Судный день Бальдаччи Дэвид

Глава 28

От жгучего мороза у меня перехватило дыхание. Тот вечер выдался самым холодным – обжигая горло, ледяной воздух пробирался внутрь, в грудь. Я плотнее запахнул плащ и поднял воротник. В густом морозном тумане тусклого света фонаря едва хватало, чтобы осветить тропинку, а вокруг со всех сторон давила черная глухая тьма. Сквозь одежду, казалось, проникали тысячи живых иголочек, от уколов которых я дрожал так, что чуть не выронил фонарь. Я осторожно пробирался по прорытой в гигантских сугробах тропинке, как вдруг чуть не ударился головой о стену: оказывается, я перепутал тропки и вместо конюшни вышел к каретному сараю. Вдоль стены я дошел до угла, отыскал нужную мне дорожку и вскоре уже стоял перед воротами в конюшню. Внезапно до меня донеслись странные мелодичные звуки, я тихонько приоткрыл дверь и, проскользнув внутрь, затворил ее.

По сравнению с уличным холодом внутри было почти тепло. Я неслышно вздохнул – в нос мне ударил приятный запах лошадиных тел, смешанный с каким-то другим, резковатым запахом. Порог, возле которого я стоял, окутывала тьма, но на лежанку Альберта падал луч света, какой бывает от звезд в ночном небе. Толком я ничего разглядеть не мог – мой взгляд наталкивался на лошадей и стойла, однако я догадался, что эти звуки издает Бигги. Лошади не тревожились – похоже, эта удивительная прерывистая мелодия ничуть не волнует их, они спокойно жевали сено или дремали. В конюшне царил покой. Я слышал ровные удары, будто кто-то ритмично стучал по деревяшке, как вдруг пение зазвучало громче и стало похоже на завывание ветра.

Я прошел меж стойлами, стараясь разглядеть, что там происходит. На скамеечке возле печки стояла заправленная рыбьим жиром коптилка – именно она издавала тот резкий запах. На полу, перед деревянным блюдом, опустившись на колени, стояла Бигги. Глаза у нее были прикрыты. В руках она сжимала деревянные чурочки и, казалось, сосредоточенно прислушивалась. Время от времени она ударяла деревяшки друг о друга, не прерывая своего загадочного пения. Эти звуки напоминали и птичий щебет, и мышиный писк, и собачий лай, и вой волка. Альберт сидел на лежанке, откинувшись к стене, – он был всецело поглощен разворачивающимся перед ним действом. Внезапно пение оборвалось. Поднявшись и прислушиваясь, Бигги медленно, переваливаясь, словно медведь, направилась ко мне. Глаз она не открывала, но вертела головой и будто принюхивалась, а с губ ее срывалось тихое недоуменное ворчание. Я хотел было отскочить назад, но у меня словно парализовало ноги. Женщина медленно приближалась – и вот ее крепко сбитое тело оказалось уже совсем рядом! Она поводила вокруг меня руками, похожими на медвежьи лапы, и подтолкнула меня поближе к коптилке. Заметив, как я ковыляю между стойлами, Альберт чуть подвинул коптилку, а лицо его озарила какая-то странная улыбка. Когда я приблизился к лежанке, Бигги положила руки мне на плечи и усадила возле Альберта, а сама вновь опустилась на колени перед блюдом. Она открыла рот, и конюшню опять наполнили удивительные слова и надрывные звуки. К деревяшкам она больше не притронулась – вместо этого в руках у нее оказалось полено и что-то вроде обтянутой кожей миски с вырезанной на донце ручкой. Она начала быстро стучать поленом по миске, которая, как я понял, была некой разновидностью барабана или бубна. Сердце мое бешено заколотилось в такт ударам. Я испугался, ни на секунду не усомнившись, что стал невольным участником колдовского ритуала и что вскоре сюда явится сам дьявол, привлеченный барабанной дробью. Неужели Альберт этого не понимает?! Я посмотрел на него, но с таким же успехом он мог находиться на Луне: ведьмины чары совсем одурманили его, а в глазах появился лихорадочный блеск. Словно окаменев, я был не в силах пошевелиться, а когда открыл рот, не смог издать ни звука. Ведьма околдовала меня! В отчаянии я подумал: “А как поступил бы Томас, окажись он на моем месте?” Профессор частенько повторял, что мыслить следует “рационально”, но хотя это слово и было у меня на слуху, я вряд ли понимал его значение. Я попытался рассуждать здраво: ее колдовству подчинилось лишь мое тело, но не рассудок. Нельзя терять присутствия духа, и нужно молить Господа о спасении! Всевышний должен избавить меня от всего этого! Должен уберечь мою душу и разум от Князя Тьмы! Вновь и вновь повторял я про себя имя Всевышнего – сначала отчаянно, будто выкрикивая его, но мало-помалу успокоился, взял себя в руки, и дыхание мое постепенно восстановилось.

Спустя некоторое время я почувствовал, как оцепенение отступает. Имени Господа, мысли о Нем оказалось достаточно, чтобы развеять ужас. Тело мое налилось радостным теплом: Всевышний навечно останется неотделимой частью меня! Я – дитя Божье, даже если прямо на моих глазах прославляют Дьявола! Я свободен!

“Будь любопытным!” – говорил Томас.

И я стал следить за колдовским ритуалом, запоминая подробности происходящего, чтобы потом записать все это и научиться противостоять дьяволу и ведьме – его служанке.

Отыскав себе занятие, я расслабился, внимательно наблюдал за Бигги и рассматривал ее колдовские атрибуты.

На плоском блюде лежали камешки, небольшая кость и кусочки дерева, один кусочек был подожжен и напоминал маленький красный глаз. От него поднималась тоненькая струйка дыма, наполнявшего конюшню запахом можжевельника. Еще я разглядел там несколько перьев, ракушку с налитой в нее водой и металлическое кольцо. Бубен, в который ударяла Бигги, был украшен резьбой, а на обтягивающей его коже виднелись удивительные фигурки и знаки, но Бигги размахивала руками, и рассмотреть фигурки мне не удалось.

Внезапно пение и удары стихли. Бигги замерла и надолго умолкла. У меня перехватило дыхание, и с Альбертом, похоже, происходило то же самое. Наконец Бигги открыла глаза, положила бубен на пол, взяла с блюда кольцо и выпустила его из рук, так что кольцо упало на бубен. Затем женщина издала странный горловой звук и снова запела, ударяя в бубен поленом, – но на этот раз медленнее. Она ударяла по самому центру бубна – туда, где был нарисован квадрат на длинной палке. По трем сторонам от квадрата виднелись фигурки человечков с раскинутыми в стороны волосатыми руками, похожими на еловые ветки. От ударов кольцо на бубне подпрыгивало, и бубен отзывался резким звоном. Этот звон, казалось, проникал мне прямо в голову, отчего мои мысли бросились врассыпную, словно разлетелись на тысячи бесполезных осколков, – и тут на меня нашло паническое оцепенение. Но немного погодя испуг отступил, и я принялся машинально подмечать все, что происходило передо мной. Кольцо подпрыгивало в самом центре шаманского бубна, а Бигги, не переставая бить в него, перешла на речитатив. Словно услышав эти новые звуки, кольцо сдвинулось вправо, к нарисованному полукругу с черточками и темными окружностями. Время от времени Бигги понижала голос – тогда слова звучали быстрее, а кольцо начинало выпрыгивать из круга.

Наконец звон бубна стих, Бигги умолкла и замерла. Затем она взяла кольцо и положила его на ладонь, немного посмотрела, как оно поблескивает в тусклом свете коптилки, и перевернула ладонь, так что кольцо опять упало на бубен. Она вновь, как и прежде, запела и начала бить в бубен, и кольцо – совсем как раньше – сдвинулось к центру круга и запрыгало. Что-то чарующее слышалось в позвякивании бубна, а вид подпрыгивающего кольца совсем заворожил меня, околдовал и отдалил от Господа.

Отдалил от Господа! Мысль эта прорвалась сквозь шум и ввергла меня в пучину отчаяния.

Я лихорадочно забормотал про себя слова апостольского Символа Веры:

– Верую в Тебя, Господь Всемогущий, Создатель неба и земли…

Я вновь и вновь повторял эти строки, пытаясь заглушить бренчание бубна и звон подпрыгивающего кольца, я почти сложил из них собственную песню, но продолжал зорко следить за ведьмой, стараясь не упустить из виду ни единого ее движения.

Внезапно ее голос смолк, и я облегченно вздохнул, чувствуя бешеные удары собственного сердца, которое, казалось, хотело пробиться наружу. Не зная, что еще мне предстоит испытать, я на всякий случай продолжал повторять про себя молитву. Бигги положила кольцо на блюдо, взяла зажженную лучину, подула на нее и помахала ею из стороны в сторону, так что запах можжевельника усилился, а затем отложила лучину в сторону. Она несколько раз стукнула деревянными чурочками, поворачиваясь к четырем сторонам света и прислушиваясь, будто ждала ответа, и приговаривая что-то на своем странном резком языке. И вновь затихла.

Она долго сидела, отвернувшись, и молчала, но потом наконец повернулась и спокойно посмотрела на меня. В ее взгляде не было ни жалости, ни сомнения, ни ликования.

Я смотрел ей в глаза, а в голове у меня звучала молитва, однако вскоре мне пришлось отвести глаза, не выдержав силы ее взгляда. Молитва смолкла, и ко мне вернулся страх. Очевидно, заметив это, Бигги покачала головой и робко улыбнулась:

– Мне не хотелось тебя пугать, Петтер. Я заметила, как ты вошел, и просто хотела, чтобы ты сел поближе к огню – ты, похоже, совсем закоченел.

Я посмотрел на бубен, блюдо, обточенные чурочки… Альберт вновь подрезал фитиль в коптилке, и пламя разгорелось ярче. И тут я вдруг вспомнил, зачем пришел.

– То… – я откашлялся, – Томас велел предупредить, чтобы ты никуда не выходила одна – только вместе с Альбертом, когда он поправится, или с нами. Иначе можешь попасть в беду.

– Вон оно что… Это в какую же? – деланно удивилась она.

– Все остальные здесь… они думают… ну… что ты ведьма…

– Ты и сам, похоже, так думаешь, – сказала она как нечто, само собой разумеющееся, ничуть не обвиняя меня. Я покраснел. – А Томас, значит, считает, что они могут обидеть меня?

Я молча кивнул. Бигги посмотрела на Альберта, и тот уверенно произнес:

– Никто ее и пальцем не тронет – я об этом позабочусь.

Я взглянул на его сцепленные пальцы и подумал, что он запросто может забить гвоздь голыми руками. Похоже, он пошел на поправку – тело его вновь налилось силой, а лихорадочный блеск в глазах исчез.

Взяв меня за руку, Бигги осторожно потянула меня к выходу.

– Возвращайся к Томасу и скажи, что со мной ничего не случится. Пока Альберт рядом, я в безопасности, – она опять сделалась серьезной, взяла с блюда кольцо и положила его на ладонь, – но кто-то еще в опасности. Передай Томасу, чтобы пришел сюда сегодня вечером. Если сможет. Я должна рассказать ему кое-что важное.

Альберт слез с лежанки и проводил меня до двери.

– Я подопру дверь изнутри, – сказал он, – когда придете, постучитесь в окно и подайте знак – махните фонарем из стороны в сторону.

Он выпустил меня на улицу и запер дверь.

Глава 29

Натягивая на уши шапку, я услышал, как Альберт подпирает изнутри дверь. Дул ветер. Он разогнал туман, и теперь меж летящих по небу облаков видны были звезды. Я обрадовался, что тумана больше нет, – теперь хотя бы видно тропинку, но было по-прежнему ужасно холодно, мороз пробирал насквозь, от холода стучали зубы. Обогнув каретный сарай, я плотнее запахнул плащ и заметил слабый отсвет в окне прачечной. Мария… Она сейчас там, стирает белье… Думая о ее теле и теплой прачечной, я совершил над собой усилие, вспомнил о Томасе и повернул к трактиру.

В лицо мне ударил ветер, я зажмурился и так добрался до задней двери трактира с подветренной стороны, подняв голову лишь у самого крыльца. Возможно, тот, кто направлялся к двери с противоположной стороны, сделал то же самое, во всяком случае, я заметил вдруг темную фигуру, которая резко развернулась и бросилась назад, в сторону хлева. Человек взмахнул фонарем и скрылся за углом. На плече у него лежало что-то наподобие толстой трости. Я бросился следом и крикнул:

– Эй, подожди! – Но беглец уже скрылся. И если он пошел по тропинке, то сможет прийти лишь в одно место…

Дверь в хлев была закрыта, но когда я вошел внутрь, то заметил, что животные взволнованы, а значит, что-то растревожило их. Они волновались, переступали с ноги на ногу, одна из коров даже замычала. Куры в курятнике отчаянно махали крыльями, но вскоре успокоились. Я медленно зашагал по проходу, останавливаясь, заглядывая в каждое стойло, прислушиваясь и крепко держа перед собой фонарь, чтобы опередить того, кто может броситься на меня из темноты. Меня обуял страх. Я в одиночку погнался за убийцей – крепким взрослым мужчиной! Какой же я дурак! Но я чувствовал, что отступать было некуда: я усомнился в Боге и теперь должен искупить вину перед Ним.

“Если я переживу это, значит, Всевышний простил меня”, – решил я.

В последнем стойле я обнаружил лишь двух телят, смотревших на меня большими влажными глазами. В хлеву никого не оказалось.

Дойдя до двери сеновала, я осторожно толкнул ее. Под сеновал была отведена часть хлева, в которой я прежде не бывал. В нос мне ударил сильный аромат сена, а глаза наткнулись на угрожающую темноту. Я остановился на пороге. Сердце мое бешено колотилось, дыхание сперло, и я заколебался. Голос разума говорил мне, что пора прекратить преследование, – у беглеца все преимущества, и я вдруг осознал, что у меня нет никаких оснований преследовать его. Честно говоря, заходить по вечерам в хлев или на сеновал не запрещается, и даже если бежишь так, будто тебе есть что скрывать, то, возможно, это просто игра воображения…

Я прикрыл дверь, вышел из хлева и направился к трактиру.

Зайдя в харчевню, я оставил дверь в коридор открытой и поймал на себе недовольный взгляд Томаса. Похоже, профессор сердился, оттого что меня так долго не было. Слишком долго. Трактирщик сидел, сгорбившись и повернувшись ко мне спиной, усталый и измученный.

Я кивнул в сторону кухни, но Томас что-то тихо сказал фон Хамборку – тот встал и, не глядя на меня, пошел к двери. Томас подозвал меня к столу, я подошел и сел. Мы оба смотрели на дверь, и я рассказал о Бигги и о том, что видел на конюшне, стараясь, чтобы слова звучали спокойно, пытаясь скрыть мой собственный страх. Профессор выслушал рассказ не перебивая, а когда я закончил, спросил:

– Она не объяснила, зачем проделывала все это с бубном и кольцом?

Я покачал головой.

– Нет, она выставила меня за дверь безо всяких извинений, но… – Я задумался. Томас терпеливо выжидал. – Она будто не считала это… колдовством… вела себя так, словно не должна оправдываться… словно совершала нечто естественное, нечто такое, чего не требуется объяснять.

Под тяжестью профессорского взгляда я опустил голову.

– Ты подумал, что она колдует?

– Вы бы только видели… и слышали… – отвечал я, – она издавала такие странные звуки! Била в бубен и стучала деревянными чурками! А на блюде у нее столько всего странного лежало! Она меня не видела, но знала, что я там, подошла ко мне, прямо как медведь, и потащила за собой. Откуда она узнала, что я пришел? Я же стоял там совсем тихо!

– Она не сказала, кто из нас в опасности?

– Нет, она сказала лишь, что хочет поговорить с вами.

Томас умолк и задумался, явно встревоженный моим рассказом. Затем он сердито махнул рукой в сторону двери, видимо, недовольный тем, что я не прикрыл ее, но в этот самый момент входная дверь открылась и на пороге появился плотник Густаф – он направился к лестнице. Увидев открытую дверь в харчевню и заметив, что мы смотрим на него, он замер с таким потешным видом, что я едва не рассмеялся, а в животе у меня приятно потеплело.

Поднявшись, Томас довольно хлопнул меня по спине и пошел к двери.

– Прекрасно, что смогли уделить нам время, – насмешливо сказал он и махнул рукой, приглашая плотника за стол, – мы как раз вас ждали. Окажите любезность – проходите, присаживайтесь.

Плотник ненадолго остановился возле камина, пытаясь согреться, а затем с явной неохотой уселся за стол.

– Где вы были? – спросил Томас.

Плотник сердито посмотрел на профессора:

– Что за черт! Неужели каждый раз, когда идешь куда-то, надо спрашивать профессорского разрешения? Я что, сопляк какой-нибудь?

Ничего не ответив, Томас быстро посмотрел на меня, и я понял, что настал мой черед задавать вопросы.

– Что ты делал на сеновале посреди ночи?

Ответа не последовало. Плотник даже взглядом меня не удостоил.

– Почему ты убежал, едва завидев меня? И что такое ты нес на плече?

Он наконец посмотрел на меня и прищурился. Мне стало не по себе. Глаза у него были красными и злобными. Он не ответил.

Томас вновь заговорил:

– Густаф Тённесен, у меня складывается впечатление, что вы не осознаете всей серьезности происходящего. Здесь, на постоялом дворе, совершено убийство, и я возложил на себя ответственность за поимку убийцы. На данный момент вы отказываетесь отвечать на вопросы и тем самым подводите себя под подозрение. К вам у меня имеется множество вопросов, однако, если вы не станете на них отвечать, мне придется попросить Альберта, чтобы тот запер вас на ночь в каком-нибудь надежном месте.

Мне вдруг подумалось, что никогда прежде столешницу не удостаивали такого пристального внимания. Плотник поднял голову и кивнул профессору:

– Ладно уж, вы спрашивайте, а вот мальчишка пусть помалкивает. – И он многозначительно мотнул головой в мою сторону, однако на меня так и не посмотрел.

Меня охватила ярость, и у меня руки зачесались расквасить ему физиономию. Томас похлопал меня под столом по колену.

– Никаких мальчишек… – начал он, – я здесь не вижу. Но зато передо мной взрослый мужчина, который ведет себя как мальчишка, и сидит он на вашем стуле, Тённесен. И кстати, почему ты называешь себя плотником? – Томас вдруг резко покончил с вежливым обращением.

– Потому что я и есть плотник, – буркнул Густаф.

– Ты такой же плотник, как я. А может, даже и похуже, – сухо парировал Томас, – и вчера вечером ты совсем опростоволосился, пытаясь доказать, что ты плотник. Помнишь про старую древесину? Я все это выдумал. А ты угодил в ловушку и показал, что в древесине ничего не смыслишь.

Промолчав, Густаф Тённесен посмотрел в сторону кухни: видимо, сейчас его могла утешить только кружка пива. Томас вздохнул.

– Вчера ты сказал, что за день до этого, ночью, видел в каретном сарае свет?.. Погоди-ка… – Томас взял меня за локоть, – Петтер, поднимись в нашу комнату и принеси мне книгу Виллума Ворма, которая называется Rationes Politica[19]. Она нужна мне срочно.

Удивленный, я поднялся, зажег сальную свечку и пошел наверх, оставив Томаса допрашивать плотника.

От входной двери тянуло холодом, и свечка едва не погасла. Ветер на улице совсем разбушевался и отзывался воем в каждой щели. Поднявшись в комнату, я зажег восковую свечу и просмотрел сперва стопку книг на письменном столе. Название большинства из них было написано не на обложке, а на первых страницах, поэтому поиски затянулись. Я перерыл всю стопку, но тщетно, – распаковал сумки и принялся искать в одежде. Одежду Томас укладывал как бог на душу положит и запросто мог сунуть томик Аристотеля или Фомы Аквинского в сумку вместе с носками и кальсонами. Под кучей грязных носков, которые я позабыл отдать Марии, я обнаружил небольшую книжечку под названием Lettern et Mundus Novus[20], написанную человеком по имени Америго Веспуччи. Несмотря на спешку, я припомнил, как Томас однажды назвал его лжецом и рассказал, что тот дал название Америке, – новому миру по другую сторону Атлантического океана. Это вновь навело меня на мысли о Бигги: ведь сначала я подумал, что она родом из Америки, и почувствовал себя полным невеждой. Мне вдруг захотелось отправиться в путешествие, побывать не только в Дании, но и в дальних странах, таких как Америка и Африка. Я продолжал поиски, отыскал еще пару книг, но не нашел ни одной, написанной Виллумом Вормом. Обычно профессор знал, какие книги у него при себе, поэтому я опять проверил те, что просмотрел первыми, – все безрезультатно.

Тогда я уселся на стул и задумался: если Томасу было известно, что этой книги здесь нет, то зачем отправлять меня за ней? На ум приходила лишь одна причина – профессор решил как-то обхитрить Густафа Тённесена, но как – я не понимал. Возможно, ему все равно, какую книгу я принесу? Главное, чтобы на обложке не было названия.

Еще раз оглядев книги, я взял De Aureo Cornu[21] Оле Ворма – хотя бы фамилия та же… Да и какая разница, если это нужно для отвода глаз.

Когда я спустился в харчевню, Томас встал и прошел на кухню, где нацедил кружку пива и протянул ее нашему ненастоящему плотнику. Поддельный граф, ненастоящий плотник… Что нас еще ожидает? Я положил книгу перед Томасом, но тот, не глядя, отодвинул ее в сторону. Тённесен жадно осушил кружку, со стуком поставил ее на стол, рыгнул и, утерев рукавом губы, ухмыльнулся и благодарно кивнул профессору.

– Давай припомним тот день, когда убили графа, – сказал Томас, – где ты находился с того момента, как граф вышел из харчевни, и до того времени, когда сюда вошли мы?

– Я был у себя в комнате. Вздремнул ненадолго, а проснулся оттого, что на улице кто-то кричал и ругался.

– Ты разобрал, что именно они говорили? И кто это был?

– Черт, да нет, конечно! Ветер выл, как ведьма на кост… То есть как недорезанный поросенок… – Густаф Тённесен на миг смешался, но тут же взял себя в руки и продолжал: – Толком я ничего не разобрал. Но голоса были мужские… хотя… бес их знает… – он задумался, почесывая живот, – наверное, один из них был трактирщик, потому что голос у него был немного писклявый… Может, это он и был… А потом они замолчали, я опять задремал, но они вновь разорались. Тогда я плюнул и решил встать.

– Ты сразу спустился вниз?

– Хм… нет… кажется, не сразу. Наверное, я еще немного полежал и только потом спустился выпить пива. Мне Мария налила, хе-хе. – И он взглянул на меня, но я и бровью не повел.

– Где ты сел? – уточнил Томас.

– Что за черт? Это вы, профессор, и сами видели – возле камина!

Томас глубокомысленно кивнул.

– Я также видел, – проговорил он тихо, но строго, наклонившись к Густафу, – что с твоих сапог натекла лужа воды. Значит, перед этим ты побывал на дворе.

– Ну уж нет! Я никуда не выходил! – Тённесен даже подскочил. – Это уж как пить дать! Не был я на дворе! Какая, к дьяволам, вода?! Бог свидетель, что ничего с моих сапог не натекало! – Похоже, он не на шутку разозлился, услышав подобное обвинение.

– Почему я должен тебе верить, когда ты врешь на каждом шагу? Врешь по поводу ремесла и о том, где находился в тот момент, когда видел свет у каретного сарая… Скрываешь, зачем ходил сегодня вечером на сеновал и о чем вчера разговаривал со священником… И не признаешься, почему так хорошо знаешь законы. Почему я должен тебе верить?

Густаф Тённесен поджал губы, так что рот превратился в тонкую прямую линию на грубом лице. Он явно не собирался больше ничего рассказывать.

Томас повернулся ко мне:

– Что именно Тённесен нес на плече сегодня вечером? На что это было похоже?

– Точно сказать нельзя, но похоже на толстую трость, – ответил я, пытаясь воскресить это в памяти.

“Плотник” медленно поднял голову и злобно посмотрел на меня. Томас это заметил и счел мою догадку верной.

– Почему ты разгуливал вечером с тростью, а, Тённесен?

Лицо его стало вовсе непроницаемым, хотя, казалось, это уже невозможно. Тем не менее в его злобных глазках мне почудился торжествующий блеск. Томас легонько хлопнул ладонями по столу и поднялся.

– Итак, мне придется попросить Альберта запереть тебя на ночь в каретном сарае. Возможно, там будет прохладно, но не исключено, что холод заставит тебя задуматься. Ты, Густаф Тённесен, и сам наверняка понимаешь, что я не могу отпустить тебя, учитывая, сколько против тебя улик.

– Это каких же?! – взвился Тённесен. – И если этого треклятого графа убил я, то где доказательства?! Да я, к дьяволу… – он вдруг осекся, взял себя в руки и шумно опустился на стул, – я… завтра… завтра я обо всем расскажу профессору. Но сперва я… мне нужно кое с кем поговорить, – тихо сказал он, не поднимая глаз. Я почти не расслышал его. – Вы, профессор, знаете с кем…

Томас долго теребил пуговицу на жилетке, а затем поднялся, подошел к окну и начал вглядываться в разыгравшуюся за окном ночную бурю.

– Да, – отозвался он наконец, – завтра ты мне обо всем расскажешь.

Глава 30

На улице началась метель. Снежинки больно впивались в лицо. Томас не спешил поведать мне, о чем ему успел рассказать Тённесен, когда я ходил за книгой. Пока мы, ссутулившись, шагали к конюшне, профессор не ответил ни на один из мучивших меня вопросов и не объяснил, зачем ему понадобилась та книга. Я даже не знал, сравнил ли он расписку и письмо.

Томас уже потянулся к двери, как я вдруг вспомнил предупреждение Альберта и тронул профессора за руку. Я подошел к окну, под которым стояла лежанка Альберта, громко постучал, пытаясь заглушить завывание бури, и вернулся к двери. Конюх быстро впустил нас внутрь, мы стряхнули со шляп и плащей снег, и я тут же уселся на лежанку, поближе к огню.

Профессор поинтересовался самочувствием Альберта, и тот ответил, что здоров как бык, хотя темные круги у него под глазами не говорили об этом. Кивнув, Томас посмотрел на Бигги – та соорудила себе лежанку из сена, взяв вместо простыни мешок из-под муки, а вместо одеяла – грязное темное пальто, которое надевала, когда играла роль нищенки. Она, видимо, спала, но сейчас проснулась и села.

– Ты хотела со мной поговорить, – сказал Томас.

– Да, – ответила Бигги. Прикрыв рот ладонью, она зевнула и потянулась, так что суставы затрещали, – да, мне нужно кое-что сказать вам.

Она встала и вышла на улицу, но вскоре вернулась. На лицо ее налип снег.

– Ох, как же хорошо! – Она провела руками по лицу, стряхнула с пальцев капли воды и вновь опустилась на сено. – Петтер, наверное, испугался, когда пришел сюда сегодня вечером. – Она улыбнулась мне, но в ее улыбке не было злобы или насмешки.

Я робко кивнул. Она и впрямь напугала меня – я не мог решить, как к ней следует относиться и что же я видел на самом деле. Она перевела взгляд на Томаса. Тот сидел на табуретке, а Альберт пристроился рядом со мной на лежанке. Вытащив фидибус, он зажег коптилку возле очага, и я задул фонарь.

– Возможно, профессора это тоже немного испугает, – нерешительно проговорила Бигги, склонив голову. Откуда-то из-за матраса она вытащила большой полотняный мешок, открыла его и достала тот самый бубен, который я видел до этого. – Этот бубен, – начала она, подняв его так, чтобы мы разглядели рисунки на коже, – нужен мне, чтобы вызывать человеческих и звериных богов и духов.

Профессор молча ждал продолжения.

– Я задаю вопросы, а они помогают мне отыскать на них ответ. Я всегда так поступаю, если нужно принять важное решение. Тогда мою судьбу определяет этот бубен.

Мне стало любопытно, какой вопрос она задала духам сегодня вечером, но спросить я не осмелился.

– Сегодня я получила ясный и четкий ответ, – она радостно улыбнулась, а потом вновь стала серьезной, – но бубен будто хотел мне сообщить что-то еще. То есть духи-помощники хотели. Мне нужно было лишь правильно задать им вопрос. И я задала его. – Ликование в голосе сменилось глубокой печалью.

Она провела пальцем по коже бубна, погладила нарисованные фигурки – я подумал вдруг, что она – точь-в-точь пастор Якоб со своей Библией… Она подняла взгляд, и я заметил, что она напугана.

– Я узнала, что произойдет завтра.

Томас громко вздохнул, и наши взгляды обратились к нему.

– Только не надо предсказаний о Судном дне! – пробормотал он, обращаясь, скорее, к самому себе. Недоверчиво посмотрев на Бигги, он спросил: – Почему ты веришь, что эти твои духи-помощники говорят правду?

Помолчав, Бигги ответила вопросом на вопрос.

– Профессору известно, кто такие нойды? – неторопливо проговорила она. Томас медленно покачал головой. – Неизвестно… ну… – она задумчиво потерла кончик носа и уставилась в огонь. Альберт поворошил угли и подбросил пару поленьев. – А знаете ли вы что-нибудь о моем народе, саамах?

– Очень немногое, – Томас пожал плечами, – так мало, что можно считать – ничего не знаю.

– Хм… – Бигги кивнула и прикрыла глаза. Она долго сидела молча, спокойно и безмятежно, хотя мы трое с нетерпением ждали ее рассказа. Ее умиротворение передалось мне, и я тоже успокоился. – Прислушайтесь к ветру, – тихо сказала она, не открывая глаз, – в такую же ночь на землю пришла буря. Старики говорят, что подобной бури не бывало ни прежде, ни с той поры. В ту ночь я появилась на свет. Дул такой сильный ветер, что большую гору неподалеку от нашего дома сдвинуло ближе к дому. Так сказал мой дед, – она открыла глаза, – мой дед, отец моей матери, был великим нойдом. Наверное, вы назвали бы его колдуном, хотя он не умел колдовать. Вы могли бы назвать его и священником, однако за всю свою жизнь он не прочел ни одной проповеди. Он исцелял людей, спасал умирающих от ямби аймо… – Она умолкла, подбирая слова, и нетерпеливо махнула рукой. – Датский язык бедный! – сердито воскликнула она. – Он выводил людей из… другого места… места мертвых… царства мертвых? Ну да, пусть будет царство мертвых… – Она постучала пальцем по очерченному сбоку на коже полукругу.

Я вспомнил, что именно на этот полукруг прежде падало кольцо.

– Это ямби аймо, царство мертвых, – пояснила Бигги.

Я постарался запомнить рисунок на бубне, а позже зарисовал его на бумаге и подписал по памяти названия.

– Дед был целителем, вроде доктора, почти как профессор. Он был великим нойдом – все боялись и уважали его. Дед дал мне имя Дан Тья Бьеккай ну-Ахте Ваарри Сирдасуваи, что означает “ночь, когда ветер сдвинул гору”. Дед сказал, что та буря была знамением от нойдегадзе, духов, которые выбирают среди людей тех, кому суждено стать нойдом. Это был знак, что меня нужно обучить умениям нойд. Среди саамов нечасто встретишь женщину-нойду, однако в нашем роду такие рождались с перерывом в несколько поколений. Мне сказали, что в нас есть особый дар нойд. С детства меня учили премудростям нойд, я узнала о целебной силе трав, научилась говорить с божествами и нойдесвоеньи – то есть животными-помощниками… – Бигги взглянула на Томаса, но тот бесстрастно слушал ее рассказ. – Когда я подросла, то узнала, как спрашивать у этих богов совета, научилась видеть вещие сны и стала бывать в… ином мире, – на лице у нее мелькнуло сердитое выражение, но тут же исчезло, словно она отогнала гнев. Спокойно вздохнув, она по очереди оглядела нас. – Не буду утомлять вас подробностями, вы все равно не поймете…

Я кивнул и краем глаза заметил, что Альберт тоже мотнул головой, а вот Томас даже не шелохнулся.

– Приходской священник у нас в деревне никогда в жизни не согласился бы крестить меня под тем именем, что придумал дед, поэтому меня назвали Биргит, а по-саамски Бьеггат, что означает “ветер” или “буря”. Обычно меня называли Бигги. Я все это рассказываю, потому что имя мое в какой-то степени определило и судьбу. Сначала мое предназначение, ремесло нойды, а затем и мой характер, особенности моей души… – Она быстро, но многозначительно посмотрела на меня и продолжила, словно обращаясь ко мне. – У вас для этого есть особое слово – “темперамент”. У меня был темперамент. Бывало… – она развела руками, – я будто… пшшшш! – вспыхивала, как сухие еловые ветки на костре. Как кошка, которой наступили на хвост… или словно гром и молния посреди ясного неба, или нежданный шторм на море. Я и сама не всегда знала, почему так – просто внезапно душа вскипала, и в меня вселялись хора-галес и бьегга-галес. – И Бигги показала на две фигурки с какими-то продолговатыми инструментами в руках. Под этими фигурками была проведена двойная черта. – Это Хора и Бьегга-галес, боги грома и бури. Вот это место – верхний мир. Саамы терпеливо мирились с моим нравом: во-первых, среди моего народа такое случается, а во-вторых, я готовилась стать нойдой и имела связь с духами. А вот норвежцы меня боялись и не любили. Ребенком я приводила норвежских детей в ужас, а когда стала постарше, меня стали избегать взрослые – они сторонились меня, если только не нуждались в лекарской помощи, когда болезнь не оставляла им иного выбора. Совсем как моего деда – великого и могущественного нойда, – меня знали и боялись, когда мне едва исполнилось пятнадцать. Лишь приходской священник Андреас Поулсен не боялся меня. – И задумчиво, но бесстрастно Бигги добавила: – Он меня ненавидел. Он был из тех, кто истово верит в Бога. Он вздумал крестить нас, саамов. Мы ходили в церковь и причащались телом Христовым и его кровью. Нам это казалось чудовищным, и мы молились Саракке, – она показала на фигурку внизу, – Матери-прародительнице – вымаливали прощение за все поступки, к которым вынуждал нас священник. А в церкви мы просили прощения у Бога за то, что молились Саракке… – Она достала деревянную кружку. – Жизнь превратилась в безумный хоровод, – сказала она и торопливо отхлебнула воды, – ох, может, еще кому-то хочется пить?

Бигги оглядела нас, но мы покачали головой. Женщина отставила кружку и вернулась к своему рассказу:

– Приходской священник потребовал, чтобы я бросила ремесло нойды. Он даже начал учить саамский, чтобы подслушивать нас и понимать, когда мы разговариваем не только с его Богом. Я оставалась нойдой: откажись я – и нойдегадзе растерли бы меня в порошок. Той весной, когда мне исполнилось шестнадцать, заболела дочь священника, Сигне. Кто только ее не лечил! К больной даже привозили цирюльника из Вадсё. Не знаю, что он с ней делал, но здоровее она от этого не стала. В Лулео жил один шведский лекарь, но он отказался ехать в Варддус, поэтому пастор повез дочь в Лулео – они отправились в долгое тяжелое путешествие в самый разгар весеннего половодья. Я тогда подумала, что он, должно быть, души в дочери не чает… Они вернулись через месяц – священник совсем исхудал, а Сигне больше напоминала тень, а не живого человека. Лекарь пустил ей кровь, и, когда меня наконец пригласили к ней, Сигне была похожа на вареную треску. Поэтому кровопускание тоже стало вызывать у меня сомнение.

Я заметил, как в недоверчивом взгляде Томаса блеснула искра сочувствия и понимания.

– Но не думайте – меня вызвал вовсе не священник! Он в тот день был в отъезде, и Сигне послала за мной служанку. Мы выросли вместе с Сигне, и, хотя моя сила, как она говорила, пугала ее, девушка верила, что лишь я смогу ей помочь. Мой дед, который в ту пору был уже совсем стариком, способным только дожидаться собственной смерти, помог мне: он отправил меня в путешествие “ямике” – я побывала в царстве мертвых, где уговаривала духов сохранить Сигне жизнь.

По спине у меня побежали мурашки: Бигги рассказывала об этом так, будто проделывала подобное каждый день.

– Духи потребовали, чтобы взамен им принесли в жертву лошадь, и, получив этот ответ, я вернулась в человеческий мир. Сигне согласилась на жертвоприношение, но в тот момент вернулся ее отец, Андреас Поулсен, – он прогнал меня, и жертву принести мы не успели. Он проклинал меня и обещал сообщить ленсману и обвинить меня в ворожбе и в том, что называется малефициум, – Бигги умолкла и посмотрела на Томаса, – профессор наверняка объяснит эти слова лучше, чем я.

Ответ прозвучал медленно и сухо:

– Под ворожбой в данном случае имеется в виду использование колдовских слов, чтобы причинить другому вред или… исцелить кого-то. Maleficium – от латинского maleficie – наводить порчу, подразумевается убийство с помощью магии. – Томас замолчал и вновь замер, словно соляной столп. Мне вдруг стало неловко за него, но Бигги, похоже, ничего не заметила и вновь заговорила:

– Той же ночью к нашему дому подкатили сани, которыми правила пасторская служанка. В санях лежала Сигне. Мы убили лошадь, и я отправилась в царство мертвых, где передала жертву Руту, чтобы этот злой дух оставил дочь священника в покое. Вернувшись, я поняла, что Сигне чувствует себя намного лучше, а к утру она уже смогла сама забраться в повозку. Мой брат отвез ее домой. Через день за мной явился ленсман. Меня посадили в тюрьму, обвинив в ворожбе. Еще через неделю пастор привез из Порсангера одного человека, чью жену мне не удалось вылечить и она умерла. Рассказ этого человека лег в основу обвинения о наведении порчи… – Лицо Бигги превратилось в непроницаемую маску. Мы втроем затаили дыхание, боясь пропустить хоть слово. – Я не сознавалась, и меня подвергли неприятным допросам, на которых присутствовали ленсман и священник. В мою защиту выступили двенадцать человек, которых я исцелила. Среди них была и Сигне Поулсен, дочь священника, которую я вывела из царства мертвых. Однако ее отец не снял с меня обвинение. – Она взглянула на нас из темноты, будто поведение священника до сих пор оставалось для нее загадкой.

Альберт толкнул меня в бок и показал на коптилку. Я поправил фитиль, совсем было утонувший в рыбьем жире. Тьма отступила.

– Показания десятерых не стали даже рассматривать, ведь они были саамами, и ленсман счел, что они пристрастны. Обвинение ужесточили – теперь меня обвиняли в связи с дьяволом. Я призналась, что ездила на олене в ямби аймо, чтобы забрать оттуда умирающую женщину, и ленсман назвал это путешествием в Преисподнюю, куда я отправилась поговорить с дьяволом. Чтобы вырвать у меня признание, они допрашивали меня все свирепее и свирепее.

– Под допросом ты подразумеваешь пытку? – спросил Томас, прищурившись.

– Да.

– Значит, тебя подвергли пытке до вынесения приговора? – в голосе Томаса зазвучали металлические нотки.

– Да.

– Ты можешь это доказать?

Бигги мрачно испытующе посмотрела на Томаса и медленно расстегнула пуговицы на платье. Стянув вниз лиф, она осталась в сорочке без рукавов, подняла правую руку и показала нам круглое пятно, которое прежде заметил пастор Якоб.

– Пастор Якоб был прав – это ведьмино пятно, только появилось оно по другой причине, – с ее губ сорвался хриплый смешок, больше похожий на плач, и Бигги показала нам левую руку. Нашим взорам открылись несколько бледно-розовых пятен. Такие раны появляются от ожогов, нанесенных каленым железом. Затем Бигги оголила вдруг левую грудь. Смутившись, я было отвернулся, но взял себя в руки и посмотрел на женщину. От гнева кровь прилила к моим щекам: на месте соска я увидел изуродованный бесформенный комок кожи. Никогда эта грудь не накормит ни одно дитя… Раскаленные щипцы навсегда лишили ее молока.

Молча одевшись, Бигги встала и вышла на улицу. Мы сидели не шелохнувшись и не глядя друг на друга. Немного погодя Бигги вернулась и протянула руки к огню. Затем она выпила воды и проговорила:

– Но судья усомнился в достоверности моего признания и с недоверием отнесся к доказательствам. Он приговорил меня к высылке из страны – сущая безделица по сравнению со смертью на костре. Меня освободили и дали три дня на сборы. В следующее воскресенье Андреас Поулсен прилюдно проклял меня в церкви и пообещал Господу, что меня настигнет справедливая кара, – она удивленно огляделась, – и почему вера для него значила больше, чем собственная дочь? Этого я так и не поняла…

Похоже, от нас она ответа не ждала, поэтому мы, как и прежде, молчали.

– Моя семья помогла мне добраться до родственников в Швеции, в местечко Китхёефуи, где я и прожила почти пять лет. А потом дедушка умер, и я решила съездить домой – проводить деда в последний путь в ямби аймо и повидаться с семьей. Я надеялась, что гнев пастора утих и что я смогу насовсем остаться в родной деревне. Однако надеялась я зря. Люди ленсмана выгнали меня, и на этот раз я решила отправиться в Данию. Тем самым я нарушала приговор о высылке, но в южных землях никто не знал о приговоре, а сама я старалась не высовываться. Я добралась до острова Лэсо возле ютландского побережья и прожила там лет десять – двенадцать. Там я повстречала ту, которую называла Модьи мни лиггии беайваака – Улыбка, согревающая солнце. Модьи была живой и доброй, она… она научила меня… – Бигги запнулась, в глазах блеснули слезы. – Эта женщина научила меня всему, – прошептала она, – жизни, ремеслу нойды, научила улыбаться и укрощать мой вспыльчивый нрав. От нее я научилась искусству травников – я узнала намного больше, чем прежде. А еще она объяснила мне, кто я такая. Она стала для меня второй матерью и нойдой-наставницей, хотя Модьи ничего не знала о нойдах… – И Бигги быстро смахнула скатившиеся по ее высоким скулам слезинки. – Этим летом Модьи умерла, и я вновь отправилась в путь. Так я оказалась здесь.

От ветра огонь в очаге совсем угас, и Альберт помахал дощечкой, раздувая пламя, и подбросил дров. Мы надолго замолчали.

– Значит, ты веришь в духов, – проговорил наконец Томас.

– Нет, – возразила Бигги, и мы изумленно посмотрели на нее, – я знаю, что они существуют. Приходской священник велел нам говорить в церкви, что мы “веруем” в его бога, и мы не возражали, потому что у нас не было повода сомневаться. Возможно, его бог действительно существует, пусть даже мы и не видели его. Верхний мир огромен, и ни одному из нойдов не под силу увидеть всех богов. Но все саамы знают, что духи существуют, что Руту, Хора-галес, Саракка и другие боги и духи наблюдают и следуют за нами. Они живут в горах, в животных, в деревьях, в природе. Они все время рядом.

Томас медленно покачал головой и посмотрел на Бигги из-под полуприкрытых век.

– Ты в состоянии доказать это? Можешь показать мне этих твоих духов? Согласно научным изысканиям, наш мир в высшей степени рационален, и в нашем современном мире подобные предрассудки, не имея обоснований, исчезают. Боги не живут на вершине Олимпа или Валхаллы, гром гремит не оттого, что по небу проезжает Тор в своей колеснице, а солнечное затмение – вовсе не проявление божьего гнева. Сейчас наука может предсказывать подобные явления, рассчитывать движение звезд и планет. Случайностей не существует, а природные явления не есть дело рук добрых или злых божеств, ведь их можно объяснить при помощи цифр.

Бигги, не мигая, смотрела на Томаса. Тот насмешливо улыбнулся:

– Да и существование нашего, христианского, бога сейчас подвергают сомнению. И один из величайших философов современности даже вывел доказательство этого, над которым он трудился целый год. Завтра я покажу тебе его книгу и сама прочтешь.

Профессор говорил с таким высокомерием, что я отвернулся. Разговор принял совсем неприятный оборот, и мне захотелось встать и уйти. Нет, я не верил в духов, о которых рассказала Бигги, но надменность Томаса…

– Вон оно что… – прошипела Бигги, поворачиваясь к профессору, – Валхалла! Рационален! Ты произносишь неизвестные мне слова и хочешь, чтобы я прочла твои доказательства. Я не умею читать твоих книг и твоих знаков, и тебе это известно! Но мои доказательства я читать умею! Вот они, на бубне, – мои предки нарисовали их много поколений назад. И мои предки умели читать их задолго до того, как твои научились складывать буквы! – Не спуская с Томаса взгляда, она подняла бубен и заговорила тише: – Вот это я могу прочитать. А ты, профессор, – прочтешь? – Последние слова она будто выплюнула в лицо Томасу. Затем вскочила и выбежала за дверь. Альберт был встревожен – он встал и, сердито посмотрев на Томаса, последовал за ней.

Пока их не было, я попросил профессора сменить тон, но Томас в ответ лишь приказал мне закрыть рот. Вернувшись, Бигги стерла с лица снег. Она по-прежнему казалась рассерженной. Альберт притащил дрова и принялся обстоятельно и аккуратно укладывать их в поленницу за очагом. Затем с грохотом достал котел и поставил кипятиться воду, а потом открыл заслонку и начал кидать в огонь дрова. Все это он проделывал так громко и шумно, что в конце концов Томас и Бигги заулыбались, а Томас смущенно махнул рукой.

– Мы поняли, Альберт, – сказала Бигги, потрепав конюха по кудрявой голове.

– Прости, Бигги. Петтер тоже меня ругал… – И профессор протянул ей руку, Бигги взглянула на нее, но не пожала.

– Профессору следует понять, что ему известно далеко не все. Иначе он лишится возможности узнать что-то новое.

Томас кивнул:

– Ты права. – И он указал на бубен: – Расскажи, что именно сказали тебе духи. Что произойдет завтра?

Бигги долго смотрела на него, будто хотела убедиться, готов ли он ее выслушать.