Охота на пиранью Бушков Александр

Глава восьмая

Бегство как точная наука

Остановив почти бесшумное комфортабельное чудо у соседнего дома, Крест спокойно вставил новую обойму, передернул затвор:

– Ну вот, самое интересное пошло. Если брательнички чего задумали, на хате нас и встретят... Сиди, Надия, а мы глянем...

Они выбрались в прохладную ночь, двинулись к дому, на цыпочках поднялись по лестнице. Постояли у двери – полная тишина.

Крест вставил ключ в замок, бесшумно повернул его двумя пальцами – Мазур стоял боком, подняв пистолет, готовый прикрыть, – одним пальцем толкнул дверь, и она тихо открылась на хорошо смазанных петлях. В прихожей горит свет, полная тишина. По всей квартире горит свет, видно, что в двух ближних комнатах никого нет.

– Порядок, – облегченно вздохнул Крест, прошел в кухню и выключил свет. – Чего-то они в дальней... – замолчал, прислушался и покосился на Мазура с весьма странным выражением лица. – Ну, обормоты... Караульщики, называется...

Мазур направился в дальнюю комнату, еще ничего толком не понимая, но волчьим чутьем осознав недобрую странность происходящего.

Остановился на пороге. Под потолком горела яркая лампочка без абажура, и Мазур увидел на незастеленном диване два слившихся обнаженных тела.

Ольга знакомо закинула голову, вжимаясь затылком в сплетенные пальцы, закрыла глаза, рот в полуулыбке-полугримасе отрешенного наслаждения, голова дергается в такт толчкам мускулистого мужского тела, ноги оплели бедра Карабаса, приподнявшегося над ней на локтях, победно оскалившегося, с кривой ухмылкой смотревшего ей в лицо и выдыхавшего с каждым толчком:

– Ну, хорошо тебе? Хорошо, блядешка?

Мазуру показалось, что ноги приросли к земле еще и оттого, что она не кричала, не рвалась, что взгляд, как нерассуждающий фотоаппарат, зафиксировал на стуле аккуратно повешенное платье... Невыносимо медленно опускал руку к карману, а в уши колокольным звоном били хриплые выдохи:

– Хорошо? Все одинаковые, как блудень загонишь... Ну, еще раз кончать будешь? Ты кто, ну-ка?

И знакомо задохнувшийся страстью голос Ольги:

– Я твоя блядь... Глубже... О, какой ты...

За спиной с непонятной интонацией вздохнул Крест. Мазур наконец вырвал из кармана пистолет, рыкнув что-то неразборчивое, и двое на диване наконец его увидели.

Карабас слетел с дивана, словно отброшенный невидимым, неслышным взрывом, его достоинство моментально увяло и съежилось. Выставил руку вперед, словно рассчитывал ладонью защититься от пули, вжимаясь в угол, заорал:

– Не надо! Убери! Бля буду, сама дала! Я ей шутку с намеком, без капли мата, а она безо всяких давай плавки снимать...

Пожалуй, Мазур и выстрелил бы, будь Карабас одетым. Но на совершенно голого как-то не поднялась рука, а в следующий миг Крест ловко ударил его по руке, снизу, по косточке, и пальцы сами собой разжались, ТТ выпал.

Ольга спокойно встала, с блуждающей на лице улыбкой подошла к стулу, накинула платье на голое тело и направилась прочь из комнаты, мимоходом бросив Мазуру со спокойным лицом:

– Оставь ты его в покое, он правду говорит...

Слышно было, как хлопнула дверь крохотной ванной, зашумела газовая колонка. Мазур стоял посреди комнаты, как оплеванный. Карабас робко сделал шаг к одежде на стуле, видя, что его не трогают, схватил трусы, принялся напяливать.

– Это бывает, – спокойно сказал Крест Мазуру. – Бабы временами взбрыкивают. Пренебреги. Морду ей бить некогда и сопли распускать тоже. Давай живенько пальчики затирать... И ты тоже шевелись, стебарь-перехватчик, тряпку в зубы – и пошел...

В дверях появилась Надя, цепким взглядом окинула комнату.

– Что у вас тут?

– Машину заперла? – спросил Крест.

– Конечно. Что тут такое?

– Да ерунда. Ацетон неси.

Она вышла, оглядываясь и с сомнением покачивая головой. Одевшийся Карабас, сторонясь Мазура, шмыгнул в дверь.

– Полковник, кончай шлагбаум изображать, – сказал Крест хмуро и деловито. – Говорю, некогда... Все равно этот друг не жилец, так что не бери в голову... – Он взял у вошедшей Нади бутылку, сунул Мазуру остро пахнущую тряпку. – Шевелись, протри тут все на совесть, для себя стараешься... – Отлил ацетона в первый попавшийся стакан, поставил на пол и вышел.

Мазур, оглядевшись, механически принялся протирать все поверхности, где только могли остаться отпечатки пальцев, он трудился, как робот, больше всего боясь, что начнет думать, но в голове царила совершеннейшая пустота.

Вошла Ольга, подкрашенная, пахнущая мылом и духами, высоко подняв подол, надела трусики, уселась на диван и принялась натягивать колготки. Мазур трудился, не глядя на нее. Она в конце концов не выдержала, подошла вплотную, гордо вскинув голову, усмехаясь, посмотрела ему в лицо:

– Ну вмажь.

– Пошла ты... – процедил он.

– Побрезговал вчера? Вот и получай законченную блядь... – и с вызовом, вся напрягшись, как молоденькая сильная лошадка, бросила: – А я у него еще и за щеку брала...

Он медленно разжал кулаки и принудил себя совершенно спокойно произнести:

– Ну и как, вкусно было?

Она взмахнула ресницами и словно бы сломалась вмиг – отведя глаза, отступила, упала на диван и заплакала, самозабвенно, взахлеб, вздрагивая всем телом. Не глядя на нее больше, Мазур старательно работал тряпкой, временами подливая на нее ацетона. Добравшись до дивана, бесцеремонно поднял Ольгу:

– Выйди в прихожую и ничего руками не трогай. Ну, живо...

Сердце разрывалось меж любовью к ней и лютой ненавистью, и он яростно водил тряпкой по дивану, словно стирал невидимые следы происшедшего, а заодно и вполне доступные глазу. Лаковые прозрачные перчатки показались тяжелыми, жестяными. Он знал, что сам во всем виноват, но принять это оказалось выше сил – привык никогда не быть виноватым, убивать и побеждать, а если и отступать, то по четкому приказу... Вяло подумал, что сейчас самое время получить пулю в спину, но на душе было так черно, что даже отточенные рефлексы не действовали, и впервые идеальная боевая машина неведомо для окружающих осталась беззащитной...

– Ну, хватит, – послышался за спиной голос Креста. – А то ты так стену до дыр протрешь... – Подошел вплотную и, показав за спину большим пальцем, прошептал: – Кто? Монетку кинем или так решим?

– Я, – сказал Мазур без выражения.

– Пошли... Бабы на кухне, сумку собирают...

На ходу Мазур нащупал под полой рубчатую рукоятку. Карабас, старательно вытиравший руки носовым платком, заулыбался чуть искательно:

– Все, ни пятнышка... Нет, ты на меня зла не держи... Она ж сама...

Взгляд у него еще успел полыхнуть ужасом – но пистолет уже сухо тявкнул, Карабас, на миг замерев, стал медленно-медленно клониться вперед, словно статуя на знаменитом полотне Брюллова. Казалось, это никогда не кончится, и Мазур вновь ощутил слепой ужас при мысли, что ему стало н р а в и т ь с я убивать. Если бы автомат Калашникова мог сойти с ума, он, ручаться можно, ощущал бы нечто в точности подобное...

...«Мерседес» плыл по спящему городку, словно акула над морским дном, с тупой неотвратимостью хищника, почти бесшумно, плавно. То ли из лихачества, то ли из холодного расчета Крест проехал по той улочке, но все оставалось по-прежнему, разве что кое-где в окнах зыбко колыхались огоньки свеч, а возле ворот, почти уткнувшись радиатором в калитку, стоял темный «уазик». Машина повернула налево, и вскоре под колесами появился асфальт.

– Скоро пост, – предупредил Крест, не оборачиваясь. – Менты не сунутся, но там и твои дружки, полковник, могут оказаться...

Мазур переложил на коленях «Узи» с глушителем, прихваченный в доме Инала. Еще раз проверил, как в случае чего найдет на ощупь кнопку, опускавшую стекло. Трофей ему не особенно нравился – все эти малютки со свободным затвором эффектно выглядят в кино, но в жизни годятся лишь для уличных гангстерских разборок либо уголовной мочиловки в упор, из-за высокой скорости пули и темпа пальбы рикошеты случаются даже от автомашин, а о точности и речи нет...

Похоже, Кресту страшно хотелось поболтать, дать разрядку нервам, но он сам себя сдерживал, лишь постукивал пальцами по рулю и гнусаво напевал:

Вот приходит весточка, весточка из лагеря,

говорилось в весточке, что в разливе рек,

сговорив друзей с собой и убив конвой,

ваш сыночек Витенька совершил побег...

Встрепенулся, глядя вперед:

– Бдят, волчары... Живо, гвардия, развалились на заднем сиденье, как хозяева жизни! Надия, ногу на ногу, юбку к талии, пиво лакаем из горла, ноль внимания, фунт презрения ко всему, что ростом ниже!

Наугад сунул в прорезь первую попавшуюся кассету, прибавил громкости. Впереди показался белый бетонный домик с освещенными окнами. Рядом – две машины, развернутые радиаторами к трассе, людей не видно, но кто-то в фуражке сидит у окна, ссутулившись в безнадежной позе удрученного долгом и служебной рутиной околоточного в невысоких чинах. Мазур видел, что сидящий поднял голову, всмотрелся, но «мерседес», держа под шестьдесят, пролетел мимо, оглашая окрестности разудалой мелодией ламбады, словно призрак из другого мира, красочного и яркого.

Обернувшись, Мазур долго смотрел назад сквозь тонированное стекло, но дорога оставалась темной, настигающие огни фар так и не вспыхнули сзади.

Крест отобрал у Нади бутылку, жадно высосал и вышвырнул в окно, выжал газ, и короткий стеклянный хруст словно унесло назад порывом шквального ветра. Вспыхнул дальний свет, они летели в черном туннеле со стенами из размыто мелькающих стволов сосен, временами машина жалобно звякала сочленениями на невидимых выбоинах, немыслимых в родном фатерланде.

– Открывайте пивко, открывайте, – ожил Крест. – Расслабляться особенно не стоит, вредно это, ежели раньше времени, а по глоточку легкого не помешает... – Он торопился, глотая слова, чуть надрывно веселясь. – В семь пятьдесят пойдет «Байкал», только на него мы вряд ли успеем, а вот на читинский из Москвы – очень даже запросто, мест сейчас навалом, отпуска-то кончились, да нынче народ не больно-то и в отпуска ездит... А когда сядем в поезд, грешен, стаканчик себе набулькаю и осушу одним махом, нервишки промыть...

Мазур протянул Ольге открытую бутылку. Она взяла, не глядя на него, никак не отреагировав, словно приняла пиво от робота.

Сидела выпрямившись, глядя перед собой. Мазуру пришло в голову, что она до сих пор верит, будто Карабаса они пристукнули из-за п р о и с ш е д ш е г о. И не объяснишь ведь, потому что объяснение по меркам нормального мира еще жутчее...

А в общем, если копнуть, ничего особенно сложного не произошло – Ольга просто-напросто окунулась в его мир. И это ее не сломало, а и з м е н и л о – как всякого, кто побудет там достаточно долго и ухитрится не погибнуть и не сойти с ума. Отличие только в том, что Ольгу туда жизнь загнала совершенно случайно, – впрочем, и он не мечтал с пеленок о потаенной карьере «морского дьявола», так что снова начинается сплошная философия, в поисках переломной точки рехнуться можно. Хорошо еще, что есть спасительное слово – экзистенциализм. Весь мир против тебя, впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и ты подписал контракт на весь срок, а доискиваться, отчего так получилось, столь же безнадежно и глупо, как пытаться понять, почему идет дождь. Есть какие-то законы физики и метеорологии, но все равно никто не объяснит, почему именно вчера дождь прошел над теми березками...

Вряд ли и древние греки понимали, причем тут законы природы. Но боевые пловцы у них уже были. «Морские дьяволы» немногим моложе профессиональной пехоты, вот только и в гомеровские времена они были самыми засекреченными, иначе Гомер о них непременно упомянул бы... А они были, резали якорные канаты у вражеских кораблей, доставали оказавшиеся на дне сокровища, просверливали днища у чужих и охраняли от себе подобных свои суда, вбивали сваи, чтобы блокировать в гавани вражеский флот, вытаскивали чужие сваи, доставляли под водой еду в осажденные крепости – и под водой уже тогда сходились в скоротечных схватках люди Ксеркса и люди Фемистокла...

Сознание словно бы отключилось частью, он легонько придерживал автомат на коленях, а мысли блуждали где-то далеко, хотелось верить, что все кончилось, но инерция была такая, что остановиться никак не удавалось, машина бесшумно несла его навстречу занимавшемуся слева рассвету, а он тщетно пытался понять, должен ли судить себя и есть ли за что судить...

...В половине девятого утра они вошли в маленькое, еще дореволюционной постройки зданьице аннинского вокзала, красное с белой каймой по наружным углам и окнам. Ходила молва, что в свое время здесь соизволил побывать последний государь император, но мемориальной доски, конечно, не имелось, зато в нише на стене торчал уцелевший после всех политических бурь никогда здесь не бывавший при жизни Владимир Ильич: в мелком исполнении, величиной с кошку, покрытый краской под бронзу.

Внимания они, в общем, не привлекали – четверо, одетые не бедно и не богато, с одним-единственным чемоданом и большой синей сумкой, мужчины при галстуках, дамы на каблучках (Ольге Надины туфельки были чуточку малы, возможно, еще и из-за этого она выглядела чуть ли не страдальчески).

Народу в ранний час было немного. Вокзальный милиционер, сорокалетний лейтенант с философским взглядом, четверке не уделил ни малейшего внимания. Никаких признаков слежки не заметили ни Мазур, ни Крест. Он так и не решился бросить «Узи», держал его в сумке, и Мазур спутника где-то понимал: пожалуй, и впрямь лучше подохнуть с автоматом в руках, чем оказаться за решеткой, побыв пару часов обладателем груды алмазов... Момент был критический. Здесь, на крохотном вокзальчике, они оказались словно бы в мышеловке. В случае чего можно, конечно, попытаться пробиться к припаркованному в двух кварталах отсюда «мерседесу» – ключи Крест предусмотрительно держал в кармане, – но лихая перестрелка со здешней милицией вызовет такую погоню, от которой и в тайге не спрячешься...

И все же некто неизвестный их хранил. А может, все везение в том и заключалось, что в Пижмане еще не наткнулись на трупы за высоким забором и не начали искать всерьез. На вокзале им пришлось торчать минут сорок, потом подошел читинский фирменный, опоздав всего на четырнадцать минут, такая мелочь по нынешним временам, что и досадовать смешно...

Самые обыденные вещи выглядели фантасмагорией – вот они предъявляют билеты и паспорта равнодушной ко всему проводнице, крепкой светловолосой девахе в мятом кительке, поднимаются в вагон, идут по узкому коридорчику, по темно-красной ковровой дорожке, вокруг все чисто, матово посверкивают лакированные светло-коричневые панели, на окнах занавесочки с вышивкой в виде кедровых шишек, вагон СВ практически пуст, с едва слышным рокотом откатывается дверь, где номера обозначены римскими цифрами, в купе – два диванчика, просторно, на столике лежит забытый кем-то мятый «Крокодил»... Другой мир.

– Надия, когда тронемся, сходишь поворкуешь с хозяйкой насчет стаканов, – деловито распорядился Крест. – Покурим, полковник?

Они вышли в тамбур. К соседнему вагону бежали опаздывающие – репродуктор уже протрещал насчет отправления, и проводница готовилась захлопнуть дверь.

– Ну, кажется, везет... – протянул Крест. – Хотя расслабиться что-то не тянет пока. Так, самую капельку... Вагон хороший, народу мало, поедем, как паны.

Поезд дернулся, лязгнув сцепкой, и медленно тронулся, поплыло назад аккуратненькое зданьице вокзала, скорость росла, потянулись унылые пакгаузы с громадными красными буквами «НЕ КУРИТЬ», дощатые бараки, остановившиеся на переезде у шлагбаума грузовики.

– Хвоста не было, точно, – сказал Крест, оглянувшись вслед прошедшей в свое купе проводнице. – Правда, пялился какой-то тип от киосочка...

– В синей куртке?

– Ага. Заметил?

– Ну, – сказал Мазур. – Только он, по-моему, больше на женщин таращился.

– Вот и мне так сдается. Сядь нам на хвост менты, не стали бы тянуть – они тут незамысловатые, на три хода вперед не рассчитывают, давно бы вокруг плясали со стволами наголо и воплями друг дружку подбадривали... Ну какие тут, в Аннинске, Штирлицы?Смех один... А т в о и или м о и... На их месте – неважно, твоих или моих – я бы в поезде не устраивал штатовское кино. Тихо-мирно следил, где мы выйдем, а уж там, свистнувши орлов, начал бы половецкие пляски... Резонно?

– Резонно, – подумав, сказал Мазур. – Мои знают, что нет у меня другой цели, кроме Шантарска. С твоими, уверен, не так определенно?

– В точку. И все равно, не стали бы валить меня в поезде. Непременно ж надо со мной вдумчиво потолковать в тихом уголочке, выяснить, что к чему и почем, кто навел, кто помогал, да не собирался ли с кем делиться... В таких делах тебя без долгого допроса на тот свет ни за что не отправят. Ты через часок сходи к бригадиру и стучи своим, пусть встретят...

– Ага, – сказал Мазур, бессмысленно глядя на мелькающие за окном кучки деревьев, неотличимые друг от друга. – Что, установим что-то типа дежурства?

– Да покурить надо выходить почаще, и все сложности. Там в двух первых купешках едут какие-то суетливые мальчики, но они давненько едут, я краем уха слышал, как болтали про столичный эскорт, налоги и тарифы – бизнесмены, мля... Кроме нас, никто больше в эту роскошь не садился. А дверь на площадку девка наверняка на ключ замкнула – не любят они, когда через богатые вагончики народ из третьего класса шарашится, еще пропадет чего из купе, расплачивайся потом... – Он помолчал, швырнул окурок в полированную шикарную урночку. – Полковник, дельный совет хочешь?

– Ну?

– У тебя там что, с твоей кошкой какие-то сложности?

– Да что-то вроде, – сказал Мазур нехотя.

– Я тебе в душу не лезу, а совет дам. Сейчас хватанем по сто грамм, я Надьку уведу в нашу крытку, а ты положи свою на диванчик и отжарь ее как следует, до полного «не могу». Точно тебе говорю, полегчает, и перестанет она на тебя таращиться, как суровый прокурор. Самый верный метод. Сам бы мог догадаться, на пионера не тянешь годами...

– Учту, – сказал Мазур, глядя в окно.

– Да ты не лезь в бутылку, я тебе добра желаю. С тех пор, как ты в долю войти не захотел, у меня сердчишко все еще чуток не на месте, все думаю, что бы для тебя приятного заделать. – Он помолчал и признался: – Не понимаю я тебя, обормота. Столько стекляшек... А тех, кого не понимаешь, нужно или обходить десятой дорогой, или уважать. Простая арифметика, жизнью проверенная. Жизнь, она, знаешь ли, заставляет человека рисовать с ходу – и сразу отводить ему местечко в твоих будущих планах... А отсюда и отношение. Ну что, пошли?

В купе он быстренько свернул пробку на бутылке виски – надо понимать, из его старых запасов, Мазур не видел, чтобы он покупал спиртное на вокзале, – налил в стаканы на два пальца. С треском вспорол прозрачную целлофановую обертку конфетной коробки, быстренько испластал ножом кусок колбасы – проворно, ловко, словно подогреваемый внутренним огнем. Теперь только Мазур во всей красе осознал, что такое золотая лихорадка, – и лет пятьсот назад, должно быть, так выглядело, в точности, так же горели глаза и рвался из глотки ликующий вопль. Как ни странно, он чувствовал, что прекрасно понимает Креста, – оба были д р е в н и е, изначальные, только один служил империи даже после ее падения, а другой хладнокровно клал себе подобных ради кристаллического углерода, по молчаливому сговору черт-те сколько лет назад провозглашенному драгоценностью номер один. А потомки все равно не спросят потом, даже не поинтересуются, почему пошел ко дну крейсер на рейде и какой путь проделали сверкающие бриллиантики, прежде чем бросить якорь в витрине...

– Ну, за удачу? – Крест первым поднял стакан и вытянул содержимое медленно, жмурясь.

Выпили. Ольга задумчиво повертела в руке стакан с видом отсутствующим и грустным, усмехнулась:

– Мы звери, господа, история нас осудит...

– Знакомое что-то... – осклабился Крест.

– Это из кино, – пояснила Надя.

– А... В молоко, Катя. Истории до нас дела нет, жутко занятая дама и любит грандиозности, а звери... В общем, лучше быть зверем, чем дерьмом. Право слово. А поскольку дерьма среди присутствующих я что-то не наблюдаю, все неплохо, дела идут и жизнь продолжается... – Он поднялся, положил руку Наде на плечо: – Пошли, боевая подруга, помещение обживать, ребятам поговорить охота... Выпить-закусить еще осталось, это – им...

Прихватил два пустых стакана, легонько шлепнул Надю пониже талии, тесня к двери, обернулся и подмигнул Мазуру:

– Места тут тихие, чужие не ходят...

– О чем это ты со мной говорить собрался? – равнодушно поинтересовалась Ольга, когда дверь задвинулась.

– О жизни, конечно, – пожал он плечами, налив себе еще на палец.

– О жизни? – она, повернувшись к Мазуру безукоризненным профилем, смотрела в окно на голые желтые поля. – Бог ты мой, я о жизни и думать боюсь. Ведь не забудешь никогда...

«Забудешь, – подумал Мазур. – Быстрее, чем тебе кажется. Ну, не начисто – п о ч т и начисто. Психология – наука точная, алгебре не уступит. А она на многочисленных примерах показывает, что человек, к счастью, способен быстро и надежно забывать почти все страшное, случившееся с ним. Даже в самых обычных, ни в одной букве не засекреченных работах можно прочесть про жертвы кораблекрушений, которые уже через пару лет выкидывали память о случившемся из сознания, забывали так искренне, что когда им потом напоминали о пережитом, искренне удивлялись, подозревали врача в каком-то дурацком розыгрыше, твердили, что никогда с ними ничего подобного не случалось, путают их с кем-то... Забудешь. Это мне не удастся – меня специально учили ничего не забывать...»

– Что ты на меня так смотришь? – спросила она, по-прежнему не поворачивая головы, закинув ногу на ногу, задумчиво подперев подбородок кулачком.

– Встань, – сказал Мазур, помимо воли ощущая прежнее желание, поднимавшееся из темной глубины.

Она подняла бровь, но встала, передернула плечами:

– Ну и?

– Колготки сними, – сказал он хрипло, глядя ей в глаза.

Со знакомой легкой гримаской, означавшей, что она чего-то недопонимает, Ольга стянула колготки, кинула на диван, поинтересовалась:

– Продолжать?

Он кивнул. Положив туда же трусики, она, судя по взметнувшимся бровям, собиралась отпустить какую-то ехидную реплику, но Мазур, без труда повалив ее на диван, уже навалился, ища губы, преодолевая слабое сопротивление. В обрамлении темных с рыжинкой волос ее лицо казалось незнакомым, но все таким же влекущим.

Мазур овладел ею грубо, как никогда прежде. Она коротко простонала и замерла, а он уже не мог остановиться, охваченный непонятным чувством – смесью желания с яростью, – властно и неспешно проникая глубже. Очень быстро яростная возня сменилась размеренным ритмом. Ольга отвечала, прижав обеими руками его голову к своей мокрой щеке, и в этом шальном безумии уносилось прошлое, как сухой лист по ветру, – если только оно было когда-нибудь, прошлое... Колеса постукивали под ними, словно стирая из памяти с каждым ударом все черное и печальное.

Изрядно времени прошло, прежде чем они смогли оторваться друг от друга, – но еще долго сидели в обнимку на нешироком мягком диване, глядя на желтые поля и лес на горизонте, смахивающий на комки тугой зеленой ваты. Ольга уже не плакала, а минутой позже Мазур убедился, что жизнь и в самом деле перешла в д р у г у ю плоскость: любимая жена пошевелилась и жалобно сообщила:

– Представляю, что от косметики осталось...

Мазур счастливо фыркнул, прижимая ее к себе.

– И нечего фыркать, – сказала Ольга насквозь прежним голосом. – Чтобы собственный муж насиловал в поезде... – Повернула к нему сияющее лицо: – Сон приснился?

– Сон, – сказал он глухо. – А сны потом тают... Часа через четыре будет Шантарск, а вот никаких снов уже не будет...

– Тогда иди покури, – сказала она с непостижимой женской логикой. – А я себя в божеский вид приведу, ты посмотри, во что мы купе превратили, походный бардак какой-то...

Мазур поцеловал ее в щеку и вышел. Издали увидел торчавшего в тамбуре Креста, подошел вразвалочку и встал рядом, поставив ногу на блестящую урну.

– Ну, кто знает жизнь лучше полковников? – ухмыльнулся Крест. – Цветешь? – И тут же посерьезнел. – Ты очки-то надень, что им из кармана торчать...

– Что? – кратко спросил Мазур, доставая сигарету.

– Черт его знает... – Крест опустил руку, потрогал сквозь пиджак рукоятку пистолета. – Воздух мне вокруг не нравится, вот что. Я тут давно торчу, чуть ли не сразу, как от тебя ушел... Хмырь какой-то по вагонам гуляет, зенками так и шарит... В сторону паровоза прошел, потом назад, – а ресторан-то в хвосте, чего ему разгуливать, совершенно непонятно...

– Ну, мало ли, – сказал Мазур, сам, впрочем, напрягшись. – Или знакомых ищет, или подходящие чемоданчики.

– Разве что, – тихо сказал Крест. – Зенки его мне не нравятся категорически... Пора б тебе бригадира шукать. Сунь под нос ксиву, благо снимочек твой идеально пришпандорен, – и пусть крутит радио. Глаза мне его не нравятся, имею опыт... тс! – он сунул в рот очередную сигарету и продолжал громко, беззаботно: – Значит, вытащили эту золотую рыбку трое – адвокат, милиционер и «наперсточник»...

Судя по его многозначительному взгляду, вошедший в тамбур человек был как раз тем самым, праздношатающимся неизвестно зачем. Как мог естественнее Мазур оглянулся – что в том необычного?

Одно мгновение – и широкая спина, обтянутая светлым пиджаком, неспешно удаляется по коридору. Мазура охватило странное чувство: он смотрел в крепкий затылок широкоплечего блондина, пытаясь проанализирозать свои впечатления, и все отчетливее осознавал, что не знает его, но знает его походку... Лицо изменить нетрудно, а с походкой это проделать гораздо труднее...

Досадливо швырнув окурок в урну, он повернулся к Кресту.

Дальнейшее произошло мгновенно.

Ольга вышла в коридор, оказавшись лицом к лицу с блондином в светлом костюме, на миг замерла – а он рывком оказался за ней, так, что она заслоняла его от обоих мужчин, дернув за руку, втащил в купе.

Мазур опомнился первым и кинулся к захлопнувшейся двери. Коридор был пуст, и он выхватил пистолет, держа его стволом вверх, переглянувшись с Крестом, сделал знак страховать, рванул дверь, открыв наполовину, так, чтобы она заслоняла Креста.

– Заходи, – спокойно сказал блондин. – Осторожненько в дверь протиснись, закрой ее за собой и пушечку на пол брось. Ну?

Он сидел у самой стены, заслоняясь Ольгой, уперев ей в правый бок толстое дуло пистолета. «ППС, – машинально определил Мазур, – практически беззвучно лупит...»

– Ну?

Шансов не было – если так и торчать с пистолетом в руке. Медленно Мазур протиснулся в дверь, закрыл ее за собой и кинул пистолет на пол, ни на секунду больше не поддаваясь растерянности.

– Ногой его ко мне. Стой, где стоишь. – Блондин крепче прижал дуло к Ольгиному боку. – Разъяснения нужны?

Очень уж аккуратный был у него зачес, пробор, если представить, что...

И Мазур узнал. Главным образом, по глазам. Это был тот, кто играл при Прохоре роль Ибрагима-оглы, – только без бороды и в светлом парике.

– Вот такая математика, – сказал Ибрагим-оглы. – Пальба кончилась, пошли вычисления. Ты, конечно, хорошо вычислял, только и я не хуже... Ладно, я не гений. Просто дорог у тебя было не особенно чтобы много... стоять!

Ольга с бледным, изменившимся лицом косилась на него. Он, плотно сжав губы, невидимой для Мазура левой рукой полез в карман, судя по движению плеча. Поднял руку над затылком Ольги, в ладони чернела коробочка с кольчатым хвостиком-антенной. Теперь-то Мазур не сомневался, что на вокзале в Аннинске был именно он. Дорог и в самом деле было немного...

Взгляд Ибрагима-оглы чуть растерянно вильнул – ага, он хотел включить рацию и боялся хоть на миг потерять Мазура из виду...

Ольга вдруг резко дернулась, разворачиваясь к державшему ее мужчине, вцепившись левой ему в глаза. Мазур метнулся к дивану, ударил вытянутыми вперед, сомкнутыми ладонями, и еще, и еще, уже костяшками пальцев...

Ольга свалилась ему на руки безвольно, как кукла. Мазур подхватил ее, одновременно нанеся Ибрагиму удар коленом под горло для пущей надежности, – голова противника мотнулась уже безжизненно, затылок глухо стукнул о стенку, мертвец так и не выпустил пистолета....

В купе невыносимо воняло тухлой пороховой гарью. Пальцы Мазура ощутили что-то липкое и теплое, он опустился на колени, осторожно поворачивая Ольгу вверх лицом, – и встретился с ее застывшим взглядом.

Пульс не прощупывался. Совершенно потеряв голову на какой-то миг, Мазур попытался встряхнуть Ольгу, сделать искусственное дыхание, зажать крохотную дырочку против сердца... Он видел, что все бесполезно, а поверить не мог, очень уж неожиданно и нелепо п р о и з о ш л о...

Двигаясь, как автомат, он опустил Ольгу на пол рядом с диваном, открыл дверь. Крест облегченно опустил пистолет, глянул на Мазура, потом посмотрел через его плечо – и кинулся в купе, отодвинув стоящего на пути. Мазур подчинился, как манекен. С силой захлопнул дверь, присел на краешек дивана, опустив голову, уронив руки, вокруг – и в нем тоже – была совершеннейшая пустота.

– Т в о и? – тихо спросил Крест (Мазур молчал). – У него переноска – значит, еще кто-то в поезде... Соберись ты!

Мазур поднял голову. Под его взглядом Крест попятился:

– Слушай... Я ж ни при чем... – Он нагнулся, выхватил из сумки автомат и замер лицом к двери. – Где тут предохранитель?

– Вон там, – сказал Мазур мертвым голосом. Со своего места он видел лежавшие в сумке пакеты из непрозрачного целлофана – и не мог повернуть голову, чтобы посмотреть на Ольгу. Время остановилось, потому что его движение ничего не могло вернуть, ничто не способно исправить.

«Морской дьявол» почти добрался из пункта А в пункт Б. Вот только дальше идти оказалось незачем...

Он сидел и равнодушно смотрел, как Крест стучит в стенку, как вбегает Надя, каменеет лицом и оба принимаются тихо шептаться. Плечи вдруг задергались, странные корчи потрясали тело, он не сразу сообразил, что плачет, дергая головой, без слез, беззвучно, плачет по Ольге, по Драммонду, по Ван Клеену, по собственной идиотской судьбе, взвалившей ему все это на плечи, пытался понять, за это, – и боялся осознать вдруг, за что. Боялся поверить в присутствие д р у г о й силы, не оставляющей без внимания совершенные людьми грехи...