День курсанта Миронов Вячеслав

— Его мама стоя рожала! — несся говорок отовсюду.

— Дурака кусок!

— Дударацкий!

— Сейчас по прибытию в расположение лагеря вам выдадут погоны, петлицы, эмблемы, подворотнички оборудовать форму и вечером — строевой смотр!

— А где постираться? — голос из первого взвода.

— В умывальнике! — ответ Буды.

— А сушиться?!

— На себе! — был ответ старшины — Строиться! Отставить разговоры!

С пятой попытки мы побежали в лагерь, портянки по-прежнему сбивались в один комок.

Мы, хоть и одели неподшитую, необорудованную форму, но так и не стали военными. Мы были всего лишь толпой гражданских, желающих стать военными. И поэтому поведение Буды вызывало у нас отторжение. Хотелось расколотить ему морду. Вдребезги. У себя дома каждый бы не стал бы терпеть такое унижение от субъекта дегенеративной наружности. По законам двора, мужского сообщества, нужно было отомстить.

С другой стороны, все и каждый понимал, что после первого удара по роже старшины тут же отправят домой. Мы еще не приняли присягу. А вот после присяги, если вылетишь из училища, сразу же отправят в войска.

Правда, говорят, что есть в 44 роте один идиот, что окончил школу в 16 лет, сейчас поступил, хочет принять присягу и свалить в войска. Чтобы оттуда отправиться служить, в 18 лет дембельнуться и пойти учиться в институт. Почему сразу не пойти учиться в гражданский ВУЗ? Черт его знает. Может, просто «пену гонит», а, может, еще чего. А может, и вообще слух такой гуляет. Тут вообще слухов много гуляет. Особо-то верить им нельзя. То говорили, что нас после второго курса на год в Афган загонят, чтобы практику прошли, а потом обратно вернут доучивать, то еще чего-нибудь сочинят. Делать народу нечего, вот языки и чешут.

Мы сосредоточенно бежали в расположение лагеря. Сбитые портянки уже начали вылазить из голенищ сапог.

На ходу пальцами запихивали их назад.

«Ничего, ничего, — это только на КМБ тяжело, потом легче будет!» — говорил я себе. Я же сам хотел стать офицером — вот и вперед! В Афгане мужикам гораздо сложнее и тяжелее!!! И я когда попаду в Афган, тоже будет несладко!!! Так что вперед, вперед! А может, ну, это все на фиг, и домой?

Предательские мысли иногда всплывали в черепной коробке, роились где-то возле затылочной кости, но я их упорно гнал прочь.

То, что раньше в кедах я мог пробежать быстро, в сапогах, в неудобной форме, в строю все это давалось тяжелее. Сапоги эти — как колодки на ногах, только мешаются. Бежишь только прямо и из-за спины впереди бегущего ни хрена не видно. И если он бежит по луже, то не можешь ни свернуть, ни уйти в сторону. Только прямо.

Все вокруг натружено сопели, изредка сплевывая набегавшую слюну. Какой идиот придумал портянки и сапоги? Тем более в военном училище выдавали яловые, а солдатам в войсках — кирзовые. Те, говорят, легкие, как тапочки. Только головки сапог из кожи свиной, а голенища — из дерматина. Просто кроссовки, а не сапоги. Сапоги-скороходы. А яловые — из толстой коровьей кожи, с подкладом внутри тоже из кожи, и голенища кожаные и головки кожаные. Прочные и тяжелые. Как колодки у арестантов в дореволюционной России.

С каждой лужей и с каждым метром, казалось, что сапоги пропитываются влагой, как бы забирая ее из луж, так и набухая от вспотевших ног. Сапоги уже казались пудовыми гирями на ногах. И какой гад придумал сапоги? Вон, американцы в ботиночках воюют, и, наверное, не носят портянки!

Казалось, что запусти нас в этих сапогах в кемеровскую реку Томь, так она высохнет. Мы заберем своими сапогами всю воду. Впитаем ее. Всю Кемеровскую область осушим! Пробежимся по всей области и осушим ее свои сапогами! Мелиораторы в погонах!

Через несколько десятков метров ноги уже не чувствуют, что портянки сбились. Просто ноги перестали чувствовать боль. И в голове все уже плывет. И мыслей нет. И первое дыхание кончилось, а второе почему-то не открылось. Бежим уже просто «на автомате». В голове для поддержки ритма всплывают какие-то мелодии, мотивчики. Всплывают сами. Так легче держать темп. И нельзя отстать. Стыдно. Позор. И никто из моего взвода не отстает. Все бегут. Чтобы легче бежать — корпус наклоняй вперед, центр тяжести смещается вперед, а ноги, поддерживая тело в равновесии, также будут бежать быстрее, двигай руками. Руками двигать быстрее легче, чем ногами, но и ноги тоже побегут быстрее вслед за руками. Только вот и руки уже отваливаются, будто вагон с мукой разгрузил. Я это делал. Знаю, что это такое. И спина точно также отваливается. Отстегивается спина. Скоро все тело развалится на запасные части. Ноги побегут дальше. А все остальное будет валяться в грязи, вся рота пробежит по развалившемуся телу. Отряд не заметит потери бойца.

— Рота! — послышался ненавистный гнусавый крик старшины — Шагом! — пауза. Что же ты тянешь кота за яйца, фашист! — Марш! — мы перешли с бега на шаг, все тяжело дышали, смахивая пот со лба рукавом куртки или протирая лицо пилоткой.

Так мы прошли метров сто. Любой спортсмен и военный знает, что нельзя сразу после тяжелого бега останавливаться, надо пройти некоторое расстояние пешком. Сердце, говорят, может остановиться. Ага. Просто хочется завалиться в мокрую траву и медленно сдохнуть! Пусть останавливается! Хрен на него! На это сердце! Бля! Ну, и какой черт меня дернул поступать в это училище! Надо было поступать в тыловое или финансовое! Там, наверное, нет такого дурдома. Но хрен туда поступишь без громадной взятки.

— Рота! Стой! Заправиться!

Кое-как привели себя в порядок. А в траву все равно хочется упасть. Мать-сыра земля, прими, тело мое!!! Остуди его!

— Шагом! Марш!

Дали час, чтобы постираться, привести себя в порядок. Пока все не разбрелись. Я крикнул:

— Второй взвод, ко мне!

— Мирон, ты заколебал, времени мало!

— Что еще?

— Тут Буда достал своим армейским дебилизмом, ты еще мозги компостировать будешь.

— Спокойно, парни. Все марш в бытовку, надо гладиться, пока толпа не ломанулась. Утюгов-то всего четыре.

— Давай слямзим? — предложил Артур Ковалев.

— Найдут — отчислят! — Мазур вытирал пот.

— Значит надо заховать так, чтобы не нашли, — сказал Буга.

— А использовать его где? Розетка только в бытовке! Ну, притащим мы его в палатку, и что? В задницу себе засунешь и потом будешь батарейкой работать? — Смок был опытнее, закончил техникум, жил в общежитии, просчитывал несколько ходов вперед. — Захомутают. Хуже будет.

— Значит, всем валить в бытовку и занимать очередь на утюги. Один утюг — одно отделение.

Для нормального человека, который живет на гражданке, что такое утюг? Он может погладить одежду в любое удобное для него время. А вот для зеленого курсанта, что такое «утюг»? Это шанс не получить взыскание, типа нарядов вне очереди. Ну, а также не ходить грязным и мятым, чтобы окружающие тебя сослуживцы не прозвали тебя чмо или чмошником. «ЧМО» расшифровывается примерно так: «человек морально обосранный» или «опущенный», хотя некоторые расшифровывали «части материального обеспечения». Но это злые строевые языки.

Ну, а сейчас, когда коллектив только сформировался, никто еще не принял присягу, очень важно держаться в коллективе.

Мы все понимали, что надо ставить себя в коллективе. Завоевать себе авторитет.

Вон, в первом взводе Леха Мигаль. Боксер, плюс качок. В свободное время либо качается, либо боксирует. К этому сразу уважение. Сила. Его и Бударацкий остерегается. В свободное время Леха предлагает всем желающим поразмяться. Из 41 роты приходил рукопашник Гена Супеко. На бой собрался посмотреть почти весь батальон.

В моем взводе Коля Панкратов, со шрамом в пол-лица. На гражданке был уличным хулиганом. Резок, как газировка, чуть что не так, берет «горлом» на полублатном жаргоне, лезет в драку, будет драться пока не сдохнет. Несмотря на то, что у него роста немного.

Местные кемеровские пока держатся особняком. В каждом взводе их по четыре — пять человек, не скажу, что все они такие же хулиганы, что и Колька, но при случае могут сплотиться.

Землячество тоже играет большую роль в становлении в коллективе. Представители национальных меньшинств — те тоже готовы драться до последнего. Никто не хочет быть чмошником.

Вернемся к утюгам. На четыреста с лишним харь — на весь наш батальон, а он был «китайский» — для Афгана брали с «перебором», с запасом, было всего 4 утюга в палатке, оборудованной под бытовое помещение. По идее, на каждую роту по одному утюгу. Но дело было нередко так. Приходила одна рота, занимала все утюги. Когда приходили другие роты, то нередко из-за такого простого предмета быта разгорались нешуточные споры, нередко доходило до драк. Только вот когда на шум сбегалось командование, то все вытирали кровавые сопли и угрюмо молчали. При драке могли отчислить обоих. Да и прослыть с самого начала «стукачом» никому не хотелось. Это почти низшая ступень в курсантской среде. Ниже были воры.

Это те, кто воровал у своих. Деньги воровали. Особенно часто и много воровали перед отпуском. Тогда родители переводы денежные шлют, чтобы сын в отпуск приехал. А тут — р-р-р-раз! И нет денег. Уперли. И отпуск накрылся. Курсанты старших курсов рассказывали про то, что периодически отлавливают таких гадов в своих коллективах. Редко кому удается потом оставаться учиться. Обычно отчисляли. Если это происходило на первом — втором курсе, то они шли служить в войска, солдатами. И вслед за ними уходило по солдатскому телеграфу, что данный воин — вор. Воровал у своих. Тем более, что училище связи. В каждой части есть узел связи. Зная позывной войсковой части и понимая последовательность, как выйти на узел связи, можно совершенно бесплатно звонить по всему необъятному Советскому Союзу. И в часть позвонить, куда перевелся вор. Да и новые сослуживцы могут позвонить по прежнему месту службы и поинтересоваться, кого к ним перевели.

В армии закон простой, что нужно — подойди и попроси. Могут отказать, но могут и дать. Редко кто кому отказывал. Но воровать…

Нередки были случаи, опять же, по словам старших курсантов, что избивали до полусмерти. Кому-то в результате побоев отбили, а потом и вырезали селезенку. Дело ночью было. Потом начались разбирательства военной прокуратуры. Суточный наряд чуть не исключили из училища. Весь батальон объявил голодовку. Приходили в столовую, но к еде не прикасались. И так продолжалось двое суток. Потом от пацанов отстали. И все пошло по накатанной. Ворюгу отчислили из училища по состоянию здоровья. Но чтобы ему жизнь на гражданке медом не казалась, написали такую характеристику, что в жизни он выше младшего помощника старшего дворника вряд ли когда поднимется.

Как старший курс рассказывал, в третьем батальоне поймали ночью одного чмыря. Перед зимним отпуском стали пропадать деньги в роте. Переводы стали пропадать. Куда курсант прячет деньги? Либо в форме, либо за обложку военного билета. Так чтобы всегда были при тебе. Не в тумбочке же хранить! Или в полевой сумке.

И вот почти каждую ночь стали пропадать деньги. И не у одного, а у нескольких сразу. И суммы были приличные. Рублей по 100. Много. Родители несколько месяцев откладывали на билет сыну. А тут…

Что только не делали, чтобы вора вычислить. Случайно дневальный увидел ночью тень в спальном расположении. И заорал:

— Рота! Подъем! Вор! — и свет врубил!

А дело было часа в два ночи. Самый сон. Но курсант спит как убитый до команды «подъем». Будь то команда в положенное время или раньше. Инстинкт. «Подъем» — значит, подъем!

И рота вскочила. И смотрят сонные мужики, что воренок с чужим военным билетом («военник») в руках, и деньги торчат из билета.

Это в детективах нужно проводить следствие, собирать улики, фотографировать отпечатки пальцев. В армии все проще. Попался — получи!

И начали рихтовать ему фигуру… Кто чем. Тут дежурный по роте вбежал. Памятуя, что может вылететь из училища за покалеченного вора, бросился в толпу, отчаянно вопя:

— Не дам! Пацаны! Меня же выгонят!!!

Дневальные тоже сообразили, что в случае увечий, вылетят и они в войска и также перешли на сторону адвокатов. Хотя при этом с удовольствием вымещали злобу на воришке. Тем более, что у одного из дневальных отпуск накрылся из-за пропажи денег. Предстояло зависать в одной из кемеровских общаг, где кроме пьянства и блядства ничего не было. С одной стороны — неплохо, привычно, но родителей тоже хочется увидеть…

Втроем они вытащили вора из кучи «рихтовальщиков».

Дежурный по роте открыл замок и откатил решетчатую дверь оружейной комнаты («ружкомната» «оружейка») и забросил туда вора.

Сам дежурный повис на двери, дневальные прикрывали ему спину. Народ побесновался, но видя, что ничего не выходит, затосковал. Так все хорошо начиналось, и все разом прекратилось. Даже душу никто не отвел толком. Все были в нижнем белье. Без ремней, без сапог. Кто решил порезвиться в волю, побежал обувать сапоги, хватали ремни. Но пока они экипировались, веселье кончилось.

Вот она — воровская харя. За решеткой маячит, а не достанешь! И тут кто-то сообразил. В роте стояли лыжи. У каждого курсанта своя пара. А на лыжах — лыжные палки. Алюминиевые, с пластмассовыми круглыми кольцами. И пошла потеха по-новой!

Народ стал хватать эти палки, двумя ногами прыгаешь на пластиковое кольцо — оно слетает, и полученное копье швыряешь через решетку в обезьяноподобного вора! Ладно, от одной палки можно увернуться, можно от двух, а от десяти, одновременно летящих? Вряд ли. Пара — тройка всенепременно попадет.

Каждое удачное попадание встречалось дружным, радостным криком нападавших и хныканьем загнанного вора.

Кричали и бесновались, и плясали в боевом танце, как дикари племени мумба-юмба после удачного попадания в мамонта.

К сожалению, чуть больше двухсот лыжных палок быстро закончились. Пришлось бежать в соседние роты. Там уже заинтересовались подозрительно веселым шумом. В армии мало развлечений. А когда узнали в чем дело, то «пришли в гости со своим угощением» — лыжными палками.

Каждая дверь, окно в оружейке стоит на сигнализации, которая выходит к оперативному дежурному. И всякий раз перед вскрытием дежурный по роте докладывает оперативному дежурному по училищу и спрашивает у него разрешения на вскрытие ружкомнаты.

А тут! Два часа ночи! Сработала «сигналка» о вскрытии. Прямой телефон никто не берет, телефон внутренний никто не берет! Прямо хоть караул вызывай. Нападение. Не меньше. Курсантов либо убили, либо блокировали, а сейчас воруют оружие. ЧП!

В расположение роты ворвался дежурный по училищу. В пылу боя его никто не заметил. Все увлечены забиванием обезьяны в клетке. На все крики майора никто толком не реагировал. Видно голос у того слабый был. Он с какой-то кафедры был. Не строевой офицер. А вот когда пара выстрелов из ПМ грохнуло в казарме, то заметили пришедшего.

«Обезьяну» отчислили, заставив через родителей возместить те денежки, что спер, а иначе бы посадили со всей пролетарской ненавистью. Дежурного по роте и дневальных поощрили за смекалку — не наказали. А это самое главное. И не отчислили.

В армии не наказали — считай, что поощрили.

Так что тема воровства стояла остро в училище. Только одно украсть деньги у товарища, а другое — монополизировать служебные утюги — это большая разница! И упереть что-то у другого подразделения — не есть воровство.

— Ну, что, мужики, тогда по-тихому занимайте утюги. На взвод и на всю роту. Если кто будет шуметь — сразу в рыло, а мы там подтянемся, — я махнул рукой.

— Главное 41 роте ничего не давать.

Отчего мы так сразу невзлюбили эту роту?

Видимо, от того, что из числа абитуриентов этой роты в ночной поход в Ягуновку почти никто не ходил. И к ним сразу прилипли обидные клички: «чмошники» и «задрочи» (в данном случае это имя существительное).

Я пошел к старшине получать на взвод фурнитру — погоны, петлицы, эмблемы, подворотнички. Там уже стояли остальные замковзвода. Первого и четвертого были из войск и оба местные. В первом — Глушенков, в четвертом — Тихонов. Они были на равных с Бударацким. Меня и «замка» третьего взвода Авазова они считали «зелеными» и относились покровительно, зачастую с издевкой.

— Что это у вас, товарищи курсанты, так взвода плохо бегают? А? — Бударацкий хотел покуражиться, показать кто в доме хозяин.

— Видимо, потому что старшие товарищи плохо научили их мотать портянки, — парировал я.

— Это я что ли должен мотать вам портняки? Зеленые? Духи! — Буда начинал закипать. — Да, знаешь, как в войсках учат? Одел форму — вперед — на двадцать километров! И попробуй пикнуть! «Дедушка» всю «фанеру» (грудная клетка) разворотит. И так все полгода! А тут ножки стерли и все — плачем! — Буда издевался, ерничал.

— А дедушке потом никто кованым сапогом яйца не отбивал? Чтобы он потом к бабушке не ходил? — Боря Авазов встрял в разговор. Тут поднялись уже Глушенков и Тихонов.

— Да, ты вообще понимаешь, о чем говоришь?

— В армии таких, кто старших не уважает, просто давят. На учениях танками. Потом закатывают в металлический ящик, как консервы, и отправляют домой бандеролью.

— Старших уважать надо!

— Только не думайте, что мы вам портянки стирать будем, — я окрысился, был готов драться. Отчислят — не отчислят — это не сейчас, сейчас порву. Или меня.

— Никто портянки стирать не будет. Здесь — военное училище, а не карантин в части.

— Давайте фурнитуру, и мы пойдем.

Нам быстренько отсчитали все положенное, расписались в ведомости и пошли к своим. Там я раздал все отделениям.

Как подшивать подворотничек? Как пришивать погоны? Петлицы куда присобачить? Бля! Сначала надо было эмблемы прикрепить на петлицы. А потом уже пришивать их к куртке! Все криво-косо. Одна лампочка над тумбочкой дневального. Вторая — в бытовке, третья — в ста метрах — в туалете. В каждой роте тоже по одной лампочке. Освещение светит куда-то вбок.

— Слава, — подошел Буга — тут это…

— Ну… — у меня во рту была нитка.

— Бежко говорит, что у него погоны украли.

— Идиот! Кому на хрен нужны эти погоны! Всем же выдали! Где он?

— Вот — Буга показал рукой и из тени вышел Вадим Бежко.

— И где я тебе сейчас погоны рожу? — я был зол. Из-за него за подготовку взвода к строевому смотру, в первую очередь, я получу. — Ты смотрел? Может, где оставил?

— Смотрели вместе, — Серега Бугаевский был тоже зол.

— Может, у старшины спросим. Вдруг у него есть запас? — у Вадима в голосе была надежда.

— Пойдем и спросим.

Мы подошли к старшинской палатке. Я вкратце изложил суть дела.

— Спиздили, говоришь? — Бударацкий смотрел на Бежко.

— Спиздили, — подтвердил тот.

— Товарищ курсант! Запомните! В армии нет такого понятия «спиздили», украли, есть понятие «проебал»! Улавливаешь разницу? Нет у меня запасных погон для таких долбоебов, как вы и ваши подчиненные… Идите!

Мы вышли из палатки. Вадим чуть не плакал.

— А что мне делать?

— Что, что? Иди и сделай так, чтобы кто-нибудь тоже проебал погоны! — Буга был злой.

— Только не в нашем взводе, лучше в соседней роте.

Перед вечерней поверкой прошел предварительный строевой смотр. Ну, конечно, смотром, назвать это можно было с большой натяжкой. Все мы стояли, как стадо пленных румын под Сталинградом.

Кто пришил один погон, а кто и два успел. Вот только некоторые завалили углы погонов.

Командиры взводов капитаны Баров и Тропин — по внешнему виду большие любители поиздеваться, ходили и отпускали реплики по внешнему виду.

Тропин увлекался хоккеем, ходил слегка вразвалочку, останавливался перед курсантом.

— Какая встреча! Какая неприятность! Это что такое? — он показывал на криво пришитый погон.

— М-да! — поддерживал Баров — Сейчас все американские вооруженные силы ломают голову, глядя на вас через шпионский спутник. Вроде, все войска знают. Форму знают, знаки различия. Но чтобы в Сибири формировали партизанские отряды! Для них это что-то новое. Группа советских войск в Сибири. Даже не так! Группа советских войск в Кемерово! Вот что это такое! Чую, что завтра же они в Лигу сексуальных меньшинств — ООН заявят, что СССР формирует новые войска для борьбы с их подводными верблюдами. Так что, товарища курсанты, давайте не подведем нашу партию и правительство, чтобы, когда рассветет, американский шпионский спутник сделал контрольное фото, и там потенциальный противник увидел не стадо боевых слонов, адаптированных к тяжелым климатическим условиям, а нормальных курсантов. Всем все понятно?

— Так точно!

— Разрешите после отбоя продолжить оборудование формы! — кто-то крикнул из строя.

— Нет, товарищи курсанты! — слово взял Вертков. — Мы должны, соблюдать распорядок дня, утвержденный приказом начальника училища. Но разрешаю после часа здорового курсантского сна продолжить подшиваться. При этом сосредоточиться возле дневального. Вернее возле лампочки, что висит над ним. Записываться у дневального. Чтобы когда дежурный по батальону пойдет вас считать по головам, ногам и иным конечностям, знать где, кто и пофамильно находится.

— А зачем считать по головам и ногам? — вопрос из задних рядов строя.

— Чтобы количество голов и ног совпало, — съерничал Тропин — А то будет бардак, когда не совпадет количество. Не порядок! О! — и для важности поднял указательный палец.

Провели вечернюю поверку. Умылись, разошлись по палаткам. Одна палатка — одно отделение — восемь человек. Взвод — три палатки. Рота — двенадцать палаток.

В нашей палатке не было фонаря.

— Ну что, спать? — я начал раздеваться — У кого будильник есть?

— Я у дневального записался, — Олег Пинькин.

— Себя, небось, только?

— Нет. Всю палатку.

— Молодец, Пинькин!

— Главное чтобы он разбудил, а не забыл.

— Наших в наряде нет. Остальные могут и забыть.

— Еще гладиться надо.

— Проспим, потом утюг будем до самого обеда ждать.

— Ничего. Успеем погладиться, — Максим Пономарев («Макс» он же «Пономарь») и вытащил утюг.

— Спер?

— Хорошо приладил.

— А шухера не будет?

— Никто не видел?

— Никто не видел, кроме Пашки Филиппенко («Филипп») из четвертого взвода.

— Вроде, нормальный парень. Не должен заложить.

— Не заложит. Он второй утюг прихватил.

Палатка грохнула от смеха. На весь батальон осталось всего два утюга, и нет гарантии, что их тоже не увели. Два утюга точно в нашей роте.

Даже если в случае не разбудят нас, то минимум половина батальона будет не выглаженная. Что уже само по себе приятно. Не только тебя одного драть будут, а всех. А когда всех — то, значит, никого. Никому не обидно. Все дураки, а не ты один.

Я коснулся только подушки, как тут же вырубился.

Когда был студентом, то казалось, что хронический недосып бывает лишь во время сессии. Все остальное время можешь спать. Даже если прогулял занятия, то можешь сварганить липовый больничный и оправдаться. Я делал еще мудрее. Сдавал кровь. В день сдачи крови можешь не учиться, плюс еще один берешь, когда захочешь. За одну сдачу крови я мог спокойно перекрывать два дня. Сдавать можно не чаще, чем раз в две недели. Я так пристрастился к этому делу, что уже по истечении двух недель чувствовал какой-то дискомфорт. Хотелось сдать кровь. Плюс бесплатная еда для доноров. Ешь перед сдачей крови. Масло, шоколад, печенье, сладкий чай. Так все стояло на столике, медицинский персонал рассчитывал, что донор слопает печенюшку и пойдет сдавать кровь.

Наверное, так оно и было, пока студенты не надыбали такую кормушку. Мы бессовестно сжирали все, что было на столе и бесстыдно требовали добавки, порой просто заглядывали и воровали пачку — другую печенья.

Морально ощущал себя спасителем чей-то жизни. Плюс ко всему после сдачи крови реально увеличивалась потенция. Мужская сила. Член половой не просто стоял, а бил по голове. Девушкам тоже это нравилось…

А после сдачи выдавали талон на бесплатный обед в столовой. Мы покупали бутылку водки, чаще — вина (надо же было компенсировать потери гемоглобина) и под бесплатный комплексный обед уминали все, что полагалось. А потом спать.

Здесь же все было несколько иначе. Спать хотелось всегда и везде. Оттого часто все были злые, раздражительные. И если выдавалась малейшая возможность, то засыпали все и везде. Пусть даже это было пять минут, но все использовали для сна. Сон, равно как и еда — это святое! Жрать тоже хотелось всегда. Ну, не считая мыслей о женщинах. Здесь и без сдачи крови хотелось тесного общения с девчонками. И неважно симпатичная она или же крокодилица… Но девушек мы видели лишь во сне.

Если в институте девчонок было много. С любой можно было познакомиться. Перекинуться парой фраз, пообедать, поужинать, сходить в кино, а часто и предаться любовным утехам.

В первые же дни абитуриентства нас просветили старшие товарищи, что секс у курсанта младших курсов бывает как Новый Год. Но Новый Год — чаще.

И поэтому я натянул одеяло на голову и уснул. Одеяло на голову — так теплее. Август в Сибири — уже холодно. По утрам на траве иней. В обед — жара — загорай, а ночью можно холодильник отключать — мясо не испортится.

— Эй, второе отделение, подъем! — послышался приглушенный голос дневального.

— А?

— Что? Вставать?

— Вставайте подшиваться!

— Спасибо, что не забыл разбудить.

— Парни, вы утюг не брали?

— Нет, а что спиздили?

— Ну, какие-то гады утащили. Все ходят, спрашивают. Грозятся старшину поднять.

— Ну, поднимут, и что? Он выдаст новый утюг или родит его, или сыскной собакой спаниелем будет работать?

— Ага. Нюхай, старшина, ищи, след! След! След! Плохая собака! В будку, старшина!

— Надо будет собаку назвать старшиной.

— Лучше свиньей, как в анекдоте, приедешь в отпуск — зарежешь!

— Как будто это мы утащили. Вон в других ротах пусть ищут.

— Говорят, что наши, мол, мы всех ближе к бытовке.

— Не ссы. Пройдет строевой смотр, вернут утюги.

— Да хоть к сдаче наряда нашлись, а то хрен сменюсь. Фиг на этот строевой смотр, я на него не иду.

— Пусть с получки высчитывают.

— Точно не брали?

— Не брали. Сейчас будем форму растягивать, да, под матрац укладывать, чтобы к утру ровной была.

— М-да, дела.

Дневальный вышел, озадаченно качая головой. Он не верил никому, тем более нам. Но не докажешь никому и ничего.

— Макс, надо будет вернуть утюг перед сменой наряда. А то парни не сменятся. Весь наряд по лагерю не сменится. Я натягивал задубевший на холоде мокрый сапог.

— Положу, — Пономарь увертываясь от машущих рук одевающихся, натягивал сапоги. Сложно на маленькой площадке с низким потолком одеваться сразу восьми здоровым парням.

— А потом надо прикарманить снова на сутки, — это Олег Алтухов подал голос.

Вышли на улицу. Казалось, что в палатке холодно. Но на улице было еще холоднее. На передней линии горели тусклым огнем четыре лампочки — по лампочке на каждую роту. Возле них сидели и подшивали фурнитуру курсанты. Изредка хлопая себя по спине, щеке, телу, убивая комаров, мошек, которые в большом количестве роились вокруг лампочек.

Мы подошли к тумбочке дневального нашей роты. Устроились на бревне. Снимать куртку вообще не хотелось. И вообще какого хрена я тут делаю? Сюрреалистическая картина. Сальвадору Дали не снилось это. А то бы он и не такое нарисовал. Говорят сюжеты своих картин он подсматривал в дреме. После обеда дремал в кресле, брал большой ключ, ставил большой серебряный поднос на пол. Засыпал, пальцы разжимались, ключ падал. Дали просыпался от грохота, и то, что ему пригрезилось в коротком сне, переносил на холст. Его бы сейчас к нам, ему не понадобился ни ключ, ни поднос серебряный, стой, рисуй. Фурор гарантирован. Эх, спать охота. Всякая дребедень в голову лезет. Да, и пожрать не помешало бы!

Первый час ночи, полуголый пришиваю погоны, искалываю пальцы, ни фига не видно. Комары эти жрут! Надоели! Надоело все! Спать охота! Домой хочу!

Из бытовки показалась голова Макса.

— Эй, второй взвод, кто там следующий?

— Я! — я встал и пошел погладить форму. После нашего кросса по слабо пересеченной местности в новых сапогах под командованием доморощенного дегенеративного фашиста с замашками садиста Бударацкого, пришлось в нескольких местах застирывать брюки, а после того как они высохли на мне, приобрели несколько жеваный вид. В армии говорят «как из жопы».

— Э, что утюг появился? — кто-то заинтересовался нашими перемещениями.

— Откуда? — я искренне удивился — Где?

— А что он тебя зовет?

— Бабу из Ягуновки Макс притащил. Вот по очереди дерем ее. Если хочешь, то у Гурова список — записывайся. Он — следующий.

— Бе-е-е! — изобразил рвоту.

— Ну, как хочешь. — Я пожал плечами. — Потом захочешь, а она уже убежит домой. Рассвет скоро. Ей на работу надо. На дойку утреннюю.

Зашел в бытовку. Там заканчивал гладить форму Макс. Там же был Филипп. И еще двое из 43 и 44 роты. Из 41 роты никого не было.

Я вкратце рассказал, что было на улице.

— Если что, то я тоже с вами! — Пашка Филиппенко поднял руку.

— А ты что делал? Свечку держал?

— Отбивался от нее!

Так за болтовней я погладил форму. Только вот жаль, что подшиваться в бытовке невозможно. Мало места. Четверо когда гладят на обычных столах, застеленных старыми армейскими одеялами, то мешают друг другу, не говоря уже про посторонних.

Заглянул дневальный.

— О, е! Вот и утюги нашлись! А ведь ни одного не было.

— Ничего подобного — 43 рота — все на месте было. Мы пришли и утюги стоят. Даже кто-то из розетки не выключил. Мог случиться пожар! Мы спасли.

— Ты только не ори, что утюги нашлись! — попросил я его.

— Сейчас 41-я прибежит, — добавил парень из 44.

— Эти чмыри завтра хотят комбату жаловаться. Что они не смогли погладиться. А меня за это вывернут на изнанку и на вторые сутки оставят.

— Не суетись, Маша, под клиентом! — Пашка хлопнул его по плечу — Мы все погладимся к подъему, а там их дело. Часок останется. По утюгу на каждый взвод, пусть торопятся. Успеют. В большой семье хлебалом не хлопай, без мяса останешься!

— Кто первый встал — того и тапочки, — добавил Макс.

— Кто первый встал — того и валенки. По зиме на двор в уборную сбегать.

— Коль хочешь, есть и сыр и сало — не разевай свое хлебало!

— Так оно так, да, как бы… — дневальный махнул рукой и вышел.