Обреченный мост Иваниченко Юрий
— Действительно, — кивнул Жарков, тряхнув не по годам густой, но сплошь седой шевелюрой — будто её хлоркой обработали. — Ладно, вернемся к нашим баранам…
Самого главного в привезённом оборудовании как раз таки не было. Того, что было заказано им ещё в Берлине, а исполнено непосредственно в Рижском «Цеппелине»[71] И что попало в руки врага.
«Впрочем, едва ли там сообразят, что оно такое!» — Только это его и заставило нервно затянуть концы башлыка, успокоившись: оборудование кануло где-то в дебрях крымского леса, у партизан.
Знал бы он, что в партизанском отряде II района, у Ф.Ф. Беседина в подчинении находится простой воентехник Лёвка Хмуров, он же — уникальный «специалист минно-торпедных средств» с бывшего военного завода в Атламе. Самородок, отличавшийся тем, что в своё время самый замудрённый ЭПРОН-овский прибор мог вразумить зубилом, или самую секретную торпеду принудить плыть куда следует, а палить — не в белый свет, как копейку, а в заранее выбранную цель.
Истинно «Левша», — впрочем, и кличка у Лёвки была именно такая…
Но пока мысль о том, что сообразить такую мудрень, какую сочинили в техническом отделе «Цепеллина», у партизан некому — пока эта мысль Жаркова успокаивала. И дабы не терять времени на заказ чего-то новенького, с какими-то ещё дополнениями, усложнениями («Могут и куда подальше послать, — здраво рассудил Иван Алексеевич. — Немцы, они народ дисциплинированный, но всякий раз секретное оборудование отправлять к Советам на изучение — и у них терпёжка оборваться может…»), отправился штандартенфюрер по адресу, ему уже известному и по дорожке топтаной. В минную лабораторию Керченской ВМБ, название у которой теперь стало по-немецки труднопроизносимое, но смысл остался тот же. Да и знал штандартенфюрер Жарков, что кое-кто из прежнего советского состава там остался тоже.
Отправился заказать ещё два таких же, как прежние, коммутатора-взрывателя.
Крым. Партизанский отряд Ф.Ф. Беседина
Парный концерт
И всё-таки «поумирать» пришлось, и не только потому, что приходилось, то впрягаясь в упряжь, то подталкивая сани сзади, одолевать снежную целину мелколесья.
Заметил ли кто-то из немцев или «оборонцев» прорехи в придорожном кустарнике да, наверное, и следы, ещё не заметённые негустой — по сравнению со вчерашней — метелью, но вскоре одна за другой начали взлетать осветительные ракеты. И в их резком, мертвенном свете хорошо заметной стала и цепочка следов и горстка уходящих в сторону Караби партизан.
Ударил крупнокалиберный пулемёт с бронетранспортёра.
К счастью, пока фриц пристреливался, удалось завернуть за пологий уступ, то есть выйти из зоны прямой видимости. Пулемёт, резанув напоследок над самыми головами — снежная пыль и древесная щепа осыпали всех разведчиков, — умолк.
Но не прошло и пяти минут, как засвистело и заскрежетало, и в распадок посыпались мины. Несколько уткнулись в снег — а намело с полметра, если не больше, — и не взорвались. Две лопнули чуть позади, так что немаленький осколок влепился в ствольную коробку ППШ, закинутого Васькой Ерёменко за спину, повредил оружие и опрокинул слабосильного паренька носом в снег.
Мелкие осколки прошлись по ещё троим разведчикам, но потеряли силу, просекая ватники и тулупы, и только оцарапали ребятам спины.
— Не останавливаться! — закричал Хачариди.
И тут же сам вскарабкался на гребень уступа, «рыбкой» нырнул в снег, выдернул из-за пазухи бинокль и припал к окулярам.
Вот она, настоящая опасность: в свете очередной ракеты ясно различалась чуть не дюжина всадников с винтовками наперевес, поднимающихся по балочке, — то есть по следам разведчиков! А на трассе, судя по огонькам фар и отблескам на касках и оружии, формировалась и пехотная группа.
«Отстреляемся», — сам себе пообещал Сергей и громко позвал:
— Арсюша, притормози. Парный концерт устроим. Под занавес…
И прежде чем их небольшой отряд исчез за кулисами, то бишь из вида немцев, начали…
«Парный концерт» растянулся на два с хвостиком километра и выглядел так.
Первым, укрывшись за подходящим корневищем, встретил всадников огнём Арсений Малахов. Расстрелял полдиска, а за это время Сергей устроил хорошую позицию в сотне шагов дальше.
Когда заработала короткими злыми очередями «Шкода», не только останавливая преследователей, но и «достав» двоих, Арсений соскользнул по склону и где ползком, где перебежками проскочил мимо товарища и дальше, на полста шагов по следу, протоптанному разведвзводом. Выбрал позицию и просыпал короткую очередь, не столько даже стремясь поразить джигитов, сколько оповещая о готовности «принять вахту». Теперь пришёл черёд отбегать и отползать Сергею.
Затем Хачариди занял позицию и «держал» карателей, пока к спешенным всадникам не подошла подмога, — не меньше взвода автоматчиков, да ещё с двумя «МГ».
Теперь и вести огонь, и менять позицию стало труднее, да как на грех ещё стало светать, и метель почти утихла. Дважды ещё удалось смениться, сдерживая преследователей. А те — бойцы подготовленные, не иначе как горные егеря, — очень умело использовали естественные укрытия и упорно лезли вперёд и вверх, заходя всё глубже с флангов. Хорошо хоть лес, пусть по-зимнему полупрозрачный, становился всё гуще, и до нижней заставы Третьего отряда уже не так далеко. А там ребята, прикрывающие аэродром, наверняка слышат стрельбу и, если сами не оставят позиций, то пошлют подмогу.
Разведчики, «инвалидная команда» ходячих, с двумя санями лежачих и драгоценного груза, наверняка успеют добраться до места отправки. А вот боевой арьергард…
— У тебя сколько осталось? — выдохнул Хачариди, перекатываясь за останец, где укрылся Малахов.
— На две короткие. А ещё «ТТ» и две гранаты. А у тебя?
— Полрожка. И наган, чтоб застрелиться, когда окружат.
— Ладно, мы с тобой заговорённые, давай что поумней придумаем, заместо чтоб стреляться. — буркнул Арсений. Тщательно прицелился и дал короткую, на три патрона, очередь.
Короткую, но точную: гортанный крик пробился сквозь шум ветра и боя.
— Уговорил, — кивнул Хачариди.
Но демонстрировать чудеса своей меткости не стал, а вынул из заплечного мешка две немецкие гранаты на длинных деревянных рукоятках.
— У тебя их сколько? — спросил Малахов, указывая кивком на гранаты.
— Мало, — с видимым сожалением признал Сергей.
Выдернул чеку первой, чуть выждал и, не вставая, но неожиданно далеко бросил её вправо и немного вниз, за округлость склона. Граната лопнула в воздухе, а Сергей одновременно со взрывом вскочил и что было сил запустил вторую гранату в сторону основной группы преследователей. И успел залечь, прежде чем загрохотала «пила Гитлера», и густая очередь чесанула по верхнему краю останца.
— Ходу! — крикнул Хачариди, на мгновение опережая второй разрыв.
И разведчики успели пробежать полтора десятка шагов и скрыться за очередным валуном, прежде чем до него долетели первые пули.
— А шо? — едва перевел дыхание Арсений. — Дайош на бис?
— Было б чем, — бросил Сергей и хлопнул по вещмешку. Жестянками отозвались пустые магазины от «Шкоды».
— У меня ж две… — начал Малахов и даже полез доставать.
Но в эту секунду раздался характерный нарастающий визг, и в двадцати шагах от разведчиков, но ниже, там, где вспыхивали огоньки выстрелов и мелькали вёрткие силуэты егерей, лопнула мина. Следом — ещё одна, в каком-то метре от первой.
Не сговариваясь, Сергей и Арсений подхватили свои «ручники» и бросились бежать, к заставе Третьего отряда, на северо-восток, а над головой проскрипело ещё с десяток мин, и за спиной прокатилось эхо разрывов…
Главное, оторваться и запутать след таки удалось.
А остальное?
А кто обещал, что в такую даль придётся только пробираться, а не прорываться вдобавок?
Транспортный самолёт прибыл, когда уже метель утихла и кое-где в невидимые разрывы невидимых туч начали выглядывать звёзды.
Красиво сел: с первого захода трижды высветился на мгновение, когда пролетал над сигнальными кострами, коснулся заснеженной узкой полосы в самом её начале, пробежал, замедляя ход и покачивая широкими крыльями, и замер у снежного бруствера. Но сразу же развернулся, подкатил чуть поближе, до сигнальщика с фонариком, и только затем выключил моторы.
Округлая дверь фюзеляжа распахнулась, открывая освещённое нутро, заставленное ящиками и мешками.
Пилот в тёплом полушубке выставил лесенку, протиснулся в дверь, спрыгнул на снег и скомандовал партизанам, уже собирающимся у борта:
— Ну-ка в цепочку, дружно разгружаемся. Время пошло! — и сгорбился, заслоняя широченными плечами огонёк зажигалки от ветра.
— Нет, ты посмотри, он ещё и курит! — радостно воскликнул Хачариди, вырисовываясь из полутьмы. — Таки рёбра зажили, Пашка, что ли?
— Серёга? — будто не веря своим глазам, переспросил пилот. — Всё ещё живой?
— Нет, он ещё и спрашивает, — отозвался Арсений, оказавшийся рядом. — Хоть с виду, конечно, можно и усомниться…
Павел Ефимов и Сергей Хачариди тем временем обнимались, что-то неразборчиво мыча. Всё-таки с самой Финской не виделись, да и расстались тогда не по своей воле и безо всякой уверенности не то что во встрече, но и благополучном исходе собственных злоключений[72].
Впрочем, через полминуты Сергей возопил разборчиво:
— Тише! Придушишь. Отожрался на лётчицкой пайке!
Разгружали ЛИ-2 сравнительно недолго. По цепочке передавали ящики с боеприпасами, оружием, гранатами и минами, а затем — драгоценные мешки и коробки с продовольствием, медикаментами, тёплой одеждой и валенками. Затем провозились несколько дольше, на откидных скамьях и носилках размещая «инвалидную команду». Лаврентий Хмуров настоял, чтобы его «бесценный груз» уложили рядом с ним, на трапике пола и под откинутой лежанкой, на которой отвели место ему, и трижды пересчитывал, все ли брезентовые свёртки на месте.
Штурман транспортника Прядко, замкомандира Третьего отряда Савченко и Миша Левков, старший по званию из всех, кто пришёл из Второго отряда, подписали бумаги на груз и эвакуированных, а Павел и Сергей всё не могли наговориться. Вовка уже и за полу командира осторожно подёргал, напоминая, а тот как раз спрашивал:
— А из бомбёров-то как в извозчики попал?
— Да так: добровольцем назначили.
— Блеск формулировочка. Это как?
— Да сказали перед строем: добровольцами будут Ефремов со своим Прядко — и всё. «Дуглас»[73], правда, хороший выделили. И Санёк Прядко, штурман мой, сюда уже летал дважды с прежним командиром, вот и вся любовь. А ты чего из своего Левкополя в горы забрался?
Ответить Хачариди успел, да на этом и разговор закончился. Подбежал штурман и чуть ли не силком потянул вполовину большего себя командира, Павла Ефимова, гвардии майора, в самолёт.
Уже поднимаясь на борт, Павел обернулся и крикнул Сергею:
— Ты давай, сюда приходи, как начальству вашему ещё транспорт пообещают. А я таки в добровольцы напрошусь!
Туапсе. Разведотдел КЧФ
Гурджава и Хмуров
Разведотдел как место допроса — это не совсем так, как происходило на самом деле. Разведотдел в лице полковника Гурджава, подполковника Тихомирова с замом, майором Высотиным, инженер-майора Зайко из технической службы и капитана Новика, прибыл сам в госпиталь. Туда, куда сразу же переправили всю партию раненых и больных партизан, на удивление благополучно доставленных Ли-2 (ночь и метель над Крымом и Азовским морем парализовали ПВО Люфтваффе).
СМЕРШевики, справедливо полагающие, что «фильтровать» новоприбывших из зоны оккупации лучше всего сразу, ещё «тепленькими» (то есть не отошедшими от голодной стужи), тоже прикатили в госпиталь на ленд-лизовском «Додже», но чуть позже.
Отдельную палату Лаврентию Хмурову и его «бесценному грузу», от которого его не смогли оторвать даже дюжие санитары из выздоравливающих морпехов, не выделили; примерно полчаса Давид Бероевич исправлял это недоразумение, то ставя врачей по стойке «смирно», то командуя «бегом!» персоналу. Наконец, пятерых тяжелораненых соседей Лёвки распихали по другим палатам, а на освобождённые койки расселись офицеры-разведчики. Слава богу, сообразили привезти Новика — его-то Хмуров узнал сразу: ещё бы, только по досадной, хотя и весьма болезненной случайности не смогли уйти летом из Крыма вместе.
Кстати, если бы не три мелких, но зазубренных и попавших «не туда» осколка немецкой бомбы-«сотки», которые помешали Левше пройти по горам и лесам, а потом ещё преодолеть два кабельтова вплавь по ночному и неспокойному морю до условленной «Малютки», трофей из Эски-Меджита к Лёвке не попал бы. И многое, очень многое сложилось бы иначе…
А так — Хмуров сразу же понял, что он не только у своих, да ещё и не намеренных срочно распять его за якобы провал испытаний новой торпеды в октябре 1941-го[74]. И у тех самых своих, кто поймёт, что придумала немчура.
«Бесценный груз» наконец распаковали. Без пояснений Лёвки-Левши в нём навряд ли разобрался бы и Зайко, и весь не слишком солидный к тому времени, прореженный эвакуациями и переправами, бомбёжками и добровольными уходами в десанты и боевые операции, технический отдел КЧФ.
Нет, конечно, со временем разобрались бы — и не такие фокусы разбирали! — но только со временем, и с чётким указанием на срочность и безотлагательность этого анализа. Без такого не стали бы и заводиться, — немногочисленные оставшиеся специалисты едва только успевают разобраться с немецкими и итальянскими новинками. Вражьи КБ работают непрерывно, а опытные образцы испытывают чуть ли не сразу в войсках. А у Лаврентия хватало времени, возможности сосредоточиться и терпения. Он был из тех, кто не успокаивается, пока не «разложит всё по полочкам» или же не добьётся правильного воплощения своей какой-то идеи.
И всё же главным было то, что этот новейший коммутатор-взрыватель попал в руки человека, который занимался чем-то подобным много лет подряд. И одно из своих собственных (и нигде не озвученных, по стечению обстоятельств) технических решений «опознал» сразу.
Нет, это была не фантастическая утечка информации, всё в доставленных из Эски-Меджита «устройствах» было сделано чуточку по-другому, по-немецки, что ли. В некоторых направлениях технического развития общие идеи схожи, так что не было заимствования, — просто нащупали вражьи инженеры такой же самый путь…
А уж дальше Лёвка увлёкся разборкой, да так, что однажды даже отнял у Оленьки-радистки один из драгоценных трофейных аккумуляторов и благополучно «посадил» его, проверяя работу бесконтактного датчика нагрузки. К счастью, не последний аккумулятор, так что со временем на «Большую землю» улетела шифрованная радиограмма, конечным итогом которой стала присылка транспортного самолёта.
Немцы радиограмму перехватили и расшифровали. Но понять, что за «сухопутного вьюна» поймали партизаны «у мечети», да ещё с «тройным хвостом», так и не смогли. Бывшего комиссара Овсянникова[75], последнего, кто мог бы немцам подсказать что-то насчёт «Вьюна», к тому времени уже три месяца как благодарные солагерники придушили. Посему ни в абверовской резидентуре, ни в «Марине Айнзатцкоммандо» и не отреагировали должным образом.
В ШПД[76] фразу в радиограмме из отряда Беседина, насчёт «Вьюна», тоже посчитали весьма странной, но всё же быстро сообразили, что сочетание «партизаны» и «мечеть» относится к недавнему рейду этих же «Бесединцев» к Эски-Меджиту[77] и, наверное, к важной операции внедрения агента, — и сразу же известили штаб флота.
А уж в разведотделе КЧФ поняли сразу, что называется с первого взгляда, о чём это сообщают партизаны. Сам Давид Бероевич прямо-таки же вскинулся, как только услышал название изделия, из-за которого потрачено столько нервов и пролито крови. Своих и чужих. И если потратил какое-то время на организацию авиаперелёта, так потому только, что долго убеждал Штаб партизанского движения и собственное начальство в необходимости, срочности и целесообразности оного, — при этом категорически не раскрывая, что именно произошло…
— Да, я понял, — тем временем горячился Зайко, пристраиваясь уже на краешке Лёвкиной койки. — От этого реле срабатывает химическая задержка, а потом — идёт сигнал на подрыв.
— Нет же, — всё пытался умоститься поудобнее на госпитальной койке Хмуров, — не на подрыв, а только на готовность основной цепи. А первичное реле срабатывает не от первого нажатия, а после отработки счётчика.
— А кто счётчик этот проверяет? — вклинился практичный Тихомиров. — Ну, чтобы знать — пора?
— А зачем? — уставился на подполковника Лёвка. — Вот эта собачка на третьем барабане замкнёт клемму, и всё.
— Погоди, Михалыч, — попросил Гурджава. — Успеем оперативные мероприятия разработать. Пусть доскажет, что здесь такого хитрого.
И обратился к Хмурову, причём на «ты» и по «заводскому» прозвищу, в своё время названному главным инженером опытного производства, Павлом Бреннером:
— Ты, Левша, пойми: мы люди военные, нам и надо-то — знать, для чего эта штукенция предназначена, и как её обезвреживают.
Лаврентий только руками развёл:
— Для чего точно — не знаю. Но для чего-то важного, понятно. В моём «Вьюне» было три канала селекции, а здесь все пять. И блокировка на вскрытие. Два, правда — позиционный и календарный, — включены в последовательности, а остальные — только на совпадение факторов. С магнитным и дифференциальным я вроде разобрался, а вот этот, акустический, — не знаю, на какой шум настроен. Во всяком случае, не авиамотора.
— Может, это для какой новой противокорабельной мины? — спросил инженер-майор Зайко, как всегда, от волнения краснея. — На перспективу, под линкоры…
— Вряд ли. Здесь же начальная цепь — через позиционник, и он выставлен на фиксированный угол с большой выдержкой, — запротестовал Хмуров. — А корабли всегда качает. А если борт на долгой стоянке — тогда зачем дифференциальный? Нет, это что-то должно быть вроде шлюза, моста…
— Моста? — чуть не вскрикнул Новик, который доселе молчал в присутствии старших по званию.
— Моста! — почти как эхо повторил Давид Бероевич.
А «практичный» подполковник Тихомиров переспросил:
— Так что если эдакая мина установлена, то её и разминировать нельзя, только тронь — взорвётся?
— Ну, не совсем так… — отозвался Левша. — Есть тут один контур блокировки, но действует он, только пока не провернулся третий барабан. А уже после того — да, конечно.
Разведчики переглянулись.
— И когда этот «третий барабан» повернётся? — спросил Новик, в очередной раз презрев субординацию. — Сколько у нас времени на разминирование?
Лаврентий, болезненно морщась, провёл пальцами по барабанчикам счётчика календарной задержки во вскрытом коммутаторе-взрывателе.
— У меня получалось семьдесят два часа.
Потом обвёл взглядов сквозь круглые очки в железной оправе разведчиков, подумал и сказал утешительным тоном:
— Но сами эти коммутаторы можно и не разбирать. Поставите закоротку на вот эти клеммы, — он показал, — и обрезайте провода к зарядам. Главное, чтобы кто-то не подал радиокоманду на экстренный подрыв.
Оккупированная Керчь
Вблизи всё видится иначе
Иногда казалось, что приказ Гитлера полицай-фюрер Крыма Д. Зитц попросту не заметил. Полагаясь на общее мнение немецкого генералитета, от начальника Генштаба до конкретного командующего 17-ой армии, штандартенфюрер проводил в жизнь «тактику выжженной земли», не будучи наивен на тот предмет, что, как и за кубанской «неприступной» «Голубой линией», до этого дойдет и здесь.
Ещё 31 октября в Керченском порту взрывались некоторые технические сооружения, как будто и не было сказано истерическим, по обыкновению, голосом фюрера, что Крым отныне — очередная неприступная крепость…
Туапсе. Управление контрразведки «СМЕРШ»
Кравченко и Овчаров
— Вот такая вырисовывается картина, товарищ полковник, — продолжал доклад Трофим Кравченко, — из суммы допросов вывезенных из Крыма партизан.
Георгий Валентинович сидел за столом нахохлившись, насколько позволяла комплекция, и не сводил глаз со своего «мамелюка». На посторонний взгляд, никакие особые эмоции его пухлая, несколько нездоровая физиономия не выражала; но Кравченко хорошо знал, что этакое внешнее бесстрастие — показатель немалого полковничьего раздражения. И всё же старый контрразведчик решил продолжить, возможно, потому, что именно сейчас решался вопрос последней перед началом десантной операции заброски Новика и Войткевича в Керчь.
— Я не буду акцентировать на факте внезапной встречи майора Павла Ефимова и партизана Хачариди. Они на Финской вместе бежали из плена, помните? Я их допрашивал.
Овчаров чуть заметно кивнул, непонятно, подтверждая или просто предлагая докладывать дальше.
— Возможно, это произошло случайно, — счёл за благо не настаивать Кравченко. — Хотя живучесть обоих вызывает некоторые вопросы. И Хачариди характеризуется неоднозначно. В целом да, конечно, в отряде постоянно на виду, участвовал во множестве боевых столкновений. Но партизанщины у него много…
— Не заговаривайся, — уже с заметной ноткой раздражения в голосе бросил Георгий Валентинович. — Партизанщина у партизана — это что, крамола или словесные фокусы?
— Есть и совершенно конкретное подозрение. Трое эвакуированных из отряда Беседина показали, независимо друг от друга, конечно, что Хачариди только инсценировал расстрел эсэсовца, гауптштурмфюрера Боске и разоблаченного предателя, лейтенанта Боске. То есть братьев Боске, — поспешил добавить Трофим Иванович, осознав, что в этой фразе «словесные фокусы» покруче, нежели в предыдущей.
Но полковник Овчаров только и спросил:
— Ну и?..
— По проверенным донесениям наших агентов, эти фашистские прихвостни сейчас уже в Керчи, и по крайней мере один из них находится на объекте, выделенном нами, как особо важный. А сейчас, как я понял, решается вопрос направить туда старшего лейтенанта Войткевича.
— Не его одного, — машинально добавил Овчаров.
— Вот именно, — подхватил, даже как бы обрадованно, Кравченко. — Ставим под угрозу всю операцию. Если Боске, тот или иной, и не встречался с Войткевичем, чего нельзя исключить, то наверняка слышали о нём от Хачариди. Он с младшим братом Боске, Мигелем, контактировал очень плотно. И сам Войткевич — в этом я полностью уверен, — действует, прежде всего, в личных своих интересах. И как поведёт себя…
— Ты это немчуре расскажи, Яшкою этим убитой, — хмыкнул Георгий Валентинович.
— А хороший агент всегда о прикрытии заботится.
— Вот пусть так и дальше заботится, — откинулся на спинку кресла полковник, выделив голосом слово «так».
— По крайней мере, — после паузы сказал Кравченко. — Его встречу с любым из этих Боске следует исключить.
Полковник Овчаров медленно покачал головой.
— Это, конечно, не в твоей компетенции… Но ладно, слушай сюда…
Туапсе. Штаб КЧФ. Разведотдел
— Таковой у нас с вами план вырисовывается, товарищи…
К разговору, перешедшему из госпиталя в привычные прокуренные стены и из разряда технического расследования в русло оперативного совещания, подключились молчаливый заместитель командира сводного разведотряда Тихомирова, майор Высотин и старший лейтенант Войткевич.
Чем-то схожи были, по наблюдению начальника разведотдела, Сергей Тихомиров, уже подполковник, но всё ещё сохраняющий неистребимый дух севастопольского «братишки» образца 18-го года (разве что трамваев нынче не переворачивает, не солидно), и Яков Войткевич. Впрочем, как вообще бывает, схож севастополец с одесситом.
— Как нам стало известно, — полковник Гурджава терпеливо разминал папиросу неизменного «Казбека». — Центральный штаб партизанского движения и Центральное управление «СМЕРШ»… вот уж не знаю, кто с чьей подачи… — на секунду задумался Давид Бероевич, почесав мундштуком выскобленный опасной бритвой череп. — Провели успешную операцию по внедрению нашего агента. Внедрили как раз в интересующую нас зондеркоманду 10 B СД генерального округа «Крым».
— К доктору Курту? — уточнил на всякий случай капитан Новик.
Рука у него за время, прошедшее после памятной эвакуации с остатками десанта, достаточно зажила, уже и повязку сняли.
— К нему, антихристу, — кивнул Тихомиров.
— И насколько ж глубоко ему «СМЕРШ» засадил? — поинтересовался, в свою очередь, Яков Войткевич так простодушно, что даже Михалыч (Тихомиров) хмыкнул, протирая большим и указательным пальцами глубокие залысины. — Та я имею в виду, шо дохтуру Курту нашего агента? — пожал плечами старший лейтенант. — Глубоко вправили?
Нарочито, наверное, употребляя «дохтура», «агента», «шо». Вряд ли это можно было объяснить последствиями контузии, полученной в Жуковке.
— Та не дюже, — совершенно неожиданно огрызнулся Гурджава того забавнее, что с его-то кавказским акцентом. Но тут же посерьёзнел. — Пока наш диверсант, лейтенант Мигель Боске, всего лишь «Хиви», «добровольный помощник» на службе СС. Он там, кажется, инструктор теперь по диверсионной работе. Сдаёт, понимаешь, помалу секреты «школы Старинова», — удручённо развёл руками Давид Бероевич, дескать: «А что поделаешь?» — Но вот его брат восстановлен в прежнем звании и должности. Личный порученец, проще говоря, адъютант-денщик доктора Курта, гауптштурмфюрер Эмиль Боске.
— Радует, конечно, что дети испанской революции так близко к нему подобрались, — скептически прищурился подполковник Тихомиров. — Но что это даёт в практическом плане? Как это нам поможет «Южный объект» уберечь?
— Ну, сами подумайте, — раскурил наконец полковник Гурджава папиросу. Нарочно, наверное, растягивая предварительные манипуляции, чтобы не смолить уж совсем одну за другой, как это у него повелось с начала войны. — Чтобы предотвратить подрыв моста, нам в обязательном порядке нужно знать схему минирования. Где там эти собачьи «хомутаторы», в которые вставлять надо.
— И прибрать к рукам рацию или что там, с чего сигнал на экстренный подрыв подают, — напомнил майор Высотин.
— Вот именно, — поморщился Гурджава. — И всем этим располагает командир зондеркоманды 10 B. Я так думаю — покамест только и исключительно он, — подчеркнул полковник, как водится, строкой табачного дыма.
— В таком случае полезно взять доктора Курта живьём, — подписался и подполковник. — Только и исключительно!
— Ну, вот и проследят наши испанские соратники, приближённые к драгоценному телу, чтобы мы его в горячке захвата не попортили, — согласно кивнул Войткевич. — Кроме того… — будто припомнил он. — Подполье!
— Что, подполье? — обернулся в его сторону Тихомиров.
— Он имеет в виду контакт с керченским подпольем, который они там, походя, завели, — пояснил майор Высотин.
— На местное подполье мы можем рассчитывать во всех планах кроме боевого. Некому там воевать: старики да детишки, непризывные все. А вы, Саша, о чём задумались? — вдруг обратил Давид Бероевич внимание на Новика, до сих пор отрешённо молчавшего.
— А он, товарищ полковник, — кивнул на своего товарища и непосредственного командира Яков, — как всегда, не участвует в заоблачных воспарениях, а уже думает: как бы практичнее из них на грешную землю грохнуться.
— Вот именно, — коротко согласился капитан Новик, хоть и покосился на Войткевича довольно скептически. — Как выбрасываться будем? Немцы в предчувствии десанта на взводе.
— А мы и не будем никуда бросаться, — с нарочитой легкомысленностью отмахнулся Войткевич. — Я так, например, как настоящий морской волк, предпочитаю не отбивать задницу о грешную землю, а всплыть в набежавшей волне.
— Ну-ка, давай по-человечески говори, — не слишком искренне раздражаясь, оборвал одессита Давид Бероевич. Знал уже: не дай тому вовремя острастку, так в такие эмпиреи уйдёт…
— Ну, вот смотрите, — с готовностью придвинулся Яков к столу.
Так-то он всегда держался поодаль, ссылаясь на «столобоязнь» — как он называл своё неприятие всяких и всякого рода «присутствий», что было тем более странно, что во времена оны сам был ни много ни мало, — директором комбината.
— Как наши испанские товарищи попали к немцу, с таким исключительным попаданием в десятку?
Давид Бероевич с сомнением покачал головой.
— Едва ли тебе так захочется, лейтенант. Немцы как бы спасли их в последнюю секунду от «окончательного» расстрела партизанами как предателей и перебежчиков.
— Вот-вот, — странно обрадовался Яков Осипович. — А мы чем хуже?
Берег Керченского пролива. Мыс и посёлок Еникале
Нельзя сказать, чтобы это так уж удивило начальника береговой охраны дистанции Еникале-Фонарь. Случалось и раньше, не впервой. Но накануне советского десанта, должного произойти буквально со дня на день?.. В эти дни русские просто обязаны были следить за тем, чтобы у них не случилось утечки информации, но она всё-таки случалась.
К капитан-лейтенанту береговой артиллерии Адамчику приводили русских солдат и даже, бывало, офицеров, бежавших с той стороны. Кто-то приплывал на рыбацких лодчонках, кто-то на самодельных плотах. Трудно сказать, что двигало перебежчиками очевидно побеждающей стороны; скорее всего, предощущение грандиозной бойни, в которую превратится ещё один десант, ещё одна битва за Крым. А умирать-то не хочется даже… и, пожалуй, особенно — в предощущении конца войны, пусть даже и победоносного для СССР. Лучше его пересидеть где-нибудь, пусть даже в плену, чем победоносно подохнуть в ледяных водах пролива. Местные жители как этой, так и той стороны могли многое рассказать о том, как проходил десант такой же зимой, но 41-го года, когда ледяная шуга пролива была сплошь укрыта чёрными бескозырками…
Должно быть, так или где-то так рассуждали эти двое, стоявшие перед капитан-лейтенантом Адамчиком в мокрых шинелях без ремней и с поднятыми руками.
Точно так же, как час назад. Когда так же точно, дрожа от холода и с поднятыми руками, они, точно призраки, вышли из промозглого тумана над морем. Прямо на узкий заиленный пляж под отрогами 5/613-й батареи в районе мыса Фонарь.
Лодка, на которой они якобы приплыли, торчала чёрным осмолённым носом, затопленная с кормы, так что подтверждала она их слова не особенно. По крайней мере гефрайтер береговой обороны Ресслер, подтянувший её багром, скептически покачал головой:
— Да на этой посудине, герр лейтенант, ещё сам дедушка Ной рыбачил в лужах Великого потопа! — кажется, он был когда-то учеником католической школы.
Теперь следовало разобраться: действительно ли это дезертиры Красной армии или её разведчики? Но это уже не его, капитан-лейтенанта Эдуарда Адамчика, прерогатива. Это уж пускай тайная полевая полиция разбирается или отдел 1С, армейская контрразведка, кому там и в каком порядке положено.
Капитан-лейтенант покачался на ветхом, но удивительно терпеливом венском стуле, найденном тут же, наверху, в рыбачьем домишке, накрывавшем блиндаж НП — единственном его украшении, и встал, чтобы сверить фотографии красноармейских книжек с оригиналами.
Схожести, конечно, было немного. Ещё бы, на крошечных фото — браво ошарашенные физиономии потомственного пушечного мяса первой призывной свежести. А тут, сейчас, в натуре — это же мясо уже и протухло, и посинело от многочисленных прожарок и заморозки. Всё-таки четвёртый год адской военной кухни скоро грянет.
Но сходство всё-таки есть. Вот этот вот, если б не молдавское имечко «рядовой Дину Брэтиану», то вряд ли бы когда решился к немцам сбежать — вылитый еврей, тут уж никакой фотографией не растиражируешь. А вот этот… «аристократ» — как назвал про себя капитан-лейтенант, — сержант «Валентин Одоевский»…
Керчь, ул. Сталина. Полевая комендатура «FK 676 Kertsch»
Ещё дольше и с ещё большим недоверием всматривался в карточки красноармейских книжек и в лица перебежчиков полицай-комиссар Керчи оберстлейтнант Эрих Мёльде. Хоть синюшные поначалу лица «утопленников» теперь оттаяли от жарко натопленной голландки и на фотографии походили ещё больше, но у полицай-комиссара были свои основания к недоверию.
Впрочем, насколько можно считать основанием невнятное, с одной стороны, но и неотвязное — с другой, чувство: «Где-то я эти рожи уже видел…»
Хмуро поглядывал оберстлейтнант по-пиратски одиноким глазом на перебежчиков. Другой его глаз был залеплен чёрным кружком повязки — с недавних пор вошедшее в моду украшение в III Рейхе. Слишком уж много окривело носителей чёрных мундиров и чёрных плащей, а с ними такой пиратский аксессуар весьма гармонировал, как раз под чёрный лакированный козырёк. Из-под козырька вихрилась белобрысая чёлка и чёрный глухой «монокль», в котором отражалась парочка военнопленных в покоробленных рыжих шинелях. И сколь ни были верноподданные их морды…
«Нет, в каких-то компрометирующих обстоятельствах видел я этих… Брэтиану и Одоевского», — бросил потёртые краснокожие книжицы на бюрократический стол Эрих. И поэтому не стал торопиться отправлять военнопленных на проверку в отдел 1С 17-й армии.
Впрочем, имел право не отправлять.
Если пленные не были носителями особо ценной информации, а также не вызывали особенных подозрений — можно всё делать самим. Проверка, вернее, установка личных данных, входила и в функции «Geheime Feldpolizei», каковой комендатурой и командовал оберстлейтнант Мёльде.
— В подвал, пока что, — бросил Эрих через погон часовому.
«Может, припомнится как-то само собой или по поводу…» Всё равно никаких особенно ценных сведений, таких из-за которых непременно следовало бы волочь их в контрразведку 17-й армии, перебежчики не сообщили. Номера своих частей? — так в контрразведке Альмендигера их и без того знали до ротно-полковых подробностей, а то что русских войск на Таманском берегу, как выразился рядовой Дину Брэтиану: «До хрена!» — это знает даже его секретарша, хоть и пошла на войну только, чтоб выйти замуж… и нельзя сказать, чтоб неудачно: уже трижды овдовела.
Камеры вполне достаточно для того, чтобы «пока что» подержать перебежчиков. До выяснения их дальнейшей судьбы, или прояснения памяти полицай-комиссара.
Странное дело, в подвалах «Feldkommandantur 676 Kertsch» до сих пор царил дух Дома пионеров. По недосмотру новых хозяев или местного истопника из числа «Хиви», по углам камер до сих пор пылилась дровяными завалами пожелтелая наглядная агитация красногалстучного детства. Сосланная от старости или идеологической невыдержанности на свалку истории, она всё равно до сих пор должна была укреплять заключённых в духе благодарности к товарищу Сталину за вот такие фанерные аэропланы и знания ядовитых грибов. А может, даже способствовать нахождению товарищей по подполью, согласно «плану пионерской цепочки».
— Послушайте, Саша, а вы обещали «твёрдо стоять за дело Ленина тире…»? — спросил «рядовой Брэтиану» «сержанта Одоевского», рассматривая схему того, как должна была некая звеньевая Тоня Иванова собирать своих пионеров по тревоге.
Разговаривать они, вдвоём в камере, могли вполне свободно.
С тех пор как мирное население Керчи было выселено, разогнано, а в немалой степени и уничтожено, камеры центральной комендатуры заселялись не так часто — некого уже было «тащить и не пущать». Гораздо населённее была даже немецкая гауптвахта, «предбанник» которой гудел чуть далее по сумрачному коридору гортанными голосами.
— Обещал, — ответил наконец капитан Новик, сидевший посреди классической камеры на одиноком столбике. Этакий акт милосердия: при запрете сидеть можно хоть задом привалиться. — Прошу заметить, «перед лицом своих товарищей», — задумчиво продолжил он, явно думая о чём-то ином.
— Так что ж вы, извиняюсь, расселись перед делом Ленина-Сталина, а не стоите за него, как положено? — с прокурорской укоризной нахмурился Войткевич, заложив руки за спину.
— Жду… — по-прежнему лаконично, будто отмахнувшись, ответил Новик.
— А вдруг он не придёт? — уже серьёзно и не столько капитана, сколько себя самого спросил Яков.
Но он пришёл-таки.
Правда, сначала он заявился непосредственно к полицай-комиссару Э. Мёльде, и это был сколь рискованный, столь и изысканный психологический ход.
Сначала музейный смотритель и по совместительству немецкий староста «Колонки» доктор исторических наук М.Ф. Бурцев сунул свою извечно всклокоченную, то бишь, хрестоматийно-профессорскую головёнку в двери бывшего методического кабинета.
— Опять попрошайничать пришли, — с ходу и без особых церемоний приветствовал его Эрих, едва оторвав взгляд от текущих бумаг. — Надоели, ей-богу! Своих дел…
В том и состояла особая изысканность, чтобы не сказать извращённость замысла, что уж кто-кто, а оберстлейтнант Мёльде был «покровителем муз» в последнюю очередь. И не будь специального, чтобы не сказать, пристрастного внимания Берлина к Керченскому археологическому музею, то он бы без зазрения совести разместил в редкостно уцелевшем здании что-нибудь более полезное Рейху. Госпиталь, например, или офицерский клуб, где античные статуи смотрелись бы куда уместнее. Но Берлин, Берлин…
И в этот раз этот, то ли музеефицированный, то ли мумифицированный старикашка с лёгкостью парировал на нечистом, но вполне вразумительном немецком:
— Я, знаете ли, тоже не в восторге от своей сегодняшней деятельности.
И в ответ на изумлённый и теперь уже пристальный взгляд полицай-комиссара, добил, как таракана припечатал гербовой печатью:
— Но комиссия Геринга поторапливает с эвакуацией ценностей.
— Ну, так и поторапливайтесь, — понимающе хмыкнул Эрих. — И рекомендую делать это с радостью, а то я начну думать, что вы тянете резину в надежде на приход русских.
— Что, согласитесь, тоже не слишком веселенькая перспектива, — музейной крысой шмыгнул старикашка в кабинет. — В моём-то положении.
— С вас станется, — проворчал оберстлейтнант. — С вашим русским патриотизмом.
Он с чуть большим любопытством посмотрел, как с привычным достоинством, но всё же зажато как-то, профессор Бурцев мостится на краешке стула и пытается забросить ногу за ногу в подстреленных штанинах.
Читать бесплатно другие книги:
