Чистилище. Янычар Золотько Александр

– По машинам, – скомандовал полковник. Первым пошла БМП с солдатами на броне. За ней машина полковника и все остальные.

На перекрестках к колонне присоединялись БМП и бэтээры, которые должны были обеспечивать отход. Все в порядке, все без происшествий. Несколько автобусов с семьями ученых из лаборатории вошли в колонну без проблем.

Сержант-контрактник с БМП, блокировавшей трассу, взмахом руки остановил колонну, подбежал к полковнику и доложил, что с полчаса назад на Москву прошла колонна военной техники. Танки, БПМ, БТР, грузовики. Полк или около того.

– Точно на Москву, к нам не свернули? – спросил полковник.

– На Москву, я смотрел.

– Значит, так тому и быть.

Уже когда колонна втянулась в лес, вдруг подал голос мобильник полковника. Звонила дочь. Она всегда, провинившись, старалась договориться с отцом, матери боялась как огня, а папка всегда дочку прощал.

– Привет! – весело поздоровалась Марина. – Вы мне звонили?

– Да, ты сейчас где?

– Мы ходили в кино… Я телефон выключила, а потом кинулись, а электричка уже ушла. И автобусы, ты же помнишь расписание?..

– Помню.

– Я тут у Леры. Ты помнишь Леру?

– Я помню Леру.

– Вот, я у нее заночую. Можно?

– Можно. – Полковник закрыл глаза, пытаясь держать себя в руках. – Матери не звони. А если она будет звонить…

– Я видела ее звонки, ты ей сам скажешь, хорошо? А если не верите, что я у Леры, так я сброшу ее домашний телефон, тут ее родители. Вы не подумайте…

– Мы не подумаем. Все хорошо. Все будет хорошо.

Машина въехала на территорию объекта.

– Все, милая, извини. Я тебе позже перезвоню.

– Утром?

– Может быть даже ночью. У нас тут небольшая запарка. Когда приедешь – ключи от квартиры у Макарыча. И Крез у него. А мы чуть позже приедем. Ты нас дождись. Хорошо?

– Хорошо, папка! Перед мамой за меня, бестолковую, извинись.

– Извинюсь. Спокойной ночи.

– И тебе спокойной ночи.

Но спокойной ночи не получилось.

Отправив членов семей в жилые помещения бункера, полковник до самого утра не присел ни на минуту. Все, что могло пригодиться в бункере в течение шести месяцев, было перенесено из надземных зданий объекта и со складов в бункер. Если места в кладовых не хватало, то матрацы, одеяла и подушки, мешки с овощами, медикаменты из медпункта, оружие и боеприпасы из оружейных комнат, постели, стираные и грязные, обмундирование, ОЗК и противогазы – все укладывалось вдоль стен коридоров и в бытовых помещениях.

Бочки с дизельным топливом и бензином перекатывали со складов в ангары, тщательно закрывали ворота, блокировали их снаружи БМП и БТР-ми, закрыв люки боевых машин на замки. Часть тяжелого оружия тоже забрали в бункер: одноразовые гранатометы, ПЗРК, минометы. И сколько успели боеприпасов к ним.

Под утро полковник задремал в кресле на центральном посту. И ровно через пятнадцать минут пришел Ермаков с сообщением о спецколонне.

Ну вот и момент истины, сказал себе полковник Иванченко. Вот сейчас все и станет на свои места. Полторы тысячи человек снаружи, полторы тысячи – внутри. И кто из них больше хочет жить?

Полковник спохватился, что до сих пор не переговорил с профессором Паршиным. А ведь обещал. Отправил только техников в лабораторию вместе с семьями и пару БМП с экипажами. На всякий случай.

Профессор ответил на вызов сразу, будто дежурил у телефона всю ночь. Или так оно и было.

– А я решил вас не дергать, – бодрым голосом сказал профессор. – У вас и так очень напряженное время. Мри доехали хорошо, спасибо вам. Ваших людей принял, за ваши танки…

– Боевые машины пехоты.

– Ну, значит за боевые машины пехоты – тоже спасибо. Как у вас?

– Угадайте.

– Понятно. Извините за дурацкий вопрос. Что колонна?

– Только что проследовала мимо второго пояса контроля. Тридцать автобусов, десяток грузовиков, четыре БТР.

– Это не очень страшно? – серьезно спросил профессор.

– Узел-три создан на базе противоядерного убежища. Он еще не на такое рассчитан.

– Понятно, только имейте в виду – нельзя допустить ни малейшей трещины, ни единой пробоины. Вы уже герметизировали бункер?

– Да. Давление повышено, системы жизнеобеспечения задействованы и переведены на замкнутый цикл.

– Это правильно. Я бы на вашем месте не доверял системам обеззараживания и дегазации. Просто поддерживайте герметичность. Я попытаюсь с моими умниками разобраться, что это за дрянь убивает всех подряд, но пока… Ни механизма действия, ни способа передачи… У меня только то, что удается вытащить из Интернета. Центр ничего не сообщает. У меня только поинтересовались, как проходит эвакуация. И все. Такое чувство, что те, наверху, нас уже списали. Поняли, что средств борьбы нет и остается только выживать и выигрывать время.

– Я себе это так и представлял, – криво усмехнулся полковник. – Все как обычно. Сливки должны всплыть, а все остальное…

– Сливки – как вы мягко о наших отцах народа. – Профессор сделал паузу и когда продолжил, голос стал немного другим, а тон очень серьезным и даже напряженным. – Вы уверены, что сможете остановить колонну? Что они не прорвутся мимо вас ко мне?

– Никто ни в чем сейчас не может быть уверен. Но я сделаю все, что смогу.

– И ни в коем случае не открывайте прохода в бункер. Ни в коем случае. Похоже, что инкубационный период болезни – от примерно получаса до… Я не знаю до скольких. В Сети больше паники, чем информации, но кое-что понятно. Заражение происходит массово, как будто всех на территории накрывает одновременно. Две трети людей подвергаются заражению сразу, начинаются судороги, это видно на всех роликах и в трансляции со всех веб-камер. Треть людей остается незараженной. Около трети. А потом… Потом почти половина из тех, что были поражены и бились в судорогах, встают. И… Начинается нечто вроде зомби-апокалипсиса. Смотрели этот фильм, как его?.. По роману… Вот, как в этом фильме – зомби получаются не вялые и медлительные, а очень подвижные и агрессивные. Любители человечинки и склонные к действию толпой. Так что…

Подал голос зуммер на пульте, кто-то пытался связаться с центральным постом от внешнего ограждения объекта.

– Я вам потом перезвоню, – сказал полковник и отключил связь с лабораторией.

У них еще будет время поболтать с профессором, обсудить текущие события. Зомби-апокалипсис, говоришь? Майору Петрову, например, этот жанр не нравится. Да и кому он может нравиться, если не на экране, а за стеной? И если эти зомби или как их там могут прийти за твоей дочерью… или она сама может стать…

Полковник приказал себе перестать думать о Марине. Она уже умерла. Даже если еще досматривает сны в теплой постели. Умерла, и не нужно о ней думать.

Зуммер продолжал требовать ответа. Офицеры, сидевшие в центральном посту, поглядывали на полковника. В глазах был… нет, не страх. Напряженное ожидание. Может, не нужно поднимать трубку? Может, просто переждать? И там, за ограждением, за минными полями все само рассосется? А может, сейчас позвонят и скажут, что все, никакой эпидемии? Что все закончилось и можно отвезти жен и детей по домам?

Полковник протянул руку, переключил связь с трубки на динамики. Повернул к себе микрофон на гибкой металлической ножке. Вздохнул, набирая воздух в легкие, и выдохнул:

– Да.

– Вы там спите, что ли?! – прозвучало в динамиках, и офицеры, как краем глаза заметил Иванченко, втянули головы в плечи. – Немедленно открывайте!

Голос был властным, не терпящим возражения, но, как показалось полковнику, не военный. Чиновник высоко уровня, но не военный. Даже не из ФСБ.

– Кто на связи? – спросил полковник, повернулся к сидящему справа лейтенанту и указал на выключенный монитор.

– Что значит – кто на связи? Вы с ума, что ли, сошли? Генерала Федорова к телефону!

– Генерал сейчас занят, – сказал полковник. – Не может подойти к пульту.

Экран монитора наконец зажегся. Камера наблюдения была расположена чуть в стороне от ворот, чтобы не привлекать лишнего внимания посетителей. Особенно посетителей нежелательных.

Невысокий плотный мужчина лет пятидесяти стоял перед воротами и, нажав на кнопку переговорного устройства, говорил с видом уязвленного самолюбия. Справа от него и чуть позади стоял господин, тоже одетый в камуфляж без знаков различия. Но если первый излучал уверенность и ожидание подчинения, то второй, скорее, демонстрировал готовность броситься на любого по приказу начальника. Как хорошо дрессированный сторожевой пес.

– Федоров что – напился на радостях? – осведомился начальник. – Немедленно его к телефону. Хоть на руках принесите.

– В принципе, – сказал полковник и посмотрел на офицеров, внимавших его разговору с прибывшим начальством. – В принципе я мог бы приказать принести генерал-майора Федорова к пульту связи, но это вряд ли упростит вашу с ним беседу…

Иванченко поморщился – не было у него настроения вести беседу в таком тоне, хотелось сорваться хоть на ком-то, наорать, выплеснуть все, что накопилось, но время нужно было тянуть. Пусть на минуту, пусть на две оттянуть начало серьезного, настоящего разговора, с требованиями, угрозами и прочими элементами кризиса.

Еще существовала бригада прикрытия, способная раскатать Узел-3 в лепешку. Часу бригаде хватило бы за глаза, даже с учетом системы обороны бункера. С танками воевать изначально не планировалось. Да и тяжелая артиллерия вкупе с саперами шансов отбиться не оставляла.

– Вы там все пьяны, похоже! – процедил начальник.

Видно было, что он даже не разозлен, так, скорее раздражен, может быть, смущен этой заминкой. Ну, не приходилось ему, похоже, сталкиваться с такой вопиющей наглостью.

– С кем я говорю? – спросил начальник. – Назовите себя.

– Зачем?

– С ума сошел, военный? У тебя спрашивают…

– Вы не представились, извините. А в камуфляже сейчас даже ассенизаторы ходят. Я вас не знаю.

Начальник отпустил кнопку переговорного устройства, звук пропал, но было видно, как он яростно жестикулирует и резко взмахивает кулаком, словно бьет по крышке стола. Потом полез во внутренний карман куртки, достал конверт, извлек из него лист бумаги, посмотрел на него и сунул, смяв, в карман.

– Это говорит Утес. Слышишь? Говорит Утес! Назовите ваш позывной. Я приказываю назвать ваш позывной!

– Минуту, – сказал полковник и отключил связь.

В бумагах генерала не было никаких позывных. Значит, псевдоним прибывшего начальника генералу сообщили по телефону. И наверняка они были знакомы лично. Долго представление тянуть не получалось. «Не срослось, – пробормотал полковник. – Не мой жанр».

– С вами говорит комендант Узла-три полковник Иванченко, – решился наконец полковник.

– Кто?! – искренне изумился Утес.

– Полковник Сергей Иванович Иванченко, – повторил полковник. – Комендант…

– Какой на хрен комендант?! – заорал Утес. – Ты должен был несколько часов назад убраться с объекта вместе со своими людьми.

– Должен был. Но не стал.

Утес растерянно оглянулся на своего сопровождающего. Это было похоже на бред. Такого не могло быть на самом деле. Вопрос стоял о жизни и смерти, он должен был уже спускаться в этом самый бункер Узла-три, обживаться на новом месте – говорили, что генерал оборудовал очень недурственное местечко. Для себя, правда, но это было делом поправимым. И тут какой-то полковник.

– Ты что-нибудь понимаешь, Никита Ильич? – спросил Утес у помощника. – Что это такое?

– Минуточку. – Никита Ильич выхватил из-под куртки папочку, быстро перелистал страницы. – Вот, есть. Полковник Иванченко Сергей Иванович, зам Федорова. В список не включен.

– Не хватало еще и таких в список включать, – пробормотал Утес, убрав, однако, палец с кнопки переговорного устройства. – Какого хрена он здесь делает?

– Я не знаю. Но что-то мне подсказывает…

– Подсказывает ему… – буркнул Утес. – Я и сам знаю, что именно тебе подсказывает…

Было обидно, честное слово. Он сам выбрал этот проклятый Узел-три из списка убежищ. Лучше, конечно, было бы разместиться где-то в пределах МКАД, но там все места были расписаны между серьезными людьми, родными и близкими серьезных людей. В Кремлевский бункер и в Раменки Утес даже и не рассчитывал попасть – не вышел чином. К тому же он всегда мечтал стать независимым руководителем. Понимал, что удельные княжества нынче не в моде, что мечта его относится к разряду несбыточных, но все равно очень хотел стать эдаким князьком. Чтобы никого над головой. Потому и выбрал этот медвежий угол, что никто из очень серьезных людей сюда не собирался. Полгода поцарствовать – это тоже неплохо. Очень неплохо. Тем более что он, став руководителем Узла-три, получил возможность влиять на составление списка спасенных. И это здорово подняло его в глазах окружающих.

Он не просто так собрался отсиживаться. Он успел подсуетиться и собрать в грузовик кое-какие ценности – от икон до старинного серебра. Даже пара-тройка яиц Фаберже была в его коллекции. Владельцы некоторых раритетов попали в список, владельцы некоторых – просто были вынуждены уступить напору неизвестных вооруженных людей в масках. Пусть жалуются в полицию. В шесть часов вечера после войны.

Этот мир может сколько угодно корчиться в агонии, но после того, как все закончится и человечки снова выйдут на свежий воздух, все должно вернуться на свои места: люди, настоящие люди, – на свои, быдло – на свои. А умные настоящие люди должны подняться куда выше, чем были до эпидемии. Это – логично. Это – правильно. Это – честно и справедливо.

Но теперь вдруг какой-то полковник смеет разговаривать с Утесом в таком тоне, намекать нагло, что имеет право на что-то, кроме как выполнять приказы. Наказывать. Таких нужно наказывать.

Никита Ильич, всегда тонко чувствовавший настроение начальника, за что, собственно, был включен в список вместе со своей семьей и даже с любовницей, наклонился к шефу и предложил позвонить командиру бригады прикрытия.

– У меня телефончик есть, если что. Я заранее взял, – доверительным тоном сообщил Никита Ильич. – Звякну, сошлюсь на… ну вы понимаете, так этого полковника через полчаса вынесут из бункера вперед ногами. Это точно!

– Точно… – передразнил помощника Утес. – Точно, видите ли! А ты подумал, дурья башка, что будет с бункером, если начнется заваруха? Номер телефона командира бригады нам дали, если возникнет проблема по дороге сюда. Если народ не смогу удержать в узде перед эпидемией. Там шоссе танками почистить, толпу разогнать. А тут что? И к тому же комбрига-то ведь тоже в списке нет. Понимаешь? Если мы его сюда вызовем, то он вопросы начнет задавать, а потом… Потом и сам захочет в бункере спрятаться. Ты бы как поступил, Ильич?

– Не знаю, – честно сказал Никита Ильич. Насколько мог – честно. Он и на самом деле не знал, как поступил бы в подобной ситуации. С одной стороны – приказ. С другой – жизнь. И что тут думать? Жизнь – она такая штука, что выбирать не приходится.

– Значит так, – подумав, сказал Утес. – Сейчас давай к грузовикам, пусть солдатики выгружаются и оцепят район. Колонну пусть оцепят, за лесом наблюдают. Понял?

– Понял. Как не понять… – Никита Ильич немного постоял на месте, потом пошел к грузовикам, стоявшим за деревьями на лесной дороге.

Сука. Оцепление, значит? Решил свидетеля отослать, чтобы договариваться не мешал. Что он полковнику пообещает? Амнистию и картинку из своего грузовика?

– Слышь, полковник, – сказал Утес, когда помощник скрылся за деревьями. – Слышишь меня?

– Слышу, – ответил полковник, на втором мониторе наблюдая, как помощник Утеса подошел к колонне и из грузовиков стали выпрыгивать солдаты. – Решили армейцев привлечь? У вас их сколько? Смотрю – около двух рот? Так? Спецназ или обычные войска?

– Две роты из Таманской и взвод десантников, – не стал скрывать Утес. В начале сложных переговоров полезно продемонстрировать честность и желание сотрудничать. – Но их я могу отправить, если что. Если хочешь – их места себе забери. И кто там с тобой. Что бы ты там уже ни натворил – спишем. Я серьезно. Будто и не было ничего. Ты пропускаешь меня и людей в бункер…

– Нет. Извините. Свободных мест нет, – сказал полковник.

Его дочка сейчас у подруги в Москве. Может, еще лежит в постели. Или пьет кофе на кухне. Или уже едет в метро к автовокзалу. Ради спасения ее жизни полковник не пошевелил даже пальцем. Потому что на него смотрели. Потому что он должен был… Он обязан был показать своим людям… Он отдал приказ и сам не имел права его нарушить. А этот Утес… Он предлагает торговлю? Амнистию предлагает?

– Свободных мест нет, – повторил полковник.

– Ты не понял. – Утес оглянулся на дорогу, между деревьями мелькали фигуры солдат, взревел двигатель БТР, с оглушительным треском сломалось дерево. – Это все – на несколько месяцев. Ты же сам знаешь. Можешь и дальше спорить, но ведь после всего…

– Это ты не понял, Утес, – оборвал его полковник. – Ресурса бункера хватит на полгода. А потом – все равно придется умирать. Это тебе понятно? Хоть так, хоть так. Думаешь, успеем создать вакцину? А кто-то успел? В Америке кто-то выжил? Есть связь с президентским бункером? Не в курсе? Ну так и не начинай.

– Послушай…

– Нет, это ты слушай. Мы строили этот бункер. Мои люди его строили, оборудовали, отделывали. А их… Ты же видел приказ? В нем есть ты; твоя семья, я уверен, в нем тоже есть. Министры-капиталисты… А моих людей в нем нет. И семей наших в нем нет. Это честно? Ты предлагаешь мне от щедрот своих три сотни мест в моем же бункере? А не пошел бы ты на фиг, Утес? Люди записывались к тебе на прием, наверное, сидели в приемной, ожидали, пока ты не снизойдешь… Все было для тебя! Поцеловал задницу кому-то в Кремле и заслужил право жить дальше. Только приема нет сегодня. Приходите завтра!

Полковник говорил, не отрывая взгляда от экрана монитора. Видел, как неуверенная ухмылка Утеса превращается в оскал.

«Давай-давай, – мысленно подбодрил Утеса полковник. – Взорвись. Ударь ногой в ворота, выплесни злость…»

Но Утес умел держать себя в руках, иначе не достиг бы своего нынешнего положения, не попал бы в спасительный список.

– Ты с ума сошел, полковник, – прошипел Утес в переговорное устройство. – Ты знаешь, что в колонне – женщины и дети? Почти тысяча женщин и детей. Их жизни будут на твоей совести…

– Не пробьешь, даже не старайся. У меня тут тоже женщины и дети. Наши женщины и дети. Они не ходили на фуршеты и не учились в частных лицеях… Но они будут жить. И я не стану менять их жизни на жизни миллионов других женщин и детей…

– Врешь! Ты же не зверь. Ты же офицер. Ты вон присягу нарушил, чтобы свою семью спасти. Не нужно мне врать про всех остальных… Ты спасал себя и свою семью, а остальных… остальных ты, получается подкупил, иначе у тебя ничего бы не получилось с Узлом-три. Ты купил своих солдатиков и офицеров, полковник! И чем ты лучше меня?

Офицеры в центральном посту смотрели, не отрываясь, на полковника, Иванченко чувствовал их взгляды, и ему казалось, что по его лицу скользят сейчас точки лазерных прицелов.

– Знаешь, чем я лучше? – спросил полковник. – Я лучше, потому что внутри бункера. А ты – снаружи. Сколько у тебя еще времени? Час? Полчаса? Тебе из Москвы сообщают состояние дел? Нет? Или уже началось, а ты не знаешь?

Утес оглянулся затравленно на дорогу, еще ближе наклонился к переговорному устройству, на экране было похоже, что он целует металлическую коробку, выкрашенную в зеленый цвет.

– Полковник… давай так. Десять мест. Выдели мне десять мест. – Утес снова оглянулся на дорогу. – Всего десять мест. И я…

– Нет.

– Хорошо. – Утес вытащил из кармана платок и вытер лицо, шею и затылок. – Только одно место. Для меня. На полу, черт с тобой, в подвале, на складе… Я уборщиком буду. Я… Меня одного впусти… Я тебя прошу! Я не хочу умирать… Я…

– Я не буду открывать бункер. Вы уже могли подцепить инфекцию. Даже если бы я захотел… Я не буду рисковать моими людьми.

– Сука! – выкрикнул Утес. – Сволочь! Подонок! Козел! Не пустишь? Я разнесу эти ворота. И твой говенный бункер – тоже разнесу. Ты не пустишь меня – сам подохнешь в поврежденном бункере. Сам подохнешь…

Утес отпустил кнопку, повернулся и решительным шагом направился к колонне. Нет – значит нет. Полковник решил, что может все? Он ошибается, и не такие люди жалели о том, что поссорились со мной, пробормотал Утес. Значит, оба бронетранспортера к воротам, расстрелять и снести. Потом – вовнутрь. Вход в бункер в одном из подземных ангаров. Утес имеет карту Узла-три. Разберемся.

Если что – вызовет бригаду прикрытия. Она недалеко, через полчаса, максимум час, будет здесь.

Не нужно было со мной ссориться. До смерти – так до смерти. Много не нужно – одну-единственную трещинку. Крохотное отверстие…

– Ну что? – бросился к шефу Никита Ильич. – Договорились?

Утес молча показал кукиш.

– Хреново… Люди в автобусах начинают нервничать…

– Что-то из Москвы сообщили?

– Нет пока. В столице вроде все нормально. Местами – дождь.

На лицо Утеса упало несколько капель.

– Тут тоже – дождь, – с досадливой ухмылкой протянул он. – Не хватало еще… А если кто-то будет лезть из автобусов – пусть солдаты не жалеют ни прикладов, ни пуль, если придется. Всем сидеть на местах. Еще ничего не закончилось.

Не привык Утес просто так проигрывать. Варианты-варианты-варианты… Сейчас он ничего не может предложить полковнику, даже двумя бронетранспортерами с крупнокалиберными пулеметами напугать не получится, нужно смотреть правде в лицо. Значит что? Значит нужно создать ситуацию. Переговорить с комбригом, объяснить. Сказать, что его тоже должны были пустить в бункер, только полковник этот, Иванченко, все решил переиграть. За семьей послать не успеем, но лучше, чтобы сам спасся, если уж по-другому нельзя. Пусть возьмет роту танков, больше не нужно. Огнеметчиков. Саперов со взрывчаткой.

И когда полковник все это увидит, то поймет, что это не блеф. Что мы можем повредить его убежище… И тогда… Тогда появляется шанс, что он впустит вовнутрь… не всех, черт с ними, с этими дармоедами, их шлюхами и детенышами. Пусть он меня впустит, с семьей или без семьи – пусть впустит. И комбрига с людьми, если по-другому нельзя.

Если вопрос поставить таким образом – все может получиться. Мне терять нечего.

– Нечего! – повторил вслух Утес и протянул руку к Никите Ильичу. – Связь с командиром бригады давай. Пока у нас есть время…

Но времени у них не было. В этом смысле Утесу и его колонне не повезло. В Москве эпидемии еще, кажется, не было, а тут…

Пилот частного реактивного самолета почти дотянул из Берлина до Москвы. Оставалось всего-ничего, когда в небольшом салоне вдруг что-то произошло. Послышался крик, почти сразу же перешедший в хрип. Зазвенело бьющееся стекло.

Пилот убедился, что автопилот работает, отстегнул ремни, встал с кресла и открыл дверь в салон. Все четверо пассажиров – сын хозяина с секретуткой и два охранника – корчатся на своих креслах. Пена изо рта, хрип, судорожные движения рук и ног.

– Мать твою… – прошептал пилот.

Он не хотел делать этот рейс. В Берлине вовсю бушевали эпидемия и беспорядки. Говорили о массовом помешательстве, даже о случаях каннибализма. Но пилота уговорили. Ему предложили столько денег, что вполне можно было перестать работать до самого конца жизни. И то вряд ли потратишь.

Он и не смог потратить.

Ему сказали, что те, кого он будет вывозить, в костюмах биологической защиты. Ему даже выходить из самолета будет не нужно. Просто посидит в противогазе – и все. Потом взлет и посадка. Полтора часа лета.

Он и согласился, как последний идиот.

А теперь…

Хозяин перестал дергаться, замер. Открыл глаза и попытался встать с кресла. Дернулся, словно забыв, что ремень нужно отстегивать. Просто дернулся и упал на место. Снова дернулся, захрипев странно, не по-людски.

– Мать твою, – повторил пилот, бросился кабину, захлопнув за собой дверь.

Он вцепился в штурвал, резко снижаясь. До аэропорта не дотянуть. Да там к тому же человека из зараженного самолета обнимать и целовать не станут. Или в карантин с больными, или просто сожгут на всякий случай.

Нужно садиться на какой-нибудь аэродром попроще. Аэроклубовский или частный. Там можно спастись.

В дверь с силой ударили. Еще раз. Значит, отцепился от кресла. Или отцепились. И теперь вчетвером дверь вынесут… Вынесут. Нужно немедленно садиться. Хоть на трассу. У него маленький самолет, все получится. Все…

Вот подходящее шоссе. Сбросить скорость. И смотреть в оба, чтобы не зацепить какой-нибудь столб. Можно было бы на площадь в каком-нибудь городке, но у него «Джет», а не какая-нибудь «Сессна». Ниже. Еще ниже. Дверь затрещала, в нее колотили чем-то тяжелым.

Скорее-скорее-скорее…

Самолет снизился уже до двадцати метров. Пятнадцать. Шасси… Черт с ним, с шасси, садимся на брюхо. Внимание.

Машины… Самолет зацепил некстати подвернувшуюся фуру. Крыло отлетело, корпус самолета швырнуло в сторону, на деревья лесопосадки. Удар! Пилот успел закричать и вскинуть руки, чтобы защитить лицо. Ствол дерева пропорол кабину, разорвал тело пилота почти пополам. Самолет перевернулся, ударился носом о землю, встал вертикально, поддерживаемый деревьями, потом медленно завалился набок.

Двигатели не загорелись. Люди, видевшие катастрофу, бросились от дороги к самолету. Попытались вскрыть дверь. Кто-то притащил топор, монтировку. Через полчаса люди стали умирать.

Первый замер, схватившись руками за горло, попытался закричать, но изо рта потекла кровавая пена. Люди падали один за другим, словно что-то невидимое потянулось от разбитого самолета к дороге.

Люди падали-падали-падали-падали… Кто-то, кого смерть, кажется, не коснулась, побежал. Водитель бросился к «Газели», попытался развернуться, но дорога была забита. Он повернул машину на проселок, потом на поле, чудом проскочил сквозь березовую рощицу, вломился в лес. «Газель» застряла между стволами молодых деревьев. Водитель выпрыгнул и побежал в лес, все глубже и глубже, не обратив внимание на табличку с предупреждением, что территория принадлежит министерству обороны и вход на нее посторонним воспрещен.

Водитель бежал и бежал. Падал и снова вставал. Он убегал от смерти, надеялся, что получится спрятаться, укрыться в лесу.

Он бежал и бежал, когда прозвучала команда «Стой!». Он не остановился, даже когда прозвучала команда: «Стой, стрелять буду!» Он просто не слышал ничего, кроме своего тяжелого дыхания и грохота сердца где-то в горле.

Он и выстрела не услышал. Пуля ударила в грудь и пробила сердце. Сержант-контрактник умел стрелять. И получил приказ стрелять на поражение.

– Чего он бежал? – спросил сержанта солдат, подходя к трупу.

– А черт его знает, – пожал плечами сержант. – За смертью, наверное.

«Наверное», – хотел подтвердить солдат, но не смог – горло свело судорогой, автомат выпал из ослабевших рук. Сержант бросился к нему на помощь, но не смог сделать и двух шагов. Они не бежали за смертью – смерть сама пришла к ним.

И ко всей спецколонне, стоявшей на лесной дороге перед воротами Узла-3.