Охота на пиранью Бушков Александр
Мазур не особенно беспокоился: ветра нет, пылающие головешки через реку не перелетят. Можно отсидеться. И тут же послышался Ольгин голос:
– Что, будем сидеть?
– Ага, – сказал он, не сводя глаз с того берега. – Сюда, похоже, не перекинется, скоро прогорит... А если и перекинется, нам тем более нужно тут сидеть – чуть что, в речку полезем, не будет другого выхода...
Однако в реку лезть не пришлось – пожар, распространившийся на том берегу, насколько хватало взгляда, помаленьку утихал. Еще горела кора на лиственницах, кое-где великанскими свечами пылали высохшие, мертвые деревья и повсюду стелился дым, но огонь, упершись в речку, потерял разбег, неторопливо дожирал добычу и наполеоновских планов определенно не питал.
Вика молча тронула его за локоть, показала назад – там, метрах в ста от реки, лежал марал, видно было, как тяжело ходят бока. Он не мог не заметить людей, но усталость, сдается, пересилила.
– А... – великодушно махнул рукой Мазур. Наконец-то отцепил от пояса тяжеленного зайца, хозяйственно положил рядом. – Пусть живет, рогатый, не до него...
И подумал: «Интересно, отчего полыхнуло? Может, Прохору пришла в голову та же идея – поджарить немножко везучих беглецов из охотничьего рая? Или доктор постарался? То ли по оплошности не справился с костром, то ли...» Точно, Мазур при нем как-то обсуждал эту задумку, насчет пожара, аккурат за сутки до того, как сучий эскулап решил отколоться... «А в принципе, какая разница? Главное, ноги унесли. Обходить стороной пожарище не стоит и пытаться – кто знает, насколько широко раскинулось? Придется подождать пару-тройку часов и переть напрямик, огонь на глазах утихает, оставшись без пищи...»
На том берегу стелился над землей белесоватый дым. Марал наконец поднялся, постоял на широко расставленных ногах и, не оглянувшись на людей, побрел в тайгу. Мазур тщательно проверил автомат и убедившись, что вода в него не попала, сказал:
– Ну, пора подвести итоги?
Оказалось, у них осталась одна фляга из трех, а невеликий запас барсучатины пропал весь. Мазур своих амазонок ругать не стал – тут не до мелочей. Он сам лишился початой коробки спичек и початой сигаретной пачки – все размокло в воде, а из десятка торчавших за поясом стрел сломались четыре. И тетиву лука теперь придется долго сушить. Осталась коробка спичек, сбереженная сухой благодаря двум презервативам и запечатанная пачка сигарет. Ну, и ножи, конечно. И барсучьи шкуры, тоже нуждавшиеся в сушке. Цифирки на табло Ольгиных электронных часов превратились в загадочные иероглифы, за пластиковым окошечком переливалась вода.
– Ничего, – ободряюще похлопал ее по плечу Мазур. – Ну на кой нам тут часы, если солнышко есть... Зато иголки-нитки уцелели. И леска с крючками, рыбный день объявлять, можно. И золота навалом – свой золотой запас, как у приличного государства... Это ж не жизнь, а малина! Сейчас костерчик разведу, обутку будем сушить...
...Мазур, едва переправившись на погорелый берег, задал ударные темпы марша. Он боялся, что пожарище окажется вовсе уж необозримым и ночевать придется посреди пепла, – не то чтобы боялся, просто это было бы чертовски неуютно. Его настроение легко передалось амазонкам, летели как на крыльях. Вокруг раскинулся словно бы инопланетный пейзаж, угрюмый, зловещий, угнетающий. Повсюду – лишь черное и серое. Черные опаленные столбы, прямые, покосившиеся, рухнувшие, черная земля, серый пушистый пепел... От него першило в глотке, при каждом шаге взметались невесомые облачка. До сих пор кое-где дотлевало и дымило. Ничего живого. Мертвый мир. Лунная поверхность. Возьмись охотнички выслеживать их с воздуха – засекут без особого труда, за ними тянется приметная борозда... Но не было другого выхода. Взобравшись на полысевшую сопку, черно-белую, как все вокруг, Мазур убедился, что поступил правильно, – пожар шел чересчур уж широкой полосой, вдали, позади, по обеим сторонам еще виднелся стелющийся к небу дым, там огонь пока что не встретил препятствий...
Не было бы счастья, да несчастье помогло – наткнувшись на обгоревшую маралью тушу, придавленную рухнувшим деревом, Мазур откромсал несколько приличных кусков вполне подходящего мяса. А в другом месте нарвал с упавшего кедра полдюжины шишек – они изрядно обгорели, но молодой орех в пищу годился.
Конечно, время по солнцу можно было определять лишь приблизительно. Но часа четыре они по черно-серому инопланетному миру отшагали, это точно. Потом потянулись каменистые скалы, уже без следов пожара, а за ними – нетронутая тайга, за которую как раз опускалось солнце. Никто и не думал, что сможет испытать столь бурную радость при виде самой обычной чащобы – из-за того как раз, что она была обычная, живая, что в ней пахло хвоей и смолой, а на деревьях посвистывали бурундуки, шебаршили белки...
Все приободрились. Мазур даже замурлыкал неофициальный гимн своей группы:
Эй, моряк, ты слишком долго плавал,
я тебя успела позабыть.
Мне теперь морской по нраву дьявол,
его хочу любить...
Хотя ландшафт для пения и не особо подходящий – пологий склон, заросший низким, стелющимся багульником, цеплявшимся за ноги, словно противодиверсионные стальные силки, какими окружают иные объекты. Даже Мазур пару раз чуть не пропахал землю носом, что уж говорить о женщинах.
– Ничего, – громко поощрил он подчиненных. – Скоро и на привал можно будет, мы и так сегодня отдыхали черт-те сколько...
И вновь забубнил под нос:
Нам бы, нам бы, нам бы – всем на дно,
там бы, там бы, там бы пить вино.
Там, под океаном, трезвым или пьяным...
Впереди послышался такой крик боли, что он оцепенел на миг, первым делом схватился за автомат, но тут же опомнился, высоко подпрыгивая над переплетенными кустами, кинулся вниз, обогнал Ольгу. Перескочил через поваленное дерево, ища взглядом Вику, – только что шагала впереди всех и словно сквозь землю провалилась...
Его спас лишь отточенный рефлекс – едва почувствовав, что потерял равновесие и падает, собрался в комок, перевернулся через голову по всем правилам, пребольно ушиб плечо, тут же вскочил, обернулся, перекрывая громкие стоны Вики, крикнул Ольге, уже вплотную подошедшей к дереву:
– Стоять!!! Осторожно!!!
Положил автомат, нагнулся над Викой – она каталась по земле, схватившись обеими руками за левую ногу у колена, стонала вовсе уж непереносимо, по-звериному. Придавив ладонями плечи, заставил замереть, глядя в искаженное болью, неузнаваемое лицо, выговорил как мог ласковее:
– Не шевелись, лежи, только больнее будет... Ну, успокойся, сейчас пройдет...
Глянул вверх – действительно, западня... Сразу за толстым поваленным стволом – небольшая, но довольно глубокая яма с бугристыми каменными стенками, прикрытая кустарником, пока не подойдешь вплотную, не разглядишь, очень уж лихо Вика перемахнула, провалилась по пояс, на камень...
Перевалившись животом через ствол, осторожно спустилась Ольга. Вика не шевелилась, закрыв глаза, охая, – сгоряча еще успела выползти из ямы, тут и свалилась...
– Милая, не шевелись... – сказал Мазур насколько мог убедительнее. – Больно?
– Ой, мама... – она дернулась, захлебнулась криком.
Мазур придержал за плечи, уговаривая, утешая. Он еще не мог понять, насколько серьезна травма, но видел, что ступня неестественно вывернута. Сердце захолонуло, он мысленно воззвал неизвестно к кому: «Только бы не перелом! Это ж конец...»
Глаза у нее закатывались, лицо вмиг покрылось испариной. Вынув нож, Мазур, как мог осторожнее разрезал штанину от низа к колену – получилось ловко, как встарь. Вика почти и не кричала. Крови нет, но от этого не легче, наоборот, вовсе даже наоборот...
Он не хотел верить, но вокруг был не сон, а доподлинная жизнь... Чтобы окончательно увериться, Мазур самым деликатнейшим образом прикоснулся кончиками пальцев – но и от легкого касания Вика издала звериный вопль, дернулась...
Казалось, он мгновенно постарел от навалившегося на плечи невидимого, тяжкого груза. Хрипло выдохнул:
– Полежи, не шевелись... – неверными движениями достал пачку сигарет, зажег одну и сунул ей в рот. – Пару затяжек – и легче станет, верно тебе говорю...
Ольга, растерянно глядя, сидела рядом на корточках. «Она ничего еще не поняла, – панически пронеслось в голове у Мазура, – может, оно и к лучшему... Бог ты мой! – мысленно взвыл он. – Ну зачем мне еще и это?! Ну сделайте вы как-нибудь, чтобы все вернулось назад на пять минут, душу берите, что ли!!!»
Если его и слышал кто п о с т о р о н н и й, не отреагировал никак. Время не вернулось – медленно ползло дальше из прошлого в будущее, как ему и положено. Вика – волосы на висках слиплись от горячечного пота – глотала дым, стараясь шевелить только рукой, замерев, как статуя.
– Что? – прошептала она, отыскав Мазура замутненными от боли глазами.
– Ерунда, – сказал он, найдя в себе силы искривить лицо в достаточно убедительной, судя по ее взгляду, улыбке. – Вывих паршивый, только и делов. Полежи спокойно, сейчас начнем тебя лечить...
Врал, как сивый мерин. Это был классический закрытый перелом, п о л н ы й. Каким-то чудом осколки кости не пробили кожу, только и всего. Ошибиться он не мог.
Конец. Идти им еще неделю, как минимум. Даже если он наложит шину – у него это неплохо получалось, учен, – даже если поволочет Вику на себе с предельной осторожностью, дорога превратится в ад. Она будет кричать от малейшего толчка, а он будет тащиться с черепашьей скоростью, не говоря уж о вполне возможном болевом шоке, от которого запросто остановится сердце и у тренированного мужика, поставь его в такие условия. И заражение крови – это как пить дать, нога уже нехорошо отекает, там порваны кровеносные сосуды, мышцы... А ведь нужно учитывать возможную погоню и то, что при выходе из тайги за ними начнут охотиться люди Прохора. Если случится чудо, через месяц они доползут до дальних подступов к Пижману. Листва уже желтеет, скоро могут начаться затяжные осенние дожди, дичина попрячется...
Мазур физически ощущал, как на горле у него стискиваются ледяные пальцы, – что хуже всего, те же пальцы душили сейчас и Ольгу, осторожно гладившую Вику по щеке, ни о чем и не подозревавшую. Мозг лихорадочно перебирал варианты, но все они, какой ни возьми, приводили в тупик. К простой и предельно ясной истине.
Если они о б р е м е н я т себя Викой – гибель всем троим. Девяносто девять шансов из ста за такой именно исход. Никакой ошибки. Слишком долго его учили, слишком хорошие учителя были и слишком долго применял знания на практике, чтобы не ошибиться и теперь...
И такой р а з в я з к е его тоже учили. В отличие от множества обыкновенных людей Мазур обучен был незатейливой и жестокой математике, где уравнение звучало пугающе просто: «Или один, или все».
Претворять его в жизнь случалось лишь единожды, но капитан Никанович был свой, все прекрасно понимал и сам поступил бы с любым из них точно так же, как они поступили с ним, когда капитан словил пулю в живот на иной географической широте, под другими звездами даже... И Мазур надеялся тогда, что такого не повторится. Все они надеялись.
Он сидел, свесив руки меж колен, закрыв глаза, но и с опущенными веками явственно видел Ольгу, единственную и любимую, которую поклялся беречь от всех опасностей еще в те времена, когда решительно не представлял эти опасности.
Все ясно и просто, как постановка шрайг-мины на двадцатиметровой глубине. Только не думать, ни о чем не думать...
– Глупости, – сказал он, выпрямляясь. – Вывих лечится до смешного просто... Оля, держи ножичек, мотай на склон в темпе и срежь палку. Молодое деревце выбери. Вот такой длины, – он показал разведенными ладонями. – И чтобы с рогулькой, непременно с хорошей крепкой рогулькой. И толщиной с твое запястье. Желательно без больших сучков, – он старательно отвлекал внимание обеих массой точных деталей. – Хорошо запомнила? Повторить?
– Не надо, – она прямо-таки выхватила у него нож с роговой ручкой и кинулась в тайгу.
Мазур обреченно посмотрел ей вслед. Стиснул зубы – из глотки так и рвался звериный вой. Нагнулся. Вика, тяжело дыша, встретила его взгляд, глядя с такой доверчивостью, что у него что-то неповторимо и навсегда сломалось в душе.
Он молниеносно нанес удар – обеими руками по сонным артериям. И знал, что она не успела ни о чем догадаться. В такой ситуации никто не успел бы догадаться, на то прием и рассчитан. Прикованный непонятной силой, он не отводил взгляда.
Ее лицо ничуть не изменилось, просто стало д р у г и м. В мгновение ока что-то исчезло из глаз, следующего вздоха не последовало. Вика лежала, глядя в небо, но ее здесь уже не было, она ушла.
Сколько прошло времени, он не знал. Очнулся, услышал за спиной Ольгины торопливые шаги. Поднял голову и даже смог встретить ее взгляд. Тяжело выговаривая слова, словно силился совладать с чужим, незнакомым языком, произнес:
– Болевой шок. Сердце остановилось. Я такого в жизни уже насмотрелся...
Ольга выпустила бесполезную палку – надлежащей толщины, с рогулькой, рванулась к мертвой, упала на колени:
– Ну так сделай что-нибудь! Что ты сидишь?!
Повернула к нему испуганное лицо. Неким прозрением Мазур понял, откуда этот страх: она ничего не знала, но боялась д о г а д а т ь с я. Чтобы сбить ее с этой дорожки, он рывком встал, распорядился:
– Голову ей держи... так...
Эта жуткая комедия продолжалась бесконечно долго – Мазур старательно, не допуская ни малейшей фальши, притворялся, будто делает искусственное дыхание по всем правилам. Да не притворялся, если прикинуть, в самом деле проделал на три круга все необходимые манипуляции. И был момент, когда его прошил дикий, безотчетный страх: что, если у него дрогнула рука, удары оказались неточны, сейчас Вика откроет глаза, все вспомнит и п о ж а л у е т с я...
И еще был миг, когда он ощутил лютую ненависть к Ольге, потому что из-за нее пришлось через такое пройти. Но это столь же молниеносно схлынуло – и страх, и ненависть. Осталась тупая усталость да еще ощущение надлома в душе.
Он старательно прощупал ногу, уже остывающую. И убедился, что был прав: кость полностью переломилась. Долго повторял про себя: гангрена была неизбежна, неизбежна, неизбежна... Потом перескочил какой-то порог, за которым все переживания отсекаются, – есть в мозгу такой предохранитель...
Ольга долго плакала над мертвой – не только о ней, обо в с е м сразу, думал Мазур, угрюмо сидя поодаль. Еще один предохранитель. Или клапан. Когда не смог больше этого плача выносить, отошел, разыскал подходящее место и принялся рыть обоими ножами неглубокую могилу, чтобы хоть что-то для нее сделать, своей самой неожиданной женщины и самой мимолетной.
В какой-то миг, толчком, вспомнил: т р е т и й пожар. И не удивился, ничто не ворохнулось в душе, вяло подумал, что нужно было тогда пристрелить чертова шамана. Прямо на базаре. В те суматошные дни и не такое с рук сходило. Майор Нуруддин, местный, а значит, верующий и в официального тамошнего бога, и во все древнее, потаенное, так и говорил неделей раньше – если убить колдуна, предсказания не сбудутся, неважно, хорошие или плохие...
Не было никакой дощечки с надписью, конечно, – чем бы он смог писать? Отхватил полоску синтетической ткани, связал маленький крестик из двух прямых сучков, вогнал в рыхлую землю – вот и все. У многих не было и этого.
Двое ушли в вечернюю тайгу.
Глава семнадцатая
Цивилизация по-таежному
«По тайге шагали двое – все-таки шагали, а не брели. Так что ничего еще не потеряно, – заключал про себя Мазур философски. – Вот когда будешь б р е с т и – открывай кингстоны...»
Вид у обоих был такой, что мимолетный городской турист мог и врать потом о встрече со «снежным человеком». Сначала извозились, угодив по пояс в заболоченное озеро – хорошо еще, Мазур вовремя сыграл тревогу. Потом, когда перевалили за горбатые хребты, долго тянулись обширные пространства густого мелколесья, и заросли карликовой березы драли хлипкую синтетическую одежду так, как не ухитриться и своре предварительно сговорившихся диких кошек. От запаса ниток не осталось и трети – всякий привал Мазур начинал со старательной штопки (временами перепоручая это Ольге, чтобы и у нее было занятие, отвлекавшее от упаднических мыслей). Пожалуй, сейчас их уже не заметили бы издалека – и костюмы, и куртка потеряли первоначальный цвет из-за въевшейся грязи и пыли и уже не болтались мешковато, а сидели почти в облипочку – бесчисленные заштопанные места превращали одежду в подобие шагреневой кожи. Вдобавок Ольга щеголяла в сюрреалистической одежке, бравшей начало из каменного века, – на ней красовалась безрукавка до колен, из оленьей шкуры, шерстью внутрь, с двумя грубо прорезанными дырками для рук, вместо завязок схваченная оленьими жилами. Собственно, ради этой безрукавки олень и расстался с жизнью – ночи становились все холоднее, лапник не выручал, нужно было срочно что-то соображать. Шкура была выделана скверно, наспех, коробилась и воняла, но на такие мелочи оба уже не обращали внимания, нюх притупился, и можно было только гадать, на двадцать метров от странников смердит или же на десять. Этими же сырыми жилами Мазур, как умел, стянул и подошвы кроссовок, начавших понемногу распадаться. Он уже давно предупредил Ольгу, чтобы готовилась переходить на первобытную обувь из кусков шкуры. Впрочем, вынесла бы и это – ступни у нее, после первых потертостей залеченные паутиной и смолой, надежно покрылись жесткой сплошной мозолью, чему она уже не ужасалась. В подобном странствии слово «ужасаться» как-то незаметно теряет смысл, потому что не возникает обозначаемых им чувств.
Хуже всего была сухомятка. Мазур попытался однажды, убив несколько часов на изготовление некоего подобия кастрюли из лиственничного чурбачка, вскипятить в ней подобие супа, но «посуда», как он ни старался, прогорела прежде, чем вода закипела. Единственная польза была в том, что удалось вымыть Ольге волосы теплой водой.
Ели все, что попадалось на пути и неосмотрительно подставилось под стрелу, камень или пулю. Полтора дня питались жареными гадюками – места выдались скверные, никакой другой дичи. Набрели на россыпи сизо-фиолетовой жимолости, и Мазур заставлял Ольгу лопать горстями горчайшую ягоду, да и с собой прихватил, сколько смог – очень пользительно от расстройства желудка. Тяжелее всего, больше даже, чем жена, он переживал отсутствие чая. Когда вышли сигареты, перенес это гораздо легче.
Спичек оставалось ровно двенадцать. Патронов – четыре. Два ушли на оленя, один – на зайца (очень уж далеко сидел, подлец, а до этого день не попадалось дичины, и Мазур не рискнул баловаться с луком), а четыре он поневоле истратил, отпугивая росомаху. Эта хитрющая, злобная и настойчивая тварь, которую иные таежники считают даже поопаснее рыси, привязалась к ним в местах, коим как нельзя лучше подходило меткое название «аю-кепчет»[13] – протяженнейших буреломах. Два дня неотступно следовала в кильватере – не нападая, просто держась поодаль и прикидывая, не собираются ли они, обессилев, свалиться и начать помирать. При этом, стерва, ухитрилась ни разу не подвернуться под выстрел, тут даже выучка Мазура оказалась бесполезной. Поневоле поверишь эвенкам, что в росомаху перевоплощаются после смерти души особенно злобных шаманов, не принятые за прегрешения в Нижнем Мире... Ночью, ненадолго отлучаясь поохотиться, бродила поблизости. Но на третьи сутки ушла, видимо, прикинув шансы и оставшись недовольной своими.
В конце концов случилось то, чего и следовало ожидать: Мазур запутался в исчислении времени. Он уже не знал, август еще стоит или пришел сентябрь, не знал точного числа, не мог с уверенностью сказать, восемнадцать дней они шагают, или шестнадцать. Помнил только, что сегодня – восьмой день с тех пор, к а к они остались вдвоем. А вот воспоминания о том, как они вдвоем остались, загнал в подсознание. В первую ночь ему снилась Вика, сон был невероятно четкий и до жути похожий на явь и ведь нисколько при том не страшный. Он просто-напросто сидел возле неширокого ручейка, а Вика появилась меж деревьев на том берегу, подошла вплотную к разделявшей их быстрой воде, долго смотрела на него, и в лице у нее не было ничего демонического или хотя бы печального. Вот только ни словечка не произнесла, долго смотрела на него, а потом неторопливо ушла в тайгу. При этом он не испытывал ни малейшего страха, но знал, что не должен ее отпускать, а вот шевельнуться как раз и не мог. Вынырнул из полудремы, буквально плавая в поту, до утра так и не заснул.
С Ольгой обстояло похуже – на другой день с ней случилось что-то вроде легкой истерики, она твердила, как заведенная, что Мазур ошибся и закопал Вику живой, что нужно немедленно возвращаться, могила неглубокая, и они могут успеть... После парочки оплеух это прошло, она даже не расплакалась. И вновь стала прежней. То ли заразительно такое безумие, то ли и сам на миг поддался таежному мороку, но часа два спустя, когда обдирал рябчиков на привале, услышал тихий оклик:
– Адмирал!
Поднял глаза и увидел Вику – меж деревьев, неподалеку. Отчаянно заморгал, и она тут же пропала, но руки долго тряслись.
А потом – как отрезало у обоих. Правда, его немного беспокоило, что Ольга все явственнее замыкается в себе, но это могло и почудиться. Из-за того, что они почти не разговаривали. Незачем было. Вспоминать оставшийся неведомо где цивилизованный мир – только нервы мотать друг другу, а обсуждать будущее из суеверия не хотели. Но почти каждая ночевка начиналась с грубоватого слияния тел, которому и не подобрать было названия из всех, уже имевшихся, и самых похабных, и вполне пристойных: не обменявшись ни словом, ни взглядом, вдруг рывком кидались друг к другу и в спустившихся сумерках отбрасывали все прежние запреты, позволяя другому выделывать с собой такое, отчего в чистой городской постели пришли бы в ужас. Без единого слова. Бесстыдный разгул фантазии довел до того, что Мазуру стало казаться, будто он и не имел прежде эту женщину по-настоящему. Конечно, если пораскинуть мозгами при свете дня, это была какая-то форма бегства от действительности, но в том-то и соль, что думать при свете дня никак не хотелось. Разучились, такое впечатление. Мысли, если и приходили, были незамысловатые, конкретные, насквозь утилитарные, вертевшиеся исключительно вокруг п у т и и мелких деталей с насущными потребностями. Теперь-то Мазур верил безоговорочно, что оказавшиеся в одиночку на необитаемом острове быстро теряют человеческий облик и даже станут спасаться бегством от экипажа случайно приставшего к берегу корабля. А ведь раньше не верил. Однажды, увидев на поляне небольшую избушку, скорее балаганчик, он инстинктивно шарахнулся в тайгу – и прошло секунд десять, прежде чем понял, что с ним происходит...
Балаганчик оказался столь ветхим и давним, что они даже поостереглись заходить внутрь – упершись рукой в притолоку, Мазур едва не пробил бревно насквозь, дерево уже напоминало на ощупь сдобренную маслом гречневую кашу, до того прогнило. Он лишь заглянул внутрь – и не увидел ничего, кроме высокой, до пояса, травы. Очень может быть, избушку срубили еще в прошлом столетии...
Главное было – как он прекрасно понимал – не опуститься. Жить почти по-звериному, но остаться гомо сапиенсом. И потому он старательно чистил зубы по утрам расщепленной на конце палочкой, мылся, бдительно понуждая к тому же Ольгу, расчесывался корявым гребешком, а к вечеру, если подворачивался ручей, старательно подмывал мужское достоинство. Волосы отросли, закурчавились усы и бородка, он не стал бриться – помогало от гнуса. Впрочем, со временем произошло то, что частенько в тайге случается: организм словно бы вырабатывает иммунитет от укусов комарья, лицо уже не пухнет, как подушка, и боли почти не чувствуешь, когда микроскопическая летающая тварюшка вопьется от души.
В общем, они не пали духом, они не брели. Вошли в некий устоявшийся ритм, в новую жизнь – и вели себя так, чтобы этому ритму и этой жизни полностью соответствовать. Вовсе не одичали, а непонятным постороннему образом с л и л и с ь с тайгой. Возможно, как раз поэтому на них ни разу не нападали звери – не было такой необходимости, они еще не превратились в ослабевшую добычу, а сам Мазур убивал именно тогда, когда не мог без этого обойтись.
Он всей шкурой чувствовал, как семимильными шагами приближается осень. Нигде уже не видел хоть чуточку зеленых листьев – только разные оттенки золота и багрянца, местами листопад полностью оголил и ветки, и целые деревья. И ночи – все прохладнее... Самой большой радостью для него стало, когда, проснувшись утром, обнаруживал на небе полное отсутствие облаков либо несколько белых, не беременных водой. И молился в душе неизвестному богу, чтобы успели, вышли до затяжных дождей...
Четыре дня назад он решил ввести своего рода «культурную программу». Сливаясь по-прежнему с окружающим зеленым морем (впрочем, чуть ли не наполовину ставшим еще и багряно-золотым), протянуть ниточку к цивилизации, куда, он яростно верил, вскоре предстояло вернуться. И во исполнение этой задачи без особых хлопот заставил Ольгу либо вспоминать перед отходом к вечернему отдыху длинное стихотворение кого-нибудь из классиков или просто талантов, либо читать ему кратенькую лекцию по искусству. Честное слово, помогало. Повествование о полотнах Джозефа Тернера или отрывки из печальной поэмы Хорхе Манрике звучали в тайге неповторимо. Его собственный вклад в культурную программу был гораздо менее весом и далеко не так интеллектуален – как-то, когда зашел разговор, он сообщил Ольге, что писатель Борис Лавренев вовсе не выдумывал бытовавшую среди военных морячков «Балладу о Садко и морском царе», и в самом деле существовала такая. И исполнил без музыкального сопровождения – отчего стало ясно, почему Лавренев привел лишь название, ни единого куплетика не процитировав...
Результатом публичного исполнения сей фольклорной жемчужины стало то, что чуть попозже в ночное дело были употреблены и горсть малины, и соболий хвост, – так что утром они друг на друга поглядывали чуть смущенно.
Цивилизация напомнила о себе сама – с некоторых пор Мазур получил наглядное подтверждение своих успехов в роли таежного поджигателя. Был день, когда с рассвета до заката, чуть левее от их маршрута, в небе выли моторы. Раз десять Мазур видел ползущие в вышине, в разных направлениях самолеты. И всякий раз приходилось прятаться, ибо береженого бог бережет. И впоследствии, вплоть до сегодняшнего дня, над головой частенько возникал зудящий гул транспортников – никаких сомнений, оставшийся далеко за спиной пожар раскочегарился на славу, и в тайгу кинуты немалые силы...
И потому он, шагая сквозь кусты, мурлыкал довольно:
– Пожары над страной все ярче, жарче, веселей, их отблески плясали в два прихлопа, три притопа...
Пожалуй, уже сентябрь, подумал он, проходя под березой, по хрусткому ковру невесомых золотых пластинок. Дети в школу идут, цены наверняка скакнули с наступлением осени, угадай поди, на что и на сколько, машины в Шантарске несколько дней ездят с зажженными фарами, из-за детишек – а его орлы вовсю тренируются на Шантарском водохранилище. Ибо так уж судьба посмеялась, что есть там места, где рельеф «двойного дна» в точности совпадает с некоторыми участочками, возле которых будет плавать «кастрюля».
Вот об этом бы тоже забыть до лучших времен – иначе мозги свихнешь, гадая, числят ли его уже среди жмуриков, как все обернулось и что думает сейчас Морской Змей. Хоть он и вконец запутался в числах, может с уверенностью сказать, что до начала «Меч-рыбы» не менее трех недель, – но все равно, поднялась суета... Вот только ни одна собака не додумается послать в Пижман толкового особиста. Он бы и сам не додумался – с какой стати?
Они шли по прямой. Как бы. Потому что в тайге любая прямая очень быстро становится чем-то вроде сложного зигзага – и, как ни странно, если поддаться этим зигзагам с умом, больше выгадаешь, больше отмахаешь, чем если бы тупо пер по геометрической прямой...
Мазур с некоторых пор замедлял шаг, а теперь остановился вовсе. Внимательно оглядывался. Ольга спокойно ждала. Они как раз шагали вниз по склону, меж тонких кривоватых березок, – самое подходящее место, чтобы поскользнуться и что-нибудь себе переломать...
– Что? – негромко спросила Ольга.
– Да тропа интересная, – сказал Мазур, все оглядываясь. – Я-то сначала решил, что звериная... впрочем, первыми ее могли и звери протоптать...
– А вторыми?
Он присел на корточки, пытаясь нащупать взглядом, что же привлекло его внимание. Может, из такого положения удастся получше высмотреть... Но ведь была з а ц е п к а, ухваченная боковым зрением!
И отыскал все-таки минуты через две – разбросал горстью сухие листья и увидел четкий отпечаток рубчатой подошвы, а рядом смятую в комок пустую бело-коричневую пачку из-под «Опала». И поднял бережно, словно золотой самородок, чуть ли не тыкаясь в нее носом, осмотрел, показал Ольге, держа двумя пальцами:
– Ни пачка, ни следочек дождям не подвергались, точно тебе говорю. Значит, н о н е ш н и м летом оставлены. Сапоги, штатские, обыкновенные...
Особого воодушевления на ее лице не появилось – как и у него, впрочем. Но все же в голосе звучала радость:
– Что, деревни близко?
– А черт его знает, – задумчиво сказал Мазур, – деревни это или геологи проходили. Главное, приближаемся к местам более-менее обитаемым. Нынче не старые времена, геолог давно пошел балованный и к нужным местам на машине добирается. А это означает кой-какую относительную близость дорог и населенных мест... Может, просто охотник. Все равно, мы уж помаленьку главную глухомань за спиной оставили...
– Кирилл, – сказала она тихо, не глядя на него.
– Да?
– Если я ноги поломаю, ты меня добьешь, а? Чтоб не мучилась зря?
Медленно-медленно Мазур выпрямился, впился в нее взглядом, но так и не смог сообразить, есть ли тут подтекст. Подошел, погладил по щеке тыльной стороной ладони:
– Брось ты глупости пороть.
– Ну, а все-таки?
– На спине дотащу, – сказал он зло. – Так что не бери в голову, бери... – фыркнул и замолчал. Выкинул смятый комок бумаги. – Выдумала тоже – почти у цели ноги ломать. Это уж, малыш, было бы форменным идиотством. А вообще, ты осторожнее шлепай. Когда цель близко, как раз и начинаются промашки – расслабляется человек, мать его...
Вскоре он нашел пустую консервную банку, сплющенную прямо-таки в дощечку. Определенно медвежья работа. В маркировке – «Р». Рыбные. Самим бы...
Ольга вопросительно оглянулась.
– Нет, пойдем-ка по тропе, – сказал Мазур. – Чем черт не шутит.
Ну не может же случиться такой подляны, чтобы ребята Прохора устроили засаду именно здесь? Если геологи – вполне возможно, у них есть рация. А вот оружия почти что и нет, некогда им охотиться, и никто не ждет гостей из тайги. Могут моментально преисполниться недоверия к странному визитеру – наколки в комбинации с автоматом выглядят, мягко говоря, подозрительно. Ну, в таком случае придется хамить. Подержит их Оля под прицелом, пока он посидит у рации, – с любой отечественной управится без всяких хлопот...
Тропа пересекла интересное сооруженьице – длиннющую канаву, выложенную сколоченными деревянными плашками на манер короба. Как эта штука называется и для чего служит, Мазур в точности не помнил, но хорошо знал, что она имеет самое прямое отношение к золотодобыче. Пожалуй, точно – попахивает какой-никакой цивилизацией. Правда, дерево очень уж старое, прииска, возможно, давно уже нет...
И остановился. На небольшой поляне чернело странное сооружение – этакий треугольный таганок для костра. Только сложен он был из трех почернелых бревен, высоченных, ошкуренных. В центре, меж глубоко ушедшими в землю комлями, чернеет яма, а сверху над ней свисает обрывок стального троса.
– Поздравляю, – сказал Мазур. – Учено говоря, техногенная зона. Под ноги гляди, тут определенно шурфы рыли. И вещует мне генетическая память, что вон тот предмет именуется ведром...
И в самом деле ведро, черное, закоптелое, подвешено на одном из бревен, на высоте человеческого роста. Вокруг монструозного «таганка» разбросаны куски ржавого железа, лохмотья выцветшего брезента, смятые сигаретные пачки...
Глупо, но Мазур какой-то миг и впрямь чувствовал себя инопланетянином, впервые шагнувшим на Землю и натолкнувшимся на следы иной, то бишь земной, цивилизации. Он успел отвыкнуть от всего, что сделано человеческими руками, – а тут прямо-таки россыпи, вон топорище, вон аккумуляторные батареи, рубчатые следы широких шин, определенно ГАЗ-66, смятая газета...
Газета месячной давности, притом шантарская... Он привстал на цыпочки, снял пахнущее мазутом ведро, моментально испачкал руки, но не обратил внимания на этакие мелочи. Запустил туда руку, издал ликующий вопль.
Клад. Самый настоящий. Ведро таило несказанные сокровища – черную телогрейку, пропахшую соляркой, черный стеганый подшлемник, какой надевают под каску геологи и лесорубы, тоже замасленный, но целый, с двумя вязочками и лоскутом черной материи, прикрывавшим шею. И пачка «Беломора» – аж восемь папирос, правда, полувысыпавшихся, потому, наверное, и бросили... Табак отсырел, да где уж привередничать...
Он старательно, по щепоточке собрал табачок так, чтобы получилось две более-менее нормальных папиросы. С невыразимым наслаждением сделал первую затяжку. Щедро протянул Ольге вторую папиросу:
– Ты, случайно, не чувствуешь, как жизнь возвращается в твое измученное тело?
Она закашлялась, но старательно докурила «до фабрики», подняла глаза:
– А чувствую, знаешь... Газета, правда, старая.
– Херня, – радостно сказал он. – Главное, остались нам не недели, а дни, гадом буду! Телогрейку мы тебе моментально приспособим, так-то теплее будет, и, я бы сказал, не в пример эстетичнее... Ну-ка, примерь. Как на тебя шито...
Телогрейка висела мешком – оба они уже изрядно похудели, – но все равно смотрелась после пережитого фраком от Кардена.
– Блеск, – сказал Мазур, поднимая большой палец. – Жалко, ведро замучишься от мазута оттирать, а то сварганили бы супчик... – Он с надеждой принюхался, осмотрел, но вынужден был признать, что кухонной утвари не получится.
Старательно закрутил концы папирос, чтобы не просыпалось больше ни крошки, вновь поднял газету и пробежал глазами пару абзацев с трудноописуемым, но приятным чувством возвращения к цивилизации.
– Ничего не слышишь? – насторожилась Ольга.
– Нет. А что?
– Похоже, ребенок плачет...
Он насторожил уши, старательно прислушался, махнул рукой:
– Глупости. Вот уж ребенку тут взяться неоткуда. Даже в виде Маугли...
И пошел вокруг импровизированной буровой вышки, высматривая, не попадется ли еще что-нибудь, полезное в хозяйстве. Как назло, ничего. И не слышно ни единого л ю д с к о г о звука – ни шума мотора, ни бряканья посуды, ни голосов. Поблизости, во всяком случае, лагерной стоянки нет. Может, месяц назад и уехали...
Оглянулся, словно кто-то невидимый подтолкнул под локоть. Ольга уходила к лесу, вытягивая шею, словно прислушиваясь. Непонятно почему Мазура прошиб безотчетный страх, он вскрикнул:
– Эй, куда?!
– А ведь плачет... – отозвалась Ольга, не обернувшись.
И вдруг провалилась, нелепо взмахнув руками. Мазур рванулся вперед прежде, чем успел что-то осознать, слышал треск, но тут же все стихло. Под лопаткой так кольнуло, словно в сердце вошла обжигающая игла.
Он упал на колени на краю ямы, столь старательно замаскированной лапником и тонкими стволиками высохших сосенок, что заметить ее и в самом деле было мудрено. Одним рывком расшвырял весь мусор, частью провалившийся вниз. И услышал испуганный, но, в общем, обычный голос Ольги:
– Прямо на голову...
Моментально отлегло от сердца. Он затейливо выругался в полный голос, заглянул. Шурф, конечно. Метра три глубиной. На дне – ворох веток, стенки отвесные, песчаные. Ольга стоит, задрав голову, таращится без особого испуга.
– Мать твою! – облегченно взревел Мазур. – Куда смотрела?!
– Я успела за дрын схватиться, не упала – сползла...
– Поздравляю, – рявкнул он сварливо. – Ноги целы?
– Да все цело, перепугалась только...
– Перепугалась... До ночи бы там оставить...
– Ладно, виновата. Только ребеночек так явственно плакал... Ну вытащи.
– Прямо сейчас взял и вытащил... – проворчал он, медленно отходя от приступа страха и все еще ощущая незнакомое колотье под ребром. – Ты тут все палки переломала, пока летела... Жди. Сейчас сосенку срежу.
Метрах в двадцати увидел подходящее деревцо и направился туда, проламываясь через сухие корявые кусты. В несколько ударов срубил двухметровую сосенку, смахнул верхушку. А потом остановился и спокойно выкурил папироску – в воспитательных целях. Пусть пару минут покукует, чтобы не расслаблялась...
Из шурфа послышался зов. Мазур ухмыльнулся, неторопливо растирая окурок о подошву. Вразвалочку подошел:
– Засиделась?
– Кирилл, а тут котенок!
– Кто?
– Котенок! В ветках прячется, сейчас достану... – голос дрогнул: – Ой! Кирилл, он на меня так фыркнул... Фурия настоящая!
– Отойди от него! – рявкнул Мазур, склоняясь над ямой. Он не понимал ничего, но помнил: в тайге не бывает ни котят, ни щенят – одни д е т е н ы ш и...
Попытался рассмотреть в куче веток что-нибудь живое.
Молниеносно обернулся, управляемый не слухом, а инстинктом опытного бойца. Как раз вовремя, чтобы увернуться от длинного рыжевато-серого тела, пронесшегося рядом и затормозившего на самом краю ямы. Выпрямился, перехватив сосновый стволик обеими руками, – тело неосознанно поставило блок.
А вот и мамаша... Здоровенная рысь уставилась на него темно-янтарными глазами, расставив передние лапы, прижав уши, оскалив великолепный набор клыков. Котенок, бля... Для пробы Мазур легонько двинул концом палки в ее сторону – рысь почти неуловимо переместилась, яростно мотался короткий хвост, злое шипение в точности походило на вопль разъяренной кошки – вот только погромче раз в десять...
Отступать она не собиралось, сразу видно. Мазур прекрасно помнил, где оставил автомат, но добраться до него не смог бы. Или попробовать?
Шагнул в сторону, вращая палку веером. Такой способ защиты лесную кошку чуточку озадачил, но ненадолго. Бесшумно двинулась за ним, чуть припадая к земле, выбирая момент для прыжка. И сама сделала пару отвлекающих бросков, притворяясь, будто хочет зайти справа... слева...
Ольга притихла внизу – не могла не слышать, как орет рассвирепевшая мамаша «котеночка». Мазур экономно отмахивался, уже видя, что напоролся на серьезного противника, – чуть не пропустил удар лапой, тут нужно собрать все умение, всю ловкость...
Чертова подошва скользнула по траве. Он моментально выпрямился, решил перейти в атаку. Палка мелькала в руках, сливаясь в туманный круг. Теперь отступала рысь, тоже крайне осторожно, шипя, рыча... ага!
Толстым концом палки Мазур перешиб ей лапу. Рысь взвыла, припала к земле, на мгновение словно улетучилась вся злость, она издала жалобный вопль – и попыталась прыгнуть.
Удар встретил ее в воздухе. Второй пришелся по голове. Рысь каталась по земле, завывая и брызгая кровью, Мазур, сам озверев, бил дальше, но никак не мог прикончить. Спохватившись, кинулся к автомату, в несколько прыжков вернулся назад и, не в силах слышать этот вой, выстрелил в упор.
Опустил палку в яму и без труда вытащил Ольгу. Криво усмехаясь, мотнул головой:
– Вон, мамаша твоего котеночка... Комментарии нужны? Котеночек, надо думать, сглупа провалился, вот она рядом и бродила...
– Так мы что, его вытаскивать не будем? – спросила Ольга, чуть ли не равнодушно глядя на мертвую рысь.
Мазур поморщился, как от зубной боли:
– Шкуру снимать будем, вот что... – и, предупреждая протест, рявкнул: – Молчать! Полезешь вытаскивать – без глаз останешься. Да и подохнет теперь все равно...
Глава восемнадцатая
За окном моим беда...
Пожалуй, самое унылое на свете – застигший в тайге дождь. Это обычно надолго. Если льет осенью. Ничего похожего на мимолетные летние тучи, уносящиеся быстро и оставляющие тайгу промытой, ярко-зеленой, светлой, в мириадах крохотных радуг – когда в каждой капельке причудливо преломляются теплые солнечные лучи, весь мир выглядит свежим и молодым...
Осенью все иначе...
Никак нельзя сказать, что Мазур сам загнал себя в ловушку. На ловушку это ничуть не походило, наоборот, пристанище было царское. Не прошло и получаса ходьбы по тропинке, как впереди открылся узенький распадок над ручьем, и стоило перейти ручей по двум толстым бревнам, заботливо стесанным с одной стороны, так что получился приличный мосток, даже снабженный с одной стороны перилами из молодых сосенок – и открылся град Китеж.
У подножия высокой сопки – наверняка горушка эта имела в окружности добрых шесть-семь километров – и обитали совсем недавно геологи. Похоже, отряд высадился здесь еще в начале лета и устроился весьма обстоятельно. Длинный дощатый барак с шестью застекленными окнами на три стороны, два балка, обитых жестью, с полукруглыми крышами и полудюжиной окон каждый. Добротный туалет из струганых досок. Под навесом длинный стол с лавками по обе стороны, рядом печь, сложенная из скрепленного глиной кирпича, с невысокой железной трубой. Очаг примитивный, но способный прослужить весь сезон. Каждый домик вдобавок обустроен «буржуйкой», а на крыше одного (где, должно быть, помещалось начальство) красуется даже железный трезубец с фарфоровыми изоляторами, с них свисают обрывки проводов, неподалеку – солидный щит из сколоченных досками толстых бревен. И в бараке – целых три электролампочки. Тут совсем недавно стоял дизель – вон и желтая цистерна, где на дне еще маслянисто чернеют остатки солярки. Судя по следам, дизель уволокли на тракторных санях, а из транспортных средств были еще ГАЗ-66 и «уазик». Словом, царские хоромы. И хотя до заката было еще далеко, Мазур, не колеблясь, решил устроиться здесь на ночлег. И предпринял тщательнейшую ревизию.
По окончании сезона никто не станет крохоборничать, в тайге бросают остатки, все, что не особенно и нужно тащить с собой в город. Мазур нашел годную к употреблению кастрюлю, целую кучу алюминиевых ложек, сломанный кухонный нож, закопченный чайник без ручки и крышки, пару кубометров дров, закаменевшую в консервной банке соль и несколько полупустых мешочков с крупами. Над мешочками, правда, как следует потрудились мелкие грызуны, но удалось собрать и промыть несколько пригоршней гречки и пшена. К этому добавились четыре обгрызенных кусочка сахара, полбанки затвердевшей сгущенки (банку проткнули в двух местах ножом, половину выпили, а остатки поставили в угол, да так и забыли) и даже почти полная бутылка портвейна – закупоренная вытесанной из сучка пробкой, она стояла за дверью.
В дело годилось далеко не все – резиновый сапог-болотник на левую ногу и стоптанный кирзач на правую употреблены быть не могли, но выцветшую энцефалитку со сломанной «молнией» Мазур выстирал в ручье и повесил сушиться, она ему вполне подходила. Из пищи духовной отыскались «Анжелика в Новом Свете» (без половины страниц) и «Блуждающие звезды» Шолом-Алейхема (без конца).
Напоследок, отыскав местечко, служившее здесь мусорным ящиком, он не побрезговал разворошить кучу, исследовал множество смятых картонных пачек из-под чая и набрал примерно пригоршню, по щепоточке.
А посему ужин получился царским – растопили печку, бухнули в кастрюлю двух рябчиков и всю разномастную крупу, а на ночь, чтобы не утруждаться, протопили «буржуйку» в самом маленьком балке, развесили над ней выстиранную одежду, ополоснулись теплой водой сами, завалились на нары голыми и устроили шикарнейшее чаепитие с портвейном и сахарком. А потом не могли угомониться чуть ли не до рассвета, почувствовав себя на седьмом небе, – ручаться можно, такой афинской ночи избушка еще не видела.
Так уж заведено, что бесплатных пирожных на этом свете не бывает, и утром наступила расплата – жесточайший понос. То и дело отправляясь на экскурсию в добротный сортир, извели почти всю «Анжелику», лишь к полудню кое-как спаслись крепчайше заваренным чаем. Но это, оказалось, не самое худшее.
С утра зарядил дождь и лил до вечера, размывая рубчатые следы траков и затвердевшие было автомобильные колеи, неустанно колотя по крыше, заливая стекла. В трубу моментально натекло воды, пришлось придумывать для нее крышку и долго выгребать мокрые головешки пополам с раскисшим пеплом.
Дождь лил до вечера, лил всю ночь, на следующее утро и не подумал перестать. Снаружи плескалась сплошная хлябь, земля была глинистая и потому быстро превратилась в кашу, грязь стояла по щиколотку, так что Мазур с Ольгой, плюнув на светский этикет, в сортир бегали босиком, отчего пол в балке принял неописуемый вид.
На второй день невольного заточения они прикончили остатки супа, подмели и сгущенку. Мазур добросовестно вышел на охоту, с автоматом, конечно, – тетива лука промокла бы моментально в такой ливень, да и праща, как он убедился после первой же попытки, неминуемо потеряла бы меткость: рука у него оставалась верной, но из-за тугих струй, образовавших чуть ли не частокол, праща не могла вращаться должным образом и камень летел куда угодно, только не в цель.
Чтобы поберечь обувь, пошел босиком. И долго лазил по склонам сопок, прикрывая автомат курткой, но вся живность попряталась по норам, гнездам и прочим укрытиям. Встретилась лишь единожды какая-то птичка величиной со скворца, однако бить по ней из автомата было бы бессмысленно – пуля этакую кроху разнесет в ошметки... В конце концов он понял, что лафа отошла, и по примеру первобытных людей занялся собирательством. В балок вернулся с полудюжиной огромных маслят, попорченных червями лишь самую малость (маслят, вообще-то, попадались целые россыпи, но червяк их, перезревших, попортил до того, что рассыпались в руках) и пригоршней шиповника. И все. Немедля принялся тщательнейшим образом чистить автомат, благо промасленной ветоши отыскалось в избытке, а для шомпола срезал подходящую ветку. Словно в насмешку, на подоконнике лежали пять непочатых баночек черного гуталина, бесполезного сейчас, как и валявшееся в крохотном тамбуре золотишко.
Из маслят сварили суп. Мазур вновь обыскал «мусорный ящик», довольно глубокую яму, но ничего подходящего уже не нашел. И пришлось предаться самому скучному и унылому занятию – убивать время, располагая лишь минимумом подручных средств.
На третий день прискучил и секс, как ни изощряйся. Как ни устали во время таежных шатаний, двадцать четыре часа в сутки все же не проспишь. «Блуждающих звезд» они по очереди одолели быстро. Какое-то время дискутировали, пытаясь реконструировать конец: Ольга держалась мнения, что у героев, несмотря ни на что, все будет хорошо, но Мазур держался более скептически – упирая на то, что не зря оборванная на полуслове глава называется «Большой провал Рафалеско», и вообще, отнюдь не случайно первая часть именуется «Актеры», а вот вторая, определенно с подтекстом, «Скитальцы»...
Правда, литературоведческие изыски скоро приелись. Еще и оттого, наверное, что герои обитали посреди цивилизации – города, океанские пароходы, кафешантаны, оперные залы...
Дождь работал с идиотским усердием круглосуточного конвейера. Установился какой-то дурацкий ритм – как началось три дня назад, так и лило, не слабея и не усиливаясь. Доступной обзору вселенной почти что и не имелось – взгляд утыкался в мокрую стену высоченных сосен, над которыми нависло низко сплошное серое полотно. Казалось, небо ужасающе низкое, а то, что они наблюдают вокруг, и есть весь мир. Мазур как-то подумал: чтобы написать рассказ «Нескончаемый дождь», классик неминуемо должен был сам застрять где-то на недельку под таким же ливнем, честное слово. Иначе не получилось бы столь убедительного ужаса...
На третью ночь где-то высоко на сопке разразилась гроза. Оба проснулись посреди ночи от раскатистого грохота и пронзительно-белых вспышек, с пулеметной частотой раздиравших ночь. За окошком на миг проступали из мрака с нереальной четкостью бараки, сосны, ствол здоровенного, в три обхвата, кедра, распиленный бензопилой на аккуратные чурбаки, да так и брошенный. Грохотало долго. Был момент, когда на вершине сопки звонко и оглушающе хлопнул словно бы кнут длиной в пару километров, – неописуемый сухой треск, за ним грохот. Это молния свалила высоченное дерево. Мазур в свое время видел, что остается после такого удара, – толстенная сосна или кедр выглядит так, словно дерево одним махом сломал великан, все вокруг усыпано крупной щепой... И сказал Ольге, что им все же крупно повезло: чертовски неуютно было бы оказаться в такую ночь где-нибудь под деревом, в примитивном шалашике...
На четвертое утро проснувшийся первым Мазур решил, что с него хватит. Брюхо уже не на шутку подводило от голода, дождь с тупым упорством лупил по стеклам, и перспектив не было никаких. Пробираясь босиком в сортир по непролазной грязи, он с тоскливой надеждой таращился на небо, но повсюду висела серая хмарь, острая вершина соседней сопки окутана низким, клыкастым, молочно-белым облаком, твердым на вид... Нет, это надолго.
Когда он вернулся, Ольга сидела на нарах, бессмысленно перелистывая растрепанную книжку. Хватило одного взгляда, чтобы забеспокоиться всерьез. Вполне может быть, в дикой тайге Ольга и не сломалась бы, но это благоустроенное стойбище как раз и приковывало к себе призраком мнимого комфорта – печка топится, крыша над головой, тепло и сухо, стекла в окнах, сортир с дыркой и бумагой...
Мазур присел рядом на нары, приподнял за подбородок ее голову и бодро улыбнулся в целях разведки боем. Она не отвела его руку, не отреагировала никак – просто сидела, словно кукла, глядя пустыми, тусклыми глазами. У него упало сердце. Знал заранее, что может наступить и такой момент, но все равно на душе – помойка...
– Ну, гляди веселей, – сказал он, заранее зная, что все безнадежно.
– Веселей, как же... – отозвалась она глухо. – Поесть ничего нету?
– Откуда? – пожал плечами Мазур. – Вся жратва по домам сидит и носа не высовывает... Придется потерпеть.
– Придется, – произнесла она вовсе уж бесцветным голосом и отстранилась, норовя улечься, накрыться с головой телогрейкой.
Мазур решительно протянул руку, отшвырнул телогрейку подальше. Он сегодня еще не топил, в балке стояла холодрыга, но Ольга, сидя в одних штопаных синтетических шароварах, словно и не чувствовала знобкой прохлады.
– Закуришь? – спросил он. – Одна папироска нашлась, в бараке из-под нар вытащил...
Ольга вяло мотнула головой.
Читать бесплатно другие книги:
