Обреченный мост Иваниченко Юрий
— И советовал бы вам больше надеяться на то, что я отправлю вас в Рейх в качестве каталога и сопроводителя коллекции, — не отрывая взгляда от застиранных и не по сезону тонких носок, продолжил поучать полицай-комиссар. — Чем на то, что в НКВД перед расстрелом вам пожмут руку в знак признательности за спасение экспонатов.
— Это уж вряд ли, — отмахнулся профессор, как будто полицай-комиссар сказал совершенную глупость.
Вот только в какой именно момент своего тезиса? Прочитать это в безмятежно-скорбящем взгляде профессора было невозможно.
— В таком случае, какого чёрта вам от меня надо? — отложив наконец бумаги, нехотя поинтересовался полицай-комиссар.
— И даже двух, — тут же подхватил Михаил Федотович. — Я слышал, вам завезли.
— Чертей, что ли? — недоуменно поморщился Мёльде, рефлекторно придерживая щеку, обезображенную свежим ожоговым шрамом.
— Вроде того, — смущённо улыбнулся профессор. — Мне, знаете ли, надо упаковывать особо хрупкую коллекцию греческой керамики, заметьте, редчайшей чернолаковой….
Мёльде с каким-то даже испугом тотчас же отмахнулся — дай старику волю, так начнет тут сейчас лекцию:
— Что, вам Hiwi мало?
— Видите ли, господин полицай-комиссар, Hilfswillige «добровольные помощники» — публика слишком зажравшаяся на дармовых харчах Вермахта, — вкрадчиво, вроде как «по секрету» пустился в объяснения профессор. — Работают из рук вон плохо. Небрежно. Загубят коллекцию. А вот те, кто только что примкнул к славной немецкой армии, — те, напротив, ещё всего боятся и из кожи вон лезут, чтобы заслужить доверие. Существеннейшая в нашем положении разница, согласитесь.
«Не согласиться было и впрямь трудно — хмыкнул Мёльде. — Мысль здравая, далеко не лишённая смысла и вообще подтвержденная личными наблюдениями».
Так что после доброй минуты угрюмого молчания, во время которого Эрих Мёльде взвешивал все «за» и, в общем-то, не нашел «contra», он пришёл к мысли:
«В самом деле, чего им тут зазря супы хлебать? А кроме того, если есть какие-нибудь злые умыслы у перебежчиков, то в условиях относительной свободы они наверняка проявятся…» — и оберстлейтнант полез в ящик стола за бланком наряда.
— Только я пошлю с ними своего человека присматривать.
Профессор слегка всполошился, но мгновенное подозрение Мёльде улетучилось с первых же слов его пояснения.
— Так у меня там и так трое охранников! Варвары уже расколотили киммерийский череп и приловчились писать в зерновой пифос III века!
— Этот будет поумнее, — то ли себя, то ли профессора успокоил полицай-комиссар.
Констанца. Румыния
«Из Керчи с любовью…»
Полковник Вермахта Гектор фон Штайгер знал толк в древнегреческом искусстве. А бродя между рельсов и позиций своих «Flack», он, командир полка противовоздушной обороны, обеспечивающей прикрытие припортовой товарной станции, не мог не видеть, что разгружают на ней. Даже поглаживал массивные деревянные ящики, словно минуя немую тайнопись товарных шифров, надеялся прозреть-прочувствовать, что там, под толстыми дубовыми досками, в упаковочной соломе и вощёной бумаге?
Как бы смотрелись эти сокровища в сумрачных залах родового замка фон Штайгеров, где коллекция дедушки уже и без того значительно приросла за годы Великой войны!
Уже среди предметов гордости дедушки, купленных за бешеные деньги у немецких концессионеров и антикваров ещё в прошлом веке, появились античные камеи, терракота, статуи, присланные с Балкан фронтовыми друзьями. А теперь, когда не в меру болтливый экспедитор за алюминиевой крышкой баклаги шепнул, что там за груз №… («Краснолаковая Боспорская керамика?!»), Гектор не выдержал. Дрогнуло сердце шестидесятилетнего мародёра двух войн.
И вот как-то ночью в обложенный мешками с песком капонир с оглушительным — как показалось полковнику — грохотом съехал один из громоздких ящиков.
— Тише вы, дьяволы! — чуть не выскочило слабое старое сердце, сорвав Железный крест на шейном платке, за который, вернее, за горло под которым, схватился Гектор.
Нет, не того он испугался, что кто-то услышит этот воровской шорох гравия, скрежет бетона, а того, что в ящике теперь — что бы оно там ни было, — потребует мучительных лет и затрат реставрации.
— Идиоты, наверняка всё расколотили! — всплеснул пухлыми ладошками полковник. — Хоть открывайте осторожно, это же…
«Это же чёрт знает что?!» — додумал он, когда с треском были сорваны монтировкой первые доски.
Лица его солдат искривились в рвотных гримасах, а сам Гектор моментально натянул на пол-лица шейный платок.
Всё-таки, обменявшись недоуменными взглядами и поощрённые немым — куда тут рот открывать! — жестом командира полка, артиллеристы-зенитчики осторожно выгребли изрядный ворох упаковочной стружки.
Источник тошнотворного, да ещё застоявшегося до рафинированности смрада, в точности как подсказала первая же мысль, и оказался именно трупами.
Два шуцмана батальона лагерной охраны, Дитрих и Марек, как выяснилось позже, валетом лежали в купах соломы, всё ещё как будто раздирая в немом удивлении оскаленные рты…
Керчь. Городской археологический музей
Неделей раньше
Хотя на самом-то деле они и удивиться толком не успели…
«Ни в коем случае! — шикнул гневным немым взглядом профессор Бурцев, когда, очутившись за спиной Дитриха, Новик перехватил поудобнее массивный масляный светильник, стилизованный под дельфина чуть ли не в натуральную величину. — Это же не местная копия! Милетский оригинал!»
Также укоризненно покачав головой, Войткевич передал капитану каменное ядро с продольной проточкой грузила для рыбачьих сетей. И впрямь, орудие оказалось куда большим оружием, тем более, что для примера крепления в проточке была закреплена канатная петля. Прямо-таки кистень получился, да ещё и для богатырской руки. Новик вообще-то совсем не слабый, маханул двумя руками.
Марек, заглядывавший в ящик с другой стороны, особенно удивиться не успел. Только подскочили его белесые брови, приподняв зимнюю, с подкладкой, пилотку, когда в ящик с хриплым выдохом вдруг рухнул его приятель. А затем перед глазами разросся, заслоняя музейный сумрак, светлый каменный шар. И стало совсем темно.
Пребывал во тьме и Михаил Федотович, невольно зажмурившись и припоминая: в каком кармане у него пилюльки — по зиме-то карманов не счесть, когда даже кальсон двое. На свет божий его вызвал, словно выдернул, старший лейтенант Войткевич.
Яков похлопал профессора по плечу.
— Вы с нами?.. — шепнул он на ухо старику. — А то если что, скажите, — мы и вас приложим для правдоподобия. В щадящем, конечно, режиме. Вот этой чепухой, — он подбросил в горсти увесистую амфорку о двух горлышках и с красными грифонами на чёрном поле.
— Это не чепуха! — закричал на него шепотом Михаил Федотович. — Это работа Никаса с авторским клеймом!.. — выхватил он сосуд из ладони лейтенанта. — Мы по нему целый слой датируем!
Яков изобразил некоторое недоверие, но амфору отдал.
— Конечно, с вами, — ответил профессор на вопрос, только спрятав «авторскую работу» на дне какого-то невзрачного кувшина и утерев холодный, скорее всего, пот. — У меня же ваши аусвайсы «Hilfswillige». И как «добровольные помощники» вы ко мне, старосте, прикомандированы нарядом, так что по городу без меня, уж извиняйте…
— Сочтём за честь, — вовсе не шутя, капитан Новик вскинул руку к пилотке без звёздочки — ушанки у них «позаимствовали» ещё артиллеристы 5/613-й батареи.
— И потом, — несколько смутился польщённый профессор. — Вы без меня не найдёте своей, как вы её там называете, «закладки».
Керчь, ул. Сталина. Здание полевой комендатуры «FK 676 Kertsch»
Другое крыло. Абвергруппа штаба «Валли»
И если полицай-фюрер Мёльде, видевший дуэт русских разведчиков только издалека, всё ещё не мог вспомнить, где он видел лица перебежчиков, если вообще когда-нибудь видел, то штандартенфюрер Жарков, резидент отделения Абвера, организовавший осенью их возвращение на Таманский берег, вспомнил бы советских диверсантов мгновенно, но у него и необходимости такой не возникло. Об их прибытии с вкрадчивой улыбочкой ему нашептал начальник полиции посёлка Колонка Фёдор Годына. Собственно, и не усердствуя особо, а исполняя только поручение, возложенное на него Абвером.
Заключалось оно в том, чтобы «вести» втёмную профессора истории М.Ф. Бурцева, несомненного — как полагали в Абвере, — члена неуловимого подполья.
Но потому только и не было особого толка от этой слежки до сих пор, что и подполье, в свою очередь, использовало бедного старика, не обнаруживая нитей марионетки. Даже новоявленной его «внучке» Наталье Сомовой было строго-настрого запрещено посвящать профессора в его явную или не слишком причастность к сопротивлению. Так что далее невинного, в общем-то, укрывательства бывших подпольщиков дело как-то не шло.
И вдруг… Советские диверсанты, тайник с оружием и немецкой формой? И за глупой девчонкой потянулась нить сообщников!
Годына уже радостно вертелся перед зеркалом, мысленно примеряя какую-нибудь сентиментальную глупость вроде Железного креста без дубовых листьев, в которой не было бы никакого практического толка, если б только она не гарантировала вывоз его в Рейх, когда немцы начнут драпать. А начнут непременно.
И вдруг… Опять это «вдруг!» лихой военной поры. Так вот, вдруг Годыну этот седовласый живчик, штандартенфюрер Жарков жестом усадил на спартанский, чтобы не сказать, арестантский стул.
— Не суетитесь, милейший, — он иронически прищурил один глаз, опершись локтем о стол и подняв ладонью седую бахрому волос ото лба. — Не прыгайте мне здесь, как блоха на собаке нехоженой. Придёт время — своё получите.
Фёдор даже вздрогнул, как пророчески двусмысленно прозвучала эта, банальная, в общем-то, сентенция[78].
— Продолжайте слежку — и упаси вас Бог быть обнаруженным за ней, не суть важно кем.
Должно быть, физиономия Годыны, отмеченная и без того не по должности впалыми щеками, так вытянулась, что господин штандартенфюрер счёл нужным пояснить:
— Хоть самими подпольщиками, хоть вашим начальством. Обещаю — в обоих случаях вам не поздоровится.
Начальник «вспомогательной полиции — Schutzmannschaft»[79], — едва не прокусил щёки. Походило на то, что вместо Железного креста он разжился стальным капканом.
— Ну, чего ждёте? — как бы вновь и с удивлением обнаружил Жарков Фёдора на прежнем месте. — Идите, работайте.
Керчь, ул. Р. Люксембург. «Дом ИТР»
— Гостей принимаете? — широко улыбнулся Яков, протолкавшись в конспиративно узкую щель высокой двери.
— Здравствуйте! — вспыхнула девушка румянцем на высоких скулах.
И, кажется, не оттого даже, что и впрямь обрадовалась долго и тревожно ожидаемым гостям. А потому что волосы, вымытые чисто, с довоенным «Душистым» мылом, теперь не забиты под платок в невзрачную луковицу, а схвачены — опять-таки по-довоенному, — белой атласной лентой и пущены по плечам русыми волнами.
«Боже мой, как это глупо и неуместно — белая лента сейчас!» — пронзило грудь осознание собственного пошлейшего кокетства. Поэтому, едва восстановив дыхание, Наталья Сомова доложила сдержанно, чуть ли не строго (правда, едва не подскакивая, чтобы высмотреть за широкими плечами Войткевича причину появления в её волосах атласной ленты):
— Груз получен, товарищи разведчики, и надёжно укрыт в надёжном месте под присмотр надёжного товарища, комсомолки Кати Соболевой. А где товарищ командир?..
— Ну, надеюсь, хоть Катя Соболева окажется менее «надёжным» товарищем, — картинно вздохнул Яков и отодвинулся.
Так, чтобы товарищ Наташа наконец увидела товарища Александра.
Видимо, за недолгое прошедшее время ни одна ночь одного товарища не обошлась без явления другого.
«Вот только в обратном порядке — это вряд ли, — снова едва сдержался старший лейтенант, чтобы не сдать капитана. — Тот с женой спал все эти, трагически короткие, их совместные ночки. Какие уж тут сновидения…»
Тем не менее едва вошедший капитан Новик сразу же понял, что на грудь ему не бросились только благодаря субординации, и даже подумалось капитану как-то смущённо и нелепо: «Тут уж не знаешь, ей-богу, что было бы лучше — сахарного петушка привезти или на ночлег остаться…»
Второе получилось как-то само собой.
Оказалось, что Катя Соболева работает на кухне одного из многочисленных немецких штабов 17-й полевой армии, к ней идти сейчас бессмысленно — дома Катя окажется только глубоко за полночь, — отчего-то краснея, пояснила Наташа.
Хотя, чего тут краснеть? Чтобы оставаться в Керчи на более-менее легальном положении после эвакуации, читай, изгнания местного населения, нужно было непременно иметь рабочий аусвайс, служить на оккупантов.
Вот хотя бы как сама Наташа, остававшаяся в заселённом немцами доме только благодаря работе прачкой — и тому, что публика тут подобралась странно порядочная: армейские унтера, да обер-офицеры[80].
Так что, ночлег не ночлег, а лучшего занятия, чем отоспаться хоть несколько часов, — сейчас и не придумаешь.
Чем и занялся с истиной джентльменской деликатностью старший лейтенант, затихнув в соседней комнатушке.
Ну а капитан Новик должен был подробно расспросить девушку на тесной кухоньке о содержимом «закладки»: боеприпасы, форма, взрывчатка и фонарики, а главное, неуязвимые документы.
Всё это Наташа с Катей нашли в точности там, где указал девушкам радист подполья: на развалинах обогатительной фабрики. И это было куда умнее, чем в прошлый раз, когда сбрасывали груз на мелководье Керченской бухты под носом у береговой охраны.
Тогда для девушек «поиск глушенной снарядами и бомбами рыбы» отговоркой оказался слабой…
— Так вот почему ты оказалась тогда у заводского мола, — задумчиво пробормотал Александр, как-то машинально проведя ладонью по белой атласной ленте, которую, подумав секунду, Наташа выдернула из волос…
Керчь, ул. Сталина. Здание полевой комендатуры «FK 676 Kertsch»
Абвергруппа штаба «Валли»
Иван Александрович Жарков, бывший царский полковник, штандартенфюрер, начальник Керченской абвергруппы штаба «Валли», подошёл к торцевому окну здания и, опёршись обеими ладонями о подоконник, уставился на древние акации приморского бульвара, больше обледенелые, чем занесённые снегом.
Зима начиналась не календарно рано. Море уже шуршало за гипсовой балюстрадой набережной серым ледяным крошевом, а далее становилось просто серым, без ледяных блёсток, — как вездесущая ныне военная сталь. Не лето…
Но той солнечной набережной далекого лета 20-го года старому полковнику и сейчас вспоминать не хотелось. Та Керчь сама по себе приходила в кошмарах. Последние задворки Всероссийского кладбища…
Губы полковника невольно сжались в мстительной гримасе.
«Ладно, это всё потом! Потом придётся признаться себе, что новая Советская Россия стала для русского человека, в подавляющем большинстве своём, Родиной. Мачехой, но всё-таки…»
Сейчас же следовало разобраться отнюдь не в собственных ощущениях. А в том, с чем теперь вернулись русские разведчики. Такие долгожданные…
Именно долгожданные.
Потрудившись дать им уйти на тот берег с информацией о разукомплектованном, но вполне готовом для сборки, снаряжённым всем необходимым, вплоть до плавучих копров «Южном объекте», грандиозном Керченском мосте, Жарков долго и мучительно ждал, как отреагируют Советы.
Предпримут неистовые бомбардировки? Но Сталин уже не раз за время своего правления доказал, что не дурак, что умеет мыслить государственно. И если не спешат уничтожить, то, значит, хотят сохранить? Тогда должны были, просто обязаны были прислать диверсантов, чтобы не дать увезти мост. Тем более, когда Гитлер наконец опомнится от своей очередной бредовой идеи «неприступной крепости Крым» и, как всегда, поздно и бешено спохватится уничтожить такой подарок Сталину. Сколько их уже сдано, этих «неприступных крепостей»! И страшно вспомнить, что потом творилось в ярости «выжженной земли», оставляемой врагу.
«Что же получается? — полез Иван Алексеевич за серебряным портсигаром с императорским двуглавым орлом и невольно иронически усмехнулся в седые усы. — Получается, что, если только мои расчёты не ошибочны, то в числе советских диверсантов получим новых пешек в мудрёной шахматной партии против Сталина. А из этого, в свою очередь, следует…»
Штандартенфюрер вынул папиросу и выстучал её о серебряную крышку, с каким-то подспудным пиететом перевернув портсигар тыльной стороной, чтобы не по гербу.
«А из этого вытекают две равно насущные задачи: прикрыть советских разведчиков, если только их не принесла нелёгкая, чтобы подорвать-таки мост, хотя не похоже…
И второе — немедленно приступить к его минированию, согласно долгосрочным планам русского полковника, штандартенфюрера Ивана Жаркова».
Керчь, пос. Колонка
Саша и Наташа
Особенность предназначения и, увы, реального использования зондеркоманды 10 B Айнзатцгруппы D SD округа вынуждала держать её на казарменном положении.
Впрочем, после боёв по захвату, обороне, освобождению и вновь завоеванию Керчи квартирный вопрос вообще как-то и не стоял. Уцелевших домов было в городе всего-то чуть, едва на официальные учреждения хватало. Так что рабочая казарма в районе улицы 1-й Пятилетки — название, если и переводимое, то непонятное совершенно, — была счастливой находкой. И от места службы недалеко, и ремонт нехитрый: насобирать кусков шифера поцелее, залатать пару прорех от миномётных мин и — живи, не хочу.
Вот и не хотелось. После Сталинграда — замечено было красноармейцами, — пресловутая немецкая чистоплотность резко упала, перекочевав (по традиции русского мужика учиться чему полезному) в обиход и особый шик Красной армии. Так что казарма она и есть казарма, хоть и разделённая на семейные комнатёнки. На заднем дворе постоянно вываривалось бельё, подвоз которого давно перестал быть первой необходимостью в обеспечении армии. Закапывалось вшивое обмундирование, чтобы с чисто фашисткой жестокостью истреблять паразитов огнём зажигалки, как только те вылезут на кончик мундира отдышаться, — впрочем, технология русская. Да и портянки, — они и в африканском корпусе портянки.
Посему при каждом удобном случае обитатели казармы, в той или иной степени временно, поселялись в окрестных домах с оккупантской бесцеремонностью, утесняя местных жителей, — если, конечно, таковые ещё оставались.
Так что ничего удивительного не было в том, что по устному описанию, сделанному капитаном Новиком, Наташа сразу же определила постояльца, зондерфюрера Рибейроса. И вспомнила, даже без дополнительных вопросов, что сей зондерфюрер пускал земляка, тоже испанца по происхождению, такого себе Боске, к себе домой. Ну, чтобы прийти в чувство после службы, а то в казарме к холодному рукомойнику очередь, а железные печки топятся только к вечеру. А тут — горячие радиаторы, керогаз и разговор на кастельяно, которого Наташа не понимала, но заслушивалась.
— Сам же Рибейрос служит при штабе чем-то вроде интенданта — тут рядом! — вскинулась Наташа с груди Новика, упершись в неё маленькими кулачками.
Впрочем, тут же и упала, чтобы прикрыться ворсистым пледом.
— Я ему как раз сегодня должна была бельё отнести, — добавила она, теперь уже совсем непонятно отчего краснея.
— Почему «была»?.. — приподнял ладонью Александр востроносое пунцовое личико. — Понесёшь, а я поднести помогу.
Керчь, ул. Р. Люксембург
Вмале узриша мя…
На улице Розы Люксембург, пока что не переименованной, в это же время полицай-комиссар Эрих Мёльде мерил асфальтовые латки булыжной мостовой шагами такими быстрыми, что, казалось, опережал позёмку снежной крупы. Шёл, скрипя зубами и прикрывая от промозглого ветра изуродованную щеку — она в первую очередь стыла, и с такой тянущей болью, что невмочь….
Лично возглавлял прочёсывание оптимального маршрута бегства мнимых — как теперь не сомневался оберстлейтнант, — перебежчиков к партизанам.
Судьба и мотивы проступка этой учёной крысы — профессора Бурцева, — ещё были под вопросом: мог испугаться расправы — сам ведь выпросил новоприбывших дезертиров, — а мог быть и завербованным разведчиками. А с последними — всё было предельно ясно. Такой наглости тактический ход разведки второй раз не повторишь: сдались, осмотрели участок береговой обороны, расположение некоторых объектов, пока их везли по городу, расположение комендатуры, в конце концов («Не съехать ли, пока не налетели русские бомбардировщики?» — мелькнуло в мозгу). Осмотрелись и сбежали к партизанам.
А с судьбой его недавней «правой руки», лейтенанта Ройтенберга, было и того яснее: придётся отдать «руку на отсечение», под трибунал к чёртовой матери!
Наскучив ходить по пятам за профессором и его новоявленными «упаковщиками», Рот поднялся на второй этаж высматривать себе что-нибудь из старинных линогравюр, не представлявших ценности для музеев Дойчланда, а вот, если себе в кабинет на Фридрихштрассе… Вот в камеру себе теперь и повесит. Хотя, скорее, на стенку окопа передовой.
Эрих оглянулся. Рассеянная толпа «Hiwi», которых последний год-два начали наконец допускать к военной службе с оружием в руках, а не только отхожие ведра из окопов выносить, работала из рук вон плохо. Угрюмая эта отара рыскала по окружающим руинам, жилым только частично, и по грудам кирпичного боя, совершенно очевидно, что в поисках укрытия от жгучего степного ветра, а не каких-то там беглецов. То-то и приходится солдатам то и дело подгонять их едва не прикладами — рвения ни малейшего.
«Да и толку — тоже, — снова поморщился Эрих. — Хоть это и прямейший путь в сторону кишащих партизанами катакомб»…
Так ведь и непрямых — сколько хочешь. Катакомбы эти неизвестно где начинаются и неизвестно где кончаются, их и в первую оккупацию до конца прочесать не смогли, только время тишины показало — вымерли, если кто и остался из защитников. Нет. Дурная затея. Только для очистки совести…
«Шайсе!» — Оберстлейтнант вздрогнул от хлопка по плечу.
Не надеясь попасть в поле зрения его единственного глаза — второй-то всё под кожаным кругляшом дожидается вердикта берлинских окулистов, — его неделикатно таким образом окликнул один из «столоначальников» полевой комендатуры, мобилизованных «на мероприятие».
— Как насчет этого?.. — ткнул он чёрной перчаткой в по-советски эклектичное здание, так называемый «Дом инженеров». Вон, даже шестерня гипсовая на фронтоне, точно как в Рейхе.
Секунду подумав, Эрих отмахнулся:
— Чуть ли не единственный тут порядочный дом с кочегаркой, он напичкан нашими офицерами, как консервная банка сардинами. Дальше, — махнул он рукой в сторону довоенного клуба им. Коккинаки с колоннадой колхозного величия.
В оставшемся позади «Доме ИТР», завязывая тесемочки нательной сорочки, капитан Новик покосился на плетёную корзину, полную глаженого белья и заложенную чистой холстиной.
— Слушай… — нахмурился он, соображая что-то. — Вы им только подштанники стираете или верхнее тоже?
— И мундиры тоже, — нахмурила в ответ угольные бровки Наталья, видимо, полагая подобное занятие не просто зазорным, но и преступным.
Однако Александра занимало другое.
— А в не стиранном пока, есть что-нибудь для нас с лейтенантом? А то надо же к твоему «надёжному товарищу» в чём-то идти…
Керчь, пос. Колонка, ул. Радио, 7
Форма и содержание
Екатерина Соболева, жизнерадостная девушка с довоенным взглядом кухонной рабочей, не верящей и не желающей верить, что кухня — это навсегда, и с преждевременными отложениями на бедрах, утверждающими обратное, открыла дверь на условный стук.
И жизнерадостность покинула её.
Да так надолго, что Наталья даже забеспокоилась — не подумывает ли её подруга героически принять уксусу или другого какого яду, как только фашисты отвернутся и перестанут пытать её расспросами. Тем более напрасными, что она — комсомолка, а кроме того, немецкий учила через пень-колоду.
И впрямь, Катя оказалась «товарищ» донельзя надёжный, непробиваемо. То, что «немцы», приведённые к ней в квартиру под самой крышей предательницей Сомовой, говорят с ней по-русски, дошло до Катеньки минут через пять после того, как Войткевич вошёл к ней в форме немецкого гауптштурмфюрера СС-Ваффен.
Вошёл и, улыбаясь дружелюбно, брякнул с порога:
— Гутен таг!
Шутка его едва не стоила провала операции, потому что пятилась от фашиста Катя до самого мансардного окна, явно надеясь в него выскочить на булыжники двора.
Керчь, ул. Р. Люксембург. «Дом ИТР»
«Привет от Хачариди…»
По возвращении со службы зондерфюрер Рибейрос обнаружил, что в квартире, как он понял, ждали коллеги его нового знакомца Боске, но уж явно не земляки.
Бесцеремонно побросав прямо на половицы зимние штормовки и маскировочные анораки в угловатом, осеннем ещё, камуфляже, на его стульях расселись заурядные СС-штурманы. Один похож то ли на румына, то ли на еврея, в общем, какой-то понтийско-семитский тип. Ещё и хам! — уничтожал штабную пайку зондерфюрера, орудуя плоским штыком в банке французского гусиного паштета. Другой — явный «фон» какой-то, больно морда швабско-аристократическая. Рассматривает на просвет бутылку бордо с длинным горлышком.
Казалось, появление хозяина их не только не смутило, но они его как-то и не особенно заметили. Впрочем, нет…
— А что, дон Рибейрос? — щуря один глаз и выискивая что-то на дне банки, спросил смугловатый. — Как по вашим наблюдениям, в подразделении, где служит Боске, солдаты стрижены под «зеро», как гитлерюгенд, или всяко бывает?
— Да у них там вошь в казарме, — машинально ответил Хуан, всё ещё соображая, как ему реагировать на незваных гостей.
— Ага! — почему-то обрадовался «понтийский семит». — Я же тебе говорил! — И погладил себя по освежённой только что густой щетине на голове.
Только теперь зондерфюрер заметил, что подле зеркала валяется прямо на полу его никелированная машинка для стрижки и чёрный прах волос.
— Да кто вы такие, чёрт вас возьми! — возмутился наконец Рибейрос, бросая на кожаный диван пакеты. — Что за окопное свинство?
— Он не любит фронтовиков?! — с неожиданной пылкостью подскочил на ореховом стуле «понтийский семит» и с размаху так всадил штык в банку, что лезвие со скрежетом её пропороло.
Зондерфюрер, вслед за пакетами, рухнул на диван, просадив скрипучие пружины. Невообразимость происходящего превосходила его бухгалтерское воображение.
— Я… я… — почувствовал Хуан острую необходимость извиниться, даже попросить прощение, поклясться всеми святыми и, если понадобится, самим фюрером. К счастью…
— А вы там, у себя в штабе по какой части? — отрезвил его деловитый вопрос ценителя французских вин.
Спросил он так благожелательно и контрастно в сравнении с любителем французских паштетов, что Рибейрос незамедлительно проникся к нему расположением.
— Я по финансовой, бухгалтерия, господа…
— Что ж вам, штабному, и телефона не поставили? — «фон» прихватив стул за гнутую спинку, приставил его к дивану и дружелюбно протянул Хуану его же бордо.
— Деньги любят тишину, как говорят домушники в Одессе, — сказал что-то на русском «понтийский семит», подтверждая самую ужасную и, положа руку на сердце, самую первую догадку зондерфюрера.
Как только увидел Хуан любимую свою английскую машинку на полу, так даже знакомые донельзя «шмайссеры», висевшие на спинках стульев, показались русскими дисковыми пистолетами-пулеметами…
— А телефон внизу есть, в подъезде, — зачем-то сдал зондерфюрер Рибейрос самую главную тайну Вермахта. Ведь особенно и не спрашивали? Но раз уж отдал палец — закатывай рукав по локоть. — Так что любой может позвонить, здесь же офицеров много…
— Ну, раз можно, то нужно, — поднялся со стула «понтийский семит» и, походя, воткнул штык в стену вместе со звонкой банкой. — Вы же можете позвонить дону Эмилю, благородный идальго?
— Разве что в казарму, — снова смешался Рибейрос. — А что я должен буду сказать? Если, конечно, он будет на месте, у них сейчас много работы и…
— Скажите, что у вас его ждёт старый фронтовой товарищ, — оборвал паническое бормотание зондерфюрера «понтийский семит». — Такой себе Серж Хачариди.
— Ха… Чего? — не понял «благородный идальго», но кое-что он уже сообразил. То, что его втягивают в какой-то ужасный антигитлеровский заговор.
— Хачариди, — повторил второй русский разведчик чуть ли не по слогам. — Привет от Хачариди.
Гауптштурмфюрер Эмиль Боске привету от Хачариди обрадовался, но как-то не сразу, только когда посоветовался с братом, «добровольным помощником — Hiwi» и инструктором зондеркоманды.
Вот тот действительно так обрадовался, что тут же засобирался на встречу. Хоть и предполагал, что, скорее всего, для этого ему придётся идти в неблизкие Крымские горы, но раз зовёт — значит, наконец-то у него есть к нему «Дело»…
Развалины завода им. Войкова
Дана отмашка
И у доктора Курта дел было по горло. И, что самое скверное, дел настолько секретных, что и привлечь к ним особенно было некого. От всей его команды проку — чуть. Количество посвящённых — требовал штандартенфюрер Жарков, — должно быть сведено до минимума, «чтобы не пришлось, не дай бог, своих же ликвидировать».
А это Вильгельм уже и сам понимал, с его-то зондеркоманды спецификой. Когда поделиться последней пайкой и последней пулей — пожалуйста, а проблемами по работе — никак.
Но тут повезло. Полицай-фюрер Крыма Зитц окончательно решился минировать «Южный объект», несмотря на то, что никаких распоряжений по этому поводу из Берлина до сих пор не было. Но в воздухе уже так отчетливо пахло порохом, что толстяк Зитц лично приехал дать отмашку белым платочком, которым прикрывал нос — то ли и впрямь от пороховой гари, то ли, чтобы скрыть его нездоровую красноту и раздражённость. В баночку из-под леденцов в последнее время он его совал всё чаще и чаще.
Кроме этой коробочки он пригнал на завод ещё целую автоколонну со взрывчаткой.
Автомашины и сопровождающих Вильгельм, только разгрузив, сразу же отправил обратно — лишние глаза ему сто лет не нужны.
А вот ажиотаж и беготня военнопленных и Hiwi — очень даже кстати. Потом только завести патефон с вдохновенным «Маршем валькирий» Вагнера, выкатить «MG-42» и пам-пара-рам!
Удобство ситуации оценил и Жарков, и тоже сказал: «Приступайте».
— Я пришлю специалистов, — сказал он не доктору Вильгельму Курту, а редким язычкам пламени, пляшущим на посеревших поленцах в жерле походной железной печи.
Холод в бункере был замогильный.
Бункер собственно бункером как таковым и не был. Какая нужда копать или городить ещё что-то, когда бетонированных подземелий — и со свечкой заблудишься, над головой метры серого железобетона, кирпичные горы. Просто «окультурили» чуток технические пустоты под цехами силового хозяйства, в каковых подземельях — как моментально оценил Вильгельм, не вылезая на поверхность, — обороняться можно ещё до IV Рейха.
В бетонных лабиринтах и сейчас трудно было не расшибить лоб о проклёпанное железо всевозможных паровых агрегатов, труб всяческих диаметров, котлов и ресиверов.
— Специалисты будут из местных, — продолжил старик, ревматически растирая колени. — Работать будут врозь — каждый на своем особом участке, со своим особым объёмом работ и в особое время.
— Чтобы сумма знаний не переросла в понимание, — отчего-то вдруг вспомнил доктор Курт счастливые времена на философском факультете Боннского университета.
— Именно… — с любопытством покосился на него Жарков, очевидно, до сих пор полагавший приставку «доктор» чем-то вроде армейской клички. — Но вы их всё равно расстреляйте, — добавил он так, будто посоветовал приправу к супу.
Доктор Курт чуть удивленно поджал губу. Подумал, должно быть, — насколько это его дело, и решил, что не его, но всё же понимать желательно.
Уловив эту скупую мимическую игру, штандартенфюрер пояснил:
— В действие систему взрывателей запустят те, кто узнает о ней непосредственно перед запуском.
— И это уже ваше дело, — может, продолжил его фразу штурмбанфюрер, а может, дал понять, что и знать не желает, кто это будут такие.
— Именно, — снова скупо улыбнулся Жарков.
Керчь, ул. Р. Люксембург. «Дом ИТР»
В гостях у Родриго
Сам хозяин предпочёл ничего не знать об ужасном заговоре, а благоразумно напиться, вопреки кастильским традициям, но зато эффективно чередуя бордо со шнапсом. Так что уже к приходу братьев Боске славный бухгалтер и дебета гамаш от кредита галет не смог бы отличить, а через десять минут, пока первые и вторые гости переговаривались попеременно на трёх языках, вовсе отключился.
Чем, забегая наперёд, спас для Испании как минимум четыре поколения Рибейросов, включая бравого хавбека не самой знаменитой, но весьма достойной «малаги».
Сами же «ужасные заговорщики» после непродолжительной проверки паролей-отзывов принялись выяснять и согласовывать совместные действия.
Сначала, правда, Мигель рассказал о некоторых событиях, произошедших после того, как ювелирно-точная очередь из пулемёта Хачариди оцарапала и даже сбила с ног братьев. Уложила их за трупами так и не вымоливших пощады «добровольцев», надёжно убитых тою же очередью.
А потом штурмбаннфюрер доктор Вильгельм Курт сначала «приютил» «коммунистического братца» — как он его называл за глаза и запросто, — гауптштурмфюрера Боске, своего многолетнего адъютанта.
Чуть позже, устав смотреть в грустные глаза Эмиля, он выдернул — под обещание самолично расстрелять, если что, — Мигеля из цепких лап армейской контрразведки прежде, чем они достаточно глубоко пустили в него когти. Сослался на опыт «школы Старинова», школы советской диверсионной работы, якобы необходимый ему, чтобы «знать врага в лицо и на ощупь».
Формулировка прошла. Должно быть, взыграл патриотизм 17-й армии, так что Мигеля не стали отсылать по линии SD куда неведомо, а оставили под присмотром своих.
Однако, с появлением «коммунистического братца» у адъютанта, Вильгельм Курт стал сторониться Эмиля, всё больше предпочитая туповатого, но проверенного Германа. Это представляло сложность в смысле доступа к информации, но недолго. Тупость Германа Гернгросса превзошла самые грустные ожидания штурмбаннфюрера. И вскоре Эмиль вернул себе прежнее положение.
По крайней мере разведку возможных путей отступления из штабного бункера зондеркоманды доктор Курт поручил именно ему…
На свою голову.
— Поскольку основа парового хозяйства — вода, — принялся было толковать Эмиль, водя карандашом по кальке, но инженер-пищевик Войткевич оборвал его.
— Не нуди. Где сливная труба? — и на недоверчивый взгляд капитана Новика, по начальному образованию — комсомольца, пояснил, хоть и не очень-то понятно: — На входе меньший диаметр изначально повышает давление гидроудара.
— Вот тут в рудник выходят две трубы, обычно там идти можно только до коллектора, до решётки. Но она уже подпилена на случай эвакуации, а люк в насосную тут, — указал на второй квадрат на плане насосной испанец. — Заперт самым обыкновенным амбарным замком. Он простой, ключ я уже подобрал, — ответил Эмиль на вопросительный взгляд Новика.
Прочитав, видимо, во взгляде чёрных глаз капитана чёрную же тень недоверия, покраснел так, что румянец пробился даже сквозь природную смуглость:
Читать бесплатно другие книги:
