Иван Царевич и Серый Волк Шведов Сергей

– Или убивают, – не согласился Васька, доставая слесарный инструмент.

Если судить по доносившимся из-за дверей звукам, то там вершился погром. Кто-то темпераментно и безостановочно крушил мебель, издавая при этом утробные и рычащие звуки. Уже переживший стрессовую ситуацию в квартире Шишовых, Царевич на всякий случай достал из кобуры пистолет. Стрелять он не собирался, но, возможно, вид оружия отрезвляюще подействует на расходившихся гоблинов, если, конечно, это именно они насилуют Самоедова. А то, что визг, который они сначала приняли за женский, принадлежит именно художнику, Иван уже не сомневался. – Стой, стрелять буду! – крикнул Васька, распахивая дверь.

Стрелять Ваське как раз было не из чего, по той простой причине, что он забыл вытащить из кобуры пистолет и тыкал во врага простой отмычкой. А стрелять было надо, Царевич понял это сразу, как только ворвался вслед за товарищем в Самоедовскую квартиру. Сам Мишка болтался где-то в районе потолка, зажатый огромной когтистой лапой, а лапа эта принадлежала существу, которое Ивану и в кошмарном сне не могло бы присниться. Огромные чешуйчатые ноги попирали расписной паркет, торс бугрился чудовищными мускулами, но ужаснее всего была морда, более всего напоминавшая крокодилью. Если Царевич не ошибался, то высота потолков в Самоедовской квартире достигала трёх с половиной метров, и именно с такой высоты смотрели на непрошенных гостей глаза монстра, горящие яростью и обидой. Царевич с дурацким облегчением подумал, что в его квартире этот зверь не поместился бы. А ходить на полусогнутых зверюга явно не привыкла, уж слишком горделиво демонстрировала она достоинства своей облаченной лишь в чешую фигуры. Существо, если судить по первичным признакам, было явно женского пола, и Царевич даже не рискнул представить, каким должен быть самец, рискующий удовлетворять сексуальные потребности подобной самки.

Зверюга явно собиралась пообедать, во всяком случае, из её пасти капала слюна, а положение задохнувшегося в крике художника не оставляло никаких сомнений в том, что лакомым куском является именно он. Царевич закрыл глаза от ужаса и выпустил всю обойму в чудище, благо промахнуться в такую громадину да еще с расстояния пять-шесть метров было просто невозможно. Зверюга взревела так, что заглушила звук выстрелов и повредила Ивановы барабанные перепонки. Рёв монстра не прекращался, казалось, целую вечность, на потом всё внезапно стихло, если не считать треска пистолетных выстрелов и Мишкиного визга. Царевич открыл глаза и с удивлением посмотрел на свой пистолет. В Ивановом ПМ все патроны давно закончились, а стрелял Кляев, и стрелял по уже, кажется, сдохнувшему зверю.

С последним Кляевским выстрелом умолк и хозяин квартиры Самоедов. Наступила жуткая тишина. Слышно было, как течет в ванной вода, и где-то высоко в небе гудит заходящий на посадку авиалайнер. За окном продолжал лязгать железом двадцать первый век, а в Самоедовской квартире агонизировало нечто страшное, неподдающееся ни осмыслению, ни описанию.

– Откуда взялась эта гадина? – спросил пришедший в себя Кляев у Самоедова.

Бледный да синевы Мишка по-пластунски отползал от распростертого на полу квартиры тела. Царевич очень даже хорошо понимал старого приятеля, поскольку даже в дохлом виде загадочное существо смотрелось куда как солидно. Правая рука монстрихи въехала в сервант, начисто разнеся настоящий китайский фарфоровый сервиз не то восемнадцатого, не то семнадцатого века, которым Мишка безумно гордился, а левая нога удобно расположилась на софе, где, судя по разбросанным эскизам, ещё совсем недавно работал хозяин. Здесь же, на чудом уцелевшем журнальном столике, дымилась чашечка кофе. Этот ещё не остывший напиток Царевич влил в рот впавшему в прострацию Самоедову. Мишка кофе выпил, но в себя не пришел и таращил глаза на старательно вправляющего ему мозги Ивана. Членораздельная речь потекла из него только после того, как сходивший на кухню Кляев влил ему в рот бутылку коньяка.

– Это Валерка, гад, будь он проклят. Вырастим бога, вырастим демиурга. Всех кинем и президентов, и королей, и премьеров.

– Бредит, что ли? – удивлённо покосился на Ивана Кляев.

Царевич, однако, не был уверен, что все, о чём сейчас бормочет Самоедов, лишь беспорядочный бред повреждённого в схватке с монстрихой мозга. Припомнились ему и эскизы с фотографиями, изъятыми вчера у художника Кляевым. В тех эскизах явно прослеживалась пусть и безумная, но всё же мысль. Если взять в расчет, что с помощью Мишки выращивались гоблины для Вероники, то почему бы ни предположить, что и это жуткое существо появилось на свет не без участия его творческой фантазии. – Девушка, значит, оказалась с характером? – ласково спросил Царевич у Самоедова.

После бутылки коньяка, усвоенной организмом, глаза у Мишки приняли более или менее осмысленное выражение. Он, похоже, мог уже реагировать не только на благополучно сдохнувшее существо, но и на другие пока еще полные жизни объекты, в лице Царевича и Кляева. С некоторым сомнением во взоре он оглядел камуфлированных гостей и сделал для себя важные выводы.

– Я требую адвоката, – сказал он неожиданно твёрдым голосом. – Рехнулся, – подвел итог происшествию Кляев. – что, впрочем, неудивительно.

Царевич не то чтобы собирался оспаривать поставленный Васькой диагноз, а просто считал, что Самоедов рехнулся раньше, чем повстречался с монстрихой, которая, к слову, сама явилась продуктом шизофренического бреда. Хотя, возможно, бредил Мишка не в одиночку, а в паре с Валеркой Бердовым.

– Ты не помнишь, Вася, эта самая Натали искала в гробнице фараона только золото или что-нибудь еще? – Иштар какую-то они искали, – вспомнил наморщивший лоб Кляев. – Начало всех начал. Мать всех богов. – А Камасутра им нужна была, чтобы возродить ее дух? – Черт его знает, – пожал плечами Кляев. – Помню, что Натали питалась мухоморами, чтобы пробудить в себе древнюю силу. И, естественно, объевшись мухоморами, она много чего увидела и познала. В частности имела контакт на астральном уровне с птицей Сирин. Я, правда, пропустил, о чём они там беседовали, очень уж муторно написано.

– Жертвы богине она приносила? – А как же, – удивился Кляев. – четырех мужиков закамасутрила и по углам фараоновой гробницы похоронила. А в чём дело-то?

Царевич на Васькин вопрос не ответил, а пристально смотрел в заюлившие под вопрошающим взглядом поросячьи глазки Самоедова – Сознавайся, извращенец, ты ведь собирался вступить с монстрихой в сексуальную связь?

– Я протестую, – взвизгнул Самоедов. – Связь предполагалась исключительно астральная – о контакте материй мы даже не помышляли. – А кто это мы? – Валерка меня подбил, – сразу же сдал подельника Самоедов. – Для меня астральные миры – тёмный лес. А он говорил, что в свете открывшихся перспектив слияния двух миров появилась уникальная возможность воздействия на окружающую нас духовную субстанцию, с целью корректировки мироздания и переводе его в качественно иную плоскость бытия. – Загнул, однако, – почесал затылок Кляев. – А гоблины здесь при чём? – Гоблины – это часть второго мира, которые могут появляться в нашей реальности только тогда, когда мы найдем для них человеческую основу. – Ты что же, гад, людей в зверей превращаешь? – набычился Кляев. – Да ничего подобного. Просто на основе рисунка и приходящей из астрального мира субстанции возникает качественно новое существо, способное действовать во всех измерениях.

– То есть сначала фотография человека, потом похожий на него рисованный гоблин, а потом этот гоблин оживает и начинает шустрить на наших улицах? – спросил Царевич.

– Наверное, так, – пожал плечами Самоедов. – Но я их не оживлял, я их только рисовал.

– А зверюга, откуда взялась? – не поверил Самоедову Кляев.

– Чистая случайность, – заюлил Мишка. – Это всего лишь иллюстрация к новому Валеркиному роману.

– Значит, первооснова всех превращений – литературный образ? – спросил Царевич. – Вначале было Слово, – напомнил известную истину Самоедов. – А наш брат иллюстратор идёт за фантазией писателя. – Новый роман Бердова, это, как я понимаю, продолжение «Гробницы фараона»? – Да, – кивнул головой Мишка. – Полностью роман я не читал, мне принесли только отрывки, вот по ним я и работал. – И наработал, – хмыкнул Кляев, скосив глаза на монстриху. – Куда теперь эту тварь девать? – По идее, она должна самоликвидироваться, поскольку человеческой крови она ещё не попробовала и не стала полностью материальным субъектом нашего мира.

– А если бы попробовала и стала? – полюбопытствовал Кляев. – Не знаю я, – дёрнулся Самоедов. – Ничего я не знаю. Моё дело маленькое, рисую и все. – Плату яблоками получил? – Ну, яблоками, – нехотя признался Самоедов. – А что, нельзя, что ли? – Собирайся, наркоман, – распорядился Царевич. – Поедешь с нами.

На лице Самоедова появилось сомнение: ехать с Царевичем ему не хотелось, но ещё меньше ему нравилось соседство с «девушкой», которая могла ещё, чего доброго, ожить и довершить начатое дело поедания художника, вздумавшего столь неудачно исполнить роль хаоса. Того самого хаоса, который, по словам древних мудрецов, рождает жизнь во всех её формах и проявлениях. Правда, и тут Мишка абсолютно прав, Слово всё-таки важнее хаоса. И до творца этого, с позволения сказать, «слова» Царевичу ещё предстояло добраться. Не было никаких сомнений, что Валерка Бердов знает о творящихся в городе паскудных делах если не всё, то очень многое.

Подгоняемый нетерпеливым Кляевым, Мишка стал неохотно одеваться. При этом он не выпускал из виду зловредную монстриху, с которой, между прочим, начали происходить странные вещи, чрезвычайно Царевича удивившие. Сначала стали блекнуть ярко-зелёные чешуйки. Потом испарилась левая нога, за ней рука, а после пропала и страшная морда. Зато на софе осталась лежать вполне земных и привычных размеров девушка лет семнадцати, одетая в пестрый домашний халатик и обутая в шлёпанцы на босу ногу. Причём девушка была явно живая.

– Михаил Семёнович, – сказало чудное создание, хлопая длинными ресницами, – я такая рассеянная: пришла и забыла, зачем пришла.

У Самоедова настолько откровенно отвалилась челюсть, что слегка опамятовавший Царевич поспешил ему на помощь:

– Вы за яблоками пришли, девушка. – Ах да, – спохватилась красавица. – Вы обещали угостить меня ещё одним яблоком, Михаил Семенович.

– Кто вы такая, девушка, и как вас зовут? – официальным тоном спросил Кляев. – Я живу в квартире напротив, учусь на первом курсе института. А зовут меня Ева.

– Очень рады были с вами познакомиться, – шаркнул вежливо ножкой Царевич. – К сожалению, у Михаила Семеновича яблоки закончились, но, по-моему, остался в холодильнике томатный сок. Вы не хотите томатного сока?

– Нет, томатного сока я не хочу, – гордо и обиженно отказалась студентка. – А вы из милиции? – Мы из ФСБ, красавица, – не моргнув глазом, соврал Кляев. – Отряд специального назначения. Настоятельно рекомендую вам вернуться домой и никогда более не переступать порога квартиры этого змия-соблазнителя с его липовыми яблоками. – А разве яблоки растут на липах? – удивилась шибко образованная студентка.

– У Самоедова растут, – твёрдо сказал Кляев. – Идите, девушка. Мы здесь при исполнении.

Красавица обиженно надула губки, стрельнула навылет в Царевича голубыми наивными глазами и зашлёпала к выходу. Бдительный Кляев закрыл за ней дверь не раньше, чем убедился, что Ева Васильева действительно живёт в квартире напротив. Ибо в той квартире её ждала рассерженная мама, не сдержавшая негодования по поводу долгого отсутствия дочери.

– Девиц соблазняем? – ехидно полюбопытствовал Кляев, вернувшись от двери. – Мамой клянусь, – Самоедов для убедительности даже перекрестился. – Ни сном, ни духом. Яблоком я ее действительно угостил, когда она ко мне по-соседски заскочила за сигаретой. Родители у Евочки строгие, вот она у меня иногда и покуривает. И не более того, уверяю вас. Я ведь ума ещё не лишился, чтобы ссориться с соседями, соблазняя их дочь.

– Ты нам мозги не пудри, – рассердился Кляев. – Откуда она ещё могла взяться как не из-под дивана?

Самоедов возмущенно запыхтел на Васькино недоверие, а Царевич всё более склонялся к тому, что Мишка не врет. Во-первых, Иван глаз не сводил с таявшей монстрихи, а значит, ну никак не мог прозевать момент, когда студентка вылезала из-под дивана, а во-вторых, эта Ева вела себя так, словно только что с луны свалилась и ничегошеньки не видела из происходящих в квартире жутких событий. – Что же она из воздуха нарисовалась? – возмутился Кляев. – Вот именно, нарисовалась, – осенило вдруг Царевича и, повернувшись к Самоедову, он грозно спросил: – А ну колись, стервец, ты ведь крокодилиху с Евы конструировал? – Я протестую, – взвизгнул Мишка. – Что за допрос в самом деле? Вы не имеете права как частные лица вмешиваться в мою жизнь! Я требую адвоката.

– А зачем тебе адвокат при разговоре с частными лицами да еще с давними твоими знакомыми? – мягко улыбнулся Царевич.

– Сейчас мы ему адвоката оформим, – зловеще прошипел Кляев, извлекая из-под камуфляжа маузер. – Сознавайся, контра, иначе я за себя не ручаюсь. – Ну, конструировал, – сразу же пошёл на попятный Самоедов, – в том смысле, что я рисовал, а Евочка в это время кушала яблоко и читала Валеркину бредятину. Но ведь кормить девушку яблоками, а тем более рисовать её, законом не возбраняется. Да и Ева нисколько не пострадала.

– Жалко, что ты не пострадал, – обещающе крякнул Кляев. – Идите в машину, гражданин.

Погода на дворе имела тенденцию к ухудшению. Усилился мелкий надоедливый осенний дождь. Мир рыдал в предвкушении долгой и холодной зимы. Обнаглевший ветер срывал пожелтевшие покровы с беззащитных деревьев, оголяя их до полного безобразия. По прикидкам не любившего осень Царевича, стриптиз с дождём ветром и хлябью мог продлиться еще никак не менее месяца. Ну а потом зима, вступив в свои права, покроет всё белым саваном до нового пробуждения жизни в угоду вечному круговороту, запущенному неизвестно кем и с какой целью. Все течёт, все изменяется, и все, в конечном счете, возвращается на круги своя. Знать бы еще, где завершается первый жизненный круг Ивана Царевича, и где начало нового витка спирали, неведомо куда устремленной в устройстве бытия земного, а теперь уже, кажется, и не совсем реального, хотя и осязаемого. Все-таки, оказывается, есть разница между тем, что творит Бог, и тем, что вытворяют его жалкие подражатели, заимевшие претензию перестроить мир в угоду собственным представлениям о нём. Скажите, пожалуйста, Самоедов с Бердовым в роли демиургов-творцов, с ума можно сойти. Изволь тут барахтаться в их шизофрении. Внутренний голос, правда, подсказал расстроенному Царевичу, что он и сам в этом деле не без греха, поскольку катавасия началась не без его участия. Однако Иван хоть убей никак не мог понять, с чего бы это его невинные, хотя и не шибко умные фантазии вдруг до того расшатали Мироздание, что рухнула вдруг граница между воображаемым и реальным. Что за дьявольская сила вмешалась вдруг в совершенно невинный процесс творческого извержения безобиднейших российских интеллигентов и наделила их такой силой созидания и переустройства, о которой они даже не мечтали. Мудрено ли в такой ситуации потерять здравый смысл и превратиться в психопатов, страдающих манией величия.

Правда, надо честно признать, не кивая на дьяволовы происки, Валерка Бердов всегда был человеком с придурью. Царевич знал его уже лет пятнадцать, со времён литературной юности, которая совпала с задувшими над, страною ветрами перемен. Возможно, во времена всесокрушающего соцреализма компетентные товарищи выбили бы из Валеркиной головы астральную дурь, но в нынешние времена беспредельной свободы поиски смысла бытия всё чаще совпадали с поисками путей – дорог в психиатрическую клинику. Царевич никак не хотел смиряться с мыслью, что сошла с ума сама реальность, гораздо проще и удобнее было считать сумасшедшим самого себя. Но, как совершенно правильно заметил Васька Кляев, и в белой горячке должна быть своя логика. Болезнь тоже должна протекать в рамках определённых закономерностей, и чтобы уничтожить болезнь, нужно установить эти закономерности и, изменив логику их взаимодействия, перевести свихнувшуюся случайность в определённый свыше ранг, а ставшею случайностью закономерность вновь сделать хозяйкой жизни. Слегка приободренный собственными мыслями Царевич обернулся к уныло болтающемуся на заднем сидении Самоедову: – Мобильник у тебя с собой? Позвонишь сейчас Бердову и расскажешь в подробностях, как создал монстриху, но о нашем появлении ни слова. Если Валерка спросит, куда делась крокодилиха, то скажешь, что сбежала. – Куда сбежала? – не понял Самоедов. – В гробницу фараона, – рассердился Царевич.

К его удивлению, Самоедов воспринял такое объяснение как нечто само собой разумеющееся, словно гробница действительно была в пределах досягаемости если не самого Мишки, то его милого монстрообразного создания.

– Ты что, был в этой гробнице? – пристально глядя в Самоедовские глаза, спросил Царевич.

– Ну, был, – нехотя признался Мишка. – Я же художник, мне же нужно проникнуться атмосферой среды.

– Бердов что же, возил тебя в Египет, проникаться атмосферой? – А при чем тут Египет? – удивился Самоедов. – Гробница фараона находится в нашем городе, на Валеркиной даче. То есть, дача даже не Бердова, а его тёщи, но ты же знаешь Наташкину мамочку, если есть на свете истинные ведьмы, то это как раз она. Тесть-то умнее Валерки оказался и давно уже из этой семейки и сбежал, а Бердов вляпался, как кур в ощип. А Ираида давно уже помешана на Блаватской, путается с кришнаитами и ещё чёрт знает с кем. Словом, у них там храм не храм, бордель не бордель…

– Подожди, а где они фараона взяли? – удивился Кляев. – Мумию фараона они получили с помощью астрального мира и Валеркиного романа «Камасутра в гробнице» по уже отработанной схеме: слово – рисунок – оживление.

– Рисовал ты?

– Я, – не стал запираться Самоедов. – Фараон натуральный, без подделки, я его с мумии Тутанхамона рисовал.

– А зачем им мумия? – не поверил Кляев. – Чёрт его знает, – пожал плечами Самоедов. – Ираида прямо помешана на молодильных яблоках. Женщину можно понять, возраст критический, а хочется быть молодой и сексуально привлекательной.

– Ладно, звонок отменяется, вези нас прямо в гробницу, – распорядился Царевич. – Не повезу, – заупрямился Самоедов. – Ираида мне пасть в два счёта порвет. А у меня и так здоровье слабое и нервы истрёпаны до предела.

– Одно яблоко, для поправки здоровья, – соблазнял Царевич. – Два, – упёрся Самоедов. – И плату попрошу вперёд.

Кляев расставался с яблоками неохотно, зато Мишка вцепился в молодильный фрукт зубами и сожрал его быстрее, чем Царевич успел глазом моргнуть. – Дорогу покажу, но за последствия не ручаюсь, – честно предупредил Самоедов. – Место подозрительное и вообще – кто там только не бывает. – Веди, Сусанин, – распорядился Царевич, снаряжая обойму патронами с серебряными пулями взамен расстрелянной в Самоедовской квартире.

Путь к гробнице фараона пролегал через городскую окраину и роскошный по весне и лету березняк, ныне пребывающий в меланхолии. Пейзаж был настолько российским и родным, настолько не похожим на пески африканских пустынь, где, если верить науке, обитали фараоны, что Царевич впал в глубокое сомнение по поводу искренности Самоедова. В конце концов, этот сукин сын и соврёт, не дорого возьмёт. Тем более что мать Наташки Иван хоть и шапочно, но знал. Ирина Аркадьевна Полесская была известным в городе человеком. Литературным критиком и искусствоведом. Индией она действительно интересовалась и даже состояла членом общества восточной направленности, название которого Иван, к сожалению, запамятовал. А вообще-то Полесская слыла либералкой и западницей, бессменным вдохновителем всех авангардистских мероприятий, на кои столь богата российская пореформенная действительность. Сам Царевич в авангардистских течениях разбирался слабо, но, для поддержания имиджа человека продвинутого и рыночного, на мероприятиях бывал и даже восхищённо цокал языком, глядя на какую-нибудь совершенно уже выходящую из ряда вон бредятину. За это Ирина Аркадьевна Ивана отличала и, даже ставила в пример другим, как человека обладающего безупречным художественным вкусом. К его упражнениям в литературном жанре Полесская относилась снисходительно: рынок есть рынок, но настоятельно рекомендовала попробовать себя в философской прозе. Царевич охотно поддакивал искусствоведше, хотя из всех философских учений смутно разбирался лишь в марксизме-ленинизме.

Нельзя сказать, что загородный дом семьи Бердовых поражал глаз своими пропорциями. Однако на фоне окружающих курятников, безусловно, выделялся резным фасадом, сработанным сбежавшим мужем Ирины Аркадьевны, который в узких литературных кругах слыл славянофилом. Усадьба была практически пустынна, если не считать мрачного кубического сооружения, похожего на недостроенный шлакоблочный сарай. Если верить Самоедову, это и была знаменитая гробница фараона.

Оглядывая кургузое сооружение, Царевич пришёл к выводу, что фараон мог бы выбрать себе последнее прибежище и посолиднее. Самоедов на Ивановы слова иронически ухмылялся, намекая тем самым на известную истину, что не всякое золото блестит.

Резной теремок был пуст, но Самоедова это нисколько не смутило, открыв калитку, он повел незваных гостей прямо к сараю, настороженно при этом оглядываясь по сторонам:

– На фурий бы не нарваться. – Каких еще фурии? – удивился Кляев, не вынимавший руки из-за отворота куртки, где у него был спрятан маузер.

В отличие от Васьки, Царевич знал, что фуриями в античном мире называли богинь мести и кары. И хотя делать этим негодяйкам в российской действительности вроде бы нечего, но ещё не факт, что их у нас нет. Впрочем, не исключено, что под фуриями осторожный Самоедов понимал хозяек дачи, которые среди культурного городского бомонда имели славу особ мстительных, скандальных и с большими связями.

Скромный сарайчик был пуст и единственной его достопримечательностью являлся люк, на который Самоедов указывал пальцем.

– Ещё раз предупреждаю, что не смогу ручаться ни за вашу безопасность. – Может тебе остаться? – обернулся Иван к Кляеву. – Покараулишь машину, пока я проведаю фараона. – Машину я оставил у сторожки, никто ее не тронет, – отмахнулся Кляев.

Царевич вздохнул и полез в устрашающий зев колодца вслед за Самоедовым. Надо сказать, что подземное сооружение превосходило сооружение наземное и величиной и качеством отделки. Это сразу бросилось в глаза и Царевичу, и спускающемуся следом Кляеву, который даже прицокнул от восхищения языком, разглядывая отделанные кафелем стены. – Откуда у Валерки деньги на бомбоубежище? – удивился Царевич.

– Ты еще не все видел, – горделиво усмехнулся Самоедов. – А деньги дал Костенко, в счёт будущих доходов с торговли молодильными яблоками и живой водой.

Упоминание живой воды сразу же заставило Царевича насторожиться. А на ум пришла запоздалая мысль, что он слишком опрометчиво доверился Мишке, который похоже, знал о делишках мафиозной группы больше, чем до сих пор показывал. В голову Царевича вдруг уперся невесть откуда взявшийся ствол пистолета, а потом чья-то рука, скользнув по поясу, опустошила кобуру, оставив самозваного спецназовца абсолютно безоружным перед лицом неприятеля. Судя по возне за спиной, там разоружали Кляева. Царевича довольно нелюбезно толкнули в спину, и он даже не вошёл, а влетел в обширный и хорошо освещенный лампами дневного света холл, где его уже поджидали Костенко, Шараев и Валерка Бердов. Тут же меж значительных людей крутился с сияющим как у именинника лицом Мишка Самоедов. Не было никаких сомнений в том, что художник специально заманил Царевича на дачу, чтобы сдать с рук на руки хорошо вооруженным охранникам Костенко.

– Где яблоки? – сразу же взял быка за рога Леонид Петрович.

Царевич с ответом не спешил, с любопытством разглядывая помещение. Надо сказать, здесь было на что посмотреть. Фрески на стенах были наверняка намалеваны рукой Самоедова, явно находившегося на пике шизофренического бреда, вызванного несварением желудка, переполненного молодильными яблоками. Более устрашающих личин Царевичу видеть ещё не доводилось. Что же касается мебели, то никакого саркофага с фараоновой мумией Царевич не обнаружил, зато здесь стояли софа на гнутых ножках и два кресла, обтянутые чёрной материей, по которой порхали золотистые гарпии, чьи мифические свойства были известны литературно образованному Царевичу. В креслах сидели Костенко и Шараев. Валерка Бердов развалился на софе, выкатив на всеобщее обозрение отросший за последнее время живот. Самоедов, пометавшись по холлу, подсел на софу похоже только для того, чтобы Царевич мог насладиться видом бывших друзей и сравнить их внешние и внутренние достоинства. Что касается достоинств чисто внешних, то здесь все преимущества были за Валеркой Бердовым. К сорока годам он сохранил пышную шевелюру и благородную надменность на лице патриция времен упадка римской империи. Ростом Бердов превосходил не только Самоедова, но и Царевича. Словом, внешность у писателя-детективщика была самая, что ни на есть, героическая, несмотря даже на одолевшую его в последние годы полноту. Что же касается внутреннего содержания, то оно было явно пожиже героической оболочки. Валерка был от природы трусоват, непоследователен, падок на лесть и легко прогибался под власть предержащих. Немудрено, что жена и тёща в два счёта надели на него хомут и заставили плясать под свою дудку. Бесспорными же достоинствами Бердова были ум и обширные знания в областях, часто недоступных Иванову разумению. – Яблоки мы сдали на склад, – ответил вместо Царевича Кляев.

Васька хоть и был лишён врагами обоих своих стволов, но держался солидно и независимо, сунув руки в карманы камуфляжной куртки и презрительно кося глазом на четырех стывших у входа амбалов. Одного из охранников, высокого, рыжего и худощавого, Царевич опознал: именно этот молодой человек застукал их в доме Костенко. – Какой еще склад? – не понял Шараев.

Сан Саныч был одет с иголочки, но на сухом подвижном лице его не было обычной самоуверенности. Брови Шараева то и дело сходились у переносицы, что, несомненно, придавало ему сходство с оперным Мефистофелем, недотянувшим ноту ля в известной арии и страшно огорченным подобным конфузом на глазах почтенной публики. – На наш склад, – не остался в долгу Кляев. – Должен предупредить вас, господа, вы находитесь под колпаком специальной оперативной группы, и все ваши действия протоколируются и будут представлены прокуратуре в самое ближайшее время. – Врет, – захохотал Самоедов, – Это сосед Царевича, Васька Кляев. Он такой же спецназовец, как я артист балета. – А обмундирование у них откуда? – нахмурился Костенко. – А оружие они где взяли? Не говоря уже о милицейском Уазике.

– Насчет оружия мы проверяем, – негромко сказал от дверей рыжий охранник. – А вот Уазик не милицейский. Наш информатор в ГИБДД утверждает, что машины с такими номерами в о6ласти вообще нет.

– Что вы на это скажете, Царевич? – повернулся к Ивану Костенко.

Главный губернский мафиози отличался благообразной внешностью номенклатурного работника среднего звена. То есть, по виду был никакой. Ни худой, ни толстый, ни красивый, ни уродливый, ни высокий, ни низкий. Очень может быть, что свою печать на его внешность наложила затхлая комсомольская юность, проведенная в тиши райкомовских кабинетов и предбанниках тогдашних высоких особ. Но за этой никакой внешностью скрывался изворотливый ум, выведший комсомольского активиста на орбиту высокой политики, прямехонько к тем кабинетам, где рыночные маги вершили свои метаморфозы. Костенко, видимо сумел угодить магам и из скромного инструктора заштатного райкома в одночасье стал набобом.

– Понятия не имею, о какой машине идёт речь, – пожал плечами Царевич. – Я приехал сюда на трамвае.

– Оружие, значит, тоже не твое? – ехидно спросил Костенко. – Оружие мне дали подержать в прихожей, поэтому на нём мои отпечатки пальцев. А что касается камуфляжа, то я купил его на рынке. – С Матерым ты, значит, не знаком? – Не слышал о таком.

– А откуда волчья пасть на рукаве? – От верблюда, – пояснил Кляев.

– Набить морду пролетарию? – спросил рыжий у босса. – Успеется, – махнул тот в его сторону рукой. – Напрасно, Царевич, ты отказываешься от сотрудничества с нами. Мы ведь тебе добра желаем. – А кто сказал, что я отказываюсь? – удивился Иван. – Пока что никто мне этого сотрудничества не предлагал.

– Но вы ведь слышали наш разговор? – подал голос Шараев. – Слышали мы всего ничего, а поняли ещё меньше.

– А яблоки зачем украли`? – Пошутили, – усмехнулся Царевич. – Эка невидаль, пуд яблок. – Да где пуд, – запротестовал Кляев, – там и десяти килограммов не было. А вы стрельбу открыли по хорошим людям. Мордоворотов на нас натравили.

– Врут они всё, – крикнул со своего места Самоедов. – Они ещё вчера меня по поводу яблок пытали, грозили самосудом и милицией.

– Кто вам рассказал про яблоки? – Лариса Сергеевна, – не моргнув глазам, соврал Царевич. – Я, разумеется, не поверил. А кто бы поверил на моём месте.

– Я говорил вам, что нимфе доверять нельзя, – негромко бросил Бердов. – Она запрограммирована на любовь к Царевичу.

– Но не убивать же её за это, – огрызнулся Костенко. – Никто не собирается её убивать, – возразил Шараев. – Ларису мы перепрограммируем в вакханку, а нимфу Лесси выведем из игры с помощью Вепря и Михеича. – Но позвольте, – запротестовал Бердов. – Тебе что же, Сан Саныч, мало Иштар-Кибелы, и ты собираешься воскрешать ещё и Вакха-Осириса?

– А почему бы нет, – горделиво вскинул мефистофелевскую бородку Шараев. – Нам нужна «крыша», а надёжнее богов никто нас во второй реальности прикрыть не сможет.

Царевичу стало плохо, и уже в неведомо какой раз он почувствовал, что теряет разум. Более того, возникли сомнения, что этот разум у него вообще когда-то был. Иван уже не был уверен, что родился он в Советском Союзе, состоял в пионерах и комсомольцах, свято верил в идеалы коммунизма, чтобы в свой срок столь же свято поверить в идеалы либерализма, но уже совершенно в другой стране, под названием Российская Федерация. Сам по себе такой кульбит не мог, естественно, не отразиться на его психическом здоровье, и Иван охотно признавал, что проблемы у него действительно есть. Но простите, как в таком случае называть сидящих перед ним адептов Иштар-Кибелы, готовых воскресить ещё и Осириса-Вакха для крышевания собственных интересов? Причём по внешнему виду эти люди не тянут на сумасшедших. Конечно, бизнес есть бизнес, и ради денег можно поменять идеологию, но в этом холле речь шла о метаморфозах совершенно иного порядка, недоступных Царевичеву разумению, а потому он и задал свой вопрос, вполне уместный, как ему казалось, в данных обстоятельствах:

– Скажите, я сошёл с ума или это вы психи?

Громко заданный Царевичем вопрос повис в наступившей тишине. Похоже, присутствующих он поверг в искреннее изумление. Решались ведь, можно сказать, насущнейшие вопросы производственного цикла и вдруг в деловую беседу влезает посторонний человек и ставит всех в тупик наивностью и незнанием предмета. – Стыдно, Царевич, – лениво протянул Шараев. – Ты рассуждаешь как совковый обыватель, напуганный перспективой, вдруг открывшейся после ликвидации железного занавеса.

– А при чём здесь железный занавес?

– А при том, что ещё каких-то десять-пятнадцать лет назад такие понятия как бизнес, акция, маркетинг, дилер и прочие были для нас ересью и бредом, а теперь мы купаемся в этом как рыба в воде.

– Я всё-таки считал, что есть разница между вампиром и банкиром, – почесал затылок Царевич.

– Нет между ними никакой разницы, – неожиданно поддержал Шараева Васька Кляев. – Все они одним миром мазаны.

– Ну, вот видишь, – развел руками Сан Саныч, – пролетариату всё едино, что банкир, что вампир. Пообвыкнут, притерпятся и будут жить тихо-мирно. Время железных занавесов прошло, Иван, и то, что ещё вчера было бредом сивой кобылы, сегодня становится реальностью. Тебя смущают молодильные яблоки из Кощеева сада, но ведь еще вчера для тебя такой же экзотикой был фрукт киви, да мало ли всякой всячины, произведённой невесть где, появилось за последние годы на наших прилавках.

– Ваши яблоки – это наркотик, – возмутился Кляев. – А водка? – ехидно полюбопытствовал Шараев. – Водка разве не наркотик? А ты, пролетарий, её пьешь. Молодильные яблоки стимулируют организм и раздвигают горизонты привычного бытия. Однако если наш Минздрав признает их вредными для здоровья, то мы, как законопослушные граждане, немедленно прекратим их поставки. Пока же, по нашим наблюдениям, от молодильных яблок еще никто не пострадал, скорее наоборот: для многих, как для Самоедова, их потребление обернулось бесспорным благом. Разумеется, мы не афишируем свои связи со второй реальностью, дабы не нагнетать ненужные страсти, но и не в последнюю очередь для того, чтобы не допустить к делу, таящему в себе неисчислимые возможности, конкурентов из сопредельных стран. Ты же патриот, Царевич, неужели мы должны прикрыть прибыльное дело, сулящее нашей Родине миллиарды и миллиарды долларов и статус, быть может, единственной супердержавы. Хватит уже нам плестись в хвосте у разворотливых янки. Пора внедрять в мировой бизнес своё ноу хау, и использовать наши новейшие технологии на благо России и мировой цивилизации. Мы сейчас на острие прогресса, так неужели же дрогнем сердцем, неужели ударимся в истерику, испугавшись вампиров, вакханок, нимф, леших и прочих практически безобидных существ второй реальности, которые оказываются всего лишь материализацией наших с вами подсознательных страхов. Да, мы первопроходцы и нам трудно, но ведь кто-то должен быть первым. А что до сумасшествия, Иван, так ведь реальность нам даётся в ощущениях. Для наших предков летящий в небе самолёт был сказкой, а вот Змей Горыныч – реальностью. Инспектор ГИБДД был бы для них силой мистической, ужасной совершенно непонятной, повелевающей железными монстрами, а вот леший – всего лишь хозяином соседнего леса, которого следует подмазать, чтобы под ногами не путался. – Так ведь гаишник с жезлом – это жизнь, – возмутился Кляев, – а леший – сказка. – А ты дай гаишнику десять долларов, и он мигом превратиться в миф, испарившись с твоего пути, точно так же как и леший, которого предусмотрительные люди ублажали, выходя на лесную дорогу.

Вообще-то Царевич прекрасно знал, что красноречию Сан Саныча Шараева мог бы позавидовать сам Цицерон. Сказывалась школа агитпропа и десятилетие беспорочного служения коммунистической идее. Шараев был старше Ивана на десять лет и на целую эпоху. Очень трудно было вот так сразу опрокинуть железную логику его рассуждений. К тому же теория о мифическом происхождении гаишника страшно понравилась Царевичу, который немало понес ущерба от этих Церберов российских дорог в те времена, когда крутил баранку своей машины. К сожалению, Иван слабо владел системой заклинаний и жутко баялся попасть впросак при даче взятки должностному лицу. А по Шараевской теории выходило, что боялся он зря. Законы общественно-государственного устройства одинаковы, что в Берендеевом Царстве, что в Российской Федерации – подмазывать надо, чтобы вертелось.

Торговцы молодильными яблоками потеряли, казалось, к своим пленникам всякий интерес, во всяком случае, никто не мешал Царевичу обдумывать только что состоявшийся разговор. Ивана вместе с Васькой оттеснили куда-то в угол и оставили там сидеть на стульях под присмотром двух амбалов. Кляевский маузер Костенко бросил тут же на столике, буквально в десяти шагах от пленников, и Васька то и дело косил глазами на ствол, отвлекая тем самым Царевича от мучительных размышлений. На Кляева Шараевские рассуждения особого впечатления не произвели, считать гаишников мифом он категорически отказался и теперь изыскивал средства к сопротивлению и бегству. Царевич, наконец, тоже озаботился поднявшейся вокруг суетой.

Софа и кресла куда-то исчезли, а в центр помещения выдвинулся то ли из-за стены, то ли из тёмного угла черный деревянный ящик, разукрашенный резьбой и жёлтым металлом, надо полагать золотом. Гроб не гроб, саркофаг не саркофаг, но нечто явно погребального вида. Очень может быть, это и было последним вместилищем фараона Тутанхамона, а точнее его копии-мумии, воссозданной в натуральную величину с помощью Мишки Самоедова. Зачем почтенной публике вообще понадобился фараон, Царевич не знал, а спросить было не у кого. Культовое сооружение опустело, лишь в самом углу остались сиротливо сидеть Царевич с Кляевым. Даже охранники-амбалы куда-то исчезли, к немалому удивлению подконвойных. Кляев наконец-то сумел добраться до своего маузера и спрятал его под куртку.

Лампы стали гаснуть, зато по четырём углам в огромных медных чашах вспыхнул огонь. Похоже, здесь готовилась религиозная церемония, участвовать в которой у Царевича не было ни малейшего желания. Кляев заметался в поисках выхода, и Иван охотно к нему присоединился. Увы, их старания не увенчались успехом: дверь куда-то исчезла, кругом были сплошные стены, никак не реагировавшие на пинки и словесные угрозы пленников.

В гробнице становилось жутковато и темновато, огонь, горевший по углам, освещал лишь стены с нарисованными на них ужасными существами, в которых Царевич, наконец, узнал египетских богов, виденных прежде лишь в книгах по атеистическому воспитанию, а центр помещения утопал во мраке. – Надеюсь, они не собираются приносить нас в жертву? – высказал опасение Кляев.

Царевич тоже надеялся, но стопроцентной уверенности у него не было. От этих психов можно было ждать чего угодно. Ивану вдруг стало обидно, что его, видного российского писателя, автора десятка книг, принесут в жертву не то египетской, не то малоазийской богине, давно уже потерявшей всякое влияние в небесных сферах и известной лишь узкому кругу историков и литераторов.

Сам Царевич знал о Кибеле только то, что ей служили жрецы-кастраты, оскоплявшие себя во славу богини и в память о боге Аттисе, который доводился богине сыном. Меж Кибелой и Аттисом вышла очень сомнительная и некрасивая история, подробностей которой Царевич не помнил и сейчас мучительно морщил лоб, пытаясь воскресить в памяти перипетии забытого мифа. Кажется, этот Аттис был быком, а саму Иштар-Кибелу изображали в виде коровы. А вообще-то Исида, Иштар и Кибела, это три разные богини и три разных культа, которые свели один во времена заката Римской империи, дабы не запутать окончательно несчастного обывателя, у которого от обилия богинь и богов ум заходил за разум.

В помещении становилось жарковато и душновато, Царевич расстегнул куртку, но снять её почему-то не решился, а может, просто не успел, поскольку противоположная стена вдруг раздвинулась, открыв черный как сажа провал. Кляев дёрнулся было в образовавшееся невесть по чьей воле отверстие, но, убоявшись факелов, вспыхнувших в глубине провала, быстренько вернулся назад. Процессия, состоящая из десяти закутанных в чёрную материю фигур, втянулась под своды гробницы и окружила саркофаг фараона. То ли от факелов, то ли ещё по какой-то неведомой причине, но в гробнице стало гораздо светлее, и Царевич без труда узнал в стоящей ближе всех к саркофагу женщине Ирину Аркадьевну Полесскую, которая вдруг затянула заунывную песню на незнакомом Царевичу языке. Из провала стали подтягиваться ещё какие-то личности, но уже в цивильных костюмах, числом около десятка, среди которых Царевич опознал Мишку Самоедова, Валерку Бердова и Николая Васильевича Синебрюхова, мужа нимфы Лесси, а точнее Ларисы Сергеевны, которого Царевич знал постольку, поскольку тот был одним из ближайших помощников Костенко. Мишка с Валеркой остановились буквально в пяти шагах от Царевича, остальные мужчины выстроились вдоль стен. Иван опознал ещё и рыжего охранника, да и все остальные были, кажется, из окружения мафиози. Пока Полесская демонстрировала свои весьма скромные вокальные данные, её спутницы освобождались от чёрных одежд, являя изумлённым взорам обнажённые тела.

– Срамота, – высказал своё мнение о происходящем Васька.

Царевичу представление пока что нравилось, правда, докучал дым, заполнивший помещение. Этот дым и помешал Ивану сразу опознать среди кружившихся вокруг саркофага голых особ Наташку Бердову и Ларису Синебрюхову.

Полесская голосила всё громче и громче, переходя временами на визг. Царевич хоть и морщился от этого визга, но всё же был благодарен Ирине Аркадьевне за то, что та не спешила разоблачаться до полного безобразия, в том смысле, что вид голой матроны пятидесяти лет всё-таки слишком сильное зрелище для нашего не склонного к нудизму народа.

– Это что же будет? – спросил шёпотом Кляев у Самоедова, стоящего рядом и отчего-то дёргающегося.

– Камасутра оживления, – также шёпотом ответил Мишка. – Фараона, что ли, оживлять будут? – не отставал заинтересованный Кляев. – Фараон – это живое воплощение Осириса, – пояснил Мишка. – Воскреснув, Вакх-Осирис выберет жену Исиду-Кибелу среди беснующихся вакханок.

Вакханки же бесновались всё сильнее и сильнее, что беспокоило уже не только Кляева, но и знакомого с мифами Древней Греции Самоедова. Царевич тоже припомнил, что эти древнегреческие особы, если верить тогдашним сплетням, впав в экстатическое состояние, порвали на куски опрометчивых героев, вздумавших пуститься с ними в пляс во славу Вакха.

– Эти порвут, – согласился с Царевичем и с мифом Васька Кляев.

Валерка Бердов пока помалкивал, но то ли от духоты, то ли от жутковатого зрелища лицо его стало покрываться мелкими бисеринками пота. Рыхловатый Синебрюхов, человек ещё далеко не старый, но явно чуждый спорту, напуганный прыжками и воплями вгоняющих себя в истерику женщин, медленно отступал в угол, на его физиономии яркими красками было написано желание, уйти отсюда и как можно скорее.

– Этого-то, зачем пригласили? – кивнул в его сторону головой Царевич. – Сам вызвался, – недовольно буркнул Бердов. – Не захотел отпускать жену одну в незнакомой компании, идиот. – А Костенко где? – У каждого своя роль. – А спектакль кто готовил? – Ираида, кто же ещё, – ответил за писателя художник Самоедов. – Ну, ждите теперь авангарда, – усмехнулся Царевич.

Видимо Самоедов с Бердовым тоже ничего хорошего от представления не ждали, поскольку лишь вздохнули синхронно в ответ на Царевичево замечание. Зато неожиданно для всех взвизгнул Синебрюхов, чем вызвал всплеск ярости у вакханок. Несчастного мужа Ларисы Сергеевны впихнули в центр круга, и он буквально утонул там, в разгулявшейся женской плоти. А, между прочим, кричал Синебрюхов по делу, ибо крышка позолоченного саркофага стала подниматься, а потом и вовсе отвалилась в сторону. Что же касается фараона, то он восставал из гроба поэтапно, под совершенно уже нестерпимый для ушей визг Ираида и её вакханок. Кажется, сверкнула молния, а может быть даже не одна, но Царевичу стало не до фараона и сопровождающих его воскрешение атмосферных явлений, на него насела вакханка Наташка с самыми наглыми и непристойными требованиями.

А в гробнице творился уже ад кромешный, точнее началась та самая камасутра, которую столь неосторожно описал в своём романе Валерка Бердов. Кажется, это он вопил в углу, насилуемый расшалившейся вакханкой. С Синебрюховым творилось нечто ужасное, он прямо на глазах изумлённой публики обрастал шерстью, превращаясь, если судить по гнутым рожкам на голове, то ли в козла, то ли в сатира. В центре безумного круга метался Васька Кляев и палил в потолок из маузера, отпугивая вошедших в раж вакханок. Царевич и рад был бы ему помочь, но Наташка вцепилась в него взбесившейся кошкой, а глаза у неё при этом горели как у оголодавшей пантеры. Иван начал уже потихоньку сдавать под напором ополоумевшей ведьмы, но тут ему припомнился подслушанный в доме у Костенко разговор и собственный сон, виденный прошлой ночью. Царевич в миг покрылся холодным потом и, оторвав от себя Наташкины руки, отскочил к стене. Вакханка страшно обиделась на такое к себе отношение со стороны Царевича и действительно стала превращаться в пантеру, к ужасу не на шутку струхнувшего от такой метаморфозы Ивана, издавшего от большой, видимо, растерянности победный вопль: – Спасайся, кто может.

Царевич уцелел только потому, что стена, на которую он опирался, вдруг рухнула, и в образовавшийся провал хлынули существа, внешне вполне напоминавшие вакханок, однако, судя по всему, настроенные к ним крайне враждебно. По Ивану прошлись чьи-то босые ноги, но он на это даже не обиделся, а, перевернувшись на живот, стал по-пластунски удаляться с поля сражения. За его спиной визжали с удесятерённой энергией, неслись вопли и хрипы, а из всех доносившихся из гробницы слов Царевич разобрал только одно – «фурии».

Преодолев ползком метров двадцать, Царевич приподнялся сначала на четвереньки, а потом на задние конечности. Впереди горел свет, и Иван, держась рукой за стену, двинулся из кромешного мрака навстречу источнику жизни, тепла и благополучия. В небольшом, видимо подсобном, помещении сидели Костенко и Шараев, с бледными вытянувшимися лицами, и прислушивались к визгу, несущемуся из глубины гробницы.

– Ну что, гады, съели, – громко крикнул Царевич, распахивая ударом ноги дверь настежь. – Фурии там убивают вакханок. Короче, уносите ноги.

Костенко с Шараевым Царевичеву совету вняли, и вяло затрусили по коридору к выходу. Боявшийся заблудиться в бомбоубежище Иван двинулся вслед за перепуганными бизнесменами. Бежали, впрочем, недолго, от силы минуту. Опознавший местность Царевич, растолкав мафию, первым вывалился из люка на свет божий и устало присел на валяющуюся посреди недостроенного сарая чурку.

– Что там было? – спросил Шараев, с трудом переводя дух.

Царевич хотел выругаться матом, но не успел, люк стал приподниматься, напугав до полусмерти Костенко, отпрыгнувшего шустрым зайцем в сторону. Из отверстия показалась сначала голова, а потом и тело Васьки Кляева. Вот кто ругался

так ругался, дрожащими руками застёгивая штаны. Следом за Васькой выполз Валерка Бердов. Вид писателя был ужасен. Этот даже штаны не смог застегнуть, поскольку рука у него была вывихнута на сторону, а тело кривизной напоминало средне-азиатский кустарник саксаул.

– Кто придумал эту камасутру? – потрясал Васька чудом спасённым маузером. – Я вам сейчас, гады, пасть порву!

– Индусы, – ответила за Бердова возникшая в люке голова Самоедова. – Я вам покажу индусов, кришнаиты, – надрывался Васька. – Я вас в бараний рог согну, маньяки сексуальные, и заставлю так ходить всю оставшуюся жизнь.

Что касается Бердова, то с угрозами в его адрес Кляев, кажется, запоздал. Камасутрова поза явно оказалась не под силу известному писателю. Согнуть-то его вакханки согнули, а вот разогнуть то ли не успели, то ли не захотели.

– А Синебрюхов где? – спросил Костенко, с ужасом глядя на Бердова. – Блеет ваш Синебрюхов стареющим козлом, – в сердцах плюнул Васька. – Как козлом? – дернулся бизнесмен.

– Натурально, – пожал плечами Васька. – Стоит весь такой рогатый из себя и блеет.

– Это вакханки его в козла превратили, – пояснил Самоедов, который, кажется, не сильно пострадал во время устроенной Ираидой Полесской церемонии. – Я говорил, что его надо было яблоками покормить, прежде чем к вакханкам выпускать. Оплошал он в ответственный момент, ну а у этих стерв разговор короткий, раз не можешь, значит, козёл. – Кто козёл? – рассердился Шараев. – Ты что несёшь? – Я тебя умоляю, Сан Саныч, – взвизгнул Самоедов. – Нашли, кому доверить дело – Ираиде! Вот и расхлёбывайте теперь.

– Позвольте, – вскинулся Костенко. – У Синебрюхова ключи от сейфа с чёрным налом. – Плакали твои денежки, бизнесмен, – зло захохотал Васька. – С козла теперь взятки гладки.

Из люка так никто больше и не появился, хотя по расчётам Царевича в бомбоубежище осталось кроме Синебрюхова еще шесть мужиков. Костенко был не на шутку встревожен отсутствием своих охранников и поминутно заглядывал в устрашающий зев колодца.

– По-моему, их фурии в баранов превратили, – припомнил Кляев. – Особенно Рыжий был хорош, весь в золотом руне.

Царевич тоже заглянул в люк и прислушался. Внизу было тихо-тихо, как в гробнице. Непонятно было, куда делись фурии и вакханки, но не приходилось сомневаться, что в бомбоубежище их уже нет. – Ваша гробница соединена с городским подземным лабиринтом? – спросил Иван у Костенко.

– До сих пор мы думали что нет, но раз сюда прорвались фурии, то теперь гробница, безусловно, связана с лабиринтом, а значит, и со второй реальностью. – На кого работают фурии?

– На Веронику. – Точно, – подтвердил Кляев. – Я опознал Верку среди этих баб. Но как они дрались, е мое, это же каратэ и айкидо в одном флаконе. Костенковские амбалы разлетались, как легкокрылые бабочки.

Иван среди фурий своей бывшей жены не опознал, как-то не до того было, а теперь и вовсе обрадовался, что вовремя убрался с её дороги, ибо в какой бы там связи не находились Верка с Вероникой, Царевичу на их доброе расположение рассчитывать не приходилось.

– Надо бы проверить, что там и как, – сказал Иван, кивая на люк.

Его слова не вызвали у присутствующих прилива энтузиазма. Впрочем, Валерку Бердова, учитывая его близкое к инвалидному состояние, Царевич и не приглашал. А все остальные пребывали в благородной задумчивости, из которой их вывел только бодрый лозунг, озвученный Кляевым: – Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Васькин героический порыв не был оставлен без внимания Шараевым и Костенко, видимо издатель и мафиози боялись отпустить своих недавних пленников без присмотра бродить по неведомым дорожкам. Кроме всего прочего, как заподозрил Царевич, сейф с чёрным налом, ключи от которого хранились у Синебрюхова, находился, скорее всего, в бомбоубежище.

Кляев, нацелив в пустоту ствол маузера, первым спустился в преисподнюю, Царевич взволнованно дышал ему в затылок, Костенко и Шараев держались у Ивана за спиной, а замыкал шествие подключившийся в последний момент к следопытам Мишка Самоедов.

До саркофага добрались без происшествий. Холл был пуст, если не считать коровы, козла и рыжего барана, которые радостно замычали и заблеяли навстречу освободителям, приведя тех в сильнейшее замешательство. Царевич хоть и слышал уже от Кляева и Самоедова о метаморфозах случившихся в бомбоубежище, но всё-таки, увидев чудо воочию, был потрясён до икоты. Особенно хорош был баран, рослый, упитанный, с золотистой длиннющей шерстью, которую Васька недаром назвал золотым руном. – А шерсть ведь и правда золотая, – прошептал в ужасе и восхищении Мишка Самоедов

– Быть того не может, – Шараев самолично ощупал барана и даже попытался вырвать одну шерстинку из его богатой шубы.

Царевич разглядывал стены гробницы. К его немалому удивлению, они были абсолютно целы, и кроме потайной двери, через которую сюда и проникли следопыты, никаких отверстий больше не наблюдалось. Стена, пропустившая фурий, выглядела абсолютно так же, как и до начала церемонии, даже Самоедовская роспись сохранилась в прежнем своём устрашающем виде. Вот только саркофаг был пуст. Конечно, фараона могли и вытряхнуть из его последнего убежища во время драки, но Иван, тщательно осмотревший всё помещение, никакой мумии не обнаружил. Оставалось только предположить, что либо фараона похитили фурии, либо его унесли вакханки, спасая от разъярённых соперниц. – Интересно, – задумчиво протянул Самоедов, – а это животное здесь откуда?

Костенко с Шараевым, кружившие вокруг золотого барана, как по команде вскинули головы и уставились на корову. Корова смотрелась не ахти как авантажно. Чем-то она неуловимо была похожа на Ирину Аркадьевну Полесскую, хотя чем именно, Царевич затруднился бы ответить. Ну, разве что костлявостью и нехорошими нервическими огоньками в глазах. Кляев, заметил вскольз, что выгоднее козла доить, чем эту усохшую стерву.

Козлом вплотную занялся Костенко. Тот, однако, оказался шустрым и не давался в руки неповоротливому мафиози. Пытаясь ухватить его за рога, Леонид Петрович с размаху врезался в саркофаг, едва не разнеся в щепы сделанный из крепчайшей древесины ящик. Саркофаг, впрочем, устоял, а на лбу мафиози образовалась изрядная шишка. Костенко буквально взвыл от боли и обиды:

– Отдавай ключи, гад, рога пообломаю.

Козёл отпрыгнул в сторону и проблеял довольно разборчиво: – Ключи у Бееееердова, у Валеееерки ключи.

– Мама миа, – ахнул Самоедов. – Так он говорящий!

Костенко вместо того, чтобы удивиться заговорившему козлу, бросился в соседнее помещение, где был расположен сейф. Сейф был пуст, что повергло бизнесмена в шок.

– И много было денег? – спросил Кляев, заглядывая в сейф и выгребая оттуда два пистолета, свой и Царевичев.

Оглушённый потерей денег Костенко манипуляций Василия даже не заметил, да и зачем ему были два чужих пистолёта, если собственные потери оценивались, по меньшей мере, в миллион долларов. Именно такая сумма, по словам Шараева, лежала в сейфе наличными.

– А я-то думал, чего это его так искорёжило, – усмехнулся Кляев.

На мафиози не было лица. Шараев тоже выглядел растерянным. Царевичу пришло на ум, что Бердов похитил не только миллион наличными, но и ещё что-то жизненно важное для обоих бизнесменов.

– Ну, Бердов, гад, – злобно прошипел Костенко, – на куски порву. Где Роман? – Блеет, – развёл руками Самоедов.

Костенко в горячке, видимо, запамятовал, в кого превратились его верные шестёрки, и теперь растерянно чесал затылок. Валерка Бердов учёл всё, в том числе и нынешнюю слабость мафиози, потерявшего значительную и самую мобильную часть своей гвардии. В уме Валерке не откажешь, так же как и в быстроте реакции. Шутка сказать, провернуть такую сложную операцию по изъятию ценностей в то время, когда вокруг творился форменный бедлам. – Нам пора, – сказал Кляев и подмигнул Царевичу. – А корову вы молодильными яблоками покормите, глядишь, это пойдёт ей на пользу.

Никто бывшим пленникам препятствий не чинил, и они без приключений выбрались наверх. Бердова в сарайчике, разумеется, уже не было. Да и какой дурак, украв миллион, станет дожидаться, когда его поймают.

Милицейский Уазик сиротливо стоял у сторожки. И стоял, между прочим, в полной сохранности, поскольку мафия была, видимо, настолько уверена в своём превосходстве над двумя лохами, что не удосужилась даже произвести обыск в машине. Кляев первым делом проверил сумку и сообщил Царевичу, что всё цело: и консервы, и патроны с серебряными пулями, и даже молодильные яблоки.

– Ну и что ты обо всём этом думаешь? – спросил Кляев, заводя мотор. – Самое умное в нашем положении, принимать всё как есть, не пытаясь проанализировать ситуацию в рамках привычной для нас логики, иначе мы просто свихнёмся.

Кляев только кивнул головой, выворачивая на столбовую дорогу. После недолгих раздумий и не без дрожи в коленях, Иван предложил Кляеву съездить к Верке:

– Сдаётся мне, что Валерка именно к ней побежит со своим миллионом. – Почему?

– Потому что она из конкурирующей фирмы. – Я бы на его месте просто слинял за границу. – Для этого нужно время, а потом, что для нечистой силы эта самая граница? – По-твоему, они по всему миру орудуют? – усомнился Кляев.

– Воображаемый мир, он и в Африке воображаемый мир. – Ты что, хочешь сказать, что они лабиринт уже до Африки прорыли? – Да не роют они его, Вася, это воображаемый лабиринт. То есть канализация, недостроенная овощная база, даже эта их гробница, это всё реально существующие объекты, но, кроме того, к ним примыкают сооружения, созданные воображением, и попадает туда только тот, кто ест молодильные яблоки. Во всяком случае, мне так кажется.

– Скушал яблоко и отправляйся куда хочешь? – удивился Кляев. – В том-то и дело, что далеко не всё от тебя зависит по той причине, что не только ты строишь вторую реальность, но и множество других людей с воспалённым воображением делают то же самое, и всё это, накладываясь на реальную нашу жизнь, порождает полный бедлам.

Васька, глядя на родную, щербатую, до боли знакомую дорогу, угрюмо переваривал только что полученную от Царевича информацию. Да и было, честно говоря, над чем подумать. Иван, разумеется, не был против расширения горизонта, но только без помощи стимуляторов в виде молодильных яблок. Что бы там ни говорил красноречивый Сан Саныч, а молодильные яблоки, это, скорее всего, зло, хотя природа этого зла пока что не до конца была понятна Царевичу.

Веркин дом смотрелся никак не хуже Самоедовского. Иван был здесь только однажды, причем с визитом далеко не дружеским, после которого дал страшную клятву, никогда не переступать порога квартиры своей бывшей жены. И очень может быть, сдержал бы слово, кабы не крайняя необходимость, связанная с выполнением гражданского долга.

– Как хочешь, Иван, но я с тобой не пойду, – завздыхал Кляев. – Твоя Верка и раньше была не сахар, а уж став фурией и вовсе превратилась в натуральную стерву.

Тугая пружина, безжалостно орудуя тяжелой дверью, с ускорением втолкнула непрошенного гостя в чужой мир. Верка жила на третьем этаже, а потому Царевич не стал пользоваться лифтом. Трудный подъем должен был утихомирить нервическую дрожь в конечностях и помочь составить план предстоящего разговора.

Дверь ему открыли сразу и, против ожидания, впустили в квартиру без предварительного собеседования и требования назвать пароль. Пароля, разумеется, Царевич никакого не знал, но зато прямо с порога защёлкал каблуками. Ибо и обстановка и атмосфера в квартире указывали на то, что Иван попал в военный штаб, готовящий операцию то ли стратегического, то ли тактического плана, с далеко идущими последствиями. Открывшие ему дверь фурии были вооружены пистолетами неизвестной системы, которые устрашающе колыхались у обтянутых в чёрную кожу крутых бёдер. Не то, чтобы Иван совсем оробел, но легкое головокружение почувствовал. И надо признать, что гостю было от чего впадать в лёгкий шок. Вполне недурная и современная квартира его бывшей супруги превратилась в соответствии с неведомыми Царевичу законами в настоящий дворец с такими высокими потолками, что растерявшийся писатель не сразу дотянулся до них взглядом. Не шибко объемистый прежде коридор трансформировался в обширную прихожую, превышающую прежнюю кубатуру раз в двадцать как не более. Прихожая не пустовала: кроме двух фурий-привратниц, здесь же располагалась охрана из десятка устрашающего вида гоблинов с автоматами Калашникова в руках. Гаубиц Иван не заметил, но гранатомёты у охранников были. Смертоносное оружие нацелилось было незваному гостю в живот, но, к счастью, фурия-блондинка жестом остановила неразумную охрану. Вообще-то Иван и раньше был о гоблинах невысокого мнения и честно излагал это мнение в своих романах, но действительность превзошла все его ожидания. Эти ребята были уродливее, чем он о них думал, и гораздо меньше ростом. Впрочем, и этих габаритов вполне хватило, чтобы справиться с нехилым российским писателем в одиночку. В противовес гоблинам фурии были чудо как хороши, что блондинка, что брюнетка. Талии осиные, ноги длинные, бедра крутые, а уж о бюстах и говорить нечего. Кроме всего прочего от фурий исходила такая аура уверенности и силы, что Царевич, уже видевший их краем глаза в драке, невольно поёжился.

Шикарная прихожая, украшенная шитыми серебром и золотом гобеленами, наводила на мысль, по меньшей мере, о тронном зале в том месте, где у Верки был просто зал. И, в общем, Царевич в предположениях не ошибся. Более того, в зале действительно был трон из чистого золота, украшенный изумрудами невероятной величины. А убранство этого зала навело Ивана на мысль, что всё это он где-то уже видел, и даже не столько видел, сколько описал. Пошевелив извилинами, Царевич пришёл к выводу, что находится он в том самом дворце, который его герой по имени Иван из «Жеребячьего копыта» отбил у чудища болотного Мокрухи и подарил ведьме Веронике за помощь, оказанную в борьбе с бабой Ягой. Собственно, всю эту историю с Мокрухой и его дворцом Иван выдумал после очередной ссоры с Веркой, которая потребовала улучшения жилплощади. Ей, видите ли, надоело жить в хрущобе и лаяться с малокультурными соседями по поводу вечной грязи на лестнице.

Царевич, разумеется, не возражал против переезда в новую квартиру, но, увы, как давно уже замечено, наши возможности не всегда совпадают с нашими желаниями. И надо сказать, что Верка была польщена оказанным ей вниманием, в том смысле, что согласилась принять в дар от Царевича воображаемый Мокрухин дворец взамен квартиры улучшенной планировки. Тогда они помирились, правда, ненадолго. Аппетиты у Верки росли и даже подаренный всё тем же витязем Иваном дворец другого сказочного отморозка Киндеряя её уже не удовлетворил.

Тронный зал был пуст, фурии оставили Царевича наедине с его реализовавшимися фантазиями и испуганными мыслями по этому поводу. Ивану вдруг пришло на ум, что Верка-Вероника не хочет больше быть столбовой дворянкой, а возжелала стать владычицей если не морскою, то всего Берендеева царства, а Ивану, чего доброго, придётся по законам сказочной логики выполнять все капризы взбалмошной «старухи». А между тем, у Царевича нет ни золотой рыбки, ни силушки богатырской для реализации бредовых фантазий свихнувшейся супруги.

Царевич ждал выхода Вероники если не в злате и серебре, то в змеиной коже с барабанным боем и нарядной свитой, но вышла Верка в старом халате и с мокрыми волосами, которые она тут же на глазах Ивана стала сушить феном. Это был акт то ли высочайшего доверия, то ли монаршего презрения к забредшему не вовремя неудачнику-мужу.

– Как всё это понимать? – кивнул Царевич на увешанные гобеленами и старинным оружием стены.

– Совершенно с тобой согласна, – Верка как ни в чём не бывало уселась на трон, выставив напоказ обнаженные чуть не по самые бёдра ноги. – Эта хрущоба не соответствует моему новому статусу, не говоря уже о тайных желаниях. Может, по-твоему, молодая, энергичная, полная сил женщина чувствовать себя уютно в развалюхе, где всего-то три десятка комнат и нет ни бассейна, ни сада?

Царевич засмеялся, ему почему-то показалось, что бывшая супруга пошутила. Однако недовольный взгляд, брошенный с трона, прервал неуместное веселье. Оказывается, Верка говорила совершенно серьёзно. Впрочем, очень может быть, что пред Царевичем сидела не жена Верка, а плод его грез и идиотского стечения обстоятельств – Вероника. С бывшей супругой Иван быстро бы нашёл общий язык, в том смысле, что сказал бы ей пару ласковых и послал бы в дальние комнаты, а вот с ведьмой Вероникой, повелительницей фурий и гоблинов, дело обстояло куда сложнее. Царевичу не хотелось превращаться ни в барана, ни в козла. А потому Иван высказался витиевато: и дворец, мол, очень хорош и вообще все знакомые умерли бы от зависти, узнав, что Вера Михайловна с удобствами расположилась в помещении под тысячу квадратных метров.

– Какие такие знакомые? – нахмурилась хозяйка. – Уж ни Кабаниху ли ты имеешь в виду?

– А хоть бы и Кабаниху. Живёт в однокомнатной…

При этих словах Верка аж подпрыгнула на своём троне: – Однокомнатной! Да у неё два дворца: один у Звонкого ручья, другой у Лебяжьего озера.

– А как же избушка на курьих ножках? – растерянно произнёс Царевич. – Избушка – это экзотика, музейная реликвия, – раздраженно махнула рукавом Верка. – Тебе ли этого не знать.

Честно говоря, Царевич действительно был не в курсе, ни о каких дворцах бабы Яги, а уж тем более Кабанихи в его «Хронике Берендеева царства» не было и речи.

– У тебя тоже два дворца, – развёл руками Царевич, – Мокрухин и Киндеряев.

– Какой же ты негодяй, Ванька, – захлебнулась в негодовании Верка. – Ведь знаешь же, что Киндеряй отобрал у меня дворец и издеваешься. Какой ты после этого царевич, ну натуральное же быдло.

– Как отобрал? – ахнул Иван, привычно не обращая внимания на ругань жены. – Быть того не может. Я же его послал аж за тридевять земель, он же, гад, собственной кровью скрепил дарственную. У меня свидетели есть. Тот же Малюта Селютинович. – Малюта родной дядя Киндеряя, – махнула рукой Верка. – Они и в том и в этом мире играют в одну дуду.

– Подожди, – наморщил лоб Царевич. – Малюта в этом мире зовётся Селюниным, а Киндеряй у нас кто?

– Так Костенко же, – пыхнула новой порцией гнева Верка.

Дал маху в своё время писатель Царевич. Но кто же знал, что выжига и доносчик Селюнин, который жил себе, поживал в самой обычной хрущобе, окажется родным дядей самого Леонида Петровича Костенко. Хотя Кляев намекал как-то Ивану, что Селюнин в советские времена был то ли фарцовщиком, то ли цеховиком и денег у него не считано. Царевич относил слова Васьки на счёт дворовых сплетен, где каждый непьющий мужик всенепременно агент КГБ, либо Антанте продался. Потому как никаких иных причин вести трезвый образ жизни у русского человека нет и быть не может.

– А Кощей в нашем мире кто? – Пока не знаю, – дёрнула плечом Верка. – Он пока ничем себя не проявляет ни в том, ни в этом мире.

Царевич этому обстоятельству не очень удивился, поскольку и в его романах Кощей Бессмертный хоть и упоминается частенько, но в качестве полноценного образа отсутствует.

– Но яблоки-то Кощей тебе продаёт? – Яблоки он стережет пуще глаза. Но их у него, тем не менее, регулярно воруют. Ворует их Малюта Селютинович, и гоблины в стороне не остаются. Есть и другие каналы. Селютинович, как я тебе сказала, работает на Киндеряя, а гоблинов приручила я. Но сейчас у меня большие проблемы, Иван. Киндеряй, захватив дворец, перерезал мне дорогу к Кощееву саду через Драконий лес, а Наташка, стерва, перехватывает моих гонцов у Лебяжьего озера. Я несу убытки и материальные и в живой силе. Хорошо хоть фурии пока на моей стороне.

– Ты их стимулируешь? – спросил Царевич, покосившись на двери. – Не будь таким меркантильным, Иван, – поморщилась Верка. – Фурии поддерживают меня исключительно из идейных соображений. Их функция – блюсти справедливость во всех мирах и во всех эпохах. И наказывать клятвопреступников. Между прочим, ты у них на крючке.

– А я-то почему? – поразился Царевич. – А кто клялся подарить мне Кощеев дворец с садом, а сам пальцем о палец не ударил, чтобы сдержать клятву.

Вообще-то человеку, находящемуся в здравом уме и твёрдой памяти слушать такие речи смешно и дико. К счастью или к несчастью, Царевич уже, похоже, потерял и ум, и твёрдую память. Иван действительно обещал нечто подобное Веронике, то есть обещал не сам Царевич, а его лирический герой, но фурии, видимо, не собирались принимать в расчет подобные тонкости.

– Они уже готовились сначала превратить тебя в козла, а потом порвать на части в качестве жертвы богини Справедливости Немезиде, но я упросила их дать тебе шанс, царевич Иван. Кощеев дворец тебе пока что будет не по зубам, так ты, в качестве первого взноса, верни мне хотя бы дворец Киндеряя. – Легко сказать, – хмыкнул Царевич.

– Позвать фурий? – вскинула правую бровь Верка. – При чём тут фурии? – увильнул от прямого ответа Иван. – Стоит ли вообще примешивать древний Рим к отечественной мифологии.

– Ты мне зубы не заговаривай, – огрызнулась Верка. – Берёшься за дело? – Да, – твёрдо сказал Царевич, решивший не спорить больше с психопаткой – себе дороже.

– Тогда пошли, – сказала Верка, поднимаясь с трона и сбрасывая халат. – Куда пошли? – слегка ошалел Иван, заглядевшись на обнаженное тело супруги, – В спальню, куда же ещё. Должна же я вдохновить тебя на подвиги.

– Вот это правильно, – сказал Царевич. – Любовь – страшная сила.

Васька Кляев, похоже, здорово притомился, ожидая Царевича, но поста не покинул, ещё раз доказав, как хорошо в нём развито чувство долга. Сидел он в Уазике не один, а с Валеркой Бердовым, вид у которого был испуганный и пришибленный. Похоже, видный российский писатель уже раскаивался, что нагрел известного всей губернии мафиози аж на миллион долларов.

– К Верке он шёл, – пояснил Кляев. – Но я его придержал на всякий случай. – Правильно сделал, – сказал Царевич, поудобнее устраиваясь на переднем сидении. – Ну, колись, коллега, зачем украл деньги?

– Бес попутал, – жалобно вздохнул Бердов. – Как увидел ключи на полу, так затмение нашло.

Очень может быть, что Валерка не врал, ибо Царевич давно примечал за своим приятелем такой некрасивый в интеллигентном человеке порок, как жадность. Но в данном случае жадность крупно Бердова подвела. Не на тех нарвался. Костенко ему этой подлянки никогда не простит. – Кому предназначались деньги? – Плата за крышу.

– А кто крышует Костенко? – Губернские чиновники и милицейские начальники. – Да, – протянул Васька, – вляпался ты, писатель. Можно сказать, на святое руку поднял – на номенклатурную ренту.

Святое или не святое, но Кляев прав, сейчас весь городской бомонд жаждет Валеркиной крови. Все выходы и входы из города наверняка уже перекрыты, а многочисленные милицейские наряды прочёсывают возможные места лежки похитителя номенклатурного общака.

– А кроме денег ты ничего не изымал из сейфа? – Нет, – как-то уж слишком поспешно отозвался Бердов. – Клянусь.

Царевич явил бы себя крупным идиотом, если бы поверил Валеркиным клятвам, но и зацепок у него не было, чтобы прихватить за жабры патентованного вруна.

– Ты знаешь дорогу к дворцу Киндеряя?

Ответил Бердов не сразу, видно что-то прикидывал в уме. Подумать ему действительно было о чём, а потому Царевич приятеля не торопил. Но с другой стороны и деваться Валерке было некуда с краденным миллионом, кроме как уходить во вторую реальность.