Лэшер Райс Энн
Все это время Беатрис Мэйфейр служила для остальных членов семьи источником постоянного раздражения и в то же время утешала и подбадривала их. Единственная из всех, Беатрис отказывалась верить в то, что с Роуан произошло нечто непоправимое. Жизнь должна идти своим чередом, утверждала она. Все, что сейчас следует сделать, — пригласить опытных специалистов, которые помогут Роуан стать прежней.
Беатрис всегда была неисправимой оптимисткой. Она ездила к бедной сумасшедшей Дейрдре, возила ей сладости, которые та никогда не ела, и шелковое белье, которое та никогда не надевала. Три или четыре раза в год Беатрис непременно навещала Старуху Эвелин, причем даже в те периоды, когда та упорно отказывалась с кем-либо разговаривать.
— Ах, дорогуша, какая жалость, что кафе Холмса теперь закрыто! — ничуть не смущаясь непроницаемым выражением лица и нерушимым молчанием собеседницы, лепетала Беатрис. — Помнишь, как мы замечательно завтракали там — я, ты, Милли и Белл?
Теперь она, разумеется, суетилась в особняке на Первой улице. Однако время от времени Беатрис покидала спальню Роуан и отправлялась в дом на Амелия-стрит, дабы убедиться, что у его обитателей есть чем утолить голод. Хорошо еще, что Майкл всегда любил Беатрис. Правда, ее любили все. Одно обстоятельство делало ее непробиваемый оптимизм особенно удивительным. Всякому было ясно, что она собирается замуж за Эрона Лайтнера. А о страшной подоплеке происходящих событий Эрон знал лучше, чем кто-либо другой.
Эрон Лайтнер вошел в палату всего один раз, бросил на Роуан долгий, пристальный взгляд, резко повернулся и вышел. Лицо его потемнело от гнева. Он скользнул взглядом по Моне и поспешил в дальний конец коридора, где находился телефон. Эрон собирался позвонить доктору Ларкину. Именно тогда выяснилось, что доктор Ларкин исчез из отеля.
Интересно, о чем Беатрис и Эрон разговаривают между собой, задавалась вопросом Мона. Ведь они такие разные. Беатрис ничего не стоило бодрым тоном заявить какую-нибудь глупость вроде: «Знаете, я думаю, Роуан надо сделать укол, ввести какое-нибудь лекарство, которое придаст ей сил!» И при этом едва ли не хлопнуть в ладоши. А Эрон в это время молча слонялся по темному коридору и упорно отмалчивался в ответ на сыпавшиеся на него со всех сторон вопросы. Взгляд его то скользил по Моне, то устремлялся в пустоту. В конце концов все прочие просто забыли о его присутствии и перестали обращать на него внимание.
Ни в одном сообщении, поступившем из Хьюстона, не говорилось о том, что в комнате, где содержалась в плену Роуан, ощущался странный запах. Однако, как только прибыл первый контейнер, с одеждой и постельными принадлежностями, Мона, открыв его, немедленно ощутила знакомый аромат.
— Да, именно так пахнет это существо, — заметила она. Рэндалл недоуменно вскинул бровь.
— Может, этот тип и пахнет как-то по-особенному, — пробурчал он. — Но черт меня побери, если я знаю, какой нам от этого прок.
В ответ на эту тираду Мона смерила его холодным взглядом и бросила:
— Я тоже не знаю.
Два часа спустя Рэндалл вновь вошел в комнату и распорядился:
— Тебе следует поехать домой и побыть со Старухой Эвелин.
— Там сейчас семнадцать женщин и шестеро мужчин. Так что народу и без меня хватает, — воспротивилась Мона. — С чего ты взял, что я должна ехать домой? Мне там нечего делать. И там повсюду мамины вещи. Они будут постоянно попадаться мне на глаза, а я сейчас вовсе не хочу на них смотреть. Так что никуда я не поеду. Слушай, может, тебе стоит прилечь и поспать немного?
Сразу после этого разговора позвонил один из агентов, работающих в Хьюстоне, но лишь для того, чтобы сообщить: никаких следов загадочного темноволосого человека по-прежнему не обнаружено. Изучены обстоятельства всех смертей, зарегистрированных за последние несколько суток в Хьюстоне и его окрестностях. Однако ни в одном из случаев нет даже намека на сходство с тем, что произошло с женщинами семейства Мэйфейр. Нет в них и ничего таинственного. Таким образом, следует полностью исключить возможность причастности неуловимого злоумышленника к этим смертям.
Сеть, широкая, крепкая и надежная, была раскинута опытными и умелыми руками, однако добыче пока удавалось ускользнуть.
В пять часов утра поступило первое сообщение из аэропорта. Да, человек с длинными черными волосами, бородой и усами улетел трехчасовым рейсом из Нового Орлеана в Хьюстон. Салон первого класса, место в проходе. Да, мужчина высокого роста, с мягким негромким голосом. Приятные манеры и очень красивые глаза.
Вероятно, прибыв в Хьюстон, он взял такси. А может, воспользовался автобусом? Аэропорт в Хьюстоне огромный, и человеку там нетрудно затеряться. Однако десятки людей были направлены туда на поиски возможных свидетелей. Если он вышел из аэропорта, значит, кто-то непременно его видел.
А сколько самолетов прибыло из Хьюстона в Новый Орлеан? Вчера вечером? Сегодня? Все это еще предстояло узнать.
В конце концов Мона поняла, что пришло время покинуть офис. Ей надо проведать Роуан Мэйфейр. Пора нанести необходимый визит. Одна только мысль об этом заставила Мону вздрогнуть и на несколько минут повергла в ступор. Но она все же сумела взять себя в руки.
За окнами было совершенно темно.
Тут пришел факс, копия посадочного билета, предъявленного загадочным пассажиром, улетевшим в Хьюстон. Он назвался Сэмюэлем Ньютоном. За билет заплатил наличными. Сэмюэль Ньютон. Если человек с таким именем действительно существует, если данные о нем входят в какую-либо информационную базу, его найдут без особого труда.
Но вполне вероятно, что незнакомец просто придумал это имя, взял его, что называется, с потолка. Выяснилось также, что в самолете он пил молоко, причем в таких количествах, что уничтожил все запасы, имевшиеся в самолете. Больше ничего интересного во время перелета из Нового Орлеана в Хьюстон не произошло. Да и продолжался полет недолго. Однако молока этот тип успел налакаться вдоволь.
Мона вновь уставилась на экран компьютера.
«Мы понятия не имеем, где сейчас этот человек. Но все женщины нашей семьи находятся под надежной защитой, — набрала она. — Если кто-нибудь из них умрет, то лишь от старости».
После этого она нажала клавишу сохранения, закрыла файл и, посмотрев несколько мгновений на мерцающие на экране огоньки, выключила компьютер. Мерный тихий гул тут же стих.
Мона встала и ощупью нашла сумочку. Всегда, когда она собиралась уходить, ее рука инстинктивно тянулась к сумочке, даже если Мона не помнила, куда именно ее положила.
Она перекинула узкий ремешок через плечо. Ноги немного устали в туфлях на высоких каблуках, которые раньше принадлежали матери. Костюм сидел на ней превосходно, она это знала. И блузка тоже. А вот привыкнуть к каблукам будет трудно. Что ж, с этим придется смириться. В участи взрослой женщины есть свои неприятные стороны.
Внезапно в памяти Моны всплыл разговор, произошедший совсем недавно. Тетя Гиффорд вспоминала, как впервые купила себе туфли на высоких каблуках.
«Нам позволяли ходить только на французских каблуках, — сетовала она. — И вот мы со Старухой Эвелин как-то направились в „Мэйзон Бланш“. Мне ужасно хотелось иметь туфли на высоченных тонких шпильках, но она, конечно, запретила мне покупать такие».
Пирс вздрогнул. Кажется, он задремал. Во всяком случае, появление возле его стола Моны оказалось полной неожиданностью.
— Я еду в центр, — сообщила Мона.
— Одну я тебя не отпущу, — встрепенулся Пирс. — Ты даже в лифте не должна спускаться без сопровождающих.
— Ерунда. Повсюду полно охранников. Я поеду на трамвае, ничего со мной не случится. К тому же мне надо подумать.
Но он, разумеется, отправился вместе с ней.
Со дня похорон матери он толком не спал ни единого часа. И до похорон тоже. Бедный красавчик Пирс — он выглядел таким усталым и несчастным, стоя на углу Каронделет и Кэнал-стрит в ожидании трамвая. Вряд ли за всю свою жизнь он хоть раз проехался на трамвае, подумала Мона.
— Тебе бы надо позвонить Клэнси, — обратилась она к нему. — Ты знаешь, что она несколько раз звонила?
Он кивнул головой.
— С Клэнси все в порядке. Они не одна, с ней Клэр и Джен. Джен, разумеется, плачет в два ручья.
Джен еще совсем маленькая девочка, подумала по себя Мона. Ей лучше не знать о том, что происходит сейчас. В случае чего, объяснить все Джен будет слишком трудно.
Трамвай оказался битком набит туристами. Похоже, жителей Нового Орлеана в нем почти не было. Благодаря яркой, хорошо выглаженной одежде туристы заметно отличались от местных. Ничего, когда прохладные дни минуют и наступит жаркое, душное лето, приезжие, как и все прочие, будут расхаживать полуголыми и растрепанными. Мона и Пирс уселись рядышком на деревянное сиденье, и трамвай, скрипя и дребезжа, понесся по Сент-Чарльз-авеню, этому скромному подобию Манхэттена, потом обогнул Ли-серкл и двинулся в центр города.
На углу Джексон-стрит и Сент-Чарльз-авеню город преображался как по волшебству. Улицу вдруг обступали громадные дубы, развесистые и кряжистые. Невзрачные дома, покрытые обшарпанной штукатуркой, исчезали. Здесь начинался другой мир — мир благоуханных магнолий и роскошных особняков с колоннами. Садовый квартал. Каждый, кто здесь оказывался, ощущал, как его окружает тишина, давящая, едва ли не вытягивающая душу.
Мона соскочила с трамвая прежде Пирса, перешла Джексон-стрит и пошла по Сент-Чарльз. Было не так уж холодно. По крайней мере здесь. В воздухе не ощущалось ни малейшего ветерка. Цикады распевали свои бесконечные песни. В этом году цикады появились слишком рано. Но Мона слушала их с удовольствием. Она любила их стрекотание. Ей никогда и в голову не приходило, что цикады распевают лишь в определенное время года, — казалось, они есть всегда. Стоит немного потеплеть, и они снова заводят свои песни. Наверное, она не могла бы жить там, где никогда не раздается этот незамысловатый мотив, думала Мона, шагая по потрескавшемуся тротуару Первой улицы.
Пирс молча следовал за ней. Оборачиваясь, она всякий раз встречала его растерянный, недоуменный взгляд, словно он засыпал на ходу и плохо представлял, куда и зачем идет.
Дойдя до Притания-стрит, они увидели множество припаркованных машин и людей, толпившихся вокруг дома. Вдоль улицы прохаживались вооруженные охранники. Некоторые из них, те, что работали в частных агентствах, были в форме цвета хаки. Другие — служащие полиции Нового Орлеана — красовались в своей обычной синей форме.
Мона почувствовала, что больше не в состоянии сделать ни шагу на злополучных высоких каблуках. Она сняла туфли и пошла дальше в чулках.
— Здесь полно большущих тараканов, — предупредил Пирс. — Смотри не наступи на какого-нибудь. Наверняка это не слишком понравится не только ему, но и тебе тоже.
— Мой дорогой мальчик, ты, как всегда, прав. Спасибо за предупреждение.
— О, Мона, я смотрю, ты выработала новый стиль общения. Сначала испробовала его на Рэндалле, теперь применяешь ко мне. Со всем соглашаешься и поступаешь по-своему. И все же зря ты разгуливаешь босиком. Можешь простудиться. И уж точно порвешь чулки.
— Да будет тебе известно, милый мой Пирс, в это время года никаких тараканов нет. По крайней мере на улице. Но зачем, спрашивается, я тебе об этом говорю? Ты же все равно не слушаешь. Пирс, ты отдаешь себе отчет в том, что наши матери умерли? И твоя, и моя? Их больше нет. Не помню, я уже говорила тебе об этом?
— Я тоже не помню, — пожал плечами Пирс. — Откровенно говоря, я хочу забыть о том, что их больше нет с нами. Мне все время кажется, мама вот-вот войдет в комнату и подскажет, как нам справиться со всем этим кошмаром. Скажи, ты знаешь, что мой отец изменял матери?
— Ты с ума сошел! Что за идиотская выдумка?!
— Тем не менее это так. У него есть другая женщина. Не далее как сегодня утром я видел их вместе в кафе. Он держал ее за руку. Кстати, она тоже из Мэйфейров. Зовут ее Клеменс. И я видел, как отец ее поцеловал.
— Ну и что с того? Это был обычный родственный поцелуй, и не более того. Да будет тебе известно, я прекрасно знаю эту Клеменс. Она работает в центральном офисе. Я много раз видела, как она завтракает в кафе.
— И при всем при этом она любовница моего отца. Уверен, мама об этом знала. Надеюсь только, она не слишком переживала.
— Да я никогда в это не поверю. Дядя Райен не такой, — решительно возразила Мона и в ту же минуту осознала, что уже поверила. Конечно, Пирс прав. Откровенно говоря, удивляться тут нечему. Дядя Райен — красивый, преуспевающий, приятный во всех отношениях мужчина. Они с Гиффорд прожили вместе невероятно долго и, конечно, успели чертовски друг другу надоесть.
Впрочем, о подобных вещах лучше не думать. Тетя Гиффорд отошла в мир иной и предана земле. Она успела умереть прежде, чем начались эти повальные убийства. Ее оплакали должным образом, потому что тогда у членов семьи Мэйфейр еще было время достойно проводить в последний путь своих покойников. А когда умерла Алисия, всем было уже не до того. Мона вдруг осознала, что не имеет понятия, где сейчас находится тело матери. По-прежнему в клинике? Или в морге? Нет, о подобных вещах тоже лучше не думать. Как бы то ни было, Алисия уснула вечным сном. И теперь ничто не потревожит ее покой. Мона почувствовала, как к горлу подкатил ком, и судорожно сглотнула.
Они пересекли Честнат-стрит и оказались в небольшой толпе охранников и родственников. Там были Элали, и Тони, и Бетси Мэйфейры. Гарви Мэйфейр стоял на крыльце вместе с Дэнни и Джимом. Сразу раздалось несколько голосов, приказывающих охранникам пропустить Мону и Пирса в дом.
Охранники в холле. Охранники в гостиной. У двери в столовую тоже маячила массивная широкоплечая фигура в пятнистой форме.
Мона ощутила знакомый запах, точнее, слабый, с трудом различимый остаточный аромат. Точно такой же едва уловимый аромат исходил от одежды и белья, присланных из Хьюстона. И от Роу-ан, когда ее привезли в клинику.
На лестничной площадке тоже стояли охранники. Они были в коридоре и, разумеется, у дверей в спальню. В спальне сиделка в белом нейлоновом халате возилась с капельницей. Роуан недвижно лежала под кружевным покрывалом. Бледное лицо, лишенное всякого выражения, казалось крошечным среди пышных кружевных оборок подушки. Майкл, сидя у кровати, курил сигарету.
— По-моему, в этой комнате уже не осталось кислорода, — заметила Мона.
— Да, детка, пожалуй, ты права, — согласился Майкл, — Но есть здесь кислород или нет, от этого ничего не изменится.
С вызывающим видом Майкл затянулся еще раз и раскрошил окурок в стеклянной пепельнице. Голос его, приглушенный горем, стал более мягким и благозвучным.
В дальнем углу комнаты на стульях с высокими спинками сидели Магдален Мэйфейр и старая тетушка Лили. Обе почти не двигались. Магдален беззвучно шептала молитвы, перебирая четки, и янтарные бусины слегка посверкивали в ее руках. Глаза старушки Лили были закрыты.
Лица остальных родственников Мона не могла рассмотреть в полумраке. Круг света от лампы, стоявшей у кровати, выхватывал из тени лишь Роуан Мэйфейр. Женщина, лежавшая без сознания, выглядела невероятно маленькой и по-детски хрупкой. Волосы, зачесанные назад, придавали ее лицу что-то мальчишеское. Или ангельское.
Вглядываясь в эти застывшие черты, Мона напрасно пыталась найти хотя бы тень знакомого выражения. Все признаки индивидуальности исчезли бесследно.
— Я включал здесь музыку, — сообщил Майкл все тем же приглушенным, мягким голосом. Он неотрывно смотрел на Мону, словно искал у нее поддержки. — Завел старую виктролу. Виктролу Джулиена. А потом сиделка сказала, что, возможно, музыка раздражает больную. Звук действительно своеобразный. Такой слегка… как бы это выразиться… царапающий. Ты не хотела бы послушать?
— Думаю, музыка раздражала сиделку, а не Роуан, — усмехнулась Мона. — Ты хочешь, чтобы я поставила пластинку? А может, лучше принести сюда радио? По-моему, оно в библиотеке. По крайней мере, я видела его там вчера.
— Нет, не стоит. Иди сюда, детка, посиди со мной немножко. Я так рад тебя видеть. Ты знаешь, я ведь разговаривал с Джулиеном.
Услышав это, Пирс вздрогнул. Еще один Мэйфейр, по имени, кажется, Гамильтон, бросил из своего угла изумленный взгляд на Майкла и торопливо отвел глаза. Даже старушка Лили подняла морщинистые веки и уставилась на Майкла. Магдален, продолжая шептать молитвы, украдкой отвела глаза от своих четок.
Майкл не обращал на реакцию родственников ни малейшего внимания. Казалось, он позабыл, что в комнате полно народу. Или ему было попросту наплевать.
— Да, я видел Джулиена, — сообщил он громким, возбужденным шепотом. — И он… Он так много рассказал мне. Но о том, что с Роуан случится… случится такое, он умолчал. Он даже не сказал мне, что она вернется домой.
Мона опустилась на низенькую, обитую бархатом скамеечку у кровати.
— Возможно, Джулиен ничего не знал об этом, — вполголоса заметила она, так же как и Майкл, не обращая внимания на остальных.
— Ты имеешь в виду дядюшку Джулиена? — робко подал голос Пирс. Гамильтон Мэйфейр посмотрел на Майкла словно на достойное удивления чудо.
— Гамильтон, а вы что здесь делаете? — осведомилась Мона.
— Мы дежурим около нее по очереди, — тихо ответила Магдален.
— Мы просто хотим быть рядом, — добавил Гамильтон.
В подобной преувеличенной заботливости ощущалось нечто нарочитое — и в то же время безысходное. Гамильтону, скорее всего, было около двадцати пяти лет. Весьма приятный молодой человек, отметила про себя Мона. Конечно, по части красоты и обаяния ему далеко до Пирса. И все же по-своему он, несомненно, обладает приятной наружностью, хотя в нем сразу чувствуется ограниченность. Мона не могла припомнить, когда разговаривала с Гамильтоном в последний раз. Прислонившись спиной к камину, он не сводил с нее глаз.
— Все родственники собрались здесь, — сообщил он. Майкл взглянул на Мону, как будто по-прежнему не замечал всех прочих и не слышал их голосов.
— Неужели ты думаешь, что Джулиен мог не знать, что с Роуан случилась беда? — недоверчиво спросил он. — Нет, ему наверняка известно все.
— Не думаю, Майкл, — мягко возразила Мона, стараясь, чтобы никто, кроме него, не разобрал ее слов. — Знаешь, есть такая старая ирландская поговорка: «Привидению неведомы дела живых». Кроме того, вряд ли это был Джулиен. Ведь в этот дом призраки не приходят.
— Нет, — усталым, но уверенным голосом заявил Майкл. — Это точно был Джулиен. Он приходил сюда. Мы говорили с ним очень долго. Несколько часов.
— Ты мог ошибиться, Майкл. Это как с пластинкой. Ты включаешь проигрыватель и слышишь поющий женский голос. Но этой женщины в комнате нет.
— Джулиен был здесь, — спокойно, без всякого раздражения повторил Майкл. Потом, словно забыв о разговоре, он отвернулся от Моны и взял Роуан за руку. Для этого ему потребовалось некоторое усилие — рука Роуан упорно стремилась оставаться вытянутой вдоль тела. Майкл нежно сжал ее в пальцах, потом наклонился и поцеловал.
Моне отчаянно хотелось поцеловать его самого, погладить по голове, хоть как-то приласкать, утешить, ободрить. Сказать, что ей ужасно жаль и его, и Роуан. Уверить, что все будет хорошо. Попросить не изводиться так. Но она не находила нужных слов. К тому же в глубине ее души шевелилось подозрение. Скорее всего, думала она, никакого дядю Джулиена Майкл не видел. Похоже, он просто сходит с ума. Она вспомнила о виктроле. Вспомнила, как они со Старухой Эвелин сидели на полу в библиотеке и музыкальный ящик стоял между ними. Тогда Моне хотелось завести виктролу, но бабушка Эвелин не позволила.
— Мы не должны слушать музыку, пока Гиффорд ждет, — сказала она. — Пока она лежит здесь, нам нельзя включать радио или играть на пианино.
— И все-таки, Майкл, что сказал тебе дядюшка Джулиен? — В голосе Пирса звучало обычное обезоруживающее простодушие. Ни малейшей насмешки. Ему и в самом деле было интересно, что ответит Майкл.
— Вам, Мэйфейрам, нечего волноваться, — последовал ответ. — У нас еще есть время. И я скоро узнаю, что нужно делать.
— Завидую вашей уверенности и осведомленности, — заметил Гамильтон Мэйфейр. — Лично я понятия не имею о том, что происходит.
— Хватит об этом, — отрезала Мона.
— Нам следует соблюдать тишину, — впервые подала голос сиделка. — Не забывайте, вполне возможно, доктор Мэйфейр слышит все, что мы говорим. — Сиделка энергично тряхнула головой, как бы призывая всех к вниманию. — Поэтому, сами понимаете, не стоит говорить ничего… что может ее встревожить.
Вторая сиделка, устроившись за маленьким столиком красного дерева и скрестив полные ноги в туго натянутых белых чулках, что-то быстро писала, не поднимая головы.
— Ты не голоден, Майкл? — участливо спросил Пирс.
— Нет, сынок. Спасибо.
— А я просто умираю с голоду, — заявила Мона. — Пирс, давай спустимся вниз, раздобудем что-нибудь поесть. Майкл, мы скоро вернемся.
— Обязательно возвращайтесь, — откликнулся Майкл. — Господи, Мона, ты, наверное, валишься с ног от усталости. Я ведь только сегодня узнал, что твоей мамы больше нет. Поверь, мне очень, очень жаль.
— Все в порядке, — проронила Мона.
У нее вновь возникло неодолимое желание поцеловать Майкла. Сказать, что весь день она не появлялась здесь лишь из-за того, что произошло между ними тогда. Объяснить, как трудно ей было заставить себя приехать в этот дом, войти в комнату, где Роуан лежит без чувств и движения. А еще заверить, что она никогда не сделала бы того, что сделала, знай она только, что Роуан вернется так скоро и в таком состоянии. Если бы можно было предугадать…
— Детка, я догадываюсь, о чем ты хочешь поговорить, — с улыбкой сказал он, словно прочитав ее мысли. — Поверь, то, что произошло, ее сейчас ничуть не волнует. Так что не переживай.
Мона кивнула, и по губам ее скользнула присущая только ей мимолетная улыбка.
Прежде чем она успела выйти за дверь, Майкл снова закурил. Услышав щелчок зажигалки, обе сиделки устремили на него полные укора взоры.
— Оставьте его в покое! — прежде чем они успели сказать хоть слово, вступился Гамильтон Мэйфейр.
— Пусть курит! — подхватила Магдален.
Сиделки переглянулись с выражением полного недоумения. « Неужели в больнице не нашлось более сообразительных сиделок? » — с досадой подумала Мона.
— Вы хотели перекусить, — мягко напомнила Магдален. Мона кивнула и вслед за Пирсом вышла на лестницу.
В столовой важно восседал очень старый священник. Должно быть, то был Тимоти Мэйфейр из Вашингтона. В безупречно чистой рубашке с крахмальным белым воротничком и строгом черном костюме он выглядел живым воплощением традиций. Проходя мимо, они с Пирсом услышали, как священник громким шепотом сказал сидевшей рядом женщине:
— Вы видите, она умирает… а никакой грозы нет! В первый раз в подобном случае не будет грозы.
Глава 27
Разговор с Эроном явно не клеился. Они втроем стояли на лужайке перед домом. Возможно, впоследствии он сочтет этот день самым худшим в своей жизни, вертелось в голове у Юрия. В поисках Эрона они со Столовым сбились с ног. Лишь вечером им удалось отыскать его — в этом огромном розовом особняке, мимо которого со скрежетом проносятся трамваи. В доме, полном плачущих людей. Весь день Столов не отходил от Юрия ни на шаг, не дав тому ни минуты отдыха от своего властного и подавляющего присутствия. К тому же Столов говорил почти без умолку. Он беспрестанно сыпал какими-то бессмысленными фразами по пути из отеля к особняку Мэйфейров на Первой улице и потом в другую часть города, на Амелия-стрит, к этому дому.
Внутри они обнаружили несколько десятков плачущих людей. Некоторые из них рыдали и завывали, как цыгане на похоронах. Многие пили. Целые группы толпились на улице, курили и разговаривали. В доме царила атмосфера возбуждения и тревоги. Все явно чего-то ожидали.
Однако никаких покойников в доме не было. Юрий узнал, что прах одной из усопших уже вмурован в стену, а другие находятся в холодильной камере клиники, расположенной неподалеку. Все эти люди собрались сюда не для того, чтобы скорбеть, — они собрались в поисках спасения. Так в прежние времена крестьяне искали защиты от врагов в стенах крепости или замка. Впрочем, среди предков этих людей никогда не было крестьян.
Эрон, в отличие от всех прочих, казался абсолютно спокойным. Учитывая сложившиеся обстоятельства, выглядел он неплохо — таким же бодрым и крепким, как и во время последней встречи с Юрием. Благоприятное впечатление подтверждал свежий цвет лица, выражение которого становилось все более суровым и подозрительным, пока он слушал Столова. Похоже, Эрон здесь помолодел, отметил про себя Юрий. По крайней мере, сейчас он походил не на престарелого книжного червя, а на энергичного пожилого джентльмена. Его седые длинные волосы, казалось, стали гуще и вились эффектными кудрями. Глаза оживленно блестели. Все печальные события, произошедшие здесь, ничуть не состарили Эрона. Напротив, переживания пошли ему на пользу.
В начале их беседы Эрон придерживался непроницаемого холодного тона. Но сейчас он с трудом сдерживал охвативший его гнев. Юрий чувствовал это, потому что слишком хорошо знал Эрона.
Возможно, Столов тоже ощутил ярость, овладевшую Эроном. Так или иначе, он не подал виду и продолжал без устали работать языком, пытаясь переубедить обоих своих собеседников.
Все трое стояли на аккуратно подстриженной лужайке, под деревом, которое, по словам Эрона, называлось магнолией. Никаких цветов на нем не оказалось — как видно, еще не пришло время, — но листья у дерева были удивительные: огромные, твердые, блестящие.
А Столов говорил и говорил, и негромкий его голос звучал веско, убедительно и проникновенно. Однако глаза Эрона упорно оставались холодными и непроницаемыми, как два куска серого гранита. В этих глазах абсолютно ничего не отражалось. Они не выдавали никаких чувств — кроме нарастающей ярости. Эрон посмотрел на Юрия. Юрий тут же метнул многозначительный взгляд на Столова — стремительный, как вспышка молнии.
Эрон вновь уставился на говорившего. Столов не глядел в сторону Юрия и не заметил его взгляда. Все его внимание было приковано к Эрону, именно над ним он хотел одержать победу.
— Если вы не хотите уезжать прямо сейчас, вы должны непременно сделать это завтра, — заявил Столов.
Эрон ничего не ответил.
Столов по крайней мере два раза объяснил ему все причины, делавшие отъезд необходимым, однако Эрон молчал. На крыльцо вышла красивая пожилая женщина с гладко зачесанными седыми волосами. Она позвала Эрона. Он помахал рукой в знак того, что сейчас идет. Потом взглянул на Столова.
— Господи Боже, да не молчите вы все время, — взмолился Столов. — Скажите что-нибудь. Мы знаем, вам пришлось нелегко. Возвращайтесь домой, в Лондон. Вы заслужили отдых.
Столов избрал неверную тактику, подумал Юрий. Он говорит совсем не те слова. И ведет себя совершенно не так, как надо.
— Вы правы, — пробурчал Эрон себе под нос.
— Что? — не понял Столов.
— Мне действительно пришлось нелегко. Но я никуда не поеду, Эрик. Рад, что мы с вами наконец познакомились. Поверьте, я не собираюсь внушать вам принципы неповиновения. Вы прибыли сюда, чтобы выполнить приказ, и пытаетесь выполнить его во что бы то ни стало. Но я никуда не поеду. Юрий, а что намерены делать вы?
— Вопрос с Юрием уже решен, Эрон, — поспешно вмешался Столов. — Он уже…
— Разумеется, я останусь, — перебил его Юрий. — Ведь я приехал сюда ради вас.
— Где вы остановились, Эрик? — спросил Эрон. — В отеле «Поншатрен», где и все мы?
— В центре, — бросил Столов. В голосе его вновь прорвалось нетерпеливое раздражение. — Эрон, в настоящий момент вы, оставаясь здесь, не принесете никакой пользы ордену Таламаска.
— Мне очень жаль, — кивнул Эрон. — Но, Эрик, должен признать, что в настоящий момент и орден не в силах мне помочь. Больше всего меня сейчас волнуют эти люди. — Он сделал жест в сторону дома. — Приятно было встретиться с вами, — добавил он, давая понять, что разговор окончен.
Да, говорить больше было не о чем. Эрон протянул Столову руку. Рослый блондин, казалось, вот-вот взорвется от злобы. Однако он взял себя в руки и заговорил подчеркнуто спокойным тоном:
— Утром я свяжусь с вами. Где вас можно найти?
— Не знаю, — пожал плечами Эрон. — Скорее всего, здесь… среди этих людей. В кругу моей семьи. Полагаю, сейчас это самое безопасное место для нас, правда?
— Не представляю, как расценивать ваше поведение, Эрон. Нам необходима ваша помощь. Я должен как можно скорее вступить в контакт с Майклом Карри, поговорить с ним и…
— Нет, — отрезал Эрон. — Никакого разговора не будет. Я знаю, вы намерены делать то, что вам приказали старшины. Иначе и быть не может. Но эту семью вам придется оставить в покое. Если вы и будете предпринимать какие-то шаги в интересующем вас направлении, то лишь с моего разрешения.
— Эрон, ордену необходима ваша помощь, — упорно повторил Столов. — Именно поэтому я прилетел в Новый Орлеан.
— Спокойной ночи, Эрик.
Столов, не ожидавший столь бесповоротного отказа, замер, словно в оцепенении, затем резко повернулся на каблуках и пошел прочь.
Большая черная машина ожидала его уже два часа — именно столько длилась эта томительная беседа, участники которой так и не смогли найти общий язык.
— Он лжет, — сказал Эрон, глядя в широкую спину Столова.
— Он не из Таламаски, — заметил Юрий. Впрочем, он скорее предполагал, чем утверждал.
— Нет, вы ошибаетесь, — покачал головой Эрон. — Несомненно, он является членом ордена. Но он пытается ввести нас в заблуждение. Будьте с ним настороже.
— Я сразу почувствовал к нему недоверие. Но зачем ему лгать нам, Эрон? Чего ради обманывать наше доверие?
— Не знаю. Но мне известно, что этот человек не брезгует подобными методами. Он вступил в орден три года назад. Я слышал о том, как он работал в Италии и в России. Его очень уважают. Дэвид Тальбот был чрезвычайно высокого мнения о нем. Ах, если бы Дэвид по-прежнему был с нами! Однако по части ума Столов сильно ему уступает. В отличие от Дэвида он не способен читать в чужих душах. Возможно, он не лишен некоторой проницательности, но она часто ему изменяет. И на какие бы выдумки он ни пускался, лицо его выдает. Как бы он ни втирался в доверие, сразу видно: это человек хитрый и вероломный.
Большая черная машина бесшумно отъехала от тротуара.
— Господи, Юрий, — с внезапной горячностью прошептал Эрон. — Я так рад, что вы приехали.
— Я тоже рад вас видеть, Эрон. Но, признаюсь, сейчас я в полной растерянности. Я хочу вступить в прямой контакт со старшинами. Хочу поговорить с кем-нибудь из них без посредников, услышать живой голос.
— На подобный разговор нечего и рассчитывать, мой мальчик, — грустно усмехнулся Эрон.
— Но ведь компьютеры изобрели сравнительно недавно. Как же вы общались со старшинами раньше?
— Их приказы и распоряжения всегда были напечатаны на машинке. Свои сообщения мы направляли в Обитель в Амстердаме. Ответы приходили по почте. Разумеется, все это занимало куда больше времени, чем сейчас. Но и тогда никто из нас не слышал голоса ни одного из старшин. Никто никогда не видел их лиц. Думаю, до того как были изобретены пишущие машинки, указания старшин записывал специальный человек. И никто не знал, кто он.
— Эрон, позвольте мне кое-что рассказать вам.
— Я догадываюсь, что вы собираетесь рассказать, — спокойно и задумчиво изрек Эрон. — Вы слишком хорошо знаете Обитель в Амстердаме. Знаете все ее закоулки и укромные места. И вы представить себе не можете, в какой именно комнате собираются старшины, где они получают наши сообщения. Но этого не знает никто.
— Эрон, вы были членом ордена в течение нескольких десятилетий. И вы имеете полное право обратиться к старшинам напрямую. Несомненно, для подобных исключительных случаев существует способ…
На губах Эрона мелькнула улыбка, печальная и мудрая.
— Вы ждете от старшин куда больше, чем жду от них я, Юрий, — сказал он.
Элегантная седовласая женщина сошла с крыльца и направилась к ним. Изящная, стройная, она выглядела очень грациозной в своем ярком шелковом платье, оставлявшем открытыми точеные, как у молодой девушки, лодыжки.
— Эрон, — позвала она громким укоряющим шепотом. Ее гибкие, тонкие, унизанные кольцами руки взметнулись и обхватили Эрона за плечи. Она слегка коснулась его щеки губами. Эрон молча кивнул ей. Судя по всему, между ними царило полное взаимопонимание.
— Давайте зайдем в дом, — обернулся Эрон к Юрию. — Сейчас мы оба нужны Мэйфейрам. А поговорим позже.
За последние несколько минут выражение лица Лайтнера изменилось до неузнаваемости. Сейчас, когда Столов ушел, он казался безмятежным и больше напоминал прежнего Эрона.
Дом наполняли аппетитные кухонные запахи и возбужденный гул голосов. То и дело раздавались взрывы смеха — но то был безрадостный, нервный, тревожный смех. И к этому смеху примешивались громкие всхлипывания. Плакали многие — и мужчины, и женщины. Какой-то старик, опустив голову на сложенные на столе руки, сотрясался от беззвучных рыданий. Молодая девушка с пышными каштановыми волосами поглаживала его по дрожащему плечу. Лицо ее выражало лишь откровенный страх.
Наверху, в задней части дома Юрию отвели комнату — небольшую, более чем скромно обставленную, с узкой односпальной кроватью под темно-золотистым балдахином, знававшим лучшие дни. На окнах висели пыльные тяжелые шторы. Тем не менее комната ему понравилась. Здесь ощущался домашний уют. Даже поблекшие цветы на обоях дышали домашним теплом. В зеркальной двери платяного шкафа Юрий мельком увидел собственное отражение: слишком худой, темноволосый, смуглый.
— Я вам очень признателен, — сказал он седовласой женщине, которая привела его сюда. Он уже выяснил, что ее зовут Беатрис. — Но, возможно, мне лучше отправиться в отель и снять там номер? Мне бы не хотелось доставлять вам лишние хлопоты.
— Нет, — решительно возразил Эрон. — Оставайтесь здесь. Я хочу, чтобы вы были рядом.
Юрий далеко не был уверен в том, что ему следует воспользоваться приглашением. В этом доме сейчас собралось так много народу, что каждая комната на счету. Но он прекрасно видел, что слова Эрона отнюдь не просто дань вежливости.
— Вам совершенно ни к чему создавать себе лишние сложности, — заявила женщина. — Располагайтесь как дома. Но прежде всего давайте спустимся вниз, перекусим и выпьем. Эрон, тебе просто необходимо выпить стаканчик хорошего холодного вина. И вам тоже, Юрий. Идемте.
По задней лестнице они спустились в столовую, утопавшую в клубах сигаретного дыма. Здесь было почти жарко, в камине горел огонь. Вокруг обеденного стола сидели несколько человек, все они смеялись и плакали одновременно. Какой-то мужчина с угрюмым лицом не отрываясь смотрел на языки пламени. Юрий огня не видел. Он стоял в стороне и мог разглядеть лишь отблески пламени. А еще он слышал потрескиванье дров и ощущал приятную теплоту.
Внезапно внимание Юрия привлекло странное зрелище: сквозь дверной проем он увидел в соседней комнате некое существо женского пола, стоявшее у окна и пристально вглядывающееся в темноту. Женщина была невероятно стара — она буквально вся иссохла от старости. Габардиновое платье и накидка из пожелтевших кружев казались такими же древними, как и их обладательница. У ворота платья красовалась золотая брошь, скрюченные пальцы были унизаны бриллиантовыми кольцами. Другая женщина, помоложе, но тоже весьма преклонных лет, поддерживала ее под руку, словно пытаясь защитить от каких-то неведомых опасностей.
— Пойдемте с нами, бабушка Эвелин, — расплылась в улыбке Беатрис. — И вы тоже, милая тетушка Вив. Присаживайтесь поближе к камину.
Наиболее старая из женщин, бабушка Эвелин, прошамкала что-то нечленораздельное. Она указала на окно и тут же бессильно уронила иссохшую руку. Потом опять сделала жест в сторону окна, и вновь рука ее упала.
— Пойдем, дорогая, хватит, — уговаривала ее женщина, которую Беатрис назвала тетушкой Вив. Судя по виду, она была воплощением доброты и заботы. — Я не слышу, что ты говоришь. Ты ведь можешь говорить громче, Эвелин. — Голос ее звучал нежно и певуче, словно она успокаивала ребенка. — Ты сама знаешь, что можешь громко и отчетливо произносить все слова. Вчера ты весь день говорила очень хорошо. Поговори с нами, дорогая, мы все тебя с радостью послушаем.
Ходячая древность вновь промычала нечто нечленораздельное. Она по-прежнему упорно указывала на окно. Заинтригованный Юрий подошел ближе, однако не увидел ничего любопытного — лишь темную улицу, соседние дома, фонари и силуэты деревьев.
Эрон сжал его руку повыше локтя.
Тут в комнату вошла молодая женщина с волосами цвета воронова крыла и очаровательными золотыми сережками в ушах. На ней было красное шерстяное платье, перетянутое широким поясом. Несколько мгновений она стояла у камина, грея руки. Потом приблизилась к собравшимся за столом, и сразу взгляды Эрона, Беатрис и даже тетушки Вив устремились на нее. В этой женщине ощущалась холодная властность.
— Все собрались вместе, — многозначительно произнесла она, обращаясь к Эрону. — Все живы и здоровы. Охранники патрулируют наш квартал, а также два квартала вверх по улице и два квартала вниз.
— Думаю, в течение некоторого времени нам нечего опасаться, — сказал Эрон. — Он совершил слишком много просчетов. Возможно, он стал причиной не только тех смертей, о которых нам известно…
— О, милые мои, прошу вас, хватит вспоминать про этого типа, — взмолилась Беатрис. — Неужели нельзя поговорить о чем-то другом! Полли Мэйфейр, душка, прошу тебя, возвращайся в офис. Там наверняка без тебя не обойтись.
Душка Полли Мэйфейр даже не удостоила Беатрис взглядом.
— Мы готовы к встрече с ним, — заявил Эрон. — Он обязательно придет. Но нас много, а он один.
— Придет? — Душка Полли Мэйфейр была явно озадачена. — Почему вы решили, что он придет? Зачем ему приходить? Разве он не понимает, что ему стоит бежать отсюда как можно быстрее?
— А может, его уже нет в живых? — предположила Беатрис. — По-моему, это более чем вероятно. Насколько мы знаем, он получил сильнейший удар по голове. Предположим, он вышел из того дома и просто-напросто… ну, скажем, умер прямо на улице.
Говоря это, она невольно вздрогнула.
— На его смерть нам вряд ли стоит рассчитывать, — возразил Эрон. — Но если он погибнет, его тело непременно обнаружат и сообщат нам.
— О Господи, я все же надеюсь, что этот ублюдок уже сдох, — процедила Душка Полли Мэйфейр. — Надеюсь, удар, который ему нанесла Роуан, оказался смертельным. Надеюсь, он выполз на улицу и там отдал концы.
— Думаю, он все-таки жив, — покачал головой Эрон. — Но он больше никому не должен причинить вред. Мы не должны допустить это. В том, что он приносит зло, нет никаких сомнений. И все же я хочу с ним встретиться, хочу с ним поговорить, хочу услышать, что он скажет в свое оправдание. Мы с ним должны были столкнуться много лет назад. Но я был слишком глуп тогда, и теперь мы, как говорится, пожинаем плоды моей глупости. Но больше я не упущу такую возможность. Я поговорю с ним во что бы то ни стало. Спрошу у него, откуда он явился, что он о себе думает и каковы его намерения.
— Эрон, прошу тебя, не надо рассказывать нам истории о привидениях, — вновь умоляющим голосом протянула Беатрис. — Давай лучше…
— А вы думаете, он согласится с вами разговаривать? — перебила ее Душка Полли Мэйфейр. — Я, честно говоря, не предполагала, что кто-то собирается вступать с этим мерзавцем в беседу. Мне казалось, мы его найдем и немедленно… ну, вы сами понимаете… решим эту проблему… То есть, называя вещи своими именами, уничтожим его. Положим конец этой кошмарной истории, которой не следовало начинаться. Мне трудно даже представить, что подобный негодяй может рассказать что-то… достойное внимания.
Эрон слегка пожал плечами и перевел взгляд на Юрия.
— Меня очень занимает один вопрос, — сказал он. — Куда он отправится сначала? В дом на Первой улице? Или в офис компании «Мэйфейр и Мэйфейр»? Или, может, двинет в Метэри, в дом Райена? Или все же явится сюда? Кого он будет искать? Что он хочет сейчас? Поговорить? Излить душу? Перетянуть кого-то на свою сторону и заручиться чьей-либо поддержкой? Или соблазнить новую жертву? Все это для меня загадка.
— Однако вы не сомневаетесь, что этот тип скоро к нам пожалует!
— Дорогая, у него нет иного выхода, — пояснил Эрон. — Ведь это его семья. Они все собрались здесь. Что же ему остается делать? Куда еще идти?
Глава 28
Музыка доносилась из электрических ртов, укрепленных высоко на белой стене. В центре комнаты танцевали люди. Они неуклюже покачивались взад-вперед, однако двигались в такт музыке. Наверное, они тоже ее любили. Музыкантов было много, но инструменты их звучали резко и грубо. Ничего похожего на звуки, издаваемые волынками или кларнетами. Эмалет казалось, что в музыке, наполняющей комнату, она слышит старые напевы; мелодии переплетались, и она уже не могла их различить. Просто отдавалась во власть пленительных созвучий. Она видела горную долину. Видела людей, которые танцевали и веселились. Потом кто-то испуганно указал вдаль. Через долину шли солдаты — целые полчища солдат.
Оркестр прекратил играть. Тишина ударила Эмалет в уши. Когда стеклянная дверь открылась, она подпрыгнула. Люди засмеялись. Какая-то женщина в мешковатом ярком платье уставилась на нее.
Ей надо добраться до Нового Орлеана. Ей надо пройти сотни миль. Она была голодна. Ей хотелось молока. Здесь была какая-то еда, но не молоко. Она бы почувствовала его запах. Но на полях она видела коров. Эмалет знала, как взять у них молоко. Зря она этого не сделала. Тогда она была бы сейчас сыта. Сколько времени она стояла здесь и слушала? Музыканты играли так давно, она не могла вспомнить, когда они начали играть. Но она помнила, что сегодня — первый день ее жизни. Жизни вне материнской утробы.
Когда взошло солнце, Эмалет подошла к стоявшему на отшибе маленькому домику, открыла дверь кухни, взяла из холодильника молоко и выпила весь пакет. Вот, значит, что это такое — утро. Утро — это восхитительный вкус холодного молока и мягкие, нежаркие лучи солнца, проникающие сквозь кроны высоких, тонких деревьев, золотыми бликами играющие в траве. Кто-то из живущих в доме увидел ее. Она поблагодарила за молоко. Конечно, ей очень жаль, что она не оставила им ни капли. Но она была ужасно голодна.
Когда совершаешь долгое путешествие, подобные мелочи кажутся ерундой. Эти люди не причинят ей вреда. Они не знают, кто она такая. Конечно, в прежние времена за воришкой, выпившим чужое молоко, устраивали погоню, загоняли его высоко в горы, а иногда даже…
«Но теперь прошлое не имеет значения, — сказал ей отец. — Настала пора нам править миром».
Вперед, вперед, в Новый Орлеан! Надо найти Майкла. Об этом просила мать. Да, то было самым сильным ее желанием. В пути она непременно увидит поле, на котором пасутся коровы. Можно напиться молока прямо из вымени. Удивительно вкусного, теплого молока.
Читать бесплатно другие книги:
