Обмани меня дважды Дьюран Мередит

Глава 8

Конверт был явно толстоват для рекомендаций. Сидя у окна, выходящего в сад, Аластер сжал его, а потом взвесил на ладони. В нем не меньше пяти страниц.

У двери замаячил Джонз – напряженный и трясущийся в своем черном фраке.

– Там все в порядке, ваша светлость, – пробормотал он.

– Уверен, что так и есть. – Герцог поднял глаза. Если он не ошибается, Джонз стал гораздо пухлее. Возможно, в этом кроется тайна пропавших пяти фунтов трюфелей.

Марвик улыбнулся своим размышлениям. После того, как экономка вчера убежала – если он раньше и сомневался в том, что она девственница, то теперь у него не было никаких сомнений в ее невинности, – он с минуту стоял у зеркала, глядя на свое отражение.

Стрижка действительно была ужасной. И в то же время выглядеть он стал лучше, а ведь именно за это она так отчаянно боролась.

Почему? Этого герцог понять не мог. Во всем, что касалось миссис Джонсон, не было смысла. Она слишком молода, чрезмерно добродетельна и… чувственна от природы, хотя и не знает этого. Вот уже несколько недель он ловил на себе ее долгие взгляды. И лишь вчера понял их происхождение. Экономка находит его привлекательным.

Женщины всегда восхищались его внешностью. Как странно вспоминать это и удивляться. Когда-то он знал, как очаровать любую леди. Но человек, которым он стал, почти не помнил о своей плоти. Он игнорировал или даже… наказывал ее… до того мгновения, как пальцы экономки принялись гулять по его плечам. Она положила на его руки ладони и слегка поглаживала их – как слепая может поглаживать человека, чтобы представить себе, как он выглядит. Разумеется, она сама пришла от этого в ужас.

– Если вы сочтете нужным пр… прочесть рекомендации, – запинаясь, заговорил Джонз. Он был весьма сконфужен, когда объяснял, почему ему пришло в голову нанять на высокую должность экономки горничную, – то поймете, надеюсь, почему я взял на себя смелость нанять ее. Ее светлость весьма высоко оценивает ее способности.

– Да, – кивнул Аластер, глядя на конверт. «Читай!», – твердил его внутренний голос. В конце концов он именно из-за этого и вызвал Джонза. Хорошие манеры миссис Джонсон, ее образованность, особенная наглость, необъяснимая решимость вернуть его к нормальной жизни, ее прикосновения… М-да! Все это вместе разбудило его любопытство.

Аластер раскрыл конверт, чувствуя, что его на мгновение охватил страх.

Маргарет писала так много писем. Каждый раз, когда он думал, что прочел все, появлялось еще больше ее посланий. Остальные, возможно, все еще ждали его в жилище на другом конце города, чтобы в один прекрасный день уничтожить его. Он стал расценивать письма как большое зло. Да и как могло быть иначе?

Но когда герцог развернул рекомендации, аккуратный почерк успокоил его. А перед внутренним взором промелькнули пачки его нераспечатанных писем. Какая нелепость – из-за того, что Маргарет извела пачки невинной бумаги, он не смог просмотреть остальные письма.

– Риптон, – проговорил герцог, читая рекомендации. Их написала жена виконта, которая утверждала, что миссис Джонсон некоторое время работала у нее. – Когда он женился? – Аластер не знал виконта. Тот занял свое место в палате лордов, да так и не вернулся. Он был предан своему делу – без сомнения, по необходимости: в его семье было полно прожигателей жизни и смутьянов, которые наверняка обходились ему недешево.

– Недавно, ваша светлость. Полагаю, совсем недавно.

И все же виконтесса говорит о своей горничной с горячей осведомленностью старой знакомой.

– А у кого миссис Джонсон служила до замужества леди Риптон? Что за семья у виконтессы?

Пол заскрипел – Джонз переступил с ноги на ногу.

– Ох! Я совсем забыл, ваша светлость. Надо проконсультироваться у «Дебретта»[3].

«Разумеется, миссис Джонсон умеет пользоваться воском и мастикой, однако я считаю, что на месте горничной ее возможности раскрываются далеко не полностью…»

Это не просто рекомендация, а какое-то жизнеописание святой. Оливия Джонсон преданна, бескорыстна и владеет множеством самых разнообразных умений. Стенография. Машинопись. Математика. В прошлом она была учителем по этикету, она отлично организует вечера (обладает особым талантом к составлению цветочных композиций). К тому же она – непревзойденный специалист по ведению сложной переписки.

Марвик фыркнул. Возможно, его экономка старше, чем кажется. Хотя не исключено, что в бесчисленный перечень ее способностей входит гипноз, и виконтесса написала это письмо, находясь в гипнотическом трансе.

– Джонз, скажите мне… – Подняв глаза, герцог увидел, что дворецкий, смотрит на него сияя.

– О! – Джонз в один миг обрел серьезный вид. – Ничего, ваша светлость. – Но на его губах тут же снова появилась улыбка.

– Что вы так глупо улыбаетесь? – Как ни странно, герцог испытал удовольствие. Похоже, к нему вернулась способность читать по лицам – Говори, что у тебя на уме.

– Прошу прощения, ваша светлость… Просто… так замечательно видеть, что вы к чему-то проявляете интерес. – Джонз низко поклонился. – Прошу прощения, это было неуместное замечание. Нижайше молю вас о прощении, ваша светлость, даже понять не могу, что это на меня нашло…

Аластер поднял руку.

– Бросьте, ни к чему это! – Ни к чему притворяться и ходить вокруг да около: последние несколько месяцев его… тут не было.

А теперь у Джонза вид, как у кота, испачкавшегося сливками, потому что он представил… что? Что все стало, как прежде? Что он снова становится дворецким самой большой надежды Британии?

Говорят, что невежество или неведение – это счастье. Только то, что приходит позднее – ошеломляющие разоблачения, – наносит смертельные раны. Он позволил Джонзу пребывать в неведении немного дольше, чем надо.

Аластер встал. Джонз, спотыкаясь, отступал в гостиную.

Боже правый! Экономка права: вся прислуга, похоже, потрясена тем, что он может ходить, как будто все считали, что он лишился этой способности.

– Где сейчас миссис Джонсон? – Эти рекомендации ничего не объясняют. В их свете она кажется ему еще более непонятной.

– Полагаю, внизу. – Джонз заломил руки. – В кабинете. Разбирается с вашей… корреспонденцией? Она заверила меня, что делает это с вашего разрешения.

Внизу.

Герцог мрачно улыбнулся. Очень хорошо. Он не ребенок. Конечно, он может послать за ней. Но пусть слуги видят, что он в состоянии не только встать с кресла, но и… – о, святые чудеса! – спуститься по лестнице.

Он прошел по своей гостиной. Дверь в коридор открылась мгновенно. Нет, не просто мгновенно, а так быстро, что герцог несколько мгновений помедлил, поразившись этому.

Слегка затрудненное дыхание Джонза говорило о том, насколько близко тот был к нему. И лишь присутствие дворецкого за спиной заставило Аластера выйти из гостиной.

В коридоре пахло воском и цветами, как перед похоронами в церкви. Герцогу не захотелось вдыхать этот воздух глубоко в легкие.

Вдоль стен стояла знакомая мебель. Украшенная глазурью ваза, полная роз. Бюст его прадедушки. Масляные картины с изображением битв, давнишних военных побед Англии. Простая прогулка. Короткое расстояние. И вниз – так легко.

Толстый ковер заглушал его шаги. Почему ему так трудно? Он сам предпочел оставаться в своих покоях, его никто не держал там в ловушке. Так почему становится тесно в груди? Подняв руку, Аластер прикоснулся к ряду окон, выходящих на улицу, и холод стекла удивил его, заставил резко остановиться.

Эти стекла были теплыми, когда умерла Маргарет. Он ходил вдоль них несколько месяцев после ее кончины. Ночами они казались ему невидящими глазами, лишенными зрения уличной темнотой. В этой тьме мог прятаться кто угодно, наблюдая за ним.

И что же увидел бы этот подглядывающий, кроме глупца, чье счастье было построено на неведении? Все его достижения были неожиданностями, случайными совпадениями. Его победы были неслучайными – их тщательно планировала его жена.

Как же умно она действовала против него! Это ей следовало быть политиком. Он часто говорил ей об этом, чтобы получить в награду ее совет. Теперь он знал, что, собственно, так оно и было, судя по тому, как она научилась предавать.

Спустя некоторое время он начал избегать окон. Мир Марвика сжался до его личных покоев, потому что там не надо было беспокоиться о том, какое лицо он покажет остальному миру. То, которое он носил до ее смерти, было лживым. То, которое он обнаружил позднее, был невыносимым, гротескным, слишком напоминающим лицо отца, подходящее лишь для того, чтобы прятать его.

Глубоко вздохнув, герцог заставил себя идти вперед. Под руку ему попались перила – устойчивая опора из красного дерева, которая вела его вниз по лестнице. Должно быть третье лицо, которое ему следует примерить. Он не может вернуться к лживому, которое носил когда-то.

Наконец герцог спустился в вестибюль. Не глядя на двустворчатые двери, выходящие на улицу, он повернулся к арочному проему, который вел в восточное крыло дома. Но эти двери досаждали ему, вызывали у него зуд между ключиц, служа то ли предупреждением, то ли искушением, то ли вызывая ассоциацию с топором, который вот-вот упадет на него.

Марвик прошел официальный салон, в котором так часто устраивались приемы. Там он приветствовал гостей, вел в углах переговоры и чувствовал себя чертовски важным. Таким добродетельным и целеустремленным.

Этот дом следует сжечь. Что он из себя представляет, кроме того, что является свидетельством обмана? Дом таит в себе целую историю о том, сколько интереса ко всему проявлял Аластер, как умно строил планы, как глубоко верил в дело, более благородное и значительное, чем он сам.

Как хорошо, что в доме пахнет, как на похоронах.

Вот перед ним показалась дверь кабинета. Герцог ухватился за дверную ручку, как за якорь, и, лишь войдя в кабинет и захлопнув дверь перед лицом Джонза, смог вздохнуть.

Экономка не заметила его. Напевая что-то, она стояла на верхней ступеньке небольшой лестницы и просматривала полки со старыми записями, касающимися управления имением.

Аластера вполне устраивало, что она не услышала, как он вошел. Прислонившись к двери, он ждал, пока его пульс успокоится.

Миссис Джонсон. Очки, строгий пучок, серо-коричневая шерстяная юбка, простая белая блузка – все это принадлежало гувернантке, школьной учительнице, тетушке-старой деве. Но ее молодость, самообладание, ярко-рыжие волосы и ищущие руки – нет.

Что она напевает? Не простенькую мелодию из мюзикла. Неужели это… Бетховен?! С каких это пор служанки, бывшие горничные ходят на симфонические концерты?

– L’ho trovato![4] – воскликнула она торжествующе и вытащила с полки книгу.

Его экономка говорит по-итальянски.

Сунув книгу под мышку, она приподняла юбки, чтобы было удобнее спускаться. У его экономки, говорящей по-итальянски, очень красивые лодыжки. Аккуратный ботиночек нащупал ступеньку пониже. Герцог успел заметить, что чулки на ней кружевные.

Должно быть, леди Риптон очень хорошо платила своей горничной.

Интересно, зачем экономка просматривала хозяйственные записи?

Внезапно Марвика охватило подозрение. Для прислуги она говорит слишком правильно. И ведет она себя совсем не как служанка. Носит кружевные чулки. Говорит сама с собой по-итальянски. И она очень-очень молода.

Ну и что из этого? Он считает ее шпионкой? На кого же она работает? Герцог стиснул зубы. Доктора – те, которых он изволил принять, прежде чем прогнать остальных, – предупреждали его, что паранойя – это признак расстройства мозга.

Марвик откашлялся. Вздрогнув, экономка вскрикнула и, повернувшись, оторопело уставилась на него.

– Ваша светлость! Здесь?

Итак, даже она считала, что он не способен спуститься вниз. Аластер не мог понять, почему это его так раздражает. Кто она такая? Простая служанка! Он почувствовал, как его губы растягиваются в опасной улыбке.

– Здесь, – сказал Марвик. – Да. Это вас чем-то не устраивает? – К чему ей его записи, если она просматривает его корреспонденцию?

Очки экономки сползли вниз по носу. Да одни ее глаза должны вызывать подозрения. Аластеру все равно, насколько плохо она видит. Такие глаза – это оружие, а она не показалась ему женщиной, которая не воспользуется им.

Нет. Даже ему такие мысли кажутся смешными.

– Что вы делаете с моими записями? – спросил он.

– Я… по-подумала… – Похоже, она все еще была поражена. – Ваш управляющий из Эбистона. Он задал вам вопрос об урожае, выросшем из семян, которые используют в другом поместье. Я подумала, что могу сделать кое-какие заметки, которые помогут вам написать ответ.

Такой поступок бессмыслен как для горничной, так и для экономки.

– Я прочел рекомендации, которые написала вам леди Риптон, – промолвил герцог. – Весьма занимательное чтиво. Она относится к вам с большим уважением.

На ее лице промелькнула тень беспокойства?

– Ее светлость слишком добра.

– Я тоже так подумал.

Она вцепилась руками в лестницу и ничего не ответила.

Когда это его экономке не хватало слов? Возможно, ему не следует доверять своей интуиции. Но это не значит, что он должен ее игнорировать.

– Поэтому у меня возник вопрос, – сказал он. – Почему вы ушли от нее?

– О, я… – Поставив ногу на следующую ступеньку, она неловко прыгнула вниз. Книга с записями выскользнула у нее из-под руки и упала на ковер.

Экономка нарочно уронила ее.

Нет, не нарочно. «Вы не должны потакать собственным фантазиям, – распекал его доктор Хаусман. – Ваш разум расстроен от горя, вы не можете ему доверять».

Его брат выразился прямее и грубее: «Ты сошел с ума».

Но его экономка говорит по-итальянски – это не фантазия. Она напевает Бетховена и оставила хорошую работу ради того, чтобы мыть и подметать его полы.

А сейчас она слишком быстро спрыгнула с лестницы. «L’ho trovato», – сказала она. «Я нашла». Так что именно она искала? Герцог не сводил с нее глаз. Он собирался забрать у нее книгу, прежде чем она успеет просмотреть ее.

Оливия взглянула на него через плечо и, увидев, что он приближается к ней, оступилась. С криком она упала с лестницы.

Ну и пусть падает. Но его тело не послушалось мозга – он бросился вперед, чтобы подхватить ее. Из его груди вырвался хрип, он отшатнулся назад. Миссис Джонсон не была легонькой.

К счастью, его честь не была уязвлена – он успел удержать равновесие. Но потом по его коже побежали мурашки, так он был потрясен, прикоснувшись к ней. Да, она молода: такие изгибы тела бывают у совсем молодых женщин. Его охватил ее аромат, состоящий из запаха розовой воды и мыла, к которым примешивается едва ощутимое тепло ее кожи. Сияющей, мягкой, покрытой веснушками.

Экономка издала звук, похожий на писк мыши. Он велел своим рукам отпустить ее. Они очень медленно повиновались. Он сделал шаг назад, и теперь его разум и тело окончательно выбрали две разные дорожки, потому что он пожирал ее глазами, а одна, давно умершая часть его тела, вдруг шевельнулась, и он проклял ее «воскрешение».

Как давно он вспоминал о ней, представлял, хотел женщину? Не свою жену, не ночной кошмар, не черный бездонный грех, темной кляксой накрывший его память, его историю, а женщину?

Женское тело. Женские движения. Быстрое биение жилки на длинной, бледной шее, трепет ресниц, когда она украдкой смотрит на него, изгиб стройной талии, запястья, вытянувшиеся, когда она потянулась за книгой… Изящную линию груди, к которой она прижала пыльную книгу…

Очертания губ, когда она заговорила, их цвет, напоминающий оттенок бледных роз, цвет ее аромата, нежную, как лепестки, кожу.

– Это ужасно, – произнесли ее губы. – Я такая неловкая.

И ее голос – тихий, ровный, как скольжение шелковых простыней по коже. Как давно он был лишен всей этой роскоши? Он не прикасался к женщине с тех пор, как был близок со своей женой. А до нее у него не было женщины – он не желал стать таким, как отец, нет! Но как же трудно давалась ему добродетель в те холостяцкие дни, о!

Его сердце билось громко и болезненно, живот сжался от желания. Он отвернулся от экономки, смущаясь и одновременно злясь на себя за юношескую неловкость, потому что его плоть отвердела, как крикетная бита.

Герцог набрал в грудь воздуха, но он был полон запахом экономки – ее ароматом, ее теплом. Его чертовой экономки!

Она не та, за кого себя выдает.

Он повернулся к ней и тут же пожалел об этом, потому что она смотрела на него, даже не вспомнив о необходимости поправить чертовы очки. Глаза цвета васильков встретились с его взглядом, а потом она опустила их. Между ними пробежала дрожь, и это было мгновение нежеланного понимания, когда они не были господином и служанкой. Они были мужчиной и женщиной, которые находились наедине за закрытыми дверями, и каждый из них чувствовал, как прикосновения другого все еще пылают на коже.

Марвик подошел к письменному столу и упал на стул, воздвигнув таким образом дубовое препятствие между ними. Стопка распечатанных конвертов лежала рядом с чернильницей.

Сосредоточившись на них, герцог нашел список имен, рядом с которыми стояли аккуратно написанные чернилами даты. Экономка постоянно приносила ему эти списки. Но сейчас он впервые стал читать один из них.

«Лорд Суонси, 14 сентября. Осветительная компания сочтет за честь, если вы вступите в Совет доверенных лиц.

Мистер Патрик Фитцджеральд, 14 сентября. Признаки заболеваний растений в Эбистоне – может, дело в семенах? Проконсультироваться в других поместьях, которые используют те же семена.

Лорд Майкл де Грей, 15 сентября. Свадьба в церкви Христа на Пиккадилли 30-го числа текущего месяца».

Он обещал прийти на свадьбу, но не пришел.

«Леди Сара Уинторп, 16 сентября. Гарри – от него уже три месяца нет ни строчки, просит вас нажать на посла, чтобы тот активнее вел поиски».

Марвик поморщился. Ради семьи он действительно надеялся, что союз Майкла и Элизабет окажется удачным. Гарри Уинторп, прямой наследник, был годен лишь на мошенничество, бродяжничество да на оперные сплетни.

– Я уже почти все прочла, – с неожиданной для нее робостью промолвила миссис Джонсон. – Надеюсь, завтра закончу.

– Завтра… – эхом отозвался герцог. Почта приходила в дом десять – двенадцать месяцев, а экономка умудрилась прочесть эти письма и сделать по ним пометки всего за какие-то недели.

Щелчком ногтя герцог сдвинул в сторону верхний лист. В аккуратные столбцы она вписала конечный результат жизни, с которой он покончил, бросив ее, уйдя от нее: все прошения о милости, важные обращения, попытки втереться в доверие.

«Мистер Стивен Потмор, 4 сентября. Ваше здоровье, беспокойство, добрые пожелания».

Герцог откашлялся.

– Вы – очень полезный работник, не так ли? Насколько я помню, леди Риптон упоминала это умение; эксперт по переписке – назвала она вас. – Подняв голову, он увидел, что экономка, опустив глаза, находится в нерешительности.

По крайней мере она не села. Это уже что-то.

– Садитесь, – сказал герцог.

Когда она села, их глаза встретились. Герцог свой взор не отвел, а Оливия отвела.

Никто так не краснеет, как рыжеволосые. Марвику казалось, что он видит каждый капилляр, расширяющийся под ее кожей.

Он взял себя в руки. Отношения между хозяином и служанкой выходят за рамки приличия. Конечно, временами такое случается, это неизбежно. И то, как господин справлялся с ситуацией, зависело от того, насколько добропорядочным и честным человеком он был. Его отец, к примеру, был классическим развратником – вечно хватал одну, смотрел на другую, кем бы она ни была, сколько бы свидетелей это ни видели – его дети, его гости, его жена…

Честно говоря, Аластер был не слишком против этого, потому что измены не очень-то волновали его мать: Элайза де Грей святой не была, что бы там сейчас ни говорил ее младший сын. Мальчиком Аластер видел, как она ночами выбегала из комнат других мужчин, полагая, что по дому в это время никто не ходит.

Нет, если что его и тревожило, так это то, что отец вполне соответствовал карикатуре с изображением крупного, озабоченного аристократа. Покойный герцог Марвик всегда очень много говорил о благородном принципе, согласно которому «noblesse oblige» – «положение обязывает». Но на деле он был живым воплощением скетча из юмористического журнала «Панч» – этакая грязная шутка для школьников. Его развод, гнусные детали его любовных приключений и обвинения его жены – все это много месяцев служило темой для заголовков на первых страницах изданий.

Аластер помнил, какую гордость испытал, когда ему удалось преодолеть это грязное наследие. Как самодовольно радовался собственным добродетелям.

И вот теперь он смотрит на список писем, оставшихся без ответа. Вопросы от управляющих. Попытки давних союзников завязать дружеские отношения. Предложения от джентльменов, с которыми он успешно вел дела. И всеми этими письмами он пренебрег. И даже сейчас, когда ему напомнили об обязанностях, Аластер не думал о списках земель и доходах от их аренды, об арендаторах, урожае и политике, об обязанностях и о том, как быстро компенсировать его пренебрежение ими.

Признаться, он сейчас не думал даже о своей покойной жене и о мужчинах, с которыми она ему изменяла.

Если уж говорить правду – а она оказалась весьма приятной, – сейчас он думал о своем возбуждении. И о своей экономке.

Герцог посмотрел на нее. По-настоящему посмотрел на нее – в этом пространстве, хранившем воспоминания о жизни, которая уже не имеет к нему никакого отношения. Постоянно терзавшая его ярость, похоже, ненадолго отступила, пропуская вперед интерес, который слуги вызывать не должны, по крайней мере у человека благородного.

Но куда привело его благородство? Более того – и эта странная мысль приковала его внимание, – чего оно лишило его в прошлом?

Джентльмен не должен посматривать на прислугу. Его драгоценное благородство должно было ослепить его, чтобы он не помнил очертаний рта экономки – широкого и более подвижного, чем, вероятно, ей бы хотелось. Неожиданно герцог понял, что он уже практически готов вспомнить расположение ее веснушек. На левой щеке было семь отметок красоты (Могут ли веснушки быть отметками красоты? Внезапно Марвику пришло в голову, что так и есть), рассыпавшихся как звездное скопление Плеяд. На правой щеке красовалось созвездие Кассиопеи, правда, лишенное самой южной звезды.

Джентльмен осудил бы себя за то, что замечает такие детали. «Самая знаменитая надежда Британии» назвал бы веснушки физическим недостатком, потому что, считал герцог, безупречной была его жена, на коже которой не было ни единого пятнышка, и чья темная, лисья красота должна была (так он считал) отгородить от него всех женщин, как и его успехи – всех мужчин от нее.

И только теперь герцог понял, что веснушки – это не физический недостаток, а особая прелесть, соблазн. И хотя многие из его прежних развлечений мертвы, понял внезапно Марвик, у него появятся новые удовольствия – например, такое: восхищаться служанкой, которую его старое «я» даже не заметило бы.

Герцог поерзал на стуле. Его молчание нервировало Оливию, но она выдала себя лишь этим мгновенным замешательством. Еще один вывод: умение служанки владеть собой может соперничать с его собственным самообладанием.

Более того, оно может его превосходить.

«Отдайте мне пистолет», – холодно сказала она. Не испугалась, не вздрогнула.

– Кто вы, миссис Джонсон? – Неожиданно для себя герцог понял, что им движет не подозрение, а нешуточное любопытство. – Что привело вас сюда?

Она сидела прямо, моргая, как сова.

– Я… Я не понимаю вас, ваша светлость.

– Насколько я понял, леди Риптон наняла вас, чтобы использовать ваши способности, многие из которых кажутся весьма выдающимися. И все же вы оставили службу у нее, чтобы искать место горничной. Почему?

Помедлив, Оливия ответила:

– Ну-у… это же шанс поработать на вас, ваша светлость. На герцога Марвика.

– Ложь!

– Если вы будете оскорблять меня… – Ее губы сжались в тонкую линию.

– Тогда вы – что? Да и не сказать, что я не оскорблял вас прежде. – Пожав плечами, он оттолкнул в сторону ее аккуратно написанные заметки. – Ну хорошо, давайте представим, что вас привела сюда моя репутация. И все эти чудесные сказки о моих благородных поступках, о моей деловой активности, о которых писали газеты… – Бог тому свидетель: журналисты обожают его. – Почему вы остались тут? Когда я бросил в вас бутылку, почему вы не развернулись и не сбежали назад к леди Риптон? Только не говорите мне, что она не приняла бы вас. Из ее рекомендаций можно написать целую оду.

Она беспокойно задвигалась на стуле.

– Это было… не совсем мое желание уйти от нее, – промолвила Оливия. – Боюсь, один из знакомых леди Риптон проявлял ко мне неподобающий интерес.

Марвик обдумал ее слова.

– Джентльмен? – спросил он.

Оливия поморщилась.

– Если вы предпочитаете употреблять это слово в таком широком понимании, ваша светлость, я буду вынуждена согласиться с вами.

Герцог едва смог сдержать улыбку. Она так старательно следила за своей дикцией, что это больше подошло бы гувернантке, а не служанке.

Подумав об этом, Марвик заметил:

– Похоже, ваши знания достигли совершенства, учитывая ваш молодой возраст.

Оливия посмотрела на него с осторожностью. Ее очки – это преступление против природы. Они искажают очертания ее глаз и придают ей озлобленный, странноватый вид.

– Благодарю вас, ваша светлость.

Человек, видевший ее без этих очков, нипочем не узнал бы ее в них. А если бы и узнал, то должен был бы поздравить себя с тем, что ему постоянно приходится сдерживать желание сорвать их с ее лица. Потому что они омерзительны.

Аластер откашлялся.

– Полагаю, знание итальянского языка обычно не входит в перечень знаний и умений горничных, – промолвил герцог.

На ее белой коже стали отчетливее выделяться веснушки.

– Я не…

Она не понимала, откуда он узнал про итальянский. А Марвик ощутил внезапное злорадное удовлетворение. Как приятно хоть раз загнать ее в угол.

– Вы говорите сами с собой, – перебил он ее. – И с хозяйственными книгами. Как глупо, синьора.

– О! – Быстро заморгав, Оливия опустила глаза на колени и прикусила нижнюю губу.

Марвик подумал о том, что множество женщин прикусывают губу, когда нервничают, но он не мог вспомнить, что замечал это прежде. Разумеется, большая часть женщин не одарены такой пухлой нижней губой цвета розы. Возможно, в этом дело. Рот Оливии требует внимания.

– Итак, миссис Джонсон? – Лучше бы ей послать его к черту и уйти вместе со своей губой.

Когда Оливия подняла глаза, каждая черточка ее лица говорила о нежелании в чем-то признаваться.

– Думаю… Я воспитана не для того, чтобы прислуживать, ваша светлость. Многими из своих странностей я обязана воспитанию.

Похоже, теперь начинает что-то проясняться. Она могла бы с легкостью сказать, что родилась в Италии, и в этих словах была доля правды.

– Как это?

– Моя семья была… скромной, но я бы сказала, жили мы хорошо.

– Объясните, что вы имеете в виду. – Герцог дивился, слушая себя самого. Теперь он просит экономку рассказать о ее семье.

Она пересела с места на место.

– Разумеется, я получила образование.

– В какой-то школе?

– Нет, – покачала головой Оливия. – У меня были преподаватели.

– А-а… – Как-то это не очень вяжется со скромностью. – Что еще?

Она слегка нахмурилась.

– Вы интересуетесь моим образованием? Обычная программа: по утрам история, риторика, математика. Рисование и уроки игры на фортепьяно – вечером. – По ее лицу пробежала улыбка. – Иногда игра в шахматы.

– Стало быть, вы получили хорошее образование.

Оливия снова улыбнулась, только ее улыбка была очень слабой.

– Само собой, моя нынешняя работа не такая, какой она была прежде.

Марвик обвел ее взглядом – эти слова произвели на него впечатление, потому что это было первое правдивое признание. Он ведь предполагал это, верно? Ее произношение, манера поведения, изысканность – все это было довольно странным для прислуги.

Выходит, его интуиция еще не совсем иссякла.

– И что же случилось? – спросил он. – Как вышло, что вы стали прислуживать?

Оливия пожала плечами.

– Ничего необычного… Я… – Она сделала глубокий вдох. – Я осиротела. Не было денег, еды. И я была вынуждена взяться за работу.

Герцог нахмурился.