к поклонникам стиля. Проблема иная: о «металлистах» почти нечего писать. Говорить о каком-либо своеобразии «советского металла» не приходится: если наши группы и отличаются чем-то от западных, то лишь худшим качеством звучания и пониженным секспилом. О текстах хэви-групп лучше не говорить, иначе их авторы обидятся. Наиболее честно (и рационально) поступило, на мой взгляд, московское трэш-трио «Шах»: не мучая себя поисками (все равно не очень-то нужных) русских слов, они запели по-английски, воскресив традицию двадцатилетней давности... Возможно, с моей оценкой текстов хэви метал кто-нибудь и не согласится. Группа «Черный кофе», например, пела очень проникновенно о «Владимирской Руси» (один из главных рок-хитов того периода), но и это произведение по глубине содержания недалеко ушло от «Травы у дома»... Как бы там ни было, в августе у «металлистов» всей страны случился большой праздник: фестиваль «Хэви-лето» на Певческом поле в Таллине. Публики собралось порядка ста тысяч (!) человек. Организатором мероприятия, прошедшего очень мирно, был неутомимый Гуннар Грапс.
Итак, рок-жизнь шла достаточно резво, однако социальные процессы в стране шли еще быстрее. Слово «гласность», поначалу звучавшее как полу-абстрактный призыв, становилось ежедневной реальностью. Публикации уважаемых газет и журналов, речь в которых шла о преступлениях сталинизма, коррупции и злоупотреблениях аппарата времен «застоя», развале экономики и сельского хозяйства, деградации общественной морали и т. д., мало чем отличались от того, что еще совсем недавно квалифицировалось как «клевета диссидентов».
Во многом рок выиграл от демократизации. По сути дела, благодаря этому процессу он получил право на полноценное существование. Но в чем-то, как выяснилось, рок и проиграл. Он потерял монополию. Если раньше рок был одним из очень немногих заповедных мест, где водился зверек по имени «правда», то теперь это колючее существо вырвалось на оперативный простор... Более того, многие публикации в прессе были гораздо умнее, глубже и острее философских откровений и инфантильных разоблачений наших рокеров. Читать становилось интереснее, чем слушать. Конечно же, у рока оставался важный козырь — эмоциональное восприятие, однако на уровне чистого содержания он превратился в нечто вроде безобидной «гласности для недорослей». Неприятная ситуация для привыкших быть «на острие».
Уже тогда мне казалось, что единственный достойный выход, дабы не растерять репутацию и не прослыть среди умных людей дураками, — это отказаться от чистой декларативности и перенести акцент на художественные средства выразительности. Проще говоря, больше думать о музыке, режиссуре, а не только уповать на «волшебные слова», которые уже мало кого удивляли. Кстати говоря, и упомянутый «эмоциональный фактор» действовал бы куда сильнее, умей музыканты как следует играть и петь... Но это был бы самый нелегкий путь, это означало бы ломку традиций «текстового» советского рока, заложенных еще в начале 70-х Андреем Макаревичем...
Перед лицом грядущих перспектив радикальная фракция рокеров осуществила попытку консолидации на фестивале в подмосковном Подольске. Поскольку слово «подпольный» уже никак не выглядело адекватным, был придуман термин «национальный (вариант — „русский") рок». Основными критериями «национальности» считались: а) озабоченность социальными (национальными) проблемами; б) противостояние «попсу» и коммерции. В Подольске выступили «Наутилус Помпилиус», «Телевизор», «Облачный край» (Архангельск), «Калинов мост» (Новосибирск), «Цемент» (Рига), «Хронопы» (Горький) и другие более или менее бескомпромиссные группы. (Странно, что не были приглашены «Звуки Му»: более «русского» рока,чем у них, я не слышал.) Играли, как и положено героям подполья, на холоде под открытым небом, а иногда и под проливным дождем.
Я не был на фестивале, но просмотрел видеозапись: впечатление осталось грустное. Во-первых, утомило тотальное фрондерство. Группа за группой из песни в песню повторяли очень похожие гневные обвинения в адрес гнусных «них» и выражали сочувствие униженным и оскорбленным «нам». Справедливые, конечно, сетования, уместная ирония, но скучновато. К тому же в этой всеобщей «левизне» был элемент своего рода конформизма, точнее «униформизма». Для политической партии это, может быть, и неплохо — но вот для искусства... Во-вторых, ужасный уровень игры и вообще музыкального мышления (было несколько исключений, правда). Если в эпоху квартирных концертов и подвальных сейшенов это было терпимо, в чем-то даже адекватно, то теперь резало слух. Явно прошло то время, когда халяву и убогость легко можно было оправдать аргументами типа: «Зато мы поем честно и от всей души...» К тому же, уж если говорить всерьез об оппозиции натренированной эстраде, — разве можно реально конкурировать с ней, обладая арсеналом наивной самодеятельности? Впрочем, о конкуренции речи не шло. Красивый тезис о «национальном роке» выродился, по сути, в отчаянный призыв: «Назад, в подполье!» Однако мало кто из музыкантов откликнулся на него с энтузиазмом.
Между тем происходящее «наверху» вновь дало поводы для пессимизма. Сначала — известные события, связанные с отставкой Б. Н. Ельцина. Затем — письмо трех писателей (Ю. Бондарева, В. Белова, В. Распутина) в газету «Правда», вновь призывающее к искоренению рока. Наконец, упорные слухи о том, что многострадальная «Рок-панорама-87» опять переносится (или отменяется). К счастью, последнего не произошло. Московские городские власти позаботились только о том, чтобы запретить какую бы то ни было рекламу фестиваля, а также наводнили Дворец спорта в Лужниках невиданным количеством милиции и дружинников. Несмотря на это, концерты проходили почти при аншлагах, в течение всех шести дней. Выступило несколько десятков групп, профессиональных и «клубных», со всей страны. Зияющим пробелом был Ленинград: большинство групп отказалось ехать в знак солидарности с запрещенными в Москве «Алисой» и «Телевизором»... Но в целом — грандиозное мероприятие.
Филармонические группы вновь доказали свою полную импотентность. Успех имели «АВИА», «Наутилус» и — довольно неожиданно — группы московской «Рок-лаборатории». (Хотя «Звуки Му» вновь не были допущены.) Сергей Попов (группа «Алиби») оказался автором самой популярной песни фестиваля, «Ответ „Правде"», с хорошей фразой о том, как хочется плюнуть вслед «вельможным черным „Волгам"». «Алиби» получили главный приз — электроорган «Электроника»... Не на шутку испугал публику маниакально-депрессивный квартет «Нюанс», играющий нечто среднее между фанком и арт-роком, но в сугубо истеричной манере. Пожалуй, их выступление было верхом музыкального экстремизма «Рок-панорамы». «Ва-Банкъ» во главе с бывшим дипломатом Сашей Скляром дал под занавес лабораторского шоу немного элегантного позерского панк-рока... Об остальном я умолчу, ибо оно того стоит. Выдохнув кислую громадину «Рок-панорамы», советский рок застыл в изнеможении. Под Новый год было минус тридцать.
Семнадцатого февраля в Ленинграде покончил с собой Саша Башлачев.
Я не думаю, что состояние дел в роке хоть как-то повлияло на его решение. И тем не менее смерть нашего лучшего (может быть, единственного настоящего) поэта точно совпала и символически обозначила конец одной эпохи.
1987 год, как мне кажется, был последним, сумбурным годом определенной формации советского рока. Той самой «классической» формации, что за-родилась в середине 60-х и постепенно развивалась под знаком запретов, изолированности от внешнего мира, идеализма и нищеты. Итоги этого развития неоднозначны. Есть достижения: несомненный духовный потенциал, чувство сопричастности и жажда правды, выраженные в лучших песнях, — а их были сотни и тысячи. Хороший уровень владения словом, заряженность на то, чтобы будить мысль... Все это позволило нашему року вершить свою тихую революцию в умах молодых людей в самые беспросветные годы, быть эмоциональным и психологическим тоником, а в каком-то смысле — и предтечей гласности. Можно сказать, что в специфических условиях нашей страны рок взял на себя функции, вообще не свойственные молодежной развлекательной музыке (каковым рок изначально и во всем остальном мире является). В этом его уникальность и в этом же — его обреченность... Ибо, по мере того как наше общество начало возвращаться к цивилизованным формам, стало очевидно, что духовная миссия рока в общем и целом исчерпала себя. Теперь его место надлежит занять тем, кому положено, — честной литературе, невымышленной истории, религии... А року, в свою очередь, предстоит занять место в своей культурной нише — той самой развлекательной и молодежной... К чему он, естественно, не готов. Не готов потому, что этой самой музыки, а уж тем паче веселья и жизнерадостности, в нашем роке (за редкими исключениями) никогда толком и не было. Даже ритм, строго говоря, мало какая группа может держать... Таков несомненный минус развития формации.
Итак, к началу 1988 года остались в неповторимом прошлом: запреты на жанр (осенние передряги были последней на моей памяти крупной акцией антирокового лобби), свирепая цензура (если говорить только о концертных выступлениях — то практически и цензура вообще), уравнительные или же нулевые гонорары, «невыездной» статус. Последние два года десятилетия проходят под знаком бурного развития двух новых процессов: перевода советского рока на рыночную основу и вовлечения его в международную тусовку. Начну с первого.
С внедрением хозрасчета и появлением концертных кооперативов у нас наконец-то стала возможной принятая во всем мире практика. Согласно ей артисты получают реальную часть доходов от своих выступлений. Грубо говоря, система такая: исполнители через посредников (те самые кооперативы) заключают прямые договоры с концертными площадками, называя при этом свою «цену». Цена может выражаться двояко: или как фиксированная сумма, или как определенный процент от общего дохода мероприятия*.
* Именно по такой схеме у нас издавна проводились «подпольные» концерты. Но это, с одной стороны, было нелегально и наказуемо, с другой — речь не шла, разумеется, о стадионах и дворцах спорта.
(Прошу прощения за казенную терминологию.) В любом случае это не мизерные «концертные ставки», придуманные чиновниками, а суммы несравненно большие. Гонорары популярных групп колеблются в пределах от пяти до десяти тысяч рублей за концерт, рекордсмены, вроде «Ласкового мая», брали и по двадцать пять.
В принципе это абсолютно разумная система, и, рассуждая логично, можно было ожидать, что она, подобно западному шоу-бизнесу, позволит упорядочить концертную деятельность и будет стимулировать артистов в плане всяческого «повышения качества», дабы оправдывать суперзаработки... Однако Советский Союз лишний раз продемонстрировал свою полную непредсказуемость («умом Россию не понять»), поскольку вышло все как раз наоборот.
«Коммерческие» гастроли стали раскручиваться вовсю с начала 1988 года. Уже осенью можно было наблюдать печальный результат: публику так перекормили роком, что она перестала ходить на концерты. Впервые в истории выступления рок-звезд и даже международные фестивали проходили при полупустых залах. Несколько раз я наблюдал поистине вопиющие картины, когда в многотысячных манежах сиротливо ютились 200-300 человек, половину которых, по-видимому, составляли «знакомые и родственники выступающих»... Как докатились до такого после десятилетий аншлагов? Я вижу три главные причины: неуемная, близорукая жадность организаторов, неумение и нежелание заниматься рекламой и отсутствие какой-либо координации. Последний пункт заслуживает небольшого комментария. Как во времена Клондайка, наша поп-сцена мгновенно раздробилась на множество фирм и фирмочек, конкурирующих друг с другом в полном соответствии с «законом джунглей», не исключающим даже «физическое» воздействие. Нашумела, например, история с «Черным кофе»: когда группа переметнулась из одной концертной фирмы в другую, ее бывший опекун просто-напросто похитил лидера, Диму Варшавского, и держал его взаперти, срывая гастроли новым хозяевам... Отчасти обиженного менеджера можно понять: ни контрактной системы, ни прочих юридических норм, касающихся исполнительского права, у нас не было и нет. 0 какой же разумной кооперации может идти речь?
Что касается «качества»... Всеобщая любовь к выступлениям на стадионах (где деньги лежат) породила массовую эпидемию пения под фонограмму. Если раньше этого как-то стыдились, считали «липсинг» прерогативой эстрадных и диско-халтурщиков, то ныне редкие рок-знаменитости могли похвастать тем, что устояли перед соблазном... Уровень концертов, таким образом, катастрофически снизился; пустые залы и имитация игры на сцене хорошо дополняли друг друга.
Что уж говорить об очевидных и предсказуемых последствиях коммерциализации, уже в полной мере испытанных западным роком! Если говорить о музыкальной стороне дела, то это завал «денежной» работы и полный застой творчества. Единицы нашли в себе силы не втянуться в «крысиные бега». «Кино», например, хотя и требовало пятизначные суммы гонораров, выступало очень редко. (Правда, и они поддались синдрому явных самоповторов, «съевших» и «АВИА», и «Аквариум», и «Алису».) «Наутилус Помпилиус», ошалев от изматывающих турне, вообще надолго прекратил «живые» выступления. Слава Бутусов предпочел изоляцию студийной работы, объяснив это так: «Мы стали заниматься роком, потому что нам было интересно, потому что это была возможность самовыражения... Бесконечные концерты, толпы, суета — все это не имело к творчеству никакого отношения. У меня не было времени собраться с мыслями, не было возможности что-нибудь придумать. Я почувствовал, что стал тупеть...»
В отношении артистов острых и не желающих «тупеть» рыночная система достаточно безжалостна. Группы, не попавшие в элиту, продолжали влачить жалкое существование, перебиваясь случайными концертами и будучи не в состоянии скопить денег, чтобы заплатить за студийную запись. Если раньше эта нищета воспринималась как нечто естественное и в чем-то компенсировалась чувством морального удовлетворения оппозиционера- нелегала, то теперь, на фоне «про-роковой» демагогии и благоденствия отдельных экс-соратников по «подполью», она вызывала только горечь и озлобление. Нигде я не слышал столько презрительных, исполненных отчуждения слов в адрес «нового курса», как в среде непризнанных рокеров. «Совок остался совком» — таков лейтмотив... И что самое обидное, среди этих людей много талантливых музыкантов и поэтов, создающих вещи оригинальные и бескомпромиссные.
Тут дело не столько в «совке». Я впервые съездил на Запад в конце 1987 года и воочию убедился, что тамошняя ситуация тоже не сахар. Радикальные, некоммерческие музыканты, даже знаменитые и легендарные, обретаются на задворках системы... Тогда я вынашивал идею о некоем «третьем пути», лелея надежду на то, что наш рок, вырвавшись из-под пресса культур-бюрократии и идеологического контроля, не попадет тут же во власть коммерсантов. На что я рассчитывал? На стойкий идеализм и духовную сплоченность рокеров, на образование новых художественных институций, на ум и хороший вкус госчиновников нового поколения, в конце концов...*
*Кстати, один светлый прецедент в истории ухе был — я имею в виду бум советского авангардного искусства первого послереволюционного десятилетия.
Полагаю, что ожидания эти были наивны. Экономическая реальность оказалась сильнее. Неуклюже, со скрипом и перекосами, телега нашего рока начинает путь по западной авто-страде. Тем более интересно, как складывается за границей судьба советских рок-артистов.
Ржавый «железный занавес» висел очень долго, подвергаясь отчаянному натиску с обеих сторон. Первые пробоины появились в 1986-1987 годах, когда на Запад по каналам Минкульта были выпущены некоторые заслуженные филармонические коллективы. Большого эффекта это не произвело — группы отличались от расхожих мировых стандартов разве что некоторой скованностью и старомодностью. С модными словами «perestroyka» и «glastnost» ни «Автограф», ни «Диалог», ни «Группа Стаса Намина» никак не ассоциировались, ничем новым и революционным там и не пахло. Этот рутинный «культурный обмен» (обман?) мог бы продолжаться еще долго, если бы не долгожданное известие: рухнула монополия Госконцерта на организацию заграничных гастролей! И плотину прорвало: «Браво», «Ва- Банкъ», «Бригада С», «Окна РОСТа» и «Сингер Вингер» поехали в Финляндию, «АВИА» и «Круиз» — в ФРГ, «Аквариум» — в Канаду, «Машина времени» — в США, «Антис», «Телевизор» и «Звуки Му» — в Италию и т. д. В 1989 году гастроли приняли лавинообразный характер. Назову лишь те, в организации которых я сам принимал участие: «АВИА» и «Звуки Му» в Британии, фестиваль «Де сингел» в Антвер-пене («Вежливый отказ», «Джунгли», «Николай Коперник», «Альянс»), фестиваль «Советский рок» в Италии («Кино», «Звуки Му», «АВИА», «Бикс»), фестиваль «Новые открытия» в Глазго («Коллежский асессор», «Не ждали», «Агата Кристи»). Как у нас водится, контакты с заграницей развивались абсолютно хаотично и (может быть, и к счастью) без намека на какую-либо стратегию. Тем не менее очень скоро появились две основные тенденции, соответствующие двум подходам, характерным для западных партнеров.
Первый подход можно назвать идеалистическим, или же творческим. Не секрет, что в последнее десятилетие (или около того) западный рок катился по инерции, все теснее смыкаясь с ширпотребом, не осененный никакими особенными вдохновениями, кроме благотворительных порывов. Так что очень многие музыканты, с одной стороны, одержимы ностальгией по недавнему прошлому, когда рок был менее буржуазен и в социокультурном отношении более значителен, с другой — маются без новых художественных впечатлений и свежих идей. Большая, десятилетиями закрытая, а ныне овеваемая революционными ветрами территория на востоке интриговала и манила. Казалось, там есть многое из того, чего на Западе стало не хватать... Именно это чувство привлекло в СССР таких абсолютно не похожих друг на друга людей, как, скажем, Брайан Ино, Фрэнк Заппа или Билли Брэгг.
Для того чтобы «повторить 60-е», они, пожалуй, опоздали. Вихри враждебные стихли, и проектам о переустройстве культуры или основании новых ВХУТЕМАСов рокеры однозначно предпочитали твердую валюту наличными. Что касается свежей художественной информации, то тут исследователи рок-России явились, скорее, слишком рано. Наше главное достояние — тексты — от них почти целиком ускользало, а все остальное звучало вторично, не содержало того национального, этнического элемента, который западные эксперты так предвкушали. Я уже достаточно говорил о полной непроработанности музыкальной доктрины нашего рока, так что сыпать соль на раны не буду. Замечу лишь, что обескураженная реакция влиятельных иностранцев пришлась весьма кстати: может быть, хоть это заставит отечественных артистов рока более серьезно отнестись к поискам новой музыки...
Были и счастливые исключения. Наиболее успешным из «художественных» альянсов оказалась работа Брайана Ино со «Звуками Му». Когда я впервые показал Брайану их видеозапись, он был буквально заворожен движениями и мимикой Пети Мамонова. Он оценил их на уровне «боди-арта» — создания произведения искусства посредством собственного тела. «В том, что делает Петр, я почувствовал мощь доподлинной древней традиции. Он — точно как средневековый непристойный скоморох, непонятно каким образом оказавшийся в нашем веке», — так он описал свои впечатления. Спустя некоторое время, послушав записи «Звуков Му» внимательно, Ино отдал должное и оригинальности, «своеобразному минимализму», как он выразился, их музыкальной фактуры. Как результат — совместная запись и выпуск весной 1989 года первой пластинки группы. («Мелодия» сохраняет полную пассивность до сих пор.) Оценки мировой музыкальной прессы — «хорошо» и «отлично».
К сожалению, другим нашим рок- новаторам — «АВИА», «Аукцыону», «Поп-механике» — так и не удалось пока заняться работой с хорошим продюсером. Их гротескные шоу проходят «на ура», визуально они неотразимы, но вот когда заходит речь о чисто музыкальной стороне дела, начинаются сомнения... Впрочем, все в руках самих музыкантов.
Негромкий, но солидный международный успех «Звуков Му» — во многом следствие деликатности, вдумчивого отношения к ним западного партнера. Ино не пытался им чего-то навязать, переделать их по своему усмотрению. Он в первую очередь пытался сам понять неведомый феномен. И самое главное: человек, продюсировавший «U-2» и «Токинг хэдз», в данном случае совершенно не рассчитывал на коммерческий успех. В этом принципиальная разница между «художественным» подходом и подходом, который можно назвать «коммерческим».
Итак, вторая категория «открывателей советского рока» — музыкальные бизнесмены. Их рвение тоже можно понять. СССР — моднейшая страна, Горби — популярнейший лидер, майки с серпом и молотом продаются отменно. Пока волна не прошла, надо скорее выбросить на рынок и «красные» рок-группы...
Тем более что славные русские ребята только о том и мечтают.
По ряду причин бюрократическо- экономического характера, а также в силу недостаточной кондиционности наших экспортных рок-товаров дела в коммерческой сфере шли медленно и туго. Но все же первые блины — пластинки «Ва-Банка» и «Круиза» — были слеплены осенью 1988 года. Вскоре увидели свет и плоды более серьезных усилий: 1989-й стал годом исторического прорыва советского рока на широкий западный рынок.
Самая значительная из всех историй с куплей-продажей разворачивалась на моих глазах. Я имею в виду сделку Си-би-эс—Борис Гребенщиков. Начиналось все с маленькой посреднической фирмы «Белка» и вполне душевных разговоров о мире, дружбе и взаимопонимании. Однако чем дальше, тем жестче становились американцы. Акулий оскал шоу-бизнеса, о котором советские артисты столько читали, но никогда не видели воочию, наконец явился во всем своем хищном прагматизме. Для начала Борису было рекомендовано, чтобы все песни исполнялись по-английски. Затем без зазрения совести американцы отсекли нужного им Гребенщикова от ненужного им остального «Аквариума»*.
* Другой вопрос, почему сам БГ пошел на это. Мне он объяснял свою покладистость малоубедительными аргументами типа «мне было безумно интересно» и «я должен был пройти через это».
Лидер был увезен в США, а обезглавленная группа брошена на произвол судьбы, в контракте даже не упомянули ее название. Так идущие напролом бизнесмены походя разрушили любимейший миф русского рока и своеобразный культурный институт, каковым являлся «Аквариум». Какое уж тут «взаимопонимание»...
Уже в Штатах достаточно случайно возникла фигура продюсера Дэйва Стюарта. Прекрасный музыкант и милейший человек, он был явно иного розлива, чем БГ, и существовал в несколько ином измерении. Проблемы культурной совместимости нисколько не волновали Си-би-эс, важно было лишь то, что Дэйв Стюарт — эго «имя». (Борис вновь плыл по течению.) Неудивительно, что альбом («Радио Сайленс») получился совсем невнятным: с западным качеством, но без западного блеска; с русскими претензиями, но без русского нерва. Учитывая сумму затрат на производство и интенсивность рекламной кампании, можно сказать, что диск провалился. И это, мне кажется, лучшее, что случилось с БГ за последние несколько лет. Он стал вновь обретать себя... «Страшно надоело играть с наемными музыкантами», — было первое, что я от него услышал по возвращении домой осенью 1989 года. Вспомнилась фраза, которую он часто произносил накануне отъезда на Запад: «Страшно хочется поиграть с хорошими музыкантами...» Теперь он вновь созвал «не хороших», но и «не наемных» старых соратников и возобновил «Аквариум».
История альянса БГ с Си-би-эс еще далека от финала, но один вывод можно сделать уже сейчас. А именно: советский рок и западный рок — все же очень разные вещи. Наивно было бы ожидать от нашего любителя лапты чудес в американской профессиональной бейсбольной лиге; не удалось сделать в один сезон и звезду шоу-бизнеса из «неофициального» советского музыканта... Фактически одно короткое слово «рок» объединяет два явления с совершенно разной подоплекой: психологической, социальной, экономической — не говоря уже о культурных традициях. Только люди с абсолютно выхолощенными мозгами, без намека на какие-либо «корни», могут безболезненно трансплантироваться из одной почвы в другую. (Поэтому проще всего, как выяснилось, иметь дело с хэви метал — «Круиз», «Парк Горького», «Шах».) БГ же при всем его англофильстве — сугубо русский человек, и это, как говорится, нашло отражение в его творчестве. Не смог он изжить в себе российскую тоску, а за-морская публика не смогла ее оценить.
Вообще говоря, из полудюжины пластинок, записанных нашими группами под руководством иностранных продюсеров, в полной мере удалась, на мой взгляд, лишь одна — французская версия «Центра» Василия Шумова*.
* Строго говоря, русское начало в «Центре» представлял один лидер Шумов, в остальных ролях были заняты местные студийные музыканты.
Остальным присутствие западных экспертов (даже Ино!) не очень-то помогло. Думаю, дело тут не только в загадочной русской душе, но и в отсутствии навыков настоящей студийной работы. А это, в свою очередь, — следствие глобальной проблемы нашего безнадежного отставания в музыкальной технологии... За четверть века советского рока изменились стили, изменились доходы, изменились структуры, но одна сторона музыкального быта осталась без изменений: ни инструментов, ни аппаратуры, ни даже струн в свободной продаже.
Диспропорция между новыми масштабами, международными амбициями нашего рок-бизнеса и его допотопной материально-технической базой приобрела гротескные размеры. Так что покупка (как правило, в магазинах подержанных товаров) фирменных гитар, синтезаторов и мини-студий стала для музыкантов, может быть, единственным бесспорным плюсом политики открытых вовне дверей.
Итак, мы снова дома. Пора совершить традиционную экскурсию по фестивалям и рок-тусовкам последних двух лет девятого десятилетия.
Самым отрадным фактом рок-жизни было то, что провинция продолжала распускаться (в обоих смыслах слова). В 1988-м стремительно затянулось еще одно гигантское белое пятно — Украина. Зимой эмиссар киевской рок- артели привез записи двух местных групп — «Вопли Видоплясова» и «Коллежский асессор», вскоре они и сами приехали в Москву, произведя форменный фурор. «Асессор» — сверхизысканный гитарный постпанк. Лидер группы, Василий Гойденко, обладает удивительным мелодическим мышлением, он создает витиевато-меланхоличные, пронизанные какой-то трепетной иронией, воистину гоголевские музыкальные картинки. Его высокий голос не разрушает хрупкую гитарную ткань — скорее, звучит как еще один инструмент, не акцентируя внимания на тексте... Все вместе — ни на что не похож! Если «Асессор» — это, условно говоря, загадочные «Петербургские повести», то «Вопли Видоплясова» (или просто «ВВ») — современный аналог «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Певец-аккордеонист Олег Скрипка угловатыми, слегка «контуженными» движениями напоминает Петра Мамонова, однако пафос «ВВ» куда светлее. Это уморительная смесь панка, харда и хрестоматийного украинского фольклора. Звучит все очень органично, а главное — по-настоящему весело. Последнее, как известно, одно из наиболее редких качеств в нашем роке.
Весной я нанес ответный визит в Киев, где пробуждающаяся рок-фракция решила начать сразу с международного фестиваля. Ничего более безалаберного по организации мне видеть не приходилось. Там я познакомился еще с двумя интересными украинскими составами — местной «Рабботой Хо» и харьковским «Утром», психоделической группой с отличным гитаристом. Еще одну замечательную команду из Харькова, «ГПД», я услышал спустя пару недель в Вильнюсе. По музыке и настроению они были похожи на «ДДТ». Но — болезненнее, правдивее, чище и без тени заигрывания с публикой. Если Шевчук бросал в зал эффектные фразы вроде:
- Революция, ты научила нас
- Верить в несправедливость добра, —
то Саша Чернецкий из «ГПД», будто отвечая ему, пел:
- Не говори мне о революции —
- Она умерла в двадцать четвертом...
И эта отчаянная простота убеждала больше.
Вообще, «Рок-форум-88» — так назывался новый литовский фестиваль, занявший место увядшей «Литуаники», — удался на славу. Несколько интересных западных групп, «Звуки Му», «Телевизор», «ВВ»... «Антис» показал жесткую программу: на смену галантной сатире и издевке под личиной безобидного китча пришел суровый политический памфлет. Первая песня называлась «Цыц, интеллигент!», и исполнял ее Альте Каушпедас не в обычном своем красном фраке, а завернувшись в армейскую плащ-палатку...
Из новых впечатлений. «Не ждали» — редкая русскоязычная группа из Таллина, давшая забавное театрализованное представление, пародирующее авангард и постмодерн; «ЧАИФ» — еще одна восходящая звезда свердловского рока, не очень вразумительная по музыке, но бесспорно милая и обаятельная команда «русского» направления. Запомнился их гимноподобный припев:
- Это религия завтрашних дней:
- Они будут толще, мы будем смелей!
«Они» — это как бы свиньи, а на самом деле известно кто... Так вот, «они» едва не сорвали очередной (я уже сбился со счета... кажется, шестой) ленинградский фестиваль. В день открытия люди в униформах объявили, что в легкоатлетическом манеже, где все должно было произойти, не соблюдены правила противопожарной без-опасности. Зал опечатали. Собралась толпа и не расходилась... Все пребывали в полной растерянности, пока случайно не подошел Борзыкин. Он и повел несколько тысяч недовольных рокеров на Смольный, к обкому партии. Милицейские пикеты не позволили всем зайти непосредственно к отцам города, однако небольшая делегация была допущена. Мы уселись на асфальт в лучах заходящего солнца и вскоре дождались ответа. «Завтра фестиваль начнется! — объявил Борзыкин в мегафон. — Всем можно расходиться».
Это была приятная маленькая победа, даже если сам фестиваль и не стоил такой манифестации. Это была лавина дебютов; много молодых групп, неплохих, но довольно одинаковых. «Дети», «Дурное влияние», «Опасные соседи», «Петля Нестерова», «Младшие братья» — все играли англофильский постпанк. «Народное ополчение», «Бригадный подряд», «Мат» и «600» играли просто панк. «Бриллианты от Неккермана» — фанк, «Время любить» — ритм-энд-блюз. Звон десятков сердитых гитар слился в один протяжный шум. Единственные, кто заметно выбился из общего ряда, — «Неформальное объединение молодежи». Еще одна вариация на тему неистощимого образа Мамонова. На этот раз герой — некий заскорузлый советский человек, полублаженный-полуидейный. Своего рода лысенковский мутант... Музыка решена в форме народных попевок и куплетов. Молодцы.
Еще большими молодцами оказались эстонцы. Рейн Ланг и его команда,отработав методику за десять лет тартуских фестивалей, организовали и провели нечто невиданное... Трехдневный фестиваль «Рок-саммер»: триста тысяч зрителей, группы из семи стран, в том числе «Паблик имидж», «Биг кантри» и Стив Хэкетт. Джон Лайдон стал объектом настоящего паломничества эстонских и русских панков. Они сфотографировались с Харди Болмером на обложку первого диска «Сингер Вингер»... Как мне показалось, бывший лидер «Секс пистолз» чувствовал себя не совсем уютно. «Я постоянно ощущаю давление, тревогу, — сообщил он мне с видом заправского параноика, — здесь слишком много людей в униформах». — «Ну-у, дорогой мой! — Я не мог удержаться от патетического возгласа. — Это ничто по сравнению с тем, что творится в Москве!»
В столице «легальный рок» по- прежнему считался источником повышенной опасности, и любое масштабное мероприятие наводнялось огромным количеством милиционеров в пропорции, я думаю, один страж порядка на три-пять человек публики. Во время достаточно скромного по размаху (порядка двадцати тысяч зрителей) советско-американского рок- фестиваля в Измайлове («Сантана», Джеймс Тэйлор, «Дуби бразерс»...) «людей в униформах» было стянуто к стадиону не менее десяти тысяч. Это оказалось едва ли не самым сильным впечатлением от миролюбивого мероприятия... Совсем недавно на концертах «Блэк саббат» в Москве была применена новинка: силы спецназа, в шлемах и при щитах, располагались непосредственно в зрительном зале.
Конечно, рок-фаны не ведут себя как паиньки, однако я убежден в том, что именно навязчивое присутствие ненавистной милиции в первую очередь провоцирует вспышки насилия. Однажды в Ленинграде чины из оцепления не пускали Костю Кинчева на собственный концерт, а жену его легонько избили. Лидер «Алисы» в отместку назвал их со сцены «гадами», после чего в местной прессе была развернута кампания по зачислению его в «фашиствующие молодчики»*.
* Кинчев подал в суд на газету «Смена» за клевету, и дело это, после долгих разбирательств, выиграл.
Это лишь один, самый скандальный эпизод, а «рядовые» стычки происходили сплошь и рядом. Увы, бунтарская стихия рока перекочевала из социальной и духовной сфер в область чистого рукоприкладства.
Не стал исключением из этого правила и большой концерт в Лужниках, посвященный памяти Саши Башлачева. То в зале, то за кулисами постоянно кого-то арестовывали и избивали; конферанс напоминал репортаж из театра боевых действий... Сам по себе концерт удался. Это была последняя попытка объединить разбредающиеся силы «русского рока» под сенью его новой иконы**.
** Стоило Башлачеву погибнуть, как о нем все заговорили... Многие стихи тут же были напечатаны, спустя год после смерти вышла пластинка.
Откликнулись многие — но не все. У одних «горели» международные проекты, у других — коммерческие гастроли, третьи просто устали от тусовки и пафоса. Что до публики, то ей было важнее присутствие «звезд», нежели судьба рок-идеи. Я помню, было очень грустно, когда под занавес концерта дали фонограмму песни Башлачева и тут же в зале раздался громкий свист: народ требовал продолжения программы Цоя... Того самого, который работал с Башлачевым в одной котельной.
Теперь Виктор Цой стал настоящим героем своего времени. Он снялся в двух неплохих «молодежных» фильмах, «АССА» и «Игла», где сыграл фактически самого себя: хмурого, немногословного, одетого во все черное... Это был настоящий триумф одинокого романтика, вечного бойца, уходящего в ночь из теплого дома. Новая кассета «Кино», «Группа крови», мало чем отличалась от предыдущих, но среди всеобщего распада она воспринималась как монолит, символ веры — и подростки молились на нее.
- Мы хотели песен — не было слов.
- Мы хотели спать — не было снов.
- Мы носили траур — оркестр
- играл туш...
- ...В наших глазах — звездная ночь.
- В наших глазах — потерянный рай.
- В наших глазах—закрытая дверь.
- Что тебе нужно — выбирай...
Вряд ли нашелся бы молодой человек, который сказал бы: «Это не про меня». «Кино» оставалось едва ли не единственной группой, у которой бешеная популярность нисколько не замутнила изначальную чистоту образа. И тем не менее...
- Тот, кто в пятнадцать лет убежал
- из дома.
- Вряд ли поймет того, кто учился
- в спецшколе.
Сам Цой убегал из дома, и, слава богу, жизнь его не слишком обтесала. Однако будь у него сейчас ребенок шести лет, он учился бы в спецшколе. Такова реальность. И ничем иным, как реакцией на новый рок-истеблишмент вкупе с общей болезненной ситуацией, нельзя объяснить неожиданный и запоздалый бум панка. Свирепые ребята, обогащенные фундаментальным знанием трех аккордов, возникли одновременно повсюду. «YМКЕ», «Великие Луки», «За Родину!» — в Прибалтике; «Порт-Артур», «Женская болезнь»*,
* Кстати» группа в самом деле состоит из барышень. Поистине радостным сдвигом в нашем роке стала его постепенная «феминизация»; здесь можно упомянуть еще «Ситуацию» (Ленинград) и «Еву» (Свердловск) плюс парочку смешанных групп «хэви» — «Маркизу» и «Примадонну».
«Матросская тишина», «Тупые» — в Москве; «Братья Гадюкины», «Шо», «Дети на травэ» — на Украине, и так далее, вплоть до Владивостока. Эпицентром панк-взрыва оказалась несытая холодная Сибирь. Новосибирские «БОМЖ» и «Путти», тюменская «Инструкция по выживанию», омская «Гражданская оборона» явили доподлинные в своей искренности и ущербности образцы советского панка. Совершенно одинаковые по музыке (все вышли из первого альбома «Пистолз»), в «программном» отношении они делились на две фракции: весело-издевательскую и мрачно-кликушескую. Кто-то пел «Я люблю Сергеича», кто-то — «Мы пациенты доктора Менгеле», однако и те и другие не имели никакого успеха за пределами узкого круга посвященных. Такая же судьба была уготована довольно многочисленным экспериментальным группам («Новые композиторы», «Вежливый отказ», «Ночной проспект», «Новый художественный ансамбль», «Зга», «Микрохирургия», «Стерео-зольдат» и другие), исповедующим концептуализм, постиндустриализм и прочие «измы» современного авангарда.
Да, прошло то время, когда радикализм вызывал скандальный интерес**
** Кажется, одна «Поп-механика» до недавних пор была исключением.
и собирал толпы любопытных и сочувствующих. Я испытал это на собственной шкуре, когда занимался организацией гастролей нескольких западных авангардных ансамблей (в том числе «Sonic Youth» и Эллиота Шарпа): народ не собирался валом валить на «крутых» американцев, все проходило тихо и без аншлагов в маленьких залах... На фоне столпотворения помпезных поп- и рок-фестивалей («Рок против наркомании» на стадионе имени Ленина, «Интершанс», «Монстры рока», «Рок-саммер», «Мисс Рок» и др.) сиротливо выглядит «СыРок» — единственный, посвященный «альтернативе».
В 1989 году, по странному контрасту с сенсационными дебатами в Верховном Совете и бурными событиями в Прибалтике, у рокеров явно упал интерес к социальной проблематике. Даже лидеры полит-рока, «Антис» и «Телевизор», в своих новых программах обратились к «внутренним» человеческим переживаниям. «Национальная тема, антибюрократическая тема — все то, что мы первые когда-то поднимали, теперь стало нормой массовой культуры, китчем», — так объяснил мне свой уход из «большой политики» Альгис Каушпедас. И он по-своему прав. Теле- и радиоэфир полны песенок о том, как несладко нам живется и как много нас обманывали. А кто их исполняет? Те, кого еще вчера окрестили бы бранным словом «ВИА», или «диско», или просто «эстрада»... Безликие и, судя по всему, бездарные, они используют весь внешний антураж рока, его выстраданную тематику, а иногда и старые названия групп («Санкт- Петербург»). Не так давно я видел по телевизору выступление филармонического панк-рока «Скандал», исполняющего как бы «грязные» песни на стихи профессионального поэта-песенника...
Куда уж дальше? Пора подводить итоги. Начну с краткой региональной сводки о нынешнем (декабрь 1989) состоянии рока. С востока на запад.
Дальний Восток и Восточная Сибирь. Во Владивостоке: панк-поэт и мастер шаманского хип-хопа Валера Шелепчук, а также прекрасный рок- бард Александр Демин. Существует рок-клуб и при нем много групп, журнал «ДВР». В Красноярске — хард-рок «Амальгама». В Магадане: две сильные гитарные постпанковые группы — «Восточный синдром» и «Миссия: антициклон». Особенно хороши «живьем». Плюс — ансамбль с эпохальным названием «Конец Света!». В Якутии — одна, но феноменальная группа «Чол- бон»; «Пинк Флойд» в тундре! Поют по-якутски.
Западная Сибирь. В Новосибирске существует рок-клуб и конкурирующая «Студия 8», выходят журналы «Тусовка» и «Энск». Основные группы: «БОМЖ» и «Путти» (панк), «Промышленная архитектура» и «Закрытое предприятие» (новая волна), «Небесное электричество» (арт-рок), «Страховой полис» (биг-бит), «Техники света» (бард-рок). После долгой и неудачной стажировки в Москве вернулась группа «Калинов мост» (блюз- фолк). Большая надежда — Яна Дягилева (вокал, гитара). Барнаул — столица агентства «Рок-периферия» и место проведения одноименного фестиваля; группы «9», «Дядя Го»; Омск — «Гражданская оборона»; Тюмень — «Инструкция по выживанию» и ассоциированные панк-проекты. В «Рок- периферию» входят также Томск, Иркутск и Красноярск.
Урал. В Свердловске, бесспорно, сильнейший в стране рок-клуб, которому удается поддерживать достаточно высокий тонус местной рок-жизни и держать группы в узде. Единственная потеря за все годы — «Наутилус Помпилиус» (сейчас между Ленинградом и Москвой). Основные группы: «Настя» (автор и вокалистка Настя Полева плюс гитарист Егор Белкин; стиль своеобразный); «Ассоциация» (остатки «Наутилуса»), «Агата Кристи» (энергичный арт-рок); «Апрельский марш» (интеллектуальный арт-рок);
«Водопады им. Вахтанга Кикабидзе» (панк-пародия), «ЧАЙФ» (просто рок). Кроме того, в Челябинске иногда бывает эксцентрик Вова Синий (большей частью в Москве) и проживает «Новый художественный ансамбль» (авангардное шоу).
Средняя Азия. По-видимому, ислам — одна из немногих сил в мире, способных противостоять року. Кроме нескольких джаз-роковых составов («Гунеш», «Медео», «Бумеранг») и русскоязычного арт-рокового «Триумвирата» (Алма- Ата), ничего назвать не могу.
Закавказье. В Азербайджане — такая же ситуация, как в Средней Азии. Из армянских групп только металлический «Аспарез» как-то заявил о себе в 1987 году. В Грузии на ведущих позициях по-прежнему две группы Валерия Кочарова — «Блиц» и «Битлз- клуб». Последняя летом 1989 года выступала в Ливерпуле. Есть еще несколько ретро-составов («Блюз-мобиль», «Ребята из рок-н-ролла»). «Филармоническое» направление представляет «Театрон».
Европейская часть РСФСР (без столиц). Надо полагать, что какая-то рок- жизнь происходит во всех областях России. Далеко не обо всех, однако, хоть что-нибудь известно. Центрами российского провинциального рока можно считать Архангельск («Облачный край», «Аутодафе», журнал «Северок»), Казань («Акт», «Записки мертвого человека», «Холи»), Горький («Хронопы»), Ростов-на-Дону («День и вечер», журнал «Донски бит»), Калининград («003», «Комитет защиты тепла»), Петрозаводск («Неоретро», «Прикладное искусство»). Активны рок- клубы в Ярославле, Череповце, Куйбышеве (журнал «За зеленым забором»). Почти в каждой областной филармонии есть свои «хард-н-хэви» и «попе», но их лучше не упоминать.
Белоруссия. События разворачиваются в основном в Минске. Интерес представляют: «Мроэ» (фолк-панк), «Бонда», «Зартипо» и «Улис» (новая волна). Издается ежемесячный дайд-жест советской и зарубежной музыкальной прессы.
Украина. Наряду с Сибирью регион, где рок в конце десятилетия развивается наиболее бурно. Киев: «ВВ», «Коллежский асессор», «Все вниз», «Раббота Хо», «Квартира 50», журнал «Гучномовец». Харьков: «Разные люди» (экс-«ГПД»), «3, 7, Т» «Ку-Ку». Плюс: «Братья Гадюкины» (Львов), «Кошкин дом» и «Провинция» (Одесса). Много проводят на Украине фестивалей. Самой влиятельной группой новой генерации оказалась «ВВ»: у них уже целая обойма фолк-хардовых с украинским уклоном имитаторов. Впрочем, это хорошее влияние.
Молдавия. Не дала нашему року ничего запоминающегося, кроме гитариста Валерия Гаины («Круиз») и интересной фолк-роковой группы «Модест». Последние базируются сейчас в Ленинграде.
Ленинград. Номинально Ленинградский рок-клуб по-прежнему объединяет почти все группы города, хотя реально-коммерческая активность конкурентов лишила его былой притягательной силы. Фестиваль 1989 года проходил практически без «звезд», так как все они были на гастролях. Из ленинградских групп, не упомянутых в главе, стоит назвать «Игры», «Объект насмешек», «600», «Знаки препинания», «Трилистник» («Аквариум» без БГ) и «Зоопарк», по-прежнему влачащий существование. Влачит существование и старейший журнал «Рокси», в то время как процветает его конкурент «РИО».
Среди групп ширпотребного на-правления выделяется команда п/у Владимира Киселева, бывшего лидера «Землян». От этой незабываемой группы-прародительницы «Русские», «Санкт-Петербург», «Эверест» и прочие ушли очень недалеко..; Ленинградский филиал «Мелодии» с сентября 1989 года возглавил патриарх советских подпольных продюсеров Андрей Тропилло. Он обещает произвести еще одну революцию в нашей индустрии звукозаписи и уже начал штамповать рок-кассеты на паях с поляками. В общем и целом Питер сохраняет лидирующие позиции в жанре.
Литва. Помимо «Антиса» одна хорошая группа — мрачный ска-буги (трудно представить, конечно) под названием «Бикс». Главный потенциал литовцев — организационный. Мощный «Центрас» (Вильнюс) устраивает каждый год по несколько фестивалей и больших гастролей — в том числе для западных групп. Они же создали первую в Союзе независимую музыкальную радиостанцию.
Латвия. Латышские авангардисты («Желтые почтальоны», «19 лет», «Мастерская») группируются вокруг «Агентства приблизительного искусства» Харди Лединьша. Русскоязычные полупанки («Карт-бланши», «Цемент» — вокруг рижского рок-клуба. Все остальные («Юмправа», «Одис», «Ливы» и др.) рассеяны по молодежным центрам.
Эстония. Так же, как в Литве, здесь существует четкий фокус рок-жизни: объединение «Муузик», проводящее гастроли и фестивали «Рок-саммер». Тартуский фестиваль продолжается усилиями их филиала. Эстонские группы теперь чаще гастролируют по Финляндии, чем по России; у некоторых («Соловей-разбойник», «Модерн Фокс») там вышли пластинки. Доминирующие стили — панк и ритм-энд- блюз. «Не ждали» записали хороший диск в Голландии. Силы Пеетера Волконского перестройка подкосила окончательно: уже третий год он не снимает «Окна РОСТа»... Конец региональной сводки.
Нетрудно заметить, что рок-н-ролл жив.
Практически.
- Среди связок
- В горле комом
- Теснится крик.
- Но настала пора,
- И тут уж
- Кричи — не кричи...
- Виктор Цой. Легенда
Героический период нашего рока пришел к концу. Да, теперь — легенда... Сами герои медленно расходятся по одному — то ли уступая место новым действующим лицам, то ли попросту оставляя некогда переполненную сцену пустой... Алексей Семенович Козлов и Александр Борисович Градский стали совершенно респектабельными композиторами; для нового поколения их имена практически ничего не значат. Андрей Вадимович Макаревич основательно поседел; его «Машина времени» превратилась в трогательный ностальгический институт — своего рода «оркестр Утесова» из 70-х... Бо'рис Гребе'нщиков (см. ударение) уже не из-под палки, а с удовольствием и увлечением пишет песни на английском языке, готовит второй альбом для Си-би-эс и из всех городов предпочитает Лондон. Вася Шумов залег на дно в цветущей Калифорнии, распустив «Центр» — ив этот раз, кажется, навсегда. П. Н. Мамонов с огромным успехом снимается в кино («Такси- блюз»!); его песенные упражнения в дуэте с братом Лёликом не очень убедительны и происходят, скорее, по инерции. Курехин тоже ушел в кинематограф — сначала как композитор, теперь и как актер («Лох, повелитель воды»). Альгис Каушпедас («Антис») стал председателем Литовского телевидения. Рейн Ланг (организатор Тартуских фестивалей) — советником по культуре городского муниципалитета. Мартин Брауне («Сиполи») руководит академическим хором и пишет для него кантаты. Майк Науменко растолстел в два раза, не записал за пять лет ни одного альбома и в последнее время редко кому удавалось увидеть его трезвым. Жанна Агузарова давно ушла из «Браво», она пишет интересные песни и никак не может сделать выбор между оперой, народной песней и амплуа трагической актрисы. Виктор Цой погиб в автомобильной аварии; мне казалось, что он — единственный реальный связной между стариками- «подполыциками» и «детьми гласности»... Костя Кинчев, Юра Шевчук, Гуннар Грапс, Миша Борзыкин, Слава Бутусов — эти держатся. Растерянные и сердитые, страстные и усталые, они вновь и вновь идут на публику, претворяя в жизнь старый каламбур — «Рок-н-ролл не просто возраст, рок-н- ролл — моя судьба». Им, должно быть, нелегко.
- Жизнь... После того, что случилось,
- Я как спасшийся парашютист.
Рок был нашей религией, а всякая религия — это концепция спасения. Некоторые продолжают свой затяжной прыжок (если следовать образу из песни Мамонова), другие — так или иначе приземлились и теперь ищут свои пути. И все правы по-своему. Для нас, обитателей подпольного ковчега времен застоя, рок был не только музыкой, кайфом, праздником — он был куском свободы и оружием сопротивления тупости, лжи, духовному и интеллектуальному насилию. Рок преследовали власти — он был опасен. Рок не продавался — он был бескорыстен. Рок существовал в духовном вакууме — и он был духовно заряжен. Не то теперь. Дружно рушатся идеологические догмы, экономические нормы, психологические блоки и эстетические запреты. Можно сказать, наша взяла... Но что-то мается и грустит армия победителей. Спасибо, господа, за рубли и доллары, за диски и видеоклипы, почет и признание — но где же приключение? Или настоящее дело? Большого бизнеса у нас еще нет, и не скоро он развернется. А приключений уже нет и вряд ли будут. Честно говоря, и мне стало скучновато в нынешней рок-тусовке, озабоченной совсем не теми проблемами, что когда-то загнали меня в рок. Может быть, возраст (35). Может быть, как пел Саша Башлачев (правда, по совсем другому поводу):
- Это потому, что мой ледокол
- Не привык к воде
- тропических морей...
- Кто хочет — пусть попробует
- привыкнуть. Нет — стоит поискать
- другие моря.
Каким будет наш рок следующих десятилетий? Точно не знаю. Пока старая доктрина уходит в небытие, новая еще не обрела четких очертаний. Но я вижу, что не все сегодняшние молодые люди садятся к экранам компьютеров или становятся в очередь к «Макдоналдсу». Многие берут в руки электрические гитары. Это прошлое — но это и будущее. Наша страна на пороге XXI века изменится неузнаваемо, но в жизни всегда есть место рок-н-роллу. Эта завтрашняя музыка должна быть совсем другой: музыкой изначально свободных людей, а не людей, отчаянно пытающихся утвердить свою свободу. А у нас... «у нас была великая эпоха». И я люблю «классический», самодельный советский рок, с его корявостью, колючестью и «патологической искренностью» (выражение С. Курехина).
Он не годится как товар, но и не поддается подделке, как произведение искусства.
- Well where have they been?
- We knocked on the doors Of Hell's darker chambers,
- Pushed to the limits,
- We dragged ourselves in,
- Watched from the wings As the scenes were replaying,
- We saw ourselves now As we never have seen.
- Portrayal of the traumas And degeneration The sorrows we suffered And never were free.
- Weary inside,
- Now our heart's lost forever.
- Can't replace the fear,
- Or the thrill of the chase.
- Each ritual showed up The door for our wanderings Opened and shut,
- Then slammed in our face.
- Where have they been?
- Where have they been?
- «JOY DIVISION» Decades
Меня тоже занимает этот вопрос: куда это нас по молодости занесло?
Вот смотрите: пережив отчаянные девяностые, сегодняшняя Россия снова стала очень похожей на застойный «Совок» семидесятых-восьмидесятых, только как-то смутнее, подлее и с рыночной экономикой вместо коммунистической идеологии. А в остальном — те же феодализм, жлобство, ложь и несвобода. Казалось бы: грядет новая волна рок-протеста — у ветеранов- правдоискателей зачешутся кулаки и языки, а молодая шпана рванет из подполья, чтобы разобраться и с поскучневшими «звездами», и с постылым режимом. Вот и в президентской администрации забеспокоились, пригласили всю нашу рок-элиту для наведения мостов и ненавязчивого инструктажа. Однако, к сожалению, замглавы Сурков совершенно впустую потратил время. Потому что на самом деле на рок-фронте всё тихо. Очень тихо. Вопрос — почему?
В начале девяностых нашу рок-сцену накрыло с фатальной силой. Мы потеряли почти всех самых талантливых — Башлачева, Цоя, Майка, Янку Дягилеву, Курехина. Потеряли identity — стержень существования, который у осмысленных рокеров состоял в антисоветском вольнодумстве и сопротивлении тотальной тупости. Более того, потеряли изрядную долю популярности и народной любви — ветреная публика переметнулась к «Ласковому маю» и фанерным попсовикам. Признанные гуру-восьмидесятники, конечно, сохранили часть своей паствы, но развитие жанра в новом климате требовало изменений.
Мутация получила название «рока-попс»; название это придумал, стиль сформулировал и сам живым стал его воплощением Илья Лагутенко («Мумий Тролль»). Сексуальный, ироничный, легкий, стильный, совершенно не загруженный подпольными синдромами. Он ушел дальше Майка и даже Шумова в сторону от возвышенной русской поэтической традиции, адаптированной (я бы даже сказал «спародированной», но, боюсь, многие обидятся...) в бардовской песне и «русском роке». На легкомысленный брит-поп наклеена лирика вроде:
- Yum-Yum! Йогуртом по губам.
- А-ав! Воздух с завтрака плавит.
- Будильник работает в пять,
- Исчезаю.
- Был не лучший день гладить тебя...
Здоровый космополитический подход — йогурт, раннее вставание, работа в европейский студиях, теле-видео-проекты, танцевальные ремиксы — все это спасибо утопающего. Типичными для девяностых, плавно перетекших в нулевые, можно считать просвещенные в постмодернизме группы с неглупой, слегка затуманенной лирикой и довольно занимательной музыкой в духе актуальных звуковых веяний. Помимо «Мумий Тролля», больше других мне нравятся «Мегаполис», «Tequilajazz», «Ногу свело!» и «Несчастный случай». Еще одна волнующая новация девяностых — обустройство в нашем рок-общежитии полноценного женского отделения. Не ахти какие гламурные (но наделенные авторскими талантами) Земфира Рамазанова, Диана Арбенина, Света Сурганова вовремя развеяли миф о роке как рискованной мужской профессии.
Действительно, количество эксцессов и уровень смертности у попсовиков, торчащих на кокаине, заметно превысили показатели рокеров, которые даже пить стали меньше. Пример подают ветераны сцены: Макаревич, БГ, Шевчук, Бутусов много путешествуют, увлекаются спортом и паломничеством, держат себя в неплохой физической форме — что позволяет им интенсивно гастролировать и, время от времени, сочинять очень симпатичные песни.
Короче, самодеструктивный крен в здешнем роке был преодолен, и картина нарисовалась скорее благополучная. Однако, как в анекдоте про елочные игрушки, НЕ РАДУЕТ... Несколько лет тому назад серьезный альманах «Контркультура» предложил мне написать обзор или произвести анализ современной русской рок-музыки. Я долго ерзал, чесал репу, не знал — чего бы там такого сотворить?.. Так и не придумал и не нашел ничего лучше, чем выдать редакторам маленькую штучку, которую я назвал «Новые раны не болят».
«Ранняя весна 1981 года, часа два ночи, Новые Черемушки. Комнатка, заклеенная от пола до потолка постерами (Эйнштейн с высунутым языком, Че Гевара, Джимми Хендрикс, Патти Смит...) и заваленная контрабандными виниловыми альбомами и катушками „Тип 10". На односпальной чешской кушетке в посткоитальной истоме лежат, приобнявшись, тощий парень с прической а-ля Малколм Макларен и фигуристая девушка, воплощенная русская красавица, студентка не то ист-, не то геофака МГУ. Он задумчиво покручивает ее соски, исподволь готовясь к следующему сексуальному наскоку, она курит, оба молча внимают голосу подпольного рок-барда Майка Науменко, записанному на недавнем квартирном концерте. Майк поет самую трагичную свою песню:
- Но не пугайся, если вдруг
- Ты услышишь ночью странный звук:
- Все в порядке,
- Просто у меня открылись старые раны...
В этом месте девушка неожиданно фыркает и иронично замечает: „Раны открылись со звуком? Это что — как бутылка шампанского, что ли?" Лицо молодого человека мгновенно каменеет. Оставив реплику без комментариев, он высвобождается из объятий и, укутавшись в халат, молча уходит в соседнюю комнату, а оттуда — на балкон. Там делает несколько затяжек, возвращается, не глядя на девушку в постели, вырубает магнитофон и со словами „Пора спать" тушит настольную лампу...
Утром я посадил ее в 49-й троллейбус и с тех пор больше не видел. Она еще пару раз звонила, но я уходил в вежливый отказ. Хотя девка была очень классная и я был ею искренне увлечен. Мы могли бы трахаться еще долго и счастливо, она познакомила бы меня со своими подругами, я возил бы ее в роддом на аборт, а сейчас она изредка звонила бы мне откуда-нибудь из Америки, звала в гости и говорила теплые слова... Но ни хуя, поскольку вмешался Михаил Васильевич Науменко со своими ранами.
Короче, в детстве Джону нравились стойкие солдатики, а Мэри — разряженные куклы, но с течением времени все радикально изменилось. Я давно перестал относиться всерьез к словам популярных песен, искать в них эстетическое наслаждение и тем более ответы на проклятые вопросы жизни. Для этого есть другие тексты. Я был рядом с Сашей Башлачевым и узнал, что такое гений, что такое НАСТОЯЩЕЕ, но Башлачев ушел, и с тех пор мое сердце разбито и склеить его абсолютно некому. Наконец, посмотрите: чем был рок в России двадцать лет назад и чем он стал. Был приключением —стал работой, был религией — стал продуктом. И все его музы или спились с тоски, или занимаются маркетингом. Впрочем, все это банально... Как бы ни здравствовали отдельно взятые представители, лично для меня русский рок-н-ролл мертв. Точнее, „типа помер": плоть, попахивая, продолжает резвиться, а дух вышел вон. Поминки, трибьюты, ковровые юбилеи и в целом бездарное молодое поколение. Я могу оценивать наш рок как товар (чем и занимаюсь регулярно), но экзистенциального смысла для меня он больше не имеет.
Ту девушку звали Таня».
Прости, Таня. Я больше не буду! Это больше не повторится...
Ладно, не буду давать волю чувствам — это легче всего... Наверное, следует отделить объективное от субъективного. Объективная российская рок-реальность такова: музыка в общем и целом не стала хуже, и не фиг брюзжать. Скажем, Саша Васильев из «Сплина» пишет песни, достойные давешнего БГ, — однако проблема в том, что звучат и отзываются они в совершенно ином контексте. По заветным партизанским тропкам пошли толпы — с остановками на спонсированных пивных фестивалях. Рок стал медиаёмок и экономически зависим; а в России, к сожалению, где экономика — там и политика с администрацией. Поэтому, как бы ни вдохновляло бунтарские настроения наше нынешнее уродовластие, рок-н-ролл в качестве медиума протестной энергии уже не срабатывает. То, каким большим лукавством (мягко говоря) это оборачивается, отлично демонстрируют Шнур с «Ленинградом», безотказно обслуживающие своими отчаянно-сердитыми песнями олигархические вечеринки и корпоративные юбилеи... А милые сердцу партизанские тропки теперь пролегают по иным, и, наверное, даже не музыкальным, территориям.
Соответственно, субъективное: будь я подростком сейчас, а не сорок лет назад, то вряд ли вообще обратился бы к року, считая это уделом, более достойным гламурных пэтэушников, любителей пива. А рок-журналистику (истовому служению которой я отвалил пару десятков лет своей жизни) — соответственно, уделом неудачливых пиарщиков, любителей халявы на презентациях и подарочных маечек. Говорю так не потому, что стал старше и поумнел, а как раз наоборот — потому что не образумился.
Всё, хватит. Меня уже ломает от пафоса этих нескончаемых последних слов; в конце концов — и субъект, и объект еще не окончательные покойники... Я хочу сказать, что все было здорово! Потрясающе и фантастически, и, как пела моя и моих папы и мамы любимая певица Эдит Пиаф, «Je пе regrette rien». Ни о чем то есть не сожалею. Кроме того, что не смог стать сетью в тот момент, когда падал Башлачев.
Все на фирме «Мелодия», за исключением отмеченных случаев.
В скобках указан год выпуска. Надо иметь в виду, что записи многих пластинок были сделаны за 1-4 года до их выпуска.
Август
«Демон» (1988). Ленинградский хэви метал. Без особых примет.
«Ответный удар» (1989)
АВИА
«АВИА» (1988). Фонограмма известной всей Европе программы лучшей советской шоу-группы. Качество записи среднее, продюсерской фантазии не ощущается. Зато безупречная обложка.
Автограф
«Автограф» (1986). Компиляция из песен разных лет.
Аквариум
«Аквариум» (1987). Использованы (без ремикса) записи с кассет «День серебра» и «Дети декабря».
«Равноденствие» (1988). Предельно приглаженная запись, сделана на ленинградской «Мелодии». Для любителей стихов и фоновой музыки.
«Радио Африка» (1988). Известный кассетный альбом 1983 года, воспроизведенный полностью, включая оригинальное оформление А. Усова (по проектам БГ).
Алиса
«Энергия» (1988). Слегка укороченная версия пленочного альбома 1985 года и первая из записей, подаренных «Мелодии» Ленинградским рок-клубом.
«Блокада» (1989)
«Шестой лесничий» (1989)
Антис
«Антис» (1987). В музыкальном отношении — наиболее интересная, на мой взгляд, современная советская рок-пластинка. За пределами Литвы не продается. Ожидает выхода записанный в 1988 году в Польше второй альбом.
Апельсин
«Апельсин» (1) (1979)
«Апельсин» (2) (1981)
Эстонский кантри-рок. Также аккомпанировали вокальной группе «Коллаж» на диске «Кукушка» (1977).
Аракс
«Исповедь» (1983). Группа создает «пинк-флойдовский» фон поэту Евгению Евтушенко, декламирующему свои стихи. Музыка Глеба Мая.
Арго
«Дискофония» (1981)
«Курган» (1982)
«Свет» (1983)
«Земля Л» (1986)
Литовская электронная группа, покрывающая спектр от классики до фольклора. Новых работ ждать, по-видимому, не приходится, так как руководитель «Арго» Гедрюс Купрявичюс стал заместителем министра культуры Литвы и занят другими делами.
Ария
«Герой асфальта» (1989). «Софт-метал». Мелодично, мягко и с текстами, претендующими на проблемность. Может быть, назвать это «сов-метал»?
Артемьев Эдуард