Виртуальный свет Гибсон Уильям

33

Записная книжка

Рис

Кухонные мочалки

Швабра

Моющий раствор

Спальный мешок

Топливо для примуса

Масло, поршневой колпачок

Сейчас он спит. Рис и карри с таиландского лотка. Спрашивал, куда делась девушка. Сказал ему, что она звонила Фонтейну, неизвестно откуда. Почему ушла и когда вернется – тоже неизвестно. Револьвер на полке. Трогать его не хочется (холодный, тяжелый, пахнет оружейным маслом, на выступах ребристого барабана и по краям ствола воронение стерлось, обнажив тусклый, серебристый металл. «СМИТ И ВЕССОН». Томассон). Перед сном он снова говорил о Шейпли.

А что его замочили, так это, Скутер, чистое паскудство, то же паскудство, что и всегда и везде. Такая вот гнусь, посмотришь и думаешь, ну какого хрена эти долбаные религии существуют так долго, да и вообще, откуда они взялись на нашу голову. Вот и с ним будет то же самое, мудаков всегда хватает, и пойдут они мочить людей и будут считать, что ради него, скажут, что ради него, а там разбирайся, как хочешь. Ты не знаешь, наверное, а были такие психи, почитатели Распятого Христа, так они даже не разговаривали, кроме как в понедельник, а в понедельник они знаешь что делали? Шли и выкапывали одну лопату земли из могилы, каждый из своей. А время от времени кто-нибудь из них решал, что на него сошел Дух, вот тогда они это и делали, все честь по чести, специальными хромированными гвоздями, которые у них всегда при себе были, на шее в мешочке, обязательно из кожи нерожденного ягненка, только так. Кой хрен, да они ж были еще психованнее тех, что его замочили. Где-то после девяносто восьмого их и вообще не осталось, поубивали друг друга – и дело с концом, не знаю уж, куда делся последний.

34. Звонок из рая

– «Полостная операция», вот как он называется. Талита Морроу, Тодд Проберг, Гэри Андервуд, девятьсот девяносто шестой.

Миссис Саблетт лежала в кресле с холодным компрессом на лбу. Вчетверо сложенная тряпка – из точно такой же ткани были сшиты ее шлепанцы – начинала уже подсыхать.

– Нет, не видела, – сказала Шеветта.

Она перелистывала журнал, чуть ли не целиком посвященный преподобному Фаллону.

Бывшая эта артистка, Гудрун Уивер, стоит на какой-то сцене, облапила Фаллона сзади и улыбается. А если бы лицом к лицу, подумала Шеветта, то его нос уперся бы ей в ключицу или чуть пониже. А кожа у него розовенькая и гладкая, как на парафиновых фруктах, которыми украшают витрины, – может, и ему парафин впрыснули? Розовый. И волосы тоже жуткие, вроде короткого парика, но только это такой парик, что того и гляди слезет с головы и пойдет прогуляться.

– Там все вертится вокруг телевидения, – объяснила миссис Саблетт. – Ты понимаешь, насколько это важно для Церкви?

– А про что он?

– Талита Морроу, она телевизионный репортер, а Тодд Проберг – грабитель, банки грабит. Только он хороший грабитель, деньги ему нужны не на что-нибудь там, а чтобы сделать жене пересадку сердца. Кэрри Ли, ее-то ты наверняка знаешь. Поздняя роль, когда она достигла уже полной артистической зрелости. Эпизодическая, но очень яркая. Ну так вот, Гэри Андервуд, они были когда-то с Талитой и разошлись, но он все еще по ней сохнет – даже чересчур. У него эта – как там это слово? – эротомания, он вообще ни про что больше и не думает, и это толкает его на жуткие поступки. Он посылает ей непонятные, угрожающие вещи, сперва порубленные «барби», затем – дохлый белый кролик, кружевное белье с пятнами крови…

Понесло старушку. Еще в раннем детстве Шеветта научилась отключать внимание, чтобы не слушать материнских нотаций, сейчас она сделала то же самое. Интересно, о чем это они на кухне перешептываются? Не иначе что-то задумали.

Большая синеватая муха взлетела с одной из резных полочек, описала по комнате круг и уселась на телевизор. Вялая она какая-то, сонная, тоже небось страдает от холода, ну как же можно врубать кондиционер на такую температуру?

Да нет, сказала себе Шеветта, и ничего я в него не втюрилась, просто он диво как похорошел, когда умылся, побрился, достал из своей дурацкой сумки все чистое и переоделся. И ведь что интересно, одежда оказалась точь-в-точь такая же, как и раньше. Может, он никогда другой и не носил. А вот задница у него ничего себе, аккуратная. Вот и Саблеттовой матери тоже понравился, ну прямо, говорит, как молодой Томми Ли Джонс. А может, и не в этом даже дело, а в том, что он вроде хочет устроить Лоуэллу веселую жизнь, только вот как у него это выйдет? Совсем недавно Шеветта считала, что все еще любит Лоуэлла или что-то в этом роде, а теперь вдруг выяснилось, что нет. Вот если бы не «плясун» этот проклятый, тогда бы еще неизвестно. А этот-то, и вспомнить страшно, в какого буйного психа превратила его одна ложка этой дури. Она спросила тогда у Райделла, может, он и вообще от такой дозы сдохнет, а Райделл сказал: нет, маловато, попсихует-попсихует и очухается, но вот ломка будет такая, что не позавидуешь. Еще она спросила, почему это Лавлесс лупил себя по яйцам, и тут Райделл почесал в затылке и сказал, что точно не знает, но это что-то такое с нервной системой, что эта дурь вызывает приапизм – так, по крайней мере, говорят. Тогда она спросила, а что такое приапизм. Ну, сказал Райделл, это, ну, вроде, когда мужчина перевозбужден. Она никогда о таком не слыхала, но ведь точно, все сходилось, вот, значит, почему у Лоуэлла иногда бывало, что встанет колом и ни в какую, не опадает и все тут. Оно бы вроде и ничего, и даже хорошо, но только Лоуэлл в таких случаях зверел, и все кончалось тем, что все у нее насквозь болело, а он еще крыл ее последними словами, прямо на глазах этих парней, с которыми он тусовался, вроде того же Коудса. Ладно, пусть Райделл делает с этим типом все, что хочет, беспокоиться нужно о Скиннере, жив ли старик, кто за ним ухаживает. Она не звонила больше Фонтейну, боялась и, когда Райделл куда-нибудь звонил, тоже боялась, а вдруг звонок перехватят, узнают откуда. А с велосипедом и вообще хоть плачь, ведь точно сделали ему ноги, точно, даже проверять не стоит. Гибель Сэмми и пропажа велосипеда огорчали Шеветту примерно в одинаковой степени, хотя она никогда бы себе в этом не призналась. А тут еще Райделл говорит, что и Найджела вроде бы ранили, а может, и убили…

– И тогда Гэри Андервуд вываливается из окна и попадает прямо на забор – ну, знаешь, такой, с шипами наверху…

– Слышь, мама, – укоризненно сказал Саблетт, – ты же совсем замучила Шеветту.

– Я просто пересказываю ей «Полостную операцию». – Миссис Саблетт обиженно замолчала и сдернула со лба окончательно высохшую тряпку.

– Тысяча девятьсот девяносто шестой, – машинально отрапортовал Саблетт. – Прости, мама, но она нам нужна, дело есть небольшое.

– Только знаешь, Берри, – сказал он, пройдя следом за Шеветтой на кухню, – не стоило бы ей выходить наружу, а уж днем и тем более.

Шеветта взглянула на свое запястье. Узкий синеватый стальной ободок – не знаешь, так можно подумать, что это и вправду браслет, для красоты. Слава еще богу, что второго нет – Райделл разжился по дороге керамической ножовкой и перепилил цепочку под корень. Два часа работы, без обеда и перекуров.

А сейчас Райделл сидел за кухонным столиком – и упорно стоял на своем.

– Ты, Саблетт, не можешь выйти наружу из-за своего апостатства. А я не хочу идти в одиночку. Ну, представь себе, надел я эту штуку на голову, ничего вокруг не вижу и не слышу, а тут вдруг появляются его родители. Или он сам подслушает.

– Слушай, Берри, – взмолился Саблетт, – да позвони ты им по нормальному телефону.

– Рад бы, да не могу, – развел руками Райделл. – Они этого не любят. Он сказал, что, если связаться с ними по этой ВР-штуке, они хотя бы выслушают меня, а иначе – никак.

– Да о чем это вы? – не выдержала, наконец, Шеветта.

– У одного из Саблеттовых приятелей есть аппарат с наглазниками.

– У Бадди, – кивнул Саблетт.

– Бадди?

– Ну да, Бадди, звать его так,[42] – пояснил Саблетт. – Только эта штука считается вроде как богохульством, нарушением церковных законов. Преподобному Фаллону было откровение, что виртуальная реальность – от дьявола, ведь если ею увлечешься, так потом телевизор меньше смотришь.

– Но сам-то ты этому не веришь, – заметил Райделл.

– Бадди тоже не верит, – вздохнул Саблетт. – Только если папаша узнает про наглазники, он открутит ему голову.

– Так ты позвони ему, – сказал Райделл, – и все объясни. Две сотни наличкой плюс стоимость связи.

– Но ведь тогда ее люди увидят. – Саблетт покосился на Шеветту, залился густой краской и торопливо отвел глаза.

– Это в каком же смысле они меня «увидят»?

– Да вот прическа у тебя… – окончательно смутился Саблетт. – Необычная. Они же в обморок все попадают.

– Вот две сотни, как я и обещал, – сказал Райделл. – И когда, говоришь, вернется твой отец?

– Часа через два, не раньше. – Бадди осторожно, словно боясь обжечься, взял протянутые Райделлом деньги. – Там сейчас заливают фундамент под топливные элементы, церковный вертолет уже вылетел за ними в Финикс. – Круглые, как пуговицы, глаза воровато стрельнули в сторону Шеветты.

Соломенная шляпка с широкими мягкими полями, купленная миссис Саблетт в каком-то незапамятном году, плюс огромные солнечные очки с широкой лимонно-желтой оправой – в этом наряде Шеветта чувствовала себя пугалом огородным. Она ободряюще улыбнулась мальчику, чем смутила его еще больше.

– А вы оба друзья Джоэля?

Сквозь короткую, почти под корень, стрижку любителя виртуальной реальности просвечивала розовая кожа, его верхнюю губу оттопыривала металлическая скобка для выправления зубов, по тонкой, цыплячьей шейке нервно прыгал огромный, чуть не в кулак размером, кадык.

– Из самого Лос-Анджелеса?

– Да, – кивнул Райделл.

– Я… я т-тоже хочу т-туда уехать.

– Молодец. – Райделл потрепал его по плечу. – Верной идешь дорогой. Так вот, ты подожди снаружи, а если кто-нибудь появится – ты ей сразу свистни, Шеветте.

Бадди послушно вышел из крохотной комнаты и прикрыл за собой дверь. Ну, прямо не верится, подумала Шеветта, что здесь живет мальчишка. Все чистенько, аккуратно, даже на постерах не попсовые звезды, а Христос и Фаллон. Я бы на его месте не то что в Лос-Анджелес, к черту на рога сбежала. А почему в этой живопырке так душно? Вот уж вспомнишь Саблеттов трейлер.

Она с наслаждением сняла шляпу.

– Так вот, – сказал Райделл, беря со стола пластиковый шлем, – ты сидишь на кровати, а если что – щелкаешь этим выключателем, видишь – мальчонка все приготовил.

Он сел на пол, надел шлем, затем натянул специальную, для работы в виртуальной реальности, перчатку.

Обтянутый перчаткой палец быстро набрал номер на невидимой клавиатуре и замер. Затем Райделл попросил, чтобы сразу после звонка ему сообщили, на сколько он наговорил.

Прошло несколько секунд.

– Ну, поехали. – Райделл набрал в воздухе новый номер. Номер, полученный от Лоуэлла. Затем сжал руку в кулак. Покачал ею из стороны в сторону, словно передвигал какую-то рукоятку. Опустил на колени.

Теперь он крутил головой, словно осматриваясь в незнакомом месте. Перестал крутить. Увидел, наверное, что-нибудь.

– О'кей, – сказал Райделл.

Нет, не ей сказал, не Шеветте, а куда-то туда, голос у него был странный, почти незнакомый.

– О'кей, так есть здесь кто-нибудь или нет?

Шеветте стало страшно.

– О! – сказал он и чуть повернул голову. А потом уже не сказал, а почти вскрикнул:

– Мамочки!

35. Держава желаний

В Ноксвилле, школьником, Райделл увлекался «Мирами Мечты». Франчайзинговая фирма, купившая у японцев эту игру, приспосабливала под нее самые разные помещения – опустевшие кинотеатры, старые магазины, большие секции моллов. Даже заброшенный кегельбан, но там Райделлу не очень понравилось – узкий такой, очень длинный коридор, вроде бы и интересно, но только гнется все, искажается, особенно если двигать объекты побыстрее.

Играть там можно было по-разному, только мало кто этим разнообразием пользовался, ноксвиллские ребята предпочитали стрелялку. Берешь в руки пару пистолетов и палишь себе во всяких мерзких злодеев, они отстреливаются, а в конце тебе показывают результат, кто кого больше продырявил. ИОК, который в Академии, в нем разрешение повыше да и колорита побольше – крови, кишок всяких, а так – стрелялка стрелялкой.

Райделл тоже иногда постреливал, но больше всего он любил то место, где ты вроде как лепишь вещи из ничего, из облачка пикселей, или многоугольников, или кто уж они там такие, и ты видишь, как другие занимаются тем же самым, и может, даже соединяешь свое творение с чьим-нибудь еще, если, конечно, и ты этого хочешь, и он. Женское рукоделие – посмеивались другие ребята, хотя какое же оно женское, ведь девочки единорогов лепят, радуги по небу выкладывают и все такое, а он, Райделл, строил экспериментальные автомобили, как взаправдашний японский конструктор, тут и сравнивать даже нельзя. Хочешь сохранить свои творения – закажи распечатку, а если в динамике, то и кассету. Девицы, так те прямо обожали колдовать над своими собственными снимками – прическу поменяют, нос подправят, еще что-нибудь, а самые лучшие варианты выводят на печать, прямо тебе пластическая хирургия без ножа и топора.

Недоделанные красавицы кучковались обычно в самом дальнем конце, а Райделл работал поближе ко входу – изображал каркас, формовал из зеленых, полупрозрачных полотнищ корпус, затем накладывал цвет и текстуру, еще раз подправлял обводы…

Да бог с ними, с машинами этими. Войдя в Державу Желаний, Райделл сразу же вспомнил пространство «Мира Мечты» – не то, в котором ты строишь автомобиль или там что-то другое, а наружное, то, что вокруг. Если отвлечешься от работы и начнешь оглядываться, то все вроде бы в порядке, но как только сосредоточишься, появляется странное такое ощущение, будто стоишь на краю мира, над обрывом, а дальше ничего нет, не просто ничего, а даже пространства – и того нет.

И стоишь ты уже не на полу старого кинотеатра или там кегельбана, а на стекле, на стеклянной такой равнине, и ты не видишь, конечно, что у тебя за спиной, но точно знаешь, что распростерлась эта равнина на тысячи миль и нет ей конца.

Здесь, в Державе Желаний, все было вроде и так же, и совсем не так. Когда логотип телефонной компании исчез и Райделл оказался на стеклянной равнине, он невольно сказал: «О!» – потому что отчетливо видел ее края, и равнина эта словно висела в пустоте, а вокруг нее колыхалось нечто неопределенное, то ли туман, то ли облако, то ли дымка, и было это оно никакого цвета и всех цветов сразу, призрачное такое мерцание.

А затем появились эти огромные, выше всего на свете фигуры, стеклянная равнина висела на уровне их… груди, что ли, хотя какая же у них грудь? И они смотрели на Райделла сверху, словно на муравья или там на игрушку детскую.

Один из них был похож на тиранозавра, только его короткие передние лапы заканчивались не когтями, а чем-то вроде пальцев. А рядом – гора с человеческими чертами. Широкое бесстрастное лицо, обрамленное растафарианскими косицами, полуприкрытые веки – и все это бурый, изборожденный расселинами камень, мелкий кустарник и мох. И еще плотная, слежавшаяся глина – из нее сформованы косицы.

Затем Райделл перевел глаза на третью фигуру и сказал: «Мамочки».

Такая же огромная, как и две предыдущие, она состояла из бесчисленных телевизоров, даже не телевизоров, а телевизионных изображений, слитых воедино и непрерывно меняющихся. Калейдоскопический экран мерцал миллионами цветов, от попытки присмотреться к какому-нибудь его участку повнимательнее кружилась голова, звуковое сопровождение сплеталось в нечто, отдаленно похожее на рокот водопада, в шум, который не был шумом, в звук, который не был звуком.

– Добро пожаловать в Державу, – улыбнулся динозавр.

Из его кошмарной пасти звучал голос веселой, очаровательной женщины, огромные зубы были обточены в форме храмов и пагод. Райделл вгляделся в искусную резьбу, какую-то долю секунды она была видна отчетливо, но затем дрогнула и расплылась.

– У тебя не больше тридцати процентов необходимой частотной полосы, – сказала гора с растафарианскими косичками голосом горы с растафарианскими косичками. – Ты находишься в Кей-Ти-пространстве и…

– Может, эмулятор вырубить? – предложил голос, смодулированный из рокота телевизионного водопада.

– Лишние хлопоты, – проворковал динозавр. – Не думаю, чтобы это был серьезный разговор.

– Фамилия, имя, – сказала гора.

Райделл неуверенно замялся.

– И страховочный, – динозавр прикрыл пасть ладонью и зевнул, – номер.

Райделл вспомнил вечные рассуждения отца, что обозначала «страховка» прежде и что – теперь; кого теперь, от чего и как страхуют, присваивая человеку при рождении этот самый номер.

– Имя и номер, – сказала гора, – или мы уходим.

– Райделл, Стивен Берри. – А затем – цепочка цифр.

– Ясненько, – кивнул динозавр. – Бывший полицейский.

– Мамочки, – ужаснулась гора.

Кого-то она Райделлу страшно напоминала.

– Бывший – и безо всякой надежды на будущее, – добавил динозавр. – Затем работа в «Интенсекьюре».

– Вляпался, сердечный. – Гора ткнула в сторону Райделла – рукой? лапой? Гранитная, поросшая мхом клешня заслонила половину неба, словно идущий на посадку космолет. – Крутой облом?

– Да уж куда там круче, – согласился телевизионный водоворот. – Впервые вижу, чтобы Лоуэлла волновали чужие проблемы. Более того, он даже не сказал нам твоего имени.

– Не знает, вот и не сказал.

– Кули валять да к стенке приставлять – это дело он знает туго, а больше – ни хрена, ха-ха-ха, – ответила гора издевательски сэмплированным голосом самого Райделла. Тот попытался заглянуть горе в глаза, увидел на мгновение пару голубых озер, кусты, рыжеватого зверька, стремительно несущегося по склону… Картина расплылась и пропала. – Лоуэлл и ему подобные воображают, что мы нуждаемся в них больше, чем они – в нас.

– Изложи суть своего дела, Стивен Берри, – сказал динозавр.

– В Бенедикт-Каньоне было некое происшествие…

– Да, конечно, – прервал его динозавр, – и ты сидел за рулем. Но при чем здесь мы?

Только теперь Райделл осознал, что динозавру, да и остальным тоже, доступны все его досье – полицейское, интенсекьюровское, любое; что они просматривают эти материалы прямо сейчас. Странное было ощущение.

– Так вы что, в файлы мои залезли?

– И не нашли там ничего интересного. – Динозавр снова прикрыл рот рукой, но зевка не получилось. – Бенедикт-Каньон?

– Ну да, – сказал Райделл. – Это ваша работа.

Гора приподняла брови. Вздрогнули и поползли вверх чахлые, прибитые ветром кусты, лавиной посыпались стронутые с места камни, но Райделл этого почти не замечал.

– Строго говоря, это не совсем так. Мы придумали бы что-нибудь более изящное.

– Но зачем вы это сделали?

– Если тебе так уж важно, кто именно задумал и организовал это скандальное происшествие, – вмешался динозавр, – поинтересуйся супругом темпераментной леди. Он успел уже подать на развод, имея к тому весьма основательные причины.

– Так он что, нарочно ее подставил? И уехал нарочно, и садовника подговорил?

– Теперь я понимаю, с чего это Лоуэлл стал таким добреньким, – заметила гора.

– Так что же вам нужно, мистер Райделл? – пророкотал Телевизор. – Вы так ничего и не сказали по существу.

– Работу примерно того же рода. Я хочу, чтобы вы сделали такое еще раз. Для меня.

– Ох, Лоуэлл, Лоуэлл…

Гора сокрушенно покачала головой. Покатились вырванные из косичек комья глины, склон окутался пылью.

– Вы забываете, – заметил динозавр, – что работы подобного рода опасны. А опасная работа стоит весьма дорого. А у вас, мистер Райделл, нет ни гроша за душой.

– А что если вам заплатит Лоуэлл?

– Лоуэлл не заплатит. – На огромном непроницаемом лице змеились и переплетались миллионы изображений. – Рассчитался бы за старое, и то спасибо.

– Ничего страшного, не заплатит Лоуэлл – заплатят другие. – Райделл и сам не понимал, вранье это или не совсем вранье. – Только вы должны выслушать меня. Всю историю, от начала до конца.