Бешеная Бушков Александр

От автора

Действующие лица романа вымышлены. Всякое сходство их с реально существующими людьми – не более чем случайное совпадение.

Глава первая

Mademoiselle Daria

…Зеленая «шестерка» свернула во двор, мазнув тусклыми фарами ближнего света по шеренге темно-красных гаражных дверей, медленно поехала вдоль длиннющей блочной девятиэтажки…

– Лажа, – сказал тот, что повыше, усатый.

– Что? – Второй, накрывавший газетой пистолет на столе, лениво обернулся к нему.

Усатый кивнул на цветной экран, где мордастый негр неторопливо стягивал плавки с пикантной брюнетки, сидевшей с широко расставленными ногами. Черномордый не мог и подозревать, что вскоре папаша, он же Чак Норрис, жестоко обидится на этаких вот трахальщиков его доченьки и начнет мочить всех подряд, вдоль-поперек и всяко, не делая различий меж черными и белыми.

– Туфту гонят, – сказал усатый. – Пока ты выходил, я крутанул в замедленном действии.

– Ну и что?

– Трусы-то он снял, а у нее под ними еще одни. В замедленном хорошо видно.

– На то кино, – пожал плечами второй. – Если давать всякому черномазому по-настоящему-то стягивать…

– О, как он ее…

– Ну, папуас, чего хочешь? Эй, вроде машина подошла?

…Широкоплечий парнишка в свитере и распахнутой кожанке выскочил из «шестерки», резво вбежал в подъезд и рысью припустил по лестнице.

– Точно, тачка, – сказал усатый. – Пора бы. Встал за дверь, живо! Смотри у меня…

– Да чего там, двор пустой…

– Все равно варежкой не щелкай. До поезда – как до Китая раком.

– А нам бы день простоять да ночь продержаться…

В дверь позвонили – уверенно, даже нагло, длинно. Второй, держа ТТ стволом вверх, прижался к стене, встал так, чтобы видеть прихожую в висевшем напротив холодильника зеркале.

Усатый медленно повернул головку первого замка, второго.

Крепыш в кожанке, энергично нажевывая резинку, окинул его нахальным, оценивающим взглядом:

– Девочек заказывал?

– Ну.

– Тогда посторонись, братила, о-так… – Крепыш, ловко упершись ладонью ему в живот, отодвинул от двери, моментально просочился в прихожую и совершенно по-хозяйски затопотал направо, в комнату. Там уже был полный порядок – напарник мирно сидел за столом, держа руку рядом с газетой. На экране блаженно постанывал негр, взгромоздившийся уже на совершенно равнодушную к происходящему брюнеточку.

– Тут один, а ну-ка там… – Крепыш пошел в другую комнату, быстро нашел выключатель.

– Эй, ты, полегче… – беззлобно бросил усатый. – Гуляет тут, как по проспекту.

– Братила, ты что, первый раз с нашим столом заказов связался? Я ж должен окинуть заботливым взглядом, может, у тебя в шкафу три Чикатилы, и все извращенцы? А девочек беречь надо, чтобы товарный вид держали… Мне что, самому ложиться?

Усатый взирал на него мрачновато.

– Ладно, перечирикали, – пожал он плечами. – Иди, гони телок.

– Друг ты мой единственный, вот с телками накладка. Ну не было у нас двоих, хоть ты меня режь. Разобрали. Время на дворе холодное, зима, всем погреться охота. Одна есть. Чем богаты. От сердца отрываю.

– Ну слушай…

– Да фирма веников не вяжет! – заторопился крепыш. – Обоих обслужит по мировым стандартам. Девочка классная, в Париже работала.

– Звездишь.

– Жопу ставлю. Сама докажет. – И хрипло пропел: – «Она была в Пар-риже…» Не, честно. Работала в Париже. Хрусти капустой, господин клиент, у нас вперед, как в лучших домах Лондона. Четыреста.

– Чего?

– А того. Ты ж сам заказывал до утра? А телка клевая, не отбросы, опять-таки парижская школа… А то я поехал, без тебя хватит любителей на парижскую выучку…

– Ладно, тормози, – усатый вытянул из кармана толстую пачку свернутых вдвое бумажек, отсчитал восемь. – Хоккей?

– Хоккей. Значит, в шесть утра я ее забираю, усек? Да, братила, я отолью? В подъезде холодно…

– Валяй в темпе. И гони телку.

Усатый немного расслабился, но из прихожей не ушел, стоял, подпирая плечом косяк, и ладонь держал на свитере, прикрывавшем заткнутый за пояс пистолет.

В туалете шумно, оглушительно спустили воду, выскочил крепыш, бросил:

– Дверь не закрывай, сейчас будет парижаночка. – И, топоча, ссыпался вниз.

Дверь осталась распахнутой. Усатый переместился к ней, сузил глаза и напряженно вслушивался. Этаж был последний, девятый, так что верхней площадки не имелось, и сюрпризов следовало ожидать только снизу.

Слышно было в покойной вечерней тишине, как внизу с лязгом переключили передачу, взвыл мотор и машина уехала. Внизу зацокали каблучки. Девушка не спеша поднималась. Усатый ждал, чуть приподняв большим пальцем край толстого свитера.

В квартире работал телевизор, чирикали вовсю англоязычные голоса и, плохо успевая за ними, гнусаво бубнил переводчик.

Девушка поднялась на девятый этаж – довольно высокая, с рыжими распущенными волосами, в распахнутой шубке из искусственного меха, якобы леопарда, и черном коротком платьице.

Помахивая пластиковым пакетом, она совсем медленно преодолела последний лестничный марш, шумно отдышалась и сказала непринужденно:

– С тебя девять баксов. По баксу за этаж, милый. Не так-то и приятно чапать пешедралом на стройных ножках и высоких каблучках…

Усатый хмыкнул, но, оглядев ее внимательно, должен был признать, что ножки и впрямь неплохи. Годочков ей, правда, не меньше двадцати пяти, но, если прикинуть, как раз в его вкусе – не слишком юна и не слишком стара и на шлюху, что приятно, обликом не похожа.

– Ладно, – сказал он, чуть расслабившись. Прислушался, но внизу было тихо. – Заходи. А насчет премии будет видно, к утру соберем заседание месткома, обсудим твое поведение, там и решим…

Когда она сняла шубку, проворно перехватил из рук, запустил пальцы в карманы, но ничего не обнаружил. Взял из рук пакет, заглянул. Там отыскалась лишь коричневая резиновая маска Кинг-Конга и синие пакетики с импортными презервативами. Да обернутая в целлофан фотография.

– А обезьян зачем? – хмыкнул он. Окинул ее взглядом с ног до головы. Нет, что-либо спрятать под этим платьицем было решительно невозможно.

– А некоторым нравится, – она дернула плечом и улыбнулась довольно озорно. – Надевает, понимаешь ли, маску, ставит невдалеке – напротив зеркала и балдеет…

– Вообще-то мысль, – фыркнул он. – Там побачим…

– А обыскивал зачем?

– А насчет клофелинчика.

– Это как? – она уставилась самым невиннейшим взором.

– Не знаешь? – хохотнул напарник, вышедший тем временем в прихожую. – И в водочку, поди, в жизни не подливала?

– Ма-альчики… У нас серьезная фирма. Обижаете невинную девочку. Я туфли сниму, ладно? На шпильках на девятый – облезешь…

– Да ты уж все снимай, – жизнерадостно посоветовал второй.

– Ну, так-таки и сразу? – Девушка, покачивая бедрами, прошла в комнату. Уселась в потертое кресло, закинула ногу на ногу и вытащила сигарету из валявшейся на столе пачки «Мальборо». Огляделась. – Нет, мальчики, делаю вывод, что мне сегодня решительно повезло. Вид у вас самый славянский, квартирка на бичевскую блатхату не похожа, хвосты селедочные на скатерти не валяются…

– Мы вообще-то ребята приличные, – подтвердил тот, что был без усов. Сел на подлокотник и положил ей руку на колено. – Только требовательные. Если уж в вашей шарашке двоих не нашлось – придется, лялька, поработать ударником капиталистического труда. И двустволочкой, да и всяко.

– Так бывало и вертолетиком, дяденька, – прощебетала она голоском младшей школьницы. Зажмурилась, когда его ладонь скрылась под платьем, с закрытыми глазами выдохнула дым. – Оголодавший мальчик, а?

– Да не то чтобы, – сказал он хрипло. – Просто сидим тут два часа и пялимся на импортное траханье – природа уж и требоват, как говорится.

– По вашим брючкам видно, сэр… Хоть фонарик вешай, как на негабаритный груз.

– И моментально они поняли друг друга… – Он расслабился совершенно. – Ну, сядь, как примерная школьница в классе.

– Ага, и мигом останусь без плавок. Хозяин! – девушка глянула через плечо зависшего над ней парня. – Еще немного – и ваш друг с меня трусики стянет…

Усатый, как раз кончивший откупоривать «Амаретто», цепко посмотрел на нее, улыбнулся одними губами и промолчал.

– Он у вас всегда такой серьезный? – громко, театральным шепотом поинтересовалась рыжая.

– Да с детства такой, – сказал второй. – Папа его в доценты налаживал, вот и привык делать физиономию… Макс, что ты, в натуре? Ляльку доставили, все путем, расслабляемся…

Усатый налил три стакана, одним глотком опорожнил свой. Похоже было, он и в самом деле искренне пытается расслабиться, но что-то мешает.

Он сидел на стуле так, что пистолет из-под свитера совершенно не выпирал, держал правую ладонь на колене, пальцами левой постукивал по столу, молча разглядывал девушку, и холодок во взгляде не таял.

– Значит, Макс? А ты кто?

– А я – Билли. Как Клинтон.

– Ну да? – она наконец села, как примерная школьница в классе, раздвинула коленки, предоставив руке заказчика охальничать, как вздумается. – И получается у нас сплошной импорт. Потому что я – Жанна.

– А вчера кем была? – поинтересовался Макс.

– Все зависит от клиента, – пожала она плечами. – Если ему так уж приспичит, можно и Прасковеей… Только после Парижа Жанной стать – самое обычное дело…

– Ты что, там точно была?

– Век воли не видать, Билли… – Она деликатно сняла его руку, достала из пакета фотографию и подала ему с весьма горделивым видом.

Билли уставился на цветной полароидный снимок. Долго разглядывал, нехотя отдал напарнику:

– Слушай, и вправду, похоже…

Макс всмотрелся. Жанна – или как ее там – стояла рядом с элегантнейше одетым типом средних лет, на заднем плане величаво вздымалась Эйфелева башня, зеленели клумбы, радугой пестрели автомобили, сплошь импортные, и весь окружающий пейзаж в самом деле не особенно-то и походил на декорацию.

– Ну да, – с ноткой зависти сказал Билли. – Вам, мочалкам, в Париже обустроиться легко, не то что нам… А, Макс?

– Это точно. – Макс положил фотографию на стол. – Нам с тобой, конечно, пришлось бы потруднее…

Даже Жанна подметила, что в этой невинной фразочке таился некий двойной смысл – очень уж многозначительно фыркнул Билли.

Он поинтересовался:

– И как оно там, в Париже? Подожди, так ты что, язык знаешь?

– Да вовсе не обязательно, – призналась Жанна. – Я тебе честно скажу – черт те сколько можно продержаться на двух фразах: «Ля минет» и «Мани-мани-мани»… Выше крыши.

– Ну, насчет ля минет и тут соображаем не хуже, чем там… – Билли вновь принялся поглаживать ее бедро. – А что, в Париже наши ценятся?

– Там, знаешь, больше всего ценятся трансвеститы, – сообщила Жанна.

– Это кто?

– А это мужики, переделанные в женщин. Последний писк моды. Французы торчат.

– Тьфу ты… – Билли сплюнул вполне искренно. – Для такого дерьма в музыке и слов нет… Что же из Парижа улетела? Я бы на твоем месте за такой городок держался…

– Конкуренция, – вздохнула Жанна. – Развитой капитализм – это тебе не вздохи на скамейке. А от тамошней ментовни так просто не откупишься. Тот мужичок, что на фотографии, даже и замуж звал, да грубо разлучили полицаи…

– Ну вот, пошли романы, – хмыкнул Макс, уже добродушнее, правда. – У тебя их, поди, в запасе…

– Профессия такая, – ослепительно улыбнулась Жанна. – Между прочим, древнейшая. Или одна из. Про нас аж в Библии, между прочим, написано. Довольно даже неодобрительно, правда, но все-таки… Билли, подай стаканчик, как сущий джентльмен… Мерси боку.

Она выпила половину, отставила и спросила:

– Рассказать вам про Париж?

– Соловья баснями не кормят, – отмахнулся Макс. – Билли, ну-ка погуляй в ту комнату, да посиди, помедитируй. Я за тобой потом зайду.

– Ну вот, – проворчал Билли, нешуточно огорченный, медленно встал. – Вечно вы, гражданин, без очереди, а потом, я б и тут посидел, с нее не убудет…

– Групповухи не люблю, – сказал Макс. – Сам знаешь. Не хнычь, дитятко, она потом хорошо подмоется, а времени – до утра… Ну, ключ на старт?

– Есть ключ на старт, – безрадостно сказал Билли, взял со стола непочатую бутылку и побрел в другую комнату.

Жанна погасила в пепельнице довольно длинный чинарик:

– Чует моя душа, пошла работа… Ты как, любишь женщин раздевать, или самой? – встала и потянулась, закинув руки за голову. – Помнится, мы тут что-то говорили за премиальные…

– Не суетись под клиентом, – с улыбкой посоветовал Макс. – Я ж тебе говорил – через утренний местком, а до утра времени немерено.

Он подошел вплотную, постоял перед ней, чуть выдвинул вперед левый бок.

Жанна лукаво глянула на него – оба были почти одного роста, потянулась к пряжке его пояса, массивной, выпиравшей под свитером. Макс быстро отвел ее руку, еще какое-то время пытливо смотрел девушке в глаза, что-то для себя окончательно определяя, и в глубине его зрачков все еще таился нерастаявший холодок.

– Ты что, в самом деле с эскортом до сих пор не общался? – тихо, с подначкой спросила Жанна. – Такое впечатление…

– Знаешь, резинок терпеть не могу, – сказал он так же тихо, наконец решившись.

– Ну, доплатишь за риск?

– А у тебя – ничего? Подцеплю – убью потом…

– Фирма веников не вяжет, – сказала Жанна. – Я на минутку в ванную, о’кей? Чтобы уж все путем…

– Валяй.

Макс посмотрел ей вслед, налил себе еще полстакана импортного фальсификата, выпил медленно. Достал из-под свитера пистолет, снял с предохранителя, сунул назад, под газету. Покосился в сторону шкафа. Стянул свитер, расстегнул пару верхних пуговиц рубашки и стоял, зажмурившись, изо всех сил пытаясь расслабиться полностью, слушая тишину. Клацнул пряжкой, медленно стянул джинсы.

Вернулась Жанна, в одних узеньких белых трусиках, положила на стул аккуратно свернутое платье, скользнула довольно-таки бесстыжим взглядом по его фигуре, недвусмысленно отражавшей естественную мужскую реакцию на едва прикрытую лоскутком ткани красотку. Покачивая бедрами, подошла вплотную, ловко, одним движением ладони управившись с топырившимся естеством так, чтобы не мешало им прижаться друг к другу, шепнула на ухо:

– Поехали?

Макс опустил руки ей на плечи, девушка почувствовала, что он в долю секунды расслабился, будто наконец-то выдернули некий невидимый стержень. Жесткие ладони медленно проползли по ее спине, по талии, скользнули ниже, Макс обеими руками прижал ее к себе, постоял пару секунд, чутко поводя ноздрями, выдохнул:

– Хорошо пахнешь…

– Франция…

Вслед за тем она гибко высвободилась, подхватила со стола дурацкую обезьянью маску и, состроив физиономию балованной и капризной девочки, выпрашивавшей у бабушки варенье, шепотом предложила:

– Нет, ну надень, здорово возбуждает, посмотришь…

И подняла маску к его лицу. Макс, фыркнув, со снисходительной усмешкой уступил, подумав чуточку философски, что целовать эту шлюху все равно не придется, черт ее знает, что там час назад пребывало в этом ротике. Девушка поправила резиновую харю, чтобы клиент мог нормально видеть сквозь дырочки. Опустилась перед ним на колени, медленно стянула с него трусы, погладила, бросила вверх быстрый, смеющийся взгляд. Повинуясь ее пальцам, мужчина пошире расставил ноги.

И нечеловечески взревел от удара кулаком – снизу вверх, в аккурат по причиндалам.

Он еще валился на пол, воя, скорчившись, – а девушка уже взмыла, как распрямившаяся стальная пружина.

Мимолетным ударом ладони чуть сбила маску – отчего Макс полностью ослеп, задохнувшись, когда нос и рот закрыла пахнущая тальком резина, – метнулась к платью и выхватила из кучки черного шелка отливавший черным глянцем пистолет.

– Стоять. Руки, – совершенно нормальным голосом сказала она ошалело ворвавшемуся в комнату Билли и, не давая передышки, заорала: – Стоять, козел!

Он попятился, уперся спиной в стену, так и не подняв руки в совершеннейшем обалдении от столь молниеносных перемен. Покосился на стол. За спиной девушки корчился и стонал на полу Макс. Девушка почти неуловимо для глаза крутнулась волчком. В следующий миг удар пяткой в подмышку – по всем правилам диверсантов НКВД – швырнул Билли на пол.

На экране телевизора окаянствовал Чак Норрис, паля по криминальным элементам всех цветов кожи.

Жанна метнулась к двери, щелкнула обоими замками. В первый миг показалось, что в тесную прихожую ураганом ворвался целый взвод. Секунды три спустя, когда молниеносное мельканье массивных мужских фигур прекратилось, обнаружилось, что их всего четверо – двое в камуфляже без всяких опознавательных знаков и черных масках-капюшонах, двое в цивильном.

– Этого – туда! – резко распорядилась Жанна.

Крепыш в кожанке, давешний мажордом при шлюхах, подхватил с пола Билли, все еще скрюченного – такой удар, нанесенный по всем правилам, ненадолго парализует, – головой вперед зашвырнул в другую комнату, зашел следом и закрыл за собой дверь. Один из камуфляжных, проследив за взглядом Жанны, поднял газету, удовлетворенно хмыкнул и отложил, не прикасаясь к пистолетам.

Макс все еще стонал и охал, но уже не орал. Камуфляжники надежно припечатали его к полу, один заломил руку, второй сграбастал пятерней за волосы, задрал голову. Маска слетела. Наступил полный порядок и благолепие, никто не суетился, никто не кричал. Что-то вроде немой сцены.

Натянув платье через голову, Жанна вышла в другую комнату. Шепнула что-то на ухо крепышу, села подальше, так, чтобы оклемавшийся Билли не смог достать ее ногой в прыжке, положила на небрежно застеленную кровать свой ПСМ, неспешно закурила и созерцала пленника, чуть заметно улыбаясь. Спросила:

– Что, сучонок, ждешь небось, что тебе заявят, будто пришла милиция и ты арестован? Легкой жизни захотел…

Билли, уже украшенный наручниками, еще более занервничал после этой реплики.

Крепыш достал из-под кожанки черный пистолет изящного импортного облика, снабженный столь же черным, внушительным цилиндрическим глушителем, застыл у двери, словно робот. Физиономия у него не то чтобы стала агрессивной – просто бедняга Билли, впервые в жизни на секунду обретя дар ясновидения, сообразил, что этот спокойный, несуетливый тип с равнодушным выражением лица выполнит самый жестокий приказ.

– А правда, Билли, я очаровательное создание? – весело спросила рыжеволосая. – Что-то побледнел у нас Билли, и вот уже никакого стояка я у него что-то не наблюдаю… – Она сузила глаза, голос зазвучал холодно, с издевкой. – Ну, так что это вы натворили, дрочилы-мученики? Стоял себе обменный пункт, никого не трогал, налоги платил и «крыше», и государству, крепил рынок, менял себе денежку, ту на эту и наоборот… Так нет, налетели добры молодцы, вольные стрелки, сгребли капусту, напакостили… Ты зачем мочканул охранника, жертва аборта? В глаза мне смотри, блядь такая! – вновь улыбнулась, как ни в чем не бывало. – Ну, так с чего вы решили, что бояться следует в первую очередь ментов?

– Это не я… охранника…

– Ну да? – ухмыльнулась Жанна. – А Максик сейчас очухается и скажет, что ты…

– Это Абдулла… Из своего… У него «Вальтер», можно же посмотреть по пуле.

– Сейчас. Будем пули смотреть. И капуста у Абдуллы?

– У него половина…

Пожалуй, Билли никого не собирался доставать ногой в прыжке. Не тот типаж. Слабое звено, каковое имеется в каждой цепочке, нужно только угадать. Жанна, небрежно затушив сигарету о подоконник, присела на корточки рядом с собеседником, ткнула стволом пистолета ему в ухо, но тут же передумала, кивнула напарнику:

– Иди-ка сюда, Зверь, со своей бесшумкой…

– В ногу? – спокойно осведомился Зверь, медленно надвигаясь.

– Ну, Зверь, ты садист… – протянула Жанна. – Он же хромать будет… В яйцо. Тебе которого не жалко, Билли? Да ты не горюй, чудик, и с одним яйцом люди живут припеваючи… – И преспокойно, насквозь по-деловому продолжала: – Зверь, ты только стяни с него штаны, а то ведь промахнешься, если будешь стрелять вслепую, еще в ногу засадишь.

Билли попытался что-то прохрипеть. Зверь бесстрастно прикидывал, как половчее стянуть с него брюки.

– Погоди минутку, – сказала Жанна. – Такое впечатление – жалко Билли своего яйца. Дорого оно ему, как память. А, Билли? Ну, тогда говори, умничка, может, я тебя и пожалею… Половина бабок у Абдуллы. А где Абдулла?

– В Ольховке.

– Конкретнее.

– К-кошевого сорок пять. Частный дом. Там его телка…

– Завтра все вместе собирались сдернуть?

– Ну…

– Вторая половина где?

– В сумке. В шкафу. Нет, давай уж разборку сделаем, как положено… Коли такие танцы… Я тут пешка…

Жанна кивнула Зверю, и тот отошел, не спрятав пистолета.

– Абдулла что, черный?

– Нет, наш, ольховский. Костя Дударев. Абдулла – для красоты, как в «Белом солнце»… – Билли, умоляюще глядя на нее, прохрипел: – Не надо, мужики… – и сообразил, что мужик перед ним только один. – Жанна, я ведь так, на подхвате… Может, добазаримся?

– Лапочка ты моя, – похлопала его по щеке Жанна. – Ну хорошо, я же женщина, мне душевной быть положено. Вот попался бы ты тому мужику с парижской фотографии, он бы принялся светить тебе в рожу лампами да охаживать кулачищем по загривку. Терпеть он таких не может…

– А он кто? – машинально спросил Билли.

– Да милейший человек, – мечтательно сказала Жанна. – Комиссар полиции шестнадцатого округа. Неделю мы с ним общались, а замуж и в самом деле звал, только у меня командировка кончилась…

Упруго выпрямилась и вышла. Только тогда до пешки Билли и стало понемногу кое-что доходить.

Макс и его стражи пребывали в прежней позиции.

– Ну, подняли и украсили, – распорядилась Жанна.

Макса подняли, украсили наручниками. Усадили на диван и сели по бокам, зажав с обеих сторон.

– Давай уж матом, чтобы легче стало, – предложила ему Жанна. – Пока не сели писать официальные бумажки.

Однако Макс, люто сверкнув глазами, молчал.

– Ну, ты умней, чем я думала… – и она продолжила скучным голосом: – Старший оперуполномоченный уголовного розыска капитан Шевчук. То бишь я. Согласно указу Президента… До тридцати дней… В бюрократию играть будем? Удостоверение предъявлять в развернутом виде?

– С-сука, – сказал Макс и отвернулся, насколько мог.

– Значит, не будем. – Жанна отошла ко второму штатскому, понизила голос: – Толя, давай в машину. Кошевого сорок пять – там третий, пусть займутся. Потом организуй понятых, да вежливо, ну и пусть остальные сюда поднимаются, начнем игры с писаниной. Эх, а домой я попаду не раньше четырех утра, и хрен мне кто отгул даст…

Макс таращился на нее словно бы с немым вопросом.

– Нет уж, Максимилиан, – усмехнулась Жанна, присаживаясь к столу и тщательно заворачивая в целлофан фотографию. – Мы с тобой не в штатовском детективе, и никто тебе не станет долго и вдумчиво объяснять, как мы эту хатку вычислили. Ну, а машину с вашим блудливым заказиком тормознули на подступах, только и дел. Котенки, кто ж в вашем положении так телефоном балуется? Ладно, наденьте ему штаны, а то еще начнет орать при понятых, что менты его раздели и утюгом пытали…

Появились еще трое, уже в полной форме. Жанна вышла в другую комнату, махнула рукой:

– Билли, пошел вон, сядь там в уголочке рядом с корефаном, да не дергайся, а то пальнут… – Когда за ним захлопнулась дверь, взяла с пола бутылку и как следует глотнула из горлышка. Устало откинулась на колченогом стуле. – Ладно, один черт, все равно пила, общаясь с клиентами, так что запашок мотивирован… Кинь сигареты. Ну что, умница я у вас? А кто это предлагал штурмовать с «Зарей» и кувалдами? – и пускала дым с закрытыми глазами…

– Дарья, ты молоток, – сказал крепыш не без восхищения.

– Ну да, вот именно, – рассеянно отозвалась она, не открывая глаз. – Очаровательный молоток, Славик. Как говорили в Парижике, «мадемуазель Дария – шарман». Они ж мягкий знак нипочем не выговорят, лягушатники… – В несколько затяжек прикончила сигарету и открыла глаза. – А где, Слава, бабки, за меня авансом полученные?

– Тут. Слушай…

Даша встала, ухмыльнулась:

– Слушаю. Вот если бы ты их при обыске наладил в карман со стола, я бы на тебя первая накатала телегу. Ну, а так – словно бы и заработали. Ты меня честно продавал, а я честно терпела, когда хватали за половые признаки. Все равно в нашей веселой рутине никто про эту мелочь и не вспомнит… Только делим не поровну, а по-честному. Мне сто, тебе триста. И не возникай. Я баба одинокая, а у тебя двое по лавкам. Сунешь мне в шубу потом. И я сказала – сто… – Она задумчиво ухмыльнулась: – А все-таки завидки берут, Славик, – хорошо заколачивают эти бляди. У меня в месяц восемьсот пятьдесят чистыми, а тут – нате вам… Как выражаются по ящику, налицо значительный дисбаланс в доходах населения. Пошли писать бумажки? Авось и к трем по домам попадем…

Глава вторая

Родительский дом, начало начал…

Она все-таки попала домой к трем часам ночи – так что удалось поспать аж до семи и даже проснуться довольно бодрой. В основном благодаря успешно и лихо завершенному делу – ибо любой честный российский сыскарь-следователь нагружен делами, как Барбоска блохами, и избавление от очередного являет собою сущий праздник души. В особенности если забыть на минутку о тех, что остались висеть на шее…

В семь неслышно прозвенел навсегда заведенный еще в канувшей в небытие Советской Армии внутренний будильник, и она вскочила без попыток понежиться, минут на пять забралась под душ – ледяной-горячий-ледяной-горячий, моментально сбрасываешь годочков несколько, – воткнула штепсель кофеварки и сунула в рот первую утреннюю сигарету. В трехкомнатной квартире, полученной майором Шевчуком в мрачные годы диктата КПСС, она пребывала одна – отставной майор где-то запропал со вчерашнего утра. И записки на обычном месте не имелось, так что Даша, цинично ухмыльнувшись про себя, моментально сделала определенные выводы. Подумав, разрешила себе в качестве премии за вчерашнее вторую утреннюю сигарету.

Никаких особенных переживаний из-за вчерашней нервотрепки, как и следовало ожидать, что-то не ощущалось. Вот и ладушки. Неизвестно, что там будет в сорок, если удастся дожить, а в ее нынешние тридцать нервишки пока что не гудят натруженно. И преступлением века в Шантарске не пахнет. Одна рутина. А значит, удастся даже выкроить время на личную жизнь.

В семь двадцать пять, когда она уже прихлебывала кофе, под окном знакомо визгнули тормоза десятилетней, но все еще довольно бодренькой «Нивы». Прибыл блудный родитель.

Конечно, когда отставной майор, невысокий и крепенький, как боровик, возник в квартире, в облике его не отмечалось ни малейших следов проведенной в утехах ночи – наоборот, вид у майора был этакий благородно-усталый, с упором на «благородно», как и полагается частному сыскарю, свято стерегущему завоевания расцветающего капитализма, рынка и всего такого прочего (см. выступление вице-премьера Чубайса на всероссийском слете Юных Друзей Товарно-Сырьевой Биржи…).

Майор (очень он любил именно такое обращение, при каждом удобном случае напоминая, что в США отставники пожизненно носят прежние титулы, как-то: «полковник», «губернатор», «президент») с видом предельно умученного служебным долгом служаки отделил кобуру с разовым «Айсбергом», примостил ее на холодильнике, принял непроницаемый вид и стал наливать себе кофе.

Даша, вытянув шею, демонстративно и шумно втянула воздух ноздрями. И заключила:

– «Пуазон». Польского производства.

– Инсинуации, – сказал майор.

– Есть еще хорошее ругательство – «ist eblisch ment», – сказала Даша. – Нет, ну конечно, ты всю ночь пролежал у сейфа, притворяясь факсом, чтобы конкуренты не слямзили рецепт знаменитой миндальной настойки. А факсы у нас как-то исстари повелось протирать «Пуазоном». Все замотивировано.

– Трепло, – хмыкнул майор. – Ну какой «Пуазон»?

– Знаю, – сказала Даша. – Это я так, абстрактно. Я ж тебе не Шерлок Холмс, чтобы угадывать марку с лету. Но запашок-то все равно присутствует, а, родитель?

Родитель скромно потупился.

– Молоток ты у меня, майор, – сказала Даша. – Пятьдесят шестой пошел, а ты вон какой еще бодренький по утрам, опосля, стало быть… Лет-то очередной сколько?

– Тридцать один, – с оттенком законной гордости поведал майор.

– Ого? – Даша подняла брови. – Двойные поздравления, майор. Этак ты скоро до школьниц докатишься.

– Вот уж кого боюсь, так это нынешних школьниц. Уровни развития у меня с ними не совпадают. Слава богу, успел я тебя родить до сексуальной революции и прочих нынешних художеств…

– А, все равно получилось нечто ужасное, – отмахнулась Даша. – Можешь и меня поздравить. Нынче ночью сто штук заработала в эскорте. Майор, не отвешивай челюсть до пупа, я ж не говорю, что я за них трудилась, я их просто заработала…