Тени в переулке (сборник) Хруцкий Эдуард

Самоволка в Париж

Под жилье им выделили совсем неплохой домик в предместье Карлхорста, практически не тронутый войной. Четыре молодых офицера поселились в нем. Их не демобилизовали. На свое несчастье, они знали немецкий язык, поэтому были задержаны на службе еще на год после окончания войны для работы в Контрольной комиссии.

До начала работы оставалось десять дней, и они решили посмотреть Европу.

– Едем в Париж. В Париж так в Париж.

Два «виллиса» были загружены консервами, шоколадом, хлебом, ромом.

Их было четверо, ребят, прошедших самую страшную войну, увешанных орденами и не привыкших бояться ни врагов, ни начальства. Они даже представить не могли, что с ними могли сделать люди начальника Смерша Виктора Абакумова. Но они свято считали, что не делают ничего плохого, – они выжили и победили и теперь им можно развлечься.

В те дни в разбитой войной Европе не было никаких границ. Ровно сутки заняла дорога до Парижа. Они остановились в маленькой гостинице у Вандомского вокзала. Франков у них не было, но в машинах лежала самая твердая валюта для голодной Европы – продукты.

Три дня они жили беззаботной парижской жизнью. Четверо молодых ребят в кителях с золотыми погонами стали достопримечательностью веселого Парижа. А потом снова сутки по Европе и домик в Карлхорсте.

Их не искали. До явки на новую службу оставалось еще два дня. И они радовались, что так здорово провели время и об этом не узнало начальство.

Инициатором самоволки в Париж был московский парень, бывший командир разведроты Георгий Тер-Ованесов. Тогда, в Германии, он еще не знал, что его свидание с Парижем отзовется ему в самое неподходящее время. И вершителям судеб будет совершенно безразлично, что у него пять боевых орденов и два наката медалей, а начал он воевать на Курской дуге.

– Окончил Ташкентское училище? – спросил комполка лейтенанта. – Воевал?

– Никак нет.

– Ладно, принимай пулеметную роту. В полку большая убыль офицерского состава, старшины ротами командуют. Свою задачу понимаешь?

Лейтенант понимал задачу. Она была проста, как мосинская винтовка. Глубже закапываться в землю и отсекать пехоту от танков.

Он еще не знал, что его первый бой нарекут Курской битвой и что он и его солдаты внесут свой вклад в перелом войны.

Тер-Ованесов пропускал танки, переваливающиеся через окоп, где он сидел, их жгли истребительные противотанковые батареи, а его люди кинжальным огнем уничтожали пехоту, идущую позади танков.

Меняли раскаленные стволы пулеметов Горюнова, закипала вода в кожухах «максимов», стлался по земле тяжелый смрад горящих танков.

Рота лейтенанта Тер-Ованесова выполнила боевую задачу. За это он получил первый орден Красной Звезды.

Москва. 1952 год. 13 января. Старый Новый год. Я об этом замечательном празднике тогда узнал впервые. Его отмечали те, кто вырос до Октябрьской революции. Собирались, дарили подарки и праздновали свой праздник.

В этом был отчасти протест, неприятие власти большевиков. Большего они себе позволить не могли.

Но веселая богемная молодежь тоже назло всем решила погулять тринадцатого числа. Мне позвонил мой товарищ, студент ВГИКа Олег Арцеулов, и сказал, чтобы я взял свою девушку и мчался в «Гранд-отель», где собирается хорошая добрая компания.

Так оно и вышло. За столом сидел молодой веселый народ и элегантный человек, о котором я кое-что слышал.

Несколько месяцев назад в кафе «Националь» прекрасный человек, драматург Петр Львович Тур, сказал мне:

– Посмотрите, пришел Эммануил Казакевич, замечательный писатель. Вы его читали?

Конечно, я читал повесть «Звезда» и находился под обаянием романа «Весна на Одере».

– Если вы читали его роман, то, наверное, помните, как молодой офицер-разведчик тянет «языка» через Одер. Так вот, этот офицер сидит рядом с писателем. Зовут его Жорж Тер-Ованесов, он ныне учится в Институте между народных отношений.

И вот я сижу за столом рядом с человеком, ставшим прототипом героя целого романа.

В три часа ночи праздник закончился, и мы вышли из ресторана. Падал крупный снег, точно такой же, как на старых рождественских открытках. Город стал красивым и таинственным.

Мы шли с Жоржем по улице Горького, и он рассказывал мне, как снимался до войны на студии «Детфильм» в лентах «Черемыш – брат героя» и «Тимур и его команда», как он любит кино, как в 1945 году они сорвались в Вену, чтобы познакомиться со звездой немецкого кино Марикой Рекк, игравшей в фильме «Девушка моей мечты».

– Так почему ты не пошел во ВГИК?

– Так получилось. Мне неинтересно учиться в МИМО, да и обстановка там уж очень казенная.

Мы простились, обменявшись телефонами.

А месяца через два в кузнице дипломатических кадров состоялось партийное собрание. В стране еще наказывали за «низкопоклонство перед Западом».

На этот раз «безродным космополитом» стал преподаватель зарубежной литературы. Весь зал радостно осуждал отщепенца. И только три человека выступили в его защиту. Три офицера-фронтовика. Среди них был Жорж Тер-Ованесов. Неизвестно еще, что было опаснее: пойти в ночь за «языком» в 1944 году или выступить на партийном собрании против секретаря парткома.

В 1944-м, после неудачного ночного поиска, командарм приказал:

– Доставить «языка» немедленно.

И командир разведроты, старший лейтенант Тер-Ованесов, с четырьмя разведчиками совершили невероятное. Ранним утром, пока над рекой висел туман, они переплыли Одер. Ворвались в офицерскую землянку, взяли «языка» и поплыли обратно. Жорж сам тащил на себе немца. Они доплыли до середины реки, и по ним открыли шквальный огонь.

И все-таки они добрались до берега. За эту операцию Тер-Ованесов получил орден боевого Красного Знамени – награду, о которой мечтали все фронтовики.

Но это было восемь лет назад.

Конечно, три голоса против не значили ничего. Преподавателя все равно исключили из партии и выгнали из института.

Разразился чудовищный скандал. В институт приехал сам хозяин МИДа Андрей Вышинский и приказал круто разобраться с тремя ревизионистами.

А перед его приездом Жоржа вызвал начальник первого отдела института, полковник, которого он знал по фронту.

– Вот что, я договорился, что тебя снимают с парт-учета, а документы я твои забрал. Исчезай. Иначе тебе вспомнят все. Особенно твои похождения и гулянку в Вене у Марики Рекк.

Полковник похлопал ладонью по толстой папке, лежащей на столе.

– И чтобы ты не возникал на мидовском горизонте.

Жорж исчез. Причем с радостью. С детства он увлекался фотографией, это было нечто сродни любимому кино. Из Германии он привез отличную аппаратуру. Друзья помогли ему устроиться на фотокомбинат. Его работы увидел завотделом литературы и искусства «Вечерней Москвы» Всеволод Шевцов и пригласил работать фотокорреспондентом.

А в 1958 году он все же попал в кино. Вместе с замечательным журналистом Андреем Эрштремом он делал первый номер журнала «Советский экран». Тер-Ованесов стал кинофотографом. Настоящим художником.

По всей стране, даже на маленьких станциях и крошечных аэровокзалах, в газетных киосках обязательно продавались открытки наших кинозвезд. Я видел их на стенах в строительных общагах на Абакан – Тайшете, в вагончиках рельсоукладчиков на БАМе, под стеклом машин дальнобойщиков. Многие наши звезды доверяли только Георгию Тер-Ованесову делать свои портреты.

А он снова играл в кино, написал сценарий военной картины «Крепость», которую иногда показывают по телевидению, но все же главным для него оставался портрет.

Он не просто ставил свет и щелкал затвором фотоаппарата. Жорж дружил со своими моделями, встречался с ними, спорил. Олег Стриженов, Борис Андреев, Никита Михалков, Георгий Жженов… Невозможно перечислить всех.

Он искал главное, что должен увидеть объектив его аппарата. И находил. Поэтому его портреты невозможно спутать с работами других фотохудожников. Однажды открылась выставка его фоторабот в журнале «Экран». Это было ретро нашего кино. Портреты людей, сделавших когда-то наш кинематограф великим.

Я как-то спросил его, почему он не работает с молодыми.

– Понимаешь, я пока не чувствую их. Они молоды, красивы, но у них совершенно иной менталитет.

В нашем городе есть люди, которые были знаковыми фигурами в московском обществе. Они несли в себе душу нашей столицы. Один из них – мой друг Жорж Тер-Ованесов. Ему исполнилось восемьдесят лет, но он продолжает работать в журнале «Экран» и много делает для «Экспресс-газеты».

Как говорит Жорж Тер-Ованесов, «кино – большой вокзал, куда одни прибывают, а другие уезжают навсегда».

Дай нам Бог подольше задержаться на этом вокзале.

«Один день проездом…»

…После смерти отца, знаменитого московского булочника Филиппова, его сын, склонный к западничеству, закупил особняки рядом с булочной. Один из них надстроил и сделал там гостиницу, во втором разместил знаменитое на всю Россию кафе Филиппова.

Открылось кафе в 1911 году, а через шесть лет началась революция.

Гостиницу сначала захватили анархо-синдикалисты, приспособив ее под штаб и склад награбленного.

Вспомните «Хождение по мукам» Алексея Толстого. Жиров приводит даму в гостиницу за одеждой. Наверное, в гостиницу Филиппова в те дни приводили красивых женщин и одевали их в меха. Все могло быть в то беспредельное время.

В бытность мою на московском Бродвее мы по нескольку раз прогуливались мимо этого здания с наглухо закрытыми дверями. Зеркальные окна на них были задрапированы плотными занавесками. У входа стояли два человека в одинаковых бостоновых костюмах и одинаковых же кепках. У них одинаково топорщились с правой стороны пиджаки, под которыми на поясе висела кобура с «ТТ». Гостиница была режимным объектом и простенько именовалась жилым домом Коминтерна.

Я бы назвал ее гостиницей жертв Коминтерна. В ней жили все заграничные революционные борцы. Периодически гостиницу чистили. К черному ходу подъезжали машины с чекистами, и революционных борцов увозили осваивать Колыму или прямо в Пугачевскую башню Бутырки, где их ждал человек с револьвером крупного калибра.

В нашей компании был очень милый парень Алик по кличке Болгарин. Он действительно был болгарином и жил с мамой и сестрой в этой таинственной гостинице, а его отец строил социализм в Народной Республике Болгарии. Отец его был большим человеком в тамошнем ЦК, а дядька – главкомом болгарской авиации.

Но семьи строителей социализма в Восточной Европе по-прежнему жили в Москве, в этой, мягко говоря, гостинице, которая была для них чем-то вроде благоустроенной тюрьмы.

Семьи были заложниками. Сталин знал, как удержать бывших коминтерновцев от ненужного либерализма.

У Алика Болгарина наступил день рождения. Он пригласил всю нашу компанию к себе, правда, предупредил, чтобы мы захватили паспорта. В назначенное время мы открыли задрапированные двери и вошли в вестибюль. Дорогу нам преградили два крепких мужика в темных костюмах.

– Куда? Мы объяснили.

– Документы. Один из них взял наши паспорта и скрылся за какой-то дверью. Второй остался стоять, глядя на нас подозрительно и зло. Мы ждали минут пятнадцать. Наконец появился старшой, вернул наши паспорта и сказал:

– Второй этаж. Комната 212. И чтобы у меня тихо. Что несете?

– Подарки.

– Разверните. Он внимательно разглядывал наши скромные дары.

– Все в порядке, только чтобы скандалов не было, а то попадете…

Куда мы попадем, он не объяснил.

На следующий день ко мне приехал мой дядя и сказал:

– Чтобы ноги твоей больше не было в общежитии Ком интерна. При твоих делах с отцом тебе не хватает только связи с иностранцами.

Как я уже писал, отец, профессией которого было добывать чужие секреты за границей, застрелился в 1950 году, когда его хотели арестовать.

– Но Алик окончил нашу школу.

– Это другое. А сборища с чтением стихов – уже статья.

Но статью я не успел получить, а уехал учиться защищать Родину. Сначала постигал науку военного ремесла, потом учил других этому нелегкому, настоящему мужскому делу. А когда я вернулся в Москву, все разительно переменилось.

Вместе с портретами Сталина в витринах магазинов исчезли топтуны у гостиницы, и на ее фасаде засветились желтые буквы – «Центральная».

После открытия она становилась прибежищем всех московских гуляк, желающих получить «опохмел». На втором этаже буфет открывался в семь часов. Через него прошли все столпы отечественной культуры того времени. Каждое утро там можно было встретить мхатовских звезд, известных кинематографистов, литераторов, художников.

Мне, естественно, тоже доводилось бывать в этом оазисе утренней радости. Но приходил я позднее, чтобы просто позавтракать. И всегда практически в одно и то же время в буфете появлялась компания солидных, хорошо, но ярко одетых людей. Они сдвигали столики и усаживались. Буфетчица оставляла недовольных клиентов, стоявших в очереди, бросалась к этим людям и сама принимала у них заказ. Через несколько минут вторая дама из буфета несла им на стол бутылки, закуски, а чуть позже – горячее.

Однажды я увидел, как к этой компании подошли Илья Набатов и московский плейбой эстрадный акробат Ваня Байда.

Помните фильм «Покровские ворота»? Так вот, эстрадник Велюров, которого блестяще играет Леонид Броневой, практически полностью срисован с Ильи Набатова. Только на пижонском пиджаке Набатова висела медаль лауреата Сталинской премии, которую он заработал за роль негодяя-американца в фильме «Заговор обреченных».

По улице Горького эти два артиста ходили гордо и вальяжно. Но в буфете я их не узнал: к столу веселых людей подошли два униженных просителя.

Меня это очень удивило, но чего не бывает в жизни.

Как-то я встретил своего приятеля-джазиста, он бежал в «Центральную».

– Похмелиться? – спросил я.

– Да ты что, здесь же биржа.

– Какая?

– Здесь формируются эстрадные группы для чеса.

– Для чего?

– Ну, скажем так, для левых концертов. В этой гостинице живет могучая кучка эстрадных деляг.

– Это они широко гуляют по буфету? – сообразил я. Мой друг рассмеялся:

– Они везде широко гуляют, башлей там немерено.

Напротив моего дома, на улице Москвина, жил очень милый человек. Кинооператор-документалист Никита. Когда-то он был фронтовым кинооператором и привез из Австрии машину. Белый «штеер», полуспортивный, с сиденьями из вишневой кожи.

Он так ухаживал за своей машиной, что она была как новенькая, даже никелированные спицы на колесах сияли, особенно вечером, при электрическом свете.

Каждый вечер Никита, а был он холост, выезжал в центр клеить девочек. Однажды, выйдя из дому, я встретил его с полноватым человеком в голубом костюме, сшитом отличным портным, в сделанных, видимо, на заказ туфлях из мягкой кожи и с массивным перстнем на левой руке.

Перстень был запоминающийся – на черном камне были разбросаны бриллианты, образовавшие букву «М».

– Познакомьтесь.

Я назвал себя. Он сказал свое имя. Я только запомнил, что его фамилия оканчивается на «ский».

При следующей встрече Никита сказал мне:

– Знаешь, с кем я тебя познакомил?

– Понятия не имею.

– Этот человек держит биржу эстрадников в гостинице «Центральная».

Закончились суровые времена культа личности, и в бывшем доме «жертв Коминтерна» поселилось много веселого народа. Все очень удобно. Гостиница в самом центре и не высшей, как «Москва» и «Метрополь», а первой категории, что значительно отражалось на ценах номеров.

Постоянными постояльцами, занимавшими номера люкс, в которых раньше жили Георгий Димитров, Долорес Ибаррури и еще многие звезды Коминтерна, стали эстрадные администраторы. В нарушение всех правил они занимали номера по году, а то и больше. Более того, даже те, у кого были квартиры в Москве, тоже имели номера в «Центральной». Это было их рабочее место. Именно здесь формировались летучие бригады актеров, уезжающих на чес.

Те, кто смотрел фильм «Вас вызывает Таймыр», наверняка помнят и директора некоей областной филармонии, и жучка-администратора, которого играл Зиновий Гердт. Он бегал за директором, постоянно предлагая ему самые различные эстрадные номера.

В жизни было иначе. За эстрадными дельцами из гостиницы «Центральная» бегали директора областных филармоний.

Все объяснялось просто. В областях не было ни сил, ни средств, чтобы пригласить на гастроли знаменитых артистов. Местные уже давно надоели публике и не делали сборов. Счета филармоний периодически арестовывались. Денег на зарплату не было. Даже местным эстрадникам платить было нечем. И это случалось не в одной, отдельно взятой области, а повсеместно. На всей огромной территории СССР, от Бреста до Курил. И вот тогда на помощь директорам приходили ушлые ребята, живущие в «Центральной». Это были корифеи чеса: Марк Бендерский, Эдуард Смольный, Анатолий Игнатьев, Давид Барац…

Директора филармоний сразу же вливались в их компанию. Утром – буфет на втором этаже. Обед в ресторане «Арагви». Ужин в «Астории». В перерывах между кабаками официанты из «Астории» приносили им в номера выпивку и закуску.

Ночами расписывалась пулька. Играли по-крупному. Проигрыши и выигрыши достигали нескольких тысяч рублей, а иногда и больше. Причем игры не прекращались даже в ресторанах, там они заряжали в железку.

Что и говорить, азартные были деляги из эстрады. Они не только резались в карты, но и работали так же азартно. Марк Бендерский спрашивал директора, сколько ему надо, чтобы его филармония прожила нормально хотя бы год. Директор писал сумму. Бендерский задумывался и излагал:

– Залов больших у вас нет. Значит, будем работать перебежками из зала в зал. А по району я пущу програм му «Здравствуй, кино!». Брошу лучшие силы: Ваню Переверзева, Володю Дружникова, Женю Моргунова, и ко нечно, актрис.

И так по районным и сельским клубам ехала программа «Здравствуй, кино!».

А в областном центре работали артисты, которые и по сей день поют с экранов телевизоров и во всяких престижных концертах. Зачем им это было нужно при их популярности и зрительской любви? Да очень просто. Звезда эстрады получала за концерт не больше трех ставок – сорок пять рублей. Плюс, если было звание, двадцать процентов за мастерство. А деньги были очень нужны. Купить машину, вступить в жилищный кооператив, одеться, с друзьями в ресторане ВТО на улице Горького посидеть. Да много для чего нужны человеку деньги!

Но власть строго следила, чтобы за официальные концерты платили положенные деньги, более того, лимитировала количество выступлений. Поэтому ребята из гостиницы «Центральная» были благодетелями многих сегодняшних немолодых звезд.

«Меценаты» говорили:

– Девять концертов, по три в день. Плачу за каждый тысячу.

Некоторым платили и больше. Любой спросит: «А откуда дровишки?» С публики, вестимо.

У ребят из «Центральной» было много способов раздобыть деньги. Главный – билеты. На свои деньги Бендерский и иже с ним заказывали в типографии билетные книжки. Потом на них ставили штамп той самой организации, от которой работали мастера чеса. Билеты распродавались всегда. Магические слова на афише – московские артисты – делали свое дело, и люди штурмовали билетные кассы клубов. Далее. Если в клубе было триста мест, в отчете администратор указывал, что на концерте присутствовало всего семьдесят человек. Остальные двести тридцать билетов актировались как непроданные и сжигались в присутствии членов комиссии, в которую входили билетеры и руководитель клуба, получившие свою небольшую долю.

Деньги, естественно, шли в карман устроителю зрелища. И если учесть, что по сотням сельских и районных клубов в области работали летучие бригады, в главном городе пели и плясали признанные звезды, а в залах был аншлаг, то можно представить, сколько зарабатывали деловые люди. Но они честно отдавали актерам заработанное, отстегивали долю руководителю филармонии и кое-что оставляли себе.

Не будем считать чужие деньги, но один из эстрадных деловых как-то прямо сказал мне, что в Одессе за три дня он заработал триста пятьдесят тысяч рублей – огромные деньги в те времена.

Формирование летучих эстрадных отрядов было делом достаточно сложным. Следовало учитывать зрительскую специфику, дислокацию площадок, погоду. Деловые ребята работали, как армейский штаб во время крупных учений.

Чего хочет зритель? Это был крайне важный вопрос. Только знание специфики восприятия эстрадных программ давало возможность получить искомые деньги.

Конечно, это не относилось к большим городам с огромными залами и стадионами, куда приезжали именитые артисты. В договорах, которые областные филармонии заключали с бойцами за крутые деньги, в обязательном порядке был записан пункт об организации выступлений в колхозах, на стройках, а летом даже в поле в обеденный перерыв.

Возьмем для примера великого практика чеса Марка Бендерского. Он точно знал, что на ударную комсомольскую стройку надо везти артистов кино с роликами из фильмов. Желательно поющих артистов, таких, например, как Юра Пузырев.

Молодежь любила кино и штурмом брала двери клубов.

А вот в райцентры и колхозы формировались бригады, в которых половина артистов была из цирков – фокусники, акробаты, жонглеры.

Я приехал в зерносовхоз «Ленинский» в Петропавловской области целинного края, чтобы написать о замечательном парне, механизаторе Жоре Кушнаревском.

Мы сидели у него дома и разговаривали. Прибежала его жена Тамара. Она была очень расстроена.

– Артисты московские приехали, а билеты все проданы.

– Московские? – обрадовался я. – Пошли, нас пропустят.

У совхозного клуба толпился народ. Люди приехали на санных поездах из отдаленных отделений.

Я, пользуясь правом представителя столичной печати, прошел к администратору, достал удостоверение.

– Очень рады, очень рады, – засуетился толстенький человек в дорогом финском пиджаке, – я посажу вас с друзьями в первый ряд.

Мы уселись. Поднялся занавес, и на сцену вышел ведущий, мой добрый знакомый по Москве артист МХАТа Виталий Беляков. Он совсем немного пошутил, чем вызвал смех в зале, потом объявил первый номер.

Концерт пошел по накатанной колее. Певица с не очень сильным голоском спела три лирические песни, потом были фокусник, акробаты, жонглеры, в заключение первого отделения концерта Виталий очень неплохо прочел «Незнакомку» Блока, зал жидко похлопал.

– А теперь на сцене цыганский ансамбль под руководством Валентина Козабеева.

Зал взорвался аплодисментами. На сцену выскочили цыгане.

Каждый их номер встречался бурным одобрением зрителей. Для неизбалованных вниманием деятелей культуры такой концерт был настоящим праздником.

После этого действа мы с Виталием пошли к герою моего очерка поужинать. За столом Беляков сказал мне:

– Понимаем, халтура, но что делать? Мне за концерт платят сотню, десять концертов – тысяча. Ты же знаешь наши актерские заработки. А артист МХАТа на афише придает этому балагану некую солидность.

Я собрал материал и уехал в Петропавловск. Днем зашел в ресторан рядом с гостиницей пообедать и увидел суетливого администратора, сидящего рядом с вальяжным, очень знакомым человеком. Только не мог вспомнить, где я его видел.

Администратор что-то говорил ему, показывая на мой столик. Вальяжный господин встал и подошел ко мне.

– А мы знакомы, – сказал он. И тут я увидел на его руке массивный перстень с черным камнем, на котором буквой «М» сверкали бриллианты.

– Конечно, – ответил я, – нас знакомил Никита. Марк Бендерский, а это был именно он, сел за мой столик и поведал, как тяжело нести культуру в массы и как хорошо помогать несчастным артистам, получающим грошовую зарплату.

Мы выпили коньяку, и я объяснил ему, что приехал в этот достопримечательный город не для того, чтобы писать разгромные рецензии на его коллектив, а по другой, более интересной для меня надобности.

Мы расстались практически друзьями. Только значительно позже от ребят из БХСС я узнал, что вальяжный администратор уже дважды топтал зону и третья ходка висит у него на ушах.

Грозой обитателей гостиницы «Центральная» был начальник отдела, занимающегося преступлениями в сфере культуры, полковник Сарычев. Это был человек предельно честный и неподкупный.

Что только не делали эстрадники, чтобы сблизиться с ним! Подставляли ему молодых красивых актрис. Выяснив, где бывает Сарычев, они отправляли к нему изумительных красавиц. Ничего не получалось. Пытались пригласить его в ресторан, якобы на юбилей. Тоже мимо.

Выяснили, что полковник любит обедать в кафе на Петровке. Туда пошел самый храбрый из обитателей «Центральной» Давид Барац. Он сел за стол Сарычева и сразу предложил ему любую сумму за покровительство.

Полковник доел гуляш, посмотрел на Давида и сказал:

– Я бы мог взять деньги и прихватить вас на взятке. Но я этого делать не буду. Я с вами разберусь иначе.

В те времена в милиции еще служили такие полковники.

Барац вышел из кафе перепуганный, тем более что все газеты писали о громком Тамбовском деле.

Судили Бориса Сичкина, знаменитого Бубу Касторского из фильма «Неуловимые мстители». Сичкин прилетал в Тамбов вместе с героями картины. Прием был отличный, люди уже успели полюбить этих замечательных ребят. Их выступления организовал Бендерский. Все остались довольны, кроме Бубы Касторского.

Он разругался со всеми из-за денег и решил круто заработать. Организовал собственные гастроли и попался на незнании приемов эстрадного воровства. Об этом были фельетоны в «Комсомольской правде», «Советской культуре», «Литературке».

Боря получил срок, освободился и уехал в Израиль.

Кстати, то же самое сделал и Давид Барац после беседы с полковником Сарычевым.

А вот до Марка Бендерского железная рука БХСС не дотянулась. Он подружился со знаменитым Борей Цыганом, любовником советской принцессы. Связываться с дочкой Брежнева никто не решался.