Иван Царевич и Серый Волк Шведов Сергей

– Логично, – согласился Кляев. – А сам-то шаньпень пьёшь? – Только и исключительно от плоскостопия, ваше благородие. Как вы в прошлый раз посоветовали.

Кажется, Валерка Бердов действительно шутил по этому поводу, но Царевич всех подробностей разговора уже не помнил. Да и чёрт с ним, с Тетерей, по лицу же видать, что он от шаньпень только здоровеет.

– Из Вельзевуловой рати никто у вас здесь не появлялся? – Слух был, – подтвёрдил Тетеря, понизив голос до шёпота. – Вроде как идёт к нам новая элита, а что за элита и какой мерою кровь нашу пить будут, про то пока никому не ведомо.

– А Кощей? – Надысь был воевода Полкан, проверял меня по службе, так он обронил между делом, что с конструктивной оппозиций у нас, значит, беда. В том смысле, что вроде как нет её.

– А на фига Долдону конструктивная оппозиция? – удивился Кляев. – Так демократия у нас, ваше благородие. А какая может быть демократия без конструктивной оппозиции, это же курам на смех, а не демократия. Воевода Полкан сильно озабочен был.

– Политологи вы, однако, с Полканом, – усмехнулся Царевич – Стараемся, ваше благородие. Нонеча не то, что давеча. Так, понимаешь, рванули к прогрессу, что от лаптей подметки поотлетали.

– Значит, о Кощее ничего не слышно? – вернул Тетерю на грешную землю Царевич. – Поговаривают, что он вроде как помер, но это, конечно, клевещут на него, потому как всем же известно, что он Бессмертный.

Разговор с всезнающим и политически подкованным лешим дал Царевичу обильную пищу для размышлений. Выходит, не соврал Малюта Селютинович насчет пустого дворца. Вот и воевода Полкан озабочен тем, что Кощей ничем себя в последнее время не проявляет, а значит, некому противостоять реформам просвещённого Долдона. А раз нет противостояния, то реформы должны успешно завершиться в короткое время, чего в принципе никогда не было и быть не может. Нет, без Кощея в этом деле никак нельзя. Конструктивная оппозиция должна гадить во время реформ и гадить как можно больше, вставляя палки в колёса прогрессистам, иначе они чего доброго понесутся с горы с такой скоростью, что в случае приземления костей не соберут.

Кляев, пользуясь подсказками Селюнина уверенно вёл машину по разбитой вдребезги дороге. Впереди, у горизонта, замаячил драконий лес, ввергший сановника-пенсионера в большое беспокойстве.

– Драконьи гнёзда здесь, – вздохнул Селюнин. – Самое запаршивевшее место в Берендеевом царстве. Первый раз я его чудом проскочил. А во второй кикиморы меня едва до нитки не обобрали.

– Прорвёмся, – оптимистично заверил Кляев. – Мне Полудурок об этих местах рассказывал.

Царевичу драконий лес почему-то сразу не поглянулся. Да, собственно, и лесам его назвать можно было лишь с большой натяжкой. Сплошь один сухостой. Разве что кое-где мелькнет зелёная ветка и тут же скроется среди почерневших словно бы обугленных стволов, окружающих узкую звериною тропу глухой неприветливой стеной. Карканье черного ворона над головой заставило Царевича вздрогнуть и вытащить пистолет из кобуры. В ответ на карканье ворона кто-то нервно и ехидно захихикал всего в каких-нибудь десяти метрах от машины, но как Царевич не вглядывался, ничего примечательного за деревьями он так и не обнаружил. – Заманивают, – прошептал побелевшими губами Мишка Самоедов.

И очень может быть, он был прав. Во всяком случае, тропинка, по которой двигался Уазик, петляла средь мёртвых деревьев столь замысловато, что невольно наводила на мысль о чужом преднамеренном коварстве. Нечто подобное, к слову, Царевич описывал в своём романе, но тогда, поплутав по неживому лесу, его герой так никого здесь и не встретил, если не считать людоеда Пакостника, вздумавшего пообедать случайно забредшим в его берлогу странником.

– Бревно какое-то, – сказал Кляев, останавливая машину. – Бревно здесь лежало, – вспомнил Селюнин, – но я через него просто перелез.

Поваленных деревьев в лесу хватало, но это почему-то сразу не понравилось Царевичу своей толщиной и величиной. Кляев несколько раз пнул по стволу ногой, но не сумел сдвинуть его в сторону ни на сантиметр. Мишка прошелся по дереву взад-вперёд и удивлённо присвистнул:

– Да это не дерево, это трубопровод. – Какие могут быть трубопроводы в Берендеевом царстве, – возмутился Царевич. – Здесь нефтью отродясь не пахло.

– Может Кощей по трубам живую воду за бугор перекачивает. – А трубы он откуда взял?

– Получил по бартеру, – успел ответить Самоедов и тут же с криком полетел вниз.

К величайшему удивлению Царевича, трубопровод зашевелился и в мгновение ока свалил, переломив с хрустом у самого основания два огромных дерева, которые, падая, едва не раздавили беспечно брошенный поодаль Уазик.

– В машину, – крикнул Кляев.

Селюнин из Уазика и не вылезал, а писатель с художником выполнили указание лорда с величайшей готовностью. Васька дал задний ход, но, не проехав и полусотни метров, вынужден был остановиться. Здесь на тропинке лежала ещё одна «труба», диаметром не меньше метра, через которую, увы, не было никакой возможности перескочить с ходу.

– Ещё одна змея, – в ужасе крикнул Самоедов.

Но художник ошибся и в этот раз – змея была та же самая, и попытка Кляева уйти сначала вправо, а потом влево, закончилась полным конфузом – везде было всё то же непреодолимое препятствие. Вокруг стали со страшным треском валиться деревья, сломанные под корень гигантской удавкой. И по тому, в какой последовательности они валились, можно было без труда определить, что кольцо, в которое по неосторожности угодили беспечные искатели приключений, неотвратимо сужается.

– Бегом надо спасаться, – в ужасе крикнул Селюнин, но, похоже, запоздал со своим предложением.

Из-за деревьев возникла сначала одна устрашающего вида голова, потом другая, а следом еще то ли пять, то ли шесть. Царевичу некогда было пересчитывать зубастые пасти, он, можно сказать, оцепенел от ужаса.

– Многоголовая гидра, – определил вид животного сведущий в зоологии Самоедов, и никто его выводов оспаривать не стал, по той причине, что всем было недосуг.

Кляев палил в наступающие со всех сторон разинутые зубастые пасти из пистолета. Царевич было последовал ero примеру, но очень скоро понял, что для гидры серебряная пуля значит еще меньше, чем для слона дробина, оставалось рассчитывать только на помощь неба. И надо сказать, что небо неожиданно оправдало ожидания атеиста Царевича, послав ему на помощь смелого сокола, который спикировал на Уазик и подхватил его когтистыми лапами, сильно попортив при этом кузов.

Мишка Самоедов от неожиданности едва не вывалился из взлетевшей к небесам машины, но Царевич, обернувшись, успел поймать его за ворот куртки. А над их головами со свистом разрывал воздух перепончатыми крыльями зелёный как нильский крокодил трёхглавый дракон. Царевич вообразил, что угодил из огня да в полымя, но его успокоил Кляев. – Это Полудурок. Вовремя он нас вытащил.

И Царевич в этот раз был с соседом согласен. Промедли дракон еще хотя бы пару секунд, и не было бы на свете российского писателя Ивана Царевича. Зато какой бы мог получиться некролог в газетах – сожран гидрой собственного воображения.

Дракон легко пронёс по воздуху Уазик на расстояние пяти-шести километров. Этого оказалось достаточно, чтобы оказаться за пределами драконьего леса. Полудурок опустил машину на весёленькую зелёную полянку, а сам приземлился метрах в тридцати с задумчивым и усталым видом. Вид у дракона, впрочем, был не столько задумчивым, но и на редкость впечатляющим, так что ни Царевич, ни Самоедов, ни Селюнин не посмели высказать ему благодарность лично, а послали с дипломатической миссией лорда Базиля. Полудурок на Кляева среагировал как влюблённая собака на хозяина, то есть завилял хвостом, отчего загудела земля в радиусе полкилометра, и пустил слюну умиления сразу из трёх своих зубастых пастей. Кляев благодушно похлопал дракона по чешуйчатой шее и угостил тремя сигаретами. Дракон взвизгнул от удовольствия и тут же их проглотил.

О чём Кляев беседовал с Полудурком, Царевич не слышал, но похоже, тот сообщил ему что-то очень важное, поскольку Васька вернулся чем-то сильно озабоченным. – Вельзевулова рать на подходе, а Кощеева нечисть волнуется, поскольку босс куда-то запропастился. Чего доброго берендеевская нечисть сдастся без боя. – Ну и хорошо, – пожал плечами Царевич.

– А что хорошего, если вся эта, как Тетеря говорит, элита обрушится на Берендеево царство. Это же будет ад кромешный.

– Так ведь Вельзевул не настоящий, это же Куропатин Пётр Семенович. – Нечисть она и есть нечисть, – возразил Кляев. – Липовая она или настоящая, а кровь из трудового народа пить будет.

В принципе Кляев был, конечно, прав. Царевич припомнил Вельзевулову рать, с которой уже имел дело в замке феи Морганы и пришёл к выводу, что Петру Семёновичу, несмотря на весь его административный опыт, не удержать эту орду в рамках уважительного отношения к человеческой жизни и частной собственности. Конечно, было бы совсем неплохо, если бы Кощеева и Вельзевулова рати схлестнулись в чистом поле и изрядно потрепали бы друг друга. Как природный гуманист и либерал Царевич был против пролития крови живых существ, но можно ли считать таковыми чертей, если в данном случае это всего лишь плод коллективного воображения? Нельзя, наверное, жалеть то, что никогда не существовало, или существовало когда-то, но давно умерло, а если не умерло, то находится за гранью реального мира и давно потеряло свою материальную основу.

– Ну, ты нашёл повод для сомнений, – хмыкнул Кляев. – Нечистую силу ему, видите ли, жаль. А если они обретут свою, как ты выражаешься, материальную основу, наподобие гоблинов и ведьм, и начнут нас беспокоить в реальности? Ты об этом подумал? Твой Шараев просто безответственный тип, а Верка с Наташкой свихнувшиеся стервы.

К Кощееву замку вела широкая, хорошо утрамбованная дорога, а сам сад с молодильными яблоками не был обнесён ни рвом, ни оградой, ни стеной и являл собой изумлённому взору полную беззащитность и доступность. Впрочем, и беззащитность и доступность были всего лишь иллюзией, поскольку стоило только Уазику неосторожно зарулить на садовую аллею, как до десятка жутковатого вида существ окружили машину с явным намерением добраться до укрывшихся в салоне людей, которые, к слову, прибыли в Кощеев замок с самыми добрыми намерениями. Между прочим, Селюнин здорово польстил этим тварям, назвав их собачками, пусть и трёхголовыми. Величиной Церберы чуть не вдвое превосходили лошадей, а уж обличье имели столь волосато-устрашающее, что драконы рядом с ними смотрелись симпатягами. Что же касается клыков, то подобными, с позволения сказать, зубами можно было бы разгрызать и танковую броню, не говоря уже о жестяном кузове милицейского Уазика.

Пока Царевич проклинал себя за беспечность, а Кляева за легкомыслие, с которым тот въехал на охраняемую территорию, Селюнин выскочил из машины и бросился навстречу сказочным псам с громким криком:

– Держите их, это лютые враги Его Бессмертия.

Кляев послал в спину коварному соседу несколько забористых ругательств и попытался было, включив заднюю скорость, уйти от озверевшей собачьей стаи, но, увы, мотор машины заглох в самую неподходящую минуту, и собачья пасть, а точнее далеко не собачья, разнеся стекло, клацнула зубами у самого Царевичева уха. Ухо, впрочем, осталось при Иване, к его немалому удивлению, более того сказочная псина, кажется, была смущена собственным нахальством и умильно завиляла мохнатым хвостом, пробормотав что-то вроде:

– Я извиняюсь, вашество, нечаянно получилось.

После этого вежливый Цербер не только сам отпрыгнул в сторону, но и приказал другим чудищам дать Хозяину дорогу. Успевший завести мотор Кляев мигом воспользовался неожиданным гостеприимством и рванул прямо по аллее, едва не сбив при этом растерявшегося предателя Селюнина.

Аллея закончилась у роскошного крыльца, ещё более роскошного дворца, подобия которого Царевич ещё в своей жизни не видел. Хотя, если сказать честно, в данную минуту его менее всего волновали архитектурные изыски и красоты. Царевич пребывал в шоке и, между прочим, было от чего: во-первых, его сначала чуть не съели, а во-вторых, почему-то всё-таки есть не стали, более того признали если не своим, то, во всяком случае, близким по духу.

– Почему они назвали тебя Хозяином? – спросил с заднего сидения вышедший из прострации Самоедов.

– Каким хозяином? – удивился Кляев, прослушавший, видимо, реплику Цербера. – Обознались, наверное, – пожал плечами Царевич, вылезая из машины. – Пошли, проверим, как Его Бессмертие живет.

Крыльцо у Кощея, как у всякой уважающей себя большой сволочи, было отделано мрамором. А по бокам, у перил, через каждые две ступени, стояли уже знакомые Царевичу скульптурные изображения зверобогов.

– Видал? – ухмыльнулся в сторону Мишки Кляев. – Не твоим крокодилам чета.

И надо сказать, что Кляев был прав: фантазия у сказочного скульптора была

куда отвязнее и изощрённее фантазии художника российского. И, скажем, зелёный крокодил Пётр Семенович Вельзевул сильно уступал если не габаритами, то, во всяком случае, свирепостью морды выстроившимся вдоль лестницы истуканам. Проходя мимо одного из таких истуканов, Царевич осторожно потрогал его пальцами и пришёл к выводу, что вырезаны они, скорее всего, из слоновой кости.

– Где ты найдешь слонов с такими бивнями, – возмутился Кляев.

Что да, то да. Это обстоятельство Царевич как раз и не учёл, но, тем не менее, он остался при мнении, что резались эти статуи из кости, если не слоновой, то какого-нибудь доисторического животного.

Иван ждал ещё чего-нибудь интересненького в зооморфном стиле, но, увы, или к счастью, ничего подобного в холле Кощеева дворца не обнаружил. Его Бессмертие, возможно из снобизма, не пустил богов дальше лестницы. Зато изображений прекрасных дев, как скульптурных, так и живописных в холле было великое множество. И все эти девы были, разумеется, абсолютно неземной красоты. – Женолюб, однако, – заметил вскольз Кляев, оглядывая стены и скульптуры, стоящие к у мраморных колон.

– Живут же люди, – громко позавидовал Кощею Мишка Самоедов. – Приличные люди так не живут, – отрезал в ответ на слова раскатавшего губу художника лорд-пролетарий.

Посреди холла на столике, опять же из кости, стояла большая шкатулка, изысканнейшей резьбы и совершенно запредельной отделки, на которой было столько драгоценных камней, что невозможно оказалось определить сходу, из какого материала она сделана. Шкатулка была пуста и слегка подпорчена перочинным ножичком. Видимо кто-то, скорее всего Селюнин, пытался отковырнуть несколько камней, но неудачно. Похоже, что именно из этой шкатулки Селюнин и ведьма Вероника изъяли живую воду. Пока Царевич любовался произведением сказочного ювелира, Мишка Самоедов попытался проникнуть в соседнее помещение, но дверь его усилиям не поддалась. Если судить по тёмным пятнам на золотом фоне, то художник был не первым ломившимся в эту дверь. Кляев принялся помогать Самоедову, но без всякого успеха. А вот Царевич, похоже, оказался той самой мышкой, которая помогла выдернуть репку, во всяком случае, дверь поддалась, открыв проход в помещение, которое, конечно же, не могло быть ничем иным, как тронным залом. Убранство его было ещё более роскошным, чем убранство холла, и у Царевича зарябило в глазах от обилия рубинов, бриллиантов, изумрудов и прочего подобного же сорта антуража, пребывающего в богатстве и славе властителя. По бокам от трона задумчиво сидели два льва, вырезанных всё из той же кости доисторического мастодонта.

Кляев попытался было посидеть на роскошном троне, но был остановлен непонятно чем у самого подножья. Самоедов тоже упёрся в невидимую глазом стену и принялся шарить по ней руками, смешно перебирая пальцами вроде бы в воздухе. Царевича это зрелище позабавило, и он решил присоединиться к художнику, исследующему чудесную преграду, но никакой преграды не нашёл – его рука прошла сквозь стену, как нож сквозь масло, и не ожидавший ничего подобного Царевич буквально упал на Кощеев трон. И сразу же у него над головой раздался бой часов, и гигантская секундная стрелка бодро побежала по циферблату огромных, но вроде бы совершенно обычных часов. Слегка пришедший в себя после неожиданного падения Царевич решил, что запустил часовой механизм, задев невидимую кнопку на троне. Кляев с Самоедовым, которые, несмотря на все старания, так и не смогли преодолеть барьер, с Иваном согласились, а Васька даже посоветовал потрогать камешки и узорчики, которыми был богато украшен трон. Царевич упрашивать себя не заставил и первым те движением едва не отправил, неосторожного советчика то ли в подземелье, то ли вообще в тартарары, поскольку соседняя с Васькой плита буквально ухнула вниз, чтобы через пару секунд, как ни в чём не бывало вернуться на место.

– Запомнил, на какой камень жал? – спросил не потерявший присутствия духа Кляев. – Запомнил, – кивнул головой Царевич, задумчиво разглядывая изумруд.

– Больше ты эту штуковину не трогай, – проинструктировал Кляев. – Мы сейчас с художником встанем на провалившуюся плиту, а ты тогда сможешь безбоязненно продолжать дело обрушения пола и стен.

Кляевская мысль Царевичу показалась удачной и, подождав пока его приятели займут удобную позицию, он принялся без опасений давить на узоры и камни. Плиты пола стали падать в строгом шахматном порядке, и Иван без труда уяснил, что единственным безопасным местом в зале является как раз трон, на котором он сидит. Но как только Иван, от души за себя порадовавшись, нажал на большой кроваво-красный рубин, так тотчас же и рухнул вместе с троном вниз. Впрочем, падение не было фатальным, и струхнувший Царевич, инстинктивно нажавший на расположенную рядом с рубином белую жемчужину, тут те вернулся в исходное положение.

– Ну, ты даешь, – с облегчением перевёл дух Васька. – А мы думали, что тебе полный каюк.

Перепробовав все камни с правой стороны, Иван переключился на левую и мигом распахнул потайной сейф в стене сразу же привлекший внимание шустрого Самоедова. Сейф или шкаф весь был заставлен шкатулками, подобными той, которую они видели в холле. Царевич не стал засиживаться на троне и присоединился к друзьям. К немалому удивлению исследователей, все шкатулки были помечены двумя буквами «М» и «Ж». Причём шкатулки с буквой «Ж» как крышке стояли на верхней полке, а помеченные буквой «М» – на нижней.

– Обозначения как в сортире, – прокомментировал любопытное обстоятельство Кляев. – Сортир-то здесь при чём? – возмутился Самоедов, открывая шкатулку с буквой «М». – Скорее уж это стимулятор сексуальной активности для мужчин и женщин.

И прежде чем Царевич с Кляевым успели рот открыть, озабоченный художник успел отхлебнуть несколько грамм для пробы из загадочной бутылки, извлечённой из не менее загадочной шкатулки. Результат ждать себя не заставил: Мишка в мгновение ока превратился в статую, причем в статую абсолютно голую и, мягко так скажем, сомнительных пропорций. Царевич на такое преображение художника только рот открыл, а Кляев растерянно почесал затылок: – Куда одежда-то девалась?

– Вот тебе и слоновая кость, – в тон ему отозвался Иван.

Теперь уже ни у писателя, ни у лорда-пролетария не было сомнений, что буквой «М» обозначается мертвая вода, а буквой «Ж» – вода живая. Царевич предложил было сразу побрызгать на Самоедова живой водой, но Кляев предостерёг его от столь поспешного решения.

– Надо на ком-нибудь другом для начала потренироваться.

После недолгого размышления Царевич пришёл к выводу, что Василий скорее всего прав, призывая к осторожности. В бутылке под литерой «Ж» вполне могла оказаться колдовская пакость, способная превратить обездвижившего художника в таракана или монстра.

– А куда у нас Селюнин подевался, – спохватился Васька. – Вот кого бы я с удовольствием превратил в статую и выставил на всеобщее обозрение, в качестве символа стукачества и предательства.

Царевич усомнился, что Селюнин годится в символы предательства, но что касается стукача, то тут Кляев, пожалуй, прав. Вот только нужны ли подобные символы нашему Отечеству?

– Отечеству точно не нужны, – охотно согласился Кляев. – Поэтому мы поставим его здесь, на ступеньках, в ряду окаменевших монстров. – Слишком уж экзотично он будет смотреться, – запротестовал Царевич. – Разрушит композиционную цельность.

– Твой дворец, тебе и решать, – пожал плечами Кляев. – А с чего ты взял, что это мой дворец? – возмутился Царевич. – Церберы тебя опознали – раз, дверь распахнулась только после того, как ты надавил на ручку – два, и, наконец, на трон смог сесть только ты.

– По-твоему, выходит, что я и есть Кощей Бессмертный?

Этот в лоб поставленный вопрос заставил Кляева призадуматься. Видимо, не так-то просто признать в друге детства сказочного отморозка, редкостного злодея, которым тысячу лет пугают людей.

– Давай спросим обслуживающий персонал, – сказал Васька после продолжительного раздумья.

– Церберов, что ли? – А хоть бы и церберов.

Царевич не возражал, хотя в душе его шевельнулась обида на старого друга. Это надо же додуматься до такой ерунды! Разумеется, Кощеем Царевич не был, а был он всего лишь создателем сказочного мира, и именно по этой причине мог быть допущен ко всем его тайнам, другим недоступным.

Кляев выходить на крыльцо не спешил, а задержался в прихожей, с интересом разглядывая собранные здесь скульптуры. Царевич расценил его любопытство как нездоровое, о чём не постеснялся заявить вслух.

– Я есть хочу, – возразил Васька. – А здесь наверняка находится замороженная повариха. – И как ты её найдёшь? – спросил Царевич, в очередной раз поражаясь Васькиной сообразительности.

– Смотрю, какая из них всех толще.

Похоже, Кляев, наконец, обнаружил искомое, поскольку достал из кармана бутылку с живой водой и брызнул ею на приглянувшуюся статую. Статуя тут же ожила и задвигалась, причём не в шокирующем почтенную публику обнаженном виде, а в самом что ни на есть скромном и достойном всяческого одобрения, то есть в платье и белом переднике. Кляев угадал, перед ними действительно стояла повариха, к слову, весьма и весьма симпатичная на вид, но, надо признать, среди Кощеевой обслуги страхолюдин вообще не было. Редкостный, судя по всему, был эстет и ценитель женской красоты.

Кляев щедро разбрызгивал воду, оживляя одну статую за другой, и вскоре обширный холл заполнился весьма аппетитной, на взгляд Царевича, плотью. Служанок было никак не менее трёх десятков, что повергло Ивана в замешательство.

– Ну и что мы будем делать с этим кордебалетом? – Гулять так гулять, – усмехнулся Васька, довольный плодами собственных усилий. – Пир горой нам, девушки, и поживее.

Повариха стрельнула в лорда Базиля глазами и склонила голову в знак послушания. Девушки исчезли столь стремительно, что Царевич не успел даже вдоволь налюбоваться ожившей по воле Кляева клумбой.

– Обрати теперь внимание на живописные полотна, – махнул Васька рукой с видом искусствоведа.

Царевич обратил. Полотен было три, и поражали они воображение не только своей величиной, качеством работы, но и персонажами на них изображенными. Иван даже удивился, как это он с первого взгляда не опознал фею Моргану, блиставшую красотой на залитой лунным светом поляне. В глубине полотна возвышался потрясающей красоты замок, поражающий взгляд изысканностью архитектуры. Лик феи Морганы был задумчивым и нежным, что чрезвычайно умилило расчувствовавшегося от воспоминаний Царевича. Умиление мигом рассосалось, когда он перевел глаза на другую картину, где ведьма Вероника исполняла вакхический танец среди полыхающих огнем медных чаш. Лицо у ведьмы было властным и злым, во всяком случае, так показалось Царевичу, почувствовавшему себя не совсем уютно под взглядом направленных прямо на него заворачивающих глаз. На третьей картине была изображена Вера Михайловна Царевич в до боли знакомом Ивану интерьере родной хрущобы, у кухонной плиты, и с лицом не оставляющим сомнения в том, что дама находится в жутко расстроенных чувствах, и с её уст вот-вот готовы сорваться слова, возможно даже матерные, в адрес неудачника мужа, свихнувшегося придурка и клинического негодяя.

– Ну и что всё это значит? – произнёс растерянно Царевич. – Когда мы в первый раз проходили мимо этих картин, на них были изображены другие персонажи. Я это помню совершенно точно. Причём женщины были обнажённые, а теперь на всех трёх картинах – Верка, да к тому же одетая согласно взятой на себя роли.

Скорее всего, Кляев был прав: не мог же в самом деле Иван не узнать собственную жену, с которой худо-бедно прожил шестнадцать лет, в каком бы там виде художник её не отобразил.

– Похоже, замок решил сделать приятное новому хозяину.

Пока Царевич разбирался в собственных мыслях по поводу портретов, Кляев вышел на крыльцо дворца, сунул два пальца в рот и свистнул. Через десять секунд перед Царевичем и Кляевым предстал трёхголовый «пёсик», который своим видом мог напугать любого и превратить сладкий сон в сон кошмарный. К сожалению, Царевич не спал, а потому и не мог проснуться, как сделал бы на его месте любой нормальный человек, дабы не подвергать психику тяжким испытаниям.

– Где Малюта Селютинович? – с просил Царевич, стараясь держаться как можно более величественно.

Цербер подозрительно засмущался, завертел всеми тремя головами, завилял хвостом и принялся рисовать узоры на песке огромной когтистой лапой.

– Неужели съели? – ужаснулся Царевич. – Как можно, Ваше Бессмертие, – пролаял цербер. – Без вашего приказа. Сбежал он. – Ну и чёрт с ним, – облегчённо вздохнул Царевич, которому совсем не улыбалось брать на душу лишний грех, пусть и невольный. – Впредь всех задержанных в саду ведите прямо во дворец пред мои светлые очи.

– Слушаюсь, – вскинул хвост кверху цербер. – Будет исполнено, Ваше Бессмертие. – Службист, – одобрительно хмыкнул Кляев вслед удаляющемуся стражу Кощеева сада.

Царевич был слегка смущён, что предположения Васьки столь блестяще подтвердились. Если судить по поведению Цербера, то тот нисколько не сомневался, что видит перед собой Кощея Бессмертного. Было во всём этом что-то абсурдное и даже неприличное. Известный российский писатель, интеллигент, либерал и вдруг нате вам – злодей. Да не просто злодей, а в некотором роде олицетворение негодяйства. – У тебя, между прочим, и шкура посерела, – заметил Кляев, пристально оглядывая Царевича.

– Это ты брось, – возмутился Иван. – Просто пропылилась.

Однако стряхнуть эту самую пыль с прежде белоснежной шкуры ему почему-то так и не удалось, что Царевича слегка расстроило, тем более что Васькина шкура прямо таки сверкала белизной.

– Были мы Волки Белые, стали мы Волки Серые, – подлил масла в огонь Кляев. – Думаешь, что в этом есть мистический смысл?

– Кто его знает, – пожал плечами Василий. – У Матёрого надо спросить, чем Белый Волк отличается от Серого.

Пир горой, приготовленный расторопными служанками, прошел в молчании. Царевич впал в настолько глубокую задумчивость, что даже начисто забыл о Мишке Самоедове, который так и стыл у стены недвижимой статуей.

– Тот ещё Аполлон, – усмехнулся Кляев, вытирая рот салфеткой.

Готовить в Кощеевом дворце, надо сказать, умели, и Царевич, несмотря на невесёлые мысли, одолевшие его по поводу собственного неясного статуса, ел с большим аппетитом. Высказанная Кляевым критика по поводу статей Самоедова заставила Ивана встряхнуться и даже испытать чувство неловкости по поводу своей забывчивости. Мишка хоть и был изрядной скотиной, но всё-таки не заслужил совсем уж свинского к себе отношения со стороны давних знакомых.

– Оживи его.

Кляев двинулся было к Самоедову с волшебной жидкостью, но тут у крыльца залаял на три голоса Цербер, и Васька изменил маршрут. Вернулся он один, но с любопытной вестью: – Собачки поймали Селюнина и Сеню Шишова. – Вот тебе раз, – дивился Царевич. – А вурдалак откуда здесь взялся? Ладно, веди сначала Селюнина.

Селюнин настороженной крысой скользнул в зал и замер, словно громом поражённый. И поразил его вовсе не горделивый вид новоявленного Кощея, а статуя Мишки Самоедова, сиротливо притулившаяся у стены.

– Разгневал он Его Бессмертие, – лениво пояснил Кляев, перехвативший взгляд Селюнина. – Пришлось наказать.

– Да как же так, – заохал было Селюнин, но тут же спохватился: – Но если разгневал, то тогда конечно. Порядок в державе должен быть.

Малюта Селютинович с таким страхом покосился в сторону сидящего на троне Кощея Бессмертного, что тому стало неловко и смешно. Царевич, однако, напустил на себя важный и грозный вид, дабы показать хитроватому и подловатому соседу, что шутить шутки с ним в этом дворце не намерены.

– Почто самозвано пролез в мои сановники? – грозно рыкнул с трона Иван – Почто яблоки воровал из моего сада?

Малюта Селютинович ослаб и покрылся потом. Наверняка сейчас проклинает себя за то, что так разоткровенничался сегодня по утру. Но кто же знал, что сосед по дому Ванька Царевич, жалкий писателишка, окажется вдруг могущественнейшим Кощеем Бессмертным, одним взглядом, превращающим живого человека в статую. Было от чего испугаться Селюнину, неосторожно взвалившему на себя бремя забот по обеспечению интересов своего племянника в Берендеевом царстве. – Колись, давай, – бесцеремонно ткнул Кляев Селюнина кулаком в бок. – Видишь, его Бессмертие гневаются. – Так ведь не в чем признаваться, Вася, в смысле лорд Базиль. Чист я перед вами, Ваше Бессмертие, аки голубь.

– У нас собаки кормлены? – зевнул с трона Царевич. – Да Ваше Бессмертие, – взвыл Селюнин. – Я же затем и пришёл, чтобы доверие оправдать. Я ведь, как товарищ майор недавно правильно сказали, был вашим агентом и резидентом в Российской Федерации. Я, можно сказать, всю жизнь для вас сведения собирал, да случая не было в руки передать. Кто ж знал, что Вы в некотором роде это Вы.

Если рассуждать не предвзято, а по государственному, то далеко не всё в словах Малюты Селютиновича было неправдой, тем более что самозваный Кощей Бессмертный и сам совсем недавно узнал, что Он это Он, а не, скажем, кто-то другой.

– Кто тебя подослал? – слегка сбавил тон Царевич.

Селюнин замешкался с ответом, но в эту секунду Царевич очень удачно нажал на нужный камень, обрушив плиту под самым носом у проштрафившегося гостя. Пришедший в ужас Малюта Селютинович отшатнулся назад, но был остановлен твёрдой рукой лорда Базиля.

– Леонид послал, – быстро ответил Селюнин. – Когда я им рассказал, что собачки вас опознали, то Леонид усомнился, а Сан Саныч и вовсе заявил, что вы прохиндей, извиняюсь за резкость, но это не мной было сказано. – Где они сейчас? – Здесь неподалёку. Они следом за нами ехали. Шараев во что бы то ни стало хотел опередить Вельзевула, дабы не дать ему захватить сад с молодильными яблоками.

– Сил у них много? – Полсотни гоблинов, сотня упырей и вурдалаков, ну и всякая шушера из водяных и ведьмочек провинциального разлива.

– И с такой малой ратью Киндеряй рискнул приблизиться к моему замку? – вскинул бровь Царевич. – Мои собаки и гарпии, не говоря уже о драконах, на куски порвут эту мелкую нечисть.

– Так потравить они хотели собачек и прочую живность, Ваше Бессмертие. Мышьяку бы подсыпали, они и передохли бы.

Царевич расстроился не на шутку: потравят ведь и глазом не моргнут. Шутка сказать, такие барыши на кону. Всю берендеевскую живность изведут, но своего добьются. Не поможет химия, нагонят танков, а то и биологическое оружие используют. А у Царевича против такой мощи только живая и мертвая вода. Но не станешь же за каждым с флаконом бегать. А тут еще Вельзевул с неисчислимой ратью.

Утомившись сидением на троне, Царевич принялся расхаживать по залу, мучительно размышляя над создавшейся ситуацией. Конечно, Сан Саныч, как человек умный, не поверит, что Ванька Царевич, это и есть Кощей Бессмертный, обладающий чудовищной силой, способный опрокинуть мощь, накопленную цивилизацией за тысячелетия, и самое обидное, что он прав в своём сомнении. Нужно предъявить этим прагматикам нечто настолько страшное, чтобы оно навсегда отбило у них охоту соваться в Берендеево царство. Иван в эту минуту пожалел, что он не Кощей Бессмертный.

– Веди вурдалака, – распорядился Царевич.

Сеня, в отличие от Селюнина, держался развязно и нагловато. Стоявшего у стены Самоедова он не испугался, на Царевича же и вовсе презрительно щурился, не желая признавать за соседом нового статуса.

– По какому праву ты на моих землях шампунем торгуешь? – надменно бросил ему Царевич. – Не гони волну, Ванька, – презрительно хмыкнул вурдалак. – Какой из тебя к чёрту Кощей. Так и я на трон сяду и объявлю себя Бессмертным. – Садись, – гостеприимно предложил Царевич.

Сеня решительно направился к трону, но, натолкнувшись на невидимое препятствие, остановился, отступил на несколько шагов и попытался преодолеть его с разбегу. Конфуз был полным. Стена отбросила настырного вурдалака к ногам Кляева, который незаметно капнул на Сеню мертвой водой, после чего, к ужасу Селюнина, в тронном зале появилась ещё одна статуя. Кляев с большим трудом установил её на задние конечности.

– Чистая обезьяна, – сказал Васька, оценивающе оглядывая результат своих трудов.

Вообще-то Сеня и в человеческом обличье красотой не блистал, но, став вурдалаком, он и вовсе превратился в гориллу, которая могла напугать любого с человека со слабыми нервами, тем более в голом виде.

– Передай Шараеву и Костенко, что я хочу с ними повидаться, – небрежно бросил обомлевшему Селюнину Царевич. – Свободен.

Кляев отправился провожать парламентера, а Иван решил, наконец, освободить Самоедова от сдерживающих активного художника оков. Мишка ожил мгновенно и тут же едва не одеревенел снова, вознамерившись еще раз отхлебнуть из бутылочки.

– Это, мертвя вода, дурень, – остановил его Царевич.

– Да ты что, – ахнул Самоедов. – А я ведь чуть её не выпил. – Чуть-чуть не считается, – усмехнулся Царевич, довольный, что с Мишкой всё обошлось более-менее удачно.

Заметив стоящую у входа статую, Самоедов задумчиво почесал затылок. С Сеней Шишовым он, похоже, был знаком и никак не мог взять в толк, откуда он здесь появился. – Нужен монстр, способный напугать Шараева и Костенко до икоты и навсегда отбить у них охоту соваться в Берендеево царство.

– Так может, оживим тех дебилов, что на лестнице стоят? – предложил вернувшийся Кляев. – Они способны напугать кого угодно.

– В том числе и нас с тобой, – усмехнулся Царевич. – Да мало напугать, так ещё и сожрать за милую душу.

– Риск, – призадумался Кляев.

Если Царевич не отшибался, то там, у порога Кощеева дворца, стояли злые дэвы, которых Бессмертный победил, пробиваясь к вершинам власти, и если вся эта братия очнётся от тысячелетнего сна, то далеко ещё не факт, что они признают в Иване Царевиче своего победителя. А вдруг, почувствовав его слабину, вздумают свести с ним счёты.

– Мне солидное обличье нужно, – Царевич с надеждой взглянул на Самоедова. – Твой выход, Мишка.

– Создашь гиганта мысли – я налью тебе бутылку такого стимулятора, что перед твоей сексуальной мощью сразу же поблекнут и Дон-Жуан и Казанова, – пообещал Кляев призадумавшемуся художнику.

Надо признать, что поставленная перед Самоедовым творческая задача была более чем трудна, да и заказчик попался жутко капризный. Ему, видите ли, не нравился зооморфизм, и он настаивал на антропоморфном обличье. Художник Самоедов рисовал один эскиз за другим, расходуя небольшой запасец бумаги, найденный во дворце Кощея, а Царевич недовольно морщился и требовал несуразного соединения благолепия и свирепости.

– Нет, вы только посмотрите на него, – возмутился Мишка. – Потрясатель вселенной. Чингиз-хан задрипанный. Мало того, что фактура для Кощея ни к чёрту не годится, так ещё и улучшать её не моги.

– По твоему выходит, что с кабаньими клыками из кошачьей пасти я выгляжу лучше, чем сейчас? – возмутился Царевич.

– Да не кошачья это пасть, а вполне человечья, – надрывался замороченный необоснованными претензиями художник. – Как хочешь, Ванька, но не получится из тебя путного Кощея Бессмертного. С такой физиономией только в писатели идти. Не знаю, что в тебе Верка в своё время путного нашла, видимо, вы с ней потемну встретились.

– Но ты! – взъярился Царевич. – Я тебе сейчас пасть порву! – Стоп, – поднял руку Самоедов. – Сиди, не шевелись и выражение лица не меняй.

Выражение лица Царевич менять и не собирался, поскольку прямо-таки кипел от ярости на подлеца-художника, вздумавшего лезть в дела его совершенно не касающиеся. К чести Самоедова надо признать, что работал он быстро, и Царевич не успел остыть за то время, пока художник, сопя от удовольствия, чертил что-то на бумаге остро оточенным карандашом.

– Блеск, – захихикал Мишка. – Ай да Самоедов, ай да сукин сын! – Впечатляет, – подтвердил Кляев, заглянувший художнику через плечо. – Иван Грозный собирается убивать своего сына. Жаль, что Царевич бороду отрастить не успеет.

– Ни-ни, – замахал руками Мишка, защищая свое детище. – Борода здесь будет лишней деталью. И без того лицо свирепое до не могу.

Иван не выдержал и спустился с трона, чтобы лично убедиться в том, что шкодливый Мишкин карандаш не нанёс его облику большого урона. И надо сказать, что рисунок его не то чтобы потряс, но очень сильно озадачил. Царевич никак не предполагал обнаружить в своем обличье столько свирепости. Причём свирепость была не только в лице, но и в фигуре и в глазах, а точнее в их выражении.

Даже при беглом взгляде на рисунок становилось абсолютно ясно, что перед вами тиран, на счету которого тысячи загубленных жизней. И это тем более было обидно, что Иван ни одной дивой души не загубил и даже по лицу людей бил крайне редко, можно сказать считанные разы в своей жизни, а вот подишь ты, сколько негатива, оказывается, таиться в его душе. И ведь что примечательно: Мишка ни одной Царевичевой черты не исказил и не утрировал. И нос был Иванов, и губы, и подбородок, и глаза, и всё это в привычных пропорциях. Было от чего обладателю этого лица призадуматься. – Тебе какой рост нужен? – спросил довольный произведенным эффектом художник. – Никак не меньше, чем у Вельзевула, – подсказал Васька Кляев. – Дабы внушить уважение.

Мишка упрашивать себя не заставил и в правом углу листа набросал фигурку вурдалака Сени, которая раза в два уступала фигуре сидящего на троне Царевича. – Это лучшая твоя иллюстрация, художник, – одобрил Мишку Кляев. – Жаль, что роман, к которому она создавалась, ещё не написан.

Царевич с Васькой был согласен: Самоедов в этом эскизе прыгнул выше головы, продемонстрировав талант, по меньшей мере, на уровне Васнецова. Польщенный похвалами художник, однако, не упустил случая напомнить работодателям о причитающемся гонораре.

– Моё слово твёрдо, – сказал Кляев. – Но с одним условием, в нашем присутствии эту гадость не пить. Не хватало нам тут второго барана Романа.

По прикидкам Царевича, солидный Кощеев трон вполне способен был вместить зад увеличенного Ивана. Тронный зал, да и весь Кощеев дворец, тоже вполне подходил для циклопов. В общем, больших неудобств Царевич, даже увеличившись в размерах, не испытал бы. Другое дело – удастся ли эта метаморфоза. Нарисовать на листе бумаги можно что угодно, а вот совпадёт ли суть Царевича с созданным Мишкой образом, это большой вопрос.

– Значит так, – тоном эксперта по метаморфозам сказал Мишка. – Кушаешь яблоко, глядя при этом на рисунок, а мы с Кляевым одновременно брызгаем живой водой на лист бумаги и на тебя.

– Давай, – махнул рукой Царевич. – Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Мишка, несмотря на свой самоуверенный вид, явно нервничал. Даже руки у него затряслись, когда он подносил живую воду к листу бумаги. Надо полагать ему грели душу и предавали решимости мысли о сексуальном стимуляторе. Царевич же думал о проблемах глобальных, вроде спасания человечества и долге художника перед обществом, но волновался не меньше Самоедова. Зато Кляев был абсолютно спокоен: превращение друга детства в тирана и потрясателя вселенной волновало его не больше, чем грядущая мировая революция, которая, по мнению Васьки, непременно когда-нибудь разразится по всем законам диалектики. А раз по законам и непременно, то что же по этому поводу икру метать. Неизбежное надо принимать стоически. И Царевич принял, предварительно, правда, закрыв глаза.

Нельзя сказать, что сидел Царевич, прижмурившись, очень уж долго, но и открыв глаза, никаких особых перемен в себе не заметил. Разве что стоявшие в отдалении Кляев и Самоедов уменьшились в размерах и внушали меньше уважения, чем минуту назад. Раздражал так же забытый вурдалак в углу, совершенно ненужная деталь в убранстве тронного зала.

– Оживите его, – махнул рукой Царевич в сторону Сени.

Пожалуй, только по округлившимся после опрыскивания живой водой глазам вурдалака Сени Царевич понял, что метаморфоза состоялась, и на троне сейчас сидит если не Кощей Бессмертный, то, во всяком случае, некто настолько грозный, что способен довести одним взглядом до паралича совсем не робкого и от природы хамоватого Шишова. Додумавшись до столь простой мысли, Царевич здорово вырос в собственных глазах и вопрос задавал вурдалаку, уже полностью осознавая своё величие: – Кому служишь, червь? – А-ва-ва-ва, – отозвался вурдалак, хлопая куцыми и редкими ресницами. – Немой, что ли? – удивился Кощей на неразборчивость чужой речи. – Какому-то Васильевичу, – сделал предположительный перевод Кляев. – Бабарисычу, – поправил вурдалак.

– Так Васильевичу или Борисовичу? – рассердился Кляев. – Юрию, – ответствовал окончательно, похоже, свихнувшийся Сеня.

Царевич уже собрался метать громы и молнии в сторону очумевшего Шишова, но положение спас Самоедов, которого внезапно осенило:

– Он служит Василевичу Юрию Борисовичу. – Чтоб тебя, – только и сумел вымолвить взопревший от усилий казаться Великим Царевич. – Этот Василевич конкурент Костенко, что ли?

– Адада, – подтвердил разговорившийся вурдалак.

Похоже, именно шестерки этого неведомого Василевича едва не отправили в мир иной Царевича и его команду в подземном лабиринте. Шустрый и влиятельный, судя по всему, господин. А предательству вурдалака Сени, Иван нисколько не удивился, тот ещё будучи Шишовым всё время норовил словчить и передёрнуть. Впрочем, хранить верность мафиози Костенко, ни у Сени, ни у его хитроумной Люськи не было причин. – Давно на Василевича работаешь? – Недавно. Нас Верка познакомила.

Царевич почувствовал, что его охватывает новый приступ ярости, причиной которому была банальная ревность. Но вурдалак Сеня этого не понял, а потому прямо-таки окаменел под взглядом Его Бессмертия от ужаса. Сначала Иван подумал, что это Кляев неосторожно плеснул на Сеню мёртвой водой, но потом сообразил, что Васька тут не при чём, а виной всему сам Кощей, которому Царевичева ревность обезобразила лицо до такой степени, что присел от страха даже Мишка Самоедов.

– Где сейчас Василевич находится? – грозно рыкнул с трона Царевич. – У Кабанихи в замке, – прошелестел белыми губами Сеня. – А с ним до сотни мордоворотов на двух грузовиках и вооруженных до зубов. Василевич сказал, что всех тут в бараний рог согнёт. И что чертями да кощеями его не испугаешь.

Героическая, судя по всему, личность. Будь Царевич в своем писательском обличье, он, пожалуй, испугался бы вооруженного до зубов огнестрельным оружием узурпатора, но, став тираном, он считал теперь ниже своего достоинства бояться кого бы то ни было. Не говоря уже о том, что этот Василевич всё-таки не Вельзевул, а так, средней руки олигарх российского разлива.

– Боярин Михайло, подь сюды.

Нежданно-негаданно возведённый в боярское достоинство Самоедов даже подпрыгнул от удивления, но если судить по наглым буркалам, то был польщён оказанным доверием. – Бери лист бумаги и пиши. Как мы есмь царь царей Кощей Бессмертный, то быть по сему. Холопам нашим Шараеву Сашке, Костенко Лёньке и Василевичу Юрке прибыть без промедления к подножью нашего трона безоружно и с раскаянием на челе для суда скорого и правого. Промедление расценивать буду как измену, с последующим отсечением головы. Подпись.

Боярин Михайло сопел от усердия, выводя завитушки на трёх экземплярах грозного указа, которым Царевич гордился и который подмахнул трижды с поистине царским размахом росписью чуть не в пол-листа.

– Печать нужна, – подсказал Самоедов. – Есть печать, – торжествующе вскричал рывшийся в Кощеевых шкафах Кляев. – И воск, между прочим, тоже.

Боярин с лордом в два счета оформили документ согласно всем писанным и неписанным законам Берендеевский бюрократии, после чего торжественно вручили его вконец сомлевшему под грозными Кощеевыми очами вурдалаку.

Сеня на подрагивающих и полусогнутых ногах покинул помещение в сопровождении Самоедова и Кляева, которые внушениями и угрозами вполне могли довести Шитова до обморока. Оставшись один в тронном зале, Царевич наконец-то смог реализовать без помех тайное желание и рассмотреть себя в висевшем в углу огромном зеркале. В жизни, надо признать, он смотрелся ещё отвратнее, чем на рисунке. Натуральный садист и самодур совершенно невероятных размеров. Такому только и делать секир башка своим подданным. А Иван-то в душе надеялся, что с превращением в Кощея у него ничего не получится, не хватит гадского внутреннего ресурса, но вот теперь выяснилось, что ресурс у Царевича есть. И как ни ругай Мишку за искажение светлого облика российского писателя, но дело-то не в Самоедове, а в самом Иване. Расстроенный отвратным зрелищем Царевич вернулся на своё законное место и присел на трон, пригорюнившись. То, что ещё пять минут назад казалось Царевичу правильным и единственно возможным выходом из создавшейся ситуации, вдруг предстало полным абсурдом. Вурдалака Сеню он напугал, но бизнесменов и олигархов грозным рыком и указами в трепет не вгонишь. Сообразив, что Царевич задурил не на шутку, Костенко с Шараевым пойдут на сговор со своим конкурентом Василевичем и, объединив усилия с Веркой, Наташкой и Петром Семёновичем Вельзевулом, в два счёта разделаются с Кощеем и его хилой ратью.

– Я так и знал, – всплеснул руками вернувшийся в тронный зал боярин Михайло. – Рефлексия, вот что всегда метало нашей интеллигенции в воплощении великих замыслов в жизнь. Не бывать тебе, Ванька царём царей, так и помрешь Царевичем, – С кем говоришь, пёс смердящий, – попробовал было рыкнуть Иван, но вышло очень уж неубедительно.

– Не пёс я, а боярин, – гордо ответствовал Самоедов. – А ты, Твоё Бессмертие, сдулся.

Царевич оглядел трон и убедился, что занимает теперь на нём весьма скромную площадь, менее чем в половину против прежнего. Обратная метаморфоза свершилась без всякого видимого участия Ивана ровно через сорок минут после начала представления. – Жиденько, – подтвердил с вздохом Кляев. – Ты можешь подвести нас в самый ответственный момент боя. Только-только выйдем на Вельзевула, как у нас во главе рати окажется не Кощей Бессмертный, а самый что ни на есть обычный российский интеллигент, неспособный к великим деяниям.

– Что значит – неспособный? – возмутился Царевич. – Просто Кощеева во мне меньше чем человеческого.

– Нам нужен агент во вражеском стане, – не стал спорить с писателем-гуманистом Кляев.

Идея была хорошая, да вот только где его взять, этого самого агента, с гарантией, что он не окажется двойным. Ни Сеня Шишов, ни его разлюбезная Люська, ни Кабаниха, ни тем более Селюнин в разведчики не годились. Вот ведь соседи, мама дорогая. Ни в сказке сказать, ни пером описать. Некого даже во вражий стан заслать. Именно отсутствие потенциальных засланцев в ближнем и дальнем окружении и навело Кляева на совершенно бредовую мысль:

– Через Верку надо действовать.

Царевича аж подбросило на троне от возмущения, и он немедленно обвинил лорда Базиля в оппортунизме и предательстве как российских, так и Берендеевских интересов. Контактировать с Веркой да ещё просить поддержки, Иван категорически отказался. Хватит того, что эта ведьма обвела его вокруг пальца в Заколдованном замке, да мало что обвела, так ещё и бросила в подземелье, из которого он выбрался только чудом. А потом, Верка никогда не станет помогать Царевичу по той простой причине, что это именно она затеяла кутерьму с яблоками и дармовой жилплощадью. Не захочет она лишиться доходов от контрабанды и трёх шикарных замков, наоборот: сделает всё возможное, чтобы приумножить и жилую площадь и сумму зелёными на банковском счёте. Уж Царевичу ли не знать своей бывшей супруги, которая за шестнадцать лет совместной жизни плешь ему проела.

– Ну, завелся, – махнул рукой в сторону брызжущего слюной Ивана Васька. – Коварства в тебе нет, Царевич, поэтому в качестве Кощея Бессмертного ты полное фуфло. Я тебе предлагаю действовать не через Веронику-ведьму, не через жену Верку, а через фею Моргану, которая, если мне не изменяет память, бросила свой роскошный замок ради любви к благороднейшему рыцарю Огненного плаща королевичу Жану, к слову лишенному тогда наследства.

– Наследства его лишил не я, а редакторы, – нахмурился Царевич. – Исключительно из идеологических соображений. Это ведь было начало перестройки. Спасибо, что хоть в колхоз их не заставили вступить.

– А за что спасибо-то? – хмыкнул Васька. – Глядишь, из феи Морганы под воздействием коллектива сформировалась бы женщина-труженица и мать семейства. А так получилась самая натуральная ведьма Вероника, которая ради удовлетворения эгоистических потребностей готова сотрудничать и с мафией и с Вельзевулом.

– Чёрт-то ненастоящий, – заступился за Верку Самоедов. – А сотрудничество с чиновником областной администрации нельзя считать сатанизмом. – Ты мне мозги не пудри, интеллигент, – огрызнулся на художника Кляев. – Все эти Василевичи, Костенко, Куропатины – чистой воды уголовка.

– Это ты зря, – запротестовал Мишка. – Василевич – уважаемый столичный предприниматель, вхожий в самые высшие сферы.

– Я сам лорд, – взвился Васька. – И вхож в ещё более высокие сферы, чем твой олигарх.

– Ну, это ты, Вася, уже в мифотворчество ударился, – остудил его пыл Царевич. – А это с какой колокольни посмотреть. Если брать с нашей, пролетарской, то твой Василевич такой же уважаемый предприниматель, как я уважаемый лорд. – Но согласись, Вася, что лорд для Российской Федерации – это слишком. – Конечно, шофёру в лорды – никак нельзя, а вот фарцовщику и спекулянту в олигархи – милости просим.

– Да какой нам прок от таких лордов как ты?! – возмутился Васькиному упрямству Царевич.

– А какой вам прок от таких предпринимателей, как Костенко с Василевичем? Они что, заводы строят, океанские лайнеры на воду спускают? Яблоками они спекулируют, Царевич, но даже яблоки у них ненастоящие. Чистый обман, то бишь воздух, мираж, фантом. И если вы на липовых предпринимателей согласны, то чем вам липовый лорд не угодил. Будут у вас лорды, интеллигенты, будут. Такие же липовые, но зато назначенные сверху, и вы их примите, потому как от власти они, а вы под власть всегда прогибались, прогибаетесь и будете прогибаться.

Царевич после этих Васькиных слов аж завибрировал от возмущения. Изволь тут в собственном дворце слушать коммунистическую пропаганду. Кощей мы, в конце концов, или не Кощей.

– О, – протянул вдруг Мишка. – А ты, Иван, опять раздуваться начал. – Точно, – подтвердил Васька. – И шкура волчья у тебя посерела, и морду опять перекосило.

Царевич бросился к зеркалу почти уверенный в том, что лорд с боярином его разыгрывают, но, увы, кажется, эти двое были правы: лицо у Царевича действительно оставляла желать лучшего, и в росте он вроде бы увеличился, о шкуре и говорить нечего – посерела до полного безобразия и уж, конечно, неспроста. – Тираны критики не любят, – поддел огорчённого Ивана Кляев. – А уж тем более критики народной.

Царевича эта метаморфоза, начавшаяся невесть с чего и без всякого его участия, напугала не на шутку. Нет, надо выбираться из Берендеева царства и выбираться как можно скорее. Доживать свой век Кощеем, благодарю покорно. Тревожные мысли оказали благотворное воздействие на внешность Царевича, и он благополучно вернулся к своему естественному состоянию.

– И каким образом я могу, по-твоему, связаться с феей Морганой? – Через портрет, – подсказал Васька. – Брызнешь на него живой водой, и получай свою красавицу.

План, что ни говори, был недурён. И, скорее всего, осуществим. Но у Царевича были по поводу этого плана кое-какие сомнения этического порядка. В сущности Кляев предлагал, используя фею Моргану, то есть светлую часть души Веры Михайловны Царевич, помещать осуществлению намерений темной части её души, ведьмы Вероники. Вообще-то сам факт раздвоения Веры Царевич на фею Моргану и ведьму Веронику говорил о многом. Ну, например, о том, что ведьма Вероника не в состоянии вместить все качества бывшей супруги Ивана. А, следовательно, Вера Михайловна и ведьма Вероника, это далеко не одно и тоже. И далеко не исключено, что Верка уже тяготится зависимостью от ведьмы, а значит, прямой долг Царевича помочь ей от этой зависимости избавиться, используя фею Моргану и её влюблённость в королевича Жана. Хотя нельзя отрицать и того, что, используя любовь феи к королевичу, Иван тем самым лишает Веру свободы выбора и по сути дела обманом навязывает свою помощь, которую она, скорее всего, от него не ждет.

Лорд с боярином деликатно оставили королевича наедине с возлюбленной, точнее с её портретом. Между прочим, за стенами дворца тоже наступила ночь, и Царевич разглядывал картину при лунном свете, весьма сходном с тем, что царил на холсте. Ивану пришло в голову, что фея Моргана значительно старше Верки той поры, когда он писал роман «Заколдованный замок». Создавалось впечатление, что героиня романа прожила отрезок жизни параллельно с автором и своим прототипом, то бишь Верой. А вот что это была за жизнь, и в каком русле она протекала, Иван не знал. Возможно, жизнь королевича Жана с феей Морганой сложилась иначе, чем жизнь Ивана Царевича с Верой.

Преображение картины началось сразу же, как только Иван брызнул на холст живой водой. Лунный свет, заливающий холл Кощеева дворца, распространился на рисованный пейзаж, фея Моргана чуть повернулась, чтобы увидеть глаза королевича Жана и скользнула по мягкой траве прямо на паркет, словно и не было никакой разницы между жизнью реальной и созданной воображением. Впрочем, вряд ли существование Ивана Царевича в Берендеевом царстве можно было считать реальностью, так что с феей Морганой они были почти что на равных. В общем-то, перед Иваном стояла всё та же Вера Михайловна Царевич, которую он вроде бы знал, как облупленную, но в то же время за привычной вроде бы внешностью угадывалась совсем иная суть, практически неизвестная Ивану. Царевич не сразу нашёл, что ответить этим вопрошающим прищуренным глазам.

– У тебя проблемы, королевич Жан? – Пожалуй, – нехотя подтвердил Царевич. – Может быть, прогуляемся в саду?

Яблоневый сад был заполнен ароматом созревающих фруктов, однако Царевич не спешил насладиться их вкусом, как не спешил предлагать яблоки даме, чем, кажется, её удивил. Фея Моргана с любопытством оглядывала дворец и стоящие на ступеньках статуи, благо лунный свет позволял это.

– Ты осуществил свою мечту, королевич Жан. – Вот как? – удивился Царевич. – А разве я мечтал о таком дворце? – С тех самых пор как тебя лишили наследства. Это ведь сад с молодильными яблоками?

Иван молча кивнул головой, слегка уязвлённый тем, что у королевича Жана, то есть у него самого, были, оказывается, какие-то комплексы по поводу наследства. – Ты прошёл через две реальности, чтобы добиться своего. Так почему же сейчас грустишь?

Иван растерялся под взглядом больших укоризненно устремлённых на него глаз. До сих пор он был твёрдо уверен, что является Ванькой Царевичем, а слова графини Изольды воспринимал как неумные фантазии, но сейчас ему предлагали действовать в этих фантазиях, как в реальности, ибо для феи Морганы бред сивой кобылы был жизнью, и она существовала совсем в иных причинно-следственных связях, чем те, которые казались Царевичу истинными. И самое потрясающее, что с точки зрения феи Морганы тот бред, в котором Иван барахтался все последние дни, не понимая ни сути, ни логики разворачивающихся событий, был абсолютно понятен, логичен и даже являлся результатом усилий королевича Жана, которого Царевич начал потихоньку уже ненавидеть, поскольку тот пытался украсть у него ни много, ни мало реальную жизнь, подсунув взамен нечто сказочное и с точки здравого смысла совершенно абсурдное.

– Тщеславие слишком далеко тебя завело. Ты затеял опасную игру, которая поставила на грань гибели целый мир. Магон обвёл тебя вокруг пальца, и если бы не моё вмешательство, то Магон с Вельзевулом захватили бы и этот дворец с садом и Берендеево царство.

– Мои устремления были благородны, – не очень уверенно возразил Царевич. – О далеко не всегда, Жан. Ты слишком самолюбив, слишком эгоистичен, слишком любишь славу. Разве не ты затеял поиски Золотого замка и воскресил Магона для того, чтобы использовать его знания. Но вышло совсем наоборот, не ты использовал Магона, а он, используя твоё непомерное тщеславие и преступное легкомыслие, почти добился своего.