Медовый месяц в улье Сэйерс Дороти

– Бантер, если вы немедленно не сядете и не поужинаете, я с позором выгоню вас из полка. Господи! – воскликнул Питер, кладя на треснутую тарелку огромный клин фуа-гра и протягивая ее слуге. – Вы понимаете, что будет с нами, если вы умрете от пренебрежения к себе и голода? Я вижу только два стакана, так что в наказание вы будете пить вино из чайной чашки, а потом скажете речь. Насколько мне известно, в воскресенье слуги устраивали праздничный ужин в доме моей матери. Речь, которую вы, Бантер, там произнесли, вполне подойдет – с необходимыми изменениями для нашего целомудренного слуха.

– Могу ли я со всем уважением поинтересоваться, – спросил Бантер, покорно пододвигая стул, – откуда ваша светлость об этом знает?

– Вам знакомы мои методы, Бантер. В этот раз Джеймс не смог удержать язык за зубами.

– А, Джеймс! – сказал Бантер тоном, который не предвещал Джеймсу ничего хорошего. Затем он немного посидел в задумчивости, но, когда к нему обратились, встал без особых колебаний, держа чашку в руке. – Мне поручено поднять бокал за здоровье счастливой пары, которая скоро… счастливой пары, которая сейчас перед нами. Исполнять поручения в этой семье – моя привилегия в течение вот уже двадцати лет, и эта привилегия была неописуемым удовольствием, кроме разве что случаев, когда приходилось фотографировать покойных, дошедших до нас не в лучшем состоянии сохранности.

Он остановился, как будто ожидая чего-то.

– Судомойка на этом месте вскрикнула? – спросила Гарриет.

– Горничная, миледи. Судомойку уже выгнали за то, что она хихикала во время речи мисс Франклин.

– Жаль, что мы отпустили миссис Раддл, – сказал Питер. – В ее отсутствие будем считать, что крик был должным образом испущен. Продолжайте!

– Спасибо, милорд. Быть может, – продолжил мистер Бантер, – мне следует извиниться, что я потревожил дам упоминанием о низменных материях, но перо ее светлости так украсило этот предмет, что тело убитого миллионера стало столь же приятно для созерцательных умов, как выдержанное бургундское для подлинного знатока. (Правильно! Правильно!) Его светлость известен как ценитель хорошего тела (Поскромнее, Бантер!) – во всех смыслах этого слова (смех) – и настоящей выдержки (одобрительные возгласы), также во всех смыслах этого слова (снова смех и аплодисменты). Позвольте мне выразить надежду, что этот союз счастливо соединит все то, за что мы ценим первоклассный портвейн: силу его тела укрепляет благодатный дух, а многолетняя выдержка приносит с собой благородную зрелость. Милорд и миледи – ваше здоровье! (Продолжительные аплодисменты, под которые оратор опустошил свою чашку и сел.)

– Клянусь честью! – воскликнул Питер. – Нечасто услышишь столь краткую и уместную заздравную речь.

– Ты должен ответить на нее, Питер.

– Я не такой оратор, как Бантер, но постараюсь… Кстати, мне кажется, или та керосинка действительно жутко воняет?

– По крайней мере, – сказала Гарриет, – дым из нее идет ужасный.

Бантер, сидевший спиной к ней, в тревоге встал.

– Боюсь, милорд, – заметил он после нескольких минут безмолвной борьбы, – что с горелкой случилась какая-то авария.

– Давайте посмотрим, – предложил Питер.

Последующая борьба не была ни безмолвной, ни успешной.

– Выключите эту проклятую штуку и унесите, – сказал Питер в конце концов. Он вернулся к столу. Его костюм ничуть не выиграл от следов жирной сажи, хлопья которой сейчас оседали повсюду в комнате. – В нынешних обстоятельствах, Бантер, в ответ на ваши добрые пожелания я могу только сказать, что моя жена и я искренне вас благодарим и надеемся, что все они исполнятся. От себя я хотел бы добавить, что тот не обделен друзьями, у кого есть хорошая жена и хороший слуга, и пропади я пропадом, если дам кому-то из вас повод уйти от меня к другому. Бантер, ваше здоровье – и пусть небеса пошлют ее светлости и вам стойкости терпеть меня столько, сколько мне суждено прожить. Предупреждаю, что сейчас я как никогда полон решимости прожить долго.

– На что, – ответил мистер Бантер, – за исключением стойкости, которая нам не понадобится, я скажу, если это уместно: аминь.

Тут все пожали друг другу руки, и воцарилась пауза, прерванная Бантером, который с застенчивой поспешностью заметил, что ему, пожалуй, пора заняться камином в спальне.

– А мы тем временем, – сказал Питер, – можем выкурить последнюю сигарету у “Беатрисы” в гостиной. Кстати, я правильно понимаю, что “Беатриса” способна согреть нам немного воды для умывания?

– Несомненно, милорд, – ответил мистер Бантер, – при условии, что мы найдем для нее новый фитиль. К моему сожалению, имеющийся фитиль следует признать неудовлетворительным.

– Ой! – сказал Питер, несколько растерянно.

И в самом деле, когда они дошли до гостиной, голубой огонек “Беатрисы” был на последнем издыхании.

– Может быть, попробовать камин в спальне? – предложила Гарриет.

– Хорошо, миледи.

– По крайней мере, – заметил Питер, зажигая сигареты, – спички по коробку чиркают нормально. Не все законы природы отменились назло нам. Завернемся в пальто и будем греться, как это принято у застигнутых темнотой путешественников в заснеженных землях. “Пускай в Гренландию навек” и так далее[57]. Увы, наша ночь едва ли продлится полгода. Уже за полночь.

Бантер ушел наверх с чайником в руке.

– Если ты уберешь из глаза это приспособление, – сказала через несколько минут леди Уимзи, – я смогу протереть тебе переносицу. Ты по-прежнему не жалеешь, что мы не поехали в Париж или Ментону?

– Нет, определенно нет. Во всем этом есть какая-то веская реальность. Убедительность.

– Даже меня все это почти убедило, Питер. Такая череда домашних приключений может случиться только с семьей. Никакого искусственного медоточивого глянца, который мешает людям узнать друг друга по-настоящему. Ты прекрасно проявил себя в трудную минуту. Это обнадеживает.

– Спасибо, но на самом деле мне совершенно не на что жаловаться. У меня есть ты, и это главное, а также кое-какая еда, и огонь, и крыша над головой. Чего еще желать?.. Кроме того, я ни за что не хотел бы остаться без речи Бантера и разговора с миссис Раддл – и даже пастернаковое вино мисс Твиттертон придает жизни неповторимый аромат. Конечно, я бы предпочел побольше соприкасаться с горячей водой и поменьше – с керосином. Не то чтобы в запахе керосина было что-то женоподобное, но я принципиально против мужских духов.

– Это приятный, чистый запах, – сказала его жена в утешение, – гораздо своеобразнее всяких порошков мироварника[58]. И я думаю, что Бантеру удастся тебя от него избавить.

– Надеюсь, – отозвался Питер.

Он вспомнил, что однажды было сказано о ce blond cadet de famille ducale anglaise[59], причем сказано устами леди, которая имела все возможности составить свое суждение: il tenait son lit en Grand Monarque et s’y dmenait en Grand Turc[60]. Судьба, похоже, решила оставить ему единственный повод для тщеславия. И пусть. Он готов вести этот бой голым. Внезапно он рассмеялся:

– Enfin, du courage! Embrasse-moi, chrie. Je trouverai quand mme le moyen de te faire plaisir. Hein? Tu veux? Dis donc!

– Je veux bien[61].

– Дорогая!

– Ой, Питер!

– Прости, тебе не больно?

– Нет. Да. Поцелуй меня еще.

В какой-то момент в течение следующих пяти минут Питер прошептал: “Не блеклые, но райские Канары”, и состояние Гарриет в этот момент было таково, что перед ее мысленным взором промелькнули блеклые райские птицы и облезлые тигры – и только дней через десять она определила источник цитаты[62].

Бантер спустился вниз. В одной руке у него был небольшой кувшин, от которого шел пар, а в другой футляр с бритвами и несессер. Через руку он перебросил купальное полотенце, пижаму и шелковый халат.

– Тяга в спальне вполне приличная. Мне удалось нагреть немного воды для миледи.

Его хозяин тревожно произнес:

– А мне что скажешь, ангел мой? А мне?[63] Бантер ничего не сказал, но его взгляд в сторону кухни был весьма красноречив. Питер задумчиво взглянул на свои ногти и содрогнулся.

– Леди, – изрек он, – отправляйтесь в постель и предоставьте меня моей судьбе.

Дрова в очаге весело потрескивали, а вода, сколько ее там было, кипела. Латунные подсвечники по обе стороны зеркала достойно несли свое огненное бремя. Большая кровать с выцветшим ало-голубым лоскутным одеялом и ситцевым пологом, потускневшим от возраста и стирок, на фоне бледных оштукатуренных стен смотрелась достойно, как королевская особа в изгнании. Гарриет, согревшаяся, напудренная и наконец-то избавленная от запаха сажи, замерла, держа в руке щетку для волос, и задумалась, а что же сейчас происходит с Питером. Она скользнула в холодную темноту гардеробной, открыла дальнюю дверь и прислушалась. Откуда-то снизу донесся зловещий лязг железа, за которым последовал громкий вскрик и взрыв сдавленного смеха.

– Бедный мой! – сказала Гарриет…

Она потушила свечи в спальне. Простыни, истончившиеся от возраста, были из хорошего льна, в комнате пахло лавандой. Река Иордан. Ветка отломилась и упала в очаг, взметнув сноп искр, и на потолке заплясали длинные тени.

Щелкнул дверной замок, и ее муж робко проскользнул внутрь. Весь его вид выражал столь плохо скрываемое торжество, что Гарриет не смогла сдержать смешок, хотя у нее трепетало сердце и что-то творилось с дыханием. Он упал перед ней на колени.

– Возлюбленная, – сказал он голосом, в котором боролись страсть и смех, – прими своего жениха. Вполне чистый и безо всякого керосина, но ужасно промокший и замерзший. Выскребли как щенка под колонкой в судомойне!

– Дорогой Питер!

(…en Grand Monarque…)

– Подозреваю, – продолжил он быстро, едва разборчиво, – серьезно подозреваю, что Бантер так развлекался. Так что я отправил его очистить бойлер от тараканов. Но какое это имеет значение?

И что вообще имеет значение? Мы здесь. Смейся, любимая, смейся. Здесь конец пути и начало блаженства.

Мистер Мервин Бантер, прогнав тараканов, наполнил бойлер, разложил под ним дрова так, что осталось только поджечь, завернулся в два пальто и плед и уютно устроился на двух креслах. Но заснул он не сразу. Нельзя сказать, что он тревожился, но одна беспокойная, хоть и благая, мысль его не оставляла. Он (преодолев столько препятствий!) довел своего фаворита до финишной ленточки и теперь должен был пустить его в свободный бег, но никакое уважение к приличиям не могло помешать его сочувственному воображению следовать за драгоценным питомцем до самого конца пути. С легким вздохом он пододвинул свечу, достал авторучку и блокнот и начал письмо матери. Он подумал, что исполнение этой сыновней обязанности сможет его успокоить.

Дорогая матушка,

я пишу из “неизвестного пункта назначения”…

– Как ты меня назвала?

– Ой, Питер, что за бред! Я не подумала.

– Как ты меня назвала?

– Мой лорд!

– Два слова, от которых я меньше всего в жизни ожидал, что они могут вызвать у меня воодушевление. Правду говорят, ценишь только то, что сам заработал. Слушай, дама моего сердца, до конца этой ночи я хочу побыть еще и королем и императором.

В обязанности историка не входит углубляться в предмет, который критик назвал “любопытными откровениями брачного ложа”. Достаточно того, что исполненный чувства долга Мервин Бантер через некоторое время отложил свои письменные принадлежности, задул свечу и расположился на отдых и что из всех, кто спал в ту ночь под древней крышей, у него была самая твердая и холодная постель – и самый спокойный и безмятежный сон.

Глава IV

Боги домашнего очага

Сэр, он сложил трубу в доме моего отца, и кирпичи целы по сей день, как живые свидетели[64].

Уильям Шекспир “Генрих VI”

Леди Питер Уимзи, осторожно приподнявшись в кровати, рассматривала своего спящего лорда. Сейчас, когда его насмешливые глаза были закрыты, а уверенный рот расслаблен, большой нос и спутанные волосы придавали ему вид неуклюжего птенца или школьника. А сами волосы светлые, почти как кудель, – мужчина с таким цветом волос выглядит даже как-то смешно. Несомненно, если их намочить и пригладить, они вновь вернутся к своему нормальному ячменному цвету. Вчера, после безжалостной Бантеровой помывки, вид этой шевелюры тронул ее, как перчатка убитого Лоренцо тронула Изабеллу[65], и ей пришлось вытереть Питеру голову полотенцем и только потом звать его туда, где, по сельскому присловью, “ему и было место”.

Бантер! В ее голову, опьяненную сном и тем счастьем, что сон несет[66], забрела случайная мысль о нем. Бантер уже встал ихозяйничает – она слышала, как внизу открывают и закрывают двери и двигают мебель. Ну и в передрягу попали они вчера! Но он чудесным образом все поправит, этот замечательный человек, так что можно будет спокойно жить и ни о чем не думать. Хотелось надеяться, что Бантер не всю ночь гонял тараканов, но сейчас все, что еще оставалось от ее сознания, было посвящено Питеру: она опасалась разбудить его, надеялась, что он скоро проснется сам, гадала, что он скажет. Если его первые слова будут по-французски, можно по крайней мере надеяться, что от событий ночи у него осталось приятное впечатление, но в целом, конечно, английский предпочтительнее – это будет значить, что он помнит, кто она такая.

В этот момент Питер шевельнулся, как будто потревоженный этой беспокойной мыслью, и, не открывая глаз, нащупал Гарриет и прижал ее к себе. И его первое слово было не английским и не французским, но длинным вопросительным “Мммм?”.

– Мм! – сказала Гарриет, покоряясь. – Mais quel tact, mon dieu! Saistu enfin qui je suis?[67]

– Да, моя Суламита, знаю, так что не надо ставить капканы моему языку. За свою беспутную жизнь я выучил, что первая обязанность джентльмена – помнить утром, кого он взял с собой в постель. Ты Гарриет; черна ты, но красива[68]. Кроме того, ты моя жена, и если ты об этом забыла, тебе придется все выучить заново.

– Ага! – сказал булочник. – Я так и думал, что здесь приезжие. От Ноукса или Марты Раддл не дождешься “пожалуйста” в записке. Сколько вам нужно хлеба? Я кажный день заезжаю. Отлично – крестьянский и бутербродный. И маленький черный? Есть, шеф. Держите.

– Будьте так любезны, – попросил Бантер, отступая в коридор, – положите хлеб на кухонный стол, у меня руки в керосине, очень вам признателен.

– Запросто, – сказал булочник, внося хлеб. – Керосинка не в порядке?

– Немного, – признался Бантер. – Я был вынужден снять и разобрать горелки, надеюсь, что теперь она будет работать как следует. Нам, конечно, было бы гораздо удобнее, если бы заработала печная вытяжка. Мы послали с молочником записку человеку по фамилии Паффет, который, как я понял, может помочь с прочисткой труб.

– Это правильно, – согласился булочник. – Он по профессии строитель, Том Паффет, но и от труб носа не воротит. Вы здесь надолго? На месяц? Хотите заказать хлеб на весь срок? А где же старина Ноукс?

– В Броксфорде, насколько я понимаю, – сказал мистер Бантер, – и мы хотели бы знать, что он себе думает. Ничего не подготовлено к нашему приезду, дымоходы не в порядке, несмотря на четкие письменные инструкции и все обещания, которые не были исполнены.

– А! – сказал булочник. – Обещать-то легко. – Он подмигнул. – Обещания ничего не стоят, а трубы – восемнадцать пенсов штука, включая сажу. Ну, мне пора. Как сосед соседу, могу вам чем-нибудь помочь, как буду в деревне?

– Раз вы так любезны, – ответил мистер Бантер, – пусть бакалейщик отправит к нам кого-нибудь со слоистым беконом и яйцами, это поможет нам пополнить скудное меню завтрака.

– Запросто, парень, – сказал булочник. – Скажу Виллису, чтобы послал своего Джимми.

– Только пусть Джордж Виллис не воображает, будто заполучил себе м’лорда в клиенты, – вставила миссис Раддл, вынырнув из гостиной в синем клетчатом фартуке и с закатанными рукавами, – а то “Домашнее и колониальное” дешевле на полпенни за фунт, не говоря о том, что лучче и постнее, и я ее запросто поймаю, как она мимо поедет.

– Сегодня придется обойтись Виллисом, – возразил булочник, – если вы не хочете завтракать в обед, а то “Домашнее и колониальное” сюда подъезжает уже после одиннадцати, а то и к полудню. На сегодня все? Ладушки. Привет, Марта. Пока, шеф.

Булочник поспешил к воротам, окликая свою лошадь, а Бантер подумал, что где-то рядом, по всей видимости, есть кинематограф.

– Питер?

– Да, мое сокровище?

– Кто-то жарит бекон.

– Бред. Кто станет жарить бекон на рассвете?

– На церкви пробило восемь, и солнце сияет.

– Ты нам велишь вставать? Что за причина?1 Но с беконом ты права. Запах ни с чем не перепутаешь. По-моему, он идет из окна. Это требует расследования… Кстати, великолепное утро. Ты голодна?

– Как волк.

– Не романтично, но обнадеживает. Честно говоря, я бы сам не отказался от обильного завтрака. В конце концов, я зарабатываю на жизнь тяжелым трудом. Я покричу Бантеру.

– Ради бога, надень что-нибудь. Если миссис Раддл увидит тебя свисающим из окна в таком виде, она тысячу раз упадет в обморок.

– Это будет ей сюрприз. Ничто так не радует, как новизна. Старина Раддл небось в постель в башмаках ложился. Бантер! Бантер! Черт, вот она, твоя Раддл. Хватит смеяться, брось мне халат. К-хм. доброе утро, миссис Раддл. Не передадите ли Бантеру, что мы готовы завтракать?

– Немедленно передам, м’лорд, – ответила миссис Раддл (все-таки он действительно лорд). Но в тот же день она отвела душу со своей подругой миссис Ходжес:

– В чем мать родила, миссис Ходжес, вы не поверите. Вот уж неловко было, прям не знала, куды глядеть. И волос на груди не больше, чем у меня самой.

Начало стихотворения Джона Донна “К восходящему солнцу”. Перевод с англ. Г. Кружкова.

– Это ж дворянство, – сказала миссис Ходжес, имея в виду первую часть обвинения. – Вы только посмотрите на фото из ихней Венеции, где они солнечные ванны принимают – так это у них называется. А вот у моей Сьюзен первый был просто чудо какой волосатый, прям как полость, какой в экипаже укрываются. Но, – добавила она таинственно, – это еще ни о чем не говорит, потому что детей у нее так и не было, пока он не умер и она не вышла за молодого Тайлера из Пайготс.

Когда мистер Бантер тактично постучал в дверь и вошел с деревянным ведерком, набитым растопкой, ее светлость уже исчезла, а его светлость сидел на подоконнике и курил сигарету.

– Доброе утро, Бантер. Действительно доброе.

– Прекрасная осенняя погода, милорд, вполне по сезону. Надеюсь, что ваша светлость осталась всем довольна.

– Гм. Бантер, вы знаете, что означает выражение arrire-pense?[69]

– Нет, милорд.

– Я рад это слышать. Вы не забыли накачать воду в бак?

– Нет, милорд. Я починил керосинку и вызвал трубочиста. Завтрак будет готов через несколько минут, милорд, если вы не будете возражать против чая, так как у местного бакалейщика кофе только в бутылках[70]. Пока вы завтракаете, я постараюсь затопить камин в гардеробной, вчера я не пытался это сделать из-за недостатка времени, там дымоход закрыт доской – видимо, от сквозняков и голубей. Тем не менее полагаю, что она легко убирается.

– Хорошо. Есть теплая вода?

– Да, милорд, хотя должен отметить, что бойлер слегка течет и это создает затруднения с поддержанием огня. Я бы предложил ванны примерно через сорок минут, милорд.

– Ванны? Слава богу! Да, это будет прекрасно. От мистера Ноукса ничего не слышно, как я понимаю?

– Нет, милорд.

– Мы скоро им займемся. Я вижу, вы нашли подставки для дров.

– В угольном сарае, милорд. Вы наденете зеленый костюм или серый?

– Ни тот ни другой. Найдите мне свободную рубашку, фланелевые штаны и… вы взяли мой старый блейзер?

– Конечно, милорд.

– Тогда идите и займитесь завтраком, а то я, в отличие от великого герцога Веллингтона, не считаю, что есть много – моветон[71]. Слушайте, Бантер…

– Да, милорд?

– Мне чертовски неловко, что мы доставляем вам столько хлопот.

– Не беспокойтесь, милорд. Главное, чтобы ваша светлость были довольны…

– Да. Все в порядке, Бантер. Спасибо.

Он слегка похлопал Бантера по плечу, что можно было понять как выражение привязанности или как разрешение удалиться, и застыл, задумчиво глядя в камин, пока в комнату не вернулась его жена.

– Я сходила на разведку: никогда не была в той части дома. После спуска на пять ступенек к “современны удобствам” поворачиваешь за угол, поднимаешься на шесть ступенек, потом ударяешься головой, потом еще один коридор, небольшая развилка, еще две спальни и треугольный закуток, а дальше лестница на чердак. А бак живет в собственном чулане – открываешь дверь, падаешь на две ступеньки вниз, ударяешься головой и сразу падаешь подбородком на шаровой кран.

– Боже мой! Ты не вывела из строя шаровой кран? Женщина, ты понимаешь, что сельская жизнь полностью зависит от шарового крана в баке и кухонного бойлера?

– Я понимаю, но не думала, что ты тоже понимаешь.

– Не думала? Если бы твое детство прошло в доме со стапятьюдесятью спальнями и постоянными гостями, где каждую каплю надо вручную закачивать в бак, а горячую воду вообще носить в ведрах, потому что нормальных ванны всего две, а остальные – сидячие, и котел лопается как раз тогда, когда ты принимаешь принца Уэльского, ты бы знала о водопроводе и канализации все, что о них стоит знать.

– Питер, по-моему, ты обманщик. Ты можешь играть в великого детектива, ученого и искушенного горожанина, но на самом деле ты просто английский джентльмен-помещик, душа которого отдана конюшне, а помыслы – приходской водокачке.

– Да поможет Бог всем женатым! Ты проникла в самое сердце моей тайны. Нет – но мой отец был старой школы и считал, что все эти новомодные роскошества только изнеживают детей и балуют слуг… Войдите!.. Ах! Я никогда не жалел о Потерянном рае, с тех пор как узнал, что в нем нет яичницы с беконом.

– Беда с энтими дымоходами в том, – пророчески произнес мистер Паффет, – что они давно не чищены.

Это был весьма полный мужчина, а одежда делала его еще полнее. Она достигла того, что на современном медицинском жаргоне называется “высокой степенью луковизации”, так как состояла из зеленовато-черного костюма и разнообразных пуловеров, надетых один поверх другого, так что на шее образовывался ряд постепенно углублявшихся декольте.

– Во всем графстве не найдешь лучших дымоходов, – продолжил мистер Паффет, снимая пиджак и обнажая верхний свитер, сияющий красными и желтыми горизонтальными полосами, – если бы за ними хоть чуть-чуть следили, и кому это знать, как не мне, я ведь мальчишкой в них сотни раз залазил, папаша-то мой трубочист был.

– В самом деле? – спросил мистер Бантер.

– Сейчас закон этого не позволяет[72], – пояснил мистер Паффет, качая головой, увенчанной котелком. – Да и фигура у меня в эти годы уже не та. Но я знаю эти дымоходы, как говорится, от очага и до трубы и могу сказать, что лучшей тяги нельзя и желать. Если они на совесть вычищены, конечно. Но грош цена даже самому распрекрасному дымоходу, если он не чищен, – это как с ботинками, я уверен, мистер Бантер, что вы со мной согласитесь.

– Вполне согласен, – сказал мистер Бантер. – Не будете ли вы так любезны приступить к чистке?

– Ради вас, мистер Бантер, и ради леди и джентльмена я с удовольствием их почищу. Сам-то я строитель, но всегда рад помочь с дымоходом, когда позовут. У меня, можно сказать, слабость к дымоходам, ведь я в них как бы вырос, и хотя сам себя не похвалишь, мистер Бантер, но никто с дымоходом нежнее не обойдется, чем я. Главное, понимаете, в том, чтобы их знать – чтобы знать, где надо нежно и ласково, а где надо им дать почувствовать силу.

С этими словами мистер Паффет закатал свои многочисленные рукава, поиграл бицепсами, поднял свои штоки и щетки, которые лежали в проходе, и спросил, откуда начинать.

– Прежде всего нам понадобится гостиная, – ответил мистер Бантер. – В кухне я в данный момент могу обойтись керосинкой. Сюда, пожалуйста, мистер Паффет.

Миссис Раддл, которая для семейства Уимзи была новой метлой, вымела гостиную чисто и тщательно, очень аккуратно задрапировала самую уродливую мебель чехлами, покрыла скрипучие ковры газетой, украсила симпатичными дурацкими колпаками двух бронзовых всадников, которые стояли на пьедесталах по обе стороны камина и были слишком тяжелы, чтобы их сдвинуть, и завязала в тряпку засохший камыш в расписном куске водосточной трубы возле двери, потому что, как она заметила, “эти штуки ужас сколько пыли собирают”.

– А! – сказал мистер Паффет. Он снял свой верхний свитер, обнажив синий, разложил инструмент между зачехленными диванами и нырнул под занавеску, которой завесили камин на время чистки. Потом вынырнул, сияя от удовлетворения: – Ну, что я вам говорил? Полон дымоход сажи. Видать, с морковкина заговенья не чистили.

– Мы тоже так думаем, – сказал мистер Бантер. – Придется поговорить с мистером Ноуксом насчет этих дымоходов.

– Ха! – Мистер Паффет засунул свою щетку в дымоход и прикрутил шток к ее заднему концу. – Если бы я дал вам, мистер Бантер, по фунту (шток дернулся вверх, и он прикрутил следующий), по фунту за каждый пенс (он прикрутил еще один шток), за каждый пенс, что мистер Ноукс заплатил мне (он добавил еще шток), или какому другому трубочисту (он добавил еще шток) в последние десять лет, а то и поболе (он добавил еще один шток), за чистку вот энтих вот дымоходов (он добавил еще шток), даю вам слово, мистер Бантер (он прикрутил еще один шток и развернулся на корточках, чтобы финал был выразительнее), вы бы ни на пенс не разбогатели.

– Я верю вам, – сказал мистер Бантер. – И чем скорее этот дымоход станет чистым, тем более мы будем довольны.

И он ушел в судомойню, где миссис Раддл вычерпывала рукомойной миской кипяток из бойлера в большой купальный бидон.

– Миссис Раддл, ванну по лестнице понесу я сам. Можете проследовать за мной с бидонами, если угодно.

Возвращаясь такой процессией в гостиную, они с облегчением увидели, что из камина торчит только обширное основание мистера Паффета, а сам он издает громкие стоны и ободрительные крики, которые гулко отзываются в кладке дымохода. Всегда приятно видеть, что ближнему твоему еще тяжелее, чем тебе.

Ни в чем круговорот времен так не исправил перекос между мужчиной и женщиной, как в утреннем туалете. Женщина, если только она не поклоняется Культуре Высшей Красоты, теперь просто умывается, накидывает что-нибудь и спускается вниз. Мужчина же, оставаясь рабом пуговицы и бритвы, цепляется за древний церемониал копания и приводит себя в порядок в несколько этапов. Гарриет уже завязывала галстук, когда из соседней комнаты наконец-то донесся плеск воды. Определив по этим звукам, что ее новое приобретение – законченный копуша, она стала спускаться по ступенькам, которым Питер уже дал скорее точное, чем деликатное название “туалетная лестница”. Лестница вела в узкий коридор, содержавший вышеупомянутое современное удобство, обувной чулан и шкаф с метлами, откуда можно было попасть к судомойне и задней двери.

Сад, по крайней мере, был ухожен. За домом была капуста и грядки сельдерея, а также грядка спаржи, обильно укутанная соломой, и много яблонь, обрезанных по всем правилам науки. Имелся также небольшой парник, укрывавший зимостойкую виноградную лозу с полудюжиной гроздей черного винограда и некоторое количество менее холодостойких растений в горшках. Перед домом на солнце горели красивые георгины и хризантемы, а также грядка алого шалфея. Мистер Ноукс, по-видимому, не был лишен вкуса к садоводству или держал хорошего садовника. И это пока единственное известное нам достоинство мистера Ноукса, подумала Гарриет. Она обследовала сарай, где все инструменты были в порядке, и нашла садовые ножницы, вооружившись которыми атаковала длинную плеть виноградной лозы и жесткие бронзовые пучки хризантем. Она улыбнулась: вот, нашла, где “приложить женскую руку”, – и, подняв глаза, была вознаграждена прелестной картиной. Ее муж сидел, устроившись на подоконнике открытого окна, в халате, с “Таймс” на колене и сигаретой во рту, и стриг ногти так неторопливо, словно считал, что “вечны наши жизни”[73].

Против другой створки сидел большой рыжий кот, неизвестно откуда взявшийся и занятый тем, что тщательно вылизывал переднюю лапу, прежде чем почесать ею за ухом. Эти два изящных животных, тихо погруженные в себя, сидели в неколебимом спокойствии, подобные китайским божкам, пока представитель вида Homo Sapiens, с непоседливостью низшего существа, не поднял глаз от своего занятия, не увидел Гарриет и не сказал “Эй!”, в ответ на что кот обиженно поднялся, спрыгнул с окна и скрылся из виду.

– Это, – сказал Питер, который иногда проявлял пугающую способность повторять чужие мысли, – очень изящное, женственное занятие.

– Еще бы! – отозвалась Гарриет. Она стояла на одной ноге и рассматривала фунт-другой земли, приставшей к ее прочным ботинкам. – Мой сад прекрасен, видит Бог[74].

– А ножки – вроде двух мышат: шмыг из-под юбки – шмыг назад[75], – мрачно согласился лорд. – Скажи мне, с перстами пурпурными Эос, несчастного в комнате подо мной медленно умерщвляют или у него просто припадок?

– Я сама хотела бы это знать, – сказала Гарриет, ибо из гостиной раздавались странные сдавленные крики. – Пожалуй, пойду и выясню.

– Может, не надо? Ты так украшаешь пейзаж. Люблю пейзажи с людьми… О ужас! Какой страшный звук – как Нелл Кук из-под брусчатки![76] Кажется, он приближается, он уже в соседней комнате. Я становлюсь невротиком.

– Не похоже. Ты выглядишь отвратительно безмятежным и довольным жизнью.

– Так и есть. Но даже в счастье не следует забывать о других. Я уверен, что где-то в доме ближний попал в беду.

В этот момент Бантер вышел из передней двери и отошел спиной вперед на газон, воздев очи, словно ожидая небесного откровения, и сурово покачал головой, как лорд Барли в “Критике”[77].

– Еще не все? – раздался из окна голос миссис Раддл.

– Нет, – отозвался Бантер, возвращаясь, – похоже, мы вообще не продвигаемся.

– Похоже, – сказал Питер, – мы ожидаем счастливого события. Parturmnt montes[78]. По крайней мере, неизвестное создание громко стонет и мучается.

Гарриет сошла с грядки и соскребла землю со своих ботинок садовой табличкой.

– Пожалуй, я пока перестану украшать пейзаж и стану частью домашнего интерьера.

Питер слез с подоконника, снял халат и вытащил свой блейзер из-под рыжего кота.

– С этим дымоходом, мистер Бантер, одна беда, – произнес мистер Паффет, – сажа. – Выйдя, таким образом, тем же путем, которым вошел, он начал доставать щетку из дымохода, крайне неторопливо откручивая шток за штоком.

– Мы пришли к тому же выводу, – сказал мистер Бантер с сарказмом, не замеченным мистером Паффетом.

– Все она, – заявил мистер Паффет, – закаменелая сажа. Ежели в трубе вот так полно закаменелой сажи, нипочем дымоход тянуть не будет, и не просите. Без толку.

– Я об этом и не прошу, – возразил мистер Бантер. – Я прошу вас его прочистить, и все.

– Нет, мистер Бантер, – сказал мистер Паффет с видом оскорбленного достоинства, – вы только гляньте разок на энту сажу. – Он протянул чумазую руку, в которой лежало что-то вроде шлака. – Твердая, как кирпич, сажа-то, натвердо закаменела. Вся труба забита, щеткой не пробьешь, сколько силы на этом конце ни прилагай. Я в этот дымоход почитай сорок футов штоков засунул, мистер Бантер, чтоб пробить трубу, а это издевательство и над мастером, и над штоками.

Он вытянул очередной кусок своего инструмента и заботливо выпрямил его.

– Придется разработать какое-нибудь средство для преодоления препятствия, – сказал мистер Бантер, глядя в окно, – и немедленно. Ее светлость идет из сада. Можете унести поднос от завтрака, миссис Раддл.

– О! – сказала миссис Раддл, заглянув под крышки блюд, прежде чем поднять поднос с радиоприемника, на который Бантер его поставил. – Едят они хорошо, это добрый знак для молодоженов. Помню, когда мы с Раддлом поженились…

– Во всех лампах надо поменять фитили, – строго добавил Бантер, – и прочистить горелки, прежде чем вы их заправите.

– Мистер Ноукс давно лампы не жег, – фыркнула миссис Раддл. – Говорил, что и при свечах нормально видит. Жмотничал небось.

Она рванулась в кухню с подносом и, встретив Гарриет в дверях, сделала реверанс, от которого с блюд соскользнули крышки.

– О, вы нашли трубочиста, Бантер, – это прекрасно! Нам по звукам показалось, что здесь что-то стряслось.

– Да, миледи. Мистер Паффет был так любезен. Но, как я понимаю, он встретил непреодолимое препятствие в верхней части дымохода.

– Как мило, что вы пришли, мистер Паффет. Вчера вечером мы ужасно намучились.

Поняв по взгляду трубочиста, что желательна более явная благодарность, Гарриет протянула руку. Мистер Паффет посмотрел на нее, посмотрел на свою руку, задрал свитера, чтобы залезть в карман брюк, достал свежевыглаженный красный носовой платок, аккуратно встряхнул его, чтобы тот развернулся, перебросил через свою ладонь и так пожал пальцы Гарриет, подобно представителю коронованной особы, возлегшему с невестой своего хозяина через простыню.

– Вот что, м’леди, – сказал мистер Паффет, – я вообще завсегда готов помочь. Вы же сами понимаете, что коли дымоход забит, как этот, то получается издевательство над мастером и над его штоками. Но я не побоюсь сказать, что если кто и может выбить закаменелую сажу из энтой вот трубы, то это я. Дело все в опыте и в силе, которую я прикладываю.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, – сказала Гарриет.

– Насколько я понимаю ситуацию, миледи, – вставил Бантер, – забита собственно наружная труба, а дымоход в порядке.

– Это верно, – согласился мистер Паффет, умиротворенный тем, что его оценили, – беда вся в трубе. – Он снял еще один свитер и остался в изумрудно-зеленом. – Я попробую пробить сажу одними штоками, без щетки. Может, получится одной силой. Иначе придется нести лестницы.

– Лестницы?

– Доступ с крыши, миледи, – объяснил Бантер.

– Как интересно! – сказала Гарриет. – Я уверена, что мистер Паффет как-нибудь справится. Бантер, можете найти мне для этих цветов вазу или что-то такое?

– Хорошо, миледи.

(Ничто, подумал Бантер, даже оксфордская степень, не помешает женщине отвлечься на что-то второстепенное. Но он с радостью отметил, что пока она держится великолепно. Ваза с водой – совсем небольшая плата за гармонию.)

– Питер! – крикнула Гарриет. (Если бы Бантер остался в комнате, он мог бы наконец признать за ней умение ухватить главное.) – Питер, милый! Трубочист пришел.

– О храброславленный герой! Вот идет он, мой трубочист, чтоб утишить мою беду[79]. – Он быстро прошлепал вниз. – Ты гениально умеешь сказать именно то, что надо! Всю жизнь я ждал этих прекрасных слов: “Питер, милый! Трубочист пришел”. Мы женаты, боже мой! Мы женаты. Эта мысль уже посещала меня, но теперь я точно знаю.

– Некоторых нелегко убедить.

– Не верю своему счастью: трубочист! Я душил в себе зародившуюся надежду. Я говорил себе: нет, это буря, маленькое землетрясение, или в крайнем случае это всеми брошенная корова медленно испускает дух в дымоходе. Я боялся обмануться в своих мечтаньях. Так давно никто не приносил мне весть о трубочисте. Обычно Бантер тайком приводит его, когда меня нет дома, боясь, что это причинит неудобство моей светлости. Только жена может проявить ко мне заслуженное неуважение и позвать меня, чтобы я увидел… господи!

Во время этой речи он обернулся, чтобы посмотреть на мистера Паффета, от которого были видны только подошвы ботинок. В этот момент из камина раздался такой громкий и длительный вой, что Питер заметно побледнел.

– Он застрял, да?

– Нет, это он прикладывает силу. В трубе окаменелая сажа или что-то в этом роде, и пробить ее очень трудно. Питер, мне жаль, что ты не видел эту комнату до того, как Ноукс забил ее бронзовыми всадниками, бамбуковыми этажерками и фикусами.

– Тсс! Нельзя кощунственно отзываться о фикусах. Это приносит несчастье. Что-нибудь ужасное высунется из дымохода и схватит тебя – бу!.. Боже мой! Посмотри на этот щетинистый ужас над радио!

– Некоторые готовы отдать несколько фунтов за такой хороший кактус.

– Они лишены воображения. Это не растение – это болезненный нарост, что-то неизлечимое, как почечная болезнь. И еще он заставляет меня задуматься, побрился ли я. И каков ответ?

– Мм… да, как атлас… нет, хватит! Я думаю, что если мы выставим это чудовище наружу, оно умрет из вредности. Кактусы очень нежные, хотя на вид и не скажешь, и мистер Ноукс заставит нас за него заплатить, как за золотой. На какой срок мы арендовали эту мрачную мебель?

– На месяц, но мы можем и быстрее от нее избавиться. Такой позор – набить этот благородный старый дом всякой гадостью.

– Тебе нравится дом, Питер?

– Прекрасный дом. Он как красивое тело, в которое вселился злой дух. И дело не только в мебели. Мне не нравится наш хозяин, или жилец, или кто он там. Мне кажется, что он замыслил что-то нехорошее и дом будет рад от него освободиться.

– Я думаю, дом его ненавидит. Наверняка Ноукс морил его голодом, мучил и оскорблял. Ведь даже дымоходы.

– Да, конечно, дымоходы. Как ты думаешь, я могу привлечь внимание нашего домашнего божества, нашего Лара?.. Э… Прошу прощения, мистер… э…

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Эта книга для тех, кто хочет изменить свою жизнь к лучшему, кто готов не пожалеть для этого собствен...
В 26 томе Собрания сочинений публикуется первая часть исследования «Двести лет вместе (1795–1995)» (...
В книге «Астральный лечебник» Михаил Радуга обращается к рассмотрению возможности самоисцеления от р...
Индивидуальный рисунок на ладони – это отражение бездонной внутренней природы человека, в которой со...
Поэзия Нины Ягодинцевой сама по себе как-то молчалива – прочёл, а ощущение неизьяснимости осталось, ...
Область бессознательного была и остается самой загадочной в психологии, ведь именно здесь пересекают...