Крымчаки. Подлинная история людей и полуострова Ткаченко Александр
Они открыли окна и двери, укутав сына в теплое одеяло, и начали простынями выгонять воздух, проветривать комнату. Мальчику стало легче.
– А лекарство надо пить? – спросила жена, встретив доктора в дверях.
– Да, пить, все делать… Как он?
– Уже пять имен сменили, осталось два…
– Пусть муж узнает, нет ли больных на вашей улице с такими именами. И зовите его последние четыре дня тем именем, на котором ему станет совсем хорошо. Оставьте его как родное навсегда, оно будет охранять его всю жизнь.
На последнем имени Эгдем мальчик стал совершенно здоровым, а проснувшись, попросился на улицу погулять. Он носился по дворам целый день и прибежал под вечер, с аппетитом съев домашний ужин.
Доктор пришел назавтра и радовался вместе с родителя ми.
– Откуда вы знаете наши обычаи, доктор? Вы ведь учились на простого врача… А про смену имен у больных детей знают только крымчаки от своих предков. Вы, к примеру, знаете, что даже неблагоприятная буква в имени может повлиять на выздоровление ребенка. Допустим, буква «н», если болит нога, есть в имени, то уже его нельзя давать ребенку …
– Главное в учености – это наблюдение. Когда вы назвали Михая Эгдемом, я увидел, как посветлела вода в стакане с чаем, и Эгдем впервые проглотил мою микстуру без отвращения… Еще семь звезд горели в небе, когда я в первый раз пришел к вам… Самое главное было направить кровь мальчика вращаться в сторону той реки, у которой он родился. На магничивание… В общем, помогли лекарства, хотя на самом деле спасли Эгдема ваша вера и магическая сила поколений в прошлом.
Родители, едва окончившие четыре класса, с изумлением смотрели на доктора и сейчас понимали только одно: что их мальчик был совершенно здоров, а доктор просто умничал, чтобы очаровать тетку Эгдема.
Когда прошло немного времени, Эгдем стал совсем крепким, однажды ночью он проснулся от яркого мерцанья и шевеления звезд в небе. Он напряг свое тело, почувствовал силу от ступней до шеи и порадовался за себя. Уже засыпая, он попробовал вспомнить имена, которыми его называли во время болезни. Да так и не смог. И уснул с единственным своим именем на губах – Эгдем…
На углу Караимской и Субхи
Парикмахер дядя Леня летом носил сшитые на заказ кожаные туфли с узорчатым верхом бежевого цвета, широкие брюки с манжетами и тонким поясом поверх большого живота. Он приходил рано, часам так к восьми, раскладывал свои инструменты, доставая их из небольшого саквояжа, который на улице делал его похожим на доктора. Первым делом он доставал, предварительно постелив на стол перед большим зеркалом белую свежую салфетку, ручную машинку для стрижки с мощной и сильной пружиной меж двух изогнутых рычажков, соединенных подвижным болтом близ головки самой машинки. Каждая ручка рычажка заканчивалась тонкими острыми зубчиками. Через болт они притягивались друг к другу. Когда дядя Леня нажимал на ручки одновременно большим и указательным пальцами, то зубчики, или еще их называли ножами, превращались в ножницы, вернее, в большое количество ножничек. Таким образом, при быстрой работе ладони машинка работала и стригла волосы, где нужно, и даже добиралась до самого черепа.
Это был самый главный инструмент парикмахера вообще и дяди Лени в частности. Еще, конечно, опасная бритва и кожаный ремень для заточки бритвы. Точнее, чтобы она стала острой и мягкой одновременно… Далее: ножницы для стрижки, еще одни, филировочные – ножницы для прореживания волос, обязательно одеколон с большой резиновой грушей в мелкой сетке для выдувания распыленной ароматной жидкости, камень с йодом для прижигания мелких порезов, стаканчик для пены, помазок и еще десяток-два мелочей… И конечно, салфетки и белый большой, на весь живот дяди Лени, халат. Он и называл весь процесс стрижки и бритья операцией – чуть ли не хирургической. Был он мастером мужским и женским. У него стриглась вся округа: мужчины и женщины, мальчишки и девчонки. Не до модных женских укладок было тогда, но все были аккуратистами. Сам дядя Леня носил полубокс с чубчиком в пол-лба, и его один глаз смотрел несимметрично куда-то в потолок из-за небольшого бельма, появившегося неизвестно когда… Вообще-то он слыл бабником, но что это такое, по-настоящему никто не понимал. Ну, допустим, если к нему в салон, где он работал вместе с хромой уборщицей Изольдой, заходила женщина и просила подстричь в долг, то это же не значит, что он стриг совсем бесплатно…
– Ну, будешь должна один раз, – говорил он, смеясь.
Что один раз, чего один раз, никто не знал. Подумывали о чем-то фривольном, но в конце-то концов успокаивались. Его знали все, и он был всем как близкий родственник… И сомневались. А дядя просто сажал клиентку в кресло, затем проводил руками по волосам и приговаривал:
– Красотуля! Ну чистый шелк!
Затем гладил еще раз, и руки его скользили ниже по грудям и еще ниже… Там он останавливался, мгновенно отрывал руки и бросал:
– Изольда, компресс.
– Кому, дядя Ленечка?
– Ну не ей же… Мне… Что-то в голову ударило.
И действительно, он был не молод, но добр. И если иногда он уходил с клиенткой за ширму, отослав хромую Изольду за пудрой в аптеку, и переворачивал табличку «Открыто» на другую сторону, где было написано: «Ушел за ассортиментом», то никто не знал, что он там делал с ней – массаж ли воротниковой зоны, или же клиентка делала дяде Лене искусственное дыхание рот в рот после массажа… Но все его любили, кроме мужчин, которые завидовали ему и разводили свои бритвенные возможности на дому с теми же ремня ми для правки бритв, пенами и помазками, гордо высматривая свои лица в маленьких зеркальцах, начиная затем драть кожу. На это дядя Леня всегда им говорил:
– Вы же варвары! Вам надо брить свиней на бойне! Если намазали кожу пеной, подождите, пока она размягчится под ней, ну, две-три минуты, и потом уже… А вы – ну, как блох ловите… Спешите…
Но все равно все делали по-своему, чтобы досадить дяде Лене…
Его парикмахерская находилась в старом районе города, где жили его небогатые соплеменники, в большинстве крымчаки, которых он стриг зачастую бесплатно, чаще всего в долг…
– Потом отдашь, когда разбогатеешь… Или: когда замуж выйдешь… Или еще: передай маме привет, мы с ней вместе учились в одном классе…
Философия его была проста – лучше пусть будут должны ему, чем он кому-то. Клиенты любили его, а должники обходили немного стороной – долг есть долг, тем более что его левый глаз с бельмом посматривал иногда как-то хитро и с ехидцей: мол, я вас всех знаю наперечет…
На перекрестке Караимской и Субхи он стоял как-то в минуты, когда не было клиентов, и потягивал свою папироску «Казбек», греясь на солнце. И тут два жлоба зашли за его спиной в его заведение, выгнав через заднюю дверь хромую Изольду, взяли в руки его опасную бритву и ножницы и сказали:
– Ленчик, тебе хана, отдавай выручку – и мы уйдем.
Дядя Леня среагировал быстро.
– Хорошо, – сказал он, – но я должен достать деньги из моего сейфа. А вы пока, вернее ты, с бритвой, закрой ее, а то порежешься…
И тот закрыл, не зная свойства бритвы: если сделаешь это резко, то, укладываясь в свое ложе, лезвие может порезать руку едва не по локоть. Так и случилось. Кровищи было и крику на весь квартал. Второй, с ножницами, бросив и кореша, и ножницы, бежал, а дядя Леня, наложив жгут на руку гопстопника, ждал врачей скорой, уставившись в потолок своим бельмом…
С тех пор его авторитет вырос во всех сферах. Но однажды все-таки его слегка подожгли. Говорили разное: мол, один из ревнивых мужей, другие – мол, дружки тех грабителей. Но когда на заднем дворике его мастерской задымило, он был спокоен, и пока не приехала пожарка, его друзья-должники пожар потушили. Ущерб был небольшим. Ну, две рамы от окон, две половые доски и полдвери черного хода, да полностью сгоревшая швабра хромой Изольды. Но что тут началось! Все, кто был ему должен, решили отдать ему долг не деньгами, коих не было, а натурой. Измерли за три полубокса принес почти новую раму, спертую со двора школы. Токатлы, мальчик, за бритый бокс приволок вытащенное из веранды прямоугольное стекло, а девочка Валит – из дома совершенно новый замок для входной двери. И так далее… Дядя Леня сидел и всхлипывал, морщась от гари еще не выветрившегося пожара и умиляясь любви своих клиентов. Наконец перед закрытием, когда хромая Изольда сказала: «Ну, я пошла, а то подумают дома, что сгорела», – в дверь постучалась, дядя Леня увидел это в четвертушное стекло двери, самая красивая его должница, от которой он ничего никогда не требовал: пухленькая, но с тонкой талией Зина Леви, его очень-очень дальняя родственница, и то по слухам.
– Дядя Леня, я понимаю, у вас трудные дни… Задвиньте щеколду на вашей двери и идите ко мне. Я хочу именно сегодня отдать свой долг… – и гордо села в кресло клиента, положив нога на ногу так, что у дяди Лени сердце заколотилось аж в горле.
– Слышь, шмакодявка, я не живу на долги родственников, даже очень-очень далеких, и не изменяю этим принципам никогда. И потом – это не самые трудные дни, которые я испытал. Уходи…
Зина посмотрела на него удивленно и, опустив глазки, стала тихонечко выходить из мастерской, унося свои прелести навсегда. Вдруг дядя Леня как взвился:
– Постой, тебе повезло! Я решил именно сегодня изменить своему принципу… – и, задвинув щеколду на двери, перевернул табличку с «Открыто» на «Ушел за ассортиментом».
Торговля воздухом
Чипче на Ташхане слыл чудаком. Абсолютно безобидным, смешным и почти нищим. Знавшие его говорили:
– Чипче, свадьба спасет тебя, хорошее приданое – и ты в порядке. Ты ведь хорош собой и работаешь много, только вот – мимо денег…
А он и правда работал, время от времени и на случайных работах. То на базаре разгрузит подводу с дынями, то подметет несколько проходов на рынке между рядами…
– Положения нет у тебя, Чипче. Любимый, но неуважаемый человек, ну кто за тебя отдаст свою дочь, э?
Но на Ташхане он был узнаваемым и своим человеком, потому что выкидывал всякие необычные коленца, ставившие в нелепое положение по большей части знатных, но не местных людей. Так сидел он однажды в тени на камешке, а перед ним стояли старые аптекарские весы.
– Весы продаешь? – обратился к нему высокий приезжий татарин.
– Нет, не весы. Пыльцу для опыления цветов.
– Сколько стоит?
– Видишь, насыпаю полную ладонь? Два алтына…
– И зачем? – спросил татарин.
– Приедешь домой, мало ли чего случится, положишь в сарай, достанешь, выйдешь в поле, рассыплешь, весной как все зацветет!
– И вправду: зацветет – не зацветет – куплю на всякий случай… Давай две ладони…
Больше никто не подходил за весь день. Эту его «мульку» знали все местные. И Чипче придумывал каждый раз что-то новое…
Как-то всем на радость и удивление на площади, недалеко от дома композитора Спендиарова, на столбе повесили большие часы. Все местные знали про это, а вот приезжие…
Так вот, сел опять Чипче прямо напротив часов через площадь, но так, чтобы стрелки издалека были видны. И поставил прямо перед собой ишака. Подходит приезжий и спрашивает:
– Что, ишака продаешь?
– Нет, время сообщаю.
– Как это?
– Ну вот, спроси за пол-алтына…
– Ну спросил… Который час?
Чипче бил по заднице ишака рукой, и тот отходит вперед на метр или чуть больше и тут же возвращается…
– Три часа пополудни, уважаемый…
– И правда! – восхищается приезжий, сверяясь со свои ми карманными часами и бросая пол-алтына Чипче. – Как это ты без часов, при помощи осла? А ну-ка еще раз…
И Чипче повторял фокус. Пораженный человек не отходил от Чипче, все пытаясь разгадать, при чем тут осел, при чем тут удар по заднице осла. Но каждый раз Чипче точно сообщал:
– Три часа тридцать пять минут, уважаемый… Наконец приезжий, заплативший уже достаточно денег для удовлетворения своего любопытства, сказал:
– Плачу вот сколько, – и достал две крупные бумажки, – скажи секрет.
– Не могу, уважаемый, за такие деньги осел не сдвинется с места, ведь это и его тайна. Заплати за две тайны…
И приезжий достал еще две бумажки. У Чипче запела душа, для него это было целое состояние. Он спрятал деньги в кошелек, кошелек спрятал под кушак и сказал приезжему:
– Иди сюда, уважаемый, встань на мое место, я спрошу тебя. Приезжий встал на место Чипче, и Чипче спросил:
– Уважаемый, скажи, сколько сейчас времени?
«Уважаемый» ударил ишака по заднице, но тот не сдвинулся с места и только заорал: «Иа, иа, иа»…
– Ну и что, уважаемый, сколько времени?
– Без моих часов не могу сказать.
– Не нужно мне твое время, добавь еще денег…
– На, ты меня уже на сегодня разорил.
– Ничего, я тебе одолжу на дорогу, – разыгрался Чипче. – Смотри, уважаемый. Во-первых, нужно сидеть на камне, во вторых, бить не сильно, а нежно, ладошкой, и смотреть через площадь. Понял, уважаемый?
«Уважаемый» сел на камень, шлепнул ишака по заднице, ишак отошел, и в это время он увидел напротив часы, на которых стрелки показывали время…
– Э, парень, да ты меня надул..
– Нет, я был честен с тобой. Этот фокус придумал я сам. Ты откуда?
– Из Инкермана…
– Ну вот, поезжай домой, поставь так же ишака, только своего, на площади и за день вернешь деньги…
– Э, парень, э, аглан. Мне, уважаемому человеку, стоять с ишаком на площади – позор… А поехали со мной?
– Нет, уважаемый, мне этих денег хватит, чтобы жениться. Я тут нашел одну красивую, с нашей улицы…
И Чипче пошел свататься. Красивой он тоже понравился, но она была не так уж богата и сказала: «Если ты купишь самые красивые туфли, то пойду за тебя, Чипче». И отец красивой то же самое сказал.
Шел Чипче домой и думал: «Эти деньги на большую свадьбу. А где взять для приданого и для самых красивых туфель? Надо думать».
Неделю Чипче не появлялся на Ташхане. И вот в воскресный день он снова появился на своем месте и тут же негромко сказал в толпе всяких разных гуляющих и промышляющих:
– Поднимаю белую скалу указательным пальцем за алтын, повторяю – поднимаю, не сходя с места, белую скалу указательным пальцем на два сантиметра и научу каждого, кто захочет…
Это заявление всколыхнуло не только пришлых, но и местных. Как это, гордость Карасубазара, знаменитую белую скалу, на которой генералиссимус Суворов подписал бумаги о мире с турками, на которую ходили, чтобы оттуда увидеть весь Крым – и поднять указательным пальцем? Быть такого не может…
– Чипче, ты что, с ума сошел? – закричали все. – Это тебе не шутки с ишаком… Это наша белая скала…
– Да плевать, что ваша… Белая скала! Подходите и смотрите! Куру, собирай деньги… Первым подошел приезжий грек из Сурожи.
– Вот смотри, – сказал он греку, – смотри на мой палец.
Грек изумленно посмотрел на обыкновенный указательный палец Чипче.
– И веди глаз за ним…
Грек повел. Палец Чипче медленно приближался к основанию белой скалы. И в тот момент, как линия пальца и линия основания скалы совпали, Чипче произнес заклинательно: «Поднимаю!»
И действительно: скала, стоявшая зрительно на пальце, стала подниматься, потому что Чипче стал двигать палец в сторону…
– Ну что, видел?
Грек словно ополоумел, упал на землю, начал кричать:
– Не может быть! Смотрите все – Чипче поднял скалу…
Все бросились в очередь. И каждый раз Чипче повторял этот фокус. И каждый был потрясен и с радостью расставался с половиной алтына… К вечеру, когда стемнело и белую скалу стало почти не видно, у Чипче уже оказалась полная пазуха настоящих бумажных денег. Он зашел в обувную лавку, купил самые красивые туфли для своей красивой и сыграл красивую свадьбу. На свадьбе друзья Чипче пытали его:
– Чипче, ну расскажи, как это ты делал с белой скалой?
– Нет-нет, еще рано, мне нужно еще заработать на дом, а потом уже…
Самое удивительное – и на дом он заработал для своей красивой, и еще немного… Но однажды друзья все-таки прижали Чипче к стенке и упросили раскрыть секрет.
И Чипче поведал: «Чтобы сделать что-то невозможное, нужно отвлечь внимание… Ведь все смотрели через палец на белую скалу, а я поднимал песчинку на пальце. А песчинка перед глазом становится величиной с белую скалу… Вот и все».
Назавтра же на Ташхане Чипче увидел мальчишек, которые пытались поднять белую скалу указательным пальцем по способу Чипче… Но ни у кого ничего не получалось.
– И не получится, я ведь не все рассказал тогда на свадьбе и не расскажу. Я кое-что узнал о мерцании звезд и о том, как летают птицы, – произнес Чипче и удалился на свою крымчацкую улицу.
Портные
Работа портного напоминала Куру работу настоящего художника. Все, весь его образ и метод. Этот взгляд, измеряющий с ног до головы, в руках мелок для разметки и вечно свисающий через шею по обе стороны сантиметр. Ну и вообще образ мышления, жизни… Некая медлительность и почти барственная походка в черных туфлях, поверх которых красовались манжеты широких от пояса брюк из дорогого шевиотового материала.
Куру завидовал этим двум мастерам, которые с утра до вечера крутились возле большого стола, где у каждого был свой большой угол, своя гладильная доска с паровыми тяжелыми утюгами, большие острые и тяжелые ножницы, лекала и медный чайник, который они все время подогревали на печке…. И, конечно, жилетки, у каждого своего цвета. Со спины они были шелковыми, а спереди из того же материала, что и пиджак, который висел аккуратно на плечиках в прихожей.
Мастерская находилась в самом центре Карасубазара и пользовалась успехом, поскольку мастера были то, что надо. Да и люди они были хоть и заносчивые, но добрые и покладистые.
– Мы, портные, – говорил Боти, – с человеком всегда. И на свадьбу оденем, и в гроб. Без нас никуда… Мы и работать начинаем с первыми петухами, часы не надо проверять.
Это всегда передергивало Куру, потому что он всегда представлял себя молодым в гробу, в красивом костюме.
– А чего ты боишься? – продолжал Боти. – Представь, через сотню лет тебя откопают, а ты там голый лежишь, Куру. И скажут твои родственники: вот, мол, жил, но не то чтобы добра нажил, на костюм не смог заработать… И закопают назад, ха-ха, Куру…
Куру опять вздергивался и ныл:
– Ну хватит, дядя Боти…
– Да, Боти, хватит пугать мальчика, а то и до свадьбы не дотянет. Или жениться пойдет голым… Ха-ха… Работать надо, Куру, а ты вот сидишь у нас полдня, а потом что? На постоялый двор чемоданы таскать? Давай, становись рядом с нами, мы тебя научим. Хотя это умение нам передано отцами нашими, но мы тебе поможем. Мы знали твоего отца, уважали…
Куру очень хотелось, но он уже дал обещание пойти в ученики к жестянщику. А что? Тоже кроить и резать, да еще на воздухе, не то что портные – от петухов до ночи и строчат, и строчат, и примеривают, и примеривают… И все то в пару, то в мелу…
– Да, на вашу фигуру маловато материалу будет, да еще с жилеткой, – услышал Куру, когда в очередной раз пришел к портным поболтать…
Это говорил другой портной, Чанчих, моложавый мужчина, молчаливый. Его жилет был утыкан еще и булавками, и всякими иголками. Как раз в это время он обматывал куском коричневой материи большого Атара, соседа Куру, чья дочка очень ему нравилась, и он не знал, как к ней подойти.
– А, это ты, Куру, пойди погуляй, пока я тут меряюсь на костюм.
– Но не выходит же, – сказал Куру.
– Уйди, сопляк, не твоего ума дело, портной знает свое…
– А дело такое, Атар, надо худеть, меньше есть ушки, кубэте, рулет с картошкой…
– А как же жить? Ведь питание – это смысл моей жизни после шести часов. Не голод же сейчас! А жена для чего готовит все это…
– Ну тогда надо купить еще материала такого, ну, с метр… Или будем шить без жилетки…
– Э, куда без жилетки… Если я сниму пиджак в жару и все увидят меня в рубашке, то скажут, что я пожалел, что я жадный! Что скажут о моей дочке, что у нее папа жадина, что пожалеет ей приданое, что все мои родственники тоже скупердяи, если не могли мне собрать… Уходи, сопляк, на улицу.
Куру покорно вышел.
– Правду буду говорить, что этот отрез пролежал со времен моего отца. Папа не любил жилеток и поэтому купил себе именно такой отрез и завещал мне. Но долго не умирал, лет тридцать, – всхлипнул Атар.
– Ладно, Атар. Успокойся, приходи завтра, что-нибудь придумаем.
– Правда? Хорошие чаевые дам…
– Ладно, приходи завтра, – опять сказали портные и начали строчить, намечать мелком пунктирные линии будущих швов, мягко, с каким-то сладостным звуком, рассекать материю ножницами, лепить, ладить новую одежду для человека, который ждал, надеялся, приходил к ним на примерку, боясь, что не получится…
Но проходило время, и все получалось. И подкладка становилась на место, и плечи, и заглаженный шов на штанах точно попадал по центру ботинок… И он цокал языком и портные, довольные работой, тоже цокали языками и говорили:
– Клиент, хоть и прав, а с тебя магарыч причитается! Материал был так себе, но мы, сам знаешь…
Шили они все, но самое трудное, как считали все, это было пошить брюки. Надо, чтобы они от самого пояса до подошвы с каблуком не висели, а стояли, и в этом был весь фокус. И когда в карманы мужчина укладывал пачку «Беломорканала», портмоне, носовой платок, да еще связку ключей – чтобы они не оттопыривались. И они не оттопыривались. Но работали портные от петухов и до самой темноты. Тут же и обедали в мастерской, разворачивая большие свертки с домашней едой. Иногда перепадало и Куру. Они любили его и жалели: безотцовщина.
– Так ты выбирай, – шутили они, – что ты хочешь резать: железо или материю? Материю никогда не отменят, а я вот слышал, что все кровельное железо скоро поменяют на черепицу. Что тогда будешь делать, а? Садись, Куру, не стесняйся, ешь, мы же шутим…
На следующий день пришел Атар и первое, что сказал:
– Слушай, может, перемеряем, может, пойдет, а? Я вчера не ужинал…
– Ну, давай, давай, – и они повторили уже вдвоем процедуру обмера. – Не выходит, – сказали, – на твою фигуру…
– А это у нас в Карасубазаре он фигура, – почти из-под стола брякнул Куру и, получив подзатыльник, убежал из мастерской.
– Ладно, приходи через два дня, Атар. Есть у меня тут один вариант… Только материал будет чуть-чуть светлее. Ничего?
– Ничего, ничего… Посмотрим…
Через месяц, после долгих примерок и колебаний, причмокиваний и переговоров о длине, ширине и цвете шелковой спинки жилетки, после нескольких случайных уколов английской булавкой в зад Атара костюм был сдан в эксплуатацию. Атар был доволен. Портные тоже. Магарыч был шумно распит, и чаевые были, но не такие большие, как думалось портным.
– Ладно, Атар, приходи на свадьбу нашего хорошего знакомого, еще раз обмоем твой костюм, а? Нравится?
– Еще бы, – сказал Атар и удалился.
По пути на свадьбу Атар встретил похоронную процессию. Хоронили его давнего, но не близкого знакомого. Когда гроб проносили мимо него, Атар с ужасом увидел, что на покойном был костюм из его материала, и что самое главное – он был на покойном без жилетки. И покойный был таким же грузным, как и он. Сначала Атара охватил ужас, но потом он успокоился и дошел до ворот дома, где была свадьбы. Он увидел портных и жениха. Жених был худ, и темный новый костюм с жилеткой был ему точь-в-точь…
– Это ваши дела, – прошипел Атар на ухо Чанчиху…
– Наши, наши, – ответил Чанчих. – Все довольны, особенно покойный, он тоже не любил, когда жилетка жмет. Мы объяснили это родственникам. Они нас поняли, а мы их – пошили бесплатно. Мы портные – мы кроим, иначе как с вами со всеми? А нашему другу видишь как хорошо – сияет! Да и ты… Заходи…
На следующее утро Куру слишком рано, когда все еще спали и петухи не кукарекали, но солнце уже светило почти вовсю, проходил мимо мастерской портных. Ему стало обидно, что он всю ночь кроил железо у своего мастера и что он вообще, наверное, выбрал не то дело.
– Вот видишь, – сказал он себе, – спят, как домашние коты. – И от жалости к себе прокукарекал пару раз под окнами его старших друзей-портных.
Тут же в мастерской загорелся свет, и можно было через пару минут различить двух склоненных над своей работой людей. Куру, довольный, побежал спать. Когда же прокричали часа через полтора настоящие петухи, портные бросили шить, сели друг напротив друга и спросили себя:
– А что же было часа полтора назад?
Но так и не поняв ничего, продолжили свою работу.
Разорванный круг
Маме моей Ольге и ее сестрам Жене и Симе.
Мама с самого утра готовила кубэтэ. Днем должны были прийти гости – наши родственники. Было воскресенье. Я садился рядом, играя с кусочком теста, лепил из него всякие фигурки.
– Оставь в покое тесто, это тебе не игрушка, – говорила мама. – Самое главное в кубэтэ – это тесто. Как раскатаешь, так и получится.
И она ловко месила нарезанные куски теста на большой фанере, служившей ей столом. Затем скалкой раскатывала почти до просветов, такое тонкое тесто получалось, поднимала на ладонях и крутила, и растягивала еще больше, потом укладывала на стол и начинала промазывать бараньим жиром или маргарином. И таких больших, почти прозрачных простыней делала несколько штук. Затем укладывала один на один, неожиданно для меня смешивала в большой кусок и опять начинала месить.
– Ма, ты зачем делала, делала, и опять все в кучу?
– Это уже и будет слоеное тесто. В этом и секрет, я же тебе сказала: как замесишь тесто, таким и получится кубэтэ.
Затем она уже руками вылепливала не совсем тонкие, большие, почти прямоугольные части кубэтэ. После этого она брала противень с высокими краями или большую сковородку и укладывала тесто так, что получалась форма для мяса, провернутого через мясорубку, или нарезанного с картофелем. Иногда мясо и картофель были нарезаны кусочками. Мясо было обязательно бараньим. После этого мама все это месиво солила, перчила, перемешивала и аккуратно укладывала руками на тесто, распределяя ложкой всю начинку равномерно. Теперь наставал черед крышке. Она делалась из того же теста, и ею покрывалась начинка. По краям мама ловко соединяла пальцами крышку с нижней частью, закручивая так красиво, что я любовался. Потом она по центру проделывала круглое отверстие шириною примерно в моих два пальца, заравнивая и укрепляя его, приговаривая:
– Для водички, для воды, чтобы не задохнулось кубэтэ, – и заливала все это из чайника теплой водой, пока вода не шла назад.
Затем открывала духовку хорошо горевшей печки. Перед этим она вокруг отверстия делала кружочек из теста, но не соединяла его, а оставляла его разорванным, с хвостиком, уходящим в сторону, как бы ввысь.
– Почему не завершила второй кружок? – требовательно спрашивал я.
– Это, парень, узор на кубэтэ, незавершенная линия показывает путь наверх, к Богу Тенгри, прошение к нему, чтобы все было у нас хорошо. Это – линия в космос, к звездам, понял?.. Мы не знаем, откуда пришли, и куда уйдем, тоже не знаем, по этому и обращаемся к небу… Кубэтэ мы любим не потому, что это просто пирог с мясом, а потому, что вокруг него мы соединяемся, думаем об одном и том же, переживаем. Мы с твоим папой познакомились в гостях у Фиркиных, когда ели кубэтэ… Знаешь Фиркиных? Они сегодня будут…
Проговорив все это, мама задвигала кубэтэ в духовку, закрывала ее и начинала делать второе, круглое, в тяжелой чугунной большой сковородке…
– Ты все так делаешь, словно дом строишь с трубой, и видишь, как пар идет, когда достаешь его посмотреть… Как это все называется? Стены, крыша, и все остальное?…
– Так, ничего сложного, вот посмотри, я сейчас буду делать маленькое кубэтэ – пастэль, так вот, нижняя часть называется на нашем крымчакском «тэбы». Боковые части, самые вкусные, – «кинари». Верхняя часть, как ты правильно заметил, крыша. На самом деле это дверь в то же самое небо, потому что им закрывается кубэтэ. Дверь на нашем языке – «капу»… Дверь закрывается, а через отверстие кубэтэ дышит, с небом разговаривает, и линия указывает, к кому оно обращается, понял?
Мама прошептала мне что-то еле слышимое:
– Гильсен… Гильсен… приходи, кубэтэ, приходи…
Наконец мама доставала кубэтэ из духовки, медленно вываливала его из противня и сковородки, с помощью лопаточки укладывала на ту же фанеру и начинала убирать со стола, накрывая его для гостей.
– Мама, а что самое главное, чтобы кубэтэ получилось?
– Этого никто не знает, но думаю, что какое-то состояние внутри, словно я пляшу и хочется петь. Словом, кураж какой то. Есть у меня подруги, которые делают все правильно, а выходит… Ну что-то не то…
Я, удивленный тем, что еще оставалось достаточно много мяса, спрашивал маму:
– Послушай, но тут же еще на одно большое кубэтэ!
– Э, сынок, это мясо я отнесу на базар, отдам Казахчи Бохору Акаю, тому, кто так прекрасно нарезал мясо. А вообще, чтобы ты знал: кубэтэ – значит «коб», много, а «эты» – мясо. Получается – много мяса. «О» превратилось в «У» наверное от восклицания, восторга: «У, как вкусно…» У нас ещё и та кой обычай: мы должны его благодарить. Все должны хорошо есть, понял, агланчик?
– Мама, ну расскажи мне ту историю про солдата и кубэтэ, ну, – начинал канючить я, потому что мне нравилась эта история…
– Ты должен сам это уже рассказывать своим друзьям. Так вот, когда сын возвращался домой с фронта, то он так со скучился по домашней еде и особенно по кубэтэ, что вышел на стоянке поезда в Джанкое – это ровно час езды от нашего города, – побежал на почту и послал телеграмму своей маме: «Так соскучился тчк уже в Джанкое тчк приготовь пастэль тчк – целую»… Когда он убежал от телеграфистки за отходящим поездом, то она долго сидела, задумавшись, убирая слезу со щеки, думая про себя: как же люди измучались на фронте, как они устали и как хотят спать, что просят еще с дороги телеграммой постелить им постель…
Я смеялся, жалел телеграфистку, того солдата и, конечно, себя… Потом пришли гости. Пиршество было шумным, но довольно быстрым. Все хвалили маму, а она скромно отводила лестные слова.
– А я плохо делать ничего не умею, особенно кубэтэ, мы же крымчаки…
– Мама, – опять заныл я, – почему так получилось? Ты долго его делала, ходила за ним, приговаривала, каталарас катывала почти полдня. Потом пришли все и быстро его съели… Надо бы медленней, с рассказом: что, где, как, чего, ну, как ты мне рассказывала…
– Э, парень, это значит, что кубэтэ получилось настоящим…
История одной любви
Ал Яшах Бохор, Бозак Ешва, Джырых Сах, Зырзоп Шолом полюбили Гюзель Сарапай. И сказал ей как-то Ал Яшах:
– Буду каждый день лицо белить зубным порошком и сидеть под холодной водой, лицо не будет красным, если пойдешь за меня…
– Нет, ты мне не нравишься…
Бозак Ешва, в оливах прячась, шептал издалека ей:
– Буду голодать, не есть кубэтэ и ушки кастрюлями, буду бегать вокруг Карасубазара, и даже в праздники пить только воду. И стану стройным, без большого пуза, если пойдешь за меня…
– Нет, ты мне не нравишься…
Джырых Сах, зайдя как родственник к родителям, сказал в саду ей:
– Я перестану плакать и слезы по лицу размазывать, смеяться буду целыми днями, как минимум – улыбка, если ты пойдешь за меня.
– Нет, ты мне не нравишься…
Зырзоп Шалом в дни праздника на площади успел с ней перемолвиться:
– Я буду жонглировать тарелками и грушами, попадать в корзину и стану ловким и подвижным, если ты пойдешь за меня…
– Мне жаль тарелок твоей семьи… Но ты мне не нравишься…
Затем Гюзель Сарапай пошла к подружке и сказала:
– В меня влюбились сразу четверо: краснощекий Бохор, пузатый Ешва, плакса Джырых и неуклюжий Шолом… Что делать, я не знаю…
– Да гони ты их всех, – сказала Балабан баш Незер, потому что рассчитывала на каждого из них, – пойди за Юрганджи Пнас, всегда под одеялами из шелка спать будешь, или за Комырджи Аронокая, всегда с углем будешь и дровами…
– Нет, мне не нравятся ни одеяльщик Пнас, ни угольщик Аронокай…
И пошла Гюзель Сарапай к отцу и матери и рассказала все как есть. Отец сказал:
– Ты за того пойдешь, кто побогаче…
А мать сказала:
– Кого полюбишь, за того пойдешь, – и посмотрела мельком на отца.
– Он завтра свататься придет, – промолвила Гюзель и убежала.
Читать бесплатно другие книги:
