Испепеляющий ад Шейкин Аскольд

— Нам все известно…

Повторял:

— Сотрудник миссии… Сведения предназначались ей…

* * *

Дни шли за днями. Заключенных начали партиями выводить из тюрьмы. Слухи ходили разные. Одни говорили, что угоняют в Новороссийск, другие: за городом расстреливают. Могло быть то и другое.

И еще ходил слух: красные все ближе и ближе.

* * *

Утром 13 марта Шорохова тоже вывели из камеры. Он попытался заговорить с конвоирами. Отвечали, словно рубили:

— Молчать!

В тюремном дворе стояло еще с десяток арестантов, гораздо более чем он изможденных, оборванных. С ним обращались помягче. Прислушался: издалека доносятся раскаты орудийных залпов. Красные в самом деле близко.

Старший из конвоиров объявил:

— Шаг влево, шаг вправо, любое неподчинение — пуля. A — apш!..

Шорохов думал: "Если ведут на расстрел, пока будем идти по городу, надо бежать. Народа на улицах — не протолкнешься. В толпе затеряешься — шанс".

Но за стенами тюрьмы их партия сразу влилась в колонну пеших и конных казаков, обозов, солдат, экипажей с семьями военных и гражданских лиц, санитарных повозок. Значит, вели не на расстрел.

По одежде Шорохов выглядел побогаче других арестантов, был посильней, двигался легче. Это отдаляло. Ни с кем из своих сотоварищей по несчастью за время перехода он так и не сблизился.

Поздним вечером пришли в станицу Ставропольскую. Позади было двадцать пять верст. Получили по кружке воды. Еды не дали. Старшой конвоя, выстроив арестантов, размахивал наганом, кричал:

— Подохните — туда и дорога!

Загнали в сарай, наглухо заперли. Утром оказалось: три человека бежали. Старшой кричал:

— Еще хоть один уйдет, перестреляю всех!

Шорохов слушал его без страха. Вспоминал чьи-то слова: "Кто в гневе кричит, тот смешон. Кто в гневе молчит, тот страшен". Из разговоров конвоиров между собой, узнал: гонят в Туапсе. В этой же колонне отступают казаки бывшего корпуса Мамонтова. Деникин приказал никого из них на корабли не брать, в Крым не переправлять.

Довоевались. Прокляли свои и чужие.

Подобное он слышал еще во время поездки в свите атамана Букретова. Тогда, правда, речь шла о всех донских и кубанских казаках. Теперь только о мамонтовцах.

* * *

Вечером 14–го подошли к Шибановскому перевалу. Отсюда должен был начаться спуск к Черному морю. Оставалось до него тридцать пять верст. Как понимал Шорохов, отступающее воинство считало, что за перевалом ему нечего будет опасаться.

Снова валялись в каком-то сарае. Под утро выяснилось: их огромный табор окрн «зелеными». Требуют сдачи оружия. Иначе через перевал не пропустят. Простояли весь день. Вечером Шорохов сделал открытие: их арестантскую команду больше никто не охраняет. Но и за пределы табора никуда не уйдешь. Пристрелят.

Пошел бродить по лагерю. Искал съестное. Набрел на офицерский обоз. Приманило, что на морды лошадей надеты торбы. Хрупают. Сунул руку в одну из торб. Овес! Грыз его. К казакам подходить боялся.

Возле возов подобрал листовку. Забрался в кусты. Темнело. Прочитал, с трудом разбирая слова.

* * *

ОТ ДОНСКОЙ АРМИИ

"зеленым", казакам, горцам, крестьянам и рабочим Кубани и Черноморья.

Через горные ущелья, куда пошли мы, братья, искать свободу, стекаются с севера несметные толпы беженцев, трудовых казаков, крестьян и калмыков, отходит Донская казачья армия, восставшая за мир, свободу, землю против самовластия коммунистов.

Вы сами видите. Уходят в горы не богатые, не помещики и купцы, нажившие миллионы в дни народных бедствий, не гордые губернаторы, а простонародие, трудовые казаки и крестьяне со служилым, вышедшим из народа офицерством. Как и вы, мы ищем в горах последнее убежище, где спасти нашу свободу, ибо над нами, как и над вами, не может быть иной власти, кроме власти народа.

Почему же ваши вольные отряды нападают на нас? Почему вы встречаете нас как врагов, а не как родных братьев — сынов той же несчастной Матери — Родины? Между тем ничто не должно разделять нас, ибо у нас всех одни цели: мир, земля и воля, народная власть в лице Всероссийского Учредительного Собрания.

Мы зовем вас на примирение, на братский боевой союз против самодержавия всех захватчиков народной власти будь ли они цари со своими в золотых мундирах холопами, помещиками и капиталистами или комиссары с коммуной, чрезвычайками и наемными убийцами. Мы верим что с нами будет и та крестьянская Русь, которая в рядах красной армии была вовлечена в борьбу против нас. В братстве нашего оружия — залог народной победы в борьбе за хлеб, мир, землю и свободу.

Да не будет больше среди нас ни «красных», ни «белых», ни «зеленых». Вспомним, что мы только братья, дети несчастной разоренной гражданской войной Матери- Родины.

Начальник Авангарда Донской армии Генерального штаба полковник ЯСЕВИЧ.

Типография Кубанского краевого правительства.

* * *

Шорохов лежал потом на голой земле в кустах. Очень мерз, вяло думал: "… за мир, свободу, землю… не может быть иной власти, кроме власти народа… Вспомним, что мы только братья… комиссары с коммуной, чрезвычайками и наемными убийцами…" На Дону, на Кубани коммунистов всего несколько тысяч. Прочего народа — миллионная масса. Почти вся она от белой власти отвернулась, — вот в чем правда. И воззвание полковника Ясевича ничего другого не подтверждает. Передать бы его своим. Но сможет он сделать это лишь в Новороссийске. Вот только придет туда, наверно, позже, чем придут красные".

* * *

На рассвете затрещали выстрелы. Дорога через перевал была перекрыта винтовочным и пулеметным огнем. Солдаты, казаки на этот огонь не отвечали. Бесконечно шел митинг. "Долой! Долой!" — доносилось до Шорохова. От простуды, плохой еды, он ослабел, отлеживался в затишке, благо солнце грело по-летнему. Если можно не двигаться, никто не угрожает, — ничего больше не надо.

В середине дня с гор спустились представители «зеленых», судя по одежде, обычные казаки, солдаты. У их ног белые части складывали винтовки, шашки.

Теперь-то Шорохов был свободен. Оставалось пройти сотню верст до Новороссийска — горами, степью, неприютным весенним, голым от листвы лесом, выпрашивая в селениях хоть какую-то еду, сторонясь любого человека с оружием. Кто он — белый? «Зеленый»? Бандит?..

* * *

В Новороссийск Шорохов пришел 19 марта около пяти часов дня.

Еще было светло. Одолев последний перевал, увидел сотни кораблей на свинцовой морской воде, дома у подножия гор, окружающих бухту, а потом, подойдя ближе, обозы на улицах, густые людские толпы. Всматриваться в эту картину, как-то оценивать ее, силы он не имел. Любоваться снятым в аренду домом — тоже. Заметил только: крыльцо каменное, входная дверь дубовая, ополосованная железом. Удары кулака глохли в ней, как в гранитной плите. Достучался.

— Кого бог послал? — донеслось, наконец, откуда-то из глубины дома. — Кто там?

В окошке сбоку от двери показалась круглая бородатая физиономия.

— Шорохов. Новочеркасский купец. У вас был мой приказчик.

— Приказчика-то как звали?

— Макар, фамилия Скрибный.

Дверь отворилась.

Первый этаж занимал то ли бывший магазин, то ли бывший склад. По каменным широким ступеням Шорохов поднялся в жилую часть дома. Комнаты были низкие, со сводчатыми потолками. Заполняли их массивные, темные от времени дубовые столы, лавки, комоды, поставцы, буфеты, шкафы.

Хозяин дома что-то ему говорил. Шорохов повторял, не вслушиваясь:

— Спать, отец, только спать…

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ пришлось начать с посещения миссии. Делать это Шорохову не хотелось до крайности. Настораживало, что миссия, насколько он теперь понимал, так и не отозвалась на запросы следователя екатеринодарской тюрьмы. Иначе б его там такое долгое время не держали. А почему она это не сделала? С самого начала знали, что он сотрудник Агентурной разведки красных и пытались, тоже с самого начала, использовать в своих интересах?

Такая мысль теперь не покидала Шорохова.

Но иного выхода не оставалось. "Без денег ты личность беспомощная". Истина даже не купеческая и не агентская, всех сущих в этом мире. Если Евдокия его просьбу выполнила, деньги могли появиться.

Проталкиваясь сквозь толпу казаков, солдат, беженцев, протискиваясь между возами — улицы были заполнены всем этим, как и в Екатеринодаре, когда белые покидали его, — Шорохов, наконец, добрался до гостиницы «Французкая».

У входа помимо швейцара стояли два часовых в синих морских мундирах, в белых беретах, с винтовками у ноги. Шорохов произвел на них впечатление неблагоприятное: оборванец, изможден. Путь они ему преградили, но он, вполне сознавая свои права, бесцеремонно ткнул пальцем в грудь одного из них:

— Передай: "Пришел Дорофеев".

Минут через десять он был в рабочем кабинете "Федора Ивановича". Канцелярский стол, стулья у стен, на входной двери, на окнах плотные шторы. Утро. Врывается солнечный луч. Шторы предоставляют ему узкую щель. В комнате все равно очень светло.

"Федор Иванович" хмур. Шорохова встретил без малейшего удивления и какого-либо к нему интереса. Не поднимаясь со своего места за столом, подал конверт, который Евдокия увезла из Екатеринослава, сказал всего лишь:

— Ваши деньги.

— Здравствуйте, — Шорохов приложил конверт к груди. — И спасибо. Целый месяц сидел без гроша.

Ожидал вопроса: где сидел, как, почему? "Федор Иванович" не отозвался. Что было за этим? Замороченность из-за событий последнего времени?

Некоторое время они оба молчали.

Еще раз поблагодарить и уйти? Спросил:

— Господа Мануковы выехали?

Услышал:

— В ближайшие дни.

"Федор Иванович" ответил негромко и малоразборчиво. Шорохову показалось: говорит не разжимая зубы.

— Как Николай Николаевич?

— Плохо.

Опять малоразборчиво.

— Он в лазарете?

— Офицерский корпус на Навагинской улице. Но и у меня к вам вопрос.

В разговор он все же втянулся.

Шорохов ответил:

— Готов служить.

— Дом на Слепцовской улице ваша собственность?

— Аренда. С преимущественным правом купить.

— А в случае прихода красных?

— Кто сейчас это знает?

— В этом вы правы, — согласился "Федор Иванович".

Снова молчали.

Слегка поклонившись, Шорохов вышел из кабинета. Все было ясно. Про дом на Слепцовской миссия узнала из допросов в Екатеринодарской тюрьме. Тогда узнала и о сводке для Агентурной разведки, о Записи Моллера. Каким же еще мог быть их сегодняшний разговор? Чего теперь ему ждать? Пулю в затылок, как Чиликину, Буренцу, Манукову? Удара прикладом, как тому парню на станции Пологи, который качал рычаг на дрезине?

* * *

В лазарет на Навагинской улице Шорохов в этот день не пошел. Надо было прилично одеться. Чувствовать себя не таким усталым. Но прежде всего разыскать Моллера-старшего. Таможенный чиновник. Может знать в Новороссийске ли генерал Постовский, а если уехал, то куда. Притом распросы Моллера-старшего ничем нежелательным не грозили. Из-за одного этого следовало начинать розыск с него.

В таможенной конторе Моллера-старшего он обнаружил без чьей-либо помощи. Над одним из канцелярских столов возвышался длинный, узкогрудый, усатый, схожий всеми чертами лица с Генрихом Моллером человек.

— Здравствуйте, — смело обратился к нему Шорохов. — Я друг вашего брата.

— Наконец-то! — вскрикнул Моллер-старший и откинулся, хватая ртом воздух. — Хоть какая-то весточка. Мама каждый день спрашивает: "Что там поделывает крошка Генрих?"

— Не крошка, а коломенская верста, — сказал Шорохов.

— Да, — радостно подхватил Моллер-старший. — Но где он сейчас?

Шорохов не ответил. Моллер-старший восторженно продолжал:

— Но где вы с ним познакомились? Да что я! Где он теперь?

— Познакомились мы в Батайске.

— Но это совсем близко! И не может заехать? Хотя бы прислать письмо. Мне, в конце концов, что! Я сам не люблю писать письма. Наверно потому, что каждый день много пишу на службе. Но — мама!.. Младший сын. Весь свет в окошке. Он и в самом деле очень приятный, порядочный человек. Но знаете ли, он еще и прекрасный пианист. Он вам говорил? Возможно, даже играл.

— Нет.

— Поскромничал. Или не было случая. Сумасшедшая жизнь, понимаю. Но — редчайшая музыкальная память. Превосходный импровизатор. Отсюда поразительная особенность. Выучить любой иностранный язык ему ничего не стоит. Да-да! Лишь какое-то время послушать, как на нем говорят. Вы сказали: «Батайск». Батайск сейчас в руках у красных.

— Последний раз я видел Генриха Иоганновича месяца полтора назад в Екатеринодаре, — Шорохов понимал, что правды о Моллере сказать этому человеку не сможет. — Знаю, что он не так давно побывал в Лондоне, Париже, Архангельске, в Омске у адмирала Колчака, на корабле плыл мимо Индии. Словом, объехал весь свет. Да и сейчас, наверно, опять куда-то отбыл. Военная служба! Прикажут — делаешь.

— Боже мой! — Моллер-старший сиял. — Какая это нам радость. Скажу по секрету: я его похоронил. С мамой не делился, но сам каждую минуту от этого мучился. Теперь зато, значит, он будет жить долго. Если вы его снова увидите, передайте: мы бесконечно за него счастливы, как самого светлого часа ждем, когда он приедет. Сами-то вы из Ростова?

— Из Новочеркасска.

— О! У нас здесь сейчас много господ из этого города. Генерал Калиновский, атаман Богаевский. Впрочем, он отбыл на лечение за границу. А генерала Калиновского, надеюсь, вы помните. Бывший начальник штаба корпуса генерала Мамонтова. Был с ним в походе по красному тылу. Тогда он, правда, имел чин полковника. А вы по какой части служили в Новочеркасске?

— Собственное дело. Был связан с Управлением снабжений. Вел для него заготовки.

— Тогда вы и господина Ликашина знаете. Трофима Тимофеевича, надворного советника. Мы каждый день вместе ужинаем в «Норд-Осте». Собирается весь деловой мир. Желаете, можете сегодня к нам присоединиться.

Шорохов оторопело смотрел на Моллера-старшего. Одни и те же люди — в Таганроге, Новчеркасске, Новороссийске. Чем ему это грозит?

— Трофима Тимофеевича я знаю, — с осторожностью проговорил он. — В Новочеркасске не раз бывал у него.

— Обаятельный человек. Сейчас многие уезжают за границу. Таможенного чиновника этим не огорчишь. Напротив! Чем больше работы, тем ты нужнее. Осмысленней твоя жизнь. Хотя сейчас кто с нами считается? С любого иностранного судна подходят на шлюпках к берегу, как разбойники, забирают, кого хотят. Но Трофим Тимофеевич покидать Россию не собирается. Патриот. Этим он мне особенно нравится.

— Да, — с той же осторожностью подтвердил Шорохов. — Дa.

— У меня просьба, — сказал Моллер-старший. — Не откажите побывать у нас дома. Для мамы. Такая радость! Отсюда всего три квартала. Можно пройти прямо сейчас.

— Я… Я с благодарностью… Я… Но я только вчера прибыл, — Шорохов тщательно подбирал слова. — Рвусь на части. Если удастся, завтра-послезавтра зайду. Не обессудьте…

"Обманывать хороших людей, — думал он идя по набережной. — Тяжело… Если, конечно, — такая мысль вновь пришла к нему. — Если, конечно, эти господа меня не морочат. Верить или не верить? Так на каждом шагу. Вот в чем весь ужас…"

* * *

Постовский отыскался до удивления просто. Пара сотен одному, другому швейцару… В четвертой по счету гостинице — «Россия» — Шорохов узнал: генерал занимает здесь восемнадцатый номер. В данный момент их превосходительство куда-то отбыли. Адъютантов и денщиков его сейчас тоже нет. Спросил:

— Не знаешь, генерал в ближайшие дни не отплывает?

— Господ не поймешь, — ответил швейцар. — Но чемоданов они, как въехали, так и не раскрывали…

* * *

Затем был долгий вечер, долгая ночь в прекрасном каменном доме, в покоях со сводчатыми потолками, с мебелью из почерневшего от времени дуба.

* * *

Утро Шорохов начал с посещения гостиницы. У входа в генеральский номер его остановил казачий офицер:

— С кем имею честь?

— Леонтий Артамонович Шорохов. Заготовитель Управления снабжений Донской армии.

— Что еще я могу доложить генералу?

— Поручение от господина Манукова.

Офицер скрылся за дверью, ведущей в номер. Ждали. Не иначе.

Минуты через три он возвратился, пригласил следовать за собой.

В комнате, из-за плотных штор, царил полумрак. Генерал сидел у стола, боком к входу. Шорохова он встретил словами:

— Ну что же вы? Сколько можно!

Жестом он указал на стул шагах в пяти от себя. Прежде чем сесть, Шорохов оглянулся: офицер стоит за спинкой стула. Сказал:

— Господин Мануков тяжело ранен. Сейчас он тоже в Новороссийске, в лазарете.

— Мог известить. Я бы послал адъютанта. Наконец, сам посетил бы его.

— Ранение в голову. Николай Николаевич почти все время без памяти.

— Жаль. И весьма. Но в чем именно его поручение?

— Среди бумаг, которые вам оставил Константин Константинович…

Постовский прервал Шорохова:

— Не трудитесь продолжать.

Он махнул рукой. Казачий офицер вышел из комнаты. Постовский проговорил:

— Этот вопрос мной детально обсужден с господином Мануковым.

— Господин Мануков ранен.

— Уже сказал: сожалею.

— Он просил передать вам его беспокойство.

— И по какому поводу?

— В случае вашего отъезда за границу известные вам документы могут оказаться утрачены.

— Утрачены? Каким образом?

— Скажем, могут быть изъяты таможенной службой страны, куда вы пожелаете въехать.

— У казачьего генерала?

— Объявят пропагандистскими материалами, назовут параграф слбной инструкции. Вы это проверите? Сможете что-либо доказать? Отстоять свои права?

— Что же по суждению господина Манукова следует сделать?

— До его выздоровления передать документы Американской военной миссии на сохранение, либо для пересылки в другую страну по вашему выбору.

— Но где гарантия? — спросил Постовский после длительного молчания.

— Простите, чего?

— Что вы от господина Манукова.

— В данный момент — мое честное слово.

— Недостаточно.

— А что в этом смысле ваше высокопревосходительство удовлетворит?

— Официальное письмо миссии. Притом пакет будет мной опечатан. Вскрыть его в дальнейшем тоже могу только я, — Постовский встал. — И торопитесь. Вскоре я отбываю.

* * *

Выйдя из гостиницы, Шорохов едва не столкнулся с Михаилом Михайловичем. Впечатление было такое, что он его поджидал. И теперь намеренно шагнул навстречу. Мелькнула мысль: "Свернуть, будто я его не заметил. Но лучше ли это?"

А Михаил Михайлович тянул к нему руку:

— Здравствуйте, дорогулечка. Только горы не сходятся. И давно ли вы в столице Черноморской губернии? Я в ней бог знает сколько дней. Живу, конечно, не в самых роскошных апартаментах, но устроен вполне прилично. Полагаю, вы домой сейчас. Даже знаю куда: на Слепцовскую. Приятная улица. С удовольствием провожу, — подхватив Шорохова под руку, он повел его по мостовой, ловко лавируя в заполнявшей ее разнородной толпе и говоря с тихим смехом. — Чудеснейший, замечательный, но поскольку вы квартируете не в этой гостинице, значит, вы у кого-то в ней были. Если у дамы, я — пас. Для меня это тема святая. Но вы и вчера приходили сюда, не правда ли? Даже скажу: справлялись о генерале Постовском. И сегодня у него побывали. Не так ли? Два визита подряд в одно и то же место! Это приводит меня к очень важному выводу. Его от вас я не скрою. В порядке взаимности, надеюсь, вы тоже будете со мной откровенны.

Он что-то еще говорил в таком же насмешливом духе. Шорохов в смысл его слов не вникал. "В миссию самому мне с этим делом обращаться нельзя, — думал он. — Я для них, как агент больше не существую. Единственный путь: делать письмо через кого-то другого. К Постовскому пойти самому".

И далее, в продолжение всего их пути по городу, Шорохов думал об этом. Любыми путями получить бумаги, потом — в горы, к «зеленым». Обман? Есть дела, к которым такое слово не применимо.

— О-о, — пропел Михаил Михайлович. — Настоящая крепость.

Они стояли у крыльца арендованного Шороховым дома.

Вошли. За порогом входной двери Михаил Михайлович остановился:

— Простите, роднейший, но ваши покои я обследую когда-нибудь в другой раз, хотя понимаю тщеславное чувство владельца. Несколько слов, и я вас покину.

Шорохов сказал:

— Знаете, Михаил Михайлович, за что я люблю торговое дело?

— Еще бы! Вы на нем наживаетесь.

— Там всякий дельный разговор состоит из двух вопросов и одного ответа. Вопросы: "Почем? Сколько?" Ответ: "Беру — не беру". У нас с вами все время какой-то крутеж. Хотите знать, зачем я был у Постовского? Так и спросите.

— И вы ответите, мой чудеснейший?

— Отвечу: интересовался бумагами, которые генералом обещаны Николаю Николаевичу. Сам он придти за ними не может. Это я и должен был сообщить генералу.

— Молодчиночка! — воскликнул Михаил Михайлович. — И что сказал генерал? Откровенничайте до конца.

— Согласен до выздоровления Николая Николаевича, в обмен на письмо Американской миссии, передать ей эти бумаги на сохранение.

— Миссия вас уполномочила говорить об этом с генералом?

— Меня уполномочил Николай Николаевич, когда мы вместе с вами в последний раз у него были.

— Да, да, — удовлетворенно подтвердил Михаил Михайлович. — Это я помню. Вы уединялись. Но что нужно вам от меня? Что-то ведь нужно! Иначе бы вы со мной об этом не заговорили.

— Помогите в ближайший день или два получить такое письмо. Причем: письмо получаете вы, к генералу с ним иду я. Ни с кем другим он дела иметь не пожелает. И, конечно, услуга за услугу. В долгу я не останусь.

— Но вы же сами агент этой миссии.

— В этом деле я компаньон Николая Николаевича… Ваша услуга — ему. А его возможности вам прекрасно известны. В накладе не останетесь.

— Какой же вы негодяй, мой милейший, — Михаил Михайлович смотрел на Шорохова восхищенно. — Желаете заиметь письмо миссии, и чтобы она об этом не знала. Совсем как в том анекдоте, где жена говорит мужу, увидевшему, что в окно выпрыгивает любовник: "Милый, если ты меня любишь, то поверишь мне, а не своим глазам".

Неожиданно он заметался по лестнице, идущей на второй этаж. То взбегал по ней, то спускался до самого низа, к площадке, на которой стоял Шорохов. Обе руки он держал в карманах своей чиновничьей, зеленой шинели. Что там у него было? Пистолет, из которого он стрелял в Манукова? А что если и в Буринца? В Чиликина?..

Отступив к входной двери, Шорохов прислонился к ней спиной. И тут почувствовал, что снаружи в дверь колотят. Потому, может, Михаил Михайлович и метался по лестничным ступеням, что услышал это раньше его?

Не поворачиваясь спиной к Михаилу Михайловичу, Шорохов отодвинул засов. На крыльце стоял "Федор Иванович".

— Невыигрышная роль у вас, дорогушечка, — зло проговорил Михаил Михайлович. — Как и вообще в жизни. И не считайте, что сообщили мне нечто такое, о чем я прежде не знал.

Оттолкнув Шорохова, он сбежал с крыльца. Глядя ему вслед. "Федор Иванович" произнес:

— Леонтий Артамонович, вас вызывает глава миссии.

* * *

С этим человеком Шорохов встретился впервые. Лет пятидесяти, бритый, в мундире защитного цвета. Стояли они все трое у входа в его кабинет. Какое-то недолгое время генерал Хаскель смотрел на Шорохова скорей равнодушно, чем испытующе, потом по-русски обратился к "Федору Ивановичу":

— Идеальный случай. Объясните, пожалуйста.

"Федор Иванович" тронул Шорохова за локоть:

— Идемте.

— Идемте, — со вздохом согласился Шорохов.

Одолевало ощущение, что начиная с того момента, как встретил Михаила Михайловича у выхода иэ гостиницы «Россия», он совершил какую-то большую ошибку.

Они пришли в знакомый Шорохову кабинет. "Федор Иванович" сел на стул у письменного стола, Шорохов — на один из стульев у стены.

— Какое впечатление произвел на вас генерал? — спросил "Федор Иванович".

— Никакое, — ответил Шорохов.

"Федор Иванович" дернулся на своем стуле:

— Как это — никакое?

— То, что я от него услышал, он вполне мог передать через вас. Городили огород.

— Ничего вы не поняли, — "Федор Иванович" говорил обиженно. — Не взирая на все то, что мы о вас знаем, вам предстоит выполнить важное поручение. Приглашение к генералу — свидетельство высокого доверия. Потом у вас будет возможность с чистой душой утверждать, что вы выполняли очень важное личное поручение главы миссии.

Перевербовывают. Спросил:

— И в чем оно?

— Завтра в станице Хадыжинской состоится совещание генералов Шкуро, Букретова и нынешнего командира бывшего мамонтовского корпуса Писарева, — он замолчал, вопросительно глядя на Шорохова.

Чего он теперь ждал? Чтобы Шорохов в его положении разжалованного агента о чем-то распрашивал? Нет уж. Пусть продолжает.

— Вам предстоит немедленно выехать в эту Хадыжинскую. Необходимы сведения об этом совещании. Среди русских сейчас многие рвутся в Наполеоны. Но — Шкуро, Букретов, тот же Писарев? Что они реально в состоянии предпринять? Это одно. Второе: необходима аттестация бывшего командующего Кавказской армией Покровского. Месяц с небольшим назад, он от этой должности отставлен. Сейчас находится в Крыму. Есть люди, которые прочат его в вершители судеб. Но что этот бывший летчик, а теперь лихой генерал, собой представляет? Как личность, как военный и общественный деятель. Совещание начнется завтра во второй половине дня. Но путь неблизкий. Восемьдесят миль морем, шестьдесят поездом или на автомобиле. Катер вас ждет. В Хадыжинской будете приняты в качестве представителя миссии, прибывшего, чтобы на месте выяснить потребности войск в снаряжении, что вы действительно делайте. Это ваше лицо там, отсюда ваш вес. Максимум послезавтра вы будете в Новороссийске. После возвращения вас ожидает вознаграждение. Указание генерала: «Объясните», — имело ввиду и это обстоятельство.

"Все еще пытаются перевербовать, — подумал Шорохов. — Уверенность: любого только помани деньгами".

Сказал:

— Для меня это слишком большая неожиданность. Так внезапно?

— Я когда-то вам говорил: наша миссия не занимается деятельностью во вред России, — в подтверждение своих слов "Федор Иванович" раскачивался на стуле. — На примере нашего предложения в этом вы еще раз убедитесь. И подчеркну. В целях личной безопасности вам следует его принять. Суровая необходимость. Поверьте мне.

* * *

Спешили все. Команда американского парового катера. По-русски на нем не говорил ни кто, но Шорохову так и слышалось: "Давай! Давай!.." Спешили и, встретившие его на каком-то тайном, в глухой крошечной бухте, причале, казачие офицеры.

Это совпало с наступлением тех же казаков на Туапсе, с захватов его ими. Под грохот снарядных разрывов бежали к автомобилю, потом к паровозу. Вагончик, прицепленный к нему, швыряло из стороны в сторону, словно осенний лист на ветру.

Страницы: «« ... 1011121314151617 »»

Читать бесплатно другие книги:

Следователь по особо важным делам Лариса Усова была необыкновенно, безумно счастлива. Так счастлива ...
Откройте роман Ники Пеллегрино и окунитесь в волшебную атмосферу Рима 1950-х годов, насладитесь непо...
Из потайного домашнего сейфа бизнесмена Макара Сиднева пропадает ни много ни мало шестьсот тысяч евр...
Маша всегда любила Новый год за то необыкновенное ощущение чуда, которое он с собой несет, за неповт...
В книге собраны сведения о болезнях и вредителях плодовых культур, а также о химических и биологичес...
Бывший капитан отряда «Витязь» Андрей Проценко по прозвищу Филин, который служит во Французском Леги...