Следы ведут в прошлое Головня Иван

– А враги?

– Не знаю.

– Стало быть, вы никого не подозреваете?

– Нет.

– Вы знаете мужчину – лет тридцати, среднего роста, брюнет, – который несколько раз наведывался к Крячко?

– Нет, – подумав самую малость, отвечает Бондарук. – Такого среди знакомых Степана Васильевича я не встречала.

– А сами-то бывали у него после того, как развелись?

– Случалось, – спокойно отвечает Елена Корнеевна. – Мы ведь разошлись мирно, без традиционных скандалов и все это время относились друг к другу по-хорошему. Иногда я приносила ему что-нибудь из продуктов. Степан Васильевич был крайне непрактичным человеком. Я имею в виду его быт, – поясняет Бондарук, перехватив недоуменный взгляд капитана. – Питание и все такое…

– Понятно. Если это так, то вы должны знать, какие вещи, дорогие, имеется в виду, были в квартире Крячко.

– Более-менее.

– В таком случае, Елена Корнеевна, вы должны нам помочь, – мягко и вместе с тем настойчиво говорит Галич. – Вам придется поехать со мной на квартиру Крячко, чтобы посмотреть, все ли его вещи на месте. Это очень важно, – подчеркивает капитан, заметив на лице Бондарук недовольную мину. – У нас есть подозрение, что Крячко удавили с целью грабежа.

– Что же вы мне сразу не сказали об этом? – вскидывает на Галича оторопелый взгляд Елена Корнеевна. – Неужели сосед?

– Вы о ком?

– Да есть там один… алкоголик. На первом этаже живет. Сидел в тюрьме за грабеж. Такой за стакан водки на все способен. Между прочим, не раз цеплялся к Степану Васильевичу, требовал, чтобы тот угощал его… – Бондарук умолкает, затем решительно говорит: – Хорошо! Отдам только кое-какие распоряжения, и минут через десять можем ехать.

В дежурке, за засиженным мухами окошком, откинувшись на спинку стула, дремлет вахтер, сухонький старик с небритым лицом, в надвинутой на глаза кепке. Решив не будить вахтера, высокий Галич легко перешагивает через вертушку, обязательную принадлежность каждой проходной, и попадает на территорию винзавода.

Директорский кабинет представляет собой продолговатую комнату, в дальнем конце которой стоят по углам небольшой письменный стол и громоздкий сейф. Через весь кабинет тянется зеленая ковровая дорожка. Вдоль стен несколько стульев.

За столом, склонившись над бумагами и попыхивая сигаретой, сидит тот самый седовласый мужчина, которого Галич видел в кабинете Крячко. Первое, что бросается в глаза капитану, это белая повязка на кисти правой руки хозяина кабинета. Директор вопросительно смотрит на гостя и лишь после того, как тот представляется, приподнимается и указывает на ближайший стул.

– Вы, наверное, в связи со смертью Крячко? – спрашивает Бондарук и, сокрушенно качнув головой, тяжело вздыхает.

– Почему вы так решили? – быстро спрашивает Галич. – И откуда вам известно, что Крячко умер?

– Жена недавно звонила и обо всем рассказала. Должно быть, это вы были у нее. А почему я решил, что вы приедете ко мне? А тут и решать, собственно, нечего: как-никак мы со Степаном Васильевичем были друзьями. Больше того – фронтовыми друзьями. В одном взводе воевали. И потом… я ведь живу с бывшей женой Крячко. Так что, я ожидал кого-нибудь из вашей конторы, – говорит Бондарук и протягивает гостю открытую пачку сигарет, на что Галич отрицательно мотает головой: он не курит и с трудом переносит табачный дым.

– Так чем могу быть полезен? – после продолжительной паузы спрашивает директор винзавода, выказывая готовность помочь следствию и вместе с тем давая понять, что он человек занятой и дорожит своим временем.

– Мне надо кое о чем спросить вас, Алексей Дмитриевич… – начинает капитан. – Вопрос несколько щекотливый, но мне необходимо услышать на него ответ. Почему ваша жена оставила Крячко?

– А-а… Вот вы о чем… – едва заметная усмешка трогает губы директора. Наверное, подозреваете, что это я на почве ревности отправил Крячко на тот свет. – Бондарук сосредоточенно трет переносицу, затем продолжает: – Причина, дорогой товарищ, довольно банальная: Степан Васильевич слишком много пил. А какой женщине хочется жить с пьяницей? Тем более что он… как бы это выразиться… перестал быть мужчиной. А Елена Корнеевна в том возрасте, когда… Думаю, вы понимаете, о чем я. Степан Васильевич, хоть и пил изрядно, был человеком рассудительным и ни к кому не имел претензий. Мы до последнего времени были с ним в нормальных, можно сказать, дружеских отношениях. Довольно часто виделись…

– Кроме вас, у Крячко были друзья? Или приятели?

– Я бы не сказал, – Бондарук говорит медленно и тихо, словно разговаривает сам с собой. – Приятелей, знакомых, всяких там «нужных людей» хватало, конечно. Даже с лихвой. Сами знаете, что за работа в торговле. В особенности – работа заведующего заготконторой. Постоянно вокруг тебя уйма всякого народа. Каждому ведь что-то нужно… Однако настоящих друзей у него не было.

– Ну а вы? – вопросительно смотрит на директора Галич. – Вы-то могли помочь старому товарищу?

– Пробовал. А то как же! Сколько раз втолковывал ему, что пора взять себя в руки, пора подумать о жене – каково ей с таким мужем. Были у нас и довольно крупные разговоры.

– И что же?

– А ничего! Как об стену горохом! – в голосе Бондарук слышится неподдельная досада. – Крячко лишь обижался да начинал доказывать, что он не пьет, что это у него так, несерьезно, и зря я к нему пристаю. Еще ни один пьяница не признал себя таковым.

– Вы правы, – соглашается с собеседником Галич и в то же время не может не уколоть его: – Но ведь слышал я, что Крячко и у вас тут не раз набирался до чертиков.

– Случалось. Был такой грех, – виновато отвечает Бондарук. – Степан Васильевич довольно часто бывал на нашем заводе. Мы ведь были, так сказать, торговыми партнерами. Иногда заходил по делу, случалось, просто так… чтобы выпить. Лично я в последнее время не давал ему вина. Так он шел прямо в разливочный цех или в лабораторию. А знали его здесь все…

– У Крячко были недруги, которые могли желать ему смерти?

Бондарук на короткий миг задумывается, затем отрицательно качает головой

– Нет! Откуда? Степан Васильевич был человеком незловредным и, я бы сказал, безобидным. Со всеми умел ладить. Были там, может, мелкие недоброжелатели… Так у кого их нет? Убить Крячко мог разве какой-нибудь забулдыга. Много сейчас всякой нечисти развелось: воры, тунеядцы. Работать не хотят, а пить давай, жрать давай! Вот и рыщут, где бы что потянуть…

– А, может, убийца – кто-нибудь из особо доверенных клиентов Крячко? – продолжает допытываться Галич. – Скажем, участники какой-нибудь тайной сделки? Или что-либо в этом роде? Вы ничего такого не замечали за ним?

Бондарук в ответ энергично мотает головой:

– Об этом мне ничего не известно. О своих делах Степан Васильевич рассказывал редко и неохотно. А в последнее время и вовсе перестал. Хотя, если по правде… Словом, думается мне, что после ревизии в хозяйстве Крячко обнаружится немало недочетов. Не мог же он столько пить на одну зарплату. Впрочем, это всего лишь мое предположение.

Все, о чем бы ни говорил Бондарук, звучит просто и убедительно. Он не прячет глаз, не уходит от ответов, не хитрит. По всему видно, что он очень огорчен смертью своего приятеля и готов в меру своих возможностей помочь следствию. Однако стоит Галичу взглянуть на его забинтованную руку, как он тут же начинает сомневаться в искренности хозяина кабинета. Поэтому капитан старается не смотреть на повязку, которую Бондарук все это время держит на виду.

– Алексей Дмитриевич, могу я узнать, где вы находились в момент смерти Крячко? – быстро спрашивает капитан.

Прием избитый и старый как свет, но иногда он срабатывает, в особенности – если спросить неожиданно.

– Конечно, можно, – без малейшей запинки отвечает Бондарук. – И даже нужно. Ведь, насколько я понимаю, речь идет о моем алиби. Так, кажется, это у вас называется? Однако прежде чем ответить на ваш вопрос, я должен знать, в какое время это произошло.

Уловка Галича не срабатывает – похоже, Бондарук действительно не знает, когда был удушен Крячко, – и капитану ничего не остается, как уточнить:

– Его убили позавчера между одиннадцатью и часом ночи.

Бондарук поднимает кверху глаза и после минутного раздумья говорит:

– Чуть ли не до двенадцати был дома, а перед двенадцатью поехал в «Золотой колос» за женой. Домой вернулся около часа ночи.

– Кто-нибудь может подтвердить это?

– Дома со мной был сосед, Буренко Анатолий Иванович. Мы с ним часто коротаем вечера за шахматами. А в ресторане меня видели почти все сотрудники жены.

– Ну и чудесно! – переходит на непринужденный тон Галич, давая этим понять, что официальная часть разговора окончена. Указав глазами на стенд с рекламками и этикетками, интересуется: – Вино-то хоть хорошее выпускаете? Покупают люди?

– Вино как вино, – неопределенно пожимает плечами директор, но тотчас, что-то смекнув, оживляется: – Есть, между прочим, неплохие сорта! – И, пристально взглянув на Галича, спрашивает: – Может, того… продегустируем? Как?

– Нет, нет! Что вы! – машет руками капитан.

– Зря отказываетесь, – наставительно замечает Бондарук. – Кавказцы потому и живут подолгу, что пьют вина. А вы что же… совсем не употребляете?

– Почему? – усмехается Галич. – Разве я похож на святого? Случается, и я выпиваю. Но только не в рабочее время.

– А-а, понятно! – усмехаясь, кивает головой Бондарук. – В таком случае сделаем так: я подарю вам бутылочку самого лучшего нашего вина, а вы продегустируете его дома. Идет?

– Неудобно как-то… – мнется капитан, потом, решительно взмахнув рукой, соглашается: – Ладно! Так и быть – возьму! Грех не воспользоваться такой возможностью.

– Вот и чудесно! – на лице Бондарука выражение неподдельной радости. – Вы подождите тут минуту – я сейчас принесу.

Не проходит и трех минут, как директор возвращается, неся в руках семисотграммовою – именуемую в кругу выпивох «бомбой» – бутылку белого вина с огромной красочной этикеткой.

– Алексей Дмитриевич, подарите заодно и ваш рекламный проспект, – просит Галич, принимая из рук Бондарука вино. – Больно уж красивые они у вас!

– Еще бы! – самодовольно усмехается директор, доставая из ящика стола небольшую рекламку. – Только за эскиз пришлось заплатить художнику двести пятьдесят рублей. А еще типография…

Капитан достает из кармана газету и бережно заворачивает в нее бутылку с рекламкой.

Остается выяснить последнюю и, пожалуй, самую важную деталь, которая больше всего интересует старшего инспектора.

– Наверное, мастерите что-нибудь на досуге? – спрашивает он, кивнув на забинтованную руку директора.

– Какой из меня мастер! – отмахивается Бондарук. – Пришлось вот раз поменять замок в двери, и то ухитрился распороть гвоздем руку.

Говорит он это настолько простодушно, что Галичу ничего не остается, как, посочувствовав пострадавшему и поблагодарив за вино, убраться восвояси.

Вернувшись в горотдел, Галич, минуя свой кабинет, спешит в экспертно-криминалистическую лабораторию.

– Виктор Михайлович, – говорит он, ставя на стол перед старшим лейтенантом Ковтуном бутылку с бережанским вином и кладя рекламный проспект, – отыщи ты мне на этих вот двух штуковинах все какие ни есть отпечатки пальцев и сравни их с теми, что были обнаружены на предметах из квартиры Крячко. Здесь должны быть пальцы второго участника пьянки и возможного убийцы Крячко.

– Бу сде! – Ковтун как всегда невозмутим. – При условии, что бутылка поступает в мое личное распоряжение.

– Ничего не выйдет, – качает головой капитан. – Дареное не передаривается.

– Жмот ты, Галич! – бесстрастно заявляет Ковтун. – Ну да ладно – уговорил. Иди, жди и волнуйся. Придешь через час.

Из лаборатории Галич спешит к своему начальнику.

– С какими новостями? – любопытствует подполковник.

– Пока ничего конкретного, Евгений Яковлевич. Хотя… не исключено, что еще сегодня вы сможете увидеть убийцу Крячко.

– Даже так? – поднимает свои густые брови Горейко. – Ну-ну, рассказывай!

– Это пока всего лишь мое предположение, – скромничает капитан. – Дело в том, что у Бондарука забинтована кисть правой руки. Сказал, что менял в двери замок и поранился гвоздем.

– Гвоздем, значит… – задумчиво произносит Горейко и вопросительно смотрит на капитана. – Ну и…

– Пришлось выпросить у него кое-какие вещи – бутылку вина и рекламку, – и Ковтун уже занимается ими. Если отпечатки пальцев Бондарука окажутся на бутылке из-под «Наполеона», значит, убийца – он.

– А если не окажется там пальцев?

– Тогда не знаю.

– Как у него с алиби?

– Стопроцентным не назовешь. Чуть ли не до двенадцати играл с соседом дома в шахматы. Затем поехал в ресторан за женой. Вернулись около часа.

– Да, проверить почти невозможно, – Горейко начинает выбивать пальцами по столу ритмичную дробь. – К Крячко он мог свернуть по дороге в ресторан. А мог и из ресторана отлучиться на десяток минут. И возвращаясь домой, тоже мог заехать…

– Мог, конечно, – соглашается Галич. – Чтобы прикончить Крячко, Бондаруку и пяти минут могло хватить. Только вот какая заковыка: пьянка-то продолжалась около часа. За десять минут никак не выпить, да еще закусывая и покуривая, литр коньяка. Причем курил один человек. Бондарук, кстати употребляет «Астру», а у Крячко курили сигареты с фильтром.

– Вот ты сам себя и опроверг, – продолжая выбивать дробь, медленно произносит подполковник. – Так что, с выводами придется нам повременить. Хотя до тех пор, пока Ковтун не закончит свою работу. Что показала Елена Бондарук в квартире Крячко?

– Утверждает, что это ограбление. Пропали вещи небольшие, но дорогие: золотые часы, которые она подарила Крячко к пятидесятилетию, золотой зажим к галстуку и золотая оправа к очкам. Это – что она знает. А еще, оказывается, Крячко носил на руке золотое обручальное кольцо – он не снимал его и после развода, – которого на трупе не оказалось. Вполне могло быть и ограбление.

– Тем более трудно поверить, что директор завода стал бы душить своего приятеля из-за нескольких побрякушек, – с сомнением говорит подполковник.

– А что, если ограбление не что иное, как инсценировка, цель которой – отвлечь наше внимание от истинной причины убийства? – не успокаивается Галич.

– И такое может быть. Поживем – увидим.

В половине четвертого Галич заходит в лабораторию.

– Чем порадуешь, Виктор Михайлович?

– К сожалению, ничем, – разводит руками старший лейтенант. – Этот человек в пирушке на улице Горького участия не принимал. Во всяком случае, отпечатков своих пальцев он там не оставил.

– А ты говоришь: нечем порадовать! – стараясь не выказать досады, бодро восклицает капитан. – Еще как порадовал!

– А чему, собственно, радоваться, не пойму? – удивленно таращит глаза Ковтун.

– Как чему? – в свою очередь, удивляется Галич. – А хотя бы тому, что человек, на которого падало подозрение, оказывается непричастным к преступлению. Разве это не повод для радости?

– Чудак-человек ты, Галич! – хмыкает старший лейтенант. – Слишком уж ты заморализованный, что ли. Из тебя вышел бы хороший поп или сестра милосердия. Вернее, брат милосердия. А оперативник должен быть – во! – Ковтун с силой сжимает внушительный кулак и трясет им перед носом Галича.

– А ты попробуй-ка, Виктор Михайлович, представить такую ситуацию, – говорит, хитро щурясь, капитан. – Тебя, невиновного, заподозрили в тяжелом преступлении… В руки какого следователя или оперативника ты предпочел бы попасть – того, который «во!» или того, который «брат милосердия»?

– Ты, как всегда, прав, Галич! – легко идет на попятную Ковтун. – Одного я только не пойму: как тебе с твоей заморализованностью удается ловить преступников?

– Секрет фирмы!

– И все равно я должен порадовать тебя сегодня, – не унимается Ковтун. – Так вот. На обеих коньячных бутылках оставил отпечатки своих пальцев небезызвестный тебе гражданин Марченко. Только на бутылках, заметь. Стаканов и прочих предметов он не касался. Ну, так как, обрадовал я тебя?

– И да, и нет… У этого Марченко четверо маленьких детей.

– Ну, знаешь, Галич! – притворно сердится старший лейтенант. – Тебе действительно невозможно угодить!

– И все равно спасибо за новости, – покидая лабораторию, говорит Галич. – С меня пиво.

– Ловлю на слове!

Рано утром прошел короткий сильный дождь, смыв уличную пыль и освежив деревья и клумбы. Асфальт уже подсыхает, но кое-где еще стоят лужицы. Небо прояснилось, и над Бережанском повисло солнце – большое, яркое и ласковое. Воздух необыкновенно чист и свеж.

В такое утро нет ничего лучше пешей прогулки. Впрочем, Галич всегда, независимо от погоды, старается ходить пешком. Тем более по утрам, когда в автобусах и троллейбусах неимоверная давка и духота, и ты ничего не видишь кроме спины впереди стоящего. То ли дело пройтись по знакомым с детства улицам!

Галич любит свой город. В особенности старую его часть, не тронутую новостройками.

У витрины книжного магазина Галич замедляет шаг, бегло просматривая названия выставленных книг. Заметив среди разноцветных обложек двухтомник Александра Грина, останавливается. Галич намеревается войти в магазин, но тут кто-то осторожно трогает его сзади за рукав. Он оборачивается и видит перед собой соседку Крячко Корецкую. В руках старушки сетка с бутылкой молока и несколькими булочками. Легкий ветерок теребит ее белую газовую косынку.

– Смотрю: вы или не вы… – говорит она, беспокойно заглядывая в глаза. – А дай-ка, думаю, все-таки подойду…

– Ну, конечно, это я, – добродушно усмехается с чуть ли не двухметровой высоты своего роста Галич – рядом с ним маленькая Корецкая похожа на девочку. – Здравствуйте, Александра Ивановна!

Видя, что старушка хочет что-то сказать, но не решается, капитан приходит ей на помощь:

– Слушаю вас внимательно, Александра Ивановна.

– Мне нужно поговорить с вами, – понизив голос, таинственно произносит Корецкая. – Это очень важно. Очень важно! – еще больше понизив голос, повторяет она. – Только давайте отойдем куда-нибудь в сторонку.

Они сворачивают за угол дома, где есть нечто похожее на скверик: небольшая асфальтированная дорожка, по сторонам которой растут кусты дикой розы и стоят две пустующие садовые скамейки.

– Вы еще не поймали его? – осторожно спрашивает Александра Ивановна, после того как они усаживаются на одной из скамеек.

– Кого – его?

– Ну… убийцу Степана Васильевича.

– Пока нет. К сожалению, мы даже не знаем еще, кто убийца.

– Значит, хорошо, что я вас встретила. Знаете… мучит совесть, что не все тогда рассказала.

– Лучше поздно, чем никогда, – замечает Галич.

– Вот именно! – пробует усмехнуться Корецкая и, снова понизив голос чуть ли не до шепота, начинает: – Ну, так вот, слушайте. Было это за день до смерти Крячко. Вечером. Я сидела у раскрытого окна и слышала, как пьяный Марченко грозился в адрес Степана Васильевича. Стучался к нему в окно и ругался – хоть уши затыкай.

– Как вы думаете, из-за чего они могли поссориться?

– Похоже, Степан Васильевич не пустил Марченко к себе. А может, не дал чего-то ему… Когда Марченко пьян, его речь становится бессвязной, малопонятной.

– И все же, что говорил Марченко?

– Грозился. «Я до тебя, жмота, доберусь еще! – кричал. – Задавлю как козявку! И не пикнешь у меня! Попадись только мне в руки! Ишь, алкашом обзывается! А сам-то ты кто? Погоди, я еще припомню тебе сегодняшний день!» Ну и слова там еще всякие… непотребные…

Корецкая умолкает и, вся как-то сжавшись, тихо добавляет:

– Вы знаете, я боюсь.

– Кого? – удивляется Галич.

– Как кого? Марченко, конечно! Что ему стоит сделать со мною то же самое, что он сделал со Степаном Васильевичем. Достаточно, чтобы он узнал о нашем с вами разговоре…

– Александра Ивановна! – укоризненно качает головой Галич. – Неужели вы думаете, что в милиции работают болтуны? Так вы хотите сказать, что Степана Васильевича удавил Марченко?

– А то кто же? – сделав большие глаза, громким шепотом восклицает старушка. Она даже розовеет от волнения. – Вы слушайте дальше! Было это в субботу. В тот вечер я сидела на балконе. Ах, да! – я уже рассказывала вам об этом в прошлый раз… Но я не сказала, что Марченко не сразу ушел из дому. Перед тем как уйти, подошел к окну Крячко и заглянул в него. Наверное, с минуту топтался под окном. Затем вернулся в дом. Минут пять его не было. Потом снова вышел и подался куда-то, на ночь глядя.

– Вы не обратили внимания: в квартире Крячко горел свет?

– Сейчас вспомню… – морщит личико Корецкая. – Окно Степана Васильевича… светилось. Точно, светилось! Это я хорошо помню. А вот перед тем, как должен был выйти Марченко, свет погас.

– Большое вам спасибо, Александра Ивановна! – проникновенно говорит Галич. – Все, что вы рассказали мне, очень важно.

– Не за что! – смущенно отзывается старушка. Ей явно не по себе, что не рассказала обо всем сразу. – Только вы уж смотрите – о нашем разговоре никому ни слова…

Галич успокаивает старую учительницу и возвращается в магазин за Грином. К счастью, двухтомник не успели распродать. Выйдя из магазина, капитан не удерживается, чтобы не полистать книгу.

Удар в левое бедро оказывается настолько неожиданным и сильным, что Галич, потеряв равновесие и нелепо взмахнув руками, падает на тротуар и растягивается во весь свой длинный рост. Одна из книг каким-то чудом остается в руках, а другая летит далеко вперед и, упав, раскрывается веером.

Галич быстро вскакивает на ноги и осматривается. Сбившие его «жигули» уже далеко и, по всей видимости, не собираются останавливаться. Задний номер машины настолько забрызган грязью, что разобрать его совершенно невозможно. Не проходит и минуты, как «жигули» скрываются за поворотом.

– И куда только милиция смотрит! – подавая пострадавшему книгу, с неподдельным возмущением восклицает тощий старичок в серой полотняной рубахе навыпуск.

Несмотря на тупую боль в бедре, сердитая реплика в адрес милиции вызывает у Галича невольную усмешку. Старичок ничего этого не замечает, а потому и дальше продолжает тем же сердитым тоном:

– Гоняют, как сумасшедшие, и нет на них никакой управы. Того и гляди – если не убьют, то сделают калекой.

– Вы номер машины не заметили? – спрашивает на всякий случай капитан.

– Как же его заметишь, если он заляпан грязью? – так и клокочет благородным гневом старичок. – Этих шоферов всех подряд судить надо! А с ними цацкаются… Развели тут, понимаешь, сопливый гуманизм…

– Рассказ пенсионерки в корне меняет всю ситуацию, – выслушав Галича, заключает Горейко. Но тут же спохватывается: – Хотя, постой! Как же она могла видеть, что Марченко заходил именно к Крячко, если сидела на балконе? Он мог ведь вернуться и к себе. Что ты на это скажешь?

– Скажу лишь то, что полчаса тому назад услышал от Веры Марченко. Она утверждает, что муж больше домой не возвращался. И даже в дверь не стучал – она заперлась на крючок. И к тому же свет… Перед тем как Марченко вышел на улицу, в комнате Крячко погас свет.

– Свет мог погасить и сам хозяин.

– В таком случае он наверняка запер бы дверь.

– Резонно. Слов нет, улика против Марченко серьезная. Неужели он?

– А почему бы и нет? В комнате Крячко Марченко был? – начинает загибать пальцы Галич. – Был! Отпечатки пальцев на бутылках оставил? Оставил! Перед этим угрожал Крячко? Угрожал! Дома третьи сутки не появляется? Не появляется! Улик предостаточно. Кровь из носа, а надо найти этого Марченко.

– И чем скорее, тем лучше, – вторит ему подполковник.

Анатолий Марченко, черный как жук, худощавый мужчина с вьющимися волосами и выразительными цыганскими глазами, босой и голый по пояс, ковыряет землю лопатой в крошечном огородике подле небольшого кирпичного домика. Он как две капли воды похож на своего младшего брата. Можно подумать, что в кармане Галича вместо фотографии непутевого мужа Веры Марченко лежит фотография ее деверя. И в голове Галича моментально созревает план…

Он подходит к низенькому штакетнику и, сделав удивленное лицо, развязно восклицает:

– Привет, Юрка! С каких это пор ты заделался землеробом?

Как и следовало ожидать, Марченко-старший поднимает голову и недоуменно смотрит на высокого дылду, который, судя по всему, успел порядком «нагрузиться».

– Вы ко мне?

– Юрка, ты что! – удивленно таращит глаза Галич. – Брось выпендриваться!

– Слушай, парень, тебе что нужно? – сдержанно выговаривает старший Марченко. – Я же, по-моему, ясно дал тебе понять, что никакой я не Юрка. Протри глаза.

– Юрка, да ты что в самом деле? – не перестает удивляться Галич. – Может, не опохмелился сегодня? Что это на тебя нашло?

Разговор этот Марченко-старшему начинает надоедать. Он с силой втыкает лопату в землю, не спеша подходит к забору и внятно спрашивает:

– Теперь-то ты видишь, что я не Юрка? Видишь или нет?

– В самом деле… – Галич недоуменно хлопает глазами. – Вроде Юрка… и не Юрка. Что за ерунда? Слушай! – Галич разводит в стороны руки, словно собирается заключить на радостях Анатолия в объятия. – Так ты, наверное, Юркин братан! А я-то думаю, чего это Юрка придуриваться вдруг начал?

– Ну, брат я, брат, – терпеливо говорит Марченко, по-прежнему не выказывая ни малейшей радости по поводу этой встречи. – Что дальше?

– Юрка у тебя?

– Нет у меня никакого Юрки! У него есть своя квартира. Там и ищи его. Понял?

– Слушай, я же серьезно! Во как нужен Юрка! – для пущей убедительности Галич черкает себя по горлу ребром ладони.

– Ты знаешь, где он живет?

– Ну… знаю. Как-никак кореш.

– Вот иди туда и ищи там, – бесстрастно чеканит Анатолий Марченко.

Как ни странно, но ни высокий рост Галича, ни его широкие плечи не производят на невзрачного Марченко-старшего ровно никакого впечатления. «Гвоздь-парень»! – с уважением думает капитан, привыкший к тому, что его внушительная комплекция вызывает у собеседников по крайней мере учтивость.

– Так в том-то и дело, что нет его дома, – доверительно говорит Галич. – Поцапался, понимаешь, с женой, она и вытурила его.

– И правильно сделала. Давно бы так!

– Ну, ты даешь… А еще родной брат! – возмущается Галич. Малость поостыв, переходит на более мирный тон: – Слушай, Верка сказала, что Юрка должен быть у тебя.

– Нет его у меня! Сколько тебе талдычить одно и то же? И вообще я его больше года уже не видел. Понял?

– Понял! Больше вопросов не имеется… – поспешно соглашается гость и тут же начинает по-новому: – Слушай, друг, так ты в натуре не знаешь, где Юрка? Говорю же тебе: во как нужен! – Галич повторяет свой жест с ладонью у горла.

– Не с кем выпить?

– Да что ты в самом деле заладил: выпить да выпить? Можно подумать, что ты не пьешь! – прикидывается обиженным Галич. Он ждет, пока мимо пройдет молодая женщина с коляской, из которой выглядывает розовая мордашка годовалого ребенка, и только после этого, понизив голос, продолжает: – Серьезное, понимаешь, дело… Выручать надо мужика. Юрку ищет милиция. Хотят засадить как тунеядца и… алкоголика. Теперь понял? Хороший ведь парень. Жаль, понимаешь. У меня есть надежная хата, куда его можно спрятать, – сам черт не сыщет!

– И хорошо сделают, если засадят! – самым что ни на есть решительным тоном заявляет Анатолий Марченко. – А если он сунется сюда, я сам вызову милицию. Вот так! Усек?

– Усек… – обиженно бормочет Галич.

– Ну и топай отсюда! И смотри, чтобы и тебя вместе с ним не забрали, – говорит Марченко и направляется к своей лопате, бросив напоследок через плечо: – Покедова!

Спохватившись, Галич кричит:

– А ты за меня не беспокойся! Руки у милиции коротки, чтобы забрать меня! Понял? Тоже мне… брат называется!

Уходя, он слышит еще, как Анатолий Марченко, ни к кому не обращаясь, брезгливо цедит:

– Развелось вас алкашей… Нет на вас погибели!

Несмотря на сравнительно ранее время, пивная с несколько неожиданным названием «Горячие сосиски» (горячих, равно как и холодных, сосисок там отродясь никто не видел), именуемая в просторечьи «Сосиска», битком набита народом. Разумеется, исключительно мужского пола. Единственная женщина в этом почтенном заведении – пожилая дебелая продавщица с безразличным выражением на пухлом и чрезмерно напудренном лице. Она торопливо, стараясь, чтобы как можно больше было пены, наливает в тяжелые бокалы пиво, мокрыми руками берет деньги и небрежно швыряет сдачу на прилавок, покрытый пивными лужицами. Все это она проделывает, не глядя на клиентов, с таким видом, будто оказывает им неоплатную услугу. Естественно, что после такого обслуживания редко у кого из любителей пива поворачивается язык требовать долива или точную сдачу.

На Галиче желтая футболка и потертые джинсы. Его появление в пивной ни у кого не вызывает интереса.

Получив свое пиво и не получив полную сдачу, Галич протискивается к одному из столиков, за которым стоят двое молодых мужчин с мятыми лицами и мутными глазами. Поставив на столик пиво, он достает из кармана завернутого в обрывок газеты вяленого леща и, разломив его надвое, начинает счищать кожу. По пивной распространяется дразнящий запах. Галич отправляет в рот кусочек спинки леща и медленно жует его, запивая маленькими глотками пиво. На его лице – невообразимое блаженство.

– Смотри, Петька: живут же люди! – говорит нарочито громко один из соседей по столику. – По целой рыбе сразу съедают… Поимел бы совесть – вся слюна вытечет!

Ему вторит его приятель:

– И не боится, что целый день воду хлестать придется!

– Намек понял, – отзывается Галич и отодвигает от себя одну половинку леща. – Угощайтесь, мужики.

Дважды просить не приходится – приятели мгновенно разрывают щедрый подарок на части и, щурясь от удовольствия, принимаются жевать леща и нарочито громко отхлебывать пиво. Допив, уходить тем не менее не собираются. Тот, которого зовут Петькой, облизывается, чмокает языком и мечтательно тянет:

– Хо-ро-шее пивко! Особенно под рыбку. А, Мишаня?..

– Так, может, еще по кружке сообразим? – спрашивает Мишаня.

– Я бы, конечно, не против, да только вот… – порывшись в карманах, разочарованно произносит Петька – на его ладони всего лишь несколько медяков.

– А ну-ка поглядим, что там у меня… – говорит Мишаня и сует руку в карман. Его финансы в еще более плачевном состоянии.

– Жаль… – вздыхает Петька.

– А, может, шибанем у кого?

Весь этот разговор ведется вполголоса, но с таким расчетом, чтобы каждое слово было слышно Галичу. Тот понимающе усмехается, достает из кармана скомканный рубль и протягивает его Петьке:

– Я добавляю. Тащи три пива!

– Неудобно как-то… – поспешно выхватив из рук Галича рубль, пытается изобразить на лице нечто, похожее на смущение, Петька.

– Ладно! Считай, что мы твои должники, – приходит ему на помощь Мишаня. – В следующий раз мы угощаем.

– Бросьте, мужики, ерундой заниматься! – возмущается Галич. – Не будем мелочиться.

В пивной ни на минуту не смолкает громкий хмельной говор, то и дело слышится крепкое словцо.