Ной Мэйн Дэвид
– Ясно. И чего тут волноваться?
Я склонилась и попыталась поднять одну из многих тысяч лежавших под ногами раковин каури и гребешков – их выдавала форма. У меня ничего не получилось, мне мешали дети.
– И зачем Господь высыпал на вершину горы каури? Может, они способны обходиться без воды?
– Вздор, – фыркнул Хам. – Еще скажи, что эти горы были дном моря. Хотя пару лет назад так оно и было.
Да, это так, но такое объяснение меня не удовлетворяет. Волны потопа обладали страшной силой, но кажется маловероятным, что даже они могли занести на такую высоту столько моллюсков. Много раковин истерлось от времени, краска выцвела и выгорела на солнце. Совершенно ясно, что, когда раковины попали сюда, моллюски давно уже были мертвы, они погибли задолго до того, как схлынули воды потопа.
Еще одна загадка. Я вздыхаю. Я уверена, ответ на нее можно найти, стоит только хорошенько подумать. В мире столько всего неизведанного. Что означают созвездия? Как у птиц получается летать? Зачем Яхве усыпал мир подобными головоломками? Чтобы потешить себя или бросить нам вызов?
Добрую половину месяца мы шли через горы. Не скоро забуду чувство, охватившее меня, когда мы поднялись на последний гребень и перед нами роскошным зеленым ковром раскинулась равнина.
– Твой новый дом, Илия, – подмигнул мне Хам.
– Как красиво. – Я коснулась руками век. – Пошли скорее вниз.
– Пошли.
Спуск занял три дня – один из быков подвернул переднюю ногу и охромел. Потом мы оказались на равнине, но Хам все же был недоволен. Его неудовольствие слегка улеглось, когда мы вышли к реке. Он осмотрел берег, счел его слишком низким и высказал предположение, что его должно заливать водой во время наводнений, поэтому он захотел найти место повыше. Через неделю мы вышли еще к одной реке, и он захотел узнать, не встречается ли она с предыдущей. Еще через десять дней пути мы убедились, что две реки сливаются воедино, сжимая землю, подобно двум ладоням.
– То, что нужно, – сказал он, и я согласилась.
Мы живем в чудесном месте, зажатые двумя реками. Черная земля крошится в моих пальцах, а до самых гор тянутся луга, покрытые зеленой травой. Скот тучнеет день ото дня, а Хам говорит, что сеять здесь так же легко, как идти под гору. Мы боялись, что не успеем с посевной, но лето здесь длинное, и даже ночью тепло. Так что нам повезло, а может, мы благословенны. Наверно, благословенны, хотя, учитывая все, что произошло, в это сложно поверить.
Мы здесь прожили уже два месяца, и Хам успел разбить несколько полей. Земля здесь плодородная, пахать легко. Пока мы живем под навесом из звериных шкур, натянутых между ветвей кедра, но Хам обещает к осени построить дом. В реках полно ила, берега глинистые. Глину можно нарезать на кирпичи и обжечь их, тогда зима будет нам не страшна. Пусть реки илистые, зато в них водятся толстые рыбины с рыжими жабрами. Этими рыбинами мы питались весь первый месяц.
Каждый день приносит новые неожиданности. Когда мы прожили здесь всего неделю, я проснулась не от шума, который поднимает Хам во время работы, а от тепла его тела. Малышка Лея верещала, а Ханаан дергал меня за руку, требуя завтрака. Огня еще не было, обычно его разводит Хам. В то утро наше убежище из шкур, мокрое от росы и продуваемое холодным ветром, показалось мне особенно безрадостным и неуютным.
– Ты что, заболел? – пихнула я мужа локтем.
Хам что-то сонно промычал.
– Ты чего лежишь?
Он кинул на меня взгляд:
– Сегодня суббота, любимая. День отдохновения.
Я была так поражена, что лишилась дара речи. Он чтил субботу до нашего отъезда, но я полагала, что это происходило благодаря влиянию Ноя. К тому же Хам не выказывал особого почтения к субботе, когда работал на верфи.
Он потер глаза:
– Когда мы строили ковчег, на отдых не было времени, а когда началось наводнение, приходилось работать каждый день.
– А здесь, получается, работать не надо?
– Конечно надо, любимая. Но всему свое время.
Ну ладно. Он едва расчистил поля и засадил их пшеницей и овощами. Нужно было принести воду, развести огонь и приготовить что-нибудь горячее. Когда я закончила со всем этим, он уже встал и играл с детьми на земляном полу нашего убежища. Признаюсь, было очень приятно смотреть на них со стороны, и я к ним присоединилась.
После того как мы поели, я сказала Хаму:
– Пойду пройдусь. Присмотришь за детьми?
– Конечно.
День был чудесным. Я шла в том направлении, откуда мы пришли, трава осыпала поцелуями мои колени, красным морем раскинулись маки. Наших следов уже не было видно, а ведь мы проходили здесь всего неделю назад.
Я прошла около мили, взобралась на небольшой холм и оглянулась. Вдалеке среди кедров едва виднелся наш шатер из шкур, а еще дальше сходились вместе две реки. На самой вершине холма я нашла пирамидку, которую построила по дороге сюда. Тогда я очень устала, и пирамидка получилась высотой только до колена. Сейчас есть и время, и силы. Я выкапываю пару здоровенных камней, один в целый локоть размером, и строю небольшую башенку. Я не прекращаю работу, пока башенка не доходит высотой до пояса. Теперь она достаточно прочная, и ее сможет свалить разве что самый страшный ураган. На верхушку я кладу кусок кварца в форме клина, который показывает прямо в сторону нашего дома. Потом я иду дальше.
До следующей пирамидки примерно еще одна миля. Здесь я потрудилась поосновательней, но все равно решила пирамидку переделать. В тот день я переделала только две пирамидки, а потом вернулась домой.
Неделя сменяет другую, колосья пшеницы становятся выше. Каждую субботу я отправляюсь в путь. Вскоре я уже езжу на осле, а потом на лошади, так мне удается заезжать подальше. Чтобы добраться до всех пирамидок, мне придется уехать на несколько дней и даже недель. Ближайшие годы я ограничусь тем, что делаю сейчас. В моей работе есть смысл. Я не боюсь признать, что цепь пирамидок – тоненькая веревочка, связывающая меня с семьей, единственной семьей, которая есть у меня на свете. Мысли о том, что мы ее потеряем, что они забудут о нас, внушает мне тревогу, не сравнимую ни с чем пережитым в ковчеге.
Может быть, когда снова выберусь в горы, я наберу ракушек каури и подумаю над тем, как они там очутились. Сравню их с теми, что храню с тех лет, когда выходила в море с отцом. Может быть, они чем-то различаются, и эти различия помогут мне найти ответ на загадку. И может быть – знаю, я часто повторяю эти слова, – заодно мне удастся понять кое-что и о Яхве.
Например, как Он мог совершить то, что совершил.
Сгинули женщины главы родов моей родины, и богиня, которой они поклонялись, сгинула вместе с ними. Ода тоже ушла в небытие – невелика потеря. Однако были богини и получше, они не пожирали своих врагов и не купались в их крови. Некоторые из богинь были добрыми и сострадающими. Они были хорошими матерями, такими, какой пытаюсь быть я. И кстати, они не погружали мир в пучину, уничтожая при этом все живое.
Мне кажется, Яхве есть за что ответить. Но, спешу признать, многое для меня остается непонятным. Поэтому когда-нибудь, может через многие годы, я вернусь в горы и соберу раковины. Я видела, что некоторые из них вросли в камень, и это тоже странно. Я попытаюсь понять, что и как их туда занесло, и, быть может, постигнув творения Яхве, мне удастся понять Самого Яхве. Хотя бы чуть-чуть. Если я пойму Его, может, мне станет ясно, почему Он уничтожил красоту, которую Сам некогда создал.
Думаю, большее мне не под силу. Мне подвластно лишь сомнение. Перед тем как судить, мне хочется понять.
Все «может быть» да «может быть». Скорее всего, я просто состарюсь, стану такой же сморщенной и сварливой, как мать Хама. Потом умру. А потом, если свекор не врет, у меня все же появится возможность задать Яхве несколько вопросов.
Хам ничего не знает. Когда я уезжаю, он думает, что мне просто хочется побыть одной. Смешно – мы и так одни, разве можно желать еще большего одиночества? Он никогда не спрашивает, где и как я провожу субботу, а я не рвусь рассказывать. И так понятно, что, по крайней мере, сейчас он не заинтересован в поддержании отношений с семьей, а разговоры о Боге тоже его не привлекают. Ему и так есть о чем думать: урожай, скот, строительство дома. Конечно, он заслуживает хотя бы один день отдыха в неделю. Я думаю, бльшую часть субботы он спит, и я его нисколько не осуждаю.
Глава одиннадцатая
Ной
Такой болезни он никогда раньше не видел. Ни лихорадки, ни болей, ни бреда, ни потоотделения, ни бессонницы, ни рвоты, ни дрожи. Глаза горят огнем на ее бледном лице, она так ослабла, что не может встать с постели. Кроме слабости, она ни на что больше не жалуется.
Она с прежней энергией осыпает Ноя указаниями:
– Надо еще потрудиться над погребком.
– Хорошо, – покорно отвечает Ной.
– Когда выкопаешь погреб, обложи его камнями, а то все заплесневеет. Я говорила об этом Яфету еще прошлым летом, но он, как обычно, меня не послушал.
Она напоминает о погребе уже в четвертый, а может, и в пятый раз.
– Ты славно придумала, – соглашается Ной. – Я сделаю, как ты скажешь.
Она окидывает блуждающим взглядом стены:
– Не забудь, тебе к зиме нужно одеяло потеплей. А мы всю лучшую шерстяную ткань отдали детям.
Ной склоняет голову.
– Где козы? – неожиданно вскидывается она. – Ты же за ними не смотришь, они ведь разбегутся.
– Они пасутся на лугу, – объясняет он ей, но когда она откидывается на подушку, ее пальцы продолжают беспокойно теребить край одеяла.
Ной безумно ее любит. Он варит бульон, прикладывая все силы, чтобы он вышел повкуснее, и кормит ее. Ее пальцы-веточки смыкаются на его предплечье, когда он тянет ложку с бульоном к ее рту. Он остриг овцу и набил шерстью тюфяк, чтобы ей было мягче лежать. Она хитро улыбнулась ему – впервые с тех пор, как слегла. Ною показалась, что она хочет ему что-то сказать, но, не успев произнести ни слова, она провалилась в сон.
В основном она спит, а Ной в это время занимается повседневными делами. Работа не требует больших усилий. Раньше хозяйство кормило большую семью, сейчас только двоих, а вскоре, понимает Ной, будет кормить только одного. Постепенно он делает все меньше и меньше, он перестает обращать внимание на то, что фрукты осыпаются с деревьев на землю, а три четверти пшеничного поля заросло цветами. Чечевица поднялась высоко, став пристанищем куриц, которые поняли, что Ною от них нужна только пара-тройка яиц. Ной редко забивает козу или сворачивает курице голову. Словно в ответ на его пренебрежение, хозяйство кипит жизнью.
Ной часто обращается в мыслях к Богу. Он всегда считал подобные обращения молитвой, но сейчас уже в этом не уверен. Бог молчит. Если бы Ной был молод, болезнь жены ввергла бы его в отчаяние, он бы бранился и жаловался, проклиная Бога за Его молчание. Потом он бы молил о прощении и помощи, одновременно тихо закипая, злясь на несправедливость происходящего. Однако Ной уже не молод. Ему не двести и даже не триста лет, и он повидал многое из того, что не видели и никогда не увидят другие. Опыт был болезненным, но он научил Ноя, что мольбы, проклятия, приступы гнева и ярости ни к чему не приводят. Господь делает то, что считает нужным и когда считает нужным. В данный момент по причинам, не постижимым для человеческого сознания, Он желает, чтобы жена Ноя умерла.
Умерла медленно. Это как раз Ной понимает, и его сердце, словно кувшин водой, наполняется печалью, готовой вот-вот хлынуть через край. Жена прожила достаточно, чтобы научить Ноя обходиться без нее, объяснила, как вести хозяйство. За последние несколько недель даже глаза Ноя стали острее. Совершенно очевидно, Бог желает, чтобы Ной еще пожил. Ной все же человек, и ему хочется знать, зачем он еще нужен Богу.
Ной стоит среди абрикосовых деревьев, склонив голову.
– Прошу тебя, Господи, ниспошли знак воли Твоей, – произносит он вслух. – Дай мне знак, что доволен делами моими и что происходящее ныне – не кара Твоя.
Ной боится, что Господь наказывает его. Белка шмыгает между деревьев, подняв хвост трубой, прыгает на ствол и быстро карабкается по нему вверх, теряясь в листве. Если это знак, Ною не дано постичь его смысл.
Его голос дрожит, опускаясь до шепота.
– Господи, я сделал все, что Ты пожелал. Сделал все, что под силу человеку, то, за что никто никогда бы не взялся. Если Ты желаешь, чтобы я исполнил волю Твою, скажи, что я должен исполнить. Если же нет… – Тут голос Ноя ломается, и он произносит, почти задыхаясь: – Умоляю, пощади мою жену.
Яхве молчит.
– Она была верна Тебе. Призри на нее, когда призовешь ее к Себе.
Яхве молчит.
Ной тоже замолкает. Он возвращается к шатру, садится на камень и оглядывается по сторонам. Солнце весело светит над лугами и полями, овощными грядками и фруктовыми деревьями, рекой, в которой плещется рыба, над овцами, обросшими длинной шерстью, и козами, готовыми принести потомство. Это его народ, его царство, где он властитель и подданный одновременно. Его рай, его сад, его Эдем. Скоро он останется в нем один.
От этой мысли у него перехватывает дыхание.
Глава двенадцатая
Яфет
Да уж, будет, что внукам рассказать.
Мне немного неловко, что с Хамом так все получилось, но эта скотина сама во всем виновата. Со стариком он обращался просто ужасно. Спору нет, старик, конечно, палку иногда перегибает, но ему все-таки шесть сотен лет, а это о чем-то да говорит. Хам получил по заслугам, и все же мне кажется, старик слегка перебрал, прокляв Ханаана. Я рад, что высказал старику свое мнение, и еще больше рад, что все это осталось в прошлом – уже минуло немало недель, и мы отшагали много миль.
Я не жалуюсь, нонам с Мирн не повезло больше всех. Мы же идем на север: там, если верить Илии, зима тянется десять месяцев, а земля усыпана камнями. Наша дорога пролегла вдоль реки, в которой снует эта проклятая рыба. Через две недели меня уже начинает тошнить от одной мысли о рыбе. Мирн говорит: «Хочешь рыбки?» – а выбора-то и нет. С собой мы взяли кое-какие припасы, но они нам тоже надоели. Так что я ловлю на мелководье пару рыбин – я навострился делать это левой рукой, Мирн их чистит, солит и жарит в масле. С голоду мы не помираем, но пока я ем, глаз не могу оторвать от овцы и все думаю: «Скоро я до тебя доберусь!»
Мирн никогда не ворчит, и мне это очень нравится. Не хочу сказать, что она ловко скрывает свои чувства. Скорее всего, ей все равно, что изо дня в день нам приходится есть одно и то же – жареную рыбу на обед и холодную рыбу на завтрак. Она постоянно повторяет: «Это просто Божье благословение – здесь всего так много!» Я молчу. Мне часто казалось, что у моей жены красивая попка и пустая головка, во время путешествия я в этом убедился.
Пока мы едим, она постоянно о чем-то болтает, а я только рад. Ее болтовня помогает мне отвлечься от мыслей о Хаме и забыть глаза старика в утро расставания. Они были такие пустые, словно ему между ног засветили. Не хочу во всем винить Хама, но понятно, что старику было больно прощаться на такой ноте. Братец мог бы для порядка извиниться. Это было хотя бы что-то.
– Ой, посмотри, – говорит Мирн, – какие оранжевые бабочки.
Она по-прежнему любит всякую мелюзгу, жучков и прочую мелочь. Каждое утро, когда нам пора двигаться, я вижу одну и ту же картину: она стоит на коленях и рассматривает какого-нибудь кузнечика, божью коровку или головастика. Она постоянно заглядывает под камни, а потом складывает их в кучи высотой почти в ее рост. Конечно, очень мило смотреть, как она занимается такой ерундой, хотя она отнимает у нее много сил. Вся тяжелая работа ложится на мои плечи.
Кстати, не буду отрицать, из нее получилась хорошая мать.
Через три недели река приводит нас в чудную холмистую долину, которую покрывают цветы и трава. Милое местечко, здесь полно бабочек, которым так радуется Мирн, не говоря уже о дятлах и прочих птицах. Их проклятый треск и щебет будит меня каждое утро. Нам здесь приглянулось, но мне кажется, что мы слишком мало прошли. Старик как-никак велел отправиться в путь и положить начало новым народам, а мы пусть и ушли на север, все равно продолжаем оставаться у той же реки, где они живут с матерью. Очень не хочется тащиться дальше, но нужно.
Через несколько дней мы приходим к месту, где река сливается с другой рекой, текущей с северо-запада. Она шире, но достаточно мелкая, чтобы перейти ее вброд. В ней полно рыбы, но не той, что мы ели. «Будет хоть какое-то разнообразие в пище» – единственная мысль, которая приходит мне в голову. Я говорю: «Ну чего, Мирн, пошли туда?» Она отвечает: «Ладно». Вот как мы тщательно обдумали изменение маршрута.
Некоторое время спустя мне начинает казаться, что я совершил глупость. Поначалу земля хорошая, но через две недели она с каждым шагом становится все суше, тверже и каменистей. Идти по такой земле хорошо, но как на ней растить урожай? Мы примерно полтора месяца в дороге, и неплохо бы уже наконец где-нибудь осесть, но перед нами только светло-коричневый песок, а впереди и сзади тянутся холмы. Еще неделю мы идем по реке через каменистую равнину, поросшую колючим кустарником и жесткой травой. Гудят осы. Врать не буду, рыба спасла нам жизнь. Судя по всему, в окрестностях не упало ни капли дождя, и я серьезно задумываюсь, как буду вести здесь хозяйство. Вдалеке на горизонте мы постоянно видим облака и идем за ними, словно гонясь за миражом. Каждое утро я всерьез раздумываю над тем, чтобы повернуть обратно, но вспоминаю своего старика с лодкой: делай, что делаешь, на все воля Яхве.
Мирн ни о чем не беспокоится. Неведение иногда бывает счастьем.
Через неделю мы видим вздымающийся перед нами гигантский хребет, который при всем при этом совершенно плоский, словно стол. Холмы, по которым мы карабкаемся, отходят от него подобно волнам. С хребта белыми пальцами тычутся вниз водопады, и один из них, похоже, питает реку, вдоль которой мы идем. Судя по расстоянию, нас со всем зверьем ждет еще три-четыре дня пути, но если мы заберемся на хребет, то узнаем, что впереди, и сможем подумать, что делать дальше.
Мы останавливаемся перекусить. Сухари, оливки, сушеные фрукты.
– Посмотри – зайчик! – говорит Мирн.
«Ребро Адамово», – думаю я, а вслух произношу:
– Послушай, Мирн. Видишь вон тот хребет?
– Угу. Только это плато.
– Чего?
– Хребет таким плоским не бывает.
– Послушай, я тут подумал: жить здесь просто кошмар. Холмов слишком много, пахать нельзя, да и земля ужасная.
– Все взаимосвязано, – заводит она с таким видом, словно знает все на свете. – Когда много холмов, дождь смывает всю землю.
Господь Небесный, как же иногда тяжело с ней разговаривать.
– Мирн, слушай внимательно. Мы забираемся на вершину того хребта, смотрим, что впереди. Если нам понравится увиденное – пойдем дальше. Если нет – вернемся к тому месту, где соединяются две реки, и пойдем в обратном направлении. Путь неблизкий, но ничего лучше я придумать не могу. Я калека, и с такой землей, как здесь, мне не справиться.
Признаю, к тому моменту я впал в уныние, меня уже тошнило от нашего путешествия, и я продолжал нервничать из-за руки. Калеке будет непросто вести хозяйство. За последние два года я приспособился держать инструменты и наловчился управляться левой рукой. Однако сами понимаете – смириться с потерей руки нельзя. Тот, кто утверждает обратное, никогда не испытывал подобного на собственной шкуре.
И все же Мирн кажется абсолютно спокойной, она, как обычно, вертится, осматриваясь. Я прослеживаю ее взгляд и обнаруживаю, что она смотрит на шмыгающих в тощем кустарнике больших черно-оранжевых птиц, которых она называет иволгами.
– Ты вообще меня слушаешь?
Она поворачивает ко мне круглое личико. На губах улыбка, карие глаза горят. Она прекрасна, и я готов завалить ее прямо сейчас, но ее слова приводят меня в бешенство.
– Думаю, нам будет хорошо там, наверху.
– Как ты можешь об этом судить, мы же еще туда не добрались.
– Ну есть же иволги, пчелы, кролики…
– Ребро Адамово, Мирн, да хватит вести себя как дитя!
Мне тут же приходится пожалеть о сказанном, потому что ее лицо морщится, как кусок ткани, который комкаешь в руке, и она начинает плакать.
– Ну ладно, хватит, я не хотел. Правда, я дурак?
– Просто… просто… – кивает она.
– Я нисколько не сомневаюсь, наверху будет просто здорово, – говорю я. – Правда, придется немножко туго – ни капли дождя, – вырывается у меня.
Она вытирает глаза:
– Да есть там дождь. Смотри, река есть? Есть. И водопады есть. Значит, их питает либо ключ, либо озеро. Скорее всего, озеро, погляди на облака. Плато не дает влаге попасть на эту сторону. Потому здесь и сухо.
Вы только послушайте, что она несет. Я обнимаю ее, прижимаю к себе и говорю:
– Я не сержусь на тебя, просто я устал.
Она вытирает лицо руками, испачканными в глине, отчего оно тут же становится грязным.
– Иволги питаются фруктами, значит, где-то неподалеку должны быть фруктовые деревья. Зайцам тоже надо что-то есть. А пчелам нужны цветы. Цветы видишь? Я – нет. Значит, где-то наверху должен быть луг. – Она показывает вперед. – Наверное, вон там.
Я смотрю в ту сторону, куда она показывает. Я устал, и поэтому мне хочется ей верить.
– Этому тебя твой папа научил?
Она смеется сквозь слезы:
– У меня был такой папа, что он вряд ли мог кого-нибудь чему-нибудь научить.
«Вот так загадка», – думаю я.
– Так кто же тебя научил? Или ты сама обо всем догадалась?
– О Яхве! – говорит она, и, клянусь, в этот момент мне кажется, что я слышу свою мать. – Почему человека обязательно нужно чему-то учить или что-то ему показывать. Просто смотри.
Если от этого есть толк. Совершенно ясно, она все еще расстроена, поэтому я обнимаю ее и сжимаю так, как она любит. Одной рукой и одной лапой.
– У меня гляделки никудышные. Так что с этой поры смотреть за всем будешь ты.
Она не отвечает. Я говорю ей:
– Я буду пахать и ухаживать за животными. Если там растет лес, я построю тебе красивый деревянный домик. А если леса нет, я тебе сделаю домик из глины или даже из камня. Я больше не боюсь тяжелой работы. Когда-то я боялся, но сейчас мне хочется узнать, что мне под силу. Я изменился, я стал другим.
– Я знаю, – говорит она и улыбается.
– А твоя работа – за всем присматривать. Будешь говорить, что мне делать. Хорошо? А еще ты будешь учить детей. Когда они подрастут, начнут мне помогать. А ты будешь всему голова. Яхве свидетель, сам-то я дурак.
Она смеется.
– Ну как, по рукам? – спрашиваю я ее. – Согласна?
– Согласна, – отвечает она и зарывается в меня.
Бедняжка. Кажется, она действительно поверила.
Глава тринадцатая
Ной
И жил Ной после потопа триста пятьдесят лет.
Бытие 9:28
Он хоронит ее в мягкой земле, в поле, которое расчистил под горох, но так и не засеял. Земля расходится легко, словно вода. Он опускает ее тело, закутанное в саван, и начинает кидать землю, топчется, утрамбовывая ее шишковатыми ногами, а потом бросает новые горсти. Когда труд подходит к концу, полуденное осеннее солнце льет холодный свет ему на плечи. Его поношенная туника промокла от пота. Он моется в реке, ждет, пока обсохнет его упрямое тело, в котором еще осталось столько жизни, и лишь после этого позволяет себе роскошь присесть у могилы жены и поплакать.
Слезы быстро высыхают. Слез в Ное не больше, чем в камне, их так же тяжело выдавить, и текут они недолго.
Потом Ной осматривается. Поля снова перешли во владения красных маков с длинными стеблями и черными середками. Сейчас они уже сошли, однако Ной знает, что с приходом весны они вернутся и вплотную подберутся к могиле жены. Еще год-другой, и они скроют могилу полностью. Некоторые язычники украшали могилы усопших камнями с резьбой, башенками и памятниками, но Ною это не по душе. Суетно это.
Он прочищает горло и тихо произносит:
– Спасибо Тебе, Господи, за еще один день.
Немного погодя он добавляет:
– Что же до трудов, что Ты мне ниспосылаешь, я бы предпочел заняться ими попозже.
Господь молчит.
Перед Ноем, словно река, словно бескрайний отрез материи, разворачивается будущее. Он представляет, как год за годом, на протяжении десятилетий, а может быть, и столетий ему придется влачить здесь одинокое существование. Изо дня в день лепить горшки, растить урожай, следить за окотом овец и вышивать. Мысль об этом наполняет его липким и черным, как смола, ужасом. Прогнать помогает его только мысль о детях и их потомках. Может, внуки и праправнуки станут навещать его и даже оставаться с ним на некоторое время. Безумие отчаяния наполняет его.
– Господи, – шепчет он, – не дай моей семье забыть меня. Прошу, направляй их ко мне хотя бы иногда. Пусть навещают старика, исполнившего волю Твою.
Яхве молчит, и Ноя не оставляют терзания.
Ной слышит фырканье. Он поворачивает голову и обнаруживает, что смотрит на хитрую рыжую мордочку лиса с белыми ушками. Лис замер в двадцати локтях от него. Лис замечает, что Ной на него смотрит, и убегает прочь. Ной знает, что должен встать и отогнать лиса подальше, чтобы он не утащил козленка или нескольких кур, но не хочет никуда идти. Пусть все останется как есть. Может, лис станет ему другом и по ночам будет дремать у порога. Ной прекрасно осознает весь пафос этой мысли.
Солнце ныряет за облако, и все кругом меркнет. Ной вытирает глаза рукавом. В уголках глаз росой скопилась влага.
Он помнит их последний разговор. Она была веселой, даже словоохотливой. Ной сидел возле нее и думал, что она, возможно, начала поправляться. Что-то заставило ее сказать:
– Ты в последнее время такой занятой. Тебя посетило еще одно видение?
– Нет, – покачал он головой.
– Ты уверен?
– Да, – он позволил себе слегка улыбнуться. – Никаких видений. Скорее даже наоборот.
– Что значит наоборот? Ты слепнешь?
– В каком-то смысле.
Она хихикнула, но в ее смешке слышалось не злорадство, а тепло.
– Я так поняла, Яхве не отвечает.
– Не отвечает, – опять покачал он головой.
Немного погодя она произнесла:
– Наверное, это самое сложное из испытаний.
Он вздохнул.
– По сравнению с этим потоп – просто ерунда, правда? Так, сказка, детишек пугать.
– Я не понимаю, – признался он.
– Ох, муж. Потоп закончился, а испытание – нет. Оно только началось.
Она откинулась на подушку, глаза ярко горели на осунувшемся лице.
– Если Яхве перестал тебе нашептывать на ухо, значит, и ты стал таким, как все. Ни больше ни меньше. Ты теперь не уверен в том, что на тебе благодать Божья, что ты для Господа хоть что-нибудь значишь.
Ной вперил взгляд в земляной пол. Его уже посещали схожие мысли.
– Похорони меня в цветочном поле, – попросила жена.
– Хорошо, – кивнул Ной, размышляя о ранее прозвучавших словах.
Жена улыбнулась и закрыла глаза.
– Теперь ты такой, как все, – проговорила она.
Повисло молчание. Ной рассматривал узловатые пальцы ног с желтыми ногтями. В конце концов он спросил:
– Думаешь, у меня получится так жить? У вас же получалось.
Ему показалось, что она прошептала:
– Бог знает.
– Что?
Ответа не было. Он поднял взгляд. Жена умерла.
Глава четырнадцатая
Мирн
Когда мы взобрались на вершину хребта и глянули вниз, перед нами словно Царствие Небесное раскинулось.
– Видишь, – сказала я, но Яф ничего не ответил, а только в изумлении разводил руками.
Как я и предсказывала, хребет шел слегка под уклон, а потом превращался в плато. В середине плато было большое озеро, то тут, то там виднелась поросль деревьев. Землю покрывали цветы, казалось, на нее упала радуга. Повсюду громоздились тяжеленные камни, в самый раз, чтобы строить из них стены. Обмажь их глиной, и они сохранят тепло на всю зиму. Я смотрела вниз и представляла, как будет все выглядеть через год.
По озеру плавали утки, а в сирени жужжали пчелы.
– Ребро Адамово, – все повторял Яф. Он постоянно твердит эти слова, когда удивлен: – Ребро Адамово.
Вдруг замычала корова. Пока мы ходили по грязным сухим горам, бедняжка страшно отощала.
– Отпусти животных, – сказала я.
– Они же могут убежать?
– Ты бы от этого убежал? – спросила я и показала рукой вперед.
Я оказалась права. Как обычно.
Прошел год, и все случилось почти так, как я себе вообразила в мечтах в тот первый день. Кроме старшенького Гомера и дочки Насры, у нас родилась двойня – мальчики, которых мы назвали Магог и Мадай. У меня забот полон рот: я и с детьми вожусь, и за животными присматриваю, и готовлю, а Яф работает в поле и занимается стройкой. Просто удивительно, сколько ему удается сделать – ведь у него одна рука как клешня у краба. Он любит повторять: «Есть работа – и делать ее мне». Когда он произносит эти слова, то становится очень серьезным. Мне так хочется, чтобы дети быстрей подросли. Тогда они смогут помочь отцу.
Еще он любит повторять, что изменился. Это правда. Хотя ко мне он относится по-прежнему. Он продолжает считать меня простушкой и дурочкой. Видать, так будет всегда. Похоже, я вечно останусь «его маленькой Мирн». Я не имею ничего против. Иногда людям сложнее всего разглядеть то, что находится у них прямо под носом.
Прошлой осенью Яф закончил строительство настоящего дома. В нем только одна комната – одновременно трапезная и спальня. Крыша деревянная, крытая дерном, а над очагом оконце. Яф страшно мучился, ворочая тяжести, пока я не показала ему, как пользоваться вагой. Но даже с вагой ему пришлось построить нечто вроде каменной лестницы, чтобы поднимать камни и закончить верхнюю часть дома. Потом он признал, что никогда раньше не брался за столь тяжкий труд и что он гордится им больше всего. Домик получился низким, Яф едва может выпрямиться в полный рост. Я была права, предложив проложить камни речным песком и глиной. Дом держал тепло всю длинную, скучную зиму. Целых три месяца земля была усыпана снегом — так его называет Илия. Снег красивый, но обжигающе холодный. Земля замерзла и стала твердой, как в пустыне. Даже озеро замерзло. Бльшую часть времени мы сидели дома, присматривали за детьми и надеялись, что все обойдется. Казалось, мы снова очутились на корабле.
Этой весной Яф первым делом взялся за строительство загонов для животных. Он уже закончил маленький курятник, который построил из камней, что я помогла убрать с поля. Прошлой зимой несколько коз и овец замерзли насмерть, поэтому мы с Яфом загоняли их на ночь внутрь дома. Вдобавок в доме пришлось держать кур и даже корову. Утром мы их выпускали наружу, но все же нас не покидало чувство, что мы живем в хлеву. А я когда-то была недовольна тем, что Яф храпит! Больше никогда не буду жаловаться. Яф говорит, что к следующей зиме построит хлев на всех животных.
К счастью, весна выдалась мягкой, и поголовье скота восстановилось. А скоро и корова отелится. Это будет нечто. Я ни разу в жизни не принимала роды у коровы, но Яф говорит, что в этом нет ничего сложного, особенно после того как он возился со мной, когда я рожала близнецов. Говорит, что корова, как и я, со всем справится сама. Ха-ха. Посмотрим. Иногда мне кажется, что Яф просто успокаивает меня, хотя и сам волнуется.
Прошлой осенью улетели утки, гнездившиеся на озере. Перед тем как взмыть над водой, они расправили крылья, словно прощаясь с нами. Когда я увидела, что они улетают, мне стало грустно, хотя я и понимала, что если они останутся, то погибнут от холода. Иногда я задумываюсь, откуда они знают, что придет зима. Короче, как-то раз на этой неделе Яф забегает домой перекусить и говорит: «Твои друзья вернулись».
Я выбегаю наружу и никого особенного не вижу: осы, ласточки, шайка ворон-скандалисток, рассевшихся на крыше, – и больше никого. Потом ко мне подходит Яф и показывает на озеро:
– Кря-кря. Может, спросишь их, где они были?
Всю дорогу до озера я бегу сломя голову. Уток стало больше, чем в прошлом году: теперь по озеру плавают шесть или семь коричневых самочек и три белоголовых самца с зелеными полосками на крыльях. Жду не дождусь, когда наконец увижу птенчиков, которые у них наверняка скоро появятся.
Дома Яф поглощает ужин и тычет жирным пальцем в радостное лицо Гомера. Когда я присаживаюсь на корточки рядом с ним, он спрашивает:
– Ну как? Гордишься мной?
– С чего это?
– Я же заметил их раньше, чем ты.
– Ты у меня такой умный, – говорю я и целую его. Он отвечает на мой поцелуй. Дети лепечут. – У меня самый умный в мире муж.
Читать бесплатно другие книги:
