Встревоженные тугаи Ананьев Геннадий

– Мне достоверно известно, что границу перешли две группы. Где вторая? Вы разошлись в горах. Куда вторая направилась? Учтите, вас будут судить, и если вы…

– Мы не знаем, – прервал Антонова краснолицый. – Мы не знаем. Нам никто ничего не сказал.

– Вы должны понять, что ваша дальнейшая судьба зависит только от вас. Искренность смягчит вашу учесть.

Задержанные молчали. Им было велено под страхом смерти ничего не рассказывать о напарниках, оставшихся в горах. Они боялись возмездия со стороны тех, кто послал их сюда. Но и запираться смысла не было, ибо понятно им, что о тех, кто ушел в горы, пограничный начальник уже знает. Кто известил его? Провал явный, но не по их вине. Пусть отвечает тот, кто предал их. А разбираться и искать виновного, кишка у них тонка. А майор настойчив:

– Когда и где вы должны вернуться? Когда и где?

– Завтра ночью. По старому руслу и по тугаям.

– Кого ждать сутки?

– Тех двоих.

– Верно он сказал? – спросил Антонов у второго нарушителя.

– Да.

– Сразу разошлись вы с ними?

– Нет. Один наверху еще свернул, второй, когда спустились в лощину. Взял у меня рюкзак. Тяжелый был. Взрывчатка, думаю.

«Не пойдут те сюда. Нет. Эта группа послана на провал, – уверенно заключил майор Антонов. – Те, основные диверсанты, сами будут уходить. Совершив диверсию».

– Глаз с них не спускайте, – приказал Антонов бойцам и пошел к машине, чтобы, выяснить, нет ли новостей с гор, после чего доложить начальнику отряда обстановку.

Застава ничего нового не сообщила. Поисковая группа потеряла след в горах и не может его никак найти. Майор приказал двигаться ей спешным порядком к геологической партии и вызвал начальника отряда.

Выслушав Антонова, тот распорядился послать в камыши за скрывшимся нарушителем небольшую группу солдат во главе со старослужащим, привлечь к поиску чабанов, хорошо знающих разливы, раненого отправить в совхозный медпункт, откуда его заберут в отряд, с остальными же пограничниками поспешить в горы.

– Нельзя допустить акта диверсии. Нельзя и дать им возможности уйти за кордон, – строго предупредил он.

Машина остановилась у конторы. Ярмышев прошел в кабинет главного инженера, постучал в дверь и, открыв ее, увидел Божену и Кондрашова, склонившихся над столом. Они рассматривали через лупу камень. Не из тех, которые принесла прежде Божена, а другой, немного больше. На лицах – радостное возбуждение. Они подняли головы, и Божена с удивлением воскликнула:

– Ты вернулся?

И, смутившись, зарделась. А Кондрашов развел руками. Картинно.

– Неисповедимы тропы пограничников. Вот поистине не знаешь, где мелькнет зеленая фуражка. Дела службы к нам, Велен Никифорович, или?..

– Нарушена граница. Возможна диверсия у вас. Соберите, Иван Георгиевич, геологов. Только хотелось бы без лишнего шума.

– Велен! – воскликнула Божена. – Это опасно?

Ярмышев, пожав плечами, улыбнулся.

– Вполне возможно. Только пограничникам не привыкать. Нами путеводит пословица: волков бояться – в лес не ходить.

– Вы точно знаете, – прервал старшего лейтенанта Кондрашов, – что нарушители обязательно посетят с недобрым намерением нас? Или это лишь ваше умозаключение?

– Умозаключение. Прошу вас поторопиться со сбором людей. Но на буровых вышках оставьте по два человека. Днем нарушители вряд ли рискнут что-либо предпринять, однако оголять вышки не следует.

Кондрашов, кивнув, бросил: «Одну минуточку», – и обратившись к Божене, заговорил приказным тоном:

– Сходите на дальний шурф. Пусть все идут сюда.

Ярмышев хотел возразить, что не следует девушку посылать сейчас так далеко от поселка, но, перехватив ее взгляд (она с благодарностью смотрела на главного инженера), промолчал, а про себя подумал с явной досадой: «Рада, что Кондрашов послал на шурф. Почему? Не хочет со мной оставаться?»

Ярмышев заблуждался. Божена даже не думала, что Велен может ревновать ее к Ивану Георгиевичу. Он ее начальник. Внимателен к ней не как к девушке, а как к талантливому специалисту. Он сам ей говорил о ее способностях, предложил даже писать кандидатскую диссертацию по материалам геологической партии, обещал помочь. Она досадовала на себя за то, что краснела, когда Велен заставал ее вместе с Кондрашовым – она не виновата ни в чем, она на работе и нисколечко не любит главного инженера. Он одет модно и опрятен всегда – это хорошо. Каждый хорошо воспитанный человек должен следить за собой. И она тоже приоделась и прическу изменила не для Кондрашова, а для Велена. Чтобы ему нравиться. Нет, Божена не винила себя ни в чем, она была бы рада сейчас остаться с Веленом, разгладить его строгие складки на переносице, но с не меньшей радостью она восприняла просьбу Кондрашова: она соприкасалась с тем, чем живет Велен, помогала ему и, если ей придется встретиться с опасностью, не струсит.

– Я бегом, Велен. И всем скажу, чтобы спешили, – пообещала Божена и быстро вышла из кабинета.

– И я вас покину. Пойду распоряжусь. Поскучать пока придется. Но ведь… – замолчав, Кондрашов развел руками и пожал плечами: не обессудь, мол, сам принес беспокойство.

Оставшись один, Ярмышев подошел к висевшей на стене схеме геологической партии и принялся обдумывать, сколько где разместить нарядов, в каком месте устроить засаду силами пограничников, охрану каких участков поручить самим геологам. Он знал, что часть солдат прибудет сюда, остальные перекроют границу, а по следу идут ефрейтор Акимов с собакой и наряд Семятина. Взяла если собака след, не потеряет его. Задержит эта группа нарушителя (Ярмышев не разделял предположение своего командира и считал, что нарушитель, скорее всего, один), и тогда все эти приготовления окажутся бесполезными – Ярмышев даже представил себе, как Кондрашов скажет своим мягким приятным голосом: «Умозаключение не подтвердилось практикой», – разведет картинно руками, мы, дескать, не виноваты в том, что не смогли ничем помочь.

И странная мысль мелькнула у старшего лейтенанта. Ему захотелось, чтобы группа Акимова не смогла задержать нарушителя, который бы пришел сюда, не в тыл, а именно к геологам, чтобы обязательно при нем была взрывчатка, оружие и чтобы он, Ярмышев, сам лично задержал диверсанта. Пусть посмотрит Кондрашов, а то «Вы точно знаете… Или это ваше умозаключение?» И Божена пусть посмотрит. А то ушла, обрадовалась, что Кондрашов поручение дал.

Но тут же Ярмышев остепенил себя: «Размяк! Идиотские мысли лезут».

Однако думать о Божене не перестал. Он смотрел на схему геологической партии, а мысли уводили его на берег ручья, где он первый раз встретился с Боженой, в гостинице геологической партии в центральном совхозном поселке, где он заговорил с ней о свадьбе. Но вот он, словно в яви, увидел ее в кабинете главного инженера, где она в модных сапожках, в мини-юбке, с пышной прической склонилась вместе с Кондрашовым над столом, и щеки их почти соприкасались – Ярмышев смотрел на схему, но видел ее вспыхнувшее краской смущенности лицо, виноватый взгляд синих глаз и будто чувствовал легкое прикосновение ее маленьких пальцев к переносице. Сердце Ярмышева тоскливо сжалось.

«Нет! Так нельзя! – приказал он сам себе. Прошелся по кабинету несколько раз, пытаясь отвлечься от личных переживаний и перестроить мысли только на подготовку к возможной встрече диверсантов. С трудом, но удалось. Но тут иная недолга: – Что же солдаты не едут?! Пора бы».

И чтобы совсем прийти в себя, вышел на крыльцо. Не мог больше оставаться один на один с беспокойными мыслями. И верно поступил. Вроде бы сам по себе начал складываться план общих действий.

Начали подходить геологи. Здоровались с ним, проходили в кабинет Кондрашова. Подъехала и машина с пограничниками. Шестеро солдат и водитель. Ярмышев приказал солдатам тоже заходить в кабинет главного инженера, водителю же отъехать подальше от конторы и поставить машину так, чтобы она не очень бросалась в глаза.

– Припаркуй вплотную к какому-нибудь домику, чтобы со скал ее не было видно.

Осталось одно: связаться с заставой, узнать новое по обстановке, и тогда уж ставить совместные задачи геологам и своим бойцам.

«Распределю всех по своим местам, а сам съезжу к границе, – решил он. – Проверю наряды».

Вернувшись в кабинет Кондрашова, спросил:

– Знаете, почему оторвали от работы?

– Толком-то нет… Нападение вроде бы готовится на нас… Не учеба ли пограничная, прикидываем, с нами запланирована?

– Что не учеба, то – точно. Вот соберутся все, объясню подробно. О своих делах поведайте, если не секрет. Как успехи?

– Дела наши лучше некуда. Богатейшую кладовую открываем, – подошел к схеме один из геологов. – Мы прежде вот в этом направлении вели поиск, не совсем удачно шло дело. Ни шатко ни валко. А новенькие, Кондрашов с Панковой Боженой, вашей невестой, провели расчеты и обосновали теоретически, что вот сюда пласты идут, – геолог показал на схеме направление, где были обозначены новые буровые вышки и новые шурфы. – Повернули мы сюда. Буровую поставили, не снимая пока что первую, шурф пробили. Дальним назвали, вы знаете его, ходили туда, и вот – успех! Поистине промышленные запасы. Теперь еще пробьем пару шурфов подальше. Подтвердятся прогнозы – быть здесь городу. А Божене, молодому специалисту, материал для диссертации. Кондрашов ей пособит.

И замолчал: в кабинет вошел главный инженер с группой геологов. Оглядев собравшихся, похвалил:

– Все здесь кроме дальнего шурфа. Похвально. Очень похвально. И с дальнего тоже вот-вот подойдут. Военная дисциплина, не правда ли, Велен Никифорович?

Ярмышев слушал Кондрашова, не вникая в смысл слов: он был потрясен услышанным.

«Диссертация! Она ни слова не говорила о ней. Ни слова. Скрывала, неуверенная пока что в окончательной победе их с Кондрашовым расчетов? Нет. Нет-нет! Нет, тут другое. Считает, что не смогу понять. Или хочет скрыть, что Кондрашов вызвался помочь?!»

Он вдруг отчетливо понял, отчего Божена так уклончиво ответила на его предложение о женитьбе.

«Не была уверена в успехе их расчетов с Кондрашовым. Ждала результата», – предвидя конец их близких отношений, отрешенно думал он, но вместе с тем не мог не гордиться Боженой: она, молодой специалист, недавно приехавшая в партию, предложила изменить направление поиска и сумела обосновать свое предложение (Ярмышев сейчас был уверен, что именно она одна провела теоретические расчеты, а Кондрашов примазался к ней) – теперь он вполне осознал глубинный смысл ее слов, сказанных однажды: «Не могу бросить свою мечту…»

Пришли геологи с дальнего шурфа. В кабинете стало тесно. Многим не хватило стульев, и они столпились у двери. Кто-то предложил принести стулья из другого кабинета, но Кондрашов сказал, что не стоит терять на это время.

– Язык военных скуп и конкретен.

– Действительно, я долго не задержу, – кивнул Ярмышев и, сделав небольшую паузу, начал рассказывать об обстановке: – Несколько человек нарушили границу. Поиск их ведет застава и отряд. Мы предполагаем, что нарушителей интересует прежде всего ваша геологическая партия.

– Хотят, стало быть, узнать, что мы здесь ищем, – бросил кто-то реплику.

– Да, хотят, – ответил Ярмышев, – поэтому я обращаюсь к вам за помощью. План таков: сейчас половина из вас разойдется по своим рабочим местам. Примерно через час сделайте так, Иван Георгиевич, будто что-то произошло на старой буровой. Демонстративно направьте туда людей со всех шурфов и новой буровой. Целесообразно и ночью продолжить устранение аварии. Необходимо создать видимость этой аварии. Может, еще кое-что придумаете. На ваше усмотрение. Лишь бы фальши не чувствовалось. Это – главное из главных. Один пограничник на всякий случай будет к вам придан. Остальные геологи, физически более крепкие, пусть останутся здесь. Задачу получат дополнительно.

Ярмышев подождал, пока главный инженер разделил людей на две группы и с первой вышел из кабинета, тогда, окинув взглядом оставшихся, начал объяснять суть своего замысла.

Он назвал фамилию пограничника, переписал геологов и поставил им задачу, где расположиться, какие направления взять под наблюдение. Всем остальным Ярмышев велел осторожно, когда совсем стемнеет, выдвинуться на вторую буровую вышку и залечь вокруг нее группами так, чтобы в каждой был пограничник и два геолога.

– Я тоже буду там, – добавил он.

Они договорились об условных сигналах, после чего старший лейтенант поехал к границе.

В какой уже раз он сегодня ехал по этой хмурой дороге, но сейчас особенно внимательно смотрел на зубчатые скалы, не укрылся ли где нарушитель? И хотя Ярмышев понимал, что диверсант не лыком шит, не станет мельтешить близ дороги, наверняка изберет маршрут в стороне от нее, но все бывает… Вот он и всматривался в каждый расщелок, а если какая из скал казалась ему удобным укрытием для нарушителя, даже подавался вперед, будто хотел увидеть, что там – за ней.

Встретился первый наряд. Все в порядке. Старший лейтенант приказал, как стемнеет, сменить место, залечь там, где дорога от геологов выходит из ущелья. Поехал вправо. Остался тоже доволен: наряды замаскировались отменно. Если бы не условные сигналы, которые подавали пограничники, никого бы не заметил.

– Давай обратно к геологам, – приказал Ярмышев водителю.

Вечерело. Солнце побагровело и, казалось, стало холодным. От скал в ущелье протянулись пики-тени, становясь с каждой минутой все длиннее и длиннее.

– Поднажми. Успеть бы до темна.

– Есть, – ответил Кочанов и прибавил газу.

Хмурые скалы проносились мимо. Вершины их были освещены закатным солнцем, но темнота уже заползала в ущелье, и все, к чему она прикасалась, становилось тусклым и зловещим.

– Странные горы. Давно здесь, а не могу привыкнуть. То от их красоты дух даже захватывает, – словно самому себе говорил Ярмышев, – то в душу робость вгоняет, ни отделаешься от нее. Очень странно, – потом, уже обращаясь к водителю, распорядился: – В долину как завернем – остановка. Переговорю с заставой.

– Ясно.

Небольшой поворот и – долина. Тускло она освещена заходящим солнцем, которое медленно, но неотвратимо опускалось в седловину между двумя снежными пиками. Там, где оно задевало своими круглыми боками за лед, вспыхивали кровавые всполохи и веером рассыпались по небу. Ярмышев с минуту любовался картиной заката, прекрасной и тревожной, затем включил рацию.

– Удод… Удод… Я – Ястреб. Как слышите меня. Прием…

Радостная новость с заставы: группа отвлечения задержана. Только один скрылся в камышах. Главных – двое. У них – взрывчатка. Начальник заставы передал, что наряд Акимова потерял след и получил приказ спешно двигаться к геологам. Приказано сделать все, чтобы диверсию предотвратить.

«Буровые надежно прикрыты, – принялся анализировать свои действия Ярмышев с учетом более ясных данных. – На ту, где народ авралит, не сунутся. На другой – засада. Охрана поселка и конторы слабовата. Самому придется остаться. И геологов снять из засады нужно. Поскорей бы Акимов со своими прибыл».

Старший лейтенант, выключив рацию, скомандовал водителю:

– Вперед!

Дальше ехали молча. И только когда въехали в поселок, Ярмышев поставил задачу водителю:

– Придется тебе на время оставить баранку. Припаркуй машину в укромное местечко и – на вторую буровую. Предупреди, что я останусь в поселке. Насторожи, чтоб смотрели в оба. О взрывчатке скажи. Потом – обратно. Быть наготове, но без сигнала не двигаться никуда.

– Так точно!

Пока доехали до поселка, совсем стемнело. Водитель поставил машину за третьим домом от конторы, почти вплотную к стене, и поспешил на вторую буровую, а старший лейтенант собрал всех оставшихся для охраны поселка, рассказал им о своем разговоре с заставой, затем добавил:

– Иное решение я принял. Разбейтесь на две группы. С гитарами. Гитары есть?

– Как геологу без гитар? Конечно, есть, – подтвердили ему о наличие гитар сразу несколько человек.

– Вот и ладно будет. В крайних домиках справа и слева на крылечках соберитесь. В комнатах свет пусть горит. Вам лучше будет видно. Определенно, нарушители собираются выкрасть документы, услышав вас, они подойдут к конторе со стороны ручья. Там мы и встретим их.

– Вы так говорите, будто знаете замысел гостей незваных, а они, гости, знают поселок, как свои пять пальцев: где контора, где документы, ради которых, как мы предполагаем, они сюда решили нанести визит.

– Не вам, геологам, сомневаться. Вы же изучаете место, где начинаете разведку, а они что – вслепую пойдут что ли? Знают они. Все знают. И план осмысленный имеют. Вот нам и предстоит поступить так, чтобы они не по своему плану действовали, а по нашей указке, то есть, как нам выгодно. Одно твердо прошу: ни в коем случае не нарушать моего приказа. Что бы ни случилось, своего места не покидать, пока не получите новой команды.

– Понятно, – нестройно ответили геологи и начали расходиться, договариваясь, кто возьмет гитары и кто начнет первым играть.

Со старшим лейтенантом остался рядовой Нечет. Солдат второго года службы. Высокий. Плечистый. Со спокойным скуластым лицом.

– Ну что? Вдвоем мы, Яков, остались? Как кавалеристы говорят: нас мало, но мы со шпорами. Пойдем.

– Так точно. В барбарисе устроимся. Я там, товарищ старший лейтенант, два куста хороших приглядел.

– Верно мыслишь. Перчаток только нет, руки пообдерем.

– Подживут.

– Логично.

Вышли. Постояли на крыльце минуту-вторую. Тихо-тихо. Потом все громче и громче звон комариный. На пир собратьев собирают. Неприятный, раздражающий. От скал, приглушенный расстоянием, донесся глухой стон, а следом раскатистый смех совы. Ярмышев уже много раз, когда допоздна задерживался у Божены, слышал стон и смех совиный, но тогда не казались они ему такими тревожными, сейчас же старшего лейтенанта охватило непонятное беспокойство.

– Пошагали в логово колючее, – вполголоса позвал он Нечета, и они пошагали к густым барбарисовым кустам. Кусты эти совсем близко от конторы. Похожи они на большие приплюснутые шары. Барбарис – хорошее укрытие. И зайцы, и лиса в таких кустах прячутся, птицы гнезда вьют. Не сыскать лучшего места для маскировки. Только люди обычно с собой плащи брезентовые да перчатки прихватывают: уж больно остры крючковатые колючки. Шел Ярмышев к зарослям, слышал размеренные шаги солдата, его ровное дыхание, и на душе становилось покойнее.

«Подживут», – мысленно повторил слово Нечета старший лейтенант, когда подошел к облюбованному кусту, и, осторожно раздвигая веточки, полез в его середину. Колючки цеплялись за гимнастерку и брюки, прокалывали их и жалили тело, царапали руки и даже щеки, и все же Ярмышев улегся поудобней, раздвинул веточки впереди, чтобы наблюдению не мешали, и замер.

Сова ухнула тревожно, захохотала, и будто в ответ на этот раскатистый хохот, полились робкие аккорды гитары.

Время шло медленно-медленно. Геологи уже начали повторять песни. И гитары, и голоса звучали все менее стройно. Чувствовалось, по обязанности поют, а не по зову души. Ярмышев досадовал на геологов, думая, что и нарушитель может догадаться, для чего в этот поздний час звучат гитары. Насторожиться, во всяком случае. Но потом решил: будет ли он, нарушитель? Может, зря все эти приготовления? Представил себе, как Кондрашов своим мягким, приятным голосом скажет: «Умозаключение не подтвердилось практикой». И он с досадой подумал о главном инженере: «Ну, тип!»

А что ложного в тех, предполагаемых Ярмышевым словах Кондрашова? И начальник заставы, и сам Ярмышев действительно только выдвигали свои версии. И не одну. Какая же из них окажется верной?

Правда, версии строились не на песке, имели основу. Действия пока что так и разворачивались, как предполагал Антонов, но все может круто измениться, и тогда он, Ярмышев, сам скажет геологам примерно те же слова: версия не подтвердилась, извинится за то, что нарушил привычный ритм их работы. Если кто-то и пошутит, мол, перестарались, он ответит пограничной шуткой: «Лучше перебдеть, чем недобдеть». Без всякой обиды. Но Кондрашов?.. Так уж бывает в жизни: все, что делает соперник, – все вызывает раздражение, все неприятно.

Тугой волной громыхнул воздух. Гитары, вздрогнув, смолкли. В наступившей тишине Ярмышев отчетливо услышал, как геологи побежали ко второй буровой. Забыли все наказы. Ярмышев и сам готов был кинуться туда, но сдержал себя. А вот мысленно был там, на буровой.

«Неужели просмотрели?! Не может быть. Не может… А Акимов с собакой медленней черепахи!»

Думая так, вслушивался в тишину. Не шевелится ли Нечет? Нет. Тихо. Самому же старшему лейтенанту казалось, что делает он ошибку, оставаясь здесь в то время, когда на буровой сейчас он нужней. То оправдывал свое действие, то вдруг возникало желание отправить Нечета или водителя Кочанова на буровую, но вновь и вновь Ярмышев приказывал, именно – приказывал, себе лежать на месте, потому что в поселке остались лишь они вдвоем.

«Почему выстрелов нет? – возник вдруг недоуменный вопрос. – Что-то не то. Что? Что произошло? Ждать нужно. Ждать!»

Совсем уже не было сил лежать под кустом барбариса, уже последний раз приказал он себе решительно: «Лежи! Не шевелись!» – наступал момент, когда не останется сил удерживать себя под кустом, кинется он к буровой. И в это самое критическое мгновение старший лейтенант услышал легкие шаги. Определил: обувь мягкая.

Силуэт мелькнул в темноте. Вот уже человек вбежал на крыльцо и потянул за ручку дверь. Оглянулся, прислушался, еще раз со всей силы рванул дверь – она не поддалась. Спрыгнул с крыльца – и к окну.

Ярмышев, не обращая внимания на то, что острые колючки впиваются в тело, начал выползать из куста. От нарушителя он не отрывал глаз.

«Крепкий орешек. И рост выше моего. Как Нечет».

Нечет щелкнул прицельной планкой – сигнал подал, что тоже выбирается из куста.

«Сейчас окно разобьет», – прикидывал Ярмышев, выбравшись из своего укрытия и наблюдая из-за куста за действиями нарушителя, выбирая нужный момент для броска. А тот что-то вынул из кармана, стал приклеивать к стеклу.

«Лента. Ишь ты, все предусмотрел».

Нарушитель нажал на стекло, оно едва слышно хрустнуло. Оглянулся. Постоял без движения. Ничего подозрительного. Ухватился за раму, легко подтянул свое тело и стал протискиваться в створку с выбитым стеклом.

Старший лейтенант рывком поднялся и побежал к конторе. Пять, десять шагов. Еще пару, и можно крикнуть, чтобы сдавался. Но нарушитель услышал шаги Ярмышева, сильно оттолкнулся от окна и, едва его ноги коснулись земли, выстрелил. Фуражка слетела с головы старшего лейтенанта, пуля обожгла макушку. Он выстрелил в ответ, но не попал. Нарушитель кинулся в темноту, а перед ним с автоматом Нечет.

– Руки!

Подоспел и старший лейтенант. Обезоружил диверсанта, защелкнул на запястья наручники и только тогда почувствовал Ярмышев, что воротник гимнастерки мокрый и липкий. Понял, кровь. И на висках кровь. И на щеках тоже. И тут только у него сильно закружилась голова. Сказал через силу:

– К крыльцу.

Когда вышли на свет и Нечет увидел, что лицо старшего лейтенанта залито кровью, он крикнул нарушителю, огрев его прикладом:

– Ложись, подлюка!

Тот остановился, вроде бы не понявши, что от него требует пограничник, но Нечет вновь замахнулся прикладом.

– Ложись! Мордой в землю! – и уже старшему лейтенанту: – Я сейчас перевяжу вас…

– Потом, Яков. К Кочанову давай. Пошли на буровую. Что у них там? Вернешься – перебинтуешь.

Ярмышев остался один. Он стоял в паре шагов от нарушителя, который лежал на земле вниз лицом. Ноги Ярмышев расставил широко, но все равно его покачивало. Он чувствовал запах теплой крови, набухший воротник прилип к шее, ему хотелось сесть на крыльцо, но он продолжал стоять, боясь, что если попытается сделать шаг, упадет. А он должен выдержать, дождаться Нечета. Должен! И старший лейтенант стоял, не спуская глаз с нарушителя и держа наготове пистолет с взведенным курком. Голова кружилась. Ноги подкашивались. Сильно тошнило.

Различив торопливые шаги, подумал обрадованно: «Нечет спешит. Значит, выдержал».

Потом услышал, как заурчал газик. Одобрил: «Верное решение. На машине быстрей. Скрывать, что мы здесь, смысла теперь нет: выстрелы были».

Но вот его слух уловил топот солдатских сапог – бегом приближалось несколько человек.

А Нечет уже рядом. Обхватил за талию и ведет к крыльцу.

– Сейчас перебинтую. Все подживет, товарищ старший лейтенант, до свадьбы.

Нечет приложил к ране бинт – Ярмышев стиснул зубы, чтобы не застонать.

В это время из темноты вынырнула овчарка, за ней – ефрейтор Акимов, следом – Семятин. Собака рванулась к нарушителю, ефрейтор придержал ее, приказав: «Рядом!» – и начал докладывать Ярмышеву:

– Товарищ старший лейтенант…

Ярмышев перебил его вопросом:

– Что там за взрыв был?

– Да это мы. Спустились в долину, гляжу – овчарка моя, умница, поворотила уши, забеспокоилась. Отстегнул поводок, она и прихватила нарушителя. Спрашиваю его, где остальные, отвечает, что никого не знает, никого не ведает. Случайно, мол, перешел на нашу сторону. Сбился, дескать, в пути в горах незнакомых. Развязали рюкзак, глядим, в нем – взрывчатка. Спрашиваю, куда направлялся с взрывчаткой, вроде в рот воды набрал. Буровую, говорю, взрывать? Ни слова в ответ. Ну что же, говорю, молчи-молчи, тебе же хуже. А потом Семятину умышленно предлагаю, чтобы, значит, не нести такую тяжесть, подорвем ее прямо здесь. Диверсант сразу же себя выдал. Вещественного доказательства, говорит, у вас не останется. Охотник я – и все тут. Тут мы и поняли, что напарники его, один или два, начнут активно действовать по их плану только после взрыва. И именно на буровой. Вот и рванули. А задержанного на второй буровой оставили., к вам спеша. Кочанов за ним поехал.

– Молодцы! – похвалил Ярмышев. – Уж куда, как молодцы.

Вскоре вернулся газик. Кочанов выпрыгнул из машины и кинулся к старшему лейтенанту. Встревоженное лицо.

– Сильно?!

– Нечет обещал, что подживет до свадьбы, – ответил, даже улыбнувшись, Ярмышев, и после небольшой паузы приказал Акимову: – Отбой дай. Доложи на заставу. Обождем геологов. Поблагодарю их – и домой.

Ярмышев проснулся, отбросил привычно одеяло, чтобы, как всегда, сразу встать и, нагнувшись, извлечь из-под кровати гантели; он даже приподнял голову, но сразу же опустил ее на подушку: затылок словно сдавило тисками, и боль пронзила все тело. Он вспомнил все: и выстрел, и заботливость бойцов-товарищей, и испуганное лицо Кондрашова, увидевшего кровь на бинтах, его холодную вздрагивающую руку, поданную на прощание, и мягкий голос: «Не умозаключение, а научный вывод на основе анализа обстоятельства руководил вашими действиями. Да-да! Именно – научный. Не улыбайтесь. И как вы можете, вам же больно». И дорогу вспомнил, на сей раз непривычно ухабистую, и хирурга совхозной больницы, который наложил швы, сказав, как и Нечет, что до свадьбы заживет, вспомнил встревоженное лицо Тамары Васильевны, которая торопливо вошла в его комнату, когда услышала разговор солдат; она помогла уложить его в постель, спрашивая беспрестанно: «Больно?! Больно?!» – потом поспешно вышла, быстро вернувшись с термосом и плиткой шоколада, налила горячего, круто заваренного чая.

– Попей и подкрепись. Сейчас для тебя это – главное.

Вспоминая все это, Ярмышев неподвижно лежал в постели и прислушивался к боли в голове. Боль постепенно утихомиривалась. Захотелось пить.

«Встать, наверное, нужно. Да, встать».

Он осторожно, стараясь не делать резких движений, поднялся и сел на кровати.

«Теперь в столовую завтракать идти. Надо. Сейчас вот пойду. Боль только утихомирится».

Ярмышев услышал шаги в коридоре, стук в дверь, хотел сказать: «Входите», – но не успел. Дверь отворилась, и в комнату вошел майор Антонов. Фуражка, гимнастерка, брюки словно выстираны в белой камышовой пыли. Серебрилась она и на белесых бровях, и на щетине небритого подбородка, а на щеках – грязно-белые потеки от стекавшего с висков пота, смешанного с камышовой пылью.

– Что вскочил? Давай, гвардеец, ложись. Давай-давай. Не чапайся. Уж не на заставу ли намылился?

Голос нестрогий, радостный. В глазах тоже радость. Помог своему заму лечь, поправив подушку и заботливо укрыв одеялом, затем взял стул и сел у изголовья.

– Прямо из камышей к тебе. Взяли последнего. Чабанов поднять пришлось. Дорофей Александрович хорошо помог. Вот кто знает камыши отлично! Пройдусь я как-нибудь, в самое ближайшее время, по старому руслу. Чтобы каждый уголок посмотреть. Потом еще вместе пройдем. Вернешься вот из госпиталя.

– Не поеду я никуда. Работы столько. Особенно, с молодыми.

– Думаешь, без тебя свет клином?..

– Не поеду, товарищ майор! Решен вопрос.

Антонов пожал плечами. Он понял, что по двум причинам не хочет ехать в госпиталь Ярмышев. О первой сказал четко: считает, что с такой пустяковой раной не имеет права покидать заставу. О второй – Божене, умолчал. Замечал Антонов, что в последнее время возвращался Ярмышев от геологов хмурый, да и вообще стал более замкнутым, хотя все свои обязанности выполнял, как и прежде, аккуратно и с душой. Видно, что-то нарушилось у него во взаимоотношениях с Боженой, однако ничего майор не спрашивал, ждал, пока Ярмышев сам все расскажет. Но старший лейтенант помалкивал. Даже сейчас, когда можно было бы откровенно объяснить свой отказ от госпитализации веской причиной: опасается надолго расстаться с Боженой.

– Что же, гвардеец, скорее всего, ты прав, – кивнул Антонов, и после небольшой паузы пообещал: – Попробую убедить начальника отряда и отрядного медика. Расскажи, как у тебя люди действовали?

– Молодцы. Особенно Акимов и Нечет.

Ярмышев принялся подробно рассказывать начальнику заставы, как он распределил силы, как подоспела группа Акимова и, задержав в пути нарушителя, устроила взрыв. С улыбкой вспомнил геологов, побросавших гитары и кинувшихся ко второй буровой, забыв, чего ради остались в поселке. Однако такой поворот событий, как теперь выяснилось, оказался пограничникам на руку. Не убеги геологи к месту взрыва, второй диверсант мог бы заподозрить, что в поселке засада.

Пока Ярмышев рассказывал обо всем этом, вошел старшина Голубев. Спросив о самочувствии, сел рядом с Антоновым, чтобы тоже послушать старшего лейтенанта.

– В моей группе тоже все орлы, – похвалил подчиненных Антонов, когда Ярмышев закончил рассказ, – и молодые пограничники не растерялись.

– И Рублев? – спросил Голубев у майора. – Струсил, говорят. А ну, если бы в два автомата врезали по бандиту, ушел бы он в камыши? Вряд ли. – Старшина помолчал немного и сердито спросил: – Почему такие хлюпики получаются?! Мать с отцом на руках носили. В армию приехал, командиры руки подставили. Учебный называется! В трусиках и тапочках на физзарядку. Не перенапрягся бы солдатик, ноженьки бы не натрудил сапогами. Тьфу! А им сколько, этим шалопаям? Восемнадцать. Разве это дети?

– Помнишь мой вопрос: какие глаза у Рублева? – спросил Антонов у старшины. – Не пригляделся? Не успел. Но впереди много времени. Вот тогда и оценим.

– Да и приглядываться нечего, товарищ майор. Бездумные у него глаза. Бездумные.

– Вот и нужно все силы приложить, чтобы мысли нужные в них появились.

– А солдаты как с ним будут разговаривать?

– Формально, какие к нему претензии? – вопросом на вопрос ответил Антонов. – Спросить, почему не стрелял? Ответ убедительный: впереди Карандин был, мешал. Не по нему же стрелять? Вот так. Но солдаты, думаю, потолкуют все же с ним. В курилке.

Начальник заставы не ошибался. В курилке собрались почти все пограничники. Молча сидели поначалу, дымили сигаретами. Сергей Кочанов первым заговорил.

– Замполит наш – что надо, я вам скажу. В огонь и в воду с ним можно.

– А майор что? Он, брат ты мой, всем нос утрет, – добавил Кильдяшев.

Вновь долгое молчание. Хотелось некоторым провести сравнение поведения старшего лейтенанта с поведением Рублева, но никто не решался, ибо не находилось убедительных слов. Нарушил в конце концов молчание Бошаков:

– В общем-то, все действовали умно и смело. Вот только мой земляк за спиной товарища укрывался.

– Он сам меня загор-родил… – начал было оправдываться Рублев.

– Ну-ну! Не пеняй на зеркало, коли рожа крива. А еще москвич. Представитель сердца Родины! – сердито оборвал Рублева Павел Бошаков. – Скажи спасибо, что я комсорг, а то поговорил бы с тобой, как с земляком!

Рублев пожал плечами и развел руками.

– Выдер-ржка из «Вечер-рки». Она твер-рдит: москвич – всегда москвич. Убедительно, дор-рогой земляк. Я это всегда буду помнить…

Встал Нечет. Неприязненно смерил взглядом Рублева.

– Вот что, друг, запомни…

Но ни Рублев, ни все остальные солдаты не успели узнать, что должен был запомнить Рублев: в курилку вошел дежурный по заставе и громко скомандовал:

– Выходи строиться!

Молча пошли во двор. Не смотрели друг на друга. А когда к двери подошел Рублев, расступились. Пропустив вперед, шли за ним в нескольких шагах.

– Становись! – скомандовал дежурный и, подождав, пока солдаты построятся и подравняются, сообщил, что на заставу едет начальник отряда и нужно быстро подмести двор и навести порядок в казарме. Он определил, кому что нужно сделать, и все разошлись по местам приборки.

Рублеву предстояло подмести участок двора между гаражом и складами. Он водрузил метелку на плечо, как винтовку-трехлинейку и не спеша зашагал туда. Подойдя к складам, снял с плеча метелку и в это время увидел лежавшего у стены верблюда. Такого же, как в московском зоопарке на Большой Грузинской. Двугорбый лениво пережевывал жвачку.

Рублев приблизился к нему, постоял немного, толкнул легонько горб. Горб пружинисто качнулся. Толкнул тогда посильней – верблюд продолжал жевать, не обращая внимания на шалуна.

– Пр-ребываешь, кор-решь, в др-реме нежной? Недур-рственно, – ухмыльнулся Рублев. – Можно я посижу между двумя твоими мохнатыми кусками сала? Ты не пр-ротив, кор-решь?

Он сел верхом и привалился спиной к горбу, как к спинке кресла.

– Видишь, скотинка, и тебе веселей, и мне тепер-рь хор-рошо, – протянул блаженно Рублев, похлопывая верблюда по горбу. Тот засопел и поднялся вначале на передние ноги. Рублев от неожиданности ткнулся носом в передний горб – верблюд начал подниматься на задние ноги, и Рублев, чтобы не упасть, вцепился руками в передний горб.

Верблюд проглотил жвачку и важно зашагал к воротам – Рублев, качаясь, как в люльке, закричал чуть ли не благим матом:

– Стой, безмозглая скотина!

Солдаты, увидев растерянного и перепуганного «наездника», заулыбались, ожидая, чем все это закончится.

В это время из офицерского дома на крыльцо вышли Антонов с Голубевым. Увидев шагающего к воротам верблюда и восседавшего на нем Рублева, старшина побежал наперерез, скомандовав:

– Назад поворачивай! Назад!

Рублев не знал, как можно повернуть верблюда, который продолжал важно шагать к воротам.

Верблюд жил на заставе в полулегальном положении. Прежде он был водовозом, стоял на довольствии, как положено, а когда поставили новую заставу, пробурили скважину, необходимость возить воду из Ташхемки отпала, и хозяйственники дали команду передать верблюда совхозу. Но какой старшина заставы выпустит из рук несколько килограммов отличной шерсти, которую каждый год давал верблюд и которая, стараниями Тамары Васильевны, превращались в теплые носки и перчатки для солдат? Голубев звонил в отряд, просил, доказывал и добился послабления.

– Ладно, пусть живет, – согласились в конце концов тыловики. – Только без довольствия. И начальнику отряда чтобы на глаза не попадался.

Голубев пообещал следить за этим лично, и обещание выполнял, но сейчас Рублев мог его подвести. С минуты на минуту ожидается начальник отряда, а верблюд – рядом с воротами.

Старшина успел преградить путь верблюду. Тот остановился, спокойно посмотрел на Голубева, потянулся губами к его руке, ожидая привычного угощения, но Голубев отмахнулся.

– Уходи отсюда! – И еще раз приказал Рублеву: – Поворачивай назад.

– Не могу я, товарищ старшина. Он не слушается.

Оставалось одно: положить двугорбого и согнать с него Рублева. Голубев похлопал верблюда по шее.

– Чек-чек. Чек-чек.

Верблюд опустился на колени, и надо же такому случиться, в тот самый момент машина начальника отряда въехала во двор и остановилась вроде бы у склонившегося в приветствии дорогого гостя.

Полковник Федосеев со смехом вылез из машины.

– Ну, цирк! С поклоном начальника встречают. Наездник вот только не того. Горб целует с перепугу.