Долгий путь в лабиринте Насибов Александр

Саша встала. Поднялся и Кузьмич, взял ее за плечи, повел к двери. У входа она остановилась, заглянула ему в глаза. Удивительные были глаза у Кузьмича. Человек одиннадцать лет провел на каторге, хлебнул столько горя! Казалось бы, должен ожесточиться. А у него были добрые глаза, добрые и чуточку насмешливые.

— Все равно я ненавижу этого человека, — сказала Саша, берясь за ручку двери. — Пока нельзя его арестовать, согласна. Но придумать подходящий предлог и отстранить от работы — это в вашей власти!

— Теперь это достигнуто. Думаю, все прояснится, прежде чем он покинет больницу.

— Со вчерашнего дня он уже не в больнице. Настоял, чтобы перевезли домой.

— Вот как, — проговорил Кузьмич. — Я и не знал. Ну что же, это даже лучше — может приблизить развязку… Пусть к нему зайдет кто-нибудь из товарищей — табаку принесет или, скажем, яблок. Он должен почувствовать, что ничего худого не произошло, по-прежнему к нему хорошо относятся. Так надо, Саша…

Был вечер, когда Саша добралась до дому. Еще с улицы заметила, что мать не спит: сквозь ставни в ее окне пробивался лучик света.

Она отперла ключом дверь, неслышно вошла. Мать работала — делала выписки из толстого шведско-русского словаря.

Вскоре мать и дочь сидели за столом. Саша ела жареную ставриду, пила чай и слушала городские новости: в госпиталь, где работала мать, вести стекались со всей округи. Сегодня главной темой разговоров было появление в уезде новой большой банды. Ее послал атаман Григорьев, чтобы разделаться с коммунистами и Советской сластью. Утверждают, что в банде около пяти тысяч человек, есть пушки и даже аэроплан.

Внезапно мать всплеснула руками, поспешила к гардеробу, достала платье с многочисленными пуговицами и широкой бархатной полосой по подолу. Платье нашлось в сундуке со старьем, который уже много лет хранится на чердаке. Фасон, конечно, устарел, но материя еще очень хороша, и, если посидеть над платьем вечерок — кое-что переделать, у Саши будет что надеть в театр или, скажем, когда придут гости.

Саша взяла платье, прикинула на себя перед зеркалом.

— Очень недурно, — сказала мать.

Но Саша и сама видела, что платье ей к лицу.

Ей стало весело. Она быстренько взбила волосы, подцепила на вилку большой кусок ставриды и приняла позу, копируя Веру Холодную с афиши у одесского вокзала.

Мать расхохоталась. Вдруг оборвала смех и прислушалась.

— Это уже слишком! — сердито сказала она. — Твое начальство переходит всякие границы.

Теперь и Саша услышала, что на улице тарахтит автомобиль, узнала кашляющий голос старенького чекистского «панар-левассера».

За ней снова приехали.

«Панар-левассер», напрягая все силы, бежал по тряской мостовой. Шофер сообщил Саше, что Кузьмич приказал привезти ее не в здание УЧК, а в конец Арочной улицы. Там ее встретят.

Конец Арочной… Саша прикинула, что это близ пересечения с Земляной. Что же там могло быть? Скорее всего, обыск или арест в каком-нибудь доме. Но неужели два часа назад, когда она еще была на работе, Кузьмич не знал о предстоящей операции? Спокойно отпустил ее домой — а теперь вдруг такая срочность!..

И вдруг она вспомнила. Узкая улица, извивающаяся по косогору, почти на самой окраине города, — это и есть Земляная. Там, в самом ее конце, на берегу реки доживает свой век бревенчатый домишко, нынешнее пристанище четы Белявских.

Между тем автомобиль добрался до нужного перекрестка, остановился. Из темноты шагнул человек. Саша узнала знакомого сотрудника, вышла из машины. Они направились к реке.

По дороге выяснилось: ей предстоит участвовать в опознании человека, который появился в доме Белявских и, видимо, скоро должен уйти.

— И Кузьмич здесь? — спросила Саша, едва поспевая за спутником, который все ускорял шаг.

— На месте.

Луна еще не взошла. Нигде не проглядывалось ни огонька. Было безветренно, тихо. Дома, едва видные в темноте, казались мрачными, нежилыми. Будто случилась беда, все люди вокруг покинули свои жилища.

Из подворотни выскочила собака, беззвучно пересекла улицу, едва не задев идущих. Саша вздрогнула, оступилась. Она бы упала, не поддержи ее спутник.

Наконец они вышли к месту, где ждал Кузьмич. Это было возле разлапистого дерева, росшего двумя стволами, как рогатка.

— Здесь, — Кузьмич показал на калитку в деревянном заборе, видневшемся шагах в двадцати. — Гляди в оба, Саша. Может статься, узнаешь его…

Уже давно на языке у Саши вертелся вопрос: почему решили, что появившийся в доме Белявских человек скоро уйдет? Не вернее ли предположить, что тот, кто пришел ночью, останется здесь по крайней мере до утра?

Сомнения отпали, когда она увидела возле забора лошадь, запряженную в пролетку: человек, решивший обосноваться в доме на ночь, непременно завел бы лошадь во двор.

В ожидании прошло более часа.

Стало светлеть. Появилась луна. Саша знала: в эту пору луна восходит поздно, перед самым рассветом. Значит, скоро конец ночи…

Время шло. Нетерпение нарастало. Подумалось: а вдруг лошадь оставлена в качестве приманки? Чекисты напрасно ждут возле нее — объект их наблюдений давно ускользнул и всех оставил в дураках.

Еще полчаса миновало. Внезапно за изгородью в саду, в том месте, где находился дом, вспыхнула полоса света. Вспыхнула и пропала. Вероятно, отперли и вновь затворили дверь. Войти в дом никто не мог. Значит, из него вышли.

Да, вышли. Саша увидела: лошадь перестала жевать мундштук уздечки, подняла голову, прислушиваясь.

Вскоре Саша уловила шорох шагов. Вот шорох оборвался. С минуту была тишина. Потом калитка чуть скрипнула, отворяясь, и в нескольких шагах от Саши и Кузьмича возник… Борис Тулин!

Он был отчетливо виден в свете луны. Саша разглядела даже его гимнастерку с большими накладными карманами — ту самую, в которой он был, когда ехал в Харьков.

Посмотрев по сторонам, Тулин стал отвязывать лошадь. Он казался спокойным, что-то насвистывал.

И тут случилось непоправимое. Один из оперативников неловко повернулся в своем секрете, потерял равновесие. Чтобы не упасть, ухватился за торчавшую рядом ветвь. Та не выдержала, с треском обломилась.

Мгновение — и в руках Тулина оказались два револьвера. Он выстрелил на звук, метнулся в сторону, снова выстрелил и побежал к реке.

— Стой! — послышалось с берега. — Стой, буду стрелять!

Выстрелы слились в протяжный грохот.

Несколько чекистов пробежали к реке.

Появился Олесь Гроха. Кузьмич схватил его за руку:

— Займись домом!

— Есть! — Гроха устремился к калитке, откуда минуту назад вышел Борис Тулин.

Со стороны реки появилась группа людей. Двое вели Тулина, заломив ему руки за спину.

— Знаешь его? — спросил Кузьмич Сашу, когда группа приблизилась.

— Он, — сказала Саша. — Даже гимнастерку не сменил. В левом нагрудном кармане у него должна быть расческа. Любит пользоваться…

Один из чекистов отстегнул клапан кармана гимнастерки Тулина, пошарил в кармане.

— Есть, — сказал он, доставая небольшую расческу. — Коричневая…

Сотрудник положил расческу на место.

— Уведите его, — сказал Кузьмич. — Тщательно обыщите. Я скоро буду. — И продолжал, обращаясь к Саше, когда они остались одни: — Так вот, я тоже его опознал. Будь немного светлее, ты разглядела бы большую ссадину у него на лбу. Ссадину недельной давности. Будто ударился головой обо что-то твердое. Скажем, о камень. Ну, догадалась?..

— Значит, на разъезде тоже был он? — воскликнула Саша.

— В том-то и дело.

— А Лелека?

— Вот теперь дошла очередь и до него. Знаешь, кого заметили сегодня возле дома Лелекн?

— Белявского?

— Да. Пробыл у него около часа.

— Выходит, круг замкнулся, Кузьмич?

— Теперь замкнулся.

Появился оперативник и с ним двое — мужчина и женщина. Все трое вошли в калитку, которая вела к дому Белявских. Это доставили понятых.

— Вам уже тогда все было ясно, — задумчиво сказала Саша. — Поучали меня: нельзя, не положено. А сами все знали, во всем разобрались.

— Не во всем, — возразил Кузьмич. — Еще не было сообщения о визите к Лелеке врача Белявского.

— Дался вам этот визит!.. Вечно что-то скрываете от меня. Нервы мои бережете, что ли?

— Тебе и так досталось с поездкой, — мягко сказал Кузьмич. — Поглядела бы на себя, когда вернулась…

— Наверное, вы и сегодня терзались сомнениями: звать меня сюда или же дать полежать в постельке, выспаться!..

— Терзался, — усмехнулся Кузьмич, — что правда, то правда. Ну ладно, пойдем. — Он взглянул на часы. — Ордер на арест Лелеки я выписал еще вечером. Люди уже давно на месте. Скоро, думаю, привезут его. Так что еду в управление. Тебя подброшу домой.

— А можно остаться?

— Еще наговоришься с Лелекой. Отдыхай.

— Хочу поглядеть, что у Белявских.

— Как знаешь, Саша. Но лучше бы тебе поспать. Завтра много дел, надо быть в форме.

— Я останусь!..

Оказавшись в доме Белявских, Гроха вспомнил об истории с фальшивыми драгоценностями, изъятыми в свое время у этих людей. Свежа была в памяти и головомойка, устроенная ему тогда руководством УЧК. Поэтому сегодняшнее поручение — осмотреть дом, задержать и доставить в комендатуру его обитателей — Гроха расценил как шанс на реванш, действовал с особым старанием.

Гроха производил обыск, а напарник стоял у входной двери, держа под наблюдением хозяев дома. На них неотрывно глядели и понятые, стоявшие в противоположном углу комнаты. Уж они-то, городские обыватели, были наслышаны о многочисленных налетчиках, взломщиках, душителях, орудующих на улицах в ночную пору. Утверждали, что были среди бандитов и такие, что передвигались на высоченных ходулях, запросто проникая на балконы и в окна вторых этажей богатых особняков…

Сейчас понятые с любопытством и страхом разглядывали Белявских, у дома которых ЧК подняло такую стрельбу…

Между тем Гроха быстренько переворошил находившийся в комнате немногочисленный скарб — старый фибровый чемодан, еще чемодан, поменьше, большую плетеную корзину для белья, фанерный шкаф и грубые деревянные полки на стене. Теперь надо было осмотреть продавленный полосатый матрац, на котором сейчас сидели рядышком Станислав Оттович и Стефания.

Вошла Саша. Гроха обернулся на скрип двери, кивнул сотруднице. Продолжая обыск, он согнал Белявских с матраца, поставил матрац боком, потрогал ткань, где она была прибита к деревянному каркасу. При этом отовсюду стали вылезать толстые блестящие клопы, и Гроха брезгливо вытер пальцы о штаны.

Саша села на табурет, стала наблюдать. Поймав на себе испуганный взгляд Белявской, отвернулась к окну. Очень хотелось допросить Стефанию и врача, чтобы выяснить, наконец, тайну фальшивых ценностей, но она сдержалась, решив, что сделает это позже, в ЧК.

Обыск продолжался. И хотя была исследована каждая щель, а с наступлением рассвета столь же тщательно осмотрен и сад, Гроха ничего не обнаружил.

В восьмом часу утра работа была завершена, Белявских вывели на улицу.

И здесь наконец повезло чекистам!

В одном из соседних домов — стареньком деревянном строении, прилепившемся к гребню высокого обрыва, — вдруг распахнулось окно, и в нем появился ребенок. Мальчик — ему было лет десять — несколько секунд с любопытством глядел на арестованных и конвоиров, потом отпрянул от окна, будто вспомнил о чем-то. Вслед за тем из дома донеслись вопли ребенка вперемешку с сердитым женским контральто. Еще через минуту ребенок выпрыгнул из окна, а из двери выбежала мать и стала его ловить. Но мальчик уже карабкался по приставной лестнице на крышу.

Вскоре он был наверху. И тогда Саша увидела у него в руках бинокль, большой морской бинокль, очень похожий на «цейс», которого не оказалось при убитом Ящуке.

— Обожди меня, — сказала она Грохе, быстро пошла к дому.

Несколько минут спустя она держала в руках свой бинокль.

Оказалось, хозяйка этого дома купила, точнее, выменяла бинокль у «госпожи докторши» — та взяла за него два ведра картошки и кварту подсолнечного масла.

Здесь же, на улице, была наскоро допрошена Стефания Белявская. Она все подтвердила. Бинокль принадлежал их «старому другу», видимо, был куплен на барахолке. Дома бинокль лежал без дела, а им было голодно — здесь, на окраине, муж почти не практиковал, следовательно, не имелось и заработков. Тогда и было решено обменять бинокль на продукты. Белявская назвала дату, когда Тулин принес в дом бинокль. Это совпадало со временем убийства Миколы Ящука.

Когда возле жилища Белявских загремели выстрелы и послышались крики, в одном из соседних домов отворилась дверь, на пороге появился мужчина. С минуту он прислушивался, затем взял шляпу и покинул дом.

Вскоре он уже звонил у двери аптеки, звонил настойчиво, требовательно, пока не разбудил ее хозяина. Когда посетителя впустили, он снял трубку телефона, твердя, что тяжело заболел брат и надо срочно вызвать врача.

Разговор состоялся. Мужчина несколько раз повторил в трубку, что болезнь серьезная, доктор должен прибыть немедленно, иначе будет поздно. Затем он покинул аптеку — столь же стремительно, как и ворвался в нее несколькими минутами раньше.

На другом конце провода повесил трубку Константин Лелека. Он стал быстро одеваться. Света не зажигал — за домом могло быть наблюдение. На сборы ушло не много времени — саквояж, в котором имелось все необходимое, был всегда наготове.

Он бесшумно отворил окно, прислушался. Вокруг было тихо.

Под окном смутно светлел широкий карниз. По нему можно было добраться до угла дома, где имелась металлическая пожарная лестница, спуститься на задний глухой дворик и через пролом в заборе выйти на улицу уже в другом квартале…

Но Лелека недооценил председателя УЧК. Кузьмич еще неделю назад окончательно прояснил личность подпавшего под подозрение сотрудника. В те дни поступили сведения о двух телефонных номерах, связываясь с которыми Лелека никогда не пользовался своими личными телефонами — служебным или квартирным, — звонил этим абонентам из столовой, с вокзала или с почты. Установив владельцев обоих телефонов, чекисты вскоре засекли у них на квартирах появление Белявского, а затем и Бориса Тулина… Знал Кузьмич и многое другое — в частности, был информирован о пожарной лестнице в доме, где жил Лелека, и о дыре в заборе, огораживавшем задний дворик.

Лелека был взят, когда выбирался из этого двора на улицу.