Обмани меня дважды Дьюран Мередит

И как она может выведать тут что-то, когда потенциальные свидетели постоянно бродят там, где им хочется?

Оливия пыталась заставить их соблюдать график, дисциплину. Джонз – в те минуты, когда он не прятался в кладовой, – одобрял ее попытки. «У вас задатки отличной экономки, – сказал он ей. – Настоящий талант!» Он был явно довольный тем, что интуиция подсказала ему нанять Оливию.

Но еще меньше обращать внимания на дом было невозможно, если не считать того, что путешествия слуг ранили ее чувства и мешали ее планам. Оливии была нужна предсказуемость: она хотела бы знать, где и когда будет каждый слуга.

А до тех пор, пока она этого не добьется, ей остается только изучать местность да составлять планы обыска. Она знала, что ей необходимо осмотреть кабинет – сверху донизу. В библиотеке тоже были шкафы, требующие осмотра. Оливия рискнула подняться наверх, чтобы представиться хозяину (разочарованная тем, что Джонз не позаботился о этом), и осмотреться. Вместо этого она увидела шокирующее зрелище, а потом он бросил в нее бутылку.

Ее рука буквально ныла от желания повернуть ключ в замке и запереть герцога в его покоях. Но нет, она не посмеет. Так может поступить не экономка, а тюремщик.

«Это могла бы сделать экономка в сумасшедшем доме», – подумала Оливия.

Она глубоко, судорожно вздохнула. Он не целился в нее. Хоть это отрадно.

Впрочем, возможно, все-таки целился, но промахнулся. В комнате герцога было так темно, что от двери она почти ничего не смогла разглядеть. Оливия увидела какие-то тени на полу – книги? Или кипы бумаг? И еще громаду кровати с балдахином. Справа, где тусклый свет просвечивал сквозь задернутые портьеры, Оливия увидела его, точнее, его очертания, силуэт человека, сидевшего спокойно, уронив голову на грудь, словно он молился.

Но герцог не молился. Он безумен. Его безумие чувствуется там – рваное и острое, и кажется, что весь воздух в комнате полон им до краев.

А когда бутылка разбилась, Оливия выронила те бутылки, что собрала с полу до этого. Выходит, он вооружен, потому что у него есть еще три потенциальных орудия, которыми он может бросаться. Она не вернется в его покои, пока не найдет себе какие-нибудь доспехи.

По лицу Оливии пробежала улыбка. Доспехи одного стражника, стоящего возле библиотеки, вполне подойдут.

– Она недавно вошла туда, – раздался где-то впереди голос.

– Нет! Она бы не решилась!

– Говорю же, она это сделала. Я немного послушала, но криков не услышала.

– Тогда жди подбитого глаза. Ты же знаешь, что он не…

Оливия обошла угол. Горничные замолчали, но взгляды, которыми они обменялись, были красноречивее слов и придавали их молчанию насмешливый оттенок. Оливия спросила себя, что они видят на ее лице, не выглядит ли она потрясенной.

Эта мысль была ей неприятна. Она не боится! Лишь один человек – человек Бертрама – пугает ее, и она отказывается расширять этот список. Оливия приосанилась.

– Полли, – обратилась она к брюнетке, – я велела тебе навести порядок в утренней комнате.

Полли вытерла руки о фартук.

– Я уже сделала это, мисс Джонсон, – сообщила она.

– Миссис Джонсон, – поправила ее Оливия. Так надо обращаться к экономке.

Вторая горничная, Мьюриел, захихикала. Похоже, лакеям нравился ее смех, потому что они постоянно пытались рассмешить ее. Оливия никогда и нигде не встречала такого обилия флирта, как в доме герцога Марвика за последние несколько дней. Сначала она находила такую атмосферу весьма раздражающей, но сейчас вдруг все это показалось ей непристойным и бесстыдным. Герцог в темноте напивается до бессознательного состояния, а его слуги флиртуют и хихикают. «Было очень весело, – сказала ей Полли. – Как будто я заплатила за театральный спектакль».

– Что тебя так веселит, Мьюриел? – ледяным тоном спросила Оливия.

Мьюриел пожала плечами, при этом на ее щеках появились ямочки. Маленькая, хорошенькая блондинка, она была уверена, что ее чарам подвластны все на свете. Жизнь удивит ее в один прекрасный день.

– Ничего, мэм, – ответила она. – Просто кто-то сказал мне, что вы пришли на место горничной…

Этим «кем-то» могла быть только Полли, которая ответила на суровый взгляд Оливии пожатием плеч.

– …честно говоря, вы – самая молодая экономка, которую я когда-либо встречала.

Это, без сомнения, правда – именно поэтому прислуга насмехается и подшучивает над ней. Джонз, который большую часть времени прятался в кладовой, не стал ее союзником, хотя Оливия на это надеялась.

Но до тех пор, пока она не заставит слуг подчиняться, она не рискнет обыскивать дом.

– Странно это слышать, – заявила Оливия. – «Самая молодая экономка», ты уверена? Но, полагаю, я должна верить твоему слову, и у тебя действительно очень большой опыт. Ты служила во многих домах и много путешествовала по миру? Vous avez meme soupe a Versailles, n’est pas?[1]

Улыбка Мьюриел погасла.

– Я… я не говорю на этом языке, мэм, – промолвила она.

– Нет? Как жаль! Так, может, ты говоришь на языке чистки ковров и выбивания портьер?

Мьюриел встревоженно посмотрела на Полли, которая как разинула рот, услышав французский Оливии, так его и не закрыла.

– Кажется, этого языка я тоже не знаю, – сказала Мьюриел.

Полли взяла себя в руки.

– Дура! Это не язык, – бросила горничная. – Она спрашивает, умеешь ли ты чистить ковер?

– Подумай как следует, – посоветовала Оливия. – Это одно из главных требований, от которого зависит, будешь ты тут дальше работать или нет.

Судя по изумлению, промелькнувшему на лицах горничных, им прежде и в голову не приходило, что Оливия может их уволить. Правда, она и сама не была в этом абсолютно уверена. В конце концов она тут «временный» работник, а дом и без того потерял немало прислуги.

Тем не менее ее угроза произвела желаемый эффект. Обе девушки заспешили за своими сундучками горничных, которые они оставили наверху лестницы. Полли что-то тихо сказала Мьюриел. Расслышать можно было только два слова: «герцог» и «пьяница».

Неудивительно, что лакеи в доме так распоясались. Марвик был для них плохим примером. Хотя, с другой стороны, почему они высмеивают его пьянство? Неужели у них нет самоуважения? Задача хорошо вымуштрованной прислуги в таком большом доме, как этот, не только в том, чтобы повиноваться хозяину, но и в том, чтобы оказывать на него положительное влияние. В некоторых домах слуги даже гордятся этой ролью. А почему бы и нет? Если их как-то не контролировать, злоупотребления аристократов могут довести Англию до революции.

Но здешние слуги ведут себя так, словно их обязанности и их достоинство – взаимоисключающие понятия.

– Еще одно, – крикнула им вслед Оливия. Обе горничные повернулись к ней лицом. – Вы больше не будете носить спиртное в покои его светлости. – Пусть получит урок. Коли на то пошло, пусть он лишится своего оружия на тот случай, если ей понадобится снова зайти в его комнату. – Это приказ, который касается всех слуг.

Горничные смотрели на нее испуганно. Мьюриел пришла в себя первой.

– Но если он позвонит, мэм…

– Вы придете ко мне, – оборвала ее Оливия. – Я сама разберусь с этим. – Как-нибудь. Она справится с проблемой.

– Но лакеи не будут слушаться ваших приказаний, – заметила Полли.

– Нет, но они должны слушаться приказов мистера Джонза, а с ним я договорилась. – Ну, или договорится позже. Грубость Марвика должна встретить отпор. К тому же, если он умрет от алкоголя, его дворецкий лишится работы.

– Не двигайтесь! – Оливия села во главе стола в галерее для слуг, Джонз – справа от нее, кухарка – слева, а лакей Марвика, Викерз, – в конце стола. Они вчетвером смотрели на звонки на стене, один из которых начал трезвонить снова, третий раз за час.

– Но мы должны ответить ему! – У Викерза было круглое лицо и выбритая, как у монаха, голова; нервничая, он то и дело потирал лысину.

– Он только что пообедал, – сказала Оливия. – Вы только что были наверху. Единственное, что он может у нас потребовать, это алкоголь. Или горячее молоко. – Она задумалась. Говорят, горячее молоко успокаивает. – Отнесете ему стаканчик? Молоко может помочь.

Викерз сжал свою голову.

– Вы хотите моей смерти, да?

– Я согласен с миссис Джонсон, – проговорил Джонз. – Виски ему не поможет. Но каков выход? Это право джентльмена – получать удовольствие от своей…

– Любой опьяняющий напиток вредит ему. И он не заслуживает нашего снисхождения. – «Так и есть», – думала Оливия. Стоит ли ей снова убеждать их? – Господа, он бросил мне в голову бутылку! Это – не право джентльмена. – Впрочем, ее мотив не столь недоброжелательный. Оливия предпочитала думать о его добродетельной составляющей. – К тому же, если то, что вы говорите – правда, и если прежде он никогда не впадал в ярость, то почему мы тогда вообще должны брать в расчет спиртное? Вы оказываете герцогу услугу, лишая его выпивки.

– А вы уверены, что он был пьян? – Джонз устремил взгляд в пустоту. – Я тщательно проверил подвалы и не заметил…

– Вы не представляете, сколько бутылок я там обнаружила.

– А вы не представляете, каким он был, – сказал Викерз. – Говорю вам, спиртное его успокаивает!

– Успокаивает! – Оливия откинулась на спинку стула, демонстративно вытаращив глаза. – То есть вы считаете, что бутылка, брошенная в стену…

– Хорошо, что он хотя бы ест. – Казалось, глаза кухарки затуманились от усталости, а лицо у нее было таким же серым, как и волосы. Каждый раз, когда звонил звонок, она все сильнее сжималась, так что за последний час два ее подбородка превратились в три. – Уж не знаю, в алкоголе ли дело, но этим летом он едва прикасался к еде на подносе. Сейчас ему лучше.

Лучше! Оливия снова вспомнила темноту, неожиданную вспышку яростного гнева. Кухарка считает, что это «лучше»? Оливия очень крепко сжала лежащие на коленях руки.

– Без сомнения, вы должны понимать, что это и вам на благо, – заявила она. – Если он пошел на поправку – ха! – алкоголь не принесет ничего хорошего…

Стул Джонза заскрипел, когда он встал с места.

– Вы новенькая в этом доме, мэм. – Джонз заговорил громче, чтобы заглушить очередной звонок. – И я не могу сомневаться в ваших намерениях. Но вы ошибаетесь, считая, что понимаете…

Оливия подняла руки в знак того, что она сдается.

– Отлично! Пусть делает, что хочет. – В конце концов ее-то какое дело? Насколько ей известно, герцог хранит свои досье в каком-то определенном месте – в кабинете, например. И ей никогда не понадобится входить в его комнаты.

Однако оставалась проблема непослушной прислуги.

– Но как, – продолжала Оливия, – как мне добиться уважения слуг? Прошу вас, скажите мне, мистер Джонз! Потому что слуги берут пример с хозяина, разве не так? А вы видите, на кого похожа прислуга, когда хозяин изображает из себя безумца.

Звонок затих. В наступившей тишине Оливия почувствовала на себе три изумленных взгляда.

А потом кухарка судорожно всхлипнула и опустила глаза, Джонз снова упал на стул, как мешок муки, а Викерз положил голову на руки.

Оливия испытала короткое чувство триумфа. Наконец-то она поняла, как надо действовать.

Потом ей стало жаль их. Работа этих людей в доме герцога не игра и не маскарад – это их жизнь.

Но если герцог умрет, его наследник может привести в дом новых слуг. Оливия оказывает им услугу.

– Я знаю его с тех пор, как он был мальчиком, – всхлипывая в носовой платок, проговорила кухарка. – Мне и в голову никогда не приходило, что он может так опуститься. Он всегда был сама доброта, вы даже не представляете…

Нет, конечно, Оливия не может себе этого представить. Вздохнув, она сказала:

– Так, может, нам просто нужен доктор?

Викерз усмехнулся.

– Его брат – самый лучший доктор в Англии. Чего только он не делал!

– Да, лорд Майкл старался, как мог, – с гордостью промолвил Джонз.

Оливия в это верила. Она узнала лорда Майкла, когда тот ухаживал за Элизабет Чаддерли. И он не произвел на нее впечатления человека, который что-то делает наполовину.

Теперь Оливия зависит от того, будет ли Марвик по-прежнему сторониться своего брата, потому что, в противном случае, ее маскарад может открыться. Но сейчас, на короткое мгновение, ей надо знать, что брата герцога сюда не позовут.

– Вы считаете, что он мог бы…

Увы, Оливия слишком строго контролировала себя, чтобы договорить предложение до конца, потому что если лорд Майкл приедет в дом, то узнает ее в одно мгновение. Но кухарка остановила ее, покачав головой.

– Его прогнали отсюда, миссис Джонсон, – сказала она. – Его ноги здесь больше не будет.

Оливия посмотрела на нее вопросительно.

– Но вы же говорите, что знаете герцога с детства. – На залитом слезами лице кухарки появилось страдальческое выражение – почти как у бабушки, измученной выходками внука. Надо иметь каменное сердце, чтобы смотреть на нее и оставаться равнодушной. – Быть может, если бы вы потолковали с ним…

– О нет! Там мне не место! И я не пойду наверх, не пойду… – Сложив на груди мясистые руки, кухарка откинулась на спинку стула; теперь она была похожа не на добрую бабушку, а, скорее, на упрямого осла. – Я останусь здесь, на кухне. Я тут хорошо управляюсь, и я свое место знаю.

– Здесь вам удобно, – пробормотал Викерз.

Оливия предпочла не выражать своего согласия. Гордость кухарки за свою кухню явно никак не была связана с чистотой: еще утром Оливия видела на столе кучу грязи.

– Тогда давайте выманим его вниз. Как только герцог поймет, что Викерза у него под рукой нет, он наверняка отправится искать… – Оливия замолчала, заметив, что ее слова озадачили всю троицу. – Что такое? – спросила она.

– Герцог не выйдет из своей комнаты, – осторожно проговорил Джонз.

Оливия нахмурилась.

– Даже если ему покажется, что мы все оставили рабочие места?

– Он не выходит… некоторое время.

Помолчав, она спросила:

– Вы хотите сказать, что он не выйдет из спальни? Никогда?

– Полагаю, он может иногда выходить в гостиную. – Джонз бросил на Викерза взгляд полный надежды, но лакей просто пожал плечами.

– Викерз редко бывает в его комнате, так что едва ли он в состоянии ответить на эти вопросы, – сказала кухарка. – Мне по три раза в день приходится отрывать его от моей девочки!

– Да ладно, – бросил Викерз. – Что мне делать, если она так и вертится рядом!

– Он не выйдет из своей комнаты? – Оливия хотела получить точный ответ на свой вопрос. Она никогда в жизни не слышала о таком странном состоянии. – Но почему?

– Никто не может этого знать, – заявил Джонз.

– Он никого не принимает, – мрачно проговорил Викерз. – Не пишет писем. В последнее время здесь чертовски скучно.

Оливия подыскивала подходящие слова.

– Но как же, в таком случае, он ведет свои дела? – Речь ведь шла не о простом джентльмене. Герцог – пэр королевства, один из крупнейших землевладельцев Англии. Он просто обязан заботиться о благополучии и жизни огромного количества людей.

– Он не в состоянии, – вымолвила кухарка. Она задумчиво сжала губы, а затем добавила: – Возможно, вы правы. – Кухарка взглянула на Джонза. – Спиртное ему не поможет.

Джонз провел большим пальцем по заросшей бороде.

– Возможно, – согласился он.

Словно в ответ на его согласие звонок затрезвонил вновь. Оливии только кажется, или звонок стал как-то настойчивее?

– Кто-то должен ответить на звонок. – Само собой, это произнесла кухарка, которая не собирается подниматься наверх. – Хотя бы для того, чтобы сказать, что мы не принесем ему выпивки.

Внезапно все посмотрели на Оливию.

– О нет, – заявила она. – Как заметил мистер Джонз, я здесь новенькая и не могу участвовать в подобных делах.

– Но это же ваш план, – заметил Викерз. – Именно из-за вас мы не отвечаем на звонки.

Оливия сердито посмотрела на него. Они, выходит, заботятся о герцоге, а она – нет. Признаться, одна эта мысль держала ее на месте под их умоляющими взглядами, как якорь. Впрочем, именно эти взгляды грозили унести Оливию прямо в штормовые воды.

– Но… меня даже не представили герцогу. Безусловно, мистер Викерз, именно вам следует…

Джонз встал.

– Тогда пойдемте наверх, – сказал он. – Пойдем к нему вместе, чтобы я мог представить вас герцогу, как подобает.

Викерз сделал вид, что приподнимает невидимую шляпу.

– Был рад знать вас обоих, – усмехнулся он.

Джонз открыл дверь в гостиную герцога, и петли заскрипели. Оливия стояла совсем рядом с ним и почувствовала, как он вздрогнул. Его нервозность передалась и ей: Оливия тоже затаила дыхание, крадясь по ковру следом за дворецким.

Не следовало ей вмешиваться в эту историю. Почему ее заботит, что прислуги не в состоянии защитить собственное достоинство? Если их не волнует безумие хозяина, так тому и быть, пускай потакают ему. А что касается того, чтобы снова войти в комнату герцога… Да Оливия могла бы сказать лакею, чтобы он принес сюда больше спиртного, чем человек в состоянии выпить. Допившись до бессознательного состояния, этот пьяница не причинил бы ей никакого вреда.

Но это ее ужасный недостаток – вечно она во все вмешивается, стремится управлять и приводить все в порядок.

Джонз тихо постучал в дверь спальни.

– Ваша светлость! – Его голос дрожал. Оливии хотелось похлопать дворецкого по руке, чтобы поддержать и придать ему решимости, но она не была уверена, что ее собственной решимости достаточно, чтобы делиться ею. Однако в конце концов она же дала клятву, что не вернется, пока не раздобудет доспехов, которые защитят ее. Так что хватит об этом.

Должно быть, Джонз услышал ответ, потому что он приоткрыл дверь.

– Мы можем войти?

Воздух наполнился тихим шипением. Вдоль стен с чиханием оживали газовые лампы. Поднимающийся вверх свет открыл их взорам очень высокого мужчину, стоявшего в дальнем углу комнаты. Свет позолотил мощную колонну его шеи, его острый подбородок…

У Оливии было такое чувство, будто ее ударили по голове. У него был взъерошенный вид (впрочем, при таком лакее, как Викерз, это неудивительно). Бороду было необходимо укоротить, а волосы просто молили о встрече с ножницами. Судя по всему, герцог явно недоедал: рубашка висела на его плечах свободно, а брюки держались на бедрах только благодаря подтяжкам. А если учесть его худобу, то все вместе должно было производить ужасающее впечатление.

Ничуть не бывало! Сухопарость подчеркивала безупречные черты лица: широкие острые скулы, нос с горбинкой, жесткий, квадратный подбородок, над которым выделялись пухлые длинные губы. Оливия ошеломленно смотрела на герцога. Марвик был под пристальным вниманием публики, как только стал заниматься политикой. Но что бы о нем ни говорили, его никто и никогда не называл красивым. Почему нет? Как так может быть? Широкие плечи отвлекали внимание от его худобы; Оливии он показался похожим на какого-то аскетичного воина, приехавшего с ледяного, населенного викингами Севера. Лишь губы портили общую картину: эти пухлые губы принадлежали человеку, любящему наслаждения.

Герцог шагнул им навстречу – стройный, высокий, светловолосый. Этого шага было достаточно, чтобы Джонз отступил назад и наткнулся на Оливию.

– Я звонил, – холодно произнес герцог, – целый час.

У него был мрачный, низкий голос – как пена на пинте портера. Неожиданно Оливия перестала что бы то ни было понимать. Герцог совершенно не походил на безумца и не вел себя как человек, который боится выходить из своих покоев. Вид у него был, скорее, угрожающий. Этот человек привык… руководить.

И комната, в которой он осуществлял руководство – Оливия заметила это только сейчас, – была полна бумаг. Кипы бумаг были разбросаны по ковру. Лежали тут и книги, но эти бумаги… Как же их много!

– Прошу прощения, ваша светлость, – запинаясь, пробормотал Джонз. – В кухне возникли кое-какие проблемы, требующие нашего внимания.

Оливии казалось, что она тонет. Она, конечно, обыщет кабинет. И библиотеку. Но все эти документы… здесь… в комнате, из которой он никогда не выходит. У бога весьма своеобразное чувство юмора.

Подняв глаза, Оливия увидела, что его внимание направлено на нее. У Марвика были блестящие, проницательные голубые глаза. От силы его взгляда что-то внутри нее затрепетало. Оливия разглядела в них ум. Нутро подсказало ей, что это надо принять за предупреждение.

– Это миссис Джонсон, ваша светлость, – торопливо заговорил Джонз. – Она… м-м-м… временно замещает миссис Райт, которая, если вы помните, две недели назад подала прошение об отставке. Боюсь, мы оказались в непростом положении… Я хочу сказать, мы не могли нанять кого-то без вашего дозволения. Но, если вы помните, вы дали мне полное право…

– Помню, – перебил его герцог. Его проницательный голубой взор все еще был устремлен на Оливию. Ей стало казаться, что он намеренно бросает ей вызов. Лев в своей стихии требует подчинения, но она не склонит перед ним голову. Оливия даже не моргнула. Будь она кошкой, она бы ощетинилась под этим провокационным взглядом.

Но она же секретарь – по крайней мере по образованию, и экономка – по странной удаче. Ни одна из этих профессий не предполагает смирения перед ним.

И слава богу. Потому что в это мгновение Оливия поняла, как плохо она исполняла бы роль горничной. Смирение давалось ей с большим трудом. Оливия этого не ценила: когда она была совсем юна, слишком много недобрых людей пытались заставить ее быть смиренной. Они хотели, чтобы она стыдилась, и она поклялась, что этого никогда не будет.

Впрочем, книксен не помешает.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, ваша светлость, – проговорила Оливия, выпрямляясь.

Марвик смотрел на нее еще несколько мгновений. А потом с тихим презрительным смешком повернулся к Джонзу.

– Я говорил вам, – промолвил герцог, – что вы можете нанимать ту прислугу, которая вам понравится. Однако… – в его голосе зазвучали суровые нотки, – если я буду вынужден ждать в следующий раз, когда нажму на кнопку звонка…

– Это моя вина, – быстро проговорила Оливия, потому что Джонз начал хныкать, а она не хотела, чтобы он брал на себя последствия ее поступка.

– Вы должны сказать этой девочке, чтобы она не перебивала меня, – обратился Марвик к Джонзу.

Девочке! Оливия фыркнула. Она – экономка, и эта должность заслуживает уважения. Впрочем, трудно себе представить, что джентльмен, швыряющийся бутылками, это понимает.

– Да-да, в самом деле. – Джонз бросил на нее паникующий взгляд. – Миссис Джонз, не будете добры подождать меня в холле.

Конечно, она подождет. С радостью. Оливия уже поворачивалась, чтобы выйти. Но – нет, ей есть что сказать. Она снова повернулась к герцогу.

– Я – не девочка, – заявила она Марвику. Тиран! Грубиян! Он без всяких причин пытался сорвать брак своего брата с доброй женщиной. Он изводил своих слуг. Его поместья, должно быть, пребывают в упадке из-за его невнимания. И он называет ее «девочка»?! А он-то сам кто? Испорченный мальчишка, у которого молоко на губах не обсохло! – Да, признаюсь, я молода. И хорошо, потому что более взрослая женщина могла бы и не пережить потрясения, вызванного тем, что в нее бросили бутылку.

Марвик несколько мгновений смотрел на нее. Потом – неожиданно – он стал большими шагами пересекать комнату, а Джонз, трус, предпочел скрыться в гостиной, где он чувствовал себя в относительной безопасности.

Оливия отпрянула назад. Но ноги, упрямо цепляясь за гордость, не позволили ей сбежать, даже когда Марвик оказался рядом с нею. А вот ее сердце струсило – оно так и билось о ребра, пытаясь заставить ее спасаться бегством.

– Я молю, – тихо, с ледяным, пронизывающим сарказмом, произнес герцог, – тебя о прощении, девочка. А теперь советую тебе спуститься вниз и собрать свои вещи. Ты уволена.

Так просто? Нет! Оливия не смела оглянуться назад, чтобы узнать, слышал ли Джонз слова герцога.

– Это было бы нелепо, ваша светлость, – промолвила она. – Ваши прислуги обезумели. Им нужна строгая рука, которая приведет их к порядку.

– Уходите. Прочь.

В голову Оливии пришла безумная идея – порождение отчаяния. Понизив голос, она сказала:

– Мне бы очень не хотелось рассказывать газетчикам, что на меня напал мой наниматель, а потом, когда я на это пожаловалась, он за ухо выбросил меня из дома.

Марвик отступил назад, словно для того, чтобы получше разглядеть ее. Однако, когда он рассматривал Оливию, его лицо оставалось абсолютно безучастным.

– Это была угроза? – наконец полюбопытствовал он. Однако никакого интереса в его голосе не было.

Впрочем, этот монотонный голос был страшнее криков. Оливия ощутила первобытный страх – тот самый, что спасал ее от мчащихся экипажей, открытых канав и безумцев на улице. «Беги! – сказала она себе. – Ради собственной жизни».

Оливия сделала глубокий вдох. Она довольно много слышала о нем от Элизабет Чаддерли – особенно о его реакции на письма жены, чтобы знать, что герцог боится публичных скандалов. Элизабет говорила, что больше всего он опасается того, что эти письма станут достоянием общественности. Так что нетрудно было догадаться, что ему не захочется, чтобы об эпизоде с бутылкой стало известно, потому что тогда о нем пойдет дурная слава.

– Это не совсем угроза, ваша светлость… – Конечно же, Оливия не воплотила бы ее в жизнь, потому что и ей самой огласка была ни к чему, – а просто предложение обойтись со мной по справедливости. Вашим прислугам необходим контроль.

Герцог снова шагнул к ней, и на этот раз ноги Оливии отреагировали на его приближение, уводя ее назад до тех пор, пока спина не коснулась стены.

– Как любопытно, – промолвил Марвик. Он уперся локтем о стену, прислонился к ней и навис над Оливией, а другая его рука взяла ее за подбородок и приподняла его, как приподняла бы голову животного. Все ее мышцы напряглись, когда он устремил взор на ее лицо.

Его рука такая горячая. И невозможно большая.

– Отпустите меня, – сквозь зубы процедила Оливия.

– Ваша светлость, – очень тихо добавил он. – Вы должны обращаться ко мне, как подобает.

Как подобает?! Он ждет от нее уважения, когда сам ведет себя как обычный хулиган? Оливия сердито посмотрела на него.

Герцог поднял ее подбородок. Мышцы ее шеи воспротивились этому. Где Джонз? Почему он не вмешивается?

– Ваша светлость, – так же тихо повторил Марвик. – Скажите это, миссис Джонсон. Я жду.

Она скорее плюнет ему в глаза.

– Неужели так себя ведут герцоги? – Ее голос неожиданно охрип. – Джентльмены – нет.

Его взгляд скользил по ее лицу, а лицо герцога сохраняло холодную безучастность.

– О да, – сказал он. – Вы действительно очень молоды. Очень молоды и очень глупы. Думаю, «девочка» – это самое подходящее слово для вас, миссис Джонсон. Скажите-ка мне, существовал ли когда-либо мистер Джонсон?

Оливия сжала губы, чтобы сдержать их дрожь. Пока он ее не отпустит, она больше не промолвит ни слова. Она ведь не знает, какие слова спровоцируют его еще больше.

Герцог приподнял бровь, и это просто потрясло Оливию, потому что оказалось первым живым движением на его холодном лице.

– Молчите? Но еще мгновение назад вы хотели мне сказать очень много. – Он положил большой палец на ее нижнюю губу, а затем с силой провел по ней. Оливия ощутила солоноватый вкус его кожи.

Этого не может быть. Оливии казалось, что она выбралась из собственного тела и наблюдает за этими невероятными мгновениями со стороны: герцог Марвик заигрывает с ней!

Он убрал палец с ее губы. А потом поднес его к своему рту. Попробовал ее на вкус! Их глаза встретились; его – невыносимо голубые, без искринки зелени или золота, которые нарушили бы их возбуждающую голубую насыщенность. По телу Оливии пробежало какое-то странное волнение.

Презрительно хмыкнув, Марвик уронил руку.

– Неповиновение, – проговорил он. – Его вкус меня не устраивает. – Он снова отошел от Оливии и взглянул на нее с неожиданным жестоким удовольствием. – Тем не менее. Исправление дерзких слуг всегда было одним из моих умений.

Так вот почему никто не хвалил красоту его телосложения, форму рта и блеск глаз. Безупречность не всегда прекрасна – порой она пугает.

– Ваша светлость… – шепотом заговорила Оливия, однако герцог перебил ее:

– Полагаю, никакого мистера Джонсона не существует. Вы краснеете, как девственница, мэм.

Оливия отвернулась и, глядя на стену, быстро произнесла:

– Прислуги уверяют меня, что вы никогда не были трусливым человеком, который жестоко обращается со слугами…

Его кулак впечатался в стену.

Оливия открыла рот. Ничего не вышло. Его кулак не достал до ее уха какого-то дюйма.

– Нет, я именно такой человек, – с горечью сказал он. – Или вы считаете, что вам приснился этот случай?

Оливия бросила на него испуганный взгляд. В его лице появилось что-то темное, презрительное. Герцог потянулся к выключателю газа, и опускающийся полумрак скрыл его.

Оливии хотелось убежать, но она не была уверена, что будут ли повиноваться колени. Дыхание давалось с трудом, воздух застревал где-то в горле. Так что же он за человек? Что за чудовище? Поскольку Оливия не видела ничего такого, что сделало бы ее бегство проявлением коварства, потому что весь пол был завален всевозможными…

Бумаги…

Как ей хотелось, чтобы голос не дрожал.

– Проще оставить меня здесь. В противном случае вам придется побеспокоить себя нападением на другую женщину.

– Должно быть, вы находитесь в очень отчаянном положении, миссис Джонсон, если хотите остаться на этом месте.

И снова она уловила в его голосе презрительные нотки. Но Оливия поняла, что это презрение относилось не к ней. Герцог хотел сказать, что только находящаяся в отчаянном положении может захотеть работать на него. А презирал он самого себя.

Такое отношение настолько не вязалось с ее представлением о Марвике (надменность, тщеславие, высокомерие), что Оливия смутилась. Она лихорадочно придумывала ответ.

– Я не осуждаю вас. – Какая ложь! – Спиртное и не то может сотворить с человеком…

Он резко рассмеялся.

– Но я трезв, мэм. И весь день был трезвым.