Обреченный мост Иваниченко Юрий
«Drei» — застрял у него в глотке, когда бронетранспортер содрогнулся всей железной тушей и вдруг, вырвавшись из его рук вместе с ключами и запаской, улетел вправо, кувыркаясь на низких боках в камуфляжных жёлто-коричневых пятнах.
Столб клубящегося багрово-чёрного пламени взвился в хмурое небо. Вслед за ним, почти мгновенно — второй, третий…
— Wir gehen weg, Partisanen! — первым завопил штурмбаннфюрер Курт и первым же открыл огонь, выхватив из кобуры «Парабеллум».
Вильгельм разрядил обойму куда следует: в партизан, унылой гурьбой валивших со стороны реки, отделяющей посёлок от леса.
И вторую разрядил бы, если бы адъютант не докричался шефу на ухо:
— Кажется, это местные полицаи! Татары. Возвращаются!
— Где? — обернулся доктор Курт.
Адъютант через его плечо указал на «партизан», предусмотрительно залёгших в речном тумане до выяснения обстоятельств.
— С чего ты взял? — недовольно переспросил штурмбаннфюрер.
Вместо ответа Герман Гернгросс гаркнул вопросительно:
— Хайль Гитлер?!
— Зиг Хайль-Хайль! Зиг-Зиг… — неуверенно отозвались клочья редкого речного тумана…
Побережье Керченского пролива. Жуковка. Со своими — к своим
Новик и Войткевич
Уже сгущались сумерки, когда на пол, звеня и подскакивая, полетела последняя 20-мм гильза, и лейтенант Войткевич почти свалился на доски, констатируя не то с облегчением, не то с хладнокровной досадой:
— Всё. Концерт окончен.
На бронещитке зенитной спарки не осталось живого места от вмятин, оставленных пулями и осколками. Съехала набок почти до земли конструкция стрех и стропил, лишь кое-где покрытая ещё черепицей. Изъязвленная пулями, едва не развалилась стена, под которой отблескивала латунью россыпь гильз.
Когда немцы ворвались в дом вслед за белой вспышкой гранаты («Наконец-то!» — перевёл дух немецкий лейтенант), только многоточие багровых капель указывало путь отступления русских, сами же они как в воду канули.
О том, что это так буквально и было, лейтенант догадался минуту спустя, когда на холмах, прилегающих к балке, гулко заговорила батарея 601-го дивизиона морской артиллерии, а затем взвыли сирены. Серые сумерки вспорол голубой сапфир прожекторных лучей.
Без особой нужды — всё равно холстина, разодранная в нитки, почти вся сгорела, — лейтенант в сердцах распахнул дверь ударом сапога и злобно уставился на тёмную чашу моря, вдававшуюся в балку маленькой бухтой.
На выходе из неё, ближе к закатному зареву над багровой кромкой моря, отчётливо виднелись контуры двух катеров. И будто праздничные фейерверки, на них искрили 45-мм пушки.
Не дожидаясь полной темноты, русские вернулись за своими. И пока что огонь трёх 75-мм пушек SK 16 с ближайшей батареи помешать им не мог. Белые фонтаны рвали линию горизонта с большим перелётом…
Низкие бронированные борта катеров приближались медленно, так медленно, что десантники чувствовали себя, как у расстрельной стенки. Времени у немцев было более чем достаточно. Будь только лучше видимость! А так — одиночные шлепки винтовочных выстрелов, многоточия брызг от пулемётных и автоматных очередей пробегали между бойцами, бредущими по мелководью, хаотически и врозь. И пока только один из десанта, охнув, исчез в ледяной толще воды.
Капитан Новик, зажимая разодранное осколком гранаты плечо, скрипнул зубами.
— Чёрт, бинт уплыл, — попытался поймать он белую ленту, вьющуюся на волнах позади него.
На что старший лейтенант Войткевич, подскакивая на мелководье, чтоб не захлебнуться от крупной ряби, заметил:
— Грешно вам роптать, Саша. Я бы вот предпочёл, чтоб меня лишний раз продырявили, чем так настучать по черепу. — Он, контуженно морщась, помотал головой. — Как кувалдой оприходовали, ей-богу…
— Нашёл чему позавидовать, — проворчал Новик. — Хочешь, подстрелю? Голова пройдёт.
— Гребите, Шура, гребите… — отмахнулся Войткевич.
Крым. Партизанский отряд Ф.Ф. Беседина
Рация всё ещё работала на «трофейных» батарейках. Но всего остального — боеприпасов, медикаментов и, прежде всего, продовольствия — стало уже катастрофически мало. Боевые операции пришлось прекратить, благо и оккупанты, быть может, не столько осознавая своё положение в полностью заблокированном Крыму, сколько пережидая ненастье, накатившее на этот район Крыма, в горы не совались.
Или же, по опыту прошлых лет, выжидали, пока партизаны вымерзнут и вымрут с голоду, предполагая, что это будет более эффективным и лёгким для них очередным, — и тогда, всяко, последним, — «окончательным решением партизанского вопроса».
И надо сказать, погода им всячески способствовала. Ещё не накатила календарная зима, ещё на полоске южного берега, за грядой гор, держалась и вроде не собиралась уходить плюсовая температура, а здесь, от северных склонов Главной гряды и до самой степи, лютовали холодные ветра. Особенно в обширном гористом промежутке между Бабуган— и Караби-яйлами.
В оперативной зоне действий партизанского отряда Фёдора Беседина.
Однако перемены по сравнению с предыдущей зимой произошли пусть не самые радикальные, но заметные. Ближайшие наши аэродромы «придвинулись» к Крыму вплотную, время подлёта с Кубани (облетая над Азовским морем Керченский пролив, усаженный зенитками и прожекторами), сократилось до часа, а если с севера, от Чаплынки, то и вовсе до тридцати минут. И транспортники теперь наконец-то могли лететь с истребительным прикрытием.
Штаб партизанского движения тоже переместился поближе, на Кубань, и старался помочь не только наставлениями и командами.
Вот только бесстрашные девчонки на своих У-2 в такие вьюжные ночи не отыскали бы вслепую партизанских «аэродромов», теперь начисто заметённых и обледенелых. И не посадили бы свою «фанеру» в ураганный ветер, даже если б нашли площадку. Снабжение поддерживали, елико возможно, только с помощью больших машин. Но вопрос был ещё и в том, что ближайший аэродром, где могли приземлиться ЛИ-2, располагался в зоне ответственности Третьего отряда, почти у самой Караби-яйлы. И чтобы добраться до него, надо было пройти почти пятнадцать километров по горам и предгорьям, а самое главное — перебраться через Алуштинскую трассу. Проскочить.
Её охраняли круглосуточно и в любую погоду. Даже так: чем гуще повисал туман или хлестал ливень, или, как в это лютое предзимье, застила видимость вьюга, тем внимательнее были патрули и экипажи бронетранспортеров, курсирующих вверх-вниз, от самого Мамут-Эли до Ангарского перевала и затем до Нижней Кутузовки. Наготове были гарнизоны или команды «оборонцев» по всей цепочке сёл вдоль трассы, а расстояние между ними было в среднем пять километров. Так что по сигналу тревоги «ближние» подтягивались через десять — пятнадцать минут, а затем поспевали и более удалённые, поспевал ближний бронетранспортёр и подтягивали минометы и даже лёгкие пушки.
Всё это пришлось уже испытать на своей шкуре. Две разведгруппы не смогли пройти незаметно. В первой полегли все шестеро. Из второй до своих добрался только Вася Ерёменко, легкораненый и контуженый, да и вырвался, можно сказать, чудом.
…Погнались тогда за партизанскими разведчиками «оборонцы», ещё во время погони положили двоих, а четвёрку оставшихся прижали к голому скальному обрыву. Под пулями на него вообще никак не вскарабкаешься, да и по спокойному — не очень-то, без снаряжения. А обе тропинки, что вправо, что влево от нескольких поваленных стволов и россыпи валунов, за которыми залегли разведчики, «оборонцы» взяли на прицел. Разрывами гранат убило Толю Милованова и контузило Васю. До темноты, когда можно было попытаться проскользнуть незамеченными, оставалось слишком много времени. А патронов — совсем мало. И тогда, подняв крик — мол, давай, справа заходи, даже рванувшись вправо и не жалея патронов, развернулись и побежали разведчики втроём влево, преодолевая полтора десятка метров открытого пространства до круто уходящей вверх, под прикрытием кустарника и деревьев, оленьей тропы.
Добежали до спасительной тропинки двое. На секунду, уже под прикрытием кустов и деревьев, оглянулись на Закира; а тот — наверняка убитый, уже кровь растеклась из-под его простреленной головы. А «оборонцы» всё лупят по нему из своих десятка стволов, так что мёртвое тело подрагивает и клочья ватника летят.
Тропинка хорошо вела: почти без прямых открытых участков, и всё в нужном, в конечном итоге, направлении. Оторвались шагов на сто пятьдесят и уже почти поверили, что успеют добраться до нижнего «секрета», где преследователям вломят братья-партизаны, как следует. Но тут вывела тропинка на немаленькую проплешину в горном лесу: на участок старого пала, который не обойти ни сверху ни снизу.
Рванули напрямик и почти уже добежали, когда сзади треснуло несколько выстрелов. И тяжёлая маузеровская пуля срикошетила о камень и ввинтилась, почти что снизу вверх, прямо Алёшке под переносицу. Крышку черепа вздыбило, обнажая кроваво-серый мозг.
Василий бросился к товарищу, уже и руки протянул, инстинктивно намереваясь «закрыть» череп. Но Алёша схватился сам за голову, прошептал «Беги» и как-то мешковато, по-неживому, опустился на камни. И в ту же секунду в партизан ударили ещё две пули: одна — в мёртвое тело, а вторая — Василию в плечо.
В диске автомата осталось три патрона, а четвертый — для себя, — Вася приберёг в кармане. Короткая очередь дала ему несколько секунд для того, чтобы забежать под укрытие густого леса. И непонятно на каком уже дыхании, зажимая рану, Ерёменко добежал-таки до нижнего секрета.
«Оборонцев» отсекли огнём, даже кого-то положили. А Василия, наскоро перевязав, отвели, с передышками на всех трёх заставах, наверх, в санчасть.
Было это ещё в самом начале октября…
Туапсе. Штаб КЧФ. Разведотдел
То ли на усталость, заметную в бессонных глазах кровяными прожилками, следовало списать рассеянность начальника разведотдела, то ли на другую какую служебную заботу, занимавшую его более, но временами командиру II разведотряда капитану А. Новику казалось, что Давид Бероевич его не слышит, а то и не слушает.
Впрочем…
— На карте показать сможешь? — с едва различимым кавказским акцентом вдруг спросил полковник Гурджава спустя добрую минуту после того, как капитан закончил доклад.
— Так точно. — Александр обошёл массивный дубовый стол с латунными рокайлями уголков и многочисленными надстройками для самых затейливых канцелярских приборов — истинная вотчина бюрократа, на которой довольно нелепо смотрелись разобранный «ТТ» на промасленной тряпице и столовские бутерброды в газете. — Разрешите… — слегка потеснил Новик полковника.
Тот вовсе отошёл, встал чуть в стороне. С этого края было удобнее на обширной карте Керченского полуострова найти…
— Вот, — Саша выхватил из прибора карандаш и провёл тупым концом по окраине сбитых в кучу многоугольников, подписанных как «металлургический з-д им. Войкова». — Здесь немцы восстановили заводскую колею. И вдоль неё на складах, в цехах, на платформе и даже просто на земле, — всюду, одним словом, — стальные конструкции, запасы цемента. И тяжёлая техника — копры и экскаваторы, в общем, всё, вплоть до болтов и гаек.
Капитан оглянулся через плечо и обнаружил Давида Бероевича меланхолически разглядывающим что-то за окном, за арочными переплётами морёных дубовых рам.
— Сами видели, — уточнил на всякий случай капитан Новик, теряясь в догадках: «Неужели эта информация кажется начальству несущественной? Или недостоверной?..»
— Говоришь, до последнего болта? — не оборачиваясь, произнёс Гурджава.
— На первый взгляд, товарищ подполковник, да… — после мгновенной заминки всё-таки подтвердил капитан Новик и добавил более воодушевленно: — Мы, конечно, не имели возможности провести полную рекогносцировку объекта, но, думаю, если бомбардировку вести по квадратам, ковровым методом, то о мосте гитлеровцам придется забыть.
— А пока ещё, думаешь, не забыли?
— А чёрт их знает, — пожал плечами Александр. — Охрана есть, но ничего из ряда вон выходящего. Правда, полицаям не доверяют… Да и вообще, — скривил скептическую гримасу капитан, возвращая карандаш в пасть резной рыбы. — До этого ли им сейчас? Какой уже мост? Тут, дай бог…
— Вот именно! — перебил его вдруг полковник Гурджава, проявив наконец хоть какую-то живость, словно пришёл к определённому выводу. — В этом-то и странность, капитан. — Давид Бероевич полез в карман муравчатого кителя за папиросами. — Им впору ноги уносить, эвакуировать столь ценное оборудование, а они…
Не дождавшись, пока подполковник выстучит папиросу о крышку «Казбека», Новик, заинтригованный недосказанностью, не выдержал:
— А они, товарищ полковник?
Гурджава сунул приплюснутый мундштук в тонкие губы и усмехнулся криво, свободным уголком рта.
— Партизаны, которые участвовали в акции на узле Владиславовка, сообщают, что отправки на Керчь там ожидали грузы с маркировкой электротехнического оборудования. Целая платформа здоровенных ящиков под усиленной охраной СС, — Давид Бероевич глянул на Новика мельком, но внимательно. — И более того. Часть этого оборудования наши «лесные братья» из отряда Беседина обнаружили в горном лагере Абвера, где эти самые эсэсовцы очухивались после акции, где им крупно досталось. Есть идеи, что бы это могло быть? Такое… — полковник помахал папиросой, рисуя волокнами сизого дымка нечто неопределенное, но внушительное. — С трансформаторную подстанцию величиной?
— Вы думаете, электрооборудование для подъёмного пролёта моста?.. — недолго ломал голову над полковничьим ребусом Новик.
— Думаю, — удовлетворённо кивнул бритой головой начальник разведотдела, словно этого вопроса и ждал. — А ещё думаю, чего они с этим, — витки табачного дыма вновь обрисовали некий малопонятный объект, — чего они с этой хреновиной носятся, как дурень с торбой, прямо из рук СС не выпускают?
— А какое-нибудь оборудование партизаны опознали? — спросил капитан.
— Кое-что в лес утащили. К крестнику вашему, Левше, кстати. Он хоть и раненый, да не на голову. А что?
— Да всё как-то нелогично складывается… — пожаловался Новик.
— Вот именно. И ты теперь, как я погляжу, так же думаешь, — вновь кивнул Гурджава, ещё более удовлетворённо. — Значит, само собой напрашивается вопрос…
Упершись кулаками в карту, полковник исподлобья уставился на капитана.
— Зачем им это надо? Завозить оборудование моста, который уже и тянуть-то некуда? Не на Кубань же, занятую нашими войсками? — возмущённо отпрянул от карты Давид Бероевич. — Или они таки верят, что вернут Кавказ?.. — прищурился он на Новика.
Будто командир II разведотряда затеял всю эту нелепость: строить мост в никуда и не вовремя. А теперь, надо же, не хочет сознаться в сути замысла.
— На что они там, в Берлине, надеются? Что это вообще за бред? Пожалуй, надо бы эту «хрень»… — он попытался воспроизвести воздушную картину, но дыма уже не хватило на новый рисунок: папироса обгорела до картона мундштука. — Пожалуй, надо бы на эту электро-хрень посмотреть.
— И узнать, что там Хмуров вычислил, — добавил капитан Новик.
Керчь. Городской археологический музей
Мёльде и Жарков
Полицай-комиссар Керчи даже присел, чтобы не сказать — опал на край дубового саркофага с доисторическим трухлявым покойником.
«Что за бред?..» — явственно читалось в морщинах на его лбу.
Образ арийской невозмутимости, документированной генеалогическим древом аж с 1673 года, пострадал до неузнаваемости, когда он несколько раз открыл и закрыл рот, точно выброшенная на песок рыба, и наконец выдавил из себя, придерживая рукой пластыри на щеке:
— Какого чёрта?
Сомнение вообще не было в характере оберстлейтнанта. Будучи логиком большим, чем иной гегельянец, он бы куда хладнокровнее отнесся к известию, что, например, генерал Йенеке уже брассом гребёт в Констанцу. Было такое совпадение на логарифмической линейке его мышления, допускалась такая возможность[66].
Но предположить, что Рейх, изнемогающий от недостатка почти всех стратегических материалов, вдруг оставит «красной сволочи» сотни тонн дефицитнейшей стали, проката, рельсов, инженерного оборудования, цемента и строительной техники, столь необходимых тут же, в Керчи, для устройства оборонительных сооружений?
Теперь вот ещё…
— На вокзале зондеркоманда СС передаст на ваше попечение электромоторы и другое электрооборудование для механизмов разведения моста, — невозмутимо продолжил Жарков, будто не замечая гримасы недоумения на лице полицай-комиссара. — Это взамен тех моторов, что вы прозевали в форте «Тотлебен», — заметил он без тени упрёка, но кровь бросилась в лицо Эриха, болезненно пульсируя в ране.
Ране, полученной, как выясняется, при уничтожении русскими важнейших технологических составляющих моста.
«Нарочно или случайно? Знали русские, что именно хранится в подземельях крепости или нет? — теперь этот вопрос не казался праздным, но, пожалуй, второстепенным. — Зачем? Почему взамен уничтоженного ценного оборудования, которое следовало бы и самим взорвать накануне русского десанта, везут новое?!»
Эрих пытливо всмотрелся в невозмутимое лицо штандартенфюрера, но не нашел в нем ни ответа, ни сочувствия его смятению.
«Почему? Это действительно сверхсекретная операция Абвера, как пытается представить сейчас Жарков, или?..»
Оберстлейтнант состроил откровенно скептическую гримасу, но Жарков никак не отреагировал и даже отвернулся, будто заинтересовавшись коллекцией древних черепов.
«Или для того, чтобы у Советов, после захвата Крыма, не возникло проблем со строительством трофейного моста», — сделал окончательный вывод полицай-комиссар.
Теперь он почти не сомневался, что у русского проснулся их загадочный патриотизм к Родине-мачехе. С таким за время службы в тайной полиции он сталкивался, и не раз. И плоть, и душу изуродует иному советская власть, а он за неё последнее, что есть, отдаёт — жизнь.
Полицай-комиссар, невольно сунув сжатые кулаки в карманы плаща, подошёл к Жаркову сзади. Бывший полковник Русской Императорской армии, найдя своё смутное отражение в застеклённом шкафу, как ни в чём не бывало, поправлял мизинцем старомодные седые бачки и похлопывал по бедру белой перчаткой.
Это вызвало у Эриха ещё один приступ глухой, но неуёмной злобы.
«Такой ещё в Первую войну[67], в 15-м, рубанул шашкой отца в августовских лесах под Гродно», — подумалось ему без всякой видимой привязки к действительности. Да и к логике. С чего бы это русский полковник удостоил вдруг сопливого немецкого фенриха сабельной дуэлью?
— Поверьте мне, герр Мёльде, чем демонстративнее будет ваша забота о привезённом оборудовании, тем будет лучше для дела, — не оборачиваясь, заявил штандартенфюрер как истину в последней инстанции.
Верить в это полицай-комиссар отказывался. И так и сказал:
— Отказываюсь верить. Более откровенного, я бы сказал, наглого сотрудничества с Советами я ещё…
— И правильно делаете, что отказываетесь, — прервал его, сухо улыбнувшись, Жарков. — И впредь отказывайтесь, — поощрительно помахал он перчаткой. — И желательно, также демонстративно.
— Это ещё зачем?! — чуть не вскрикнул Эрих, окончательно потерявшись от гнева и недоумения.
— Чтобы привлечь внимание подпольщиков, — слегка даже удивлённо, как само собой разумеющееся, пояснил Жарков. — У вас же есть на примете советские агенты?
— Имеются… — еле выдавил из себя оберстлейтнант.
Ни признавать, ни принижать своих успехов на этом поприще ему не хотелось. Тем более что перед ним, с вероятностью 9 из 10, был русский шпион.
— За которыми вы установили слежку? — продолжал тем временем «шпион». — Вот некая Сомова Наталья, например…
«Donnerwetter!» — красноречиво промолчал оберстлейтнант и, помолчав, язвительно осведомился:
— Они тоже должны стать носителями дезинформации?
— Именно, — подтвердил русский. — Вы догадливы.
— Но в чём же она тогда состоит?.. — вновь раздражаясь, спросил Мёльде. — Эта ваша дезинформация? Или привезённое электрооборудование бутафорское?
— Ни в коей мере, — глянув на брегет, принялся натягивать перчатки Жарков. — Всё подлинное. И мне искренне жаль, что я пока… — подчеркнул он выразительным взглядом. — Пока вынужден оставить вас в недоумении. Но, поверьте, так надо для Германии! — и приглашающим жестом указал на выход из зала.
— Не поверил, — с бесцветной улыбкой констатировал штандартенфюрер Жарков в спину удаляющегося полицай-комиссара, с которым они только что сухо попрощались на пороге музея. — Не поверил…
— Ни на секунду! — держась за обожжённую щеку, прорычал тот, сбегая с порога музея, бывшего дома табачного фабриканта Месаксуди.
Крым. Партизанский отряд Ф.Ф. Беседина
…А сейчас все предгорья и горы замело снегом, почти постоянно вьюжило или же срывались штормовые ветра, которые людей валили с ног и выдували остатки тепла из партизанских землянок. Положение становилось невыносимым; уже все понимали, что вот так, голодными и холодными в лесу с тремя десятками раненых и больных, и боеприпасами — разве что на пару больших боёв, — продержаться можно совсем недолго.
Беседин и Руденко отправили радиограмму с просьбой осуществить поставки и эвакуацию «нестроевых», почти трети отряда. Но на неё не было никакого ответа трое суток, кроме подтверждения о получении.
Но когда Лаврентий Хмуров, которому передали часть трофеев, взятых в горном лагере разведшколы «Эски-Меджит», упросил дать ещё одну радиограмму, да не просто, а со своим и весьма странным текстом, реакция на Большой земле оказалась быстрой и однозначной.
«…выдвинуть эвакуируемых и команду доставки на базу Третьего отряда. Отправителя последнего сообщения, с имуществом, эвакуировать обязательно…»
Ни командир, ни комиссар не знали, что нужда в партизанах, вернее сказать, в их последней находке, возникла у разведотдела штаба КВЧФ.
Всё это означало, что к условленной дате надо было идти к северо-западной оконечности Караби, к партизанскому аэродрому. Требовалось пройти почти пятнадцать километров по горам и предгорьям, а самое главное — перебраться через Алуштинскую трассу. Проскочить скрытно, потому что попытка прорыва привела бы к неизбежной гибели отряда. Если не к поголовной, то, во всяком случае, к потере его как боевой единицы.
Как болезненной занозы в теле оккупантов.
И доброй надежды тысяч и тысяч крымчан.
— Да чего это всем головы складывать, — хмуро бросил Сергей Хачариди на совещании штаба. — Пойдёт в прикрытие только разведка. Повезёт — так проскочим незаметно. А нет — продержимся час-полтора, пока «инвалидная команда» со всеми бебехами доберётся до ближней заставы Третьего отряда.
На том в конце концов и остановились.
Туапсе. штаб КЧФ. Разведотдел
— Интересная, Саша, вырисовывается картина, — Давид Бероевич потёр угловатый череп ладонью, словно наводя на темени бронзовый лоск корабельной рынды. — Вместо того чтобы в согласии с твёрдой памятью и здравым смыслом эвакуировать этот шедевр германского технического гения, пока ещё остается такая возможность, — полковник прочертил пальцем линию по морю к румынскому берегу, — они прут из Керчи античные статуи, как погорельцы Помпеи, и в то же время всячески демонстрируют нам готовность продолжать строительство. Нелогично как-то…
— Да уж… Статуи могли бы и на украшение моста пригодиться, — своеобразно согласился капитан Новик.
Полковник непонимающе поморщился поначалу, но вскоре кивнул:
— А… Войткевича школа. Ни слова в простоте.
— Виноват, — посерьёзнел капитан.
— Кто? — с ироническим любопытством уточнил полковник.
— Старший лейтенант Войткевич, — без тени улыбки доложил Новик. — Виноват. Его же школа.
— Ну, скорее не «школа», а тлетворное влияние, — хмыкнул Давид Бероевич. — А раз ты ему поддаешься, то виноваты оба. А значит, вместе вы туда и вернётесь… — он заглянул через плечо капитана в карту Керченского полуострова.
— Провести корректировку бомбометания? Рекогносцировку объектов, которых мы ещё не видели?.. — попытался было угадать капитан Новик, но в обоих случаях Давид Бероевич отрицательно покачал головой.
— Ни о каких бомбардировках «Южного объекта» речь не идёт. Ни о ковровых, как ты предлагаешь, ни точечных, — не стал ждать полковник, пока Саша исчерпает все версии. — В Ставке принято решение обеспечить сохранность моста вплоть до взятия Керчи. Самим пригодится для обеспечения весеннего наступления в Восточной Европе, — пояснил он то, что с первых же слов не требовало пояснения. — Так что не уничтожить, а уберечь мост от уничтожения либо эвакуации — вот ваша задача.
— «Южный объект?» — только и переспросил капитан.
— По крайней мере так он проходит в документах по ведомству Тодта[68], — кивнул начальник разведотдела.
— И как это будет выглядеть? — после некоторой паузы спросил Новик, по-прежнему склонившись над картой, будто вопрос его был свойства сугубо тактического. — Мы с Войткевичем будем бегать вдоль железнодорожного пути, где свалены балки и сваи, — он поелозил пальцем по чёрной тесьме, тянущейся по городу и окрестностям, — от склада к складу, по тайникам с секретным оборудованием, а таковые наверняка есть и ещё будут…
Новик наконец-то обернулся через зелёный полевой погон на начальника разведотдела и прищурился.
— И гонять от них зондеркоманды СС, а таковые уже есть и ещё будут, — повторился он, — …хворостиной?
— Может быть, но не может быть, чтобы долго, — не слишком утешил его полковник, с нарочитой озабоченностью занявшись разбором бумаг на краю стола. — В составе первого же эшелона десанта будет специальный десантно-штурмовой батальон № 7. Специально для вас, — подчеркнул он щедрость оперативного штаба.
— Это, конечно, хорошо, — едва удержался от скептической усмешки капитан. — Вот только знать бы, когда будет сам десант?.. — он перешёл к другому углу огромного стола, но всё равно «не попал» в поле зрения начальника разведотдела. — А то, я так понимаю, нам выбрасываться уже завтра, — продолжил Новик, — а…
— Ты серьёзно думаешь, что, отправляя тебя в немецкий тыл, я сообщу тебе сроки начала операции? — перебил его Давид Бероевич, наконец-то поймав капитана в стальной прицел своего взгляда, бронебойно-пристального.
Капитан Новик взгляд выдержал с привычной «оловянной» стойкостью.
— Не дрейфь, — хмыкнув, смягчился полковник. — Ваше дело только разведка, чтобы тотчас же указать штурмовикам объекты для захвата. А десантники появятся быстро, очень быстро.
— Обнадёживает.
Хотя выражение лица капитана было по-уставному бесстрастным, особой надежды в голосе его не читалось. И это отметил Давид Бероевич.
— Конечно, на внезапность рассчитывать не приходится, — словно нехотя соглашаясь, проворчал он. — Немцы ждут нашего десанта со дня на день, но, поверь мне… — Он аккуратно сбил стопку папок в тяжёлый брикет. — Такого массированного удара они не ждут, и в страшном сне не видали. Это будет крупнейшая десантная операция за всё время войны[69]. Так что немецкая оборона треснет, как орех под сапогом. Быстро, в считанные часы…[70]
«Последние слова явно цитата от представителя Ставки…» — догадался Новик по ровной интонации командира.
— И помните, — бросил вдруг Давид Бероевич стопку, не обратив внимания на её расползшиеся углы, как будто и не это заботило его только что. — С заданием Ставки всё и так ясно и понятно. Если в предыдущий раз вашим заданием было: «найти и уничтожить», то теперь «найти и сохранить»…
Полковник выдержал значительную паузу.
— Открытым остается вопрос, который, за неимением конкретных фактов, мы ещё не озвучивали ни перед Ставкой, ни перед главным управлением «СМЕРШ»… Почему?
Гурджава внимательно посмотрел в глаза Новику, но дождался только немого эхо: «Почему?»
— Почему немцы до последней минуты укомплектовывают крупнейший в истории человечества автомобильно-железнодорожный мост и оставляют его нам, — подчеркнул полковник. — Вместе со всем оборудованием, материалами и даже со всей строительной техникой? Идеально готовым для сборки.
Давид Бероевич поскрипел щетиной подбородка в ладони и подытожил задумчиво.
— Как подарочным бантиком перевязанный?
— А оставляют ли? — вопросом на вопрос ответил капитан.
Крым. Партизанский отряд Ф.Ф. Беседина
Ночь и метель
Всю группу партизанских разведчиков вооружили ППШ с двумя запасными дисками, каждому бойцу выдали по две гранаты — кому наши, РГД, кому — немецкие. Два ручных пулемёта: у Сергея, конечно, его безотказная «Шкода». У Арсения — «Дегтярёв» с тремя полными «блинами» магазинов.
Неходячих раненых и больных распределили по санкам. В каждые из двух больших саней, в которые впрягли последних несъеденных ездовых лошадок, поместили по пять душ. Ещё пятерых везли поодиночке на саночках и волокушах.
Почти до самой трассы их сопровождали ребята-сапёры из группы Хмурова; самого Лёвку, раненого партизанского минёра, эвакуировали согласно прямому указанию с Большой земли. Понятно, почему: кто же растолкует, кроме него, суть и смысл его «бесценного груза», замотанного в брезент и затребованного штабом флота?
«Левше», Лаврентию Хмурову, не повезло дважды.
Сразу же после лихой диверсии в Якорной бухте немцы устроили настоящее преследование отряда Беседина, бросив на него не только жандармов и егерей, но и авиацию. Верхнюю базу то ли высмотрели, то ли просто угадали и засыпали несколькими десятками осколочных бомб. Левшу ранило; вроде не такая тяжёлая рана, но эвакуироваться вместе с флотскими разведчиками (бегом по горам, потом вплавь и на подлодке) не было возможности. А потом рана у немолодого, нездорового и порядком истощённого бывшего воентехника всё никак не заживала, без нормальной-то медицинской помощи, и только чудом ещё не началась гангрена.
Второй раз не повезло, когда Хмурова — это было ещё до рейда партизан к Эски-Меджиту, — собрались вывезти самолётом. Но посланный за ним У-2ШС немцы сбили прямо над Керченским проливом, а пока решали с отправкой новой машины, «оборонцы» выследили партизанский аэродром и оттеснили от него группу прикрытия.
Затем начала резко портиться погода, а ещё как раз доставили трофей, в котором никто не смог разобраться, но всё же предположил: не простая штуковина. Левша, хоть и в прискорбных условиях минно-ремонтного хозяйства, принялся разбираться, но пояснять, что выяснил, толком никому то ли не захотел, то ли не смог. Сочинил странное послание и настоял, чтобы его в точности, дословно, передали в штаб.
…Остальные полтора десятка эвакуируемых шли сами. До трассы их поддерживали разведчики. А вот после, если придётся разведчикам принять безнадёжный арьергардный бой, больным и раненым предстояло впрячься в сани и волокуши и тащить «тяжёлых» неизвестно сколько, до встречи с заставою Третьего отряда.
Договориться о встрече сразу у Алуштинской трассы было невозможно: никто заранее не мог сказать, в каком именно месте придётся прорываться. Место же расположения их передовой заставы было известно: связники, которые проходили между отрядами, заодно осуществляя разведку на местности, имелись и среди «ходячих» в числе подлежащих эвакуации, и в разведвзводе. Поодиночке и попарно на связь и на разведку они проходили не раз, как правило — легально, с аусвайсами, полученными от подпольщиков.
Сутки до выхода отсыпались и отъедались. По возможности. По самой что ни есть скудной возможности, хотя все в отряде понимали, что для Хачариди и его разведгруппы эта трапеза может оказаться последней.
Вышли засветло, сразу после обеденной горсти разваренного пшена и горячей травяной настойки с трофейным сахарином. Шли медленно и осторожно: и силы берегли для броска через трассу, так что делали привалы через каждые полчаса и очень внимательно всматривались и вслушивались, стараясь заметить врагов прежде, чем заметят их самих. А что-то увидеть становилось всё труднее: темнота быстро нисходила на предгорье, да и метель набирала силу, так что вскоре видимость сократилась до какого-то десятка шагов. И всё яснее и яснее доносился из снежной замети гул и завывание моторов, а затем то лязг цепей на колёсах невидимых грузовиков, то — периодически, — шлёпанье гусениц бронетранспортёра, а там уже и перестук копыт патруля «каларашей» — конных румынских егерей.
Трижды разведчики, оставив в полукилометре «инвалидную команду», выходили к самой трассе, выискивая место для броска. Наконец определились: нашли место ещё довольно высоко, чуть ниже ответвления к Кизил-Коба, но до ближайших стационарных постов охраны (высмотрели!) без малого по версте что вниз, что вверх. И почти до самой трассы доходит балка — русло какого-то, ныне замерзшего, ручейка.
В балке и сосредоточились, вся «инвалидная команда» и сапёрный полувзвод Левши. А разведчики разделились: часть заняли позиции у самой дороги, а пятеро, под предводительством Гриши Поповича, перебрались, едва только «крокодил» с синими щёлочками замаскированных огней скрылся за поворотом, на ту сторону: проверить, не заминирована ли северная обочина трассы, и расчистить проход для основной группы.
А погода чем дальше, тем больше становилась «партизанской»: ветер и снег усиливались, так что пятёрку всадников-татар, поднимающихся к Джалману, сначала услышали (джигиты перекрикивали ветер), а потом уже только разглядели: тёмные горбатые силуэты в снежных вихрях на фоне белой дороги и заметённых снегом кустов.
— А знаешь, что они тараторят, командир? — чуть приподнял голову в лохматом треухе Шурале Сабаев.
— Что на пересменку пора, — отозвался почти невидимый Хачариди.
— Так ты что, понимаешь по-нашему? — поразился Шурале.
— Нет, но орднунг я уже выучил, — огрызнулся Серёга. — Всё, подъём. И будем молиться, чтоб их сменщикам на метель не моглось выползти. Хоть минут десять.
…Молитвы ли помогли, партизанское горькое счастье ли, но только аж на пятнадцатой минуте трасса вернулась в свой режим, и то не от «оборонцев», а от «крокодила», который пёр, подвывая и лязгая, наверх, к Джалману.
К тому времени все партизаны перебрались через шоссе. Замыкающие уже брели в полусотне шагов от трассы, а спасительная метель успела загладить и полосу следов поперёк шоссе, и наспех замаскированный проход в кустарнике на северной стороне.
Разведчики — кто не впрягся в санки и волокуши с ранеными и «ценным грузом», замотанным в брезент, кто не поддерживал «ходячих», — прокладывали путь по снежной целине. Каждый следующий привал оказывался длиннее предыдущего, всё труднее было сдвигать с места обессиливших людей. Уже и Арсений на третьем привале обошёл чуть не всех, заглядывая в измождённые лица и всё повторяя:
— Чё ж помирать теперь, когда столько уже промучились? До аэродрома — ну полчаса, от силы…
Керчь, ул. Сталина. Полевая комендатура «FK 676 Kertsch»
Новость привела штандартенфюрера Жаркова в ярость.
Шутка ли, специальное оборудование, которое должна была доставить зондеркоманда 10 B, доставлено не было, не в комплекте, по крайней мере.
«Хотя, кой черт — крайней?» — злобно развязал узел Иван Сергеевич на концах своего, чуть ли не «фамильного», верблюжьего башлыка.
— Как это вы умудрились? — буркнул штандартенфюрер штурмбаннфюреру доктору Вильгельму Курту, сердито скрипя дореволюционным паркетом Дома пионеров № 1.
Тот, худосочный, чтобы не сказать тощий, но жилистый, как морской канат, напротив, являя спокойствие истинно нордическое, только сверкнул глубоко посаженными глазами из-под ладони, приглаживающей зачем-то мысок коротко, почти под ноль, стриженных волос:
— Партизанские операции практически невозможно предсказать, это вам не армия с её стратегическим планированием и прогнозированием.
— Ой ли? — малопонятно как-то возразил русский коллаборационист.
«У русских вообще много невразумительных местоимений, — подумал доктор Курт. — Одна матерщина чего стоит. Никогда не поймёшь её место и смысл в речи, сплошное надругательство над грамматикой».
И Курт снова прислушался к тому, что несёт русский штандартенфюрер, пытаясь понять.
— Одна только братская встреча Боске через столько лет разлуки наводит на мысль о не случайности, — продолжал скрипеть тот. — Где они, кстати?
— Теперь оба проходят проверку в тайной полевой полиции, у её местного бонзы, такого себе Мёльде. Знаете уже его?
— Познакомились, — как-то двусмысленно хмыкнул русский. Будто выругался, ей-богу. А потом заявил что-то, ещё более странное: — Было бы вам полезно вернуть их обоих себе.
— Что ж тут полезного? — не поверил слуху доктор Курт. — Потенциальных шпионов?
— Полезно держать их на глазах и присматривать, — пояснил Жаркофф.
Это ещё предполагало какую-то логику, так что доктор Курт только неопределённо пожал плечами, сложив руки за спину.
— К слову о контрразведке… — будто и впрямь припомнив, наморщил и без того морщинистый лоб старик. — Что ваш шеф по линии СД, полицай-фюрер Крыма?
— Что? — не понял доктор Курт.
— Зитц ничего не заподозрил?
— Ну, раз я здесь… — снова пожал плечами штурмбаннфюрер, мигнув серебром погона.
Читать бесплатно другие книги:
