Собачья работа Романова Галина
— Понимаю, — произнес мужчина. — Вам некуда идти. Дома вас никто не ждет, а с вашей… травмой будет трудно сразу найти новое место в жизни. Хорошо, вы можете остаться. На некоторое время. До суда.
— С-суда? — не поверила своим ушам.
— А как же? В столицу уже отправлен гонец со срочным письмом. На днях сюда должен прибыть королевский дознаватель. Он допросит князя, проведет расследование и вынесет приговор.
Мне стало страшно. Не от смысла сказанного, а от того, сколь равнодушным тоном Генрих Хаш произнес эти слова.
— Вы считаете Витолда Пустополя… виноватым?
— А вы — нет? — хмыкнул он, снова берясь за перо. — Кто-то из великих мыслителей древности сказал: «Народ и женщины оправдывают виновных». Князь платил вам деньги. Он был привлекательным мужчиной, к тому же холостым и обеспеченным… Ваши симпатии легко объяснимы. Но есть факты, против которых не попрешь. Князь — оборотень!
— Он — сын вашего друга, и…
— Сын того, кому я всю жизнь служил и чьим предкам всю жизнь повиновались мои собственные предки! Он — единственный, последний представитель проклятого рода. Рода, в котором каждое поколение — понимаете, Дайна, каждое! — производило на свет хотя бы одного оборотня.
— Что? — признаться, я была поражена. Все что угодно, но только не это!
— Не ожидали? — Генриху Хашу явно доставляло удовольствие видеть мое ошарашенное лицо. — Эту тайну знали только члены княжеской семьи. Умирающий князь Доброуш доверил ее мне, поскольку у него не было родных братьев, а мы были друзьями. Правда состоит в том, что один из княжеских сыновей на протяжении вот уже трех с небольшим сотен лет неизменно рождался с отметиной проклятия. Как правило, у него не было детей — какая женщина захочет переспать с чудовищем, почти наверняка зная, что в любой день и час может пасть его жертвой? Если вы посмотрите семейные хроники, вы заметите, что практически в каждом поколении наследником рода становился второй, а то и третий сын, а не первенец! Ибо все первенцы рождались с проклятием. Доброушу не повезло. Он был единственным сыном своего отца. Он и Любана — это все, кто выжил из восемнадцати зачатых его отцом детей. Остальные либо рождались мертвыми, либо умирали вскоре после рождения. Поэтому Доброушу пришлось жениться и стать отцом. С третьей попытки. Он убил четырех из шести своих жен…
— Трех из четырех жен, — машинально поправила я. Помнится, госпожа Мариша рассказывала, что мать Витолда оказалась его третьей супругой, а княгиня Эльбета — четвертой. Три первые умерли явно не своей смертью, а последняя еще жива.
— На самом деле их насчитывалось больше. Просто не на всех он был официально женат. После матери нынешнего князя Доброуш дважды брал себе женщин в надежде, что они смогут произвести на свет еще одного сына, кроме того, первого. Не вышло. Боги, видимо, решили, что хватит проклятому роду существовать. Доброуш был смертельно ранен в одном из боев. Перед кончиной он рассказал мне все.
И старый рыцарь Генрих Хаш решил избавить мир от чудовища. Наверное, смерть его сына Мирчо от когтей оборотня только укрепила старого рыцаря в этом решении. Знал ли Тодор Хаш, что его отец собирается уничтожить его друга?
— А… пан Матиуш? — Даже хорошо, что этого княжеского родственника поблизости не было, при нем язык не повернулся бы задать такой вопрос.
— Матиуш? — Милсдарь Генрих презрительно фыркнул. — Ему никогда не стать князем. Да, он сын моей двоюродной сестры по материнской линии, но его отец… даже Доброуш не знал, от кого кузина нагуляла живот. Мальчишку записали Пустополем по одной причине — его мать официально не была замужем, и бастард получил ее имя. Но он все равно остается внебрачным ребенком, а такому король не отдаст венца. Пусть себе хорохорится и задирает нос. Нам он не опасен.
— Ее сиятельство княгиня Эльбета Пустопольская сказала, что он предлагал ей выйти за него замуж и закрепить наследственную власть…
— Ни за что! — отрезал старый рыцарь. — Этого не будет никогда. Я этого не допущу. Спасибо за ценную информацию. Мы начнем следить за паном Матиушем.
Вот так-то. «Мы». Смелое заявление. Особенно в свете недавних событий.
— Понятно, — услышала я свой голос сквозь шум крови в ушах. — Но я все равно предпочла бы… задержаться.
— Как хотите, — мужчина опять углубился в записи. — Как только решите нас покинуть, сообщите, и я выплачу вам деньги. Но после суда вам все равно придется уезжать! Здесь нет никого, кто нуждается в ваших услугах! А теперь оставьте меня — надо заняться делами.
Кивнув и отдав салют, я покинула кабинет. Как бы то ни было, но исполнить свой долг до конца я была обязана.
Поскольку повод посетить монастырь подвернулся отличный, откладывать поездку смысла не имело. Конечно, телохранитель княжны не должен ни на минуту отлучаться от девочки, но не верила я, что Тодор кинется что-то вытворять с сестрой Витолда, пока сам князь еще жив. Да, он арестован по обвинению брата Домагоща и заключен под стражу. Да, в столицу послали срочного гонца с просьбой прислать королевского дознавателя и расследовать это дело. Да, обвинение в оборотничестве — это либо костер, либо «питомник» в ордене Орла. Но ведь суда не было. По всем законам князя только подозревают, и в интересах самого Тодора пока поумерить прыть. Скорее ему стоит направить свою энергию на то, чтобы держать пана Матиуша в стороне.
День был серым, пасмурным. Весна в этом году выдалась прохладная и сырая, больное колено то и дело напоминало о себе. Дул порывистый ветер, и я здорово продрогла по дороге, не догадавшись захватить теплый плащ. Тем более что уже при въезде в город стал накрапывать мелкий дождик, который сек в лицо, словно колол острыми иголочками. Дождик постепенно усиливался, так что, отдав сестре привратнице коня, я со всех ног поковыляла к собору, спеша обойти его кругом, чтобы попасть в примыкавшие к нему покои настоятельницы.
Матери Любаны не было на месте — она после трапезы отправилась проверять хозяйство, да еще собиралась навестить в лечебнице кого-то из захворавших сестер, так что пришлось ее ждать. Наконец она появилась — словно маленький шарик, выкатилась из темного коридора.
— Мне сказали, меня кто-то ждет, — промолвила настоятельница. — А это вы!
Я почувствовала себя неуютно.
— Вы уже знаете о…
— О Витолде? — Мать Любана прошла в переднюю комнату. Служка тотчас засуетилась, подкладывая на угли свежие полешки, чтобы огонь разгорелся жарче. — Да, еще вчера Генрих прислал гонца.
— Простите…
— За что? — Настоятельница всплеснула руками. — Вы же не знали, кто он!
— Я догадывалась.
— Вот как? — Присевшая было в кресло, она снова вскочила. — И вы молчали?
— Да.
— А теперь вы хотите узнать, знала ли я? Да. С самого начала. И я, и Доброуш. Мы старались сделать все, что могли, но, видимо, этого оказалось недостаточно.
— Витолд… то есть, его сиятельство обречен?
Мать настоятельница долго молчала, глядя в пол, а потом промолвила:
— Я буду молиться за него.
Дождь усилился, яростно забарабанил по окошку. Вошла служка, быстро прикрыла ставенку, составленную из стеклянных шариков. Стук капель стал глуше, в комнате потемнело, и пришлось зажечь свечу. Выскользнув на минуту, служка опять вернулась, принесла два больших бокала подогретого вина с пряностями — для матери Любаны и гостьи. Мне не предложили сесть, пришлось стоять у камина.
— У вас ко мне дело, — вспомнила настоятельница.
Я свободной рукой полезла за пазуху и достала письмо княгини Эльбеты. Отставив бокал, мать Любана быстро его прочла.
— Умница, девочка, — прокомментировала она решение матери Агнешки. — Я сделаю для малышки все. Но она не права, что так резко отзывается о Матиуше. Конечно, его родство очень дальнее и натянутое, да еще и исключительно по материнской линии, но в таком деле, как наследование титула, все играет роль. Король меня поймет. И я даже рада, что малышка не достанется Тодору Хашу.
Я вспомнила, что когда-то сама Любана была помолвлена с Генрихом Хашем.
— Вам хотелось породниться с этой семьей?
— Это, скорее, традиция, — невесело усмехнулась настоятельница. — Чуть ли не в каждом поколении Хашей предпринимается такая попытка. Единственный удачный союз — это между моим дядей, Збышеком Пустополем, и той девицей Хаш, в результате которого на свет появилась мать Матиуша. Во всех остальных случаях в дело вмешивался случай, и свадьба расстраивалась. Да, Матиуш близкий родственник Витолда, и при определенных условиях может претендовать на венец. А уж если выбирать, я бы предпочла его.
Я кивнула:
— Понимаю вас…
— Ничего ты не понимаешь! Как бы то ни было, княгиня имела все права говорить, что Тодор Хаш низкого рода — хотя бы по сравнению с Матиушем Пустополем. Что ты намерена делать теперь?
Переход был таким резким, что я ответила правду:
— Буду охранять Агнешку.
— Почему? Она тебя просила?
— Нет, я предложила сама. Агнеша — сестра Витолда… его сиятельства, и…
— И у нее та же кровь! Этим письмом, — настоятельница потрясла свернутым в трубочку листом, — княгиня отдает судьбу своей дочери мне в руки. И я сумею распорядиться наилучшим образом.
Мать-настоятельница сказала это таким тоном, что я почувствовала неладное:
— Что вы говорите?
Женщина быстро прошлась по комнате, ломая пухлые руки.
— Это встречается очень редко, — словно в раздумье заговорила она. — Проклятие передается по мужской линии и заражены только первенцы, старшие сыновья в семье. Витолд и Доброуш были не просто старшими — единственными. Ходил слух, что у нас с Доброушем имелся сводный брат, внебрачный сын нашего отца, но я искала его и не нашла. Наверное, ребенок умер во младенчестве, как умирали все остальные наши братья и сестры. Неужели наш отец не отыскал и не приблизил бастарда именно потому, что иначе должен был отдать венец и власть Доброушу? Следов нет, и если Витолда казнят, Агнешка останется последней. И проклятие никуда не денется, ибо в ней та же кровь.
— Она…
— Агнешка — волчица! — прошептала мать Любана. — Мне ведомы тайные силы. Я изучала старинные книги, проводила ритуалы… Отреклась от возможности иметь семью именно по этой причине…
— Вы тоже? — Признаться, тут мне стало страшно. По комнате металась, ломая руки и еле сдерживая чувства, женщина-оборотень, всю жизнь подавлявшая свою природу из страха перед нею.
— За триста тридцать лет, минувшие с того дня, в роду было всего четыре женщины, наделенные этим проклятым даром. Агнешка — четвертая. Она не должна выйти замуж. А если такое случится, то… кто знает, сколько из ее детей унаследует проклятый дар! И какие это будут дети. Пообещай мне, — настоятельница остановилась, — поклянись спасением души и именем Богини-Матери, что в случае опасности сразу, рискуя своей жизнью, отвезешь девочку ко мне!
Мать Любана заглянула мне в глаза, и по коже прошел озноб — я вспомнила слова брата Домагоща о том, что все дети женщины-оборотня наследуют ее проклятый дар. Род князей Пустопольских был обречен.
— А пан Матиуш? Он тоже… э-э…
— Э нет! Он — сын дочери и поэтому чист от проклятия. Более того, никто из его сыновей не унаследует проклятой крови.
Вот, значит, как. Интересно получается. Если Агнешка выйдет замуж за Тодора, род князей-оборотней будет продолжен, хотя и под другим именем. Учитывая то, что мне рассказал брат Домагощ про наследование проклятого дара, все ее дети, сыновья и дочери, станут оборотнями. А если Агнешка, как и мать Любана, примет постриг в монастыре, венец перейдет к пану Матиушу, официально тоже князю Пустополю, но — не оборотню.
Эта мысль напомнила мне еще кое о чем, а именно о главном поводе, из-за которого я вообще взялась за доставку письма.
— Мать Любана, прошу вас, вспомните, кто приезжал к вам в гости накануне похищения артефакта?
Она усмехнулась:
— Думаешь, я сама не пыталась вспомнить? Никого не было!
Однако мне показалось, что все-таки она чего-то не договаривает.
Следующие две недели прошли как в тумане. Я ни на шаг не отходила от Агнешки, дневала и ночевала в ее покоях к вящему неудовольствию княгини. Каждый день и час ожидала нападения, но милсдарь Генрих как в воду глядел. Ни сами Хаши, ни пан Матиуш не предпринимали активных действий. Пока не будет дознания и суда, князь Витолд останется лишь обвиняемым. Именно приговор развяжет им руки — в этом случае закон окажется полностью на их стороне. И тогда княгине Эльбете придется решать — либо выходить замуж за Матиуша, закрепляя за ним право на княжеский венец, либо отдавать дочь и тот же венец, если уж на то пошло, Тодору Хашу. Сами понимаете, лично меня не устраивали оба эти варианта.
Дознаватель, присланный королем, прибыл как раз в новолуние. Быстро! Я, если честно, думала, что придется ждать несколько месяцев — скажем, до конца лета. Видимо, брат Домагощ тоже приложил руку к составлению письма, потому что дознаватель, пан Вышко Вышонец, едва переступив порог, поинтересовался, где в данный момент находится «подорлик».
Мы с Агнешкой были во дворе. Девочка ни на шаг от меня не отходила, так что княгиня даже начала ревновать — дочь явно предпочитала мое общество материнскому. Любопытство заставило нас подойти поближе.
Дознаватель был невысокого роста, на вид такой благообразный и тихий, что больше походил на лавочника средней руки, чем на того, кого прислали сюда король и инквизиция. Он появился в темно-коричневой рясе, поверх которой накинул короткую, до бедра, черную суконную свиту, перехваченную широким кожаным поясом. Судя по перевязи, к нему можно было подвесить и меч. Сопровождали его два гайдука в ярко-алых мундирах королевской гвардии и двое слуг.
Отправив слугу за братом Домагощем, дознаватель огляделся по сторонам так, словно пытался запомнить внутренний двор замка до мельчайших подробностей.
— Значит, вот где все происходило, — пробормотал он и заметил нас с Агнешкой: — Дитя мое, подойти поближе! Не бойся!
Девочка крепко стиснула мою руку.
— А я вас не боюсь, — запальчиво крикнула она издалека.
— Да? — Он склонил голову набок. — Ты знаешь, кто я?
— Вы приехали, чтобы судить моего брата!
— Я приехал, чтобы установить истину, милое дитя, — улыбнулся тот. — Я не судья, а всего лишь дознаватель. И зовут меня пан Вышонец. Именно суд будет определять меру наказания для преступника на основе тех фактов, которые я представлю.
— Витолд ни в чем не виноват!
Мне пришлось дернуть девочку за руку, чтобы она вела себя сдержанно.
— Это и предстоит установить. Так вы — сестра арестованного? Могу я узнать ваше имя?
На сей раз девочка вняла моим настойчивым тычкам.
— Агнесса Пустопольская, — церемонно произнесла она и сделала реверанс.
— Очень приятно. — Пан Вышонец подошел ближе. Смотрел он очень внимательно, и мне это не слишком нравилось. — Вы любите своего брата?
— Очень! Витолд добрый. Он никогда никого не обижал!
— А мне донесли, что он убил несколько человек. Разорвал их когтями. Что он — оборотень, жуткое чудовище…
— И мой брат! — снова взвилась девочка. — Не всех же он убивал! Дайну вот не тронул!
— Дайну? — Круглые глаза дознавателя остановились на моем лице. — Кто это?
— Это я, — пришлось сознаваться.
— Вот как? Значит, вы остались в живых после столкновения с оборотнем?
— Многие остались в живых после столкновения с ним, — уклончиво ответила я.
— Их допрошу позже. Сейчас я разговариваю с вами. Почему оборотень вас не тронул?
— Не знаю, — соврала я. То есть знаю, но не скажу. Оборотень или нет, чудовище или нет, но Витолд не мог причинить мне вреда. Я доверяла этому человеку — а благодарностью в ответ платил зверь.
— Я тоже пока не знаю. Но скоро мы это выясним.
На крыльце показался «слеток» — оруженосец и слуга брата Домагоща. Этот тихий паренек почти не выходил из комнаты, отведенной рыцарю, ни с кем не разговаривал, лишь передавал приказы или просьбы «подорлика», кажется, никто не знал его имени. Приблизившись, он тихо промолвил:
— Брат Домагощ ждет вас.
— Хорошо. — Пан Вышонец улыбнулся и, махнув своим слугам, направился в замок. Но уже на ступенях обернулся через плечо: — Я не прощаюсь.
Князя Витолда держали не в подземельях его родового замка. В один из первых дней его перевезли в городскую тюрьму, постаравшись скрыть от народа тот факт, что князя обвиняют в оборотничестве. Слух по городу шел совсем другой — дескать, при охоте на чудовищного кабана он был тяжело ранен, и эта болезнь выражается в каких-то странных припадках: князь сильно ударился головой и теперь немного не в себе, мечется в горячке, бредит и ведет себя странно. И исходов возможно два: либо он поправится, либо останется одержимым до конца дней. В этом случае ему придется отречься от власти и доживать свои дни где-нибудь взаперти, в клетке как дикому зверю.
Услышав в «Кровавой Мари» этот слух (деньги благодаря княгине Эльбете у меня теперь были, так что заказала не просто дешевый и слегка разбавленный «пенсионный» эль, а хорошее вино), я подумала, что тут чувствуются сразу две руки: Тодора Хаша и брата Домагоща. Сам молодой рыцарь, несмотря на сопротивление княгини Эльбеты и Агнешки, не терял надежды стать в будущем новым князем, женившись на подросшей княжне. Письмо-то матери Любане я отвезла, но что будет дальше? Артефакт украли из-под ее носа, хотя о нем практически никто не знал. Про письмо известно. Долго ли оно будет в безопасности? А что до рыцаря, то «подорлик» несколько раз проговаривался, что их орден отлавливает истинных оборотней для опытов и разведения. Князь Витолд истинный оборотень, более того, «молодой здоровый самец», и наверняка ему в зоопарке ордена уже приготовили самок, или с кем там его собрались спаривать. Лично у меня при одной мысли об этом в душе поднималась волна отвращения. Он человек, нельзя с ним обращаться, как с животным!
Сегодня у князя был первый допрос. До этого пан Вышонец по очереди беседовал со всеми нами, не исключая даже Агнешки, правда, с девочкой он разговаривал при мне и матери. Сестра не выдала брата ни единым словом. Она и впрямь его не боялась, несмотря на то что своими глазами видела обращение. Более того, Агнешка высказала смелую мысль: оказывается, когда она убежала, брат внушил волкопсам отыскать ее в лесу и охранять до того момента, когда ее найдут. Ну и фантазия у этого ребенка! Я бы точно не смогла такое придумать.
Правда, потом дело дошло до меня, и пришлось напрягать мозги, пытаясь объяснить необъяснимое. А дознавателю очень хотелось знать, правда ли то, что оборотень трижды сталкивался со мной и все три раза я уходила от него целая и невредимая? Да, правда. А почему? Откуда я знаю? Спросите у Витолда… Мы обязательно спросим у подсудимого, а пока хотим услышать вашу версию. Так почему? Не знаю. А если подумать?
Нет, ответ у меня был. Но что-то подсказывало, что не стоит о нем сейчас говорить. И вообще лучше держать в тайне нашу с ним первую ночь. Я тогда не знала, что князь — оборотень. Тогда он был для меня только мужчиной, нуждавшимся в утешении. Я после того случая несколько дней провела в тревоге — а что, если у меня будет ребенок? На войне-то я береглась как умела: некогда думать о детях, а тут про все забыла. Но мое тело все решило за меня — в тот же день, когда Витолда арестовали, у меня началось кровотечение.
Помнится, на войне я ненавидела свое тело за эти дела. Мало того, что резкие спазмы мешали сосредоточиться, и порой хотелось просто лечь, свернуться калачиком и ни о чем не думать. Мужчины помалкивали и делали вид, что ничего не замечают. А я была готова все на свете проклинать и радовалась, когда время от времени случались сбои. Теперь я тоже радовалась, но немного по-другому. Если бы все получилось, если бы у меня был ребенок от князя, орден Орла ни за что не выпустил бы из рук такой ценный «опытный образец». Не прошло бы и недели, как я оказалась бы в соседней с князем клетке. Самец и самка. Брр… Я залпом допила вино, чтобы хоть как-то успокоиться.
А сегодня у него первый допрос. Пока я тут сижу в «Кровавой Мари», с ним беседует дознаватель. Зачитывает ему показания свидетелей, спрашивает… Рядом непременно «подорлик», довольный тем, что удастся заполучить для исследований такой экземпляр. О чем они с ним разговаривают? «Как давно вы стали оборотнем?» «Что вы для этого делали?» «Заключали ли вы договоры с темными силами?» «Что они вам обещали? Мировое господство? Деньги? Что?» А что он мог им сказать? Он же не виноват в том, что таким родился! Он не может отвечать за дела своих предков, за то, что стал первенцем. Правда, он убил двух человек — Мирчо Хаша и его вдову. Но и убийца-то не он, а оборотень! Сам Витолд даже не помнил об этом. Разве можно судить человека за то, чего он не совершал?!
Я поняла, что должна его увидеть. Миновало уже две недели, началась третья с тех пор, как Витолд попал в подземелья. Сегодня утром за завтраком пан Вышонец сказал, что намерен завершить дело до наступления очередного полнолуния, то есть до того момента, как оборотень вырвется на свободу.
Я еще сидела над кружкой, когда в таверну ввалилось несколько человек.
— О, кого я вижу! — приснопамятный Гусь направился ко мне, раскинув руки для объятий. — Ты вернулась, Дайна?
— А я никуда не уезжала.
— Да тут вот слушок прошел, что тебя того… оборотень порвал?
— Нет, как видишь. — Рука крепче стиснула стакан.
Вокруг засмеялись.
— Да чего ей сделается? — усмехались знакомые и незнакомые. — Она ж баба! Там давно все порвано. Иль у тебя так долго мужика не было, что все заросло и хоть заново дыру проделывай?
— Не твое дело.
— Где уж нам! Ты вон с какими шляхтичами расхаживаешь, до тебя не достать!
Это Гусь вспомнил про Тодора Хаша, с которым я недели три назад выпивала тут же, в таверне, отмечая перемирие.
— А как же, — послышались другие голоса. — Высоко пташка взлетела! Крылышки-то не болят?
— Как бы у тебя зубы не заболели, — проворчала я в ответ, но тихо. Не хватало еще нарваться на драку. Конечно, у меня хороший меч, да и дерусь я неплохо, но выстоять в одиночку против десятка мужиков? Это невозможно. Сомнут числом, даже если успеть прижаться к стене. Не доберутся с мечами, используют лавку, как таран. А получить деревяшкой в живот — кратчайшая дорога на тот свет. Одна радость — сейчас, днем, тут почти все трезвые и понимают, что будут жертвы. Живой я не дамся и кого успею с собой прихватить — еще вопрос. Никому не хочется со мной за компанию отправляться в Бездну. И было бы из-за чего. Тем более что я еще и своя — такая же пехота, ту же грязь в походах месила, в тех же переделках бывала, тоже осталась живой.
— Повезло тебе, — еще со злобой, но уже остывая, ибо был слишком трезв, чтобы этого не понимать, процедил Гусь. — А вот Сусленя он задрал.
— Кто, оборотень?
— А то кто ж? Не слыхала, что ль?
Со всех сторон послышались голоса — мол, верно, так оно и было. Кое-кто из шутников и острословов пытался высказываться в том смысле, что, увидав меня на узкой дорожке, оборотень так перепугался, что сам кинулся сдаваться «орлам». Шутку подхватили, обсасывая на все лады — и что его мой протез напугал, и что «дырку проделать» не смог и решил покончить с собой от позора. Знали бы они…
Настроение испортилось. Понимая, что этим только дам пищу для новых шуток, я бросила на стол серебряный грош за недопитую бутылку вина и ушла из таверны.
Не люблю ездить верхом — и умею плохо, и садиться-слезать из-за протеза тяжело. Потому взяла коня за уздечку и зашагала прочь. Шла, не чуя ног, и остановилась только в двух шагах от ратуши, замерла как вкопанная. Рядом находилась городская тюрьма, похожая на ратушу как две капли воды. Наверное, строили одновременно и решили особенно не ломать голову. Все равно именно в ратуше обычно происходит суд. И путешествие из одного здания в другое часто является предпоследним в жизни — если последним считать путь на эшафот.
У князя сегодня был первый допрос. Что спрашивал у него пан Вышонец? Что отвечал ему Витолд? Применяли ли к нему «особые» приемы? Нет, князя не должны были пытать, если речь не шла о государственной измене. Но вот оборотень запросто мог попробовать и клещи, и каленое железо. И не важно, что он в человеческом облике. Зло многолико и коварно, чего его жалеть?
У боковых дверей, ведущих в тюрьму, подле коновязи стояла знакомая лошадь, крытая попоной с гербом ордена Орла — распластавшей крылья двуглавой хищной птицей. Значит, брат Домагощ еще здесь. И значит, они его все-таки… Сволочи! Они не «орлы» — они стервятники!
Мимо того сарая старались не ходить. Прежде там был деревенский овин, но потом командование превратило его в пыточную. Хватали и волокли всех — мародеров и дезертиров, подозреваемых в шпионаже и просто пленных. Наш полк стоял тут уже четвертую неделю, пытаясь дождаться хоть каких-то распоряжений от вышестоящего командования, а пока ловили и тащили на допрос всех, кто мог рассказать хоть что-то интересное. О том, где какие банды мародеров бесчинствуют, вырезая мирное население. О том, нет ли поблизости врага. О том, что происходит в округе.
Несколько дней назад я сама притащила сюда «языка». Здоровый мужчина, рыцарь выше меня на целую голову, долго не давался, пока я не врезала ему по причинному месту. Потом волокла скрученного по рукам и ногам, заткнув рот кляпом, ибо он поливал меня такой бранью, что хотелось отрезать ему язык собственными руками и скормить тот главный орган, который он считал для себя таким уж важным. Несколько раз хотелось бросить этого борова подыхать связанным без помощи, воды и пищи, но он был рыцарем и мог знать немного больше тех мародеров и разведчиков, которых ловили до того. А еще душу грела надежда, что за него мне дадут награду.
А теперь он второй день кричал в том сарае жутким голосом, иногда срываясь на визг. И вместо злости и радости от пары серебряных грошей я ощущала досаду и жалость.
…Потом то, что от него осталось, вздернули на ближайшем дереве.
На первом этаже тюрьмы было темно, как в подземелье, но не сыро и не грязно. Факелы в гнездах, освещавшие крутую лестницу, чадили и только усиливали общее гнетущее впечатление. Проникнуть внутрь удалось беспрепятственно, хотя стража у порога и проводила меня внимательными взглядами.
Первым знакомым лицом, которое встретилось в темных каменных коридорах, оказался пан Вышонец. Он шагал навстречу, погруженный в свои мысли, листая на ходу исписанные пергаментные листы, и заметил меня слишком поздно, едва не столкнувшись со мной нос к носу.
— Вы что тут делаете?
— Допрос, — я кашлянула, чтобы придать голосу силы, — уже закончился?
— Да.
— Я… могу его видеть?
Дура! Дайна, ты трижды, нет, уже четырежды дура! Зачем тебе это? Кто тянул за язык? Посмотри правде в глаза — он оборотень, а ты… В глазах дознавателя тоже читалось явное сомнение в том, что женщины вообще могут мыслить, не то что рассуждать логически.
— Но почему бы и нет? — внезапно пожал он плечами. — Лично я не вижу никаких препятствий.
— Вы его…
— Да, допросил. И уже сделал кое-какие выводы. Проводите панну, — это относилось к его спутнику, одному из слуг. — Только проследите, чтобы она там оставалась недолго!
Камера, в которую посадили Витолда, находилась в конце длинного узкого коридора этажом ниже. Во многих тюрьмах большинство камер находится в подземелье. Справа и слева, близко, едва ли не на расстоянии вытянутых рук, располагались другие камеры — норы, забранные решетками. Почти все они оказались пустыми, а немногочисленные узники содержались на цепи, которая была слишком коротка, чтобы человек мог достать до решетки. Всего пара факелов освещала подземелье, и трудно было рассмотреть, кто там сидит — лишь по блеску глаз, шороху и лязгу цепей угадывалось, что некоторые камеры обитаемы. Под ногами хлюпала грязь, валялись клочья прелой соломы, какая-то ветошь. Пахло мочой, блевотиной, гнилью и сыростью. Несколько раз из-под ног выбегали обнаглевшие тюремные крысы.
Решетка нужной камеры запиралась на простую задвижку, но узник вряд ли мог этим воспользоваться. Он сидел на дне неглубокой ямы не просто на цепи, слишком короткой для того, чтобы свободно перемещаться по своему узилищу, но и в кандалах, еще больше сковывающих движения. На грязный пол бросили охапку пока еще свежей соломы, рядом стояла скамеечка.
Витолд выпрямился нам навстречу. Я замерла, не дойдя до него нескольких шагов. Тот сарай на отшибе, доносящиеся из него визгливые истошные вопли и то, что потом вешали на дереве или сразу выбрасывали в овраг, в крапиву, так и стояли перед глазами. Вдруг стало страшно — а ну как однажды и его тоже… Представить этого мужчину на дыбе, окровавленным и искалеченным, было слишком больно.
Мы застыли, глядя друг на друга. Я боялась моргнуть, боялась отвести взгляд, боялась посмотреть на его руки и плечи и увидеть там следы от раскаленных щипцов или кнута, хотя мне и сказали, что обошлось без пыток. А что там на щеке возле глаза? Просто грязь или ссадина? В темноте не рассмотреть. Он, казалось, постарел и выглядел лет на тридцать пять или сорок. Спутанные волосы, впалые щеки, заметные морщины, светлая щетина. Боль и усталость в глазах.
— Его еще не… — язык не повернулся сказать «пытали».
— Нет, — с заминкой ответил слуга, явно проглотив слово «пока».
— Дайна?
Голос Витолда был тихим и неуверенным — только по движению губ я угадала, что он назвал мое имя.
— Я, — словно кто-то толкнул в спину, сделала шаг. Было темно, факел освещал меня со спины, и выражение моего лица угадывалось с трудом. Может, это и к лучшему. Я должна быть сильной, хотя бы ради него — но именно сейчас мне хотелось разреветься от страха и жалости.
— Ты… все-таки пришла.
Я кивнула — словно холодный обруч сдавил горло, и все слова застряли в нем.
— 3-зачем?
Я покачала головой. Что можно было сказать?
— Мне… хотелось вас увидеть, — это больше всего соответствовало правде.
— А раньше не насмотрелась? Там, в комнате?
Он явно имел в виду свой арест братом Домагощем. Я в ответ яростно затрясла головой. Что мне делать? Как объяснить этот порыв даже самой себе, не говоря уж об этом человеке?
— Я не могла. Не могла не прийти.
Я две недели жила, не видя этих глаз, не слыша этого голоса. Жизнь казалась конченой, но именно теперь она начала обретать смысл. Он здесь. Он жив. Он рядом — только руку протянуть…
— Зачем? Я — оборотень, как выяснилось. Чудовище, которого боятся все, даже сам я себя боюсь. Наверное, меня казнят…
— Нет! — вырвалось у меня. Лишиться того единственного, ради чего стоило жить? Это выше моих сил. — Я вытащу вас отсюда!
— А зачем? Прятаться ото всех, скрываться, таиться в полном одиночестве. Я же зверь. Меня даже в клетку заперли. Они меня боятся…
— Они вас не знают.
— Наоборот, — под отросшими усами шевельнулись губы, сложились в усмешку, — знают очень хорошо. Раз боятся даже случайно дотронуться! Мне даже еду сюда бросают, как цепной собаке — только бы не прикасаться… Словно прокаженному!
Вместо ответа я протянула руку через решетку:
— Витолд.
Цепь от ошейника на горле была коротка, как и та, которая соединяла ошейник с парой ручных кандалов. Преодолевая отвращение (прутья оказались грязными, мокрыми и липкими от слизи), я прижалась к ним, дотянулась… И его пальцы прикоснулись к моим. Самыми кончиками — больше не позволяла цепь.
— Спасибо, — на бледном заросшем лице Витолда появилась улыбка. Та самая, совершенно немужественная, но открытая и светлая. Видеть ее было выше моих сил. Пробормотав что-то вроде: «Извините, мне пора!» — Я вырвалась и кинулась прочь, радуясь, что бивший ему в глаза свет факела не позволял видеть выражение моего лица.
Снаружи меня ослепили белый свет, яркие краски, звуки и запахи внешнего мира, живого, здорового, счастливого. При мысли о том, кто сейчас остался внизу, в затхлом вонючем подземелье — звенеть цепью и смотреть во мрак, на глаза навернулись слезы. Сделав пару шагов, я обо что-то зацепилась ногой и покачнулась, едва не упав.
— Не ушиблись, нет? — Крепкая рука сжимала локоть как тиски.
— Благодарю, — буркнула машинально, и только потом дошло, что этот голос мне знаком. Позволив поставить себя на ноги, я посмотрела на доброхота. Обветренное исхудавшее лицо с заострившимися, как у покойника, скулами. Горбатый нос еще сильнее выдается вперед. Глаза с темными кругами горят нездоровым огнем… человек, который от усталости находится на пределе сил. Но тонкие губы сложились в улыбку, которой — видят боги! — так не хватало сейчас.
— Это вы?
— Это я. Не ждали?
Он выпустил мой локоть, и я тут же обхватила его шею. Коршун стоически вынес мой порыв и, придержав за талию, отстранил:
— Не стоит.
— Простите. — Я мысленно дала себе пощечину. Нашла время для веселья, дура хромоногая! — Но как вы тут оказались? Вы же уехали на этот… как его…
— На суд ордена? — подсказал рыцарь-истребитель. — Он состоялся.
— И?
— Я осужден.
Не передать, что я почувствовала, услышав эти два слова. Не может быть, чтобы это было совпадением! Это не должно быть совпадением! Я не хочу!
— Понимаю ваше возмущение, — мягко произнес Коршун. — Но не вы придумывали эти законы. Чтобы выжить, наш орден обязан строго следовать каждой их букве. Мы имеем право нарушать только законы королевства — если они входят в противоречие с Уставом ордена. Но в моем деле нашли смягчающее обстоятельство, которое даст мне шанс если не искупить свою вину, то заслужить смягчение приговора или даже его отсрочку.
— Что за обстоятельство?
— Вы прекрасно его знаете. Обстановка, сложившаяся в Пустополье. Я должен довести дело с оборотнем до конца. И в этом случае смогу рассчитывать на снисхождение.
— А если не доведете?
— Что мне грозит в таком случае? — Коршун остановился посреди улицы и свысока окинул ее взглядом. — Вы это прекрасно знаете. Король объявил амнистию тем «ястребам», которые в последней войне сражались на стороне врага. Совет Черных каждого принял как бы на поруки. До первого неверного шага, так сказать. В моем случае они просто откажутся от поручительства, и тогда меня арестуют и предадут суду как дезертира. Поскольку я все-таки знаю магию, судить меня будет церковный суд вместе с «орлами». А поскольку Совет Черных наверняка не просто так выдаст мою персону, но и сопроводит выдачу кое-какими документами, думаю, процесс будет коротким, формальным и закончится сожжением на костре.
— Это жестоко, — вырвалось у меня. — Король вас оправдал…
— Да, но для «ястребов» выживание ордена всегда приоритетно. Преступления против своих сурово осуждаются. А я допустил смерть своего ученика. Значит, виновен вдвойне.
М-да, веселая перспектива вырисовывается! На площади перед княжеским замком достаточно места для сооружения эшафота. И он обязательно будет сооружен. Хотя бы для одного из осужденных. Вся разница между князем и «ястребом» сейчас в том, что один на свободе, а другой…
— А что тут случилось, пока меня не было? — вернул с небес на землю голос Коршуна.
Я подавила вздох.
— В двух словах не расскажешь. Идемте!
До «Кровавой Мари» было не близко. Как раз успею хорошенько обдумать, что и как говорить.
ГЛАВА 18
Особенно поговорить в «Кровавой Мари» нам не удалось. Трудно обсуждать серьезные вещи, когда чувствуешь на себе десятки внимательных взглядов. У завсегдатаев таверны еще свежо было воспоминание о том, как я пару часов назад выскочила отсюда словно угорелая. Никто не ждал моего возвращения — тем более с мужчиной. Хотя в отличие от «орлов» и своих коллег-«ястребов» на сей раз мой спутник вырядился кое-как, его принадлежность к мятежному полулегальному ордену не вызывала сомнений. Коршун уселся спиной к стене, вполоборота, чтобы видеть большую площадь. Мне пришлось устроиться напротив, оставив позади почти всех выпивох и затылком чувствуя на себе их взгляды. Одно меня радовало — чаще всего они натыкались на ответный взор «ястреба» и вмиг остывали. Сомневаюсь, что хоть у кого-то из них в такую минуту могла возникнуть мысль воткнуть нож в спину.
Заказ был простой — яичница с салом и вино с тонкими полосками копченого сыра на закуску. Коршун накинулся на еду так, словно не ел несколько дней.
— А вы говорите, говорите, — проворчал он с набитым ртом, — уши-то у меня не заняты… как и глаза…
Это он имел в виду то, как на нашу парочку пялилась вся таверна. Среди шепота и гула голосов явственно прозвучали слова Гуся: «Надо же! Еще один! И чего в ней такого?» Ему ответили. Приводить сказанное не буду, но ужасно захотелось встать и как следует врезать промеж ног тому, кто так сказал. Коршун заметил выражение моего лица и успокаивающе накрыл сжатые в кулак пальцы своими.
— Постарайтесь не обращать внимания, — посоветовал он, на миг перестав жевать. — Это типично для стадных животных, коими мы в общем-то являемся — не обращать внимания на что-то, что не привлекло ничьего внимания. И накидываться как стая падальщиков на то, что кто-то уже успел оценить. Вот тут и просыпается здоровая конкуренция: получилось у одного, почему бы не предположить, что получится у остальных? У вас есть дело поважнее, чем пытаться подстроиться под мнение этих людей.
Я кивнула, пытаясь заставить себя думать о Витолде. Сейчас он нуждался в моей помощи больше, чем когда бы то ни было. Тот, кто хотел его убить, почти достиг своей цели. Князь арестован, королевский дознаватель собирает улики. Еще две недели, до полнолуния, и все будет кончено. Оборотня — живое доказательство того, что это не ложь — передадут церковному суду. Таких обычно сжигают на костре, потому как считается, что это — единственный способ изгнать беса и заодно очистить плоть и душу. А что при этом плоть уничтожается, так, простите, нет иного выхода. Бесы успевают обычно так ее загрязнить, что исцелению она не поддается. Врач тоже отсекает от тела гниющую руку или ногу, дабы сохранить пациенту жизнь! Но у истинного оборотня путь иной. Его заберет для исследований и дальнейшего разведения орден Орла. И превратит человека в самца-производителя. Человека, который час назад из темноты тянул ко мне закованные руки.
— Да успокойтесь вы! — Коршуну пришлось прикрикнуть. — Выпейте вина и рассказывайте! Вы готовы разреветься, как обычная девица! Это княжне Ярославе к лицу подобные истерики, но не женщине, прошедшей войну!
Читать бесплатно другие книги:
