Благословение небес Макнот Джудит
— Возможно, — ответил викарий, нахмурив брови. — Но я не принимал лауданума, и тем не менее мне кажется, что ты собирался объявить о своей помолвке с одной молодой женщиной по имени Кристина Тэйлор.
— Да, это так.
Лицо викария еще более посуровело.
— В таком случае, какие извинения ты можешь найти тому, что я увидел здесь несколько минут назад?
— Это было помешательство, — коротко ответил Ян. Они вошли в дом: викарий — молчаливый и задумчивый, Ян — мрачный, как туча. Неожиданный приезд Дункана его не беспокоил, его волновало безумное влечение к Элизабет, которое он испытал, целуя ее. Кем бы ни была она в действительности, в его объятиях она становилась обольстительным ангелом. Слезы, которые Элизабет проливала сегодня, были вызваны предательством подруги. Но два года назад она сама без малейших угрызений совести изменила Мондвэйлу, а сейчас спокойно говорит о браке с Aелховеном или Джоном Марчмэном. При атом уже через час она страстно прижимается к нему и с жаром отвечает на его поцелуи. Злость Яна сменилась отвращением. Ей действительно следует выйти за Белховена, мрачно усмехнувшись, подумал он. Старый развратник — это то, что ей нужно, получится идеальная пара, если не считать разницы в возрасте. А Марчмэн заслуживает лучшего, чем ее видавшее виды неразборчивое тело. Она превратит его жизнь в ад.
Несмотря на ангельское личико, Элизабет Кэмерон осталась тем же, чем и была: бессердечной кокеткой, в которой было больше плотской страсти, чем настоящего чувства.
В чернильном небе мерцали звезды. Со стаканом виски в руке Ян стоял у небольшого костерка и следил, как жарится рыба. Ночная тишина и виски успокоили его. Сейчас, глядя на маленький веселый костер, он сожалел уже только о том, что приезд Элизабет лишил его мира и покоя, в которых он так нуждался. Весь год он работал в страшном напряжении и, отправляясь в этот дом, надеялся успокоиться и отдохнуть, как это бывало всегда, когда он возвращался сюда.
Еще подростком он знал, что когда-нибудь покинет родительский дом и пойдет по жизни своей дорогой. Но добившись всего, о чем мечтал, Ян все время возвращался сюда, словно именно здесь надеялся обрести то, чего ему не хватало, нечто неуловимое, иллюзорное, но, как ему казалось, способное дать успокоение его неприкаянной душе. Теперь он вел жизнь, соответствующую его богатству и власти, и во многом эта жизнь устраивала его. Он уже слишком много повидал и слишком сильно изменился сам, чтобы сделать это место своим постоянным домом. Он смирился с этим, когда принял решение жениться на Кристине. Она ни за что не согласится жить здесь, но зато в его роскошных особняках будет смотреться прекрасно.
Кристина Тэйлор была красивой, страстной и утонченной. Они идеально подходили друг другу, иначе он просто не сделал бы ей предложение. Прежде чем решиться на это, он обдумал все так же тщательно, как обдумывал свои финансовые операции, — опираясь исключительно на здравый смысл и никогда не подводившее его деловое чутьё. Фактически за все последние годы он поступил необдуманно только один раз — когда безумно увлекся Элизабет и сделал ей предложение.
— Как нехорошо было с вашей стороны заставлять меня готовить, когда вы сами прекрасно справляетесь с этим, — с улыбкой сказала Элизабет, перемывая оставшуюся после ужина посуду.
— Это не совсем так, — мягко ответил Ян. Он налил себе и Дункану бренди и пересел ближе к камину. — Я умею готовить только рыбу и только одним способом. — Он открыл крышку небольшого ящичка, стоявшего на столе, и достал оттуда тонкую сигару. Эти сигары ему сделали на заказ в Лондоне. Он взглянул на Элизабет и на всякий случай спросил: — Не возражаете?
Элизабет посмотрела на сигару, улыбнулась и покачала головой. Ей вдруг вспомнилось, как она встретила Яна два года назад в саду. Он вот так же собирался раскурить сигару, когда увидел ее. Ей так ясно вспомнилась эта сцена, что она даже увидела, как оранжево-золотое пламя спички осветило его чеканные черты, когда он сложил руки лодочкой, закрывая огонь от ветра. При этом воспоминании слабая улыбка озарила ее лицо, и она перевела взгляд с незажженной сигары на лицо Яна, мысленно спрашивая, помнит ли и он этот момент.
Их взгляды встретились, он посмотрел на свою сигару, потом снова на нее, и в глазах его отразился вежливый вопрос. Она поняла, что он не помнит.
— Нет, я нисколько не возражаю, — ответила Элизабет, пряча разочарование за улыбкой.
Викарий, наблюдавший этот обмен взглядами и предшествующую ему светлую улыбку на лице Элизабет, подумал, что все это чрезвычайно загадочно, так же как и непонятное поведение Яна за ужином. Дункан еще ни разу не видел, чтобы Ян так вел себя с женщиной.
Дункан уже привык к тому, что все женщины находят Яна неотразимым и что он никогда не отказывается от того, что ему с такой готовностью предлагают. Он смеялся над их капризами и относился к ним со спокойной снисходительностью. И даже после того как он утрачивал к женщине интерес, он продолжал относиться к ней с неизменным восхищением и галантностью — будь то деревенская девчонка или дочь графа.
Поэтому неудивительно, что Дункану показалось странным и даже подозрительным, что Ян практически не замечает девушку, хотя два часа назад он держал Элизабет Кэмерон в своих объятиях так, словно в ней заключалось счастье всей его жизни. Он был вежлив и предупредителен к своей гостье, но как женщину — не замечал.
Дункан стал наблюдать за Яном, ожидая, что тот бросит на нее взгляд хотя бы украдкой, но его племянник взял книгу и стал читать ее с таким видом, словно и вовсе забыл о существовании Элизабет Кэмерон.
— Насколько я понимаю, в этом году у тебя дела идут хорошо? — спросил викарий, чтобы как-то завязать разговор. Ян оторвался от книги и с улыбкой ответил:
— Не так хорошо, как я рассчитывал, но достаточно прилично.
— Твои рискованные предприятия еще не принесли свои плоды?
— Не все.
Элизабет замерла на мгновение, затем с прежней старательностью стала вытирать тарелки. Два года назад Ян говорил, что, если дела у него пойдут хорошо, он будет достаточно богат, чтобы обеспечить ее. Очевидно, его надежды не оправдались, вот почему он и поселился в этом коттедже. Ее сердце преисполнилось сострадания — он строил такие грандиозные планы, и ничего не вышло. Но с другой стороны, не так уж и плохо жить в окружении этой дикой горной природы с ее первозданной красотой, в таком уютном доме, окна которого выходят на долину.
Конечно, этот коттедж не идет ни в какое сравнение с Хэвенхёрстом, но в нем тоже есть свое очарование. К тому же на его содержание не требуется такой уймы денег и столько слуг, как для Хэвенхёрста, и это тоже говорит в его пользу. Это она служила Хэвенхёрсту, а не он ей. И с этой точки зрения хорошенький маленький домик с соломенной крышей и просторными комнатами был просто замечательным. Он не требовал от тех, кому он давал кров и тепло, бессонных ночей в думах о том, во сколько обойдется починка одиннадцати дымоходов и заделка щелей в стенах.
Ян просто не знает, как ему повезло, иначе не стал бы проводить столько времени в клубах, пытаясь нажить состояние игрой. Он жил бы здесь, в этом суровом и прекрасном крае, который находился в такой гармонии с ним самим. Она настолько увлеклась этими размышлениями, что уже почти жалела, что не может здесь жить.
Покончив с посудой, Элизабет решила подняться к себе. Из разговора за ужином она поняла, что дядя с племянником давно не виделись, и решила дать им возможность обсудить свои дела наедине.
Она повесила полотенце на крючок, сняла импровизированный фартук и пожелала мужчинам спокойной ночи. Викарий улыбнулся и пожелал ей приятных сновидений. Ян едва взглянул на девушку и рассеянно бросил:
— Спокойной ночи.
После того как Элизабет поднялась к себе, Дункан какое-то время сидел, наблюдая за склоненным над книгой племянником и вспоминая, как давал ему уроки, когда тот был мальчиком. Как и отец Яна, Дункан имел университетское образование, но к тринадцати годам племянник уже «проглотил» все его университетские книги и требовал, чтобы его учили дальше. Его тяга к знаниям не имела границ, а ум был настолько блестящим, что его отец и дядя испытывали невольный благоговейный трепет. Ян умел мгновенно производить сложнейшие математические расчеты в уме, и пока Дункан думал, как подступиться к решению задачи, Ян уже выдавал ответ.
Эта способность сильно помогала ему в игре: с поразительной точностью он мог рассчитать, каковы его шансы на взятку или на какой сектор укажет стрелка рулетки, Дункан считал это бездарным растрачиванием гениальности, дарованной ему Господом. От знатных британских предков Ян унаследовал спокойную холодную надменность, а от шотландцев — горячий гордый нрав и упрямство. В результате получился человек, который решал все сам и уж если принимал решение, то никто и ничто не могло заставить его от него отказаться. Да и зачем ему было отказываться, мрачно подумал викарий, не зная, как подступиться к предмету, который собирался обсудить с племянником. В большинстве вопросов суждение Яна оказывалось верным, и Дункан полагался на его мнение, как ни на чье другое.
Только в одном вопросе, на взгляд Дункана, ясность мысли ему изменяла — когда дело касалось его английской родни. Одно упоминание о герцоге Стэнхоупском приводило племянника в ярость, и Дункан долго колебался, прежде чем решиться в очередной раз обсудить с ним этот предмет. Несмотря на все уважение и глубокую привязанность, которые Ян питал к Дункану, викарий знал, что, если кто-то сильно заденет его самолюбие или станет лезть к нему в душу, Ян может навсегда порвать с этим человеком.
Дункан нахмурился, вспомнив, как девятнадцатилетний Ян вернулся из своего первого путешествия. Родителям Яна вместе с его младшей сестренкой так не терпелось поскорее увидеть его, что они решили сделать ему сюрприз и поехали в Херлок встречать корабль.
За две ночи до того, как корабль Яна вошел в порт, маленькая гостиница, в которой остановилось счастливое семейство, сгорела до основания, и все трое погибли в огне. По дороге домой Ян проехал мимо обугленных развалин, не подозревая, что здесь покоится прах его родителей.
Он приехал в дом, где его ждал Дункан, чтобы сообщить ему ужасную весть.
— А где все? — спросил Ян, бросив на пол свое снаряжение, и быстро обошел дом, заглядывая в пустые комнаты. Его Лабрадор был единственным, кто встретил его дома, — с сумасшедшим лаем он ворвался в коттедж и замер у ног Яна. Тень — это имя он получил не за темный цвет шерстив а за свою безграничную преданность хозяину, которого боготворил с щенячьего возраста.
— Я тоже скучал по тебе, малыш, — сказал Ян, ласково потрепав пса. — У меня есть для тебя подарок.
Собака терлась головой о его ноги, прижимаясь к его боку, и не отрывала от лица хозяина своих умных внимательных глаз. Дункана всегда поражало это почти сверхъестественное понимание между человеком и боготворившей его собакой.
— Ян, — с болью в голосе сказал викарий, и, уловив в одном 8том слове страдание, Ян оглянулся, и рука, гладившая собаку, замерла. Потом он медленно выпрямился, и собака повернулась вместе с ним и встала рядом, глядя на Дункана с тем же напряженным вниманием, что и ее хозяин.
Со всей мягкостью, на какую был способен, Дункан рассказал Яну о гибели его семьи и, хотя ему не раз приходилось утешать убитых горем людей, никогда раньше он не видел такого сдержанного проявления скорби, какое продемонстрировал Ян. На этот раз викарий чувствовал себя бессильным. Ян не плакал и не бранился, он весь словно окаменел, спасаясь от невыносимой боли, которая могла испепелить его. В тот вечер, когда Дункан уходил, Ян стоял у окна и смотрел в темноту, его собака была рядом с ним.
— Возьми ее с собой и отдай кому-нибудь в деревне, — сказал Ян тоном окончательным, как смерть.
Дункан, не зная, как реагировать на это, в растерянности остановился в дверях.
— Кого взять с собой?
— Собаку.
— Но ты же сказал, что останешься здесь по крайней мере на полгода, чтобы привести все в порядок.
— Возьми ее с собой, — отрезал Ян. Дункан наконец понял, что делает Ян, и испугался за него.
— Ян, ради Бога, Тень обожает тебя. И кроме того, с ней тебе будет не так одиноко.
— Отдай ее Маккарти в Кэлгари, — отрывисто сказал Ян, и Дункан забрал с собой упирающегося Лабрадора. Им пришлось надеть на него ошейник, чтобы увести из дома.
На следующей неделе Тень прибежала с другого конца графства домой. Дункан в это время был там и с комом в горле наблюдал, как Ян решительно отказался признать ничего не понимающего Лабрадора. На следующий день Ян пошел вместе с Дунканом в Кэлгари и собственноручно передал собаку новому хозяину. Когда Ян вышел во двор и сел на лошадь. Тень бросилась бежать за ним, но он развернулся и резко прикрикнул на нее.
И Тень осталась, потому что не могла ослушаться приказа своего хозяина. Когда через несколько часов ушел и Дункан, собака все еще сидела во дворе, не отрывая взгляда от поворота дороги. Свесив голову набок, она ждала, потому что не могла поверить, что Ян действительно бросил ее навсегда.
Но Ян так никогда и не вернулся за ней. Тогда Дункан впервые понял, что при желании Ян мог задавить в себе любые чувства. Он бесповоротно решил избавиться от всего, что было ему дорого, чтобы больше никогда уже не испытать боль утраты. Он сложил в сундуки все портреты родителей и сестры и все принадлежавшие им вещи и убрал на чердак, так что теперь единственным, что могло напомнить ему о них, был дом. И воспоминания.
Вскоре пришло письмо от его деда, герцога Стэнхоупского. Через двадцать лет после того, как он отрекся от своего сына за то, что тот женился на матери Яна, герцог предложил внуку все, чего он был лишен. Его письмо пришло через три дня после пожара. Ян прочитал его и выбросил в корзину, так же он поступал со всеми письмами, последовавшими за этим. Так продолжалось одиннадцать лет, в течение которых Ян оставался таким же неприступным, как его родные скалы, и таким же безжалостным, как топкие торфяные болота, заросшие вереском, среди которых он рос.
Это был самый непреклонный человек, которого знал Дункан. Еще мальчиком он приводил родителей в замешательство своей спокойной уверенностью, блестящим умом и своенравным упорством. Его отец однажды пошутил: "Ян позволяет нам с матерью воспитывать его только потому, что любит нас, а не потому, что считает нас умнее. Он знает, что умом превосходит нас, но не говорит этого вслух, чтобы не задеть нашего самолюбия.
Зная, как Ян бесповоротно отрекается от тех, кто обидел его, Дункан почти не надеялся, что ему удастся изменить отношение Яна к деду, тем более что в данном случае он даже не мог воззвать к его чувствам. Герцог Стэнхоупский значил для Яна куда меньше, чем его Лабрадор.
Погрузившись в эти размышления, Дункан мрачно смотрел на огонь, не замечая, что Ян отложил книгу в сторону и наблюдает за ним. Наконец Ян нарушил тишину:
— Поскольку я приготовил рыбу не хуже, чем обычно, полагай, у тебя есть какие-то другие причины для такого свирепого вида.
Дункан кивнул и с сильным предчувствием, что ни к чему хорошему это не приведет, встал, подошел к камину и приступил к делу.
— Ян, я получил письмо от твоего деда, — начал викарий и увидел, как располагающая улыбка исчезает и лицо Яна превращается в каменную маску. — Он просит меня походатайствовать за него и уговорить тебя встретиться с ним.
— Ты зря теряешь время, — стальным голосом ответил Ян.
— Но ведь он твоя семья, — тихо произнес Дункан.
— Вся моя семья в этой комнате, — горько отозвался Ян. — И никакой другой я не признаю.
— Ты его единственный наследник, — безнадежно продолжал викарий.
— Это его проблема.
— Он умирает, Ян.
— Я не верю этому.
— А я верю ему. И знаешь, Ян, если бы твоя мать была жива, она умоляла бы тебя помириться с ним. Она всю жизнь мучилась от мысли, что из-за нее твой отец лишился семьи и наследства. Я думаю, тебе не надо напоминать, что твоя мать была моей единственной сестрой. Я любил ее, и если я смог простить этого человека за ту боль, которую он причинил ей, то, наверное, и ты мог бы это сделать.
— Прощать — твоя профессия, — с сарказмом ответил Ян. — У меня же другой принцип: око за око.
— Говорю тебе, он умирает.
— А я говорю тебе, что мне плевать на это! — четко выговаривая каждое слово, отрубил Ян.
— Даже если титул не нужен тебе самому, прими его хотя бы ради своего отца. Этот титул принадлежал ему по праву, так же как будет принадлежать твоему сыну. Это последняя возможность одуматься, Ян. Твой дед дал мне еще две недели на то, чтобы уговорить тебя. По истечении этого времени он назовет другого наследника. Ты приехал сюда на две недели позже, чем собирался, и, может быть, сейчас уже поздно….
— Поздно было еще одиннадцать лет назад, — с ледяным спокойствием ответил Ян. Вдруг лицо его смягчилось, и он стал запихивать бумаги в ящик. Потом посмотрел на Дункана и с ясной спокойной улыбкой сказал:
— Твой стакан пуст, викарий. Выпьешь еще? Дункан вздохнул и покачал головой. Все вышло так, как он и ожидал: Ян мысленно захлопнул дверь перед своим дедом, и ничто уже не могло изменить его решения. Дункан знал по опыту, что, когда Ян становится таким мягким и приветливым, до него уже не достучаться. Подумав, что их первый вечер с племянником все равно безнадежно испорчен, Дункан решил заодно обсудить и другой щекотливый предмет.
— Ян, насчет Элизабет Кэмерон. Ее дуэнья сообщила мне некоторые вещи…
Опасно ласковая улыбка снова возникла на лице Яна.
— Можешь не продолжать, Дункан. С этим покончено.
— С разговором или…
— Со всем.
— Но мне вовсе так не кажется! — воскликнул Дункан, выведенный из терпения раздражающим спокойствием Яна. — То, что я видел…
— Ты видел конец.
Дункан заметил, что он произнес это с той же окончательностью и веселой невозмутимостью, с которыми говорил о герцоге. Все выглядело так, словно он решил эти вопросы как нельзя более благоприятно для себя, и никто и ничто не сможет заставить его пересмотреть свое к ним отношение. Судя по его реакции, Ян отнес Элизабет к той же категории лиц, что и герцога Стэнхоупского. Вконец расстроенный, Дункан схватил со стола бутылку бренди и плеснул себе в стакан.
— Есть кое-что, о чем я тебе никогда не говорил, — со злостью проговорил он.
— И что же это?
— Я ненавижу, когда ты начинаешь выставлять серьезные вещи в незначительном и забавном свете. Я бы предпочел увидеть тебя в ярости! По крайней мере тогда я хоть знал бы, что могу достучаться до тебя! — в отчаянии воскликнул Дункан.
В ответ на это Ян взял со стола книгу и снова начал читать.
Глава 15
— Ян, может быть, сходишь в сарай и посмотришь, что так задержало Элизабет? — спросил викарий, ловко переворачивая жарившуюся на сковороде ветчину. — Я послал ее туда за яйцами пятнадцать минут назад.
Ян бросил у камина охапку дров, отряхнул руки и пошел искать потерявшуюся гостью. Сцена, которую он застал в сарае, заставила его застыть в немом удивлении. Уперев руки в бока, Элизабет сердито смотрела на сидящих на насесте кур, которые хлопали крыльями и яростно кудахтали.
— Я не виновата в этом! — восклицала она. — Я вообще не люблю яйца. И даже запаха курятины не выношу. — Она начала красться на цыпочках к насесту, и голос ее звучал умоляюще. — Если вы только разрешите мне взять четыре штуки, обещаю вам, что сама не съем ни одного. Послушай, — добавила она, протягивая руку к кудахтающей курице, — я побеспокою тебя только на одну секунду. Я только просуну туда руку и… а-ай! — закричала Элизабет и замахала рукой, которую больно клюнула курица.
— Вам не требуется получать у нее разрешение, — сказал Ян, приближаясь к ней. Элизабет в ужасе обернулась. — Нужно просто показать ей, кто здесь хозяин. Вы должны решительно подойти — вот так…
И без всяких церемоний он вытащил из-под курицы два яйца, причем курица даже не сделала попытки клюнуть его, то же самое он проделал с двумя другими курами.
— Вы что, первый раз в курятнике? — спросил Торнтон, беспристрастно отметив про себя, как она прелестна с этими спутанными волосами и пылающим от гнева лицом.
— Да, — коротко ответила Элизабет, — здесь очень плохо пахнет.
Он засмеялся.
— Ну тогда все ясно. Они чувствуют ваше к ним отношение — животные и птицы всегда это чувствуют.
Она быстро взглянула на него и сразу ощутила какую-то необъяснимую перемену — он улыбался ей, даже шутил, но его глаза ничего не выражали. До сих пор она видела в них иногда страсть, иногда злость, иногда холод — но это было проявлением чувств. Сейчас же в этих глазах не было ничего.
Элизабет не знала в точности, какого отношения к себе ей хочется, но она была совершенно уверена, что не желает, чтобы на нее смотрели, как на забавную незнакомку.
— Слава небесам! — сказал викарий, когда они вошли в дом. — Если вы не хотите, чтобы ветчина подгорела, посидите пока за столом и не отвлекайте меня, пока я не закончу.
— Мы с Элизабет предпочитаем подгоревшую ветчину, — пошутил Ян.
Элизабет слабо улыбнулась в ответ, но тревога ее возросла еще больше.
— Как вы относитесь к картам? — спросил ее викарий, когда они заканчивали завтрак.
— Я знаю некоторые карточные игры, — ответила девушка.
— В таком случае, когда вернутся мисс Трокмортон-Джонс и Джейк, мы могли бы как-нибудь вечерком сыграть в вист. Ты присоединишься к нам, Ян?
Ян, который в этот момент, стоя у плиты, наливал себе кофе, оглянулся и со смехом сказал:
— Ни в коем случае. — И объяснил Элизабет: — Он мухлюет. Абсурдность предположения, что викарий может мухлевать, вызвала у Элизабет смех, который музыкальным звоном разнесся по комнатам.
— Я уверена, что викарий не может делать ничего подобного.
— Боюсь, что Ян прав, моя дорогая, — признался Дункан, простодушно улыбаясь, — но я всегда играю честно, когда у меня есть партнеры. А мухлевать я себе позволяю только в том случае, когда играю с кем-нибудь воображаемым, например, с Наполеоном на острове Святой Елены.
— Ах, вот оно что! — сказала Элизабет, с улыбкой глядя на Яна, усаживающегося за стол со своей кружкой. — Такое и со мной бывает!
— Так вы играете в вист? Она кивнула.
— Эрон научил меня, когда мне было всего двенадцать лет, но до сих пор он каждый раз обыгрывает меня.
— Эрон? — улыбаясь, спросил викарий.
— Это наш кучер, — объяснила Элизабет, радуясь возможности поговорить о своей «семье» в Хэвенхёрсте. — Но в шахматы я играю лучше, этому меня научил Бентнер.
— А это кто же?
— Наш дворецкий.
— Понятно, — сказал викарий, но что-то заставило его продолжить: — А как насчет домино?
— О, тут специалист миссис Бодли, наша экономка. Мы довольно часто играли с ней, но она всегда выигрывала, потому что относится к игре очень серьезно и даже разработала свою систему. А у меня как-то не вызывают энтузиазма эти плоские прямоугольнички с точками. Шахматные фигуры, на мой взгляд, намного интереснее. Вот где действительно серьезная игра.
Ян наконец решил присоединиться к беседе. Выразительно посмотрев на дядю, он с явной иронией объяснил ему:
— На случай, если ты не догадался, Дункан, леди Камерон — очень богатая молодая женщина. — Этой фразой он охарактеризовал Элизабет как избалованную барышню, привыкшую к тому, что любое ее желание всегда с готовностью исполняет целая армия слуг.
Элизабет напряженно выпрямилась, неуверенная, намеренно он нанес ей оскорбление или же это вышло у него случайно, а викарий сурово посмотрел на Яна, видимо, тоже не одобряя если и не смысл фразы, то, во всяком случае, тон, которым она была сказана.
Ян невозмутимо встретил его взгляд, но в душе разозлился на себя за несдержанность. Вчера вечером он дал себе слово не испытывать к Элизабет никаких чувств, и это решение было окончательным. Из чего следовало, что ее моральный облик и образ жизни не должны иметь для него никакого значения. И тем не менее сейчас он нарочно обидел девушку, хотя она ничем этого не заслужила, если не считать того, что сидит тут, такая возмутительно хорошенькая в этом светло-желтом платье и с таким же желтым бантом в волосах. Ян был настолько недоволен собой, что даже упустил нить разговора.
— А в какие игры вы играли со своими братьями и сестрами? продолжал расспрашивать Дункан.
— У меня был только один брат, но и тот почти все время проводил вне дома. Он учился в Лондоне.
— Но, наверное, по соседству жили другие дети, — предположил викарий.
Элизабет сделала глоток чая и покачала головой.
— Вокруг жили арендаторы, которые снимали у нас коттеджи, но у них не было детей моего возраста. Видите ли, у нас в Хэвенхёрсте плохо с водой, а отец не хотел тратиться на ирригационные работы. Поэтому большинство наших арендаторов переехали на более плодородные земли.
— Тогда с кем же вы проводили время?
— В основном со слугами, — ответила Элизабет. — И мы очень дружили.
— А сейчас? — спросил он. — Чем вы занимаетесь там? Викарий так ловко разговорил ее, что девушка отвечала, не задумываясь и не заботясь о том, какие выводы он может сделать из ее слов.
— Да я почти все время занята — нужно следить за домом.
— Вы говорите так, словно получаете от этого большое удовольствие, — с улыбкой заметил Дункан.
— Это и в самом деле доставляет мне удовольствие. И знаете, что мне нравится больше всего? — доверительно спросила она.
— Понятия не имею.
— Больше всего я люблю торговаться, когда закупаю продукты и прочие необходимые вещи. Это ужасно забавно, и Бентнер говорит, что в этом деле я просто гений.
— Торговаться? — переспросил пораженный Дункан.
— Я рассматриваю это как проявление здравого смысла и как возможность помочь другим людям проявить здравый смысл, — непосредственно объяснила Элизабет, оседлав своего конька. — Ну, например, если бы деревенский пекарь испек только одну булочку, он потратил бы на это… ну, скажем, час. Причем половина этого времени ушла бы на доставание всех необходимых ингредиентов, отмеривание исходных продуктов в нужных пропорциях и раскладывание всего снова по местам.
Внимательно слушавший викарий согласно кивнул, и Элизабет продолжила:
— Однако если бы он собрался испечь двенадцать булочек, ему не понадобилось бы на это времени в двенадцать раз больше, ведь так? — поскольку доставать все необходимое ему пришлось бы только один раз.
— Да, это не заняло бы столько времени.
— О чем я и говорю! — радостно сказала Элизабет. — Так почему же я должна за двенадцать булок платить в двенадцать раз больше, если он не потратил на них в двенадцать раз больше времени? Из этого следует, что если один человек производит какие-либо предметы в большом количестве, а другой человек закупает их в большом количестве, то за каждый предмет отдельно он платит меньше, чем если бы покупал этот предмет в единственном экземпляре. Во всяком случае, так должно быть, если продавец обладает здравым смыслом, — закончила она.
— Занятная теория. Честно говоря, я никогда-не думал об этом с такой точки зрения, — признался викарий.
— Наш деревенский пекарь, к сожалению, тоже, — засмеялась Элизабет. — Но, думаю, скоро он к этому придет. По крайней мере он уже перестал при моем появлении прятать мешки с мукой. Запоздало испугавшись, что такой проницательный человек, как викарий, может догадаться о ее затруднительных обстоятельствах, она быстро добавила: — И дело не в цене, абсолютно. Здесь дело принципа, понимаете?
— Конечно, — мягко ответил Дункан. — Наверное, вы очень любите свой дом. Вы каждый раз улыбаетесь, когда говорите о нем.
— Да, люблю, — Элизабет не смогла удержаться, чтобы снова не улыбнуться им обоим — и викарию, и Яну. — Это чудесное место, и куда бы вы ни взглянули — везде красота. Там очень красивая холмистая местность, а у нас еще парк и довольно интересный сад.
Ян взял свою чашку с блюдцем и встал из-за стола.
— Насколько я понимаю, у вас большой дом? — осведомился викарий.
— В нем сорок одна комната, — начала она, но Ян перебил ее.
— Готов спорить, что все они убраны персидскими коврами и драгоценными камнями величиной с вашу ладонь, — сказал он, ставя свою чашку в таз для грязной посуды. Затем отвернулся к окну, сердито глядя на свое отражение в темном стекле.
— Конечно, — ответила Элизабет с наигранной веселостью, упрямо глядя в застывшую спину Яна. — На стенах висят картины Рубенса и Гейнсборо, а дымоходы проектировал Адаме. Ковры в самом деле были персидские. — «Когда-то это было правдой, — сказала она кольнувшей ее совести. — Пока мне не пришлось все распродать, чтобы расплатиться с кредиторами».
Ян неожиданно обернулся с каким-то странным выражением на красивом лице и, встретившись с ее грозным взглядом, неожиданно отступил.
— Простите меня, Элизабет, — глухо проговорил он. — Мое замечание было неуместным.
И на этой удивительной фразе он закончил разговор и вышел, сказав, что отправляется на охоту.
Элизабет отвела недоумевающий взгляд от закрывшейся за ним двери, но викарий еще несколько секунд продолжал смотреть на дверь. Потом перевел взгляд на Элизабет, и задумчивая улыбка медленно озарила его лицо и зажгла веселые огоньки в карих глазах.
— Что-то не так? — спросила она. Его улыбка стала еще шире, и он откинулся в кресле, продолжая смотреть на нее задумчивым ласковым взглядом.
— Определенно, — удовлетворенно заметил он. — И я очень этому рад.
Элизабет подумала, уж не является ли сумасшествие их наследственным заболеванием, и только хорошее воспитание удержало ее от того, чтобы высказать это замечание вслух. Вместо этого она встала и пошла мыть посуду.
Перемыв посуду, она занялась уборкой нижнего этажа и полировкой мебели, невзирая на отчаянные протесты викария. На это занятие она потратила почти весь день, прервавшись только на время обеда. Работа подняла ей настроение, и, закончив ее, Элизабет встала посреди комнаты, любуясь на плоды своих трудов.
— Вы сотворили настоящее чудо, — сказал ей викарий. — Но теперь, когда вы закончили, я просто настаиваю, чтобы вы отдохнули.
Элизабет была бы счастлива принять ванну, но, поскольку при Нынешних обстоятельствах это было невозможно, она согласилась с его предложением и вышла на улицу. День был ясный, над головой Ярко-синее небо. Элизабет с наслаждением вдыхала бальзамический воздух, напоенный ароматами трав. Она с тоской посмотрела вниз, на быстрый ручей. Как только Ян вернется домой, она пойдет туда и искупается. До сих пор Элизабет мылась только в уединении своей спальни. Надо дождаться возвращения Яна, иначе есть риск, что он наткнется на нее, когда она будет купаться.
Элизабет побродила по двору, любуясь окружающим видом, но без Яна все ей казалось каким-то скучным. В его присутствии обострялись все чувства, сам воздух казался наэлектризованным. Сегодня уборка его дома — дело, за которое она взялась отчасти от скуки, отчасти из благодарности — неожиданно обернулась для нее чем-то интимным и даже приятным.
Стоя на краю обрыва, девушка обхватила себя руками и, глядя вдаль, стала вспоминать его суровое красивое лицо и янтарные глаза, нежность, звучавшую в низком глубоком голосе, когда он обнимал ее вчера. Она подумала, как бы это было, если бы она была за ним замужем и жила в этом маленьком уютном доме, среди великолепной живописной природы. Элизабет попыталась представить, какую женщину Ян мог бы назвать своей женой и привести в этот дом. Она вообразила себе их вместе, сидящих в креслах у камина, — они о чем-то разговаривали и мечтали.
Очнувшись от грез, она заставила себя встряхнуться. Она ведет себя как сумасшедшая! Ведь именно себя она сейчас вообразила сидящей рядом с ним у камина. Отогнав эти мысли, Элизабет попыталась занять свой ум чем-нибудь другим. Бесцельно оглядевшись, она подняла голову и вдруг… увидела это! На огромном старом дереве был устроен большой шалаш. Густые ветви и плотная листва древнего дерева почти скрыли его от посторонних взглядов. Заинтересовавшись, она подозвала викария, который прогуливался неподалеку.
— Это шалаш, — объяснила она ему на случай, если он не понял, что это такое. — Как вы думаете, ничего, если я залезу туда и посмотрю? Наверное, вид оттуда открывается изумительный.
Викарий с сомнением посмотрел на ступеньки, ведущие наверх, которые представляли собой не что иное, как старые доски, привязанные к дереву.
— Я думаю, это может быть небезопасно,
— О-о, об этом не беспокойтесь, — бойко сказала Элизабет. — Элберт всегда говорил, что я лазаю как обезьяна.
— Кто такой Элберт?
— Это один из наших грумов, — объяснила она. — Он вместе с двумя плотниками построил мне дома такой же шалаш.
Викарий посмотрел в сияющее лицо Элизабет и не смог отказать ей в таком маленьком удовольствии.
— Ну что ж, думаю, ничего страшного в этом нет, если вы обещаете, что будете осторожны.
— О, конечно, я обещаю.
Элизабет сбросила туфли и несколько минут кружила, поднимаясь по дереву, а потом исчезла в вышине — там, где уже не было ступенек. Дункан был поражен, когда понял, что она взобралась на дерево без помощи старых досок. Он стал кричать, чтобы она была поосторожнее, но вскоре понял, что в этом нет необходимости — Элизабет уже достигла середины дерева и направлялась к шалашу.
Элизабет уже добралась до той ветки, где находился пол шалаша, и заглянула внутрь. Он оказался достаточно высоким, чтобы она могла стоять в нем, не сгибаясь, видимо, Ян был очень высоким даже подростком. Она с интересом оглядела старый столик, стул и большой деревянный ящик. Больше в шалаше ничего не было. Отряхнув руки, девушка выглянула в окно шалаша, и у нее перехватило дыхание от открывшейся перед ней красоты — холмы и долины в полном цвету, вишня, боярышник, колокольчики… Она отвела от окна восхищенный взгляд и снова осмотрела небольшое помещение. Взгляд ее снова упал на выкрашенный белой краской ящик, и она присела и смахнула с него пыль. Через всю крышку проходила надпись: «Частная собственность Яна Торнтона. Не открывать — опасно для жизни!» Но, видимо, мальчик посчитал словесное предупреждение недостаточным и потому ниже нарисовал череп с костями.
Элизабет смотрела на ящик и вспоминала свой собственный шалаш, где она от одиночества устраивала чаепития со своими куклами. У нее тоже был свой «сундук с сокровищами» — правда, ей не было нужды рисовать на нем череп с костями. С задумчивой тихой улыбкой она попыталась вспомнить, какие же сокровища хранила в своем огромном сундуке с блестящими медными петлями и замками. Ожерелье, вспомнила она, подаренное ей в шесть лет отцом, миниатюрный кукольный фарфоровый сервиз, который ей подарили родители в семь лет, ленты — тоже для кукол.
Она смотрела на старый ящик и думала, что этот взрослый сильный мужчина когда-то тоже был ребенком и так же, как она, имел свои тайные сокровища и придумывал себе игры.
Заглушив угрызения совести, Элизабет положила руку на замок. Наверное, ящик пуст, сказала она себе, поэтому нельзя считать это настоящим подглядыванием…
Девушка подняла крышку ящика и в недоумении уставилась на его содержимое. Сверху лежало ярко-зеленое перо, должно быть, попугая, подумала она, под ним — три одинаковых серых камушка, по какой-то причине имевшие для маленького Яна особенную важность, так как они были тщательно отполированы и оглажены. Рядом с камушками лежала большая морская раковина с нежно-розовой внутренностью. Вспомнив, как родители тоже однажды принесли ей раковину, Элизабет подняла ее и приложила к уху, слушая монотонный шум моря, потом осторожно отложила ее и достала набор цветных карандашей. Под ними обнаружился небольшой альбом для набросков. Элизабет взяла его в руки и открыла. Глаза ее восхищенно расширились, когда она увидела мастерски выполненный набросок красивой молодой девушки на фоне моря, с длинными, развевающимися на ветру волосами. Девушка сидела на песке, подвернув под себя ноги, и разглядывала большую раковину, точь — "-точь такую же, какую только что рассматривала Элизабет. На следующем рисунке была изображена та же девушка, которая немного искоса смотрела на художника и улыбалась ему так, словно они оба знали какой-то секрет. Художнику удалось изумительно точно поймать позу, выражение лица и настроение девушки. Все детали были тщательно выписаны, Элизабет даже смогла разглядеть медальон на ее шее.
Кроме этих двух, были еще и другие рисунки — не только девушки, но также мужчины и женщины, которые, видимо, были родителями Яна, встречались изображения кораблей и даже собаки. Охотничий Лабрадор, с первого взгляда узнала Элизабет, и снова заулыбалась. Собака выставила вперед уши, склонила набок голову, весь вид ее выражал ожидание зова хозяина.
Элизабет была настолько потрясена мастерством художника и глубиной чувств, выраженных в рисунках, что долго стояла, пытаясь свыкнуться с этим новым, незнакомым ей образом Яна. Наконец она очнулась от задумчивости и решила рассмотреть единственный оставшийся в ящике предмет — маленький кожаный мешочек. Несмотря на то, что викарий разрешил ей осмотреть шалаш, девушка чувствовала, что. не имеет права без спроса вторгаться в личную жизнь Яна и что ей не следует развязывать этот мешочек. Но соблазн узнать что-то новое об этом загадочном человеке был слишком велик, и она не смогла устоять. Распустив тесемки, Элизабет перевернула мешочек вверх дном, и ей на руку упало тяжелое кольцо. Не веря своим глазам, Элизабет поднесла его к свету: в центре массивного золотого перстня сверкал огромный четырехугольный изумруд, внутрь которого был заключен замысловатый золотой крест с изображением льва, стоящего на задних лапах. Она не была знатоком драгоценностей, но и без этого было ясно, что перстень был изумительной работы, изумруд — настоящим и стоил кучу денег. Она вгляделась в крест, пытаясь восстановить в памяти изображения геральдических крестов, которые изучала перед лондонским дебютом, и хотя он казался ей смутно знакомым, она так и не смогла определить его принадлежность. Решив, что крест мог быть и не гербом, а просто декоративной деталью, Элизабет бросила перстень обратно в мешочек и крепко затянула тесемки. Очевидно, в детстве Ян придавал этому перстню не больше значения, чем своим серым камушкам и раковине, но она не сомневалась, что если бы он увидел его сейчас, то осознал бы его ценность и положил бы в более надежное место. Девушка поморщилась, представив, как он разозлится, когда узнает, что она рылась в его вещах. Но даже зная о предстоящем выговоре, она не могла не сказать ему о своей находке. Альбом с набросками она тоже решила захватить с собой. Эти рисунки достойны того, чтобы заключить их в рамки и держать на виду, а не на улице, где они могут испортиться от сырости.
Закрыв ящик, Элизабет снова поставила его у стены, где он находился, и еще раз улыбнулась при виде черепа с костями. Ее сердце смягчилось от мысли о мальчике, который спрятал свои мечты в «сундук с сокровищами». И тот факт, что мальчик вырос в холодного и недоступного мужчину, никак не мог повлиять на вспыхнувшую в ее сердце нежность. Сняв с головы тонкий газовый шарф, Элизабет обвязала его вокруг талии, потом засунула за него альбом с набросками и надела перстень на палец, за неимением места, куда его можно было бы спрятать на то время, пока она будет спускаться вниз.
Ян, возвращавшийся с западной стороны дома, издалека видел, как Элизабет покрутилась вокруг дерева, а потом исчезла. Оставив дичь в сарае, он направился к дому, но потом изменил направление и пошел к дереву.
Положив руки на бедра, он встал под деревом, задумчиво посмотрел на заросший мхом склон холма, спускавшийся к ручью, и нахмурился, не представляя, как ей удалось здесь спуститься. Однако очень скоро сомнения Яна были развеяны, когда над его головой раздался сильный хруст веток. Он посмотрел наверх, но сначала ничего не увидел. Когда же разглядел, то принял увиденное за обман зрения. Из ветвей высунулась длинная стройная обнаженная нога, ища под собой опору, затем к ней присоединилась другая нога, и обе они повисли в воздухе.
Ян хотел было поддержать ее за бедра, к которым были присоединены эти ноги и которые, очевидно, находились где-то выше в листве, но затем передумал, решив, что она и сама неплохо справляется.
— Какого черта вы здесь делаете? — недовольно спросил он.
— Спускаюсь вниз, конечно, — раздался из листвы голос Элизабет. Наконец правой ногой она нашла прочную ветку, потом, как видел Ян, готовый в любую минуту подхватить ее, передвинулась на руках немного в сторону, чтобы поместить на ветке и левую ногу.
Улыбнувшись ее ловкости и бесстрашию, Ян уже хотел уйти и предоставить ей спуститься самой, как вдруг подгнивший сук обломился, и Элизабет с криком «Помогите!» полетела вниз, где была подхвачена сильными руками Яна.
Стоя в его объятиях, она чувствовала спиной его твердое горячее тело. Страшно смущенная и своим неловким падением, и тем, что рылась в его вещах, и теми ощущениями, которые испытывала, прижимаясь к его телу, Элизабет прерывисто вздохнула и попыталась повернуться к Яну лицом.
— Я рылась в ваших вещах, — призналась она, поднимая на него свои зеленые глаза. — Надеюсь, вы не очень рассердитесь.
— А почему я должен сердиться?
— Я видела ваши рисунки. — Сердце Элизабет все еще было переполнено какой — то щемящей нежностью к нему, и она восхищенно сказала: — Они замечательные, просто чудесные! Вам не следовало становиться игроком. Вы должны были стать художником! — Она увидела, как сузились его глаза, и, страстно желая убедить его в своей искренности, вытащила из-за пояса альбом и, сев на траву, раскрыла его. — Вы только взгляните! — воскликнула она, взглядом приглашая сесть рядом.
После секундного колебания Ян присел рядом с ней на корточки, глядя не на рисунок, а на ее улыбающееся лицо.
— Вы не смотрите, — мягко упрекнула она и снова взглянула на рисунок с изображением девушки. — Я просто не могу поверить, что у вас такой талант! Вы так точно сумели все передать. Я почти чувствую ветер, который разметал ее волосы, и этот смех в глазах…
Он наконец оторвал взгляд от ее лица и перевел его на рисунок.
Элизабет с ужасом увидела, как при взгляде на портрет его загорелое лицо исказилось от боли.
Каким-то чутьем она поняла, что эта девушка умерла.
— Кто она? — тихо спросила Элизабет.
Ян быстро пришел в себя и уже с совершенно невозмутимым лицом повернулся к ней:
— Это моя сестра.
Ян замолчал, и на мгновение Элизабет показалось, что больше он ничего не скажет. Когда он снова заговорил, его голос звучал странно, прерывисто, словно Ян испытывал его способность говорить об этом.
— Она погибла при пожаре. Ей было тогда одиннадцать лет.
— Простите, — прошептала Элизабет, вложив в свой взгляд все тепло и сочувствие, которые испытывала к нему. — Мне действительно очень жаль, — сказала она, думая о красивой девочке со смеющимися глазами, которая выглядела на рисунке старше своих лет. Отведя глаза от его лица, она попыталась поднять его настроение и перевернула страницу. Этот рисунок буквально искрился радостью и весельем. На большом валуне сидел мужчина и обнимал за плечи молодую женщину. Он смеялся, глядя в ее приподнятое к нему лицо, а она положила руку ему на плечо, и оба они, казалось, излучали любовь, распространяя ее на все, что их окружало.
— А кто эти люди? — улыбаясь, спросила Элизабет.
— Мои родители, — ответил Ян, и снова в его голосе прозвучало нечто такое, что заставило Элизабет резко поднять голову.
Читать бесплатно другие книги:
