Предвечный трибунал: убийство Советского Союза Кофанов Алексей
День первый
Процесс пошел
Ударил гонг. Гул его тяжко прокатился по залу, заставляя вибрировать мельчайшие частички души, наводя безотчетный ужас. Несколько секунд все дрожало, затем звук не истаял, а словно впитался в стены, скамьи, тела приглашенных. Напряжение возросло.
– Прошу встать, – повелел неизвестный голос.
Публика поднялась. Сурово-величественный Судья вышел откуда-то и сел в кресло. Сбоку примостился Секретарь.
– Объявляю заседание открытым, – бесстрастно начал Судья. – Разбирается дело беспрецедентное, озаглавленное истцом как «Убийство СССР». В юридической практике случай исключительный, ибо потерпевший, по мнению большинства, не являлся лицом одушевленным. Но поскольку создание прецедентов тоже входит в наши полномочия, то дело к предварительному рассмотрению принято. Истцом выступает писатель Алексей Кофанов. Что вы можете сказать по существу дела?
Тут я обнаружил себя на кафедре. Кажется, так это называют. Тумбочка с бортиками, вроде дубовая, и я стою. А вот как я тут очутился, без понятия…
Нет, я давно хотел выступить в подобном Трибунале, поделиться наболевшим за двадцать позорных лет, виновных покарать – а может, даже исправить приключившуюся с моей Отчизной беду. Но мечтать не вредно. Что зависит от меня, русского парня из толпы? Ну или дядьки русского – это как посмотреть… Кто меня услышит? Молчи в тряпочку и терпи.
И вдруг – вот. Трибунал, кафедра. Обвиняю… Что за бред?! Как я тут оказался, черт возьми?!
Ладно. Я здесь – значит, надо действовать.
– В 1991 г-году погибла великая Де-держава, – начал я, заикаясь по неистребимой детской привычке. Соберись! Сейчас говорить надо чисто, не мямли! – Я прожил в Советском Союзе двадцать лет и успел его разглядеть. Большинство людей жило тогда не ради материальных благ, мы не были жадными. Мы верили в царство всеобщей справедливости – и приближали его по мере сил. У нас была прекрасная литература, живопись, кинематограф; наука наша если и отставала от американской, то лишь чуть-чуть. Да и многие ученые в США переехали от нас же!
Нас бесплатно лечили и учили – на высшем мировом уровне. Мы были уверены в завтрашнем дне. А наша мощь сдерживала агрессивную Америку, не давала развернуться – и за сорок лет ей удалось напасть лишь на Вьетнам. Наша страна гарантировала мир всем народам.
А потом ее убили. В 91-м она не сама распалась, ее развалили враги. Внутренние проблемы имелись, конечно, – но их можно было исправить, сохранить Державе жизнь. Лишь предательство наших вождей позволило врагу погубить СССР. Это преступление, предумышленное убийство.
Я вошел в роль обвинителей, виденных на экране. Даже фразы стал строить по-иному, и заикание пропало. Так всегда бывает, когда ты в образе.
– Вы обвиняете кого-то конкретно? – спросил Судья.
– Думаю, убийца – тот, кто возглавлял страну. Вроде это логично…
– Назовите имя ответчика.
– М… Михаил Горбачев, – выдавил я из себя. Не ждал такого поворота. Получилось, что я стукач… Внушая себе, что донос все равно безвреден, я добавил: – Только кто ж призовет его к ответу?
– Будьте любезны, распорядитесь, – велел Судья Секретарю.
Тот скользнул в черную дверь, скоро вернулся. Сердце во мне стукнуло и повисло… Но за этим ничего не последовало. Тишина затянулась, публика начала скучать и шептаться. Ноги гудели, я осторожно переминался за кафедрой и недоумевал: что значит эта нелепая пауза? Может, хотят, чтоб я отказался от своих слов и отпустил всех на покой?
Судья, казалось, дремал.
А я успел немного оглядеться. Зал огромный, стрельчатые проемы с витражами, снаружи тьма. Ночь? Или… Не будем об этом. Лучше не думать.
Пространство гулкое, кто-то кашлянул – и эхо ушло в вышину. Церковь? Вроде Нотр-Дама? Похоже: ряды скамеек, колонны-ребра, тишина благоговейная. Но почему вместо алтаря кресло Судьи? Где я?!
В противоположном от нас конце зала отворилась внушительная дверь – целый портал! – за ней мелькнули невнятные светлые вихри. Вошел некто, неразличимый в полумраке. Звук шагов выдавал обрюзгшую старость.
Он шел, постепенно выявляясь из сумрачной тени, а я боялся его узнать.
Он остановился невдалеке. Выражение его глаз под очками осталось непроницаемым, но я чувствовал, каким усилием воли он скрывает желание оглядеться. Тоже не понимает, как его сюда занесло! Действительно стар и толст, на покатом челе темнеет пятно в виде затонувшего континента.
Судья произнес лишенным эмоций голосом:
– Этот человек обвиняет вас в убийстве. Что вы можете сказать в свое оправдание?
Толстяк мельком глянул на меня и бросил презрительно:
– Это вообще кто?
Подрастерялся от стресса и ляпнул то, что плясало на языке.
– Гражданин страны, которую вы убили, – ответил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Очень паскудно я себя чувствовал – но пришлось идти до конца.
Генсек еле заметно повел плечом:
– Не понимаю, о чем он говорит.
Прозвучало это искренне. Нет, совсем искренне! Зал облегченно вздохнул. А я поразился: неужто верит в свою невиновность?! Или за годы самооправданий отрепетировал интонацию? Или… Вдруг я ошибся и оклеветал почтенного старца?!
Кольнуло, и в душу начал сочиться страх. Руки задрожали. Я прикрыл глаза и постарался себя не выдать.
Нет, я не боялся расплаты за клевету. Если я гад – отвечу! Пусть обвинят и арестуют, это снимет тревогу с души.
Не кары я испугался, а укора собственной совести.
– Предъявляли ли вам подобное обвинение раньше? – уточнил Судья для порядка, готовясь закрыть дело.
– Периодически подобные инсинуации случались, – овладев собой, ответил Горбачев в своей привычной манере. – Но они, я вам скажу, полностью безосновательны.
– Иными словами, вы отрицаете обвинение в убийстве?
– Безусловно. Хосударство распалось уследствие объективных исторических обстоятельств, у результате накопиушихся внутренних противоречий.
С детства помню его произношение: половина букв «г» звучит мягко, по-украински, а вместо многих «в» – «у». Южанин…
Генсек продолжил:
– Процесс пошел, и он был неизбежен. Моей задачей было минимизировать негативные последствия происходящего естественного распада, и я считаю, что исполнил эту миссию почти безупречно.
Кто-то робко хлопнул, его поддержали, и через секунду зал взорвался овацией.
Старец был так убедителен, что я чуть не заплакал от ощущения собственной мерзости. Как смел я покуситься на этого достойного человека! Жизнь кончена… Руки невольно прицелились хлопать в такт толпе – и вдруг меня словно толкнули. Я вспомнил. Быстро вынул блокнот и нашарил нужную страницу.
– Позвольте… – сказал я, когда овация стихла. – Вот я тут записал… Михаил… Сергеевич, в марте 1992-го в Мюнхене вы публично сказали: «Мои действия отражали рассчитанный план. Задачу мы решили: тоталитарный монстр рухнул»[1].
Зал провалился в тишину. Каждое мое дальнейшее слово звенело, как колокол в безветренном небе.
– А в ноябре 2009-го, – продолжал я, читая в блокноте, – репортер агентства Euronews спросил вас: «СССР развалился. Почему не удался ваш проект?» Вы ответили: «Я не согласен с вашим выводом, что проект не удался. Он настолько удался, что никто не способен вернуть страну назад. Так что перестройка победила»[2]. Дважды с интервалом в 17 лет вы сказали одно и то же. Простите, господин Судья, но если это не признание заранее спланированного умысла по убийству, то что это?
Я смолк, и стало совсем тихо. Лысина с отметиной заблестела, бывший президент вытер ее платком.
– Так ли это, господин Горбачев? – переспросил Судья. – Прошу вас говорить только правду: ведь факты нетрудно проверить… Произносили ли вы приписанные вам истцом слова?
– Произносил, – признался генсек после некоторой паузы. Голос его слегка дрогнул.
– Что ж. – Судья встал.
Публика невольно поднялась тоже, безо всяких понуканий.
– Я усматриваю в деле признаки состава преступления. Дело принимается в производство. Трибунал назначит Прокурора и Адвоката для подробного изучения обстоятельств. Первое слушание состоится завтра.
День второй
Факт убийства
И снова ударил гонг, будоража нервы.
– Прошу всех встать.
Теперь я оказался не на кафедре, а в зале, в первом ряду. Бывший генсек сидел у левой стены, за отдельным столом, с Адвокатом – респектабельным джентльменом в тонких очочках. За судейским же столом добавился третий персонаж: усталая женщина средних лет. Она и взяла слово:
– Разрешите представиться: я Прокурор данного процесса. В деле появился новый фигурант, обвиняемый Михаил Горбачев…
– Протестую. – Адвокат эффектно приподнял руку ладонью вперед. – Вина моего клиента не доказана, и я требую, чтобы он проходил как свидетель.
– Протест отклоняется, – возразил Судья. – Задача Трибунала в том и состоит, чтоб определить вину или невиновность подсудимого. Секретарь, ознакомьте нас с его биографией.
Жилистый длинный Секретарь раскрыл бумаги и начал читать:
– Горбачев Михаил Сергеевич, 1931 года рождения, родом из села Привольное Ставропольского края. Отец русский, мать украинка. Его дедом по матери был Пантелей Ефимович Гопкало, троцкист, арестован, выпущен в 38-м.
– Протестую, – перебил Адвокат. – Это не имеет отношения к делу!
– Протест принят. Продолжайте, Секретарь, но без лишних подробностей.
Забавно. Когда в суде кричат, что нечто не имеет отношения к делу, – значит, эта деталь самая важная… Дед – троцкист! Враг Русской Державы, западный агент. Вот они, гены! И Сталин его помиловал, чем создал во внуке чувство безнаказанности… Все-таки слишком добрым был «кровавый тиран»…
Горбачев сидел насупясь, сцепив на столе толстые пальцы. Лицо его казалось грубо вылепленной из глины маской. Некоторые старики светятся, праведно прожитые годы сияют сквозь морщинки; но тут – глина и глина…
«Вот они и добились: меня судят, – усмехнулся он. – Сколько вопили об этом… Кто ж это такие? В сраной эрэфии никто бы не посмел. Может, Гаага? Но там вообще все свои… И почему по-русски? Нет, тут что-то другое».
Ему захотелось встать, грохнуть кулаком по столу:
– Прекратите балаган! Каковы ваши полномочия? На каком основании вы меня судите? Документы предъявите, в конце концов!
Но не получилось. Что-то внутри остановило: «Сиди, Миша, не выпендривайся».
Он снял очки, протер их платком и надел. Вновь сцепил неповоротливые толстые пальцы.
Откуда я знаю мысли Горбачева, спросите вы? Ребята, я писатель. Работа у меня такая: знать, что думают люди…
– В пятнадцать лет Михаил стал помощником комбайнера, – продолжил Секретарь, – за что спустя два года получил орден Трудового Красного Знамени.
Опа! Неужто вправду орден дали в 17 лет? Тогда зря не награждали… Но даже если заслужил – столь ранняя награда могла подогреть его гордыню, комплекс превосходства создать. Не война ведь уже, юных награждали редко…
А подсудимый вспомнил себя пацаном: поле, солнце, пшеница золотая. Аж на душе потеплело. Дружно трудились, весело, и в мыслях не было рушить Союз. Но немного гордился: специалист, на комбайне работаю! Манящее слово, заграничное, нездешним веет. Come, бай. Приходи, бай. Что ж, я пришел…
– В девятнадцать лет Горбачев стал кандидатом в члены КПСС и без экзаменов поступил на юрфак МГУ.
Ага. Вот так «крепостным колхозникам» запрещали приезжать в города…
– В 1953 году женился на студентке философского факультета Раисе Максимовне Титаренко, – продолжал Секретарь. – По окончании вуза пару распределили в Ставрополь, где Михаил начал делать комсомольскую карьеру, за шесть лет поднявшись до первого секретаря крайкома. Затем перешел на партийную работу и вскоре возглавил краевой комитет КПСС.
Генсек вдруг будто сверху увидел: Сокольники, лето, духота. Они с Раисой пришли сюда, держась за руки, – юные, влюбленные. Листья чуть заметно шелестели, с них медленно капал вязкий сок.
– Искупнемся? Жарища ведь! – предложил он.
– Миш, ну чего ты… Несерьезно…
Но спустя минуту они уже плавали в пруду и смеялись. А небо заволокло, духота сгустилась, мир в напряжении застыл. Они как-то неловко столкнулись в воде – и так вышло, что обнялись. Не собирались даже…
– Рая… – сказал он тихонько. А она вдруг его поцеловала, первый раз по-настоящему. И в тот же миг над их головами с грохотом взорвалась молния![3] Будто знак с небес, будто их близость стала глобальным событием! Случайно совпало, конечно. А впрочем, кто его знает?…
Горбачев незаметно вздохнул. Если честно, он сам не понимал, как сумел прожить так долго без Раисы. Боль утраты сидела в нем всегда, порой почти исчезая, но иногда буквально сбивала с ног. Воздуха не хватало, он тяжко дышал, вынимая занозу из сердца. Все были уверены, что он ее не переживет, и сам он так думал – но годы идут, а он жив. Идут, а он жив… Перемогается кое-как, скрывая ото всех, что у него тоже есть чувства.
А временами в висок стучалась странная мысль, что эта тянущаяся многолетняя разлука – его кара. Дикая мысль. Кара за что? Что он сделал?!
…После пары лет на комбайне он никогда ничего не созидал – лишь скользил в управленческих структурах. И все у него складывалось необыкновенно легко, будто он договор с некоей силой заключил, и она вела его, огибая преграды.
Орден! Легко принят в партию! В МГУ – без экзаменов! Окончив, он ни дня юристом не работал – сразу втерся в руководящие структуры и к тридцати годам возглавил весь краевой комсомол. Не напрягаясь. Я это называю: сумел без мыла войти в анналы…
Но партийная карьера гораздо перспективнее. Что ж, комсомольский вожак перескочил туда – и в 39 лет был уже первым секретарем Ставропольского крайкома, что по советским меркам необычайно рано.
Глава крайкома (или обкома) – это удельный князь. Подчинялся он лишь Москве, да еще поди уследи за ним; а вотчина порой равнялась целой европейской стране – по размеру, обилию народа, промышленности и прочему. Власть большая.
Чем же он запомнился на этом посту? Вы удивитесь: ничем. На ставропольских фото Михал Сергеич точь-в-точь подходит под описание: «Не красавец, но и не дурной наружности, не слишком толст, не слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так чтобы слишком молод». Да, Чичиков. Никакой, стертый – только с Пятном.
Когда он возглавил Союз, журналисты рванули на его малую родину – выведать вкусненькое из прежних заслуг генсека. Но местные лишь руками разводили! О его предшественнике Федоре Кулакове пели взахлеб, его любили и помнили – а Меченый скользнул прозрачной бесформенной медузой. У него даже команда не сложилась, и в Москву он переехал один, не притащив «ставропольских» – как Брежнев привел «днепропетровских», а Путин «питерских».
Впрочем, одно землякам запомнилось: прозвище Мишка-пакет. Так его величали за склонность принимать подношения. А Раиса любила навещать торговые базы, отбирая себе лучшие товары[4].
Вращаясь в должностях, Горбачев заочно окончил второй вуз, сельскохозяйственный. Решайте сами, доверять ли этому диплому; но не хотел бы я оказаться преподом, который поставил «незачет» крупному начальнику… Однако теперь наш герой считался спецом по селу.
Краем он правил девять лет, средненько, ровненько, незаметно. Да и отличиться особо негде было: в Ставрополье ни производства крупного, ни культуры, лишь более-менее колыхалось сельское хозяйство… Нашлась, однако, дырочка, сквозь которую грядущий царь смог взлететь: в его уделе оказались Минводы – легендарный целительный курорт. Вождям страны лечиться за бугром не подобает, вот кремлевские долгожители и тянулись сюда, к Мишке-пакету в гости. А неформальное знакомство всегда крепче…
Хозяин края и тут проявил умеренность: приторно не выстилался, но преданность показал. На мелочовку всякую время не тратил, особо сблизился с председателем Совета министров А. Косыгиным и с председателем КГБ Ю. Андроповым. Его бывший начальник (а теперь секретарь ЦК) Кулаков тоже помогал, чем мог.
В июле 1978-го он помог так: внезапно умер при невыясненных обстоятельствах. Возможно, самоубийство. Или не само[5]… Освободилось место секретаря ЦК по сельскому хозяйству. И Андропов вытащил на него ставропольского князька. Зачем? Тогда никто не понял.
В стране перемещение не заметили. Но американский политолог А. Браун внезапно заявил: «Вчера в Москве произошло событие исключительной важности: на пост секретаря ЦК КПСС избран Михаил Сергеевич Горбачев»[6]. Странно, правда? Почему для Штатов карьера безликой тени «исключительно важна»? Что там о нем знали? И стал ли он уже тогда для них Горби?…
На этом посту он, как обычно, проявился никак. Ни рыба ни мясо. Офисный планктон. И тем не менее (или именно поэтому?) всего через два года, в 1980-м, его ввели в состав политбюро ЦК КПСС. Он стал одним из четырнадцати главных людей страны.
Это очень странно. Секретари ЦК обычно на этой должности и умирали, в «высшую лигу» попадали единицы. Вдобавок нашему герою исполнилось лишь 49 – а средний возраст членов политбюро перевалил за 70; эта палата старцев просто не принимала к себе юнцов! А Горбачев прошел. Чудом. Я же говорю: ощущение, что его вела некая сила. Может, даже не из этого мира…
На всякий случай поясню: Советский Союз управлялся исключительно через органы так называемой партии, КПСС. «Так называемой» – потому что вскоре после революции, году в 1919-м, она перестала быть политической партией в привычном смысле, превратилась в структуру госуправления. Структуру уникальную и по-своему мудрую.
Работала она так. Любой желающий мог в нее вступить – без блата и взяток. Нужно было лишь доказать: свое чувство коллектива (а не эгоизм), веру в грядущее царство справедливости, готовность подчиниться дисциплине. Разумно и посильно.
Привилегий рядовой член КПСС не имел, но мог начать руководящую карьеру – если имел к тому желание и природную способность. Далеко не у всех они есть, кстати. Это лишь обыватель на диване думает, будто хочет быть начальником. Получив реальную возможность управлять, он останется на диване: там спокойнее и проще.
Карьера развивалась примерно так: сначала активного коммуниста выбирали секретарем первичной организации – парторгом цеха, корабля, кафедры в институте… Эта должность не кормила, исполнялась параллельно основной работе – но человек получал начальные навыки управления.
Затем можно было перейти в райком (районный комитет) партии – и от рядового члена подняться до инструктора или секретаря. Вот это уже считалось профессией. Секретарь курировал некую часть жизни района, первый секретарь управлял всем.
Выше райкома – горком (городской) и обком (областной). Власть та же, только на большей территории. Все главы обкомов когда-то прошли через райком и горком, постепенно повышая уровень ответственности и решаемых проблем.
Еще выше – республиканский ЦК. У каждой из пятнадцати республик Союза[7] имелся собственный филиал КПСС (КП Украины, КП Армении и т. д.), первый секретарь филиала безраздельно правил республикой.
Высшим органом власти был Центральный комитет (ЦК), состоявший из нескольких сотен человек (максимально – 412). Членов ЦК выбирали делегаты партийных съездов.
Меньше десятка высших аппаратчиков становились секретарями ЦК. Каждый из них управлял некоей областью жизни страны (промышленность, сельское хозяйство, культура и т. д.), ему подчинялись соответствующие ведомства.
И уж совсем высшую касту составляло политбюро.
Существовали и нормальные государственные структуры: Советы всех уровней, министерства… Но они не имели реальных рычагов управления и решали лишь технические вопросы; а всю стратегию и тактику определяло политбюро. Впрочем, четко тут не разделить: ведь его членами были и председатель президиума Верховного Совета, и председатель Совмина, и все ключевые министры… Партийная и государственная власть своими верхушками срослись.
Чем мудра эта система? Тем, что участвовать в управлении мог каждый желающий – и каждый мог сделать максимальную карьеру. И (что крайне важно) занять высокую должность рывком не мог никто, все поднимались постепенно. А значит, учились управлять. Дело-то трудное и ответственное!
Коррупция, кумовство, землячество случались и здесь. Но лишь как исключение.
В 1982 году отмучился ветхий Брежнев, и начались перемены. Сперва взлетел старый чекист Андропов, а его любимец Горбачев стал вторым человеком. Чекист болел, его хватило лишь на 14 месяцев – однако протеже его место занять не смог: в политбюро грызлись группировки, андроповцы пока проиграли. И на трон лег полуразложившийся Черненко, не имевший ни сил, ни малейшей собственной воли. Трон в основном пребывал в Центральной клинической больнице.
Горбачева задвинули. Но ситуация стала шаткой, бесспорного лидера в элите не нашлось. Появилась возможность влиять извне. И случилось вот что: в декабре 1984-го Горбачева с Раисой позвали в Англию. (Кстати, есть мнение, что ключевые решения принимаются именно там, а не в США.)
Московский гость чаровал усердно – и «ошеломил флегматичных британцев. Горбачев то острил, то принимался спорить с членами парламента. Британцы заулыбались, когда он упомянул, что читал „Коридоры власти“ Ч. П. Сноу. Во время посещения Британского музея, где Карл Маркс работал над „Капиталом“, он пошутил, что „людям, которым не нравится Маркс, следует винить в этом Британский музей“. Он приобрел несколько костюмов у Дживса и Хока, консервативных портных на Сэвил-роу, которые шили военную форму для многих поколений королевской семьи.
Раиса серьезно относилась к покупкам. Бульварные газеты лихорадило, когда она носилась по Лондону и размахивала золотой карточкой „Америкэн экспресс“ в „Харродсе“. Она приобрела бриллиантовые серьги у Картье за 1780 долларов и пропустила запланированное посещение могилы Карла Маркса, чтобы взглянуть на королевские драгоценности в Тауэре»[8].
Тэтчер визитера одобрила, и он получил оперативную кличку Горби. Пока неизвестно, какие конкретно рычаги Железная Марго имела в политбюро, но результат последовал…
Опасным конкурентом Горбачева в борьбе за пост генсека был хозяин Ленинграда, член политбюро Григорий Романов. В 1974 году его дочь вышла замуж – и вдруг сейчас, через десять лет, поползли слухи, якобы свадьбу играли в Таврическом дворце (или в самом Эрмитаже), используя эрмитажную царскую посуду[9]. Это была наглая ложь, но почему-то «все знали» это.
Компромат типично западный. У нас бы его обвинили в отходе от марксизма-ленинизма или хотя бы в воровстве; но семейные скандалы – метод зарубежных спецслужб. Сенсацию выдал немецкий журнал Spiegel. Радио «Свобода» и «Голос Америки» статью пересказали[10].
Конкурента удалось убрать.
– После смерти К. У. Черненко в марте 1985-го Горбачев был избран генеральным секретарем ЦК КПСС. В марте 1990 года он стал также Президентом СССР, а в декабре 1991-го Советский Союз распался. Обвиняемый автоматически утратил руководящие должности, – закончил Секретарь читать биографию. – Его дальнейшая карьера Трибунал не интересует.
Судья кивнул:
– Благодарю вас. Господа, цель сегодняшнего заседания: установить, имел ли место факт предумышленного убийства. Защита уверяет, что не было убийства даже по неосторожности, что Советский Союз развалился сам. Если мы установим истинность данного утверждения, дальнейшее расследование лишается смысла. Слово предоставляется истцу.
Я поднялся на кафедру:
– Здравствуйте… Сейчас попробую сформулировать… Придя к власти, подсудимый начал сокрушительные реформы. Не спорю, проблемы имелись – как в любой стране и в любое время, – но их вполне можно было исправить, не круша социализм.
– Чушь! – выкрикнул с места Горбачев. – Система прогнила сверху донизу, лишь коренная перестройка могла ее спасти!
– Надеюсь, Трибунал установит, что это неправда, – парировал я. – А пока хочу напомнить ваши слова, Михаил Сергеевич: «Если б я не начал реформы, то царствовал бы еще лет пятнадцать»[11]. Они означают, что за вами пришел бы следующий генсек и так далее. СССР процветал бы до сих пор.
– Это было сказано в другом контексте! – сообщил подсудимый.
Я переспросил:
– В каком?
Бывший генсек не нашелся что ответить. Я продолжил:
– Вы (или те, кто вами управлял) все рассчитали точно. Вы шли плавно, без резких движений, понемногу приучая народ к развалу. Вашу вину доказать непросто, поскольку ни один ваш шаг сам по себе страну не убивал – однако все они вместе вели к одной цели. Вот ваши основные шаги: так называемая «антиалкогольная кампания», ослабление партаппарата, вывод войск из Афганистана, разрушение Берлинской стены, создание Компартии РСФСР, организация так называемого «августовского путча», беловежский сговор.
– Ну уж последние два на меня валить – это ни в какие ворота! – натужно засмеялся Горбачев.
А я упрямо повторил:
– Надеюсь, суд докажет, что и это ваших рук дело.
Адвокат поднял руку:
– Антиалкогольная кампания, вывод войск и разрушение стены – величайшие заслуги моего клиента. Ставить их ему в вину крайне неадекватно. Я требую психиатрического освидетельствования истца!
В зале засмеялись, а Судья покачал головой:
– Предложение отклоняется. Однако если обвинения останутся недоказанными, истец ответит за клевету.
Вот тут я испугался. Аж ноги ослабли. Нет, с совестью порядок, в своей правоте я уверен – но найдутся ли юридические улики? Блин, надо каждое слово обдумывать, а то сам влечу по полной…
Прокурор пришла мне на помощь:
– Пока мы считаем достаточным установить два факта: что страна сама не рушилась и что обвиняемый имел преступный умысел. Приглашается свидетель Рой Медведев.
Опаньки! С детства меня его имя забавляло. Пчелки с Винни Пухом. Ну-ка, каков он на самом деле?
Рой Медведев
Историк и бывший диссидент разочаровал: старенький, сутулый, в очках, ничего интересного… В зале появился, растерянно озираясь.
– Здравствуйте, Рой Александрович. Что вы можете сообщить о первых действиях подсудимого на посту генерального секретаря ЦК? – спросила Прокурор.
Свидетель заметил Горбачева и несколько раз изумленно моргнул.
– Вы… вот так? – спросил он невольно.
Генсек пожал плечами. А историк собрался и заговорил твердо и уверенно:
– Новый вождь начал с кадровых перестановок. Уже через месяц после избрания, на апрельском пленуме, он ввел в политбюро Егора Лигачева, Николая Рыжкова и Виктора Чебрикова.
– Людей Андропова, верно? – непонятно к чему спросила Прокурор.
– Ну… можно так сказать. Чебриков сменил его на посту председателя КГБ, а до того пятнадцать лет работал под его началом. Рыжков раньше был директором Уралмаша, Андропов его возвысил. Лигачев возглавлял Томский обком, Андропов ему тоже посодействовал. Да, если угодно, это люди Андропова.
– И как это доказывает вину моего подзащитного? – ядовито осведомился Адвокат.
– Пока никак, – ответила Прокурор. – Мы обрисовываем общую картину преступления. Продолжайте.
– Тогда же, в апреле 85-го, в Москву перевели Бориса Ельцина. Прошу заметить: он вошел в команду Горбачева сразу после его воцарения! Министром иностранных дел сделали Эдуарда Шеварднадзе, который до того был партвождем Грузии, мировой политикой не занимался и даже языков не знал. Также в ближний круг генерального секретаря вошел Анатолий Лукьянов, которого в центральный аппарат пригласил опять же Андропов. И главное: появился Александр Яковлев.
– Его называли «архитектором перестройки», – напомнил я.
Медведев возразил:
– Да, но зря. У перестройки не было никакого «архитектора», поскольку она развивалась стихийно, хаотически.
– То есть «плана развала» не было? – вмешался Адвокат. И выделил: – Мой подзащитный не собирался убивать страну, это вышло против его воли – я правильно понял?
– Правильно.
«Ни фига себе! – подумал я. – Это что за свидетель?! Он же дело рушит! Зачем Прокурор его вызвала?» А историк продолжал:
– Команда Горбачева была просто некомпетентной, неготовой к такой работе. М… в моей книге есть хорошая цитата, я бы прочел…
Секретарь невозмутимо встал и принес ему на кафедру толстую книгу в розоватом переплете.
– Откуда она у вас? – удивился свидетель. Но сосредоточился и быстро пролистал. – Вот, два советолога написали: «За решение общегосударственных задач взялись провинциалы, с малым опытом и ограниченным кругозором. У этих людей не было серьезного опыта государственной деятельности центрального уровня. У Горбачева и его команды отсутствовала какая-либо продуманная стратегия общественных преобразований. Такое поведение можно оценить лишь как безответственное и провокационное»[12].
– Халатность мой подзащитный признать готов, – быстро вставил Адвокат.
– А чем занимался лично Горбачев в начале перестройки? – спросила Прокурор.
Медведев ответил:
– Да практически ничем. Лишь говорил – необыкновенно много, часами. Этим поначалу и запомнился. Прежние генсеки читали по бумажке, еле шамкая слова, а… вы, Михаил Сергеевич, выступали легко, от себя, чем сразу понравились. Народ подумал: «О, наконец-то вождь знает, что говорит».
Подсудимый чуть улыбнулся.
– Уже в мае 85-го в одной из ваших речей мелькнули слова… – Медведев снова заглянул в книгу: – «Всем нам надо перестраиваться, всем. Надо осваивать новые подходы и понять, что другого пути у нас нет»[13].
– Прошу суд обратить на это внимание, – заметила Прокурор. – Вот умысел.
– Не умысел, а замысел, – мгновенно поправил Адвокат.
Судья повел бровью и что-то записал. А свидетель продолжил:
– Впрочем, ваши речи несли крайне мало информации. Простите, но я скорее назвал бы их болтовней… Гуляет словечко «пазл» – так вот, ваше говорение было сродни. Имелся набор штампов, структурных единиц: «новое качество роста», «стратегия ускорения», «интенсификация производства», «структурная перестройка экономики», «апрельский пленум ЦК КПСС», «эффективное управление», «лучшая организация труда» – и вы складывали их в произвольном порядке. Например: «Выработанная на апрельском пленуме стратегия ускорения неизбежно приведет к структурной перестройке экономики и лучшей организации труда». Или: «Эффективное управление интенсификацией производства гарантирует новое качество роста».
В зале заерзали, Горбачев сидел недвижно.
– Рой Александрович, верно ли, что вы лично участвовали в процессах управления? – осведомился Судья.
– Да. В марте 1989-го меня избрали народным депутатом СССР, и я заседал на съездах…
– Тех самых, которые транслировало ТВ?! – вырвалось у меня. Эти заседания сделались популярным шоу, вся страна внимала… Перед нами телезвезда?!
– Именно, – подтвердил свидетель. – А между съездами работал в парламенте. Я был и народным депутатом, и депутатом Верховного Совета.
– Хм… Не могли бы вы пояснить, в чем разница? – озадаченно попросил Судья.
– Признаться, сам не очень понимаю. Система управления тогда стала громоздкой и размытой. Это шло под лозунгом «Вся власть Советам!», как в 1917-м, что было довольно забавно – и действительно, сквозь наше голосование перетек океан вопросов. Казалось, будто власть и вправду у Советов. Однако ни у кого из нас не было парламентского опыта, время терялось впустую. Страну захлестнули проблемы, но Михаил Сергеевич сидел в президиуме, еженедельно зря теряя по 30–40 часов. Ведь Верховный Совет даже не мог принимать законы! Мы лишь предлагали их, а утверждать должен был Съезд народных депутатов в полном составе. Между тем Второй съезд наметили на декабрь 89-го, через полгода…
– Какой же смысл был в вашей работе?
– Да, боюсь, никакого… Вдобавок по традиции депутатами избирались руководители крупных учреждений. Им тоже приходилось вместо основной работы сидеть в зале и выслушивать ненужные им споры. Я много раз передавал записки и документы академику Евгению Велихову, директору Института атомной энергии имени Курчатова, от его подчиненных: «Пусть посмотрит на заседаниях. В институте мы его не видим».
– Иными словами, Советы реально не работали? – уточнила Прокурор.
– Можно так сказать.
– Как же страна управлялась?
– Практически никак. Возник коллапс власти, что и привело к распаду.
– А как страной руководили до горбачевских реформ?
– До Горбачева тоже существовала система Советов всех уровней, были и госчиновники – но они ничего не решали. Руководство осуществлялось по партийной линии, узким кругом в политбюро.
– Этот механизм работал?
– Да. Но был недемократичным.
– Но работал?
– Да.
– Спасибо. – Прокурор взяла небольшую паузу, чтобы слушатели дух перевели. И задала главный вопрос: – Стало быть, действующую, партийную систему управления подсудимый намеренно разрушил. Так?
– Протестую! – вмешался Адвокат. – О намерении свидетель не сообщал!
– Хорошо, сформулирую иначе: при Горбачеве пала действующая система управления страной, а на смену ей пришла бездействующая, декоративная?
Читать бесплатно другие книги:
