Долгий путь в лабиринте Насибов Александр
— И по печатному можешь?
— По печатному легче, дедушка.
— Это ежели знаешь, что к чему. Все легко, когда знаешь… Газету мне почитаешь?
— Давай.
Из внутреннего кармана шинели пассажир извлек свернутые в трубку газетные листы. Саша расправила листы. Это была пачка номеров «Бедноты».
— Так они же старые, — сказала Саша, бегло просмотрев газеты. — Все старые.
— Как так?
— Гляди, здесь написано: «Среда, 9 апреля 1919 года». А эта за второе апреля. Впрочем, вот два майских номера. Но все равно старье. Сейчас, дедушка, сентябрь на дворе. Сентябрь, а не май.
Некоторое время старик молча смотрел на Сашу, потом взял газеты, ушел с ними в конец вагона. Вернулся огорченный, подавленный. Видимо, ходил проверять, правду ли сказала попутчица.
— Последние деньги за них отдал, — пробормотал он, бросив газеты на полку. — Ах ты, горе луковое! Что же делать теперь? Ведь и не продашь никому…
Саше стало жаль старика.
— Хотите, прочту самое интересное?
— Давай! — обрадовался пассажир. — Подряд читай, мне теперь нет разницы. — Старик взял одну из газет, пришлепнул по ней рукой. — Начинай отсюдова.
— Сперва заголовки заметок, хорошо? А потом будете выбирать, что поинтереснее.
Саша стала читать. Вся первая страница номера «Бедноты» за 9 апреля была усеяна короткими заметками. Заголовки были красноречивы: «Одесса взята», «Перекоп взят», «Овруч занят», «Сдался батальон белых», «Поделки очищаются от петлюровцев», «Восстание против Колчака», «Восстание в Либаве».
Старик сидел, склонив голову набок, прикрыв глаза. Казалось, дремлет. Но стоило Саше сделать остановку, как он встрепенулся:
— Чего остановилась?
— Перевести дух.
— Дальше давай. Есть там про заграницу?
— Найдется. Вот, например: «Румыния в красном кольце», «Демонстрация в Японии», «В Галиции разгорается…»
— Стой! — Старик тронул Сашу за рукав. — А про Германию тоже есть?
Саша прочитала:
— «В Баварии провозглашена Советская республика».
— Я тебе про Германию, а ты — Бавария!
— Бавария — часть Германии. Ну, вроде как волость, — пояснила Саша. — А зачем тебе, дед?
— В Германии, видишь, племяш мой томится. Второй год, как в плену, бедолага… Теперь там, говоришь, революция? Вроде бы как у нас?
— Сам же слышал, как я читала. Гляди, что пишут товарищу Ленину руководители Советской Баварской республики: «Бавария последовала за Россией и Венгрией. Мы верим в пришествие дня всемирного освобождения. Да здравствует интернационализм, да здравствует всемирная революция!»
Старик взял у Саши газету, приблизил к глазам, оглядел — при этом казалось, что он обнюхивает газетный лист. Бережно сложив газету, спрятал ее за пазуху.
— Все так и написано? — Он строго посмотрел на Сашу. — Не обманула старика? Ну и хорошо. Ну, слава Богу!
Торопливо крестясь, он стал собирать с койки остальные газетные листы.
Саша уже не смотрела на него. Ее внимание привлекла группа людей в соседнем отделении вагона. Сквозь щелистую перегородку были видны несколько мужчин и женщина, сгрудившиеся возле поставленного стоймя большого фанерного чемодана.
— В карты дуются, обормоты, — сказал старик, проследив направление Сашиного взгляда. — Ну, а что с них возьмешь, коли неграмотны, как вот я сам? Им бы лишь время убить, ежели выпала такая оказия, что едешь в поезде и кругом скукота…
Саша продолжала наблюдать за картежниками. Ее все больше интересовал банкомет… В сознании возник ветхий пароходик, на котором еще недавно она плыла из Одессы. Да, конечно, один из тогдашних спутников Стефании Белявской и метал сейчас банк в компании поездных картежников.
А ниточка воспоминаний все тянулась. В памяти всплыли сцены обыска на квартире Белявских, утро в ЧК, когда было обнаружено, что у пройдохи-врача вместо ценностей отобраны ничего не стоящие фальшивки, далее — загадочное убийство Григория Ревзина… Кто и зачем поднял руку на него?
Она смотрела на банкомета и ловила себя на мысли: картежник вполне мог иметь отношение ко всему тому, что заботит ее вот уже столько месяцев.
Если бы знала Саша, что именно этот человек лишил жизни старого Ящука, а теперь ехал в Харьков, чтобы совершить там второе убийство!..
Некоторое время Саша вынуждена была слушать болтовню соседа, отвечать на его многочисленные вопросы. Потом старик стал зевать. Встретившись с Сашей взглядом, виновато усмехнулся.
— Малость притомился. И то: две ночи не спавши.
— Что же вы делали по ночам?
— А поезд ловил. Вот этот самый. Уже отчаиваться стал. Думал, вот-вот Богу душу отдам.
— И отдашь, и подохнешь, старый индюк!
Реплика была подана оттуда, где играли в карты, и принадлежала женщине в рваной черной пелерине и черном грязном платке, туго стянутом под подбородком.
— Дожили! — выкрикивала она, рассматривая только что взятые карты. — Дожили, докатились до ручки: жрать нечего, надеть нечего, поезда месяцами не ходят!..
Вдруг она наклонилась к банкомету, заглянула ему в глаза:
— На банк хочу. Беру еще карту — и бью по банку. А?..
Тот шевельнул сильным плечом, достал из карманчика гимнастерки коричневую расческу, провел по волосам.
— Чего ставите?
Женщина сняла с пальца кольцо с крупным желтым камнем.
— Идет, — сказал мужчина и протянул колоду.
Прикупив карту, женщина протяжно вздохнула и стала разжигать погасшую папиросу.
Все поняли, что она взяла хорошую карту.
Теперь в центре внимания был банкомет. Игроки напряженно ждали. Но тот не спешил, тоже занялся куревом: свернул фунтик из полоски газеты, насыпал в него табаку, аккуратно примял пальцем.
— Нервы царапаешь? — свистящим шепотом сказала женщина в пелерине. — Гляди не обожгись!
Банкомет косо взглянул на нее. Ногтем поддел свою карту, лежавшую на краю чемодана. Карта подпрыгнула и перевернулась рубашкой вниз. Это был туз. Второй открылась десятка.
Все задвигались, зашумели. Только женщина сидела неподвижно. Бледная, с остановившимися глазами, она, казалось, ничего не слышала и не видела.
Победитель взял свою добычу. Проигравшая очнулась, сняла с пальца второй перстень. Но партнер покачал головой:
— Игра сделана, ставок больше нет, — продекламировал он.
И здесь он увидел Сашу.
Он почти не выдал себя — только чуть задержал руку, которой собирался ухватиться за железный кронштейн койки.
Но это не укрылось от Саши. Она поняла, что в свою очередь знакома этому человеку.
В следующую секунду произошло и вовсе неожиданное. Тулин подошел к ней, вытянул руки по швам, со стуком свел каблуки:
— Разрешите представиться: Петр Петрович, некогда бравый офицер, мечтавший стать генералиссимусом «великой и неделимой», ныне бродяга, картежник и маклер, ежели найдется, что перепродать… А кто прекрасная незнакомка?
— Меня зовут Александрой Андреевной, господин неудавшийся генералиссимус.
Тулин галантно поцеловал руку новой знакомой, надел ей на палец только что выигранное кольцо.
Вряд ли он смог бы объяснить, почему решил подойти к Саше, да еще преподнести подарок. Скорее всего, это было озорство уверенного в своем превосходстве человека.
— Спасибо, — сказала Саша, включаясь в игру. — Чем я обязана столь дорогому знаку внимания?
При этом она поправила кофточку, которая слишком уж обтягивала грудь…
Тулин сглотнул ком. Он все по-своему объяснил. Глядя на Сашу, уже вырабатывал план атаки. Ему стало весело: вдруг представил, какое будет лицо у Лелеки, когда тот узнает, что он, Тулин, запросто переспал с помощницей председателя УЧК.
Он не выдержал и расхохотался.
Поезд находился в пути вторые сутки. Тулин и Саша поддерживали знакомство, даже ели вместе. Кавалер продолжал ухаживания. Но у попутчицы оказался трудный характер. Всякий раз, когда Тулин пытался перейти границы дозволенного, его решительно ставили на место.
Время шло, а он ни на шаг не продвинулся в своих домогательствах. Пришлось признать, что новую знакомую недооценил, не может рассчитывать на легкую победу. По всем признакам, здесь уместна не кавалерийская атака, но длительная и терпеливая осада.
На очередной крупной станции Саша сошла на перрон. Как было условлено с Кузьмичом, она наведывалась во все оперативные пункты ЧК по пути следования, чтобы не пропустить информации о Пожидаеве.
Первый, кого она увидела, был Кирилл Колесень. Когда-то их семьи жили по соседству. Кирилл и Саша хотя и не дружили, но хорошо знали друг друга.
И вот встреча на станции. В черной нарядной бекеше и кожаной фуражке со звездочкой, с маузером на длинном ремне через плечо, Кирилл стоял на платформе, расставив ноги, и «ел глазами» подошедший эшелон.
«Чекист», — поняла Саша.
Кирилл было рванулся к ней, но Саша взглядом остановила его, равнодушно прошла мимо.
Умница Кирилл, он все понял, отвел глаза, даже повернулся к ней спиной.
Вскоре Саша оказалась в оперпункте. Здесь она полезла в карман за документами, но Кирилл махнул рукой:
— Знаю, все знаю. Две депеши получил, чтобы обеспечить тебе поддержку. Но Пожидаев не проезжал.
Саша попросила устроить в вагоне проверку документов, описала Тулина.
— Задержать его?
— Мне важно знать, кто он по документам, куда едет, зачем.
— Понял.
— Аккуратнее, Кирюха, чувствую — он опытный… Кстати, задашь мне какой-нибудь вопрос о брате. Я к брату еду, на побывку…
— Лады. — Колесень взглянул на часы. — Поезд вот-вот тронется. Еда у тебя есть?
Не ожидая ответа, шагнул к этажерке в углу кабинета, откинул газету, которой она была завешена. Там оказалась половина черного каравая и брус сала.
Из ящика стола был вынут сложенный вчетверо кусок желтой бязи.
— Портянка, — усмехнулся Колесень, запаковывая в материю сало и хлеб. — Только вчера выдал каптенармус, так что не сомневайся — новая!
— А спирт у тебя найдется? — вдруг сказала Саша. — Хотя бы самогон… Надо!
— Обожди.
Колесень вышел из комнаты. Вскоре вернулся с бутылкой.
— Для дела, Кирюха, — сказала Саша, пряча бутылку в ту же портянку.
Тулин встретил Сашу у лесенки вагона.
— Гуляете, барышня, — проговорил он, кося взглядом на сверток, который Саша держала под мышкой. — Ходите одна, а друзья брошены на произвол судьбы.
Они вошли в вагон.
— Хорошо бы поесть, — сказала Саша, когда поезд тронулся.
— Увы, еды кот наплакал, — вздохнул Тулин. — На сегодня еще хватит, а вот завтра…
— Хватит и на завтра. Глядите, что я раздобыла. — Саша развернула принесенный пакет.
— Боже, — пробормотал Тулин, — боже мой, какие сокровища!
Но с завтраком пришлось повременить. В вагон вошел Колесень. Два красноармейца стали у дверей.
Колесень делал свою работу легко, весело: взгляд на предъявленную бумагу, два-три вопроса ее владельцу, и он уже обращался к следующему пассажиру. Но это была кажущаяся легкость. Специалист отметил бы безошибочность действий контролера, его высокую профессиональную подготовку.
Подошла очередь Тулина. Он передал проверяющему свои документы.
— Очень хорошо, — сказал Колесень, листая их. — Значит, Киреев Петр Петрович? И следуете… — Здесь чекист прервал себя, вернул бумаги. — А куда следуете и зачем, это ваше личное дело, ежели на удостоверении правильная печать, а ордер не просрочен. Я верно толкую, гражданин Киреев?
— Вполне! — Тулин спрятал документы.
Затем проверку прошел старик — владелец пачки газет «Беднота». И вот уже Колесень обратился к Саше:
— К кому изволите ехать?.. Ага, прочитал: к брату! Ну и езжайте с Богом, если бумаги составлены правильно, — заключил он.
Неловкое движение — и часть бумаг упала. Колесень стал собирать их с пола. Саша тоже наклонилась за удостоверением.
— Паспорт у него нормальный, — шепнул Колесень.
— Хочу взглянуть на посадочный ордер!..
— Сделаю.
Колесень прошел в соседнее отделение. Оттуда донесся его голос:
— Оставаться на местах. Попрошу документы!
Саше вдруг стало одиноко, тоскливо. Захотелось лечь на койку, повернуться лицом к перегородке, забыться… Она пересилила себя, аккуратно спрятала бумаги.
— Пора и закусить, — сказала она. — Где там ваш ножик, нарежьте сала.
Тулин засуетился, достал нож, принялся хозяйничать.
— Стол хоть куда, — сказал он, критически оглядывая еду. — Но чего-то недостает…
— Понимаю. — Саша порылась в мешке, вынула длинную железную банку, стала отвинчивать крышку.
— Соль, — разочарованно сказал Тулин, заглянув в банку.
Но вот в руках у Саши оказалась бутылка. Тулин вытащил пробку, понюхал. Убедившись, что в бутылке спиртное, поднял глаза на спутницу.
— Вы колдунья и фея! — воскликнул он. — Но это не все. Не могу удержаться, чтобы не добавить: — «Plus belle que l'antres». В переводе это означает — очаровательная.
— Точнее было бы — прелестнейшая.
— Позвольте… Знаете французский?
— Немного… — Саша вздохнула, с тоской поглядела за окно. — Cuanto se tarda en llegar a Jarkov?
— Не понял… Что это за язык?
— Испанский. Я только хотела спросить: сколько времени поезд идет до Харькова?
— Попробуй не сойти с ума! — Тулин потер лоб. — Вы действительно владеете этими языками?
— Еще и немецким. А что?
Тулин дико глядел на Сашу. Хотелось крикнуть: «Образованный человек, интеллигентка, а продалась большевикам!» Но он сдержался.
— Это все мама, — продолжала Саша. — Сама учила меня. Учила и учит. Теперь настаивает, чтобы я занялась и итальянским. Даже определила срок: год и два месяца на язык. Утверждает, что дети не должны отставать от родителей.
Тулин молчал. Перед его глазами стояла газетная заметка восьмилетней давности, где живописалась драма родителей этой девушки. Выходит, лгал репортер, выставляя ту женщину чуть ли не шлюхой.
— А кто ваша мать? — осторожно спросил он.
— Фельдшерица.
— И знает несколько языков?
— Шесть.
— Вы шутите!
— Это правда.
— Но зачем ей языки? Подумать только, каких денег это стоило!
— Деньги не расходовались. Все языки мама изучила без чьей-либо помощи. Только сама! Засиживалась каждую ночь. Все уже спят, она же скорчится в кресле и торопливо выписывает слова на длинный узкий лист. Так, считает она, быстрее всего запоминается.
— Но зачем ей это?
— Не знаю. Мне кажется, она не могла иначе, вот и все.
— Ну а вы сами? Вам-то для какой надобности языки? Тоже не задумывались?
Саша засмеялась:
— Вдруг возьму да и отправлюсь в кругосветное путешествие!
Тулин плеснул самогону в кружки.
Взяв свою кружку, Саша подумала, что за все время их знакомства собеседник ни разу не поинтересовался ее профессией. Сдержанность воспитанного человека? Нет, интеллигентности в нем маловато. Выглядит этаким волокитой, прожигателем жизни…
Эшелон стал тормозить. Донесся протяжный гудок паровоза. Поезд приближался к очередной станции.
Здесь вновь состоялась проверка документов.
Один из контролеров взял бумаги Тулина, стал примериваться, куда бы присесть. Саша передвинулась в конец койки. Чекист сел и развернул посадочный ордер, держа его так, чтобы Саша видела документ.
Это была ошибка: Тулин все заметил.
Еще при предыдущей проверке ему показалось, что контролер и девица обменялись быстрыми взглядами. Тогда это не встревожило: мало ли какие дела могли быть у чекистов!.. Но теперь выяснилось, что объект их внимания он сам, Тулин!
У него вспотели ладони, задергалась жилка в уголке глаза. То был страх. Но он быстро взял себя в руки. Судя по всему, опасность не столь велика. Сам виноват — вел себя легкомысленно, был развязен. Вот и насторожил спутницу. Поэтому и проверка — девица решила прояснить личность нового знакомого.
Контролеры ушли из вагона. Вскоре поезд тронулся.
— Что-то вы задумались, — сказала Саша. — Этакая меланхолическая отрешенность от всего земного. И водка недопита…
Тулин порывисто встал с койки, взял кружку, склонился в шутливом поклоне:
— Мадемуазель!
— Ну вот, совсем другое дело, — улыбнулась Саша и тоже подняла кружку.
— Ваше здоровье! — сказал Тулин и выпил.
ВОСЬМАЯ ГЛАВА
Саша сидела в кабинете Кузьмича и рассказывала о трагических событиях в Харькове, свидетельницей и участницей которых она оказалась. Все то, что произошло во время ее командировки, было подробно изложено в рапорте руководству УЧК, но Кузьмич задавал новые и новые вопросы. Он хотел знать все подробности происшествия.
Было около полуночи. Сотрудники разошлись. Полчаса назад по коридору простучали шаги коменданта, проверявшего опустевшее здание. От усталости Саша едва сидела на стуле. Вдобавок разболелась голова. Но она рассказывала медленно и подробно, стараясь не упустить ни единой мелочи.
— Киреев, — протянул Кузьмич, когда Саша сделала остановку, чтобы выпить воды. — Киреев Петр Петрович… Говоришь, рассталась с ним на перроне? А когда поезд прибыл в Харьков?
— В двенадцатом часу ночи… Я хотела обратиться к транспортным оперативникам, чтобы его задержали. Но у меня ведь были только догадки, предположения. Ни одного факта!.. Он ушел. Даже не предложил проводить, хотя еще накануне настойчиво поучал меня: «По ночам в Харькове неспокойно, берегитесь, не ходите одна…» Может, я сама должна была арестовать его?
— И слава Богу, что не попыталась… Представляю себе: ночь, темнота, суматоха в переполненном вокзальном помещении — торопятся и кричат сотни мешочников, спекулянтов. И в этом хаосе некая девица наставляет пистолетик на здоровенного решительного мужика!.. Да он растерзал бы тебя! Таким, как он, в случае ареста терять нечего.
— Я все ломаю голову над тем, что же его насторожило, заставило изменить линию поведения?..
— Видимо, наследил один из контролеров… Ну, хватит. Рассказывай дальше. Итак, ты осталась одна. Что произошло потом?
— Устроилась в зале ожидания. Утром привела себя в порядок, пошла искать госпиталь. Следовало бы направиться туда на рассвете. Я же лишь часам к девяти добралась до места. Вот и получилось, что он успел раньше…
— Повтори свою беседу с дежурным врачом.
— Это была женщина лет сорока. Толстуха, пальцы в перстнях, на шее фальшивый жемчуг — каждая бусина с вишню… Как напустится на меня! Крик на всю приемную. Я стою, слушаю, а она все сыплет. Раннее, мол, утро, больные только проснулись, а к Пожидаеву уже второй посетитель. И каждый твердит, что у него срочное дело. А для дел, хоть самых сверхсрочных, есть вечерние часы, как распорядился господин главный врач… Слушаю, а у самой спина похолодела от предчувствия беды. Прервала ее, спрашиваю, где Пожидаев. В ответ снова крик, топание ногами. Не выдержала я, сунула ей в глаза свой мандат, схватила за плечи, трясу. Она перепугалась, рукой показывает за окно. Я туда. Захара нашла в дальнем углу сада, в кустарнике. Он еще дышал.
Кузьмич взял со стола большой складной нож с шероховатой роговой рукояткой, раскрыл его. При этом резко щелкнул фиксатор лезвия.
— Серьезный ножик, — сказал он. — Такие бывают у матросов: табак резать, консервы вскрывать, палубу скоблить — на все годится. А при случае — оружие… Куда он ударил?
— Слева, косо, под восьмое ребро. Медицинский эксперт сказал: удар профессионала.
— Вот и Ящук был убит ударом под ребро.
— И нож тоже был оставлен в ране. Да вы помните.
— Почерк один, верно.
— А почему не убрали нож? Ведь улика!
— Мало ли… Убийца мог рассуждать так: выдернешь нож — брызнет кровь, зальет руки, одежду; это улика пострашнее, чем оставленное оружие… Так-таки никто и не видел преступника?
Саша покачала головой.
— Повтори эпизод с мальчиком.
— Он появился в госпитале в начале девятого утра. Сказал, что ищет «больного Захара Пожидаева». В руках держал кулек и записку. Объяснил той самой дежурной врачихе: приехал дружок Пожидаева, знает, что по утрам посетителей не пускают, потому просит передать гостинец и записку… Передачи с едой поощряются: продукты, которые приносят больным родственники и знакомые — хорошее подспорье к скудному госпитальному пайку… Санитарка взяла кулек и записку, поднялась в палату. А через несколько минут на лестнице появился сам Пожидаев. Радостно размахивает запиской. Еще бы: фронтовой друг объявился, ждет здесь, в саду…
— Да, дела. Как же мальчишку-то упустили? — сказал Кузьмич после паузы.
— А он, я думаю, как отдал санитарке кулек и записку, так сразу и исчез. Чего ему было оставаться в госпитале? Нет, он вернулся к «фронтовику», получил, сколько было обещано, и — на рынок или в синематограф.
— Там и следовало искать.
— Искали. И записку искали. Я весь сад на коленях облазила, не нашла.
— Успел забрать ее у убитого… Что ж, умен, ничего не скажешь…
— Да уж, не глуп.
— Полагаешь, это он, твой знакомец?
— Больше некому.
— Не спеши. Давай снова проглядим, как все развивалось. Приехав из Одессы, ты доложила о гибели Ревзина и о бандитах, странным образом осведомленных о портфеле с драгоценностями. Мы начали расследование. По одной из версий, Григория Ревзина убил предатель, проникший к нам в аппарат. Проверяем версию, вызываем людей, опрашиваем. Расследование уже не секрет для сотрудников, хотя никто не знает о его истинной цели.
— Не знает или делает вид, что не знает.
— Поправка принимается. — Кузьмич продолжал: — Вдруг появляется Микола Ящук со своим сообщением. И этой же ночью его убивают. Тогда ты спешно едешь к Пожидаеву, но все равно мы опаздываем… Какие выводы напрашиваются в дополнение к той бесспорной истине, что мы имеем дело с сильным врагом? Первое — этими двумя убийствами противник невольно подтвердил нашу версию о предателе в аппарате УЧК. Второй вывод — предатель действует не один. Во время твоей поездки в Харьков все остальные сотрудники были на месте. Тем не менее Пожидаева убили. Значит, существует организация… Далее, этот наш противник высоко ценим своими шефами. Доказательства? Изволь. Агента отзывают, если ему грозит провал. Исключения бывают лишь в случае, если агент занят важной работой и ее нельзя прервать. В этих обстоятельствах стараются обезопасить агента…
— Убрать тех, от кого исходит опасность?
— Вот именно.
— Я все больше склоняюсь к мысли, что надо арестовать Лелеку.
Кузьмич задумчиво посмотрел на Сашу.
— Недавно была у меня беседа с Олесем Грохой, — проговорил он после паузы. — Парень рассказывал, как однажды ты рявкнула на него, когда при общении с арестованным он не сдержался, пустил в ход руки. Между прочим, с большим уважением говорил о тебе… Ты что, теперь уже не такая? Изменилась за год, проповедуешь то, что раньше сама же осуждала? Можно ли не считаться с законом? Сегодня нарушишь закон, так сказать имея лучшие намерения. Допустим даже, попадешь в точку: арестуешь и накажешь истинного преступника. Но завтра твой «опыт» самоуправства применят другие — и отнюдь не к врагам. Да, не к врагам, потому что существуют и, к сожалению, еще долго будут существовать алчность, мстительность, жажда расправы, власти… Понимаешь, как это опасно — переступить закон даже в мелочи?
Саша кивнула.
— Ну вот и хорошо. — Кузьмич сжал руку в кулак, стукнул по столбу. — Нужны факты, доказательства виновности Константина Лелеки. Думай, как раздобыть их.
Вошел шифровальщик, положил на стол бланк с телеграммой.
— По твоей части, — сказал Кузьмич, просмотрев сообщение. — Нашли того мальчишку.
Саша взяла телеграмму. Из Харькова уведомляли, при каких обстоятельствах был разыскан ребенок, ставший невольным пособником убийцы. Далее следовало описание внешности человека, вызвавшего в сад госпиталя Захара Пожидаева. Словесный портрет был составлен мальчиком.
Читать бесплатно другие книги:
