Иван Царевич и Серый Волк Шведов Сергей

Иван, между прочим, был одет в те же камуфляжные штаны и обут в армейские ботинки, волчья шкура тоже осталась лежать на плечах, и даже ремень с кобурой так же как и прежде опоясывал талию. Царевич достал из кобуры пистолет и проверил обойму. Патроны с серебряными пулями были на месте.

– А я тебя сразу узнал, – сказал Мишка. – Хотя там, на холме, ты выглядел раз в пять больше.

– Это Ираидины штучки, – усмехнулся Царевич. – А меня ты не узнал, Самоедов иначе бы не испугался до поросячьего визга.

– А до какого визга, по-твоему, должен бояться волчару, перепоясанного ремнём и с пистолетом на боку, скромный домашний кабан.

Никакого пистолета на боку и никакого ремня на талии Царевич до недавнего времени не замечал. Очень может быть, просто не обращал внимания, расстроенный потерей человеческого обличья:

– Куда делся Васька Кляев, ты не заметил? – Мне показалось, что он на драконе улетел, – понизил голос Мишка. – Вцепился клыками в его шею и не выпустил. Дракон низенько так полетел и всё визжал, словно его режут.

Царевич по-прежнему хотел есть, но Самоедов теперь не разжигал его аппетит, а скорее вызывал удивление и массу вопросов по поводу присутствия в месте, где ему делать абсолютно нечего.

– Как ты попал в Берендеево царство?

– Как все, так и я, – пожал плечами Мишка. – Это из-за Ираиды. Она подбила Костенко на колдовской маразм. Я так и знал, что всё это плохо кончится. Кое-какой опыт у меня в этом деле, как ты знаешь, есть.

Царевич, разумеется, помнил девушку с крокодильей мордой, которая едва не съела безответственного художника-творца, но сочувствовать Мишке не собирался. Больше того вслух выразил сожаление, что не позволил монстрихе утолить аппетит, ибо, по его мнению, Самоедов заслужил участь быть съеденным оголодавшим животным, за свой беспредельный эгоизм и вопиющую подлость, граничащую с изменой Родине и человеческой цивилизации. – Ты мне врага народа не лепи, – возмутился Самоедов. – Я свободный художник, самовыражающийся в предложенном материале. А материал предложил мне ты, Царевич, с тебя и будет спрос. Допустим, я покланяюсь Иштар, но ты-то и вовсе Белый Волк Перуна, то бишь самый натуральный оборотень, к тому же имеющий склонность к людоедству.

– Ты что несёшь! – возмутился Царевич. – Когда это я людоедствовал?! – А меня кто собирался сожрать? Я по твоим глазам видел, как ты на мои окорока нацелился.

– Не на твои, а на свинячьи, – слегка смутился Царевич. – Не моя вина, что свинского в тебе в тот момент было больше чем человеческого.

– Я, между прочим, в этой метаморфозе не виноват. – Приличные люди в жеребцов или волков метаморфизируют, а такие как ты в свиней. Ведь ты, Самоедов, даже до козлиного и бараньего состояния не сподобился дотянуть.

– Свинья животное благородное и очень близкое к человеку по многим биологическим параметрам, – снисходительно пояснил неучу Мишка. – Не хватало ещё, чтобы Самоедов блеял как баран или мекал как козёл!

– Ладно, – махнул рукой Царевич, которому уже надоел дурацкий спор. – Ты мне скажи, каким образом Полесская вновь из коровы превратилась в Ирину Аркадьевну, и почему Синебрюхов с Романом так и остались козлом и бараном?

Царевич не случайно задал этот вопрос, поскольку за время разговора они успели пройти изрядное расстояние и выбрались из зарослей на поляну, где мирно паслись вышеназванные баран с козлом, в который уже раз поразившие Ивана своими размерами.

Самоедов ответил не сразу, а лишь после долгого чесания затылка:

– Тут понимаешь какое дело, Царевич, в данном случае никакой метаморфозы не произошло, то есть Полесская ни там у нас в России, ни здесь в Берендеевом царстве не вернулась к своему естественному состоянию. В России она только мычала и даже не делала попытки заговорить, как, скажем, козёл Синебрюхов. Бились мы с ней бились, Наташка даже заклинания читала. Результат – ноль. Вот тогда Шараев и предложил перевезти весь скотный двор в Берендеево царство. И здесь, точнее, ещё в дороге, и случилось превращение коровы в Ираиду. Мы уже было обрадовались и решили возвращаться назад, да не тут-то было. Только-только отъехали метров сто от места превращения, как наша Ираида вновь метаморфизировала в тощую норову. Тут Наташка сообразила, что её мать стала таки богиней Иштар.

– А фараон откуда взялся? – Наташка с вакханками успели его спрятать от фурий Вероники в замке Киндеряя. Я думаю, что всё дело в желании и яблоках, Иван: Ирина Аркадьевна не хочет быть просто искусствоведом Полесской, она жаждет быть богиней Иштар, но эта богиня в нынешней прагматичной России не более чем корова, не обладающая божественным могуществом, зато здесь в Берендеевом царстве всё может быть по-другому.

– А баран с козлом? По-твоему, Синебрюхову и Роману нравится их новое обличье? – Синебрюхова и Романа заколдовали вакханки с фуриями, и только они могут снять, с них заклятье.

– А почему Шараев не присутствовал на жертвенной церемонии?

Ответить на вопрос Мишка не успел, из зарослей выехала дюжина закованных в железо всадников и окружила плотным кольцом беспечных интеллигентов. Проклиная себя за глупость, Царевич схватился было за пистолет, но, во-первых, стрелять по живым людям он еще не наловчился, а во-вторых, Самоедов как последний псих повис на его руке и заорал:

– Я его держу, хватайте нас.

Царевич успел двинуть Мишке в челюсть, но практически тут же был схвачен железными болванами и связан по рукам и ногам. Свободным у него оставался только язык, и он не замедлил им воспользоваться, поливая отборнейшей бранью предателя и оппортуниста Самоедова. Художник поглаживал заклинившую после удара челюсть и тряс гудевшей набатным колоколом головой. Судя по всему, удар у Царевича получился приличным, и это было единственным положительным моментом в сложившейся абсолютно беспросветной ситуации.

Царевича бросили как тюк на круп коня позади закованного в доспехи всадника и повезли в неизвестность. Поза у Ивана была столь неудобная, что он мог видеть только землю под ногами скачущего неспешным аллюром коня. Из разговора пленивших его железных истуканов понять что либо было трудно, поскольку всадники за всю дорогу не проронили ни слова. Громко и безостановочно хрюкал только художник Самоедов. Хрюканье, разумеется, было по адресу беспомощного Царевича, который, слушая Мишкины оскорбления, поклялся поджарить этого сукина сына на вертеле, безотносительно к тому, в каком обличье встретит он его в следующий раз. По прикидкам Царевича, путешествие его длилось недолго, и буквально минут через двадцать копыта коней застучали по подъёмному мосту разбойничьего замка. Во дворе Царевича сняли с коня, но руки ему развязывать не стали, а потому нечем было врезать по зубам мельтешившему поодаль Мишке Самоедову.

Замок Царевич сразу опознал, поскольку сам же его придумал и описал в романе. А принадлежало это строение Киндеряю, сосланному царевичем Иваном, после жесточайшей битвы и полной победы добра над злом за Синие горы, дремучие леса и всякие там моря-окияны. Киндеряев замок победитель подарил ведьме Веронике, у которой его отобрал мафиози Костенко. Так что у Царевича не было никаких сомнений в том, что он находится в руках злодея Киндеряя, колдуна и мага, поклонника нечистой силы.

Именно пред грозные очи Костенко-Киндеряя представили Ивана железные болваны. Сам Киндеряй метался по огромному залу разъяренным псом, а Иштар Полесская сидела в кресле, похожем на царский трон, рядом со своим новым многотысячелетним мужем фараоном Тутанхамоном. Тутанхамон за прошедшее время (а прошло после жертвоприношения на холме всего навсего десять часов) уже изрядно подсох, и, судя по всему, имел тенденцию к продолжению усыхания и возвращению в свое прежнее состояние мумии. – Нужна живая вода, – прошипела со своего места Иштар Полесская. – Вы же видите, Леонид, у нас почти все получилось, как задумывали. Буквально одна минута, и мы достигли бы своего.

– И, тем не менее, мы проиграли, – огрызнулся Киндеряй. – Всё это скопище нечистой, силы оказалось бессильно перед двумя посланцами Перуна. Ни ты, Иштар, ни я не почувствовали их присутствия, вот что страшно. Матёрый обвёл нас вокруг пальца, а мы даже не знаем, как ему это удалось.

– Я знаю, Леонид Петрович, – вскричал вынырнувший из-за спины Царевича Самоедов. – Это всё он виноват, Ванька. Не было на холме посланцев Перуна.

– Как это не было? – возмутился Киндеряй, останавливаясь напротив Мишки. – Я же собственными глазами их видел.

Надо сказать, что Киндеряй в Берендеевом царстве смотрелся куда более величественно и солидно, чем Костенко в Российской Федерации. А виноват в этом был никто иной, как Царевич, наделивший мафиози не только горделивой осанкой, но и почти беспредельным могуществом. Собственно, сделал он это только для того, чтобы победа его героя царевича Ивана выглядела как можно более внушительно. Кто ж знал тогда, что вымышленный Киндеряй обретёт плоть и кровь реального Костенко и сохранит при атом колдовскую мощь равную почти что мощи самого Кощея Бессмертного. – Это были не посланцы Перуна, а Царевич с Кляевым, – зачастил Самоедов. – Быть того не может, – поднялась со своего трона Иштар Полесская.

– Как не может, коли всего час назад я встретил Царевича в волчьем обличье, и он едва меня не сожрал. И если бы не обратная метаморфоза, то я бы сейчас не перед вами стоял, а переваривался в желудке этого негодяя.

– Но каким образом им это удалось? – А благодаря волчьей шкуре, что и сейчас на плечах Царевича, – пояснил Самоедов.

– Вот сволочь, – сказал куда-то в пространство Иван. – От оборотня слышу, – не остался в долгу Мишка.

Киндеряй с интересом разглядывал шкуру, держась от неё на почтительном расстоянии. Царевич же от нечего делать осматривал стены зала, увешанные устрашающими личинами. Личины эти появились здесь волею Киндеряя, поскольку в романе Царевича ничего подобного не было. Как не было и пентаграмм, начерченных, на полу не иначе как для оберега от чар ведьмы Вероники, которые помогли Ивану одолеть Киндеряя в незабвенном романе «Жеребячье копыто». Теперь этот номер уже не пройдёт, а жаль. Вообще-то поначалу Киндеряй должен был лопнуть как мыльный пузырь от спеси и негодяйства, но, увы, у писателя Царевича не хватило духу на такой живодерский финал. Впредь Ивану наука – зло надо истреблять подчистую, не оставляя про запас для будущих подвигов. Ибо случая совершить их может и не представиться.

– Отправьте гонца за Семирамидой, – сказала Иштар железным болванам. – И пусть захватит жеребца, пойманного два дня назад. Мы заставим этого негодяя возить для нас живую воду.

Жеребцом, пойманным два дня назад был, кажется, сам Царевич, потерявший бдительность во сне и вздумавший, по совету Шараева, напиться водицы из жеребячьего копытца. Пока железные болваны тащили Царевича в подвал, у того было время пораскинуть умом и оценить всю сложность своего положения. Замок Киндеряя был практически неприступен, это Иван знал точно, поскольку сам же его и спроектировал. Не говоря уже о том, что Киндеряй обладал способностью повелевать бурями, ураганами и прочими атмосферными явлениями и в два счёта мог разметать любую армию, вздумавшую подступить к стенам замка, с целью освобождения узника. Что же касается подвалов Киндеряева логова, то выдолблены они были в цельной скале, что не оставляло брошенным туда людям никаких шансов на бегство с помощью подкопа.

В сухой и достаточно просторной камере, куда Ивана бросили Киндеряевы подручные, он, к своему удивлению, обнаружил Валерку Бердова. Царевичев коллега по писательскому цеху потерянно сидел на охапке соломы и размышлял о превратностях судьбы. Под правым глазом у известного писателя красовался синяк, а левая скула изрядно припухла.

– Нашего полку прибыло, – криво улыбнулся он в сторону Царевича.

Свет в камеру попадал из узенького окошечка, расположенного над дверью, а потому здесь царил полумрак. Читать при таком скудном освещении Иван бы не стал, но душевному разговору тьма, как известно, не помеха.

– Меня завтра в жертву принесут, – вздохнул Валерка после продолжительного молчания, – не то Баалу, не то Ваалу.

– Вот сволочи, – возмутился Царевич. – Это, по какому такому закону?! – По тому же самому, по которому у нас в России пристреливают в родном подъезде.

– Слушай, а на кой чёрт им понадобилась живая вода? – спросил Царевич.

– Мафия должна быть бессмертной, – хмыкнул Валерка. – Вот они и хотят, чтобы ты им это бессмертие обеспечил.

– Бред. Ничего они от меня не получат. – Никуда ты от них не денешься, Царевич, – сказал Валерка не без злорадства в голосе. – Здесь во второй реальности ты жеребец, а жеребцами управляет не разум, а инстинкт. – Это ты на Наташку намекаешь? – припомнил Иван подслушанный в доме Костенко разговор.

– Нет, я намекаю на жажду отнюдь не сексуальную. Тебя будут держать в этом подвале, не давая ни капли воды, пару дней ты, может, и продержишься, а потом у тебя начнутся галлюцинации, и ты сам вселишься в шкуру выпущенного за стены Киндеряева замка жеребца. Жеребец тоже будет страдать от жажды, и поскольку инстинкт в нём изначально сильнее разума, то он выведет мафию к живой воде. – Ловко, – согласился Царевич. – А кто придумал столь коварный план? – Я придумал, – вздохнул Бердов. – Правда, мучить тебя жаждой мы хотели в России, чтобы жеребец искал воду здесь, в Берендеевом царстве. Но нынешний расклад даже лучше, поскольку здесь никакой тебе милиции, телевидения, общественного мнения и прочей муры.

– А что она из себя представляет, эта самая живая вода? – Жидкость как жидкость, – пожал плечами Бердов. – Селюнин где-то достал полбутылки. Кажется, спёр у Кощея. У твоей бывшей супруги тоже есть небольшой флакон. С помощью живой воды, добавленной в воду обычную, и оживлялись все эти нарисованные Мишкой Самоедовым гоблины и киллеры. С её помощью пытались взрастить дракона богоубийцу.

– Выходит, одних яблок для метаморфоз недостаточно? – Молодильные яблоки помогают людям с воображением, которые сами жаждут метаморфоз и приключений в сказочных и неведомых мирах. Но если человек к метаморфозам не стремится, либо боится их, то тут как раз и нужна живая вода. Причём, чем больше концентрация этой «воды», тем более устойчивой и надежной будет метаморфоза и тем сложнее возвращение к нормальному облику.

– Но ведь на нас с Кляевым никто не брызгал водой, тем не менее, мы превратились в громадных волков.

– На вас были волчьи шкуры, – напомнил Бердов. – И вы попали под испарения.

Очень может быть. Царевич припомнил, что дракон под воздействием живой воды раскалился до красна, и от него действительно шёл пар, заполнивший чуть ли не всю вершину холма.

– Я так понимаю, что живая вода у Киндеряя и Ираиды закончилась? – Ты их последняя надежда, – подтвердил Валерка.

Обдумав полученную от Бердова информацию, Царевич пришёл к выводу, что Киндеряй и Ираида ведут с ним беспроигрышную игру. Но дело даже не в том, что Иван не был героем. Вздумай эти люди, скажем, его пытать, он, быть может, устоял если не из идейных соображений, то из чистого упрямства и гипертрофированного, как у всякого истинного интеллигента, чувства самоуважения. Но весь фокус был в том, что никто Царевича пытать не собирался, его просто вводили в бредовое состояние, а человек, как известно, не властен над сновидениями и бредом. Надо отдать должное Валерке Бердову, придумавшему этот иезуитский план. Мафиози Костенко до такого никогда бы не додумался.

Как и предупреждал Бердов, воды заключённым не давали. Зато принесли чуть не целую корзину молодильных яблок весьма аппетитных на вид, но совершенно отвратительных на вкус. Кроме того, яблоки обладали ещё одним гадским свойством, они не утоляли жажду, а обостряли её. Валерку Бердова действительно увели куда-то по утру железные истуканы. Царевич пытался протестовать, но его протесты были гласом вопиющего в пустыне. Валерка, надо признать, вёл себя не слишком героически, то есть визжал и брыкался, не желая приноситься в жертву языческому богу. Царевич ero не осуждал и лелеял в душе надежду, что вороватого интеллигента пощадят, если не за собственные его заслуги перед мафией, то хотя бы по протекции жены и тёщи. Всё-таки Наташке, какой бы она там не была Семирамидой, скорее всего не захочется в цветущем тридцатилетнем возрасте стать вдовой. А вообще-то Валерке следовало не слушать премудрую тёщу, а сделать Наташке ребёнка, ещё лучше трёх-четырёх, дабы отбить у неё охоту к метаморфозам.

Мысли о Наташке и её несостоявшихся родах, а также нестерпимая жажда, спровоцировали кризис. Царевич как-то незаметно для себя стал биться головой в стену. И что самое удивительное, стена стала поддаваться его усилиям. Донельзя обрадованный этим обстоятельством Иван принялся за дело с большим рвением и уже через минуту приветствовал радостным ржанием обретение свободы. Впрочем, свобода оказалась неполной, она ограничивалась арканом, конец которого был приторочен к седлу скакавшей рядом белой кобылы, а в этом седле сидела затянутая в чёрную кожу Наташка-Семирамида, поощрительным свистом подгонявшая и без того не чуявшего ног от радости жеребца. Поначалу ошалевший Царевич не придал особого значения аркану на собственной шее и даже вздумал продемонстрировать вольнолюбивый нрав, увеличив аллюр до запредельного. Но волосяная петля столь жёстко перехватила его горло, что не оставалось ничего другого, как, смирив гордыню, подчиниться воле свирепой амазонки. Амазонка, к слову, была не одна, её сопровождал отряд в добрую сотню закованных в доспехи всадников, а также целый обоз телег с деревянными бочками. Судя по всему, это была тара под живую воду. Запалившийся от быстрого бега жеребец Царевич потребовал было воды, но получил удар плетью от расторопной амазонки. И это притом, что все остальные лошади, даже обозные битюги воспользовались своим правом на водопитие в полной мере.

Вода в озере была столь прозрачной и желанной, что у Царевича в голове помутилось от одного её вида. Однако взбесившегося жеребца очень быстро укротили с помощью аркана и плети, привязав к железному колу так, что аркана почти хватало, чтобы губы Царевича дотянулись до блистающей серебром под лунным светом зеркальной глади. Но именно почти, поскольку петля начинала душить несчастного жеребца, как только он пытался попить воды. Вообще-то Царевич и раньше подозревал дочь Ираиды Полесской в садистских наклонностях, но он никак не предполагал, что порок приобрёл столь грандиозные масштабы. – Воду ещё заслужить надо, – ласково потрепала Семирамида Царевича по шее.

После чего полезла в озеро купаться, оставляя на берегу раздираемого танталовыми муками несчастного жеребца. Табор, раскинувшийся подле растущего на берегу водоема колка, угомонился. Заснули возницы, железные болваны и даже упившиеся водой лошади. Не спал один мучимый жаждой жеребец Царевич, которому в качестве компенсации за грубое обращение дозволено было любоваться обнажённым телом купающейся Семирамиды. Вид ассирийской царицы подействовал на очумевшего от жажды жеребца распаляюще.

– Заведём Кентавриков, Царевич, – сладко зашептала ему на ухо выбравшаяся на берег Семирамида. – Я тебе их дюжину рожу.

Жеребец Царевич заржал от переполнявшей его страсти, которую, увы, никто пока не собирался удовлетворять. Наташка объяснила, что делает она это не столько из вредности, сколько из биологической несовместимости, которая всегда была помехой в браках между людьми и животными. Зато жеребец Царевич может одним махом преодолеть все биологические преграды, напившись живой воды и став богом. Богиней станет и сама Семирамида. Какое им тогда будет дело до людских пересудов и медицинских показаний. Что не дозволено быку, то дозволено Юпитеру. Что нё дозволено жеребцу, то дозволено богу Ивану Бессмертному.

Страсть и жажда до того овладели несчастным жеребцом, что он нёсся к цели, буквально ног под собой не чуя. Задержкой в пути было теперь не Царевичево упрямство, а обоз, гирей висевший на ногах влюблённых.

До живой воды было уже рукой подать, ноздри Царевича улавливали запах хрустального источника, который бил среди скал серебряным фонтаном. Его порыв не оставил равнодушным ни царицу Семирамиду, ни её белую кобылу. Эта троица далеко оторвалась как от охраны, так и от обоза, который пылил где-то у самого горизонта. Изумрудная трава ласкала копыта Царевича, а впереди величественные скалы египетскими пирамидами устремлялись в небеса. Именно к этим скалам он и приближался с радостным предвкушением блаженства. Однако блаженства невезучему жеребцу испытать так и не удалось. Откуда-то слева выкатилась Чапаевская тачанка, лихо развернулась перед накатывающими лавой Киндеряевыми болванами и неожиданно открыла по ним огонь из пулемёта. Случившееся выглядело до того нереально и по-киношному, что растерялся не только жеребец, растерялась и Семирамида. Проворнее всех оказалась Наташкина кобыла, которая, испугавшись пулеметного треска, понеслась к спасительным в данных обстоятельствах скалам, и Царевичу, дабы не быть удушенным арканом, поневоле пришлось следовать её примеру. Краем глаза он всё-таки успел заметить, что две трети железных болванов уже вылетели из седла, а остальных та же участь должна была постигнуть в самое ближайшее время.

Семирамиде, наконец, удалось подхватить повод взбесившейся кобылы, и у запалившегося Царевича появилась возможность перевести дух и посмотреть на скалы, обступившие их со всех сторон. Надо сказать, что Наташка очень вовремя обуздала свою попрыгунью, ибо ещё немного, и они все трое сверзились бы в пропасть. Именно над этой пропастью пролегала узенькая тропинка, по которой только и можно было добраться до живительного источника. Царевич ступать на эту тропинку не спешил, боясь нарваться ещё на одну засаду. В этом случае бежать им действительно будет некуда,

– Откуда здесь взялся Василий Иванович? – задумчиво произнесла Семирамида. – Какой ещё Василий Иванович? – удивлённо спросил Царевич, забывший после всего пережитого, что жеребцам полагается ржать, а не разговаривать.

Семирамида, однако, не обратила на жеребячью невоспитанность никакого внимания:

– Чапаев, какой же ещё. А с ним Анка-пулемётчица. Ну и Петька на облучке.

Тачанку Царевич видел, в наличии пулемёта у него тоже сомнений не было, но вот что касается легендарной троицы, то её Царевич не разглядел. Впрочем, он ничуть не удивился, если бы они действительно объявились в этих местах. – До источника далеко? – спросила Семирамида.

– Рукой подать, – кивнул на тропу Царевич, буквально умирающий от жажды, заглушившей все сомнения, опасения и угрызения совести. Тропа, кстати, оказалась не столь узка, как о ней думал Царевич, во всяком случае, телега здесь точно прошла бы. Да и тянулась она, опоясывая гору, разве что с полкилометра. При виде бьющего из земли фонтана Царевич радостно заржал, его ржание подхватила белая кобыла, а вот Семирамида вместо того, чтобы завопить от счастья, грязно выругалась и попыталась спастись бегством. Помешал ей это сделать Царевич, который рванулся к воде из последних жеребячьих сил. Рывок его был столь силён, что не только завалил кобылу, но и выбросил из седла Семирамиду. Досталось и самому Царевичу, который был удушен петлёй едва ли не до смерти. Очухался он только после того, как какой-то доброхот вылил на него литра три воды из медного шлема. Семирамида уже поднималась с земли с помощью рослого малого в медных доспехах и алом плаще.

– Язон, – назвал себя медногрудый и склонился перед Наташкой в поклоне. – Безжалостный рок забросил нас в эти края, но я искренне рад, что и среди диких скал растут столь дивные цветы.

– Семирамида, – представилась слегка смущенная его вежливостью Наташка. – Ассирийская царица.

Блондинистый Язон рассыпался в совершенно нелепых с точки зрения Царевича комплиментах. Вообще-то, если судить по лицу и повадкам, парень был жох, и сколь помнил Иван по древнегреческим мифам, этот, с позволения сказать, герой надул в своё время и царя Колхиды, и его слишком страстную дочь Медею, к слову, ведьму ещё почище Наташки.

Царевичу надо было бы предостеречь Семирамиду, но как раз в это время он заметил одну странность: сколько бы он не пил живую воду, жажда его только усиливалась. Да, собственно, по иному и быть не могло, поскольку жаждой-то страдал не жеребец-предатель, а заключённый в каземат Царевич, которому вороги и не думали давать воды. Как только Царевич это осознал, он тотчас же вернулся в свою убогую камеру и ощупал дрожащей рукой шишку, вскочившую аккурат посредине лба.

Все попытки Царевича достучаться до своих угнетателей закончились ничем, если не считать отбитых о дубовую дверь рук и ног. Чрезмерные физические усилия обезвоженного организма вновь вернули мозги Царевича к живительному источнику, который на поверку оказался не столь уж живительным.

Здесь всё было по-прежнему. Всё так же устремлялись к небесам голубоватые скалы, сверкал на солнце радужными брызгами фонтан, а в двадцати шагах от источника царица Семирамида вела беседу с любезным Язоном и его не менее любезными спутниками-аргонавтами. Этих аргонавтов Царевич насчитал не менее двух десятков. Ражие мужики, которым отчего-то не сиделось в их Древней Греции, и они пустились в странствия по чужим землям, прихватывая всё, что плохо лежит. Царица Семирамида пыталась заручиться поддержкой хорошо снаряжённых для боевых действий людей. Идея была недурна, но Царевич сильно сомневался, что двадцать вооружённых лишь мечами героев способны устоять против пулемёта Максим, который уже скосил подчистую чуть не половину Киндеряевой рати. Но грек Язон пулемёта, видимо по незнанию, абсолютно не боялся. Его нежелание отправляться в Киндеряев замок объяснялось крайней стесненностью во времени и неотложными заботами по поиску золотого руна.

– Так вы золотого барана ищите? – удивилась Семирамида. – Какое счастье, что мы с вами встретились. У меня в замке, совершенно случайно, завалялся один такой. – Быть того не может, – ахнул Язон. – Боги вновь на нашей стороне. Мы встретили прекраснейшую из женщин, которая покажет нам путь к цели. Скажите, этот баран принадлежит вашему папе?

– Да нет же, это совершенно бесхозный баран, мы даже собирались принести его в жертву богам, но этому помешали обстоятельства. А говорящий козёл вам не нужен?

Аргонавты переглянулись, судя по всему, козёл их волновал мало, но если у козла тоже золотая шерсть, то почему бы не взять.

– К сожалению, шерсть у козла хоть и густая, но самая что ни на есть обычная, – огорчила их Семирамида. – Зато он может послужить козлом отпущения в религиозной церемонии.

– Пожалуй, – почесал затылок Язон. – Возьмём и козла, если вы так настаиваете.

Царевич хотел было рассказать аргонавтам, что под золотой бараньей шерстью скрывается несчастный, заколдованный фуриями охранник Роман, а в козла превращён муж его хорошей знакомой некто Синебрюхов, но, увы, в самый ответственный момент, видимо от нестерпимой жажды, язык отказался ему повиноваться. И вместо членораздельных звуков из его глотки вырвалось лишь хриплое ржание. – Редкостных статей у вас жеребец, – прищурился в сторону Царевича Язон.

– Он подхватил какую-то заразу, – лицемерно вздохнула Семирамида. – Однако я надеюсь, что вода священного источника подействует на него самым благотворным образом.

К сожалению, Царевич уже знал точно, что эти надежды тщетны. Ивана охватило раскаяние. Поддавшись страстям, он показал нечистой силе дорогу к живой воде, и эта его преступная слабость обернётся неисчислимыми бедами, как для Берендеева царства, так, возможно, и для всего цивилизованного человечества. Раскаяние подействовало на Царевича расслабляюще, и он провалился в небытие.

Очнулся он уже в степи, всё с тем же арканом на шее, конец которого был теперь привязан к телеге, пылившей в самом хвосте обоза с живой водой. Потрясённый падением собственного статуса Царевич призывно заржал, но на его зов откликнулась лишь обозная кляча. А коварная Семирамида, столь жестоко и подло обманувшая простодушного Царевича, красовалась на белой кобыле во главе процессии, бок о бок с ненавистным Язоном, этим недостойным сыном Древней Греции. Иван от души пожелал Наташке участь колхидской Медеи, которую этот сукин сын бросил с двумя малыми детьми.

Царевич жаждал сотворить аргонавтам какую-нибудь подлянку, но, увы, в его незавидном положении узника совести предпринять что-либо существенное было крайне сложно. К сожалению, и Василий Иванович Чапаев исчез куда-то вместе со своей тачанкой, хотя Царевич именно на него весь долгий жаркий день возлагал свои последние надежды.

Двадцать аргонавтов красовались на конях Киндеряевых стражников, для чего-то нацепив ещё и их доспехи. Мишенью они были прямо-таки идеальной, вот только стрелять по этой мишени было некому.

Ночная прохлада не принесла облегчения Царевичу, как не принёс успокоения его плавающей в ненависти душе привал, устроенный Семирамидой и Язоном исключительно для того, чтобы на берегу чудесного водоёма предаться блуду. Пока весь лагерь спал, утомлённый трудным днём, изнывающий от жажды Царевич, которого, к слову, никто и не подумал напоить, вынужден был с содроганием сердечным наблюдать, как эти двое развлекают себя срамными языческими игрищами с сексуальным уклоном, безвозвратно губя свои души. Конечно, греку-язычнику всё равно гореть в геенне огненной, но Наташка могла бы вести себя скромнее, памятуя о своём статусе замужней дамы. Впрочем, что взять с натуральной ведьмы, которая из похоти перекрасилась в царицу Семирамиду, послала на жертвенный костёр мужа и предала любовника, который, правда, в силу объективных причин не успел им стать. Конечно, отдельные моралисты станут утверждать, что замужней женщине приличнее предаваться блуду с человеком нежели с конём, но это будут те моралисты, которые никогда не носили жеребячьей шкуры, а следовательно и не испытали всех выпадающих на долю несчастных животных страданий. А именно страдание, как совершенно верно заметил классик, только и способно сделать человека человеком. И неважно, в каком обличье выступает страдающая суть, важно, что духовно она выше обезьяньей сути в облике блондинистого негодяя Язона.

Морализаторские размышления Царевича были прерваны первыми лучами дневного светила, которое бесцеремонно расшевелило спящий лагерь. Вновь заскрипели телеги, поднимая улегшуюся за ночь пыль, и вновь жеребцу Царевичу пришлось эту пыль глотать и перхать в отвращении пересохшим горлом. В сторону сияющих от удовольствия Семирамиды и Язона Царевич больше не смотрел, глубоко уязвлённый чужим самодовольством и собственным незавидным положением. В воспаленные трудностями и жаждой мозги Ивана пришла мысль о воздаянии за совершённые им грехи в прежней человеческой жизни. И он принялся, с мазохистским наслаждением их отыскивать и классифицировать. Среди совершённых Царевичем грехов преобладали грехи смертные, и по всему выходило, что с таким багажом до рая ему не добраться, а что касается ада, то он в него, кажется, уже попал.

Благочестивых мыслей Царевичу хватило аж до самого Киндеряева замка, который жутковатой серой громадой возник на горизонте. Со стен замка, видимо, узнали царицу Семирамиду и обоз, посланный за живой водой, а обознались, кажется, только в отношении аргонавтов, которых приняли за родных болванов.

Царевич как в воду глядел, когда подозревал греческого Язона в коварстве и слабости к чужому добру. Доблестные аргонавты прямо с порога чужого жилища открыли плотный огонь из автоматов Калашникова по гостеприимным хозяевам. Очумевшие Киндеряевы стражники падали на земь как снопы и мгновенно испарялись под лучами раскочегарившегося светила, оставляя на земле лишь тени да кучки железного хлама, именуемого доспехами. Потрясённый греческим беспределом Царевич снова впал в беспамятство.

А очнулся он от того, что кто-то настырно лил воду в его пересохшую глотку. Вода была необыкновенно вкусной и как нельзя лучше утоляла мучившую Ивана жажду. Открывший глаза писатель не сразу, но признал в спасителе своего старого друга Ваську Кляева, который в железных доспехах смотрелся ещё живописнее, чем в камуфляже или в волчьей шкуре. А вторым рыцарем была, к немалому удивлению Царевича, ведьма Вероника, которая недовольно морщила нос в сторону осрамившегося добра молодца и витязя.

– Тебя только за смертью посылать, царевич Иван. Кабы не добрые люди, так до сих пор жила бы в собачьей конуре по твоей милости

Царевич хотел было возразить, что Мокрухин дворец всё-таки великоват для собаки, если, конечно, эта собака не цербер, но потом счёл за благо придержать язычок и не дразнить ведьму, настроенную пока что довольно дружественно. Иван хоть и медленно, но обретал себя в прежней реальности, которая, к слову, была не такой уж реальностью, но всё-таки Царевич присутствовал здесь в человечьем обличье, а не в жеребячьем.

– Ты откуда взялся? – спросил он у Васьки, как только язык стал вновь ему повиноваться.

– От верблюда, – ухмыльнулся Кляев. – Это мы с Веркой перестреляли из Максима сотню Киндеряевых рыцарей.

– А за Петьку кто у вас был? – припомнил кинематографическую картинку Иван. – Лошадьми управлял Матёрый, – пояснил Васька, помогая ослабевшему Царевичу подняться.

– А Язона кто изображал? – В роли грека выступал Ратибор, из Белых Волков дружины Матёрого.

С помощью Васьки и в сопровождении хмурой Вероники Царевич выбрался, наконец, из жуткого каменного мешка на свет божий. Весь двор Киндеряева замка был завален железом, в смысле доспехами испарившихся рыцарей. Мужики-возницы растерянно стыли у своих телег, а расторопные лже-аргонавты вышибали из бочек затычки и сливали воду прямо на плиты.

Такое расточительство привело прямо-таки в неистовство и без того обиженную на весь свет Наташку-Семирамиду, которая, вперив руки в боки, крыла матом выполняющего служебный долг Ратибора. Совершенно неожиданно для Царевича, с большим удовольствием наблюдавшим эту сцену, к Семирамиде присоединилась ведьма Вороника. Вдвоём они спихнули с телеги аргонавта и сделали официальное заявление, что убьют всякого, кто помешает им искупаться в живой воде. – Пусть купаются, – вмешался в спор ведьм с Язоном подошедший Матёрый. – Наполните для них бассейн.

Слегка сбитый с толку беспредельной добротой Матёрого, одним мановением руки подарившего скандальным дамам бессмертие, Царевич заглянул на конюшню, но, увы, жеребца там не обнаружил.

– Испарился, – пояснил расстроенному соседу Васька Кляев. – Можно сказать на моих глазах. А Верка сказала, что он слился с тобой в одно целое до очередного искушения,

Не то, чтобы Царевич зарыдал то ли от потери, то ли от обретения, но жеребца, едва не ставшего по желанию Семирамиды богом, ему было жаль. Можно сказать, рухнула мечта, которая была отчасти Царевичевой, и уж конечно, не видать ему теперь божественной Наташки как своих ушей. Правда, у него был шанс сойтись с божественной Вероникой, которая будучи просто ведьмой уже допустила Царевича на своё ложе, вдохновляя на подвиги.

– А Киндеряя поймали? – спросил Иван у Кляева – Удрал Киндеряй. Теперь он в обличье Костенко шустрит в Российской Федерации.

Матёрый сидел за Киндеряевым столом и с интересом разглядывал фараона Тутанхамона, опять превратившегося в мумию. Похоже, это был единственный трофей, взятый им в замке, если не считать Мишки Самоедова, который стоял чуть поодаль в позе деревянного истукана. Проходя мимо, Царевич пнул художника под зад и этим пока ограничил карательные акции в адрес ренегата и оппортуниста. Самоедов принял наказание со стоическим терпением, то есть сморгнул глазами и сглотнул слюну. Слюна, а впрочем, побежала у него вовсе не в результате удара жеребячьим копытом, а от вида яблок, лежащих на столе.

– Наркоман паршивый, – бросил в его сторону Царевич.

Матёрый молча указал писателю на место рядом с собой. Васька, не долго думая, уселся на украшенный яхонтами и изумрудами золотой трон богини Иштар, что можно было бы счесть святотатством, но поскольку в парадном зале Киндеряева дворца адепты божественной коровы отсутствовали, Кляеву это сошло с рук.

– Мы не можем долго здесь задерживаться, – сказал Матёрый Царевичу. – Киндеряев замок мы передаём Веронике и её фуриям, а тебе, Иван, придётся за ней присматривать.

– Легко сказать, – нахмурился Царевич. – Я уже побывал и волком и жеребцом, а потому мне вовсе не улыбается по милости расторопных фурий превращаться ещё и в барана. А кстати, куда подевался золоторунный Роман?

– Барана Киндеряй забрал с собой, а вот козла Синебрюхова оставил нам. Дело, разумеется, не в Синебрюхове, хотя мы его, конечно, допросили. Знает козёл не так уж много, но из его показаний становится очевидным, что ниточка от Киндеряя далеко тянется, и вся эта суета с молодильными яблоками может перерасти

в проблему планетарного масштаба. – Но ведь ты перекрыл практически все каналы доставки: Кабаниха, Наташка, Вероника, ведьма Мила с вурдалаком Сеней. Осталось только приструнить Малюту Селютиновича и Киндеряя.

– Ты забыл о Шараеве и Бердове. – Так Валерку вроде сожгли на жертвенном костре. – К сожалению, нет, – холодно бросил Матёрый. – Хотя он вполне заслужил такую участь.

Царевич всем своим видом выразил сомнение. Нет, Валерка, конечно, не святой, но, в конце концов, и не уголовник какой-нибудь, чтобы вот так запросто его отравлять на костёр. Вся его вина состоит лишь в краже миллиона у мафиози да в безудержном фантазировании за довольно скромный гонорар. Но Бердов раскаялся и осознал свою вину, а потому, по мнению Ивана, заслуживал снисхождения.

– Ничего он не осознал и ни в чём не раскаялся, – поморщился Матёрый. – Если верить Синебрюхову, то Бердов украл у Костенко не только миллион долларов, но и адреса покупателей молодильных яблок, которые Киндеряй держал в тайне от своих партнёров. В первую голову от Шараева.

– Так Валерка работал на Сан Саныча? – поразился Царевич. – По нашим сведениям да. Шараев связан с одним московским олигархом, ныне находящимся в опале у официальных властей, а потому и не стесняющемуся в средствах для возвращения утраченного влияния. С этим же олигархом сотрудничает, похоже, и твоя Вероника. Хотя точных сведений на этот счёт у нас нет. Очень уж осторожная и ловкая особа твоя бывшая супруга, Царевич. Счастье ещё, что мы не позволили этим людям добраться до живой воды.

Царевич покаянно развёл руками. Его сентенцию по поводу того, что человек над своим бредом не властен, Матерый выслушал с большим вниманием. Однако внёс в Бердовскую теорию некоторые поправки:

– Кроме инстинкта жизни есть ещё и инстинкт размножения. Ты их не к тому источнику вывел, Иван.

– Вот тебе раз, – возмутился Царевич. – Я же хорошо помню дорогу…

Царевичу вдруг пришло в голову, что Матёрый прав. Это не тот источник. Источник с живой водой расположен в лесных дебрях и пробирался к нему царевич Иван через болота, где едва не стал жертвой любвеобильных кикимор, редкостных, к слову сказать, уродок, но чрезвычайно охочих до мужских ласк. А из горного источника герой Царевича пил, отправляясь к ведьме Веронике, дабы удивить её своими сексуальными способностями. Вот дал маху так дал. И все из-за Наташки, которая направила мысли несчастного жеребца совсем в другое русло, пробудив в нём инстинкт размножения. Кентавриков ей, видите ли, захотелось. Теперь понятно, почему Матерый не стал противиться желанию ведьм искупаться в привезённой из горного источника воде.

– Не завидую я твоему Язону, – ухмыльнулся Царевич. – Так и тебе завидовать не приходится, – хихикнул Васька Кляев, поднимаясь с роскошного трона.

А хихикал он, естественно, неспроста, поскольку на пороге зала возникла Вероника, с взором страстным и к Царевичу явно неравнодушным.

– Ну, нё буду вам мешать, – отчего-то заторопился Матёрый и покинул помещение раньше, чем Иван успел раскрыть рот для протеста.

Надо сказать, что Царевичу и раньше доводилось ошибаться, но никогда в жизни он не ошибался со столь опасными для здоровья последствиями. Камасутра вакханок в гробнице фараона была лишь жалкой пародией на страсть упившейся сексуальным стимулятором ведьмы Вероники. Спасло Царевича только то, что возвратившийся после долгих странствий жеребец тоже немало выпил из того же источника. Только с рассветом Царевич, оставивший на ложе Вероники всё своё здоровье, сумел вырваться из страстных объятий взбесившейся ведьмы. Его появление во дворе вызвало фурор среди собравшихся там молодцов в волчьих шкурах. Царевича поздравляли так, словно он вырвался из пасти Змея Горыныча по меньшей мере. Между прочим, у Язона-Ратибора тоже был весьма бледный вид, когда он, садясь на своего коня, трижды промахнулся мимо стремени, и если бы не сердобольный Васька Кляев, подсадивший добра молодца, страдающего с любовного похмелья, то неизвестно, чем бы дело кончилось.

– Если узнаешь что-нибудь про Шараева и Бердова, то немедленно свяжись со мной по рации, – сказал Матёрый Царёвичу на прощанье. – Самоедова я оставляю в твоём распоряжении в качестве подсобной силы. Ну а если этот поросенок вздумает нам изменить, то по воле фурий быть ему боровом до конца дней.

Матёрый огрел коня плетью и вылетел за ворота Киндеряева замка. Вероникины гоблины, угрюмо ворча, прикрыли ворота, но мост пока поднимать не стали, ибо Кляев уже заводил мотор Уазика, которого успел перегнать за ночь из Кабанихиного замка.

– Привет тебе от Егоровны, – ухмыльнулся Кляев в отросшие усы. – Старуха рвет и мечет, узнав, что ты отобрал у Киндеряя замок и вернул его Вероники. – А что с Вепрем и Михеичем?

– Кабаниха клянётся, что они от неё сбёжали, прихватив бутыль с самогоном. Не исключено, что встретимся с ними на дороге.

Царевич устроился рядом с водителем, заложника Самоедова бросили на заднее сидение. Прощаться с Вероникой Иван не стал, во избежание рецидивов ночных страстей. Гоблины, повинуясь взмаху руки фурии-брюнетки, вновь открыли ворота, и Уазик, облегчённо хрюкнув, выскочил со двора проклятого замка, где Царевич дважды чуть не лишился жизни.

– Знаешь, чем хряк отличается от борова? – обернулся к Самоедову тонко разбирающийся в сельскохозяйственных вопросах Васька.

– Нет, – честно признался художник. – А вот этим и отличается, – наглядно объяснил Кляев. – Стоит тебе переметнуться от нас на сторону врага, считай, что ты автоматически лишен всего хозяйства, с последующей сексуальной инвалидностью. Клятвопреступникам, Самоедов, фурии не дают пощады.

Мишка сидел тихий и бледный, переваривая в душе предстоящие египетские казни. На фурий Самоедов успел, надо полагать, налюбоваться и вероятно составил о них своё мнение.

– Куда исчез Валерка Бердов? – спросил Царевич у пригорюнившегося ренегата. – Костенко увёл его с собой. А меня бросили на растерзание. Сволочи. Вот она благодарность за всё, что я для них сделал.

– Валерка всё им про Шараева рассказал? – Да уж, наверное, сдал с потрохами, – радостно подтвердил Самоедов. – Шкуру свою спасал.

– А Костенко разобрался, кто его замок штурмует? – Откуда. Бежал как заяц, бросив на произвол судьбы верных людей. Маг и чародей называется. А подземный ход он за собой завалил, так что мне деваться было некуда.

Васька настолько уверенно вёл Уазик по лабиринту, что Царевич не успел даже прискучить путешествием, как не успел заметить момента превращения волчьей шкуры в камуфляж.

Уазик выскочил из-под земли всё в том же месте у вокзала, испугав до полусмерти роскошную иномарку, которая едва не врезалась в осветительный столб.

– Едем к Киндеряю, – распорядился Царевич. – С ума сошёл? – удивился Кляев. – Мафиози нас на куски порвёт за утерянный замок. – Так ведь замок захватили «аргонавты» с помощью коварной Наташки и по наущению Шараева, который пытался с помощью героических греков устранить конкурентов, Костенко и Полесскую. А мы с вами жертвы трагических обстоятельств, чудом уцелевшие во время погрома.

– А если Костенко узнает, что замок у твоей Вероники? – А я тут при чём? – пожал плечами Царевич. – Я за неё не ответчик. И не виноват, что они, сговорившись с Наташкой, обвели вокруг пальца уважаемого мафиози. – Риск, – покачал головой Васька.

Но Царевич и без его предостережений знал, что сильно рискует. Однако если верить знающим людям, кто не рискует, тот не пьёт шампанское. И не то чтобы Иван был большим поклонником игристого вина, но и быть шутом гороховым на чужом празднике жизни, ему не хотелось. Тем более что этот чужой праздник всё более превращался в жутковатый бал-маскарад, где придуманные воспаленным воображением личины заимели претензию стать хозяевами жизни. Мало нам киллеров и наркоманов, так вот вам ещё и вампиры с любителями молодильных яблок.

Надо сказать, что дом губернского мафиози сильно уступал и размерами и роскошью Киндеряеву замку. А ещё говорят, что наша элита совсем меры не знает в жилищном строительстве и буквально совесть потеряла, обрастая лишними, метрами в стране, где жилищный вопрос с давних времён один из самых острых. Да по сравнению с элитой Бёрендеева царства наша элита образец скромности и человечности. Что бы там ни говорил борец за пролетарское счастье Васька Кляев, банкир всё-таки много лучше вампира. И обличьем он поинтеллигентнее, а если и пьёт кровь из трудового народа, то только фигурально выражаясь, а не в натуре. К достоинствам дома Костенко в родной Российской Федерации можно было отнести тот факт, что он не был обнесен рвом, а солидная по нашим меркам ограда ни шла ни в какое сравнение с «кремлёвскими» стенами Берендеевских замков. Что, между прочим, прямо указывает на мягкость нравов в России и на эффективность работы правоохранительных органов. А те несознательные граждане, которые называют наших правоохранителей драконами, очень ошибаются на их счёт, ибо к счастью для себя не видели драконов настоящих, которые хоть и считаются в Берендеевом царстве маломерными, но способны за минуту в три горла сожрать любого рассеянного гражданина, вздумай он по простоте душевной требовать адвоката.

В доме потерпевшего чувствительное поражение мафиози гостей не ждали и приняли их с большой опаской. Тем более что Костенко испытывал явный дефицит в людях, которых враги частично превратили в баранов, а большей частью просто в пар. Хотя, по мнению компетентных экспертов, железные болваны людьми не были, а были всего лишь проекцией магической силы, обретшей плоть в результате чародейских заклятий. Во всяком случае, так объяснял их появление на Берендеевских землях Вадим Матёрый. Слабо разбирающемуся в технологиях колдовского мира Царевичу оставалось только головой кивать да поддакивать профессионалу.

Чудом сохранившиеся от былой роскоши две шестерки криминального туза ввели гостей в холл, предварительно их разоружив. Кляев особенно неохотно расставался с маузером и настоятельно рекомендовал неразумным Киндеряевым холопам как можно бережнее обращаться с музейной реликвией.

Взволнованный визитом Костенко встретил гостей более чем прохладно. Воздух родной земли подействовал на мафиози отупляюще, и он не нашел ничего лучше, как облаять уже однажды обиженного человека. – Сам виноват, Леонид Петрович, – спокойно отмёл все обвинения Царевич. – Нашел, кому доверить серьёзное дело – Семирамиде. – Психопатка, – с готовностью подтвердил Царевичевы слова Мишка Самоедов. – То она на жеребце помешалась, то теперь на Язоне.

– А грек сказал буквально следующее, – дополнил Кляев, – не отдаст барана, я ему сделаю секир башка.

Сидевшая далеко не в золотом, а в каком-то задрипанном в смысле роскоши кресле, Ирина Аркадьевна Полесская обиженно поджала губы. Судя по всему, критические замечания в адрес дочери, да ещё со стороны лиц весьма сомнительных, не пришлись ей по вкусу.

– Девочку обманули и подставили самым бессовестным образом.

На лице Костенко, потерявшего по вине заполошной семейки большие материальные ценности, читалось откровенное сомнение. Похоже, он и богине Иштар не слишком доверял и держал её в своём доме скорее как заложницу, чем как партнёра по бизнесу. – Конечно дело не в Наташке, – охотно подтвердил Царевич. – Всё дело в Шараеве, который нанял аргонавтов и обвёл вокруг пальца всех: и тебя, Леонид Петрович, и Ирину Аркадьевну, и меня, и мою супругу Верку, и Кабаниху, и ведьму Милу, Наташку, и даже Валерку Бердова.

Обвинения в адрес Шараева со стороны Царевича были более чем обоснованы, и уж кому как не Костенко это знать. Другое дело, что мафиози не верил Царевичу и не находил нужным этого скрывать. А Полесская и вовсе высказала своё негативное мнение о писателе отрытым текстом.

– Он агент Вероники, Леонид, будь с ним осторожен.

Нельзя сказать, что Ивана огорчила такая характеристика, но в эту минуту он от души пожелал Ирине Аркадьевне мычать в углу худосочной коровой и не путаться под ногами озабоченных серьёзными проблемами людей. Разумеется, вслух он это пожелание высказывать не стал, ибо не в традициях российской интеллигенции столь откровенно хамить богиням. – Я не просто агент, – возразил Царевич. – Я агент поневоле. Фурии грозятся исполнить обещание, данное Веронике, и порвать меня на куски, если я не передам ей во владение Кощеев дворец со всем содержимым и молодильными яблоками в придачу.

– Это ты погорячился, – криво усмехнулся Костенко. – Кощеев замок тебе не по зубам, не говоря уже в молодильных яблоках. Слишком много у тебя конкурентов, Царевич, и здесь и там.

– Кто ж знал, что всё так нелепо обернётся, – развёл руками Иван. – Язык мой – враг мой. Однако Вероника, как женщина относительно разумная, готова удовлетвориться меньшим, а именно: Киндеряевым замком и десятью процентами урожая из Кощеева сада.

– Губа у твоей жёнушки не дура, – зловеще захохотал маг и чародей Киндеряй. – К сожалению или к счастью, она мне уже не жена, и если бы не злобные фурии, я бы вообще отвалил в сторону и не стал бы вмешиваться в дела, столь сомнительные с правовой точки зрения.

– Об этом не может быть и речи, Леонид, – взвизгнула Иштар Полесская. – Мы не можем отдать какой-то стерве десять процентов урожая.

– Ну, положим, – вовремя заметил Кляев, – речь-то пока идёт о шкуре неубитого медведя. Шараев, по слухам, уже сговорился с Кощеем и на их стороне неисчислимые силы как в Берендеевом царстве, так и в Российской Федерации.

Если судить по тому, как налилось кровью лицо Костенко, то Васька попал в самую точку. Тем не менее, горделивый Киндеряй не захотел сразу признать очевидное поражение.

– Может и тебе, пролетарий, подарить замок с десятью вагонами яблок в придачу? – Я бы взял, – охотно отозвался на предложение Киндеряя Васька. – Не век же мне в хрущобе жить. Чай не хуже я вурдалака Сени. Поселюсь в замке, посажу на цепь знакомого дракона Полудурка и буду торговать шампунем. Ни один конкурент не осмелится на меня хвост поднять.

– Полудурок – это мой дракон, – возмутилась Полесская. – Я выходил дракона, когда он умирал на моих руках. – А кто его порвал? – вскинулась Полесская. – Кто провалил всё дело на магическом холме? Да если бы не вы, негодяи, весь мир бы сейчас лежал у наших ног. Из-за вас я вынуждена была отказаться от божественного могущества и вернуться в человеческое обличье.

– Ну не знаю, – развёл руками Васька. – Если вам коровье обличье нравится больше, то тогда конечно.

Ираида Полесская, теперь уже, увы, оказывается, не богиня, обрушила на несчастного Кляева такой град ругательств, что тот даже покраснел, даром что провёл жизнь среди виртуозов матерного искусства. Из повизгиваний Полесской Царевич уяснил, что отказ от божественного статуса был платой Ирины Аркадьевны за возвращение человеческого облика, ибо, как и говорил Мишка Самоедов, повыдохшаяся с годами богиня Иштар могла существовать в Российской Федерации только в качестве никому не нужной и вдобавок ещё и не дойной коровы. А набраться могущества в Берендеевом царстве ей помёшали превратившиеся в белых волков Царевич с Кляевым. В общем, надо признать, что искусствовед была не так уж и не права в своих претензиях к оборотням-дилетантам, помешавшим малокультурными действиями преображению мира.

Слушая Ираиду Полесскую, Царевич пришёл к неутешительному выводу, что имеет дело с кришнаиткой и психопаткой в одном лице. Оказывается, Полесская собиралась ни больше, ни меньше, как создать общемировую религию, ликвидировав за ненадобностью прочие культы, и тем самым соединить все враждующие народы в одну глобальную семью. В принципе, будучи либеральным атеистом, Царевич против глобальной религии не стал бы возражать, но у него были большие сомнения, что сторонники всех прочих религий откажутся от веры своих отцов и дедов ради тощей коровы Ираиды.

– Все религии обещают рай лишь на небе, а я готова сотворить его на земле, – в экстазе вещала Ираида. – Своих ближних адептов я сделаю богами. Мы создадим новый Олимп Бессмертных, а наша паства будет мирно пастись в долинах многомерного мира, где каждый обретёт своё счастье.

– С помощью молодильных яблок? – полюбопытствовал Царевич. – А почему бы нет? – вперила в него глаза Ираида. – Разве Золотой сон – не цель человечества?

– А как же быть с явью? – подрастерялся Кляев. – Сон и будет нашей явью, – гордо ответствовала несостоявшаяся богиня Иштар.

В качестве шизофренического бреда откровения пророчицы Полесской Царевичу, как человеку склонному к парениям в воображаемых мирах, показались приемлемыми. Если судить по лицам Мишки Самоедова и Леонида Петровича Костенко, то им откровения очень нравились, но не в качестве интересного клинического случая, а в качестве новой сказки, которую следует сделать былью. Если бы Полесская в свой вселенский глобализм добавила бы ещё немого марксизма, то возможно пролетарий-интернационалист Кляев тоже бы не устоял. А так Ваське было западло состоять в одной партийно-сектантской организации с капиталистом и художником-индивидуалистом. Впрочем, хитрый Васька протестовать не стал, а даже сделал вид, что впал в задумчивость. А Царевич вслух намекнул Матери всех Богов, что и сам не прочь повысить свой статус оборотня до статуса, скажем, Аполлона Бельведерского и жить на Олимпе в дружном стаде новых бессмертных, тем более что у него перед новой властью есть заслуги, так как молодильные яблоки придумал он. То есть не совсем придумал, ибо яблоки это плод народного творчества, но Царевич был первым, кто додумался выбросить их на рынок.

Заявление Царевича было встречено Ираидой Полесской хоть и с изрядной долей подозрения, но вполне благосклонно. Костенко же Царевичев энтузиазм продолжал считать подозрительным. А сам Иван никак не мог взять в толк, каким образом совмещается в Лене Киндеряе сугубый прагматизм дельца и вора с совершенно идиотской доверчивостью к чужому шизофреническому бреду. Но, пораскинув умом, пришёл к выводу, что так, собственно, и должно быть: прагматизм торговца молодильными яблоками Костенко нуждался в бредовых фантазиях Полесской, как товар нуждается в рекламе. И чем более идиотской будет эта реклама, тем больше шансов продать товар. Ираида права в одном: на явь и правду покупателей больше нет, потребителям нужны сон и занимательная ложь.

– Я предлагаю тебе сделку, Леонид Петрович. За нашу помощь в поимке подлеца Шараева, ты отдашь нам Киндеряев замок и барана Романа.

– Баран-то вам зачем? – нахмурился Костенко. – Золотое руно требуют аргонавты, – пояснил Царевич. – Без их помощи нам трудно будет прижать Шараева в Берендеевом царстве. Да и здесь в России совсем не лишними будут полсотни готовых на всё героев. – Это опасно, Леонид, – опять высунулась Ираида Полесская. – Мы даже не знаем, откуда взялись аргонавты, и какие цели они преследуют. – Как это, откуда взялись? – возмутился Кляев. – Из литературного бреда, которым полны прилавки книжных магазинов.

На этот выпад Васьки Полесская не нашла, что возразить. А Костенко впал в глубокую задумчивость. Шараев, надо полагать, представляется Леониду Петровичу опасным противником, тем более что этот противник знал все слабые места в позиции мафиози, тогда как сам оставался практически неуязвимым для его ударов. В подобных обстоятельствах писатель был для Киндеряя ценной находкой.

– Надо действовать и действовать безотлагательно, – продолжал Царевич. – Если Шараев наладит канал сбыта яблок в больших количествах, то нас с вами не только кинут, но, скорее всего, устранят как конкурентов и лишних свидетелей.

Испугался ли Костенко прозвучавшего из уст Царевича предостережения, сказать трудно, но то, что Полесская заметно побледнела, это Иван мог видеть своими глазами. Видимо, Ирина Аркадьевна никак не предполагала, что у придуманного ею глобалистского мифа может быть и такой неприятный финал, когда богиня Иштар окажется лишней деталью в перестроенном мироздании. – Я подумаю, – сказал Костенко. – Посовещаюсь кое с кем. И сообщу вам своё решение утром.

Царевич не возражал. Суматошные последние дни здорово его утомили, а ночи, проведённые в подвалах и на роскошных ложах Берендеева царства истощили силы. Царевичу захотелось вернуться в родную и с детства привычную хрущобу на продавленный диван и вновь ощутить себя не витязем без страха и упрёка, не волком-оборотнем, а самим собой, Ванькой Царевичем, которого в родном дворе каждая собака знает. Дёрнул же чёрт Ивана в своё время пойти в писатели, хотя родители прочили его по медицинской части. Ставил бы сейчас Царевич людям клизмы и жил бы в своё удовольствие вдали от чудищ, вампиров, кощеев, магов и чародеев.

Выкинув на полпути Мишку Самоедова, странники по сказочным мирам подрулили, наконец, к родной хрущобе.

– Да, – задумчиво сказал Кляев, оглядывая с детства знакомое здание. – Прямо скажу, живём мы с тобой не в хоромах.

– Ты мне другое скажи, – зевнул во всю пасть Царевич, – откуда у тебя в дружках завёлся дракон?

– Полудурок, это тот самый дракон, которого мы покусали на холме. Я его слегка подлечил живой водой, и он у меня стал как новенький.

– А живую воду где взял? – насторожился Царевич. – Выменял на серебро у одной знакомой кикиморы, – нехотя признался Кляев. – Десять пуль пришлось на эту стерву потратить, а дала она мне той воды всего ничего.

– Воду всю израсходовал? – Всю, до капли. Полудурка-то мы с тобой здорово потрепали. Зато я две канистры самогона у Кабанихи прихватил и считай что даром. Самогоночка-то у Егоровны первый сорт.

– «Москвич» твой стоит у подъезда, – кивнул Царевич, которому сейчас было не до самогона.

Брошенный на пустыре фургончик кто-то из соседей опознал и перегнал во двор, спасая тем самым от раскулачивания и шкодливых мальчишеских рук. Обрадованный Васька занялся своей вновь обретённой собственностью, а Царевич устало побрёл на второй этаж в родную квартиру, в надежде провести спокойную ночь. Увы, Ивановым надеждам, похоже, не суждено было сбыться, ибо на лестничной площадке его поджидала женщина, на этот раз одетая, в которой он без труда узнал Ларису Сергеевну, супругу пребывающего ныне в козлином состоянии Синебрюхова.

– Я вас умоляю, Иван Иванович, – заломила руки Лариса Сергеевна. – Только вы можете спасти моего мужа.

Царевичу не оставалось ничего другого, как пригласить женщину в квартиру, дабы не давать пищу для сплетен и пересудов соседям по подъезду, которые, надо полагать, уже обратили внимание на красивую женщину, обивающую в сильном волнении порог писателя-развратника.

Лариса Сергеевна приглашением воспользовалась, но вопреки ожиданиям Ивана в ванну не полезла, из чего он заключил, что пришла к нему не нимфа, а обычная учительница, озабоченная пропажей мужа. – Чаю хотите? – спросил обрадованный этим обстоятельством Царевич, которому именно сегодня не хотелось возиться ни с нимфами, ни с нимфоманками.

Как отменно любезный кавалер Царевич проводил даму в зал и посадил в кресло, а сам отправился на кухню, обдумывать создавшуюся ситуацию. Синебрюхова ему, конечно, было жаль, но ещё больше он сочувствовал несчастной Ларисе Сергеевне, которую злобные вакханки обрекли на жизнь в буквальном смысле по пословице: «Любовь зла, полюбишь и козла». Любовь любовью, но, согласитесь, подобная метаморфоза таит в себе для интеллигентной женщины массу неудобств. Она, в некотором смысле, понижает её статус в глазах окружающих до абсолютно неприличного. Рождает непристойные слухи, наконец. Конечно, Синебрюхов не простой козёл, а говорящий, и среди козлов вполне мог бы сойти за интеллигента, но в данном конкретном случае для Ларисы Сергеевны это слабое утешение. – Его заколдовали, – со слезой выдохнула Лариса Сергеевна, принимая из рук хозяина чашку с чаем.

– Я в курсе, – кивнул головой Царевич. – Но ведь вы, если мне не изменяет память, были участницей шабаша вакханок?

– Меня тоже заколдовали, – нервно дёрнулась Лариса Сергеевна. – Это его работа. Он преследует нас повсюду, во всех мирах.

– А кто он? – слегка встревожился Царевич. – Маг и чародей Магон, вы его конечно знаете.

Магона Царевич действительно знал, в том смысле, что он его сам и придумал. Другое дело, что этот чёртов Магон никакого отношения к Берендееву царству не имел, а был героем самого первого романа Царевича под названием «Заколдованный замок». Роман был слабеньким, жутко романтичным и чуждым всякого цинизма, поскольку писался во времена почти застойные. Если Царевич не ошибался, то героиню романа звали Изольдой. Злой колдун Магон изгнал её из родного замка, превратив в нимфу Серебряного ручья. Точнее, он её утопил в этом ручье, а уж потом она с помощью доброй феи Морганы метаморфизировала в нимфу. А мужа этой самой Изольды Магон действительно превратил в козла. Вся эта печальная история на том бы и закончилась, если бы в негативный процесс не вмешался бы королевич Жан, который разобрался с отморозком чародеем по полной программе. Линия Изольды и её мужа не была главной в романе, и именно поэтому королевич, он же добрый молодец в смысле доблестный рыцарь, женился вовсе не на Изольде, а на прекрасной Веронике, которая тогда не только не была ведьмой, но даже не имела претензии ею стать.

– Я же убил этого Магона. А голову его велел спрятать гномам в самой дальней и глубокой пещере, чтобы она никогда не срослась с туловищем, утопленным, если не ошибаюсь, на дне морском.

– Увы, он воскрес, – всплеснула руками Изольда. – Мы вынуждены были бежать от него в другую страну и другую эпоху, но вы же знает коварство Магона, он настиг нас и здесь, вновь превратив меня в нимфу Лесси, а моего дорогого супруга рыцаря Ательстана в козла. – Если я вас правильно понял, то вы не Лариса Сергеевна Синебрюхова, учительница средней школы, а графиня Изольда, попавшая к нам по воле злодея Магона? – Разумеется, – вскинула брови заколдованная графиня.

– Но в таком случае и я не Иван Царевич, а доблестный рыцарь королевич Жан? – А разве вы этого не знали? – мило улыбнулась графиня Изольда. – Хотя, если честно, я сама узнала о своём прошлом совсем недавно от феи Морганы, и мне сразу всё стало ясно: и почему я стала нимфой Лесси и зачем приходила к вам четыре дня назад.

– Но, если мне не изменяет память, ваш супруг не был тогда, ещё козлом? – Я предчувствовала, что он им станет. Вас, наверное, шокировало, что я пришла к вам голой и без спроса залезла в ванну. Но ведь нимфы не могут долго обходиться без воды, и носить одежду среди них не принято. Я полагала, что, увидев меня, вы всё вспомните, хотя фея Моргана предупреждала, что Магон заколдовал и вас.

– А кто она такая эта фея Моргана? – рассердился Царевич на вмешательство в свою жизнь очередной волшебницы.

– Вы забыли свою красавицу Веронику? – ужаснулась графиня Изольда. – Она ведь и есть фея Моргана. Боже, как забывчивы мужичины.

Боже, как изменчивы женщины. С какой стати Царевич должен помнить бред, пусть и свой собственный, но пятнадцатилетней давности. Допустим, одурев от любви к Верке, он мог вообразить её кем угодно, даже богиней Венерой Милосской, но какое отношение всё это имеет к нынешнему Ивану Царевичу? И при чём здесь скажите, королевич Жан?

Иван как-то ужё притерпелся к мысли, что в Берендеевом царстве он может превратиться и в волка, и в жеребца, и ещё невесть в кого, но у подобных метаморфоз была вполне реальная изначальная основа, а именно: гражданин Российской Федерации Царевич, а теперь вдруг выясняется, что Царевич, это не реальность, а всего лишь метаморфоза, а реальность, это какой-то там королевич Жан, родившийся неизвестно где и непонятно от каких родителей.

– Когда фея Моргана дала мне почитать ваш роман «Заколдованный замок» у меня прямо-таки глаза открылись, и я сразу поняла, что сама я Изольда, а человек называющий себя Александром Александровичем Шараевым, это и есть жестокий и ужасный чародей Магон, жаждущий властвовать над миром с помощью сил ада. – Какой кошмар, – только и сумел выговорить Царевич.

– Вы правы, – кивнула головой графиня Изольда. – Магон ужасный злодей. И невероятно могущественный маг, ведь это он заставил вас найти дорогу в Берендеево царство. – Зачем? – тупо удивился Иван. – Чтобы почерпнуть там зло.

– А что, в нашем мире дефицит на этот продукт? – Нынешнее зло не обладает магической силой, – пояснила графиня Изольда.

Из всего этого бреда Царевич твёрдо усвоил и воспринял только то, что фея Моргана, ведьма Вероника и его супруга Верка, это одно лицо. Не приходилось так же сомневаться, что она использует в своих целях несчастную Ларису Сергеевну, предварительно запудрив ей мозги. Что сделать было, вероятно, совсем нетрудно, ибо российская учительница весьма неуютно чувствовала себя сначала в шкуре нимфы, а потом вакханки, поскольку оба эти образа не вполне соответствовали её сути. Зато образ графини Изольды был как на неё сшит, и сразу же расставил по своим местам все невероятные и неприятные события, случившиеся с Ларисой Сергеевной. Пятнадцать лет назад Царевич не был ещё знаком ни с Синебрюховым, ни с Ларисой Сергеевной, которая в ту пору ещё пребывала в нежном подростковом возрасте, а потому ну никак не мог использовать эту пару в качестве прототипов своих героев графини Изольды и графа Ательстана. Роман «Заколдованный замок» так бы и почил в бозе где-нибудь на полках солидных книжных шкафов, если бы коварной Верке не пришло в голову использовать его сюжет для своих тайных и наверняка некрасивых делишек.

– Ладно, – решительно поднялся с кресла Царевич. – Мы сейчас навестим с вами ведьму, в смысле фею Моргану, и выясним у неё судьбу вашего мужа. – Увы, – всплеснула руками графиня Изольда. – Я не знаю её адреса.

– Зато я знаю, – решительно направился к дверям Иван. – И будьте уверены, ваше сиятельство, выведу эту фурию на чистую воду.

Васька Кляев всё ещё возился со своим «Москвичом». Брать его с собой Царевич не собирался, дело было семейное, чреватое скандалом, в котором Ваське участвовать ни к чему. Кляев скосил плутоватые глаза на Ларису Сергеевну, ехидно подмигнул Царевичу и без разговоров отдал ему ключи от Уазика. – Погоди, я только канистры достану, – спохватился он в последний момент.