На фейсбуке с сыном Вишневский Януш

— А теперь отдай мне стакан, Вебер. Тебе следовало сделать только один глоток! Отдай! Когда не пью, я чувствую себя так, будто у меня синдром Туретта.[105] Я начинаю ругаться. Без повода.

Вебер, напуганный этим выпадом, поспешно сунул Тулуз-Лотреку стакан, а сам, сгорбившись, направился в сторону дивана. Тулуз-Лотрек последовал за ним. В студии воцарилась абсолютная тишина, такая, что было слышно, как скрипит перо в руке у пишущего что-то Кинси. Через минуту эту тишину нарушил негромкий голос с дальних рядов. Этот слегка хриплый голос принадлежал Эриху Фромму,[106] который притом протирал цветным платочком свои очки и обращался как бы к самому себе, не глядя в камеру и не заботясь о том, слушают ли его другие.

Я, сыночек, Фромма люблю — главным образом за его несогласие с последователями Фрейда, которые возвели на пьедестал физиологию. Я тоже считаю, что нельзя характер человека сводить к одной биологии или, как у Фрейда, к либидо. Конечно, это правда, что у меня с белкой, к примеру, много общих признаков — мы обе рыжие и любим орехи, у нас практически одинаковый набор генов и дышим мы одним воздухом, но все-таки белки Маркса не читают, а вот я — с удовольствием. Представляешь, сыночек, что ад с людьми-то делает? Я тут всего Маркса от избытка свободного времени прочла. Всего, сыночек! Даже трудно поверить. Ведь раньше у меня Маркс ассоциировался с Первым мая, демонстрациями и сосисками, что продаются с грузовиков. Ну или с революцией и танками на Красной площади. И в дополнение это катынский Сталин, манифесты ПОРП, эта КАСТРированная свободная Куба и голодная, но шантажирующая мир ядерными реакторами Северная Корея. Так я думала, сыночек. А ведь это совсем не так. Если в немецкого философа Маркса вчитаться, лучше с бокальчиком немецкого же рислинга, и Маркса-идеолога из памяти выскоблить, совсем другой Карл тебе откроется. Такой-то Маркс, из которого выпотрошили революцию, сдается мне, Фромма и привлек. Да и меня тоже. Если читать его медленно и вдумчиво, складывается мнение, что Маркс не был никаким марксистом. А был скорее христианином — христианином эпохи грубого капитализма, в то время как Иисус даже до феодализма не дожил.

Это потом уже нам до- и пост-ленинские вожаки (или поводыри?) внушили, что Маркс революционер. Они его использовали, как им было удобно — во все дыры его совали, по собственному капризу. Как певица «Мадонна» с этим усыновленным ребенком из Африки. Понравилось — беру себе.

А Фромм Маркса не усыновлял. Хотя их многое связывало и много у них было общего. Оба евреи, рожденные на немецкой земле. Эрих — в близком Твоему сердцу Франкфурте, где и Ты высшее образование получал, и мои сокровища, Твои любимые дочки. Фромм родился у ортодоксальных отца и матери и вырос на Ветхом Завете, хотя сам позже решительно религию и веру в Бога отринул и называл себя «атеистическим мистиком». Для меня, сыночек, это попахивает пиаром или провокацией, потому как мистика — она всегда связана с верой в так называемое сверхъестественное. Хотя я, конечно, могу и ошибаться, потому что еще при жизни была знакома с некоторыми закоренелыми и при этом даже непартийными атеистами, которые при всем том рождественские гимны в сочельник пели, да наизусть, да все подряд, облатку делили и пост соблюдали. Вот и разбери, что там у него за мистицизм…

Фромм в своих публикациях с Марксом спорил, но мудрость его ценил и использовал в своих работах. Более того — Фромм Маркса и Фрейда не противопоставлял, взял у обоих лучшее и в работах своих интеллигентно соединил. Но для меня, сыночек, феномен Фромма не в этом объединении Маркса с Фрейдом и даже не в его хитовом «Бегстве от свободы». О нет! Для меня Фромм — автор одной-единственной, но крайне важной книги. Я ее часто перечитываю — и каждый раз нахожу что-то новое, доселе для меня скрытое. Наивысшего искусства разума Фромм достиг в своем «Искусстве любить». Когда он начал что-то себе под нос рассказывать и это название упомянул — я вся в слух обратилась. Тут же множество микрофонов к нему на палках и проводочках присунулось, и его голос наполнил студию. А он высказался на главную тему «Парадигма любви в мире ненависти» тихим, спокойным голосом. Словами взвешенными и точными.

— Господин Вебер говорил от себя и о себе, но, сам того не зная, оказался экспонентом чаяний всех людей. Как сегодня, — так, вероятно, и в будущем. Он рассказал о желании любить и быть любимым. И это чистое желание. Он любит и хочет быть любимым в своих фантазиях, никак не соприкасаясь с реальностью. Любой психоаналитик усмотрел бы в нем интересный случай для своей практики и тему для научной статьи. Вебер затронул в своем рассказе все важнейшие аспекты этого стремления — любить и быть любимым. Доктор Кинси увидел в нем, естественно, Либидо, Моррисон сосредоточился на так называемой романтической составляющей, которая из года в год эксплуатируется Голливудом — на Эросе, а мсье Тулуз-Лотрек — чьи высказывания, конечно, трудно классифицировать — на том, что называется Philia, то есть дружба. В его случае — это дружба проституток, которые выражают ее жалостью к недопившему алкоголику. Так что этот аспект слегка… растворился — в алкоголе. Независимо от своего желания, господин Вебер затронул три из четырех фаз любви, которые я описывал в своей книге. Не коснулся он лишь одной — хотя вплотную к ней приблизился и даже вскользь обмолвился о ней словечком. Через свою мечту об отцовстве. Не упомянув, однако, о материнстве. В его рассказе не было лишь Caritas — то есть бескорыстной, безусловной любви, любви-самопожертвовании. Есть Либидо, есть Эрос, есть Philia и есть Caritas. И есть кое-что еще, на мой взгляд, что выше всего этого — даже Caritas. Это мать, держащая на руках новорожденного ребенка. Вот она добралась к самому фундаменту, к самому основанию под ним — и знает то, что мистический Бог мог только предполагать. Поэтому я считаю…

Но он не договорил. В тот момент, когда все собирались услышать, что Фромм «считает», к дивану, на котором он сидел, подошла женщина и стала гладить ладонью его лицо. И он замолчал и забылся. Себя забыл — и мир вокруг себя перестал замечать. И камеры, и студию, и сам этот Caritas — для него в тот момент ничто не существовало. Он приблизил ладонь женщины к своим губам и целовал ее пальцы — пальчик за пальчиком, ноготок за ноготком, и это было тебе, Нуша, и Либидо, и Эрос, и Philia, так прекрасно соединенные в единое целое, что у меня дыхание перехватило. И вот смотрела я, почти бездыханная и до глубины души тронутая, на губы Фромма, целующие пальчики этой женщины, а недоделок из съемочной группы вдруг взял и врубил на весь экран: «Карен Хорни, психоаналитик, мать трех дочерей, любовница Эриха Фромма, немецкая протестантка. В конце жизни переехала в США». И надолго врубил! Когда снова появилась картинка из студии, Фромм уже пальчики не целовал.

Вот я искренне стараюсь ад понять. Да, это правда, что Хорни спала с Фроммом, будучи замужней женщиной. Но правда и то, что она завела роман с Фроммом (или он с ней) после многих лет разлуки с мужем. И никогда не считала себя его «любовницей» — об этом она подробно пишет в своей книге «Самоанализ», она всегда чувствовала себя женщиной, которая ему принадлежит. Только ему. Ему одному. И никаких измен. Но мир неразведенную женщину, делящую ложе с другим мужчиной, тут же определяет в любовницы. Меня ведь тоже, сыночек, много лет так называли, так что я знаю, о чем говорю. И знаю также, что этот, из съемочной группы, лгун и придурок. Я никогда не была «любовницей» Твоего отца, Леона. Я всегда была его любимой — и никаких кавычек. Если женщина мужчине, жена мужу скажет или напишет, что больше его не любит и больше не хочет с ним ничего делить — ни прикосновений, ни времени, ни разговоров, ни постели, ни крова, — это важнее любого решения суда, любой печати в любом документе. И если она повторит ему сказанное еще и еще раз, это означает ее неопровержимое право на свободу. И только неблагородные и недостойные мужчины в таком случае эту свободу женщине не хотят давать. Мужчины, страдающие комплексом маленького члена. И совсем не важно, каков размер его члена. Женщину свою такой мужчина теряет по собственной вине, и никакие сокровища мира, а уж тем более преследования не заставят ее вернуться. Он может только с трудом и большими усилиями ее завоевывать — но обычно такие мужчины этого не понимают. Для них это абсурд, нонсенс. Как же так?! Это моя добыча, я получил ее в вечное пользование, при венчании в храме или регистрации брака в гражданском учреждении, вон и свидетели присутствовали! Моя территория, много раз мной помеченная, ее соски у меня во рту, мой пенис у нее во рту! Да нет! Иначе просто не может быть! Мозг у такого мужчины становится еще меньше, чем пенис, и выглядит он даже более жалким, чем самец обезьянки бонобо, отвергнутый самкой, который бросает в нее кокосовыми орехами — от обиды и собственной беспомощности. Но не все, сыночек, имеют доступ к кокосовым орехам. Да и этот самец швыряется орехами с тем расчетом, чтобы в самку не попасть — на самом деле он не хочет причинить ей вреда. Он управляется инстинктами и понимает, что никаких выгод ему это не принесет. А вот его последователь «Большой Воин» метит в самое сердце. В то сердце, которое уже не для него бьется. И думает, что если, скажем, телефон об пол вдребезги разобьет, то хотя бы один осколок вопьется в сердце той, которую он потерял. Но попадают они всего лишь в память — да и то в ту область, где живет ненависть.

Так я, сыночек, думаю. Как полноправная любовница и возлюбленная Твоего отца, которая родила ему сначала Казичка, а потом Тебя. И такая мне мысль покоя не дает: что если бы Хорни и Фромм родили ребеночка — это бы миру на пользу пошло. Родился бы этакий Йохан Хорни-Фромм. С их генами и фамилиями. Если бы этот Хорни-Фромм научился мыслить и читать и слушать родителей — беда была бы Фрейду. Уже эта фамилия сама по себе — провокация. Потому что «хорни», как Тебе, сыночек, известно, в английском сленге означает «возбужденный, разгоряченный, готовый к эрекции». Любой текст, выходящий из-под пера Хорни-Фромма, был бы возбуждающим сам по себе — хотя бы из-за фамилии автора. «Разгоряченный» Хорни-Фромм одинаково привлекал бы и философа, и уборщицу, которая вытирает пыль у него со стола.

Но это все лишь мечты, потому что Фромм в постель Хорни попал, когда ей было 49 лет (а ему 34) и, следовательно, по причине наступившей менопаузы Йохан Хорни-Фромм родиться у нее шансов не имел.

Ну вот, и когда камера приблизилась к Карен Хорни, она произнесла, крепко держа руками голову Фромма:

— Эрик, прошу тебя, не мудри. Это просто неприлично. Забудь свою латынь. Не нужно больше лекций — пожалуйста. Все знают, как ты умен. Но любить ты не умел. Ни фаллично, ни филистично — никак. То есть нет — умел, еще как! Но только себя. В отношении себя ты добрался до четвертой фазы и там достиг полного Caritas, объединяясь с самим собой ради само-самопожертвования. Вот такие у меня воспоминания о нашей с тобой связи — до самой моей смерти. Я тебе об этом уже говорила, помнишь? Ты должен помнить, Эрик, наши долгие разговоры, которые не заканчивались и в постели. Ты великий теоретик любви. Только с практикой получилось не очень. А я тебя любила. Очень сильно любила…

И тогда, сыночек, я представила себе, как их изнемогшие от любви тела лежат на простыне где-то в нью-йоркском Бруклине, и как за окном спальни начинает пробиваться бледная серость утра. А они, уже насытившие телесный голод, утопают в разговоре. Два психоаналитика, два демона сознания и подсознания, разбирающиеся во фрейдизме лучше Фрейда — а как иначе, они же его последователи. Он — философ и психотерапевт с ученой степенью. Она — специалист по психиатрии. Оба пережили периоды затяжной и болезненной депрессии, так что страдания своих пациентов представляют себе в полной мере. А Карен разбирается в женской психологии так, как, пожалуй, никто в то время — ведь она первая занялась конкретно психологией женщин. Впрочем, это Ты, сыночек, знаешь, Ты ведь читаешь труды Хорни внимательно и вдумчиво. Я Тебе, Нуша, завидую, что Ты можешь ее труды в оригинале читать, ничего не теряя в переводе. Но, может, Ты не знаешь, сыночек, что у Карен был еще один любимец, с которым она могла вести обстоятельные беседы. Да какой — его имя Тебя впечатлит так, как мало что может впечатлить. Потому что в 1950 году Карен сблизилась с еще одним Эрихом, с Эрихом Марией Ремарком (да-да, тем самым!) Когда они встретились с Хорни, ему было очень плохо. Он переживал болезненное расставание с Наташей Палей-Вильсон, с которой прожил десять лет (что для Ремарка, не склонного к моногамии, очень много) и которая должна была заменить ему Марлен Дитрих. Вот он и лежал на кушетке у Хорни, а та уговаривала его написать «Тени в раю». Это его последняя, посмертно изданная книга. А позволила я себе такое длинное отступление, потому что знаю, сыночек, Твою любовь к Ремарку.

И если такая пара, как Хорни и Фромм, сразу после любовного соединения начинают беседовать — интересные и необычные должны быть эти разговоры на смятой и влажной постели. О смысле и бессмыслице, об инстинктах, о зависти женщин к пенису и тщательно скрываемой зависти мужчин к матке, о женском мазохизме и желании отдаваться целиком, до конца, и о мужском атавистическом страхе потерять потенцию, о «маленькой смерти» мужчин во время каждой эякуляции и о стремлении осеменить как можно больше женщин. А также о том, что любовь — это обещание, акт отдания по собственной воле своей жизни другому человеку.

Вот такие, думаю, они в своих разговорах темы поднимали. Всю ночь, пока не рассветет. И вспомнились мне наши с Леоном ночные разговоры и наши с ним серые ранние утра. Тоже утренние сумерки за окном, разворошенная постель, да и темы похожие. Разве что слова не такие мудреные, попроще. И чаще всего — тоже до утра, хотя Леону к семи на работу нужно было бежать. И бежал — такой вот ненаговорившийся. И я ненаговорившаяся. Поэтому я вместе с ним вставала, наливала кофе в термос, делала бутерброды — с сыром или ветчиной, заворачивая их в пергамент и в пакетик складывая, и все это — чтобы продолжать разговор. Я, Нуша, про любовь так складно и красиво не умею, как Фромм или Хорни, но внутренне чувствую, что любовь — это неутолимое желание с любимым человеком общаться, бесконечно общаться. А не какой-то там Caritas или еще какая латынь. Впрочем, сыночек, Ты про невозможность наговориться в постели с близкой Тебе женщиной и так знаешь, Тебе-то о том можно не рассказывать.

Когда от своих размышлений и воспоминаний опомнилась и снова посмотрела на экран телевизора, я увидела, что Фромм произносит речь. Он говорил стоя, а я отказывалась верить собственным ушам, потому что доктор Эрих Фромм говорил как священник с амвона на воскресной мессе в Храме иезуитов. Хорошо поставленным голосом, воздев руки к потолку и устремив взор к софитам, он вещал:

— Бог является единственной причиной возникновения любви, а цель человека — стремление к ее познанию. Следовательно, как выглядит человек, созданный Богом, торгуя любовью? Как предатель, заслуживающий презрения! Любовь создана Богом, она возникла из его силы. Во имя ее он Сына своего отдал на муки. И пусть ад, отвергнувший любовь, будет проклят в вечности, потому что любовь в аду чужая, потому что…

В этот момент на экране появилась надпись «Просим прощения за временные технические неполадки». И меня это не удивило: свобода свободой, но налогоплательщику в аду трудновато внушить, что свобода слова важнее, чем его абонемент. Особенно учитывая, что у нас в Адском совете по делам телевидения, радиовещания и интернета, который PROFI называется, преобладают коммуняки, а они к пропаганде относятся серьезно, хотя, конечно, никакие они не профи. Таким образом, Эрих Фромм, охваченный непонятным для меня безумием — учитывая его несомненный атеизм, — передачу закончил, ибо надпись «о кратковременных технических неполадках» закрывала экран телевизора еще долго — до самых новостей после завтрака, которые начинаются в десять.

А я с этими «техническими неполадками» так перенервничала, что спать уже не могла и решила подслушать какую-нибудь исповедь для успокоения души. Я знаю, сыночек, что это не очень хорошо, и поступаю так с ощущением греха, но любопытство и тоска по земной жизни так меня снедает, что ничего не могу с собой поделать. А то, что я подслушала на этот раз, после прерванного «неполадками» Фромма, очень в мое настроении вписалось. Молодая женщина немыслимой красоты в юго-западной Польше встала на колени перед исповедальней и начала исповедоваться. Сначала перекрестилась, потом стала говорить. И исповедь ее звучала как стихи. Потому как что же это, если не поэзия, когда женщина на исповеди декламирует:

В эту минуту священник, внимающий ее исповеди в клетке исповедальни, велел ей говорить потише. А потом стал упрекать, не стихами, а приземленной прозой взволнованного капрала, что «она смертельно грешит, очерняя уважаемого прелата», и что ребенок у нее внебрачный, о чем весь приход знает, а многие прихожане «возмущены ее вольным поведением, и некоторые так прямо называют ее проституткой».

Я Тебе, сыночек, не стану говорить, что у меня в душе относительно этого мудака, так называемого духовника, проснулось — Ты хорошо знаешь свою старую мать, можешь сам догадаться. Глаза женщины в первую секунду наполнились слезами, и я думала, что она сейчас с колен встанет и убежит из храма, но произошло нечто необычное. Она вытерла слезы руками — без каких-либо украшений, в том числе обручального кольца — и спокойно, не выказывая своего унижения, продекламировала дальше:

Когда я ее это умоляющее «пожалуйста, отче» услышала — слезы сдержать не сумела и зарыдала, а одновременно с этим всю мою злость на этого так называемого священника как рукой сняло. Я почувствовала гордость за эту женщину — как она достойно ему ответила, за всех матерей внебрачных детей. Она, не освященная таинством брака, как когда-то я, родившая двух выблядков, показалась мне более святой и чистой, чем этот формально освященный благодатью восседающий в исповедальне, как на троне, мужчина. Однако надо отдать ему должное — он проявил себя тонко чувствующим человеком. Намек женщины понял моментально, и организм его бурно отреагировал на это: священник стал еще более красным и от злости раздулся весь. Он хотел прервать ее исповедь, без искупления, без отпущения грехов, но в тесном помещении исповедальни вдруг начал задыхаться. Я сама, сыночек, видела, как он с каждой попыткой глотнуть воздуха становился все краснее и как хватал ртом воздух, будто рыба, выброшенная на берег. В тот момент женщина вскочила с колен, распахнула дверцу исповедальни резким движением и, крепко схватив духовника за обе руки, выволокла наружу. Вытянула из сумки бутылку с минеральной водой и торопливо приложила к губам священника. И пока он, как карп перед смертью, губами шевелил, пытаясь воздуха глотнуть, а голова его у нее на коленях лежала, она промокала ему лоб чистым носовым платочком и все приговаривала: «Все будет хорошо, отче, все будет хорошо». А две старушки, ожидавшие своей очереди на исповедь, испугались и поспешили выйти вон. И я почти уверена, что в этом приходе и многих окрестных скоро разнесется новость, что «эта бесстыжая проститутка нашего ксендза своей исповедью-то чуть не уморила». А я, сыночек, стала думать: верно ли, что Бог везде? И решила, что все-таки вряд ли оно так. А потом подумала, что будет хорошо, если я с этими мыслями немного посплю — потому что утро, как известно, вечера мудренее и утром все выглядит совсем иначе.

А утром все действительно выглядело в аду иначе. И даже можно сказать, обычным это утро не было. Повсюду плакаты, билборды, бегущие строки «Срочно!» внизу экранов телевизора, ярко-красные заголовки в интернете, возбужденные голоса дикторов по радио… И везде об одном и том же: «ПАПА РИМСКИЙ ПРЕДСТАНЕТ ПЕРЕД УГОЛОВНЫМ СУДОМ В ГААГЕ». Иногда, в зависимости от политической принадлежности СМИ, в конце заголовка стоял вопросительный знак, иногда — нет.

Но что же это за горячая новость? Это какой-то тухляк, который вдруг раскопали и снова пытаются реанимировать в связи с наступлением мертвого дачного сезона? Тоже мне сенсация. В театрах сезон окончен, политики и духовенство на пляжах косточки греют и жир растапливают, нужно же как-то интерес людей подогревать, чтобы они радио слушали, телевизор продолжали смотреть, газеты читать и в интернете на новости кликать. Вот и шарят в пыльных архивах, находят какую-нибудь подтухшую слегка новостишку — и давай из нее сенсацию лепить.

Я об этом читала в феврале 2011 года в интернете. Но никакого волнения, а тем более возбуждения не почувствовала. Потому что эта новость никакая не «горячая», а скорее нелепая и даже опереточная. Сам посуди, Нуша: какие-то два адвоката из Германии со степенями докторов, жаждущие популярности и известности, ни с того ни с сего посылают в Гаагу, прокурору Международного уголовного суда (МУС) толстый конверт с иском, в котором пишут: «Ходатайство о возбуждении уголовного дела против Йозефа Ратцингера, папы римского Римско-католической церкви, по факту совершения им преступления против человечества, по ст. 7 УК МУС».

А потом в трех пунктах раскрывают суть этих «преступлений», пытаясь представить Йозефа Ратцингера, бывшего кардинала, а ныне папу уголовно ответственным за:

1. Поддержку и управление тоталитарным общемировым режимом принуждения, который притесняет своих подданных с помощью угроз, внушая им страх и вредя здоровью.

2. Поддержку сеющего смерть запрета на употребление презервативов даже в условиях угрозы заражением СПИДом и ВИЧ.

3. Создание и поддержку общемировой системы сокрытия и безнаказанности сексуальных преступлений, совершаемых католическими священниками, что является питательной средой для все новых преступлений.

И дальше, после этих трех «залпов» из пушки, направленной в сторону папы, начинается подробное описание «пороха», используемого при выстрелах. Я долго останавливаться на том не буду, захочешь — сам кликнешь вот на эту ссылку www.kanzlei-sailer.de/papst-strafanzeige-201l.pdf, и там, на 59 страницах, найдешь подробности этого юридического курьеза, изложенные на трудном юридическом немецком языке. Но если вчитаться — временами очень забавно. Думаю, профессор Хосе Луис Морено Окампо, прокурор Международного уголовного суда, пережил при чтении иска немало веселых минут. Подозреваю, что он, хоть и юрист, чувствовал примерно то же, что и я, хотя я-то с юристами имела дело исключительно по поводу своих разводов. Эти двое немецких адвокатов ерунду какую-то затеяли. Это все равно что предъявить, скажем, иск владельцу фирмы «Мерседес-Бенц» (я специально немцев в качестве примера беру) в том, что машины, которые изготовляются на его заводах, убивают невинных людей и способствуют невосполнимому загрязнению окружающей среды. А из-за этого загрязнения среды множество людей страдает от болезней и мучительно умирает. Хотя, может, и это недостаточно абсурдно? И надо привлечь к ответу химиков, которые приложили руку и мозги к разработке технологии создания бензина? Или физиков — за формулирование основных правил термодинамики, благодаря которым стало возможным использование автомобильных двигателей? И вот так, по цепочке, звено за звеном, можно дойти до обвинения лесников. Да-да. Они, лесники, заботятся о растительности в лесах. А нефть появляется из растительности. И это не Йозефу Ратцингеру нужно иск предъявлять и даже не его непосредственному начальнику — Господу Богу. Обвинение нужно выдвигать в адрес создателей Ветхого и Нового Заветов. А потом — в адрес всех тех мудрецов, которые на протяжении веков «толковали» Библию так, как было на тот момент удобно и актуально с точки зрения господствующей морали. Это был бы, несомненно, самый крупный иск в истории человечества — и в то же время самый абсурдный. К тому же по этим преступлениям истек срок давности. Согласись, трудновато сейчас вчинить кому-то иск по поводу крестовых походов или костров инквизиции. Намерения плутоватых адвокатов из Германии мне, сыночек, очевидны. Ратцингер для них разменная монета. Цель, в которую они метят — Господь Бог, это Ему они хотели бы предъявить обвинение. Но не могут, потому что Бог не является «юридическим лицом».

Ведь не существует же ООО «БОГ». И постоянного адреса и прописки у Него нет — куда прикажете повестку доставить? Это уже не говоря о том, что ответчика, может, и не существует во Вселенной. А если существует — я Тебе, Нуша, со всей уверенностью, основанной на стопроцентной женской интуиции, скажу: никого Бог не «притесняет с помощью угроз, внушая им страх и вредя здоровью», никакой «общемировой системы сокрытия и безнаказанности сексуальных преступлений, совершаемых католическими священниками» Он точно не создавал и тем более не поддерживает, Бог не считает «использование презервативов грехом» и таким образом не «способствует распространению эпидемии ВИЧ и СПИДа». Мне кажется, Бог на каждом углу в Африке стоял бы и бесплатно эти презервативы раздавал. Ведь для Бога каждый умирающий от СПИДа человек — как Его собственный Сын, Распятый и умирающий на кресте. И я это знаю и чувствую так же точно, как то, что Ты, Нуша, мой сын. Так что этот творческий тандем, «д-р юр. наук Кристиан Сейлер» и «д-р юр. наук Герт-Иоахим Гетцель», адвокаты со своим высосанным из пальца иском зря стараются. А кроме того их демарш против папы римского является плагиатом — в истории такие примеры встречаются, только разве что без конкретных исков и повесток. Вот, к примеру, Мартин Лютер, монах из немецкого Эрфурта, протестант из протестантов, в 1545 году в своих публикациях называл папу римского «слугой дьявола», «настоятелем церкви шлюх», а также «убийцей и отцом всех мошенников» и вообще всячески на него клеветал. Особенно в одной своей работе, на которую я случайно наткнулась в нашей библиотеке. Называется она «Wider das Papsttum zu Rom, vom Teufel gestiftet», на немецком языке, естественно, к тому же на бумаге ужасающего качества. Однако я смогла прочитать, очки помогли. Это я к тому, что если захочешь — сможешь найти оригинал и прочесть у себя в Германии в каком-нибудь архиве. Скорее всего — в Эрфурте, где Лютер подвизался в качестве монаха в монастыре Святого Августина. По каким-то удивительным, скорее историческим, чем юридическим причинам Мартина Лютера со временем стали называть «крупным реформатором Церкви», а вот наших двух жаждущих его славы адвокатов будут, вероятно, называть мелкими сутягами. Для них и этого многовато.

То, что именно немцы подают иск против папы с формулировками о «преступлениях против человечества», для меня является фактом коварства и бездушия, а также доказательством абсолютного отсутствия немецкого патриотизма. Я знаю, что любить Германию и сегодня у многих считается почти неприличным, что Германия до сих пор ассоциируется с грохотом солдатских ботинок и визгом одного чокнутого психопата из Австрии, а также со стонами, доносящимися из застенков и газовых камер. Но, может, пора прекратить им об этом без конца напоминать? Германия свою вину искупила. И Твои дочки, которые чувствуют себя немками, узнают о крематориях и газовых камерах на экскурсиях в концлагеря — равно как и их ровесники, молодые евреи.

Впрочем, я не о том, сыночек.

Я о том, как бьют лежачего. Немецкая католическая церковь как раз лежачая, а эти два адвоката бьют ее по почкам, печени и голове ногами. Им плевать на то, что немецкая церковь практически при смерти. В 2010 году впервые в истории число окрещенных немцев (порядка 170 тысяч) было меньше, чем число тех, кто покинул лоно церкви (180 тысяч). В Германии умирание церкви можно статистически, с немецкой дотошностью и аккуратностью измерить. Крещения регистрирует курия, а случаи выхода из церкви — Налоговая служба (Finanzamt). И курию, и налоговую службу результаты 2010 года, несомненно, огорчили. Но у доктора Ратцингера, по профессии папы римского, они должны были вызвать серьезную обеспокоенность.

Меня удивляет, что ушлые немецкие адвокаты свой иск до сих пор не опубликовали на фейсбуке. Вместе с фотографиями могил умерших от СПИДа в Кении — их, эти могилы, роют вертикально, потому как для обычных могил мест на кладбищах не хватает. И еще музыку на это наложить — лучше всего сакрально-погребальную.

Но это, Нушка, так, к слову. И еще, совсем уж между делом, скажу, что иски против Бога могут только смешить, а те, кто эти иски выдумывает, выглядят идиотами. Бога ни в каком Нюрнберге ни перед каким трибуналом поставить нельзя. И на этом я закончу, а то, если буду продолжать — уж я-то себя знаю, — меня охватит раздражение и злоба в отношении этих мудаков-адвокатов, а их иск и сами они столь нелепы и комичны, что не заслуживают даже моего волнения. Так что теперь окончательный, бесповоротный и безоговорочный Schluss. Эта «горячая новость» — пшик, и подхватили ее с готовностью 17 августа 2011 года только безмозглые придурки от пропаганды. И то скорее оттого, что в конце дачного сезона и отпусков даже огурцы высыхают и становятся горькими. А мне хотелось 18 августа устроить сочельник, отвлечься от забвения, повспоминать, поплакать вволю. Сочельник — это же «день перед», «накануне». Время торжественного ожидания. А в такие дни весь мир и даже ад должны хранить покой и говорить шепотом.

Для меня 17 августа имеет особое значение.

В субботу 18 августа 1956 года Ты, сыночек, перестал быть выблядком.

А они устроили весь этот джаз с иском против папы, нарушили тишину — словно пернул кто громко с кафедры во время причастия. К счастью, к раннему вечеру, еще до первой звезды, которую здесь, в аду, конечно, можно только вообразить, все утихло. И я, мысленно глядя на эту воображаемую первую звездочку на воображаемом Небе, все думала, думала — о жизни моей с Леоном. И о том, как мы до вас жили, и о том, как уже вы с Казичком к нам прибавились. Из своей жизни до Леона я помню немного: эсэсовцев в Гдыни, отплывающий в свой последний рейс «Густлофф», скамеечку в парке, у пруда с лебедями. И все. Потому что Леон мне память о том, что было до него, стер. Хотя о прошлом моем регулярно допытывался. Хотел знать все до мельчайших подробностей: боялась ли пауков, какие цветы мне больше нравятся, люблю ли ходить по росе босиком, ненавижу ли немцев и нравятся ли мне усы у мужчин. Что я ему отвечала — того уж и не вспомню, но вообще-то я всегда говорила правду, так что это и не важно. А потом он меня ошеломил своей нежностью и заботой. Он начал не просто обо мне заботиться — он жил мной. Смеялся моим смехом и грустил моей печалью, боялся моим страхом и желал моими желаниями. И тогда я поняла, Нуша, что я совсем в него не влюблена. Я поняла, что я его люблю — как никого и никогда на свете. И хочу родить ему ребенка, а лучше двоих. И хочу резать для него хлеб, тереть ему спину, укрывать ночью одеялом. Так иногда случается, что приходит к мужчине и женщине Любовь — и все остальные любови, что были до нее и которых не было на самом деле, но которые только грезились — она все их стирает, как не было. И ты хочешь, чтобы человек был только твоим, твоим и ничьим больше. Навсегда.

И так 17 августа я свой двойной сочельник проводила — все вспоминала, вспоминала, и при этом нарушала пост, потому что цедила себе потихонечку — без всякого, кстати, ощущения собственной греховности — красное вино с содержанием спирта выше 13 градусов. Вот ведь чудно: наша с Леоном жизнь мне тогда казалась самым обычным делом, а теперь, просеянная сквозь сито воспоминаний, представляется просто невероятной и удивительной. Это, должно быть, ностальгия и тоска. Ты меня, сыночек, знаешь, Твой отец много чего со мной мог сделать: он меня мог растрогать, разжечь, разозлить, развратить, разленить, разложить на части, растрепать, разнежить, разморозить, растопить, раззадорить, расслабить, распахнуть настежь и иногда рассмешить. Такого глагола с этой приставкой, который Леон не пробовал ко мне применить, в языке днем с огнем не сыщешь. Но в этой его непредсказуемости и заключается главная, до конца не разгаданная тайна. Помимо своей любви он подарил мне то, о чем мечтает каждая женщина: с ним я перестала бояться. Я больше не боялась — ни черных мундиров, ни тонущих судов, ни голода, ни холода, ни вечных мук. Я боялась только, что он однажды после дежурства не вернется домой, потому что он ведь гонял как сумасшедший на этой своей карете «скорой помощи», когда они ехали на вызов. Он был моим опекуном и моим рыцарем. А когда вы с Казиком родились — свои крылья распростер и над вами, почувствовал себя вожаком целой стаи. Но не каким-то там патриархом. Леон, как мне, сыночек, кажется, в жизни руководствовался идеями феминизма. Он был единственным феминистом в нашем большом доме (мне все соседки завидовали). И в трех следующих домах, если идти Подверхней улицей в сторону улицы Красного Креста.

Так же думали почти все женщины, проживавшие поблизости и слышавшие обо мне. Но в четвертом доме проживал с женой некий господин Зиновий Константин Л., который считался образцовым феминистом (тогда, правда, слова этого не употребляли). Образцовым, да. Потому что Зиновий, как и мой Леон, с мнением женщины очень считался и относился к ней уважительно — но стрезва. А все знали, что мой Леон и стрезва феминист, и если выпьет — тоже. По мнению улицы, непьющий феминист — пьющего феминиста лучше и образцовее. А по моему мнению, в этом какая-то катастрофичная (или катастрофическая? уж и не знаю, как лучше сказать-то) ошибка. Некоторые, очень немногочисленные, мужчины обнаруживают в себе склонность к феминизму, когда одурманены алкоголем. Другие — и таких подавляющее большинство — в таком состоянии феминистами быть перестают окончательно и бесповоротно.

А по мне, сыночка, только спьяну феминизм истинный может у мужчины проявиться, искренний и настоящий.

Что-то я в пафос впала, верно, от красного вина… и отца Твоего на пьедестал прямо воздвигаю. А ведь он был нормальным мужчиной, из плоти и крови, из желания. И из многих недостатков, свойственных мужчинам. А иногда бывал невыносимым и глупым, как осел. Такой случай Тебе приведу. Как известно, Леон алкоголя не избегал — это если дипломатично выражаться. И по поводу этой его слабости мы с ним много раз вели громкие и продолжительные дискуссии. Некоторые из них наверняка достигали ваших с Казичком ушей, потому как голос у меня был, если помнишь, весьма звучный. А особенно рьяно мы принялись дискутировать, когда в желудке у Леона обнаружились эти язвы. Алкоголь уж никак не лекарство от язв, это все знают, для этого медицинское образование-то необязательно. Леон этих дискуссий не любил и всеми возможными способами старался от них уйти. И однажды его изобретательность все границы перешла. После дневного дежурства, со свежим всегдашним хлебом в портфеле, вместо того, чтобы, как положено, вернуться сразу домой, он со своими коллегами — водителями «скорой помощи» (такими же пьяницами, как и он) пообщался. Употребили они на троих два литра «Ржаной», да на пустой желудок, который у Леона и так был уже весь в язвах. Опасаясь скандала, Леон подговорил своих трезвых коллег (других), чтобы они его на карете «скорой» к дому привезли. А уже в подъезде нашего дома Леон свой замысел существенно усовершенствовал: уговорил водителя и санитара, чтобы они вынули из машины носилки, принесли к нашим дверям и постучали, а когда дверь, мол, откроется — Леон быстренько на эти носилки ляжет и свернется клубочком, будто от боли: «Ох, Иренка, язва у меня открылась!». Эти дурни замысел признали ловким и убедительным и даже выражали, довольно шумно, удивление изобретательностью Леона. Я их одобрение слышала очень хорошо, потому как стояла, прижавшись ухом к входной двери, привлеченная шумом на лестнице. И тогда я резким движением распахнула дверь и одновременно зажгла свет на лестничной клетке. В тот момент тело Леона, хоть и не полностью, уже находилось на носилках. Что я при этом говорила — пересказывать не стану, иначе придется очень долго извиняться за несдержанность и грубость. Солидарность коллег с Леоном в то же мгновение кончилась — они выпустили из рук носилки и бросились бежать. А Леон оказался внизу, носом в пол. Чего он там бормотал — тоже не стану повторять, да и не помню в точности, хотя знаю, что в его словах преобладали извинения. А вид Леона, который на четвереньках пробирался в спальню через вашу с Казичком комнату, не забуду никогда. Когда наконец добрался до нашего супружеского ложа, как был, одетый и обутый, он вполз под одеяло и накрылся им с головой. Эта сцена так меня развеселила, что я рассмеялась, и вся злость моя улетучилась моментально, а на смену ей пришло — умиление. И когда Леон захрапел, я ботинки и одежду с него сняла, лицо мягкой салфеткой, смоченной в теплой воде, обтерла и, прижавшись к его груди, спокойно уснула. К мошеннической провокации с «открывшейся язвой» мы вернулись в довольно громкой дискуссии два дня спустя, и Леон, как настоящий мужчина, всю вину спихнул на коллег и отсутствие закуски, себя виня лишь в том, что недостаточно сопротивлялся. Я сделала вид, будто поверила, — в очередной раз. Любящие феминистки всегда так делают. Так что сам видишь — до пьедестала Твоему отцу куда как не близко.

После сочельника 17 августа наступал Твой, сыночек, день рождения. Когда Ты был ребенком, Ты его ждал как настоящего Сочельника — из-за подарков, конечно. Баба Марта с самого утра на кухне хлопотала, чтобы приготовить тесто для Твоего любимого сливового пирога и пекарю с соседней улицы отнести, чтобы тот испек (тогда принято так было печь пироги в пекарнях). Бабушка сама к пекарю в день Твоего рождения ходила и немало причиняла ему хлопот, потому как Твое неукротимое обжорство прекрасно знала. Не раз случалось, например, во время печения пасхальных куличей, что короткой дорогой от нашего подъезда до пекарни чуть не треть теста исчезала в Твоем желудке, что было несправедливо по отношению к нашей большой семье. Я в этот день на работу не ходила, и так как отгул мне чаще всего давать отказывались, обычно по политическим мотивам (отказ яйца секретаря партии просвечивать мне не простили никогда!), Леон мне организовывал больничный по форме Л-4, через фельдшеров или настоящих врачей. До обеда я шла в парикмахерскую, закрашивала седину и делала завивку, которая называлась перманентом. Потом возвращалась домой и накрывала стол двумя белоснежными вышитыми скатертями. На стол я ставила вазы с цветами, а на кухне, с бабой Мартой и Леоном, если он был не на дежурстве, мы готовили много вкусной еды, чтобы гости с Твоего рождения ушли сытыми и довольными. Казичек с утра приготовлял Тебе «трон» — это мы немецкий обычай переняли, Geburtstag: самый большой стул в доме украшали ветками. Ты на этом «троне» должен был восседать и принимать поздравления и подарки. Как только раздавался звонок в дверь — Ты бросал все и со всех ног несся к своему «трону» и там ждал гостей. Торт (по финансовым соображениям) бабушка испечь Тебе не могла, поэтому свечки ставили в кучку песка, которую насыпали на тарелку и украшали листиками ивы и лепестками цветов. Я вместе с Тобой их задувала и загадывала желания — и эти желания всегда касались Тебя. Чтобы Ты был здоров, чтобы вырос благородным, мудрым и честным, чтобы сердце выше ума ставил, чтобы женщину хорошую встретил… Но это уж вечером бывало, когда гости собирались вокруг стола и Леон вставал и дрожащим голосом говорил тост, но до конца никогда не договаривал, потому что глаза его наполнялись слезами. А он, когда плакал, становился нем. Но все и так понимали, без слов, что он хотел сказать. И смотрели в этот момент на Тебя. На его Нушку. А он рюмку с водкой ставил на стол, сигарету в пепельнице гасил и подходил к Тебе, а по пути меня из-за стола вытягивал и к себе прижимал. И вот такое романтичное представление каждый год устраивал как в первый раз.

Но это уж вечером было. А до этого я, с не совсем еще натуральной прической, бабу Марту оставляла на кухне одну, а сама отправлялась приводить себя в порядок: надевала новую, купленную специально на этот случай комбинацию, крем «Нивея» подушечками пальцев в лицо вбивала, кроваво-красной помадой красила губы и впихивалась в элегантное платье, усиленно втягивая при этом живот. Леон очень любил, когда у меня на губах блестела красная помада. Платьев у меня было немного, а вот комбинацию всякий раз к твоему дню рождения я покупала новую — больше для Леона, чем для себя, потому что Леон на этих комбинациях был повернут, как фетишист какой, и частенько, уже раздев меня, натягивал мне на голое тело комбинацию или просил, чтобы я сама надела. Теперь-то это называется на французский манер dessous, а тогда — просто комбинация. Я, угадывая вкусы Леона, старалась покупать как можно более прозрачные комбинации. И скажу Тебе, сыночек, меня это очень возбуждало. Чуть прикрытая нагота вносит в отношения мужчины и женщины совсем другой оттенок — о чем Ты и сам знаешь, ибо в этом деликатном смысле на своего отца походишь. Хоть и не вполне — потому как идея связать мне руки порванной комбинацией Леону, к сожалению, в голову не приходила.

Эти наши вечера восемнадцатого августа, с восемнадцатого на девятнадцатое, я очень любила. Мы тонко чувствовали, как нужно разговаривать и о чем. Не только о том, как свести концы с концами, сколько угля закупить на зиму и пора ли делать в квартире ремонт. А о нас, о прошлом, о будущем. О смысле. Когда гости расходились по домам, а вы с Казичком ложились спать, мы вдвоем с Леоном наливали себе из пузатого жбана вина из боярышника и начинали неспешный разговор. Относительно ваших мозгов и так, вообще.

Леон с определенного момента убедился, что никакого отставания от сверстников у вас не происходит, несмотря на все прогнозы врачей. А скорее наоборот. Казичек в школе был отличником несмотря на то, что хулиганил, курил в туалете и воровал вино из стоящей в кладовке бутыли. Я утверждала (про склонность к пьянству), что это все гены — дурная унаследованная мутация из набора хромосом Леона, и была этим обеспокоена. А Леон считал, что Казичек делает то, что и должен делать подросток его возраста, и говорил, что беспокоился бы как раз в том случае, если бы Казичек этого не делал. И это свое убеждение он претворял в жизнь удивительными способами. Например, как-то раз он встретил в прихожей Казичка, тайком накурившегося сигаретами «Спорт» в уборной (да, сыночек, Ты ведь помнишь, у нас была именно уборная — я бы погрешила против истины, если бы сказала «туалет»), Казичек накурился до такого состояния, что голова у него, верно, закружилась и он потерял равновесие (как Ты однажды в Нью-Йорке после марихуаны). Леон, заметив это, тут же принял решение — вынуждена констатировать, что ни со мной, ни с бабой Мартой он его не согласовал и на наши протесты никакого внимания не обратил: своему старшему (на тот момент четырнадцати с половиной лет) сыну — «из заботы о здоровье» — разрешил курить «как положено», то есть официально. И вскоре наша квартира стала напоминать дешевые курильни гашиша, только дыму было еще больше. Дедушка Брунон опасными испарениями из папирос марки «Морские» задавал этой вони тон, Леон приправлял его духом «Экстра крепких» без фильтра, Казичек дополнял своим «Спортом», а я увенчивала этот букет деликатным дымком папирос «Пласке». Иногда, особенно к вечеру, когда после целого дня дым собирался под потолком густыми клубами и превращался в серые тучи — напоминало это, сыночек, баню. Бабушка Марта от этого нашествия никотина расстраивалась: главным образом переживала о накрахмаленных с большим трудом занавесках. Они в течение двух недель из белоснежных становились бронзово-коричневыми, а бабушка такого непотребства, будучи еще довоенной и крепко онемеченной фрау, терпеть не могла. К тому же она утверждала, что наши домашние животные, кот Мурзин и пес Азор, всегда с улицы поскорее домой спешат вернуться, потому как стали никотинозависимыми. Да и Твой, сыночек, маленький рост — а чего уж там говорить, был Ты в определенном возрасте маленьким и невзрачным — баба Марта объясняла влиянием задымленного воздуха, которым Ты дышал. Но уж это очевидная была неправда — достаточно взглянуть на Твоего внушительных размеров брата Казичка, а ведь он не только пассивно, но и весьма активно курил с самой ранней юности.

Но это меня снова понесло не в ту степь, ведь не о зависимостях мы с Леоном в эти наши вечера говорили — мы говорили о планах, о ваших с Казичком перспективах и устремлениях. И он и я — мы оба понимали, что вы и сами себе планы выработаете, нас не спросите, но как родители мы должны были вам советами помогать. Леон-то на родительские собрания в вашей средней школе номер шесть, названной в честь заслуженной нимфоманки и коммунистки Ганки Савицкой,[107] не ходил. А зря. Потому что если бы ходил — собственными ушами бы услышал, что отправил в школу упрямых, непокорных, не подчиняющихся дисциплине сыновей. Казичек авторитета учителей не признавал и дерзко на уроках «умничал» (что бы сие ни значило), бормотал себе под нос ругательства, на переменах нередко дрался. И в то же время Леон бы услышал, что его первенец по большинству предметов имеет наивысший балл — в том числе у тех учителей, которые из-за бунтовского характера должны были бы к нему придираться. На Твоих родительских собраниях я выслушивала примерно то же, за тем исключением, что от Тебя «папиросами не воняло», Ты истерик не закатывал и почти не ругался. Времена тогда были такие, что никто особо не волновался о том, чтобы сохранить приватность или не задеть на собрании родительские чувства. Учительницы (чаще, чем учителя) публично, при всех остальных родителях, зачитывали оценки отдельных учеников и часто сопровождали чтение не самыми доброжелательными комментариями. Назвать ученика «дураком» или «тупицей» было в порядке вещей. А для большего эффекта плюс стыда и боли было принято сравнивать остальных с отличниками. И вы с Казичком были как раз такими образцами, с которыми сравнивали остальных. Это меня наполняло материнской гордостью, но радости я не испытывала — по причине сочувствия родителям «дурака» и «тупицы». И даже наоборот — мне было как будто неловко, что вы так отлично учитесь.

Но вернемся к нашим планам на вашу жизнь.

Мы с Леоном делали ставку на ваши мозги. Вы непременно должны были получить высшее образование в институте или университете. Отец, который существовавшую тогда в Польше систему считал патологической и дегенеративной, трезво оценивал те преимущества, которые при ней имелись — словно здоровые клетки в больном организме. Одним из таких преимуществ была возможность бесплатно получить высшее образование. Он обычно говаривал: «Что ни говори, Ируся, про Гомулку и всю его банду прислужников, а ведь при прежней власти об учебе наших ребят мы и думать не могли бы». И я с ним была согласна. Но иногда нас охватывала экзистенциальная неуверенность. Все-таки не в молодом возрасте мы вас на свет произвели. Леон считал, что «учеба учебой», а какую-никакую профессию нужно иметь — для безопасности и личного спокойствия. Чтобы когда нас с ним не станет — вы не пропали бы и могли на ноги встать. Поэтому мы и советовали вам техникум, а не лицей.

Тут я, честно говоря, не совсем с ним была согласна. Все думала — куда это мы денемся, что нас вам будет не хватать. Но Леон, может, по лагерной своей привычке, находился в иррациональной уверенности, что может в любой момент умереть. Мне иногда даже казалось, что вечером, в постели засыпая, он не был убежден, что завтра проснется. Поэтому перед сном он всегда меня за прошедший день благодарил. За каждый день! Будто на всякий случай прощался, а перед тем выражал свою благодарность. Думаю, сыночек, Твой отец особо не отдавал себе отчета в том, что делает. Он был простым человеком и любил меня простой любовью. И благодарность эта не была чем-то возвышенным и поэтическим. Так, обычное: «Ируся, спасибо тебе за сегодня». А потом меня ласкал, и у меня дыхание перехватывало, а он целовал и шею мою, и много ниже шеи, и ладони выискивал под одеялом, чтоб стиснуть, пока кровать-то скрипела. А потом желал «спокойной ночи» и засыпал. Хотя не всегда на всю ночь — частенько мне приходило в голову его разбудить, и много хитростей у меня было припасено, так что труда особого это не стоило. Но об этом не буду рассказывать — это уж совсем интимное.

Как Ты думаешь, сыночек, могла ли я встретить в жизни еще более простую любовь и благодарность?

Но я опять не о том. Я хотела о его «маленьких смертях» поговорить. Отец Твой совершенно смирился с возможность умереть в любую минуту. Мне даже кажется, его отвага, бесстрашие, бескомпромиссность и бесконечная верность самому себе проистекали от отсутствия страха смерти. Не знаю, все ли узники «концентратория» (так Леон называл свой Штутхоф) избавлялись от этого «выжить любой ценой», но то, что Леон избавился — была и остаюсь абсолютно уверена. Избавился — как от вырезанного лоскутка кожи с татуировкой на предплечье. Твой отец, Нуша, как Ты это называешь, с окончательным deadline всегда был лицом к лицу. Хоть и переживал при этом совсем не такие чувства. Ты, как я погляжу, жизнь понимаешь как некий Проект, следовательно, это слово — deadline — тут на месте будет. Вырезали Тебя из моего живота восемнадцатого августа энного года — и таким образом получился kick off Твоего Проекта. А в день Твоей смерти Проект закончится. Так, сыночек, ты думаешь. Но если даже в философском смысле Ты и прав — Ты не должен так формулировать. Человеческая жизнь немыслима без магии, тайны божественной, только так она обретает смысл. И то, что Ты понимаешь свою жизнь как Проект, меня ужасает. Ведь когда я Тебя первый раз на руки взяла, Нушатик мой любимый, — это чудом было, а не каким-то там Проектом. Иногда я думаю, Ты себя обворовываешь, сыночек. В последние годы, как стал писать эти свои эмоциональные труды — Ты парадоксальным образом опустился на дно рационализма. Опомнись, Нуша, прошу Тебя. Не производи расчеты с жизнью ежеквартально, как с Проектом. И не ругай себя, упреками не изводи, когда обнаруживаешь, что, несмотря на все расчеты, Ты все еще далек от совершенства. Прекрати уже проводить с самим собой отчетные собрания и 31 декабря каждого года вписывать свою жизнь в таблицы Excell. Влюбись, Нуша, вернись к нормальной жизни. А из любви и делай свой Проект. Чтобы как отец Твой, Леон, каждый вечер перед сном женщину свою благодарить за то, что она рядом. Это и есть в Проекте самое важное и прекрасное.

Одним словом, сочельник восемнадцатого августа был для нас с Леоном особым днем. И сейчас остается. И вот когда, с бокалом вина и письмом к Тебе, 18 августа 2011 года я тихо и благостно священнодействовала, пришла ко мне монашенка Анна-Мария из Ланоса, за руку с этим нищим профессором, чтобы поделиться радостной новостью. Ад, несмотря на бушующий кризис, организует интеграционный выезд в Чистилище! В этом году первого сентября, чтобы «достойно отпраздновать радостный День Ненависти и очередную годовщину начала Второй Мировой войны». Идея такого текста могла прийти в пустую голову только какому-нибудь престарелому маразматику из Министерства иностранных дел. Правда, наш МИД сразу дистанцировался от этого опуса: как можно сотрудничать с Небом, взывая при этом к ненависти? Сначала заместитель министра, а потом — протесты-то не утихали — и сам министр на www.twitter.hell руками трудолюбивых секретарей ежечасно отписывался. Когда серверы фейсбука засбоили, перегруженные от протестов, по телевизору прошла официальная информация, что «данный текст является провокацией коррумпированных леваков и их сообщников». Это, конечно, очевидная ложь, но объединение левой группировки с этим скандалом вовсе не случайно. Левая группировка в аду с леваками имеет столько же общего, сколько левша с левитацией, но, учитывая настроения в аду, даже таким образом можно левым подгадить. У нас ведь до сих пор борьба в парламенте продолжается — и она обострилась теперь накануне выборов.

В нашем, Нуша, парламенте все из кожи вон лезут, только бы сделать соседу по лавочке какую-нибудь гадость, как-нибудь подставить, очернить. А уж изощренно подгадить левой группировке — это вообще в последнее время стало любимым экстремальным видом спорта для парламентариев любой политической направленности. Потому что в связи с этим грядущим путешествием в Чистилище левые очень уж правительству мешают. В прошлые годы такая экскурсия субсидировалась на сто процентов, то есть была совершенно бесплатной. А в этом году министр экономики, ссылаясь на ощутимый банковский кризис, объявил, что субсидироваться будут только пятьдесят процентов расходов. Из-за этого в парламенте развернулись настоящие баталии. На министра нападают уже не только по вопросам, касающимся его профессиональной деятельности. По другим тоже. По личным например. Покопались в его прошлом, и выяснилось: мало того что он крещеный, причастие охотно принимал, на мессе алтарником прислуживал, миром мазался, с женой венчался, перед смертью соборовался и при жизни со многими не последними деятелями Церкви запанибрата был. Так еще к тому же — и это вызвало очень большой шум в парламенте — старшая дочь министра приняла постриг и живет в монастыре, а министр ее там часто навещал и никогда не уговаривал и не принуждал оставить это призвание. И доченька без всякого стыда позволила себя сфотографировать за пылкой молитвой о папенькиной душе и выложить фотографии на фейсе. Министр, конечно, всеми доступными способами пытался защищаться: активность в лоне Церкви в детстве и молодости объяснял давлением общественности и боязнью подвергнуться остракизму. Близкие отношения с духовенством списывал на образовательные цели, а также ссылался на желание «перенять опыт организации, которая на протяжении тысячелетий управляла огромными финансовыми потоками» — то есть, по сути, имея в виду промышленный шпионаж. И это несусветное вранье ему даже в заслугу поставили. Министр при жизни был так называемым девелопером, хотел как можно дешевле купить у курии земельные участки под строительство жилых домов. За городом, у леса. Да еще чтобы рядом уже были проложены, за счет церковных налогоплательщиков, дороги. И наш министр все это приобретал дешевле дешевого. И единственный убыток, который он все-таки понес — что ему пришлось «передать» парафии, то есть приходу соседнего храма, жилое помещение, на котором были символы XVIII. Р-1. Но что это за потеря, между нами говоря, по сравнению с гектарами строительных участков, которые ему принадлежали! 180 квадратных метров, на первом этаже, в доме 18, самом ближнем к лесу, у пруда, с видом на лес из гостиной, а из спальни — опять же на пруд. Для Анны-Марии-Терезы, дочери настоятеля. И ее новоиспеченного мужа. Настоятель, видимо, при подписании договора о покупке объекта XVIII.Р-1 о родстве своем с Анной-Марией умолчал, поскольку о смысле целибата часто в проповедях говорил и активно его пропагандировал. Да и был, в общем-то, честен, ибо если толковать целибат как «добровольный отказ от вступления в супружество», то настоятель безукоризненно ему следовал. Ибо молодая женщина из соседнего прихода, которая родила ему Анну-Марию-Терезу, никаких матримониальных целей не имела. К тому же была не совсем полноценна. В графе «отец» при заполнении анкеты после родов в уездной больнице написала: «неизвестен». Хотя, как шептались прихожане, он прекрасно был ей известен много лет. Женщины знали, что она влюблена в настоятеля — платонически. А некоторые рассказывали, что Лючия с настоятелем дала себе волю — и это не было ложью. Потому что однажды ночью Лючия действительно забыла обо всем платоническом, а вдобавок и о рассудке, опыте и контрацепции, рассчитывая, видимо, на освященную таинствами чистоту пастыря. Но просчиталась. Ибо сама находилась в плодотворной фазе цикла, а настоятель, также забыв обо всем, излился прямо в нее. Так вот и была зачата Анна-Мария. На столе на кухне, в доме настоятеля, под крестом.

Но я хотела сказать о министре, а история зачатия дочки настоятеля храма мне случайно на ум пришла. По моему мнению, это типичная история детей священников в Польше, разве что не всегда такое происходит именно на столе.

Потом министр коснулся религиозных убеждений своей старшей дочки, которая в монахини-то подалась (а ведь начиналось-то все с дотаций на экскурсию… Ад в этом смысле очень часто земными пиар-технологиями пользуется). Тут уж министр, прости за выражение, меня заебал. Мне плюнуть в него захотелось. Голос свой смодулировал, как его учили на престижных курсах по созданию имиджа, и отвечал, словно на исповеди у священника — хоть бы и того, что строительными участками занимался: дескать, «моя дочь в последнее время поддалась влиянию чуждой и враждебной нашим ценностям идеологии, от которой я решительно дистанцируюсь. Ее достойные осуждения действия и высказывания, распространяемые некоторыми СМИ, не коррелируют с моими убеждениями, и я их осуждаю».

В этом месте выступления министра экономики я почувствовала, как вся экономика моего желудка поспешно сосредотачивается на рвотном рефлексе. Дочка там перед образами отца вымаливает — а он тут с ней «корреляцию теряет». Но и это, Нуша, не все. Потом какой-то левый, обутый в грязные кеды, нечесаный, весь в татуировках, с жидкой бороденкой, очень глупый и крайне неприятный парламентарий, шепелявя, вопросил: отрекается ли министр в таком случае от своей дочери? И министр своим выразительным, хорошо поставленным голосом, не шепелявя совсем и не моргнув глазом, ответствовал: «В этой ситуации очевидно, что да».

Именно тогда, в эту минуту, у меня внутри от омерзения все всколыхнулось, сыночек, ведь даже на сфабрикованных процессах времен сталинских репрессий, даже в советском так называемом «суде» такое вряд ли могло произойти. От собственного ребенка даже под жесточайшими пытками отречься невозможно! А этот коррумпированный негодяй на вопрос полудурка-марксиста, не под пытками, нет! — не дрогнув, отказывается от собственной дочери.

Однако оставим эту общественно-политическую свару. Все равно дебаты ни к чему не привели. Несмотря на протесты левых, экспедиция в Чистилище в целях интеграции с Небом будет доступна не для всех — по причине финансовых трудностей и несбалансированного бюджета. И стоимость ее, даже при пятидесятипроцентной дотации, будет очень высокой — главным образом из-за дороговизны транспортных расходов, то есть большинству в аду она не по карману.

Единственным результатом стала «чрезвычайно мелкая уступка», по мнению левых, агрессивному лобби учителей, сосредоточенных вокруг ААУ (Ассоциация адских учителей). В общественных местах ада будут распространяться бесплатные экземпляры Библии — в рамках правительственного проекта «Эволюция мошеннической литературы на сквозняке истории», а средства на эти цели (условие правящей коалиции) должны быть выделены из «резерва на стихийные бедствия и катаклизмы». Против этого ААУ не возражало, соглашаясь в целом, что Библия в аду в повсеместном доступе — своего рода катаклизм и стихийное бедствие. Кроме того, было постановлено, что в связи с вопиющей безграмотностью населения ада Библия должна в появиться в свободном доступе и в виде «книги, которая читается вслух» (называть ее «аудио-книгой» нельзя вследствие протеста французских парламентариев, относительно чего даже принят специальный закон). Это все правительство делает, чтобы сильно подпорченную свою репутацию чуть-чуть подправить и снова предстать перед избирателями во всем адском блеске, надеясь, что таким образом известие о сокращении дотаций на интеграцию в Чистилище будет воспринято без эксцессов.

Я вообще-то дотации не выношу и в свой адрес не приемлю — особенно учитывая, что регулярно плачу налоги, хоть мне это и нелегко дается. Дотировать можно ясли, дошкольные учреждения или загибающуюся, но такую нужную в аду угледобывающую промышленность. А в Чистилище я поеду и так, хотя бы и пришлось мне потом несколько месяцев на хлебе и воде просидеть. Но до такого, скорее всего, не дойдет — я в последнее время живу очень бережливо, даже перешла на самолично скрученные папиросы и дотированные из бюджета (в данном случае я субсидии приветствую) северо-корейские смородиновые вина. Леона эта проблема тоже не касается — но его по другим причинам. Твой отец из ада никогда не выезжает, говорит, в Чистилище скучнее, чем на партийном собрании в шестидесятых, а кроме того, можно встретить кого-то из знакомых с Неба и не совладать с желанием за его земные делишки «хорошенько насовать ему в морду». Леон — он иногда слишком дерзкий, но в этом вопросе я с ним, пожалуй, соглашусь. А еще он не любит, когда я из ада куда-нибудь отбываю. Из-за заботы обо мне, но еще и от беспокойства. Леон считает, что из-за моих религиозных взглядов и непоколебимых убеждений, которые в моем мозгу так крепко засели, я в процессе пребывания вне ада могу поддаться искушениям и больше не вернуться. А тогда ему останется только «переход в Небытие», потому что такой тоски и чувства потери он еще раз не сможет перенести. Этим меня Леон трогает бесконечно. Да ведь никаким «искушениям» я не поддамся и ни о каком убежище на Небе просить не буду — сколько бы ангелы меня ни соблазняли. Такого варианта не будет никогда. Антифаустом я никогда не стану и договоров ни с какими Ангелами подписывать не собираюсь. Неважно, чего мне там наобещают, потому что всегда будет слишком поздно — «на одно обещание», как Ты, сыночек, в одной из своих книг написал. Те обещания, что мы с Леоном друг другу дали, для меня гораздо более святы, чем все ангельские вместе взятые.

И интегрироваться с Небом в Чистилище вместе с другими экскурсантами я не хочу. Слишком широкая идеологическая бездна разделяет нас в отношении того, что есть грех. Если интегрироваться — то разве что с Иисусом Христом, но его, скорее всего, среди участников не будет, не тот уровень, сыночек. Меня на труды и расходы, что требует экскурсия, мотивирует возможность приблизиться к верной ученице и спутнице Иисуса Марии. Согласно повторяющимся из года в год утечкам информации, ее в Чистилище наблюдали не раз, а это может указывать на то, что у нее там есть постоянная резиденция. Учитывая, что Мария из города Магдалы (теперь это невзрачная деревенька в Израиле под названием Эль-Меджел) умерла в первом веке нашей эры, факт ее нахождения в Чистилище, скорее всего, выдуман в целях лживой пропаганды и очернения ловкими молодцами из АБВ. Ведь будь это правдой — это свидетельствовало бы о том, сколь Небо злопамятно и несправедливо, даже в отношении своих. Ведь пребывание в Чистилище — это переходное состояние, а не окончательный приговор, который действует до минуты повсеместного воскресения. Его удостаиваются души людей, умирающих в любви, но не приведших в порядок своего отношения к сути вещей. Божья милость дает таким людям возможность очистить любовь от эгоистических привязок, к которым привели совершенные грехи. Тяжесть и время наказания также зависит от количества грехов. «Очищение» совершается через огонь, который, однако, не имеет физической природы. Он является скорее духовной болью, которая рождается от осознания в себе божественной любви и понимания собственного несовершенства. Следующим очищающим страдание становится неотступная и непрекращающаяся тоска по Богу. После очищения души попадают на Небо (возможности попадания после Чистилища в ад не существует, и это тоже на протяжении многих лет бросает тень на взаимоотношения между Небом и адом). Католическая церковь полагает, что душам, пребывающим в Чистилище, можно и нужно помогать. Главным образом — посредством молитв, постов, добрых поступков, отправления служб и регулярного принятия Даров Святого Причастия.

Если верить всяким наговорам, «переходное состояние» Марии Магдалины длится уже почти две тысячи лет. И это при том ее культе, который существует все эти годы на Земле. Поэтому я и решила удостовериться во всем сама. Если АБВ не лжет и она действительно в Чистилище, я смогу поговорить с ней как женщина с женщиной, выяснив при этом сразу несколько вопросов.

Фигура ММ, как я уже говорила, неоднозначная. По моему мнению, она стала жертвой патриархата, царившего в Церкви в начале ее истории. Первые отцы Церкви роль женщины в духовной жизни отрицали и не давали им активно участвовать в жизни церковной. А чтобы как-то это обосновать, ссылались на греховную природу женщин. И при этом авторитетом своим нисколько не рисковали, ибо всегда можно было упомянуть, явно или не явно, несчастного Адама, змея и соблазнительную Еву, любительницу яблок. Это Ева, дескать, виновата, а Адам — просто овечка, и вина его только в том, что он в этой ситуации проявил недостаточно твердости. А в результате — первородный грех, изгнание из Рая, утрата бессмертия… И все из-за женщины. Соединение понятий греха и прелюбодеяния у женщин мне представляется надуманным. Если женщина грешна — значит, переходит из постели в постель.

Из Марии Магдалины прелюбодейку-то сделал апостол Иоанн. В течение долгих веков она в его Евангелии представала чуть не куртизанкой. В Средние века даже начали интересоваться причиной грехопадения Марии Магдалины, и был сделан вывод, что все произошло из-за ее высокого происхождения и несказанной красоты. Словом, по средневековой логике, чем состоятельнее и красивее женщина — тем большую склонность к греху проявляет. Что само по себе уже много отвратительного о женщине говорит. Кроме того, поговаривали, и довольно громко, что ММ была женой апостола Иоанна, и когда он присоединился к Христу, от отчаяния ударилась в разврат. Признай, Нуша, такая версия многое объясняет в отношении образа Марии в его Евангелии. Ведь и посейчас многие мужчины, с которыми жены не хотят больше делить постель, из мести называют их не иначе, как «девками» (более вульгарные слова я использовать не хочу). Эти средневековые измышления, на мой взгляд, мало общего имеют с истиной. Ведь ММ (и тому существуют доказательства) была одной из верных учеников Иисуса, к которому она примкнула после того, как Он освободил ее от семи бесов.[108] И к тому же она оказалась его любимой ученицей, что, видимо, очень ее имиджу навредило. Исключительная близость между Марией Магдалиной и Иисусом вызывала в других учениках жгучую зависть, и у них были для этого веские поводы, если вспомнить, например, что писал Филипп:[109]«А подругой Спасителя была Мария Магдалина. И Иисус любил ее больше остальных учеников и целовал ее часто в уста. Остальные были этим возмущены и предъявляли свое недовольство, говоря: „Почему Ты любишь ее более, чем нас“? И Спаситель отвечал им, говоря: „Почему я не люблю вас, как ее?“».

Здесь проявляется не что иное, как обычная зависть. А почему бы и нет? В любой группе (особенно с ярко выраженным доминирующим лидером) рано или поздно должна появиться иерархическая структура. А раз есть иерархия — должна быть и зависть. Потому что оно ведь как — те святые, про которых мы теперь в книгах читаем, к которым молитвы возносим и к чьи образам припадаем с поцелуями, прежде чем стать святыми, были обычными людьми. А у обычных людей ревность и зависть — естественные чувства. И потому значение кого-то из наиболее приближенных к лидеру им хочется приуменьшить. Об этом говорится и в гностическом апокрифе Евангелие от Марии, приписываемом Марии Магдалине, где в частности приводится ее конфликт с Симоном Петром, которого католическая Церковь считает своим первым папой: «И Петр спросил: „Неужели Спаситель действительно говорил отдельно с женщиной, а не со всеми нами? Неужели мы должны к ней обратиться и слушать ее? Неужели Он этого желал от нас?“ А Левий ему возразил: „Петр, ты всегда легко все решаешь. Я вижу теперь, ты воюешь с этой женщиной так, как если бы она была врагом. Если Спаситель был с ней — кем же должен быть ты, чтобы ее отвергнуть? Должно быть, Спаситель очень хорошо ее знал, а потому и любил более, чем нас“».

Но это еще не вся правда. Согласно не менее святому, чем святой Петр, Фоме, неоднократно мной здесь поминавшемуся, и его Евангелию (апокрифу Нового Завета),[110] Петр в большой злобе заявил: «Пусть Мария оставит нас, женщины недостойны того, чтобы жить».

Согласись, со стороны Симона Петра, даже если отбросить мое раздражение и оценивать его высказывание крайне деликатно, было некрасиво — такое сказать. Это образчик беспримерного сексизма. Даже трудно поверить, что первый папа римский такие про женщину ненавистные слова из своих уст изверг. Последствия этого высказывания для репутации Марии Магдалины долго были ощутимы. Только в 1969 году усилиями папы Павла VI она была очищена от обвинений, а в 1978-м из римского бревиария[111] убраны упоминания о ММ как о большой блуднице и грешнице.

Это все, Бог даст, мне доведется обсудить с Марией Магдалиной в Чистилище. Ради этого я папиросы кручу, дешевое корейское вино пью и другие расходы — главным образом на газеты и журналы — ограничиваю. И все для того, чтобы не надо было обращаться за ростовщическими кредитами в Банк ада, к его Адской кассе взаимопомощи (АКБ). И я вся в предвкушении, а печенка моя уже привыкла к дешевому корейскому пойлу, как вдруг ад потрясает пренеприятнейшая новость: Небо не признало загранпаспорта одной из участниц интеграционной экскурсии в Чистилище. Обитательница Рая Матильда Анастасия Д. из Бялостока обратилась с просьбой об оформлении ей загранпаспорта в связи с интеграционным путешествием в Чистилище и приложила три требуемые биометрические фотографии. А какой-то там «умник», чье имя пока не известно, прямо на фотографиях вдруг написал свое «НЕТ». Вот так, без объяснений. И думал, что этим дело-то и кончится. Но сейчас не те времена, совсем не те. И он должен был об этом знать. Матильда Анастасия Д. его «нет» сканировала и выложила на фейсе в разделе «Мои фотографии». И слава Богу, иначе об этом инциденте — как о множестве подобных в истории Неба — просто промолчали бы и быстренько метлой цензуры под ковер замели.

История Матильды Анастасии грустная и страшная. Однажды вечером она уложила спать двух малолетних сыновей в детской комнате еще не до конца выкупленной квартиры на одиннадцатом этаже блочного дома, каких в Польше множество — такого, где трехкомнатная с однокомнатной соседствуют. Господин Марьянек, портной, жил в соседней однокомнатной квартире и был премилым соседом: услужливый, галантный, никогда никому не досаждал. Одно только — пил. Но поскольку делал он это в одиночестве и по пьяному делу не шумел, не проявлял агрессии, не скандалил, соседей его пьянство не обременяло. В ту ночь, когда детки Матильды спокойно спали в своих кроватках, пан Марьянек гладил костюм, только что сшитый для важного клиента. И поскольку крепко выпил, уснул, не выключив утюг. Сначала огонь сожрал гладильную доску, потом — тело господина Марьянека, потом — всю его квартиру. А через короткое время перекинулся на соседнюю, трехкомнатную, где спала и Матильда Анастасия. Пожарные потом говорили, что у семьи Д. не было ни единого шанса на спасение, к тому времени как пожарные добрались до одиннадцатого этажа, спасать было некого. Обугленные останки Матильды Анастасии и ее двух сынишек опознал муж Матильды Лука, который не сгорел вместе с ней и сыновьями только потому, что, будучи монтером, работал в третью смену на своей фабрике — он часто брал ночные смены, за них лучше платили, а им надо было выплачивать ипотеку. Два дня спустя Лука, не дождавшись похорон, сорвал бумажные пломбы, наклеенные пожарными на дверь своей бывшей квартиры, распахнул окошко и прыгнул. Вот такая история.

Матильда Анастасия очень любила своего Луку. И он ее. Но крепче всего они любили своих детей. И вот когда Матильда на Небе, а Лука в Аду узнали об этой интеграционной поездке в Чистилище — можешь себе представить, что они почувствовали! А какой-то вредный дурак написал «нет». Нет такого масштаба, которым можно было бы измерить его эмоциональную тупость. Столь отрицательное число невозможно отобразить графически в линейном масштабе, разве что на логарифмической линейке, но и то сомневаюсь.

Когда история Матильды на фейсе всплыла, Небо было вынуждено отреагировать — что вообще-то случается редко, и появилось официальное сообщение, в котором говорилось: «Решение святого Аркадия Р., работника паспортного отдела Министерства охраны веры, в полной мере отражает точку зрения Неба, ибо в случае гражданки Матильды Анастасии Д. существуют вполне обоснованные предположения, что целью выезда с территории Неба является не временное пребывание вне его, а постоянное. В этой ситуации реакция чиновника была абсолютно правильной и соответствовала интересам Неба. Решение это окончательно и обжалованию не подлежит. Небо никогда не поддавалось давлению извне и в этой ситуации тоже не поддастся». И — размашистая подпись, содержащая древнееврейские буквы, а также печать — в виде звезды Давида.

Это сообщение общественность ада, в том числе меня, сильно раззадорило. А тут еще и Чистилище вмешалось! Это уже удивительный факт, ведь нам-то здесь, в аду, терять особо нечего и мы можем выступать сколько угодно, а они там, в Чистилище, рискуют по-настоящему. Перед всеми представительствами, консульствами и посольствами Неба проходили многочисленные демонстрации и митинги. Днем — бурные, но без агрессии и стрельбы. Ночью — тихие, спокойные, при свечах. Я в митингах-то и демонстрациях не сказать чтобы раньше участвовала — времена были такие, мы протестовали, плотно затворив двери и на всякий случай окна тоже. Так что для меня это еще и хороший урок демократии в действии.

У меня и сейчас на ладонях еще не стерлись следы от татуировок хной, которые на старости лет пришло же в голову делать! «Heaven please release your MADness. Make more space for your WISDOM!» и другие благоглупости — самой смешно, как посмотрю. Но демократия прекрасна. Я даже не могу сейчас понять, как я жила без нее на Земле. До самого тридцать первого августа, вместе с многотысячной толпой, густеющей с каждой минутой, я ожидала, что Небо все-таки изменит свое «окончательное и не подлежащее обжалованию» решение. Но Небо непреклонно — чего и следовало ожидать, — как все авторитарные режимы, диктатуры. Верить в чудо и при этом ждать наихудшего — это совместимо. Так я подумала, сыночек. И почему-то в этот день падения Неба вспомнила об отце Тышнере — в философско-забавном контексте. Тышнер забавностью своей и чувством юмора во многом Небо оправдывает, так что слушая его, невольно прощаешь Небу многое. Ибо думаешь: раз такой, как Тышнер, Небу доверяет — значит, оно того стоит. Помню анекдот (а говорят, все так и было), который в полной мере отражает сущность его веры. Тышнер возвратился после тяжелой пастырской работы домой, и его спросили: будить ли ночью, если кто позвонит? И он ответил: «Будите — но только если позвонят, чтобы сказать, что отменили целибат». Разумеется, его никто не побеспокоил, и Тышнер благополучно проспал всю ночь. И все же, уверена, утро он начал с того, что прежде всего обратился к Господу — с благодарностью за новый день.

Тридцать первого августа 2011 года Небо из своей тюрьмы Матильду Анастасию не выпустило. И это вызвало предсказуемо-истерическую реакцию общественности. В результате выяснилось, что на интеграционную экскурсию в Чистилище поедет официальная делегация плюс несколько «предателей и изменников», как их тут же окрестили, почти все остальные в знак протеста сожгли свои путевки сразу после полуночи первого сентября. Таких вот актов, сыночек, я не люблю. Публичное сожжение большого количества бумаги, ночью, на площади, под выкрики толпы и выступления охрипших ораторов — это я плохо воспринимаю, очень уж ассоциируется с нацистами. Но так бывает, видимо, только с людьми моего поколения.

Короче говоря, не видать мне Марии Магдалины. И Магдалины Анастасии Д. Это наполнило меня глубокой печалью и разочарованием. Но жизнь — она ведь в большинстве своем из печали и состоит (хотя это, возможно, потому, что я нахожусь здесь, в аду). И этому можно и нужно сопротивляться, печаль свою разными способами обманывая. В этом убеждении я и поскакала со всех ног в полночь первого сентября 2011 года в бар, где купила настоящее красное «Мальборо», свернутое добросовестными рабочими фабрики «Филип Моррис», и бутылочку доброго восемнадцатилетнего виски. В долг — но бармен, хоть и не совсем поляк, мне доверяет, а значит, никаких проблем не возникло. Экономить в связи с неотозванным решением Неба стало бессмысленно. Впрочем, я это разочарование переживу, а Небо когда-нибудь опомнится. Я подожду. Времени-то у нас навалом — и у меня, и у Неба.

Иногда я время ненавижу. За то, что оно течет так безнаказанно, То быстрее, то немножко медленней. И всегда в одном направлении. Кто бы это ни придумал — идею эту я нахожу неудачной. Так и сентябрь, стало быть, 2011 года потек в направления октября. Как и все предыдущие сентябри с того момента, как придумали календарь. В четверг, 22 сентября, я думала о Казичке. Он, когда родился, был очаровательным — совсем не такой, как Ты. «Самый прекрасный выблядок на Мокром», — как однажды выразился о нем в умилении Леон. Но ваш отец не мог быть объективным, тем более что это был первенец, которого я ему подарила. Хотя на самую вершину необъективности он поднялся уже с Тобой. Когда восторгался Тобой младенцем — это было ярким доказательством того, как сильные эмоции мешают работе мозга. Потому что Ты, сыночек, был самым страшненьким младенцем, какого только можно себе представить. А Леон Тобой залюбовался.

Потом октябрь наступил, принес с собой предчувствие зимы — как весной уже иногда чувствуется лето. Я скучала по желтым осенним листьям, умирающим на земле, по запаху мха в лесу, по первым хрустальным коронкам изо льда на паутинках, по мешкам картошки, которые заготавливают на зиму, по банкам с грибами на полках в нашем подвале, по капелькам воды в стеклянной трубке, приклеенной воском к большой бутыли с вином из боярышника, которое как раз доходило и становилось очень вкусным к моим именинам — 20 октября.

Ноябрь начался для меня спокойно и радостно. Я думаю, это меня согревали мысли моих близких о том, как украсить в Торуни мою могилу. Такие мысли-то — они греют, как священный огонь. Тебя, сыночка, на могиле не было — но Твою печаль и тоску я чувствовала, особенно когда поздним вечером после работы Ты пришел на маленькое кладбище во Франкфурте-на-Майне и на безымянной могилке возле часовни зажег лампадку и положил белую розу. И потом плакал, украдкой вытирал слезы и рассказывал мне свои последние новости. А встав с колен, закурил и, пристально всматриваясь в огонек лампадки, вспоминал наши общие с Тобой дела и события. Но сторож кладбища, немецкий турок, Тебя прогнал, потому как даже первого ноября Ordnung muss sein, порядок прежде всего, и если написано на табличке, что кладбище работает до двадцати одного часа — то до двадцати одного часа и ни минутой дольше.

В ноябре 2011 года Ты еще одно кладбище посетил — совсем в другом месте, в другой стране, склонил голову перед другим крестом. Меня это очень тронуло, Нуша, потому что там, в этой Москве, гоняли Тебя, как какого-нибудь курьера DHL, с места на место — из книжного магазина в библиотеку, с радио на телевидение, с телевидения на портал, а с портала на интервью. Да и не только Тебя, а и ту русскую (кстати, женщину необыкновенной красоты, да еще рыжую!), которая с Тобой в соавторстве книгу написала. И все же на второй день Ты потребовал три часа личного времени и потратил их на то, чтобы добраться до очень удаленного от центра кладбища и там постоять на могиле трагически погибшей женщины. Мария Ефимова, а для Тебя просто Маша, двадцати пяти лет, запала Тебе в сердце. Она была первой женщиной, которой Ты поцеловал руку, оказавшись впервые на московской земле в 2007 году. С Тобой были обе Твои дочки, а полетели вы в Россию по причине оглушительного успеха Твоих книг, по приглашению российской стороны. А Мария Ефимова как работник издательства должна была «максимально использовать» Тебя в его интересах. Но Маша относилась к Тебе с огромной нежностью. Она заботилась о том, чтобы Тебе было что поесть и чтобы было время на еду, наняла для Твоих дочек машину с водителем — чтобы Ты об их программе уже не волновался, а Тебя возила на своей раздолбанной «Ладе» по ужасно многолюдной Москве в Твои редкие «свободные минуты». Покупала Тебе сладости, без которых Ты не можешь, и сигареты. А когда в Москве заметно похолодало, обернула Тебе шею зеленым шарфом. Когда вы отправлялись в дальнейшее путешествие — из Москвы в Санкт-Петербург, — она на вокзале вручила Тебе сумку с бутербродами, фруктами и вином. Одним словом, Маша «использовала» Тебя ПРЕКРАСНО. И в следующем году, собираясь на московскую книжную выставку, Ты радовался предстоящей встрече. Но радовался напрасно — она не приехала встретить Тебя в аэропорту, потому что несколькими месяцами раньше, 8 мая 2008 года, без предупреждения и не прощаясь, покинула этот мир. Ее бывший жених, несмотря на то что чувства Маши к нему угасли, пригласил ее на последний, «прощальный» разговор. Разговор должен был состояться в парке, а добраться туда они должны были на мотоцикле. Погода в тот день была солнечная, дороги сухие и удивительно пустые, поскольку почти вся Москва в преддверии Дня Победы, проявляя патриотизм, пила на дачах водку, закусывая шашлычком. И вот в таких благоприятных условиях практически новый мотоцикл бывшего жениха на всей скорости врезался в столб. Жених умер на месте, а Маша — через несколько минут, от полученных травм. Ты не мог не попрощаться с Марией Ефимовой, двадцати пяти лет, поэтому поехал на кладбище с ее матерью и сестрой, черными от горя. И с тех пор всякий раз, как оказываешься в Москве, обязательно приезжаешь на эту могилу. «Несмотря ни на что», — как Ты сам говоришь.

А вслед за ностальгическим ноябрем пришел, разумеется, декабрь, и я тоскливо воскрешала в памяти белизну и холод снега, Твою радость, когда Тебе купили хоккейную клюшку и Ты гонял с ней по двору, Твои замерзшие ноги, которые я растирала своими ладонями, запах яблок, ночные очереди перед мясным магазином — чтобы к празднику всего хватило, и за апельсинами, которые в Польшу приплывали на кораблях с «дружественной Кубы», хотя иногда — по необъяснимым причинам — в Щецин, Гдынь или Гданьск не попадали.

Для меня все эти грандиозные усилия, вся эта предпраздничная гонка всегда была только декорацией к грядущему спектаклю. Потому как сочельник Рождества — что бы о нем ни говорили — это действо. Празднование дня рождения любого человека — если оно имеет место быть — всегда проходит по какому-то сценарию, но церемония по случаю рождения Иисуса Христа требует, конечно, особой режиссуры. Ход этого представления — что представляется мне закономерным — в течение многих веков видоизменялся. В зависимости от страны, традиций (в том числе кулинарных), а иногда даже климата (потому что трудновато ожидать снега, скажем, в Сиднее, если там в декабре самый разгар лета). Но я думаю, Нуша, самое прекрасное действо протекает у нас, в Польше — между Бугом и Одером, от Хела до Морске Око. И каждый раз устраиваем из этого действа мировую премьеру. Расставляя акценты нарядной одеждой, приподнятым настроением и разломанной облаткой. И это очень правильно, потому что человек, для блага души и ума, должен хотя бы раз в год ходить в театр. Даже если показывают, по старой доброй еврейской традиции, драму. Так что, сыночек, я сочельник Рождества всегда с умилением праздную даже здесь, в аду.

И намереваюсь праздновать до конца времен. Так же, как вечером 24 декабря 2011 года, — с елкой, которую купила на черном рынке, с карпом, которого, за небольшую плату, мне оглушил мой сосед из Алжира, с варениками с капустой и грибами, с селедкой, утопающей в оливковом масле и сметане, с борщом нашим польским, а не каким-то там украинским, с соломой под скатертью и пустым стулом возле меня, перед пустой ожидающей тарелкой — для случайного гостя. И с облаткой на самой красивой тарелке, какая есть в доме. Тарелка немножко затертая, но очень похожая на ту, что была у нас в Торуни. Эту облатку я на много маленьких кусочков разломила и каждый кусочек глотала отдельно. И когда проглотила последний, представила себе, что моя тарелка с отбитым краешком стоит перед вратами Неба. И я постучала. Раз, другой, третий… И когда на восьмой раз никто не открыл — подумала, что Небу нужно еще время. И я, сыночек, немного поплакала, да. А когда вернулась к пастушке, изображенной на тарелке, больше всего на свете мне захотела все Тебе рассказать. И про коляды, и про свое состояние. И тогда я поспешила на фейсбук. В день рождения Иисуса Христа. А там, в моем ящике — тысячи поздравлений! И от Дж. П. Моргана, и от Петро Чина, и от «Дженерал электрик», и от «Майкрософта», гугла, Газпрома, от «Мерседеса» и «Apple», и BMW и кого-то из списка Forbes Global 2000, и от некоего Евгения, замглавы Иновроцлава. И не какими-то затертыми официальными словами они меня поздравляли — а выдержками из счетов. С суммами перечислений на мой счет. Я устраиваю аду самый эффективный маркетинг, а это всегда приносит хорошую прибыль. Люди, напуганные моими писаниями про ад, пытаются заглушить свой страх усиленным потреблением — это, мол, вытекает из психологии рыночных отношений. И когда я к утру посчитала все эти евро, американские доллары, австралийские доллары, канадские доллары, эти фунты и рубли, а также юани, йены и даже 99,90 злотых из Иновроцлави — получилось, сыночек, что я богатая, — чуть ли не самая богатая в аду. А когда подсчитала более точно, получилось, что я могу весь этот ад купить. Я им, сыночек, покажу маркетинг! Они его на всю жизнь запомнят и перепишут свою психологию рыночных отношений.

Утром, в день Рождества, я купила 50+1 процент акций ада. И передала Богу в легальной транзакции в день рождения Его Сына. Чтобы Он обо мне походатайствовал. Ведь я, сыночек, без Бога не могу. Так же, как без Тебя…

Ирена.

P.S. А будет у Тебя время, сыночек, — напиши как-нибудь…